Речь пятая

1. Летом у меня заболел желудок. День и ночь меня мучила жажда, я сильно потел, и во всем теле была слабость. И чтобы поднять меня с ложа, понадобилось бы двое или трое человек. Но Бог дал мне, находившемуся в это время в Смирне, знак отправляться в путь, и нужно было выезжать немедленно.
2. Я выехал по дороге, ведущей в Пергам. Но когда обоз был готов, наступил полдень, и началась изнуряющая жара. Поэтому мы решили остановиться в предместье и переждать самый зной. Выехали же мы в сторону Мирины,[1] и туда двинулся весь наш обоз. Из-за духоты, из-за очарования этого места, а также из-за разных забот мы потеряли там много времени, так что достигли постоялого двора перед Гермом[2] только к самому заходу солнца.
3. Я вошел туда, но скверные каморки были непереносимы. Я не знал, что мне делать. Прислуги рядом не было, так как я выслал ее вперед. И я решил, что нужно следовать за нею дальше. Когда же я переправлялся через реку, была уже ночь, и дул слабый, прохладный ветерок. Мое тело окрепло, и какая-то сила и радость проникли в него. Я наслаждался в тишине погодой и думал, как по-разному я чувствую себя сейчас и днем.
4. Уже поздним вечером я приехал в Лариссу.[3] К счастью, оказалось, что мой обоз здесь не остановился, так как этот постоялый двор был не лучше прежних. Нужно было отправляться в путь и быть терпеливым до конца. Была уже полночь или даже позднее, когда мы оказались в Киме.[4] Все было уже закрыто, и я был очень этим доволен.
5. Попросив своих спутников, которые сопровождали меня от поместья, запастись терпением <...>[5] и сказав им, что идти осталось совсем немного и нам не мешало бы поспешить, я вышел из ворот. Прохлада сменилась сыростью, и я уже пожалел о жаре. Достигнув Мирины при первых петухах, я увидел свой обоз неразгруженным, как был, перед каким-то постоялым двором, поскольку слуги, как они сказали, не нашли ни одного открытого.
6. Перед воротами постоялого двора стояла какая-то скамейка. И я долго перетаскивал ее то туда, то сюда, потому что где бы я ее ни поставил, всюду было неудобно. Стучать же в ворота, будь ты странник или кто угодно, было совершенно бесполезно, так как никто не отзывался. Наконец я догадался пойти в дом одного моего знакомого. Но огонь у привратников, как назло, был потушен, и никакого другого света рядом не было - ни маленького огонька, ни большого. Так что я вошел впотьмах, держась за чью-то руку, ничего не видя и никем не видимый.
7. Пока несли огонь, а я готовился умаститься и напиться, уже взошла утренняя звезда, и забрезжил дневной свет. Я решил, что, раз наступил день, не стоит расслабляться и ложиться спать. А нужно заняться делом и пойти в храм Аполлона, в Гриней,[6] где я обычно приносил жертвы богу, когда уезжал или возвращался.
8. Принеся в Гринее жертвы Аполлону и проведя там время, как обычно, я доехал до Элей и сделал остановку. Оказавшись на следующий день в Пергаме, я тоже, как и следует, хотел сделать остановку. Но в тот же вечер или день-другой спустя мне явился сон и велел спешить и не задерживаться, ибо "они уже настигают". При этих словах окна, крепко запертые изнутри и снаружи, распахнулись от порыва ветра, хотя прежде ветра не было, и в дверях раздался стук. Проснувшись, я не стал больше медлить, а приказал слугам догонять меня, сел в повозку и поехал. Так я исполнил это повеление.
9. Северный ветер бушевал, срывая все с мест. В это время у меня болело и постоянно нарывало горло, и, что бы в него ни попало, все вызывало раздражение. А вместе с ветром в лицо летела куча песка, и со всех сторон вставало облако пыли. Но я был скорее спокоен, чем встревожен. Отчасти это было из-за какого-то безрассудства и упрямства, так как все равно ничего нельзя было изменить; отчасти же потому, что я поступал наперекор всему, что обычно предписывали мне врачи, - полоскать горло, беречься простуды и тому подобное.
10. На второй или третий день, проехав свое родовое поместье, остановился я в храме Зевса Олимпийского. Здесь, прежде чем завершить свое путешествие, я принес жертвы, так как в Смирне мне с самого начала было приказано идти прямо во владения Зевса. И после этого жизнь моя сразу стала гораздо спокойнее.
11. Незаметно пролетели год и месяц. Жители Кизика[7] праздновали в храме наступление священного месяца. Я же, не выспавшись и с трудом переваривая пищу, большую часть следующего дня отдыхал, хотя и не спал.
12. День уже кончался, когда я заснул и мне приснился сон. Я спал ровно столько, сколько длился этот сон. А был он таким. Привиделось мне, что врач Порфирион пришел к жителям Кизика и стал просить их устроить состязание и послушать мои речи. Он говорил обо мне примерно то же, что Афина сказала феакам.[8] Те согласились. И тотчас мне приснился театр, и я сам в этом театре, и все, что к этому относится.
13. Я проснулся, приказал слугам собираться и немедленно отправляться в путь, а сам выехал незадолго перед полуднем. Ожидая слуг, я ехал очень медленно и из-за этого потерял много времени. Только поздним вечером я оказался на Горячих Источниках. Здесь было шумно и повсюду полно народа. Найти жилище было невозможно, и нам пришлось ехать дальше. Лишь некоторые из слуг последовали за мной.
14. Я проехал вперед сорок стадиев до какой-то деревни, но там мне ничего не понравилось, и я решил воспользоваться ночью, чтобы доехать до самого Кизика. Но мои слуги, а их осталось примерно двое, отказались. Поэтому я был вынужден переночевать у озера, в ста двадцати стадиях от города, проехав около трехсот двадцати стадиев пути.
15. В комнате я с радостью нашел скамью и чистую постель, так как у меня с собой ничего не было. Мучимый жаждой и весь в дорожной пыли, я переночевал там в той одежде, в какой ехал в повозке, большую часть ночи просидев на скамье. А когда звезды склонились к рассвету, я поднялся с постели и, никого не дожидаясь, двинулся в путь.
16. Утешением в этой поездке мне послужила та речь, с которой, согласно откровению во сне, я должен был выступить перед жителями Кизика. Я сочинял эту речь, все время дополняя тем, что придумывал по пути. Какой успех она имела не только в городском Совете, но и потом, на общем празднестве, знают все, кто там был или слышал от тех, кто там был. Мне не хочется тратить время, рассказывая об этом.
17. Когда Бог, похвалив источники в моем Ланейском поместье, повелел мне возвращаться, мы, словно антистрофа в ответ строфе,[9] отправились обратно. Это было похоже на наш отъезд в Кизик: ведь тогда мы тоже выехали сразу по Его слову. И вот, ни разу за весь путь не остановившись, чтобы поесть и передохнуть, незадолго перед полуночью я прибыл в одно из своих земельных угодий, проехав в общей сложности четыреста стадиев пути. А на следующий день двинулся оттуда в Ланейское поместье.
18. Такова была первая моя поездка и пребывание в Кизике.
Когда же пришла зима, Бог снова повел меня в Смирну. В первый день пути погода была очень хорошая. Но на следующую ночь, когда мы уже спустились на равнину, мне явились другие сновидения, приказывающие остановиться: мне приснилось, что я читал "Облака" Аристофана.[10] Утром появились облака и тучи, а чуть позже пошел дождь. И одни радовались, что мы не выехали раньше, другие удивлялись точности пророчества.
19. Несколько дней я стоял на том же самом месте, как вдруг меня известили, что дочь моей молочной сестры заболела, и ей очень плохо. Я послал к ней врача, но сам отправился в путь, лишь когда позволил мне Бог. И, пока я ехал, погода изменилась, предвещая дождь и бурю. Я боялся, что они нас настигнут и мы не сможем двигаться дальше. Однако хорошая погода продержалась до тех пор, пока до храма Аполлона не осталось всего два стадия. Тут спустился густой туман, и начал моросить мелкий дождь. Когда же мы вошли внутрь храма, пошел уже настоящий ливень, так что мы отпраздновали наше своевременное прибытие. Я остался в храме, потому что здесь меня тоже задержали сновидения. Помимо тех сновидений, которые велели задержаться, было еще вот какое.
20. Мне приснилось, что я принес в жертву какое-то животное и услышал, как Бога назвали, кажется, "Освободителем". И когда подошел один из прорицателей, я спросил, чего желает Освободитель: полностью ли он освобождает от недуга или только ослабляет его и дает отсрочку? Прорицатель, казалось, не верил в полное освобождение и сказал, что оно зависит от погоды, положения звезд и тому подобного. И тут мне принесли весть, что девушка умерла.
21. Все, кто слышал, решили, что это Бог позаботился о том, чтобы я успел уехать из поместья и не присутствовал при ее смерти. А из дальнейших откровений стало еще явственнее, что все это было не без Божьей воли.
22. В самом деле, две ночи спустя (я стоял в этом месте долго, так как меня удерживал Бог) мне было такое видение. Был у меня погонщик мулов Телесфор. Мне приснилось, что он пришел из поместья, чтобы рассказать мне Божьи вещания об умершей (звали ее Филумена). Их получил Алким, отец девушки. Алким пересказал их в письме - то ли запечатанном, то ли нет, - которое он написал, запомнив то, что услышал ночью от дочери. В нем было невероятно много важных предсказаний обо мне, поэтому я удивился, как Алким их запомнил.
23. Суть их была в том, что на самом теле Филумены и на ее внутренностях, как у жертвенного животного, было начертано все, что с ней случилось. Мне самому приснились некоторые ее внутренности, и я увидел, что сверху они здоровые, а снизу больные. Кто-то из стоявших рядом показал на них. Я спросил: "Где она чувствовала слабость и недомогание?" И тот указал на это место.
24. А предсказания были такими. Мое имя было написано в них так: "Элий Аристид", а немного дальше один за другим следовали мои звания. Рядом же было написано "Сосимена" и другие похожие слова, возвещающие о моем спасении,[11] и что Филумена отдала душу за душу и тело за тело - свои взамен моих. Было там и другое, но все о том же самом. И все это было написано в письмах, которые, как мне приснилось, написал Алким и принес Телесфор. И еще в них были предписания врача Порфириона к матери Филумены, чтобы та вымыла ее или хотя бы покормила.
25. Братом этой девушки был тот самый Гермий, который умер от тяжелой болезни, можно сказать, вместо меня, когда мне явилась богиня: как я узнал потом, умер он в тот самый день, когда я избавился от затяжной лихорадки. Оба они были детьми моей молочной сестры Каллитихи. Так это было.
26. Пять дней я провел у подножья горы, соблюдая образ жизни, который мне назначил Бог, а на шестой день по Его велению я выехал в Пергам. Это были дни, в которые римляне празднуют начало года, а зима была настолько суровая, что выдержать ее было нелегко, даже сидя дома.
27. И это путешествие тоже было охраняемо богами: ибо, по Гомерову слову, было очевидно, что вел нас кто-то из богов,[12] и даже ясно, какой это был Бог. В спину нам дул ледяной северный ветер, по небу неслись черные непроницаемые тучи, справа все занесло снегом, слева лил дождь, и так весь день и всю дорогу. Только небесный пояс, протянувшийся над дорогой по направлению к святилищу, был для нас убежищем и светом.
28. Я пришел к святилищу, намного опередив остальных, с одним только спутником, пробежав не меньше трехсот стадиев. В это время уже зажгли священные лампады. Пока я ждал отставших и пока готовили комнаты, я, как был с дороги, обходил храм и прогуливался вперед и назад по святилищу. Уже поздним вечером, разыскав своих слуг и вымывшись здесь же при ночном светильнике, я немного поел и предался отдыху.
29. Дальше были мои выступления с речами, и стечение народа, и пылкость слушателей, и страх скорого отъезда - все это при очевидном участии Бога. То же самое было и позже, когда я оказался в Смирне. Еще до того, как я въехал в город, мне навстречу, по слову пророчества, вышли люди, и самые знатные юноши предложили себя в ученики - а мне и самому уже было велено вести занятия красноречием. Божий глас явствовал во всем.
30. В это время забрел в город один египтянин, человек незнатного рода. Был он на редкость тщеславен и тщеславие свое утолял деньгами. Он подкупил некоторых членов Совета, и многих простых граждан заставил поверить, что он будет хорошим правителем. В театр он врывался, когда вздумается. Великий позор пал на город. Я ничего об этом не знал, кроме того, что услышал потом, беседуя дома с друзьями. И вот он вознамерился прийти в Одеон,[13] расположенный перед гаванью, где ему, то ли по народному решению, то ли еще не знаю как, было позволено проводить время. И тогда мне явился сон.
31. Сначала мне приснилось солнце, восходящее над рыночной площадью. Затем я услышал голос: "Аристид выступит сегодня в городском Совете в четыре часа". Услышав это, я проснулся и стал размышлять, было ли это во сне или наяву.
32. Созвав нужных друзей, я рассказал им об этом повелении. Мы послали письмо в городской Совет, потому что названное время приближалось, и тотчас выехали сами. Несмотря на то, что при такой спешке многие ни о чем не успели узнать, городской Совет был полон народа, так что ничего не было видно, кроме человеческих голов, и между людьми нельзя было протиснуть даже руку.
33. Со всех сторон слышался шум, и одобрение, и, сказать по правде, такой великий восторг, что я не увидел ни одного сидящего, ни когда готовился взойти на кафедру, ни когда говорил свою речь. С первых слов все люди стояли. Они печалились, радовались, изумлялись, соглашались, издавали крики, доселе мной неслыханные, и каждый считал своим долгом говорить мне лучшее, что мог.
34. Покинув городской Совет, я пошел к купальне, и здесь кто-то сказал мне, что недавно кое-кто предупредил Совет о своем выступлении за три дня, а собрал в Одеоне всего семнадцать человек; только с этого дня он и образумился.
Что было дальше, я рассказывать не буду. Я и об этом бы не вспомнил, если бы не желал показать, как ясен был мой сон и как об этом позаботился Бог. И это пришлось кстати к моему рассказу о том, как сам Бог заставил меня подняться и приехать в Смирну.
35. А немногим позже Он привел меня в Эфес, предсказав мне победу в красноречии и так меня воодушевив, что я проснулся с криком об Эфесе. Но о том, что там произошло, мне рассказывать не к лицу. Кто желает знать, те найдут, у кого спросить.
Однако сколь многим я обязан Богу в моем красноречии, об этом должен я попробовать рассказать, ничего не пропуская. Ведь будет странно, если я сам или кто другой расскажет о том, какие лекарства Бог давал для моего тела, даже когда я сидел дома, и промолчит о том, как Он, вылечив тело, укрепил мою душу и умножил славу моих речей.
37. Я хорошо убедился и других убедил в том, что ни одна из моих заслуг перед людьми не сделала меня ни тщеславным, ни надменным. Ведь я этим не унизил ни нескольких, ни многих. И я не думаю, что гордиться своими заслугами следует больше, чем стыдиться своего тщеславия.
38. Бог являл мне свою помощь с удивительным постоянством. Это было и в Смирне немного лет спустя, во время замечательного моего выступления. Бог велел мне идти в городской Совет, но основательно поев. Я так и сделал. А в Совете сидел, как сторож, один человек со странной кожей. Увидев меня с моими спутниками, он попросил меня позволить ему, как обычно, первому произнести речь и занял время до самого полудня.
39. После него вошел я и произнес речь против софистов. Это был лучший из моих дней, посвященных красноречию. Я говорил вволю, сколько было времени, и публика с жадностью ловила каждое мое слово. Но, что было дальше, нельзя ни сказать, ни вообразить.
40. Когда я закончил и встал, чтобы удалиться, как полагается в любом состязании, слушатели не выдержали и в один голос начали требовать, чтобы я остался и, выбрав новую тему, говорил еще одну речь. Сначала я отказывался, ссылаясь на то, что время уже позднее. Но, когда просьбы стали все упорнее, я вспомнил о своем сновидении, в котором Бог предупредил меня не приходить голодным, чтобы иметь довольно сил для состязания.
41. Я согласился. Как только подошла моя очередь, я не удержался и признался в пророчестве Бога и в том, что пришел подготовленным. Слушатели всему удивлялись. Когда же я закончил, силы мои вконец иссякли, и я покинул Совет незадолго перед заходом солнца. А на следующий день я опять состязался в красноречии перед теми же самыми слушателями, так как и к этому побудил меня Бог.
42. Расскажу я, пожалуй, и о своей недавней поездке в Кизик, которая случилась через пять лет после первой, в тот же самый месяц и почти в те же самые дни, перед Олимпийскими играми.[14] От первой поездки она отличалась мало. В первый день я воздерживался от пищи, и вода была испорчена, и ясно было, что из-за тучи комаров заснуть не удастся. На следующий день ранним утром, наскоро перекусив, я поехал дальше. Когда же я возвращался, то из-за дождя остановился вблизи Горячих Источников (и это тоже было мне предсказано), но есть не стал. И только на следующий день после моего возвращения Бог повелел мне поесть.
45. В городе я проводил время примерно так, как мне было предсказано во сне. А сон мой был вот какой. Я сам попросил Бога о знамении, потому что там и суд заседал, и друзья мои просили меня зайти к ним.
44. Мне приснилось, будто я ждал случая, чтобы подойти к императору. Пока тот приносил жертву, я лежал на земле. Когда же рядом с моими руками оказался бьющийся в судорогах петух, я поймал его и понял, что это предзнаменование. С петухом в руках начал я свою речь. Я начал ее с того гомеровского эпизода, когда Одиссей, наполнив кубок, обращается с речью к Ахиллу.[15] И я сказал так: "Во благо государя, во благо обоих государей, во благо всем нам!"
45. Император удивился и, убедившись в моем красноречии, сказал, что считает его столь же почетным, как и любое другое занятие. Но добавил: "Только если слушателей будет человек пятьдесят". Я же ответил: "Если ты пожелаешь, государь, будут и слушатели. Но как ты удивишься, - сказал я, - узнав, что все, что ты сейчас говоришь, предсказал мне еще Асклепий". Я был готов показать ему свои записи, но тут он куда-то повернулся, а я подумал, что пора выступать. А затем мне приснилось, что я еду в Кизик.
46. Это и побудило меня к поездке. А когда я оказался в городе, то и градоначальники, и остальной народ проявили ко мне великую благосклонность. Однако я не пошел в собрание, хотя меня ожидали там каждый день и устраивали невероятные приготовления, но вел занятия у себя дома для немногих избранных. И пророчество, данное мне во сне, почти исполнилось, потому что слушателей было около пятидесяти человек.
47. Когда же мое пребывание в городе затянулось, явились другие сновидения, приказывавшие мне уехать, хотя и город, и люди были мне очень по сердцу. Эти сны внятно говорили, что я не должен находиться в местах за Геллеспонтом. И мы вернулись, потому что в это время всенародно приносили жертвы Зевсу Олимпийскому, и мне были явлены многие знаки, что я должен при них присутствовать и в них участвовать.
48. Все это время мне было так легко и радостно, как еще ни разу с начала болезни. И когда я был в Кизике, и после того, как вернулся оттуда, все шесть месяцев подряд я чувствовал себя совсем здоровым. Я вставал утром, подолгу и часто гулял днем и почти вернул свое прежнее здоровье. И я не прекращал своих обычных занятий, так что все за меня радовались и частным образом, и публично. Когда же я на несколько дней заболел, то Бог исцелил меня удивительным, но привычным способом.
49. С севера дул осенний ветер. Я не мог пошевелиться и не решался встать с постели. Но Бог повелел! Я расскажу об этом сне, потому что он все еще звучит в моих ушах, и нет причин о нем умалчивать. Приснилось мне, будто два врача, придя к моему дому, беседовали перед дверью о холодной ванне и прочих вещах. Один спрашивал, другой отвечал. "Что говорит об этом Гиппократ?[16]" - спросил один. "Что же еще? - ответил другой. - Пробежать десять стадиев к морю и окунуться". Вот что, как мне показалось, я увидел во сне.
50. После этого ко мне и вправду пришли врачи, и я, удивившись точности сновидения, сказал: "Только что я видел вас во сне, и вот вы пришли. Кто из вас спрашивал, а кто отвечал, я сказать не могу. Но отвечавший сказал: кто хочет искупаться в холодной воде, тому Гиппократ велит пробежать десять стадиев". Я нарочно заменил слово "к морю" на другое, чтобы речь шла о реке, и сказал: "Пробежать десять стадиев вдоль реки". Придумал же я это, для того чтобы оставаться внутри страны: для меня было очевидно, что так и надо.
51. После этого мне приснилось, будто я собирался позавтракать. Но, вспомнив, что, согласно вещанию, прежде нужно искупаться в холодной воде, я сам встал из-за стола и остальным приказал. Один из врачей спросил меня, когда нужно купаться; и я ответил, что нужно выйти в пятом часу, а выкупаться в шестом. Ведь тяжело мыться и принимать пищу слишком рано. Хотя это и облегчает пищеварение, польза от этого сомнительная, так как потом случается бессонница.
52. "Так почему, - сказал врач, - ты до сих пор не выступил перед нами с речью?" - "Клянусь Зевсом, - ответил я, - потому что мне куда важнее обдумать письменное сочинение: ведь я должен оставить его для потомков". И я всем видом показал, что спешу, пока что-нибудь не случилось. Врач обещал мне много лет жизни; я ответил: "Если мне суждено заниматься красноречием, то я и впрямь хочу прожить много лет".
53. Таков был сон.
Река протекала мимо поместья, где я находился. Спуск к ней был каменистый и довольно крутой. И притом он был меньше десяти стадиев. Кроме того, вдоль реки бежать было нельзя, а только по кривой линии берега. Дальше река текла мимо другого поместья и имела прекрасный и очень живописный спуск.
54. Тогда я придумал вот что. Я приказал измерить веревкой расстояние от одного поместья до другого, а каждый стадий отметить знаком. Когда в итоге получилось шестнадцать стадиев, десять последних я оставил для бега, а первые шесть проехал в повозке. Выйдя из нее, я побежал, с трудом волоча ноги. Северный ветер бушевал, снося меня назад и заставляя сильно потеть. Так что, пока длился бег, я не чувствовал никакого холода.
55. Достигнув берега, я с радостью вошел в воду. Вынырнув и встав весь в песке, я искупался во второй раз в самой середине потока. Растирался же я на противоположном берегу под ярким солнцем и ласковым ветерком. Придя в соседнее поместье и пробыв там достаточно, чтобы обдумать случившееся, я вернулся, даже не успев почувствовать жажды и наслаждаясь удивительной и ни с чем не сравнимой теплотой. После этого я чувствовал легкость в теле до самой середины зимы. А что было потом зимой, Бог лечил, назначив мне определенный распорядок и образ жизни.
56. Когда вышли постановления,[17] я подумал о том, как долго меня не было в Смирне. Подумал я и о том, что я уже немолод, и о том далеком прошлом, когда я был здоров и мог ездить по городам, и о том, что из-за долгого отсутствия я боюсь лишиться даже нынешней славы. Я думал о том, о чем все люди думают, хотя хорошо знал, что все это - пустяки по сравнению с повиновением Богу. Одиночество меня больше не беспокоило: я даже извлек из него пользу. И вот, пребывая в таком настроении, я увидел сон.
57. Мне приснилось, будто я только что прибыл в Афины и поселился позади Акрополя, в доме врача Феодота. Это был самый первый дом с восточной стороны. Из него была видна задняя часть храма Афины. Этот дом стоял гораздо ниже Акрополя. За воротами в это время проходило шествие в честь Эрота. В нем участвовал вместе со всеми и Феодот, я же оставался в доме. Со мной был мой товарищ Лукий[18] и другие ораторы. Как обычно, Лукий попросил меня устроить занятия красноречием и допустить к ним юношей.
58. Один из учеников Лукия стал говорить ему обо мне разные похвальные слова и выразился так: "Он в одном лице Платон и Фукидид, Платон и такой-то..." Так он перечислил много писателей, всякий раз прибавляя кого-нибудь к Платону, словно я обладал талантами всех.
59. Взглянув на этого юношу, я сказал ему: "Верь, пожалуйста, Лукию во всем, но только не этому". И мне показалось, будто Лукий похвалил мое остроумие, но остался недоволен моей скромностью. Тогда ученик, вновь обратившись ко мне, заговорил столь красноречиво и складно, что я прервал его и сказал в шутку: "Если ты способен так говорить, то даже странно, что я нужен тебе как учитель".
60. Затем мне приснилось, что я вышел на улицу с одним из учеников и с удовольствием почувствовал свежесть воздуха. А потом погода быстро переменилась, подул южный ветер, и, казалось, то была зима, а то лето; и я заметил, что здесь воздух свежий, а дома - спертый.
61. После этого мы пошли в сторону Ликея. За ним стоял какой-то большой и прекрасный храм не меньше ста футов в длину. Нам нужно было подняться по ступеням к храму. По обеим сторонам лестницы будто бы стояли люди, протягивая, как мне показалось, масличные ветви. Когда я поднялся, маленький мальчик протянул мне три яйца. Пройдя мимо и не взяв их, я подумал, что надо было взять яйца на память. Я вернулся, взял их и пошел наверх. Оказавшись перед храмом, я отдал яйца одному из служителей, который стоял около колонны, а тот в свою очередь хотел мне дать еще одно.
62. Войдя, я увидел, что это храм философа Платона, и там стоит его большая и прекрасная статуя, и еще одна статуя, чья не помню, - справа от него. На пороге сидела очень красивая женщина, которая говорила о Платоне и его статуе. Были там и другие собеседники и разговаривали так, словно это происходило в древности. Но я сказал: "Нельзя сказать, будто так было в древности. Статуя эта слишком новой работы. Да и авторитет Платона во времена Платона был не так велик: слава пришла к нему позже".
63. Тут один из них пожелал, чтобы было целых три храма Платона, но я возразил ему: "Тогда почему не быть восьмидесяти храмам Демосфена или, предположим, Гомера?" И, продолжая разговор, сказал: "Все-таки храмы, вероятно, следует посвящать богам, а великих людей чтить, ценя их книги. Потому что самое дорогое наше достояние - слова. Ведь статуи и изображения - всего лишь памятники тел, а книги - слов". Сказав и услышав подобное, я вышел.
64. Я увидел, что приближается мой молочный брат, и вспомнил прежние времена, когда мы с ним были в Афинах. Когда же я повернулся в сторону Акрополя, чтобы идти домой, справа сверкнула молния и ударила возле самых кончиков моих волос. Я даже удивился, как они не загорелись. Мы заспорили об этом, но мне это знамение показалось благоприятным. Да и ученик, бывший со мной, сказал, что это предвещает мне славу, особенно потому, что молния была справа.
65. Потом мне приснилось, что к большинству зданий были приставлены какие-то лестницы и по ним надо было подниматься и спускаться. Это мне не нравилось. Тем не менее я как-то оказался в доме. А тем временем вернулись участники шествия в честь Эрота, и толкователь, узнав о знамении, тоже сказал, что оно благоприятное и что я сделал правильно, что принес жертвы.
66. Ибо мне был сон, что я должен принести жертвы Зевсу, Артемиде и еще какому-то богу. А потом мне приснилось, будто я позвал Евдокса, чтобы записать этот сон, так как он был очень длинным, а я хотел сохранить его в точности.
67. Вот что наряду со многим другим мне было явлено насчет моей грядущей славы и о том, что я должен оставаться в своем поместье.


[1] Мирина — город в Мисии (Малая Азия).

[2] Герм — река в Лидии (Малая Азия).

[3] Ларисса — город в Троаде (Малая Азия).

[4] Кима — город в Эолиде (Малая Азия).

[5] Далее в греческом тексте следует испорченное место, смысл которого неясен.

[6] Гриней — портовый город в Эолиде, где находилось святилище Аполлона.

[7] Кизик — город на южном берегу Пропонтиды (Мраморного моря).

[8] ...что Афина сказала феакам. — Имеется в виду эпизод из «Одиссеи», в котором рассказывается о том, как Афина, приняв облик глашатая, сообщила феакам о прибытии странника (Одиссея) и своей речью возбудила в горожанах такое любопытство, что площадь, где находился Одиссей, быстро заполнилась народом (см.: Гомер. Одиссея. VIII. 7-16).

[9] ...словно антистрофа в ответ строфе... — Песнь хора в греческих комедиях и трагедиях традиционно делилась на строфу и антистрофу.

[10] «Облака» Аристофана (ок. 445-386 до н. э.) комедия выдающегося древнегреческого комедиографа.

[11] ...было написано «Сосимена» и другие похожие слова, возвещающие омоем спасении... — Имя Сосимена (Σωσιμένης) значит по-гречески «спасающая», «сохраняющая».

[12] ...вел нас кто-то из богов... — Имеется в виду следующий стих из «Одиссеи»: «...благодетельный бог нам какой-то / Путь указал...» (Гомер. Одиссея. IX. 142. Пер. В. В. Вересаева).

[13] Одеон — общественное здание, служившее для различных целей, в том числе для музыкальных и ораторских состязаний. Первый Одеон был построен в Афинах во времена Перикла.

[14] ...перед Олимпийскими играми. — Здесь имеются в виду Олимпийские игры в городе Кизике (Малая Азия), проводившиеся во времена Элия Аристида.

[15] ...с того гомеровского эпизода, когда Одиссей, наполнив кубок, обращается с речью к Ахиллу. — См.: Гомер. Илиада. IX. 223 и сл.

[16] Гиппократ (460-356 до н. э.) — знаменитый древнегреческий врач, основоположник научной медицины.

[17] Когда вышли постановления... — Возможно, речь идет об эдикте Антонина Пия, который ограничил число ораторов, подлежавших освобождению от государственной службы (см. также примеч. 51 к речи четвертой).

[18] Лукий. — Вероятно, речь идет о философе-платонике, ученике Мусония Руфа, лекции которого Элий Аристид посещал во время своего обучения в Афинах.