I.
Песнопения древнейшей Эллады, известные нам под собирательным именем Гомера, эти песни, звучавшие повсюду, где раздавался эллинский язык и объединявшие незримыми нитями греков в одно культурное целое, – они дают и экономисту ответ на первый встающий пред ним вопрос: кем были древнейшие эллины, скотоводами или земледельцами? К шедеврам поэзии всех времен и народов принадлежит знаменитый щит Ахиллеса, который поэт создает пред нами, выделывает тут же на наших глазах. Раскопки показали, что такого щита никогда не было, но певец комбинировал живую фантазию с пластическими изображениями, которые он видел, напр., на стенах храмов или дворцов, а главное взял их – это особенно ценно для нас – из действительности, из реальной жизни. И на поставленный нами вопрос эта жизнь отвечает: – скотоводство и земледелие существовали одновременно, уже древнейшие эллины знали и то и другое.

Дальше представил он стадо большое быков круторогах.
Он их из золота чистого и частью из олова сделал –
С громким мычаньем коровы из хлева стремились на выгон
Подле реки звонкоструйной, вблизи камышей шелестящих.
Четверо шло золотых пастухов., провожая то стадо.
Девять за ними вослед бежало собак резвоногих...
Далее славный Гефест хромоногий представил обширный
Пастбищный луг средь долины и стадо овец белорунных
Вместе с загоном и хлевом и крытыми к ним шалашами...
Дальше он тучный участок разрыхленной нови представил,
Трижды распаханный плугом, обширный. И пахарей много,
Идя по всем направленьям, яремными правят волами...
Дальше представил он ниву с обильной, высокою жатвой.
Всюду жнецы там стояли и острыми жали серпами.
На земь в огромном числе полосами ложатся колосья, –
Сзади вязальщики крепко в снопы их соломою вяжут.
Трое вязальщиков стали поодаль от прочих. За ними
Дети сбирают колосья, чредою подносят в охапках
И подают торопливо. Перед бороздою хозяин,
Радуясь сердцем, безмолвный, стоит, опираясь на посох.
Дальше из золота сделал он дивный большой виноградник,
Сладким плодом отягченный; висели в нем черные гроздья,
Ветви держались кругом на серебряных длинных подпорах.

Здесь, с одной стороны-стада быков и овец, хлева, выгоны, пастухи, собаки, а с другой стороны – пахари с волами, жнецы и сноповязальщики, виноградник и виноградари. Следовательно, скотоводство не предшествовало земледелию, как еще недавно утверждали. Илиада и Одиссея относятся ведь к древнейшей эпохе X–VIII ст., и Илиада (в главных частях своих) старше Одиссеи. И то и другое развивалось одновременно.
У Гомера сплошь и рядом герои сами же пасут стада. От Анхиза, «берегшего стада», Афродита родила Энея, которого Ахилл «отогнал от стада». Тот же Ахилл взял в плен сыновей Приама Иса и Антифа, «пасших овец на прогалинах Иды». Сын Лаомедона Вуколион с «Нимфою, пастухом находясь близ овец, сочетался».

Поэт любовно изображает богатство своих «богоравных» героев, постоянно подчеркивая обилие у них скота, Тиэст, «овцами богатый», Имбрий, «конями богатый», люди, «быками богатые». Имущество Одиссея состоит на континенте из 12 стад быков и по 12 стад овец, свиней и коз;\ на Итаке находится 11 стад коз и 12 стад свиней. Но родина Одиссея – скалистый остров Итака бедна почвой, богатство его сводится к одному скоту. Напротив, Тидей, отец Диомеда, владеет в Аргосе не только стадами, но и «обширным участком тучной земли, окруженной густыми рядами деревьев». Сарпедон обращается к Главку:

Мы отчего подле Ксанфа богатым владеем наделом,
И виноградником славным, и пашней, ячмень приносящей.

Этолийские старцы обещают Мелеагру

Лучший участок земли, они выбрать ему разрешили
Мер в пятьдесят, позволяя одну половину нарезать
Средь виноградных садов, а другую средь пахоти цельной.

Ахиллес спрашивает Энея:

Или участок земли, и садами и пашней богатый,
Больший, чем прочим, тебе отведут во владенье троянцы,
Если меня умертвишь?.

Во всех этих случаях имеется только пашня и виноградник, о стадах ничего не говорится. Наконец, тот же Ахилл, упрекая в «бесстыдстве» Агамемнона – того, «кто по наглости взора похож на собаку», рассказывает, что пред ним троянцы ни в чем неповинны: «не отгоняли моего табуна или стада, также посевов моих не топтали они в плодородной Фтии». Он владел, следовательно, и стадами и пахотями – захват первых и уничтожение вторых являлись, как мы видим, причиною войн в те времена.
Герои Гомера обильно заклинают богам быков (гекатомба значит сто-быков) и овец, но при этом не забывают и себя; только «жирные бедра быков сожигают громовержцу Зевесу», мясо же они «рассекают» для себя. Женихи «беззаконные» Пенелопы усердно «убавляют, пируя», стада Одиссея; им ежедневно доставляется жирнейший боров и лучшая коза, но из этого, конечно, еще не следует, что и масса населения питалась мясом – вопрос об этом остается открытым.
На старинных сосудах еще догомеровской эпохи изображена «охота на дикого быка» и тут же «бык побежденный и прирученный». Роль он играл большую в домашнем хозяйстве и в обмене. Пашущий бык (bus aroter) часто встречается; у Геcиода, дом, жена и бык составляют основу хозяйства. При отсутствии собственного быка приходится обращаться к соседу, но можно получить и отказ:

Слово не трудно сказать: «одолжи мне волов и телегу».
Но и ответить не трудно: <волы мои заняты делом».

«Не hamaxa ton bun», телега везет быка - гласит поговорка, т.е. вверх ногами. Бык в качестве помощника человека в трудах его так же неуязвим, как и последний. «Не трогай пашущего быка» – изречение Пифагора; быка, тащущего плуг, нельзя приносить в жертву, ибо и он земледелец и разделяет труды человека.
Но большую роль бык играл и в обмене. За вино, привезенное из Лемноса, греки платят у Гомера «кто железом, кто яркою медью, кто же бычачьими шкурами, кто и самими быками». Ифидамас уплачивает за жену 100 быков и обещает ей еще 1.000 коз и овец. Взятый Ахиллом в плен, сын Приама Ликаон освобождается за 100 быков от продажи в рабство и возвращается обратно в Трою. Так что быки служат платой за товары, они являются брачным даром, они же и выкупом. Но быки и мерило ценности – к числу их сводится всякий иной предмет, как к чему-то определенному, установленному, как к общему знаменателю.

Разум в то время похитил Зевес олимпиец у Главка,
Ибо оружьем своим поменялся он с сыном Тидея,
Дал золотое и медное взял, сто быков дал за девять.

С волом разделяет труды мул – «полуосел» (hemionos), как его называли; на его спину взваливают поклажу; царевну Навсикаю «везут крепконогие мулы», и мулам даже, «глубокую новь подымая плугом тяжелым, всегда пред волами дают предпочтенье». Мул именуется «жителем гор» (oreus или ureus), и, действительно, он, «по тропинке крутой ниспускаясь, тащит с вершины гор иль брус корабельный иль балку»: нарубив на горах «густоверхие дубы», воины взвалили их мулам на спины, и животные, «меряя землю ногами, чащей кустов пробирались, желая вернуться в долину». Приам, отправляясь с выкупом к Ахиллу, впрягает в повозку мулов твердокопытных. Впоследствии, как сообщает (в V ст.) Пиндар, мулу оказан большой почет допущением его на олимпийские игры. Пиндар слагает оду в честь Псаумиса, победителя в беге колесниц, запряженных мулами.
Напротив, осел, по видимому, первоначально отсутствует. Гомер упоминает о нем лишь один единственный раз, да и то в сравнении «громадного роста» Аякса, которого «копьями гнали» троянцы, подобно тому, как дети прогоняют осла, «когда он уже насытился пищей»:

Точно беспечный осел, проходя близ засеянной пашни,
Сходит с дороги и щиплет зеленый посев, не взирая
На понуканья детей, что колотят его, окружая,
Палки ломают на нем - но ничтожны их детские силы.

Но из этого сравнения с ослом благородного «храбрейшего мужа» видно, что это животное в те времена еще не пользовалось дурной славой – подчеркивается лишь неспособность детей справиться с ним. У Гесиода осел не встречается вовсе. Позже, у Архилоха и Тиртея осел уже фигурирует в качестве домашнего животного, но на первый план выдвигают его «афродические» свойства, охотное посещение им кобылиц (для отправляемых к ним ослов существовал даже особый термин – mychlos), так что он рассматривался в качестве животного, служащего не для перевозки тяжестей, а для разведения мулов (племенной скот). Для этой цели даже посылали кобыл из Элиды в Аркадию; ослы в Аркадии очень ценились. В одной из речей Демосфена встречается в имении 6 ослов, которыми пользуются для доставки из леса срубленных деревьев. Только у Аристофана встречаем сравнение-ленив, как осел. С этого времени, очевидно, идут обидные для осла сравнения.
С отдаленнейших времен разводились овцы – по видимому, древнейшее домашнее животное индогерманских народов. Их шерсть нужна была не только для одежды, но и в качестве тетивы для лука. Но обращались с овцами в те времена жестоко – их не стригли, а вырывали у них шерсть руками («peko» – выдергивать, выщипывать шерсть); Анакреон в VI ст. впервые упоминает о ножницах. «Probata» означало первоначально мелкий скот вообще, но стало позже наименованием овец, как наиболее распространенного вида его, так же, как «poimen» значит и пастух вообще, и специально пасущий овец.
Шерсть являлась для греков почти единственным веществом, из которого выделывалась одежда, и поэтому разведению овец придавалось большое значение. Есть ли шерсть мягче, чем производимая в Аттике, – читаем в сборнике Афинея – есть ли цари могущественнее, чем у мидян и бактров, есть ли человек мудрее Сократа? Филохор и Андротион (приведено там же) сообщают, что в Аттике существовал старинный закон, запрещавший резать овцу прежде, чем она была острижена и ягнилась. Стада овец издавна разводились в Малой Азии, и греческие колонисты, поселившись там, занялись овцеводством, в особенности, жители Милета – шерсть их стад славилась своим высоким качеством. Поликрат, по словам Алексиса, выписывал в Самос овец из обоих упомянутых мест- из Аттики и Милета.
Стада коз паслись даже в самых скудных пищей, богом обиженных, местностях. Коза давала молоко, а из него выделывали сыр; им угощала в палатке Нестора героев Гекамеда, «прекрасноволосая дева»: «козьего сыра она над прамнейским вином наскоблила теркою медной, а сверху обсыпала белой крупою». Впоследствии в Аттике одна из четырех древних фил именовалась «eigikoreis», т.е. питающая коз.
Свиное мясо греки очень любили уже в ранние времена (в эпоху Гомера) и свиноводством они, как и прочие европейские народы, отличались от индогерманских племен передней Азии, не разводящих свиней; у египтян свиньи, по Геродоту, имелись, но считались нечистыми животными. Платон же впоследствии рассматривает свинопасов в качестве необходимого элемента населения, без которого государство обойтись не может; они стоят рядом с воспитателями и поварами. Нередко - как сообщает Ксенофонт – мельники вскармливали свиней и коров отбросами. В комедии Аристофана Гермес, перечисляя всех членов семьи – мужа, жену, детей, слуг, включает и собаку и свинью в качестве необходимых принадлежностей дома.
Наконец, лошадь арийцы, по видимому, знали еще в диком состоянии. У Гомера мы встречаем ее на каждом шагу во время сражений, но только не верховую лошадь, а запряженную в колесницу – заимствованный у народов Востока способ сражаться. Ни один бой не обходился без колесниц с «цельнокопытными, пышногривыми» конями; на колесницах герои рвутся в «кровавую сечу» и «губят друг друга». Олимпийские и истмические игры славились конскими ристалищами – на Коринф отправлялся Ивик («Ивиковы журавли») «зреть бег коней и бой певцов». Но лошадь служила только для войны и для спорта; ее также приносили в жертву богам. Для хозяйственных же целей ею не пользовались, как это было и у других народов в ранние эпохи культуры – для этого был бык и мул. Кавалерия на колесницах или позже верхом (но без седла-древние его не знали) решала бой, она же доставляла власть богатой аристократии, ибо для содержания лошади и для ухода за нею нужны были средства, «Поэтому-то – утверждает Аристотель – там, где условия местности удобны для верховой езды, имеются благоприятные данные для создания мощной олигархии»; и действительно - указывает он – ссылаясь на Халкис, Эретрию, Магнет (на Меандре) и города передней Азии, олигархия в прежнее, время имела место у всех городов, обладавших значительной конницей. В афинском же войске конница была невелика – в Марафонской битве ее совсем не было, в битве при Коринфе 394 г. до P. X. насчитывалось 600 всадников. В Лакедемонии она, по-видимому, вообще отсутствовала, если так можно понимать слова Фукидида, что лакедемоняне в этом году против своего обыкновения выставили 400 всадников; в битве при Левктрах их конница была в весьма плохом состоянии; несравненно выше стояли фиванские всадники.
Но в тех же Афинах имелись любители лошадей, тратившие на них крупные суммы. «На лошадей - читаем в одной из речей Исея – ты не истратил своего состояния, ибо никогда у тебя не было лошади дороже 3 мин.». Напротив, в «Облаках» Аристофана сын крестьянина спускает большие деньги на лошадей и вводит отца в крупные долги. Долг Стрепсиада ростовщику Пасию составляет 12 мин; если это стоимость лошади, то сумма получается вчетверо больше стоимости простой лошади, указанной у Исея.
Тот же Ксенрфонт в другом (приписываемом ему) специальном сочинении: «О коннице» – дает целый ряд советов относительно покупки лошади, выезживания и обучения ее, забот о здоровьи и содержании ее, чистки лошади, взнуздания ее, посадки всадника, упражнений разного рода (спускаться вниз, перепрыгивать ров, взбираться на крутизну), обращения с лошадью и т.д. Он утверждает, что «состоять в коннице должны люди, возвышающиеся богатствами и в значительной степени участвующие в городских делах». Однако, такой молодой человек не станет сам воспитывать лошадь, а «отдаст жеребенка на сторону, но при этом, как и при отдаче в науку мальчика, нужно письменно обозначить, что должен знать конь по возвращении». Очевидно, коневодство и воспитание верховых лошадей практиковалось. Ксенофонт советует поступать с лошадью умело и обдуманно, не побоями и ударами, не жестокостью, а ласково, понимая ее, делая ей приятное в награду за исполнение приказаний. Тогда она «не только будет любить человека, но и тосковать по нем». «Бесполезны – говорит он – неповинующиеся слуги и солдаты, неповинующийся же конь не только бесполезен, но часто просто предатель». «Никогда не следует поступать с лошадью под влиянием гнева», а в то же время следует помнить, что горячность у лошади то же, что гнев у человека, и подобно тому, как человек не может быть доведен до гнева, если его не огорчить словом или делом, так точно не явится гнев у горячей лошади, если ее ничем не затронуть. Поэтому, «садясь на лошадь, нужно смотреть, чтобы чем-либо не сделать ей больно, а усевшись, пробыть спокойно, и затем, кроткими знаками побуждая к движению, из медленного хода переходить к быстрому», ибо «лошадь смущается от неожиданного». Для того, чтобы лошадь имела красивый вид, «не следует тянуть за поводья, шпорить или бить плетью», а надо предоставить лошади делать то, что ей самой приятно, принять «такой вид, каким она наиболее гордится» – когда конь бежит к кобылам, он с гордостью вытягивает шею, выгибает голову, хвост подымает вверх. Принуждать лошадь к красивым движениям все равно, «как если бы кто стал стегать или шпорить танцора» Все сочинение проникнуто гуманностью, любовью к лошади и основано, по видимому, на большом и продолжительном опыте; оно свидетельствует о том, какой интерес проявлялся к коневодству в древней Греции.
Пастбища, в особенности в древнейшее время, имелись в изобилии. Для скота было много простора, но пускать стада гулять на свободе было далеко не безопасно – их подстерегали и люди и хищные животные. В Илиаде Нестор рассказывает, как во время одного лишь столкновения с элеянами из-за угона волов -

Стад пятьдесят мы быков и не меньше свиней отогнали,
Столько ж овечьих отар и раздольно пасущихся козьих,
И полтораста еще лошадей светлогривых отбили,
Все кобылиц, и бежали за многими вслед жеребята.

В Илиаде нередко упоминается лев, «на горах возращенный, мяса лишенный давно и гонимый бестрепетным сердцем тучных спроведать овец». На щите Ахиллеса изображено, как «вдруг средь передних коров два бестрепетных льва появились» и как они, «на быке разодрав огромную шкуру, черную кровь его пьют и жадно глотают утробу». Ахилл отвечает Гектору, что «нет договорных союзов у хищного льва с человеком, мирного нет соглашенья меж волком и слабым ягненком». Очевидно, в те времена, львы еще водились в Элладе, но впоследствии они почти повсюду исчезли. Геродот сообщает о нападениях львов на слонов, находившихся в войске Ксеркса, и о львах, встречающихся в некоторых, однако лишь отдаленных, местностях Греции – Абдере и Акарнании (об этом упоминает и Аристотель). Тигр же был еще в 300 г. до Р. X. совершенной новинкой для греков, когда Селевк (Никатор) его прислал афинянам, как рассказывает Филемон.
Но не знали греки долго и птиц. В отличие от стад домашних животных, птичьего двора у них почти не было. О петухе сообщает впервые Феогнид, живший в половине VI ст. в эпоху распространения власти персов над Малой Азией. Быть может, от персов он и попал в Грецию. Именует же Аристофан петуха «мидянином» и даже (быть может, впрочем, речь идет о павлине) персом. У Эсхила и Пиндара петух уже появляется под «гордым» именем «alektor» – сравнение с блестящим янтарем. Позже производили название его от «lektron» – ложе, и получалось вполне подходящее для петуха название «незнающего покоя», «никогда не спящего». Впоследствии петушиные бои являлись общим развлечением у греков. Пиндар сравнивает бесславную жизнь у родного очага с борьбой петуха на своем дворе, а Эсхил междоусобную войну с петушиной дракой. В Афинах, по словам Элиана, такие бои даже производились ежегодно со времен Фемистокла. Как велика была страсть афинян к боям петухов, как и перепелов, (ortygomania), можно видеть из слов Платона – «лучше желал бы иметь Друга, чем прекраснейшего перепела или петуха».
Гуси встречаются уже у Гомера, но только не в Илиаде, а в более поздней Одиссее и то лишь один раз. Пенелопа держит 20 домашних гусей, но, по видимому, больше для удовольствия («видеть люблю, как они на воде, полоскаясь, играют»), как и вообще древние любили гуся, как смышленную и чуткую птицу. Характерную черту «лебедей длинношеих» испускать в воздухе крик («с криком садятся на землю») подметили уже гомеровские греки. Ахилл, гонящийся за Гектором, сравнивается с соколом нагорным, преследующим «горлицу, робкую сердцем». Очень поздно появились павлины – в Афинах, по видимому, не ранее V ст. Комик Антифан рассказывает, что прежде вызывало удивление, если человек имел одного павлина, теперь же они встречаются чаще, чем перепелы. Разве не безумие, спрашивает Анаксандрид, тратить на разведение павлинов деньги, на которые можно было бы купить статуи?. Голуби были изображены на «дивно прекрасном» кубке Нестора – «ручки имел он четыре и около каждой паслися горлицы две золотые». По видимому, поэт и здесь изобразил виденное им – золотой кубок с сидящими на нем голубями найден в Микенах, он воспроизводит мотив о том, как доверчиво подлетают к пьющему вино человеку голуби. У греков они были посвящены Афродите, как у семитов - богине Астарте (Истаре).

II.
Некогда Эллада была покрыта густыми лесами, обширными пастбищами, среди которых терялись, заброшенные там и сям в этом море зелени островки пахотной земли. Но постепенно прогалины расширялись, топор человека расчищал девственные леса и открывал простор плугу; пастух уходил в горы и освобождал долины хлебопашцу. Действительно, как сообщает в IV ст. Платон, «в горах, где еще недавно рубили огромные стволы для постройки домов, в настоящее время гнездятся одни лишь пчелы», а в другом месте у него же читаем по поводу острова Крита, что ели и сосны там невысокого качества, кипарисы редки, пихт и платанов мало. В связи с уничтожением лесов находятся вероятно, и жалобы его на то, что усиленные дожди, ничем не сдерживаемые, смыли почву, и у нее, как после болезни, сплыло все, что было тучного и мягкого, и осталось одно лишь тощее тело. В прежнее же время дождевая вода не исчезала бесследно, а, спускаясь с высот в низменности, создавала обильные потоки из ручьев и рек, от которых и ныне сохранились воспоминания в виде священных изображений там, где были некогда воды.
Быть может, утверждения об обезлесеньи Греции и преувеличены, ибо в надписях и в контрактах об аренде земель упоминается о лесах, да и «История растений» ученика Аристотеля Теофраста производит такое впечатление, что в различных местностях, в том числе и в только что упомянутом Крите, леса еще не успели исчезнуть. Но характерно, что, если не считать некоторых островов, то лесистыми являлись в IV ст., судя по Теофрасту, только возвышенности – горы Парнасские, Олимпийские, Пелион, Осса, тогда как он же жалуется на то, что в прибрежных местностях мал» уже оставалось мест, где бы имелись леса для кораблестроении 2). Горный хребет Каллидрома во время Персидских войн был еще покрыт лесами; как рассказывает Геродот, Ксерксу пришлось отправить третью часть войска на рубку их., чтобы персы могли перейти через горы, – но, очевидно, леса от этого должны были сильно поредеть. У него же мы узнаем, что когда Эфиалт проводил персов горной тропинкой в тыл Леониду и грекам, занявшим проход у Фермопил (в 480 г.), то они шли густым дубовым лесом, почему стоявшие на страже фокеяне заметили врагов лишь тогда, когда они достигли вершины горы. И беотийские горы лишь постепенно лишились своих лесов: в эпоху Павсания (во II ст. после P. X.) на северо-западном склоне Птоя еще водились в большом количестве дикие кабаны, так что он был еще покрыт во всяком случае густым кустарником. Тот же Павсаний сообщает, что на Парнассе еще охотятся не только на диких кабанов, но и на медведей, тогда как о горах Гиметта он рассказывает только, что там водятся пчелы, там леса уже были вырублены. Но за Гиметтом, по видимому, последовал и Парнасс, который являлся ближайшим лесом для Афин, сильно используемым на нужды города. Еще больше он Страдал, надо полагать, от ахарнян, которые занимались выжиганьем угля; Аристофан именует их угольщиками, ходящими по Афинам и выкрикивающими: «купите углей».
Наконец, лесам наносили ущерб и пасущиеся в них животные и в особенности козы, которые обгрызали молодые поросли и препятствовали росту нового леса. В одной из комедий Еврипида выступает хор коз и рассказывает о своих преступлениях, о многочисленных видах деревьев и кустарников, ветки и листья которых ими были так основательно уничтожены, что дальше расти они уже не могли. «И на это – прибавляет Партш – спокойно смотрели и не думали прекращать разрушений. Так это было всегда в Греции, так это в значительной, мере происходит там еще и теперь». Только в отдаленных местностях Евбеи еще тянулись обширные леса, где, вдали от городских поселений и городской культуры, пастухи пасли свои стада коров и овец. «Под высокими, стройными деревьями – читаем у Диона Хрисостома (в I ст. до P. X.) – расстилались прекрасные луга, покрытые все лето ковром цветов, и скоту не приходилось далеко искать пастбищ. Стада паслись зимою в долинах, летом в горах, где имелось много чистой воды и в то же время, не было бурных потоков, так что скот мог безопасно ходить; долины были окружены со всех сторон лесами.
В гористые местности отодвинулось скотоводство. Если уже у Гомера «над вершиной горы» «южный ветер туман разливает, что пастуху неприятен, а вору желаннее ночи», а Аполлон, будучи по решению Зевса отдан на службу царю Лаомедону, пас «тяжелых быков криворогих на высотах лесистых богатой лощинами Иды», то еще более, подчеркивается впоследствии Еврипидом и Софоклом, что «пастух-житель гор, питающийся молоком», он проводит все теплое время года на вершинах Киферона, и только осенью спускается вниз в долины. В «Облаках» Аристофана мать крестьянка пророчит младенцу, что, выростя, он в колеснице и в пурпурной мантии отправится в Афины, тогда как отец желает, чтобы он, подобно отцу, пас коз на вершинах Фаллея в пастушеской одежде.
На освобожденных от лесов и покинутых стадами пространствах появился плуг, и земля стала приносить плоды, питая посевы грудью своих полей; поля ее высились и округлялись словно женские груди, наливаясь питательными соками. Землю греки сравнивали с женщиной, подчеркивая, что в беременности и родах женщина подражает земле, а не наоборот (Платон); говорили, что земля принимает семя, прикрывает его своим покровом, и охраняет его, выращивая зародыши посевов, а во время жатвы она испытывает чувство матери, у которой отнимают детей.
Зачатки земледелия относятся уже к древнейшему времени. В Микенах найдены ячменные зерна, как и бронзовые серпы и украшения из светло-желтого камня, имеющие вид ячменного зерна. К древнейшим божествам греков принадлежала Деметра, богиня земледельческого труда и хлебного поля- символ возрождения хлеба, божество землепашества и земледелия». Из этого, как и из нахождения хлебных зерен в сосудах догомеровской эпохи, видно, к какому отдаленному времени относится знакомство греков с хлебопашеством. По Одиссее и приписываемой Гесиоду «Теогонии» прекрасная Деметра прибыла с благословенного острова Крита, где она сочеталась на поле, три раза вспаханном, с героем – сеятелем Иасоном и родила плутоса, т.е. богатство, плутоса, который всякого может сделать богатым, – она родила зерно, дала урожай.
Самое имя Деметры одни производят от ге-метер, т.е. земля-мать, другие (частицу «де») от названия ячменя – «deai». (у Гомера «zeiai»). Это совпадало бы с предположением и древних и современных авторов., что первый вид хлебного зерна составлял ячмень. При жертвоприношениях и гаданиях Зевсу и Афине греки «разбрасывают ячмень крупнозерный». Священный напиток Деметры они изготовляют из ячменной муки, венки ей плетут из ячменных колосьев. Новобрачная, входя в дом мужа, приносит с собой меру ячменя, а при рождении ребенка дает жрице Афины меру ячменя и пшеницы и обол. Как сообщает Пиндар, победители на элевсинских состязаниях получали в награду ячменное зерно – в воспоминание ячменного дара Деметры. А в то же время гомеровский гимн Деметре, повествуя о гневе богини, говорит, что она спрятала в земле все посевы и ячмень не мог пробиваться на свет. Во всяком случае, когда греческий земледелец смотрел на зеленеющие хлебные всходы, когда пред ним расстилалось волнующееся ячменное поле с легким фиолетовым отливом или волновались созревшие золотые колосья, он видел пред собой светлый лик матери поля – Деметры. Деметра, впрочем, почитается и матерью пшеничных полей, хотя последние в Аттике, напр., имелись лишь в немногих местах. Но пшеница, а также полба, старше ржи и овса – последние хлеба появились у индоевропейских народов значительно позже.
На старинных вазах изображены женщины, размалывающие хлеб в ступке, о деревянной ступе говорит и Гесиод, относящийся к VII веку, хотя речь и идет о простом крестьянском хозяйстве, где не имелось рабов и где хозяин сам занимался размалываньем зерна. Напротив, в более ранней, по видимому, Одиссее, в крупных царских хозяйствах имеются уже ручные мельницы, приводимые в движение рабынями: у феакского царя Алкиноя этой тяжелой работой занято 50 рабынь, в доме Пенелопы работало 12 рабынь с раннего утра и до поздней ночи, а одна даже в ночное время. «Камень, огромный как жернов», является в Илиаде обычным сравнением – герои такими камнями бросают друг в друга, на ряду с метаньем «длиннотенных» копьев. Размалывание зерна считалось, по видимому, достойным лишь рабского труда. Симонид Аморгинский, живший в VII ст., впрочем, говорит и о свободных женщинах, занимающихся этим.
В Илиаде встречаем,»крепко сколоченный плуг», который тащат быки, по краям разрывая пашню, «так что у корня рогов у них пот проступает обильный». С такими равно усердными двумя быками,»лишь ярмом разделенными гладким», сравниваются два Аякса, которые ни на шаг не отходят друг от друга в сраженьи. Вспахивается «разрыхленная новь» («глубокая новь»), упоминается участок «трижды распаханный плугом». Там же находим жнецов, которые «острыми жали серпами», вязальщиков, связывающих колосья в снопы. На щите Ахиллеса последовательно изображаются полевые работы – весенние и осенние – и венцом их является празднество с жертвоприношением после окончания жатвы, после благополучного и успешного завершения трудов земледельца – готовится «пир обильный» и «убирают большого быка, принесенного в жертву». Наконец, там имеется и гумно. По срезанным колосьям «белого ячменя» ходят «мычащие быки» и топчут их – так и «цельнокопытные кони» Ахилла топтали трупы людей. Сильный муж подхватывает вилами зерно и солому, и солома разносится ветром и белеет земля; точно так побелели ахейцы от пыли, которую «тучей под ними взбивали копытами кони, вновь устремленные в битву».
Судя по мифу о Геркулесе, расчищающем огромный покрытый навозом двор царя Авгия, направляя туда русло реки, в древнейшие времена, по видимому, спускали навоз в реки, но для удобрения им не пользовались. Однако, хотя и не в Илиаде, а в более поздней Одиссее мы встречаем собаку – Аргуса, которая лежит на большой куче навоза от быков и мулов; рабы Одиссея должны были свезти его в поле. Есть у Гомера и источники для орошения почвы -как мы видели, Греция всегда особенно страдала от недостатка влаги - но направляются «проточные воды от родника темно-струйного к пышно цветущему саду». Светлые воды, которые журчат и бегут по наклонному ложу», не орошают еще полей, хотя раз греки уже умели рыть канавы и наполнять рвы водою, то вскоре и пахоти должны были получить столь необходимое им орошение.
Более ясное представление о земледелии в эту раннюю эпоху дают «Дела и Дни» Гесиода.
Александру Македонскому приписывают изречение: «Гомер велик и великодушен, Гесиод же написан для ремесленников, пастухов, земледельцев», а Клеомен, современник Дария, находил, что Гесиод годен лишь для илотов, которым он объясняет, как обрабатывать землю. На самом деле Гесиод этим вовсе не ограничивается. Он дает много полезных, советов: и о выборе жены – его даже называли женоненавистником – и об отношении к родителям, к друзьям, к соседям, словом, правила имеются на все случаи жизни, но прежде всего, конечно, правила о ведении хозяйства, именно крестьянского хозяйства.
Заход созвездия плеяд является у Гесиода началом хозяйственного года – временем вспашки, восход их - концом, временем жатвы. В конце октября или в начале ноября, когда высоко в небесах раздается крик журавлей, он подает земледельцу знак, что надо начинать распашку и посев и что наступает период дождей. Рано утром поднимается крестьянин; в плуг он впрягает пару девятилетних быков, – они наиболее пригодны к работе, они еще свежи, силы у них не легко иссякают, но они не отличаются и чрезмерной резвостью и потому не сломают плуга и не оставят борозду недопаханной.
Плуга надо иметь два, – если один сломается, можно впрячь волов в другой. Один плуг простой, из одного куска сделанный, другой сложный, составной – разсоха из дуба, дышло из лавра или вяза, к ним прикреплен железный сошник, за обжу пахарь управляет плугом, ярмо лежит на шее волов и ремнем скрепляется. Пахарь наилучший в сорок лет, он будет вести ровную борозду, он весь за работой, он не думает о товарищах, как люди помоложе, он не станет и расточать семена, невнимательно сея. Так что пахарь, в то же время и сеятель, вспашка и посев одновременны. А за сеятелем идет работник – раб с мотыгой, прикрывая семена землей, чтобы не стали они пищей для птиц. Ибо порядок полезен в работе смертных, а более всего вредит беспорядок.
Новый период полевых работ, когда требуется особое усердие от земледельца, составляет уборка хлеба. Жатва производится серпами, хлеб свозится домой, и с восходом Ориона наступает молотьба на току, а затем зерно сносится в сосудах и помещается в доме под охраной привратника. Последнего надо хорошо кормить, – чтобы он не спал, нужна и служанка, но без грудного младенца, а то она мало поможет делу.
Римский агроном Варрон насчитывает не менее пятидесяти греческих авторов, писавших о сельском хозяйстве. Но из всего этого богатства до нас дошли, если не считать относящихся к VIII веку до P. X. и рассмотренных только что «Дел и Дней» Гесиода, только «Экономика» Ксенофонта (жившего приблизительно в 425–355 г. г.) и сочинения Теофраста «История растений» и «Причины растений» (жил с 372 по 287 г.).
Ксенофонт начинает с «Похвалы земледелию» (гл. V): «Занятие земледелием доставляет приятность душе, умножает дом и упражняет тело так, что оно делается способным ко всему, что необходимо свободному человеку. Земля дает то, чем люди живут и отчего они получают удовольствие». Земля упражняет руки, развивает силу, укрепляет организм, ибо заставляет рано вставать и скоро ходить. Где может быть приятнее, чем в деревне, у воды, на свежем воздухе, в тени? Где можно совершить жертвоприношение богам, где более пышно отпраздновать праздники? Какое занятие милее для слуг, приятнее для жены, желательнее для детей, любезнее для друзей? «Земля учит даже справедливости тех, кто желает учиться, ибо кто наиболее ухаживает за ней, тот и больше получает». Но-прибавляет Ксенофонт – доставляя все блага в изобилии, земля не дает их легко, а приучает выносить и зимний холод и летний зной. В земледелии есть много таких явлений, которых человек не может предвидеть-град, засуха, мороз, дожди; они лишают человека затраченных им трудов. Но, чтобы предотвратить их, нужно умилостивить богов, вопрошать их птицегаданиями и жертвами о том, что можно делать и чего нельзя, благодарить их и за плоды, и за овец, и за все прочие их дары.
Нет столь благодарной науки, как наука о сельском хозяйстве – доказывает у Ксенофонта опытный земледелец Исхомах Сократу, ибо «это наука самая полезная, самая приятная, самая благородная, самая любимая богами и в то же время самая легкая в смысле изучения». Последнее Исхомах в особенности подчеркивает, повторяя, что земледелие не принадлежит к числу тех наук, «за изучением которых потеряешь все, что имеешь, прежде чем научишься настолько, чтобы можно было прокормить себя». «Присматриваясь к работам земледельцев и прислушиваясь к их словам, скоро узнаешь, как надо поступать и, пожалуй, сможешь еще обучать других». Даже тот, «кто не имеет понятия о том, что может приносить земля, не видел ее плодов и не в состоянии узнать ни от кого ее свойств, даже он способен сделать опыт и такой опыт гораздо легче, чем опыт с человеком или с лошадью, ибо земля ничего не утаит, а все покажет ясно и правдиво».
Прежде всего – поучает Исхомах – для правильного ведения хозяйства нужно знать, что можно сеять на данной земле, а для этой цели необходимо выяснить качество почвы. Последнее, по его словам, сделать нетрудно; достаточно ознакомиться с посевами на соседних участках. Начать работы – объясняет он Сократу, желающему узнать, как получить возможно больше ячменя и пшеницы, – нужно с распахиванья земли, причем последнее следует производить в весеннюю пору, когда земля наилучше разрыхляется – перекопанные в это время сорные травы доставляют почве удобрение, затем ее надо многократно перекапывать летом. С сорными травами вообще необходима борьба, так как они - отнимают у всходов пищу, подобно тому, как бесполезные трутни отнимают ее у пчел. Сократу весьма понравилось такое сравнение. «Сравнив сорные травы с трутнями, ты, Исхомах, вызвал во мне гораздо большую вражду к ним, чем когда говорил просто о сорных травах. Вот, что значит употребить хорошее сравнение».
Ксенофонт в лице Исхомаха дает еще целый ряд указаний относительно посева, уборки хлеба и очистки семян, советуя, напр., сеять после первых дождей, слабой почве давать меньше семян, чем сильной, ибо на слабых нужно вообще возлагать меньше тяжестей. Солому надо либо оставить на поле в качестве удобрения, либо с той же целью сжечь ее. Молотить зерно следует при помощи волов, мулов и лошадей; но так как скотина знает только, что ее будут погонять, а она должна топтать зерна, то за ее работой должны следить молотильщики, которые переворачивают и подкладывают под ноги животных недостаточно вымолоченное зерно. При этом оказывается, что Сократу все это известно было, он только «и сам не знал, что это знает». «Мне вот. даже пришло в голову – прибавляет он – не скрывается ли во мне и ювелир, флейтист, живописец; и этим искусствам, как и земледелию, меня никто не обучал, но всегда я наблюдал, как другие занимаются ими». – Я же говорил тебе, – восклицает Исхомах, – что и в смысле легкости изучения земледелие одно из благороднейших занятий. – Но если так, – -возражает Сократ-то чем же объясняется столь значительное различие результатов, получаемых земледельцами, почему одни живут в довольстве, а другие не имеют даже самого необходимого и всегда в долгах. Причина, по словам Исхомаха, вовсе не в знании или в незнании, а в несоблюдении различных правил. Подобно тому, как всякий военачальник знает, что, располагаясь лагерем, нужно днем и ночью устанавливать часовых, а проходя ущелья - безопаснее предварительно занять вершины, но многие этих элементарных истин не соблюдают, так же точно и многие земледельцы не получают плодов от земли не потому, напр., что они не знают, что почву надо удобрять, а потому, что они не следят за тем, как это производится, и не заботятся о накоплении удобрений.
Удобрению, в частности, собеседник Сократа придает большое значение, говоря, что оно «служит почве на радость». Он советует для этой цели пользоваться не только травами, смешивая их с землей, но и соломой и срезать колосья не слишком высоко, а оставшиеся стебли сжигать на поле. Это оплодотворяет почву, так же, как и сорные травы, которые бросаются в стоячую воду. Они также дают с течением времени удобрительные вещества.
Макс Вебер указывает на то, что в своей «Экономии» Ксенофонт не столько описывает, по видимому, условия свойственные Аттике, сколько изображает идеальный тип эллинского сельского хозяйства вообще, но в то же время Вебер прибавляет, что едва ли сам Ксенофонт (его собственное поместье находилось в Пелопонесе) понимал в земледелии больше, чем современный прусский офицер, выходящий в отставку и приобретающий имение для того, чтобы вести хозяйство. Однако, сочинение его отнюдь не производит такого впечатления, если не считать довольно наивных уверений в простоте и легкости изучения сельского хозяйства. Во всяком случае мы узнаем из него, что греки IV ст. весьма интересовались и качеством почвы и временем и способом производства различных земледельческих работ, что они придавали значение унавоживанию земли, знали не только животное, но и растительное удобрение.
Несравненно выше во всяком случае стоит, с точки зрения агрономии, сочинение писавшего на несколько десятилетий позже Ксенофонта – Теофраста, вооруженного всеми научными сведениями в, области естественных науки практического земледелия, поскольку они имелись в древней Греции/и старающегося теоретически обосновать свои положения и придать своим работам научный характер, достойный его великого учителя – Аристотеля.
В виду этого, Теофраст прежде всего подробно останавливается на «различиях» и «качествах» почвы, с одной стороны, описывая характер почв определенной местности, а с другой стороны, давая общие характеристики различных родов почв. Эта классификация почв с различных точек зрения является у Теофраста прямо бесконечной, как указывали еще римские авторы, их она уже приводила в ужас своей дробностью. Так, Теофраст дает описание почв с разной окраской (белая, белесоватая, красная, черная и даже блестящая), с различной глубиной (мощностью) плодородного слоя (глубокая, мелкая), в смысле порозности (мелкая, редкая, плотная), поглощения теплоты (горячая, холодная, нехолодная, легко нагреваемая), топографических условий (гористая, луговая, низинная, приречная, равнинная). Подробно он останавливается на влагоемкости и водопроницаемости; исходя из теории испарений Аристотеля (в отношении влагоемкости, напр., он различает почву, пропитанную влагой, богатую водой, грязевую, болотистую, влажную, сырую и сухую), на химическом составе ее, различая целых 11 видов (супесь, суглинок, щелочная и т.д.), и на многом другом. А результатом всего этого анализа почв являются выводы относительно посевов, для которых пригодна та или другая почва. Напр., на перегнойной почве предпочитают расти деревья, пшеница, полба, на супесчаной почве - лупин, горох, репа. Виноградная лоза любит мягкую, редкую, легкую почву, маслина предпочитает белую и влажную почву. Для хлебных злаков нужна земля тучная, ибо они [питаются одним лишь верхним слоем почвы, напротив, древонасаждения довольствуются и более бедной почвой, так как при помощи своих длинных корней они добывают себе питательные вещества и на большей глубине. Но и для тех и для других наиболее пригодна почва не слишком плотная и не слишком рассыпчатая, не слишком сухая и не слишком влажная, не слишком легкая и не слишком тяжелая, в верхнем слое своем, как и в подпочве - счастливо комбинирующая различные качества. Задачу же земледелия Теофраст усматривает в оказании помощи природе там, где условия последней в каком-либо отношении неудовлетворительны, или в устранении различных препятствий.
Таким образом, мы имеем перед собой целую энциклопедию почвоведения, составленную, правда, при отсутствии химическою анализа почв, при совершенно зачаточном состоянии физики, Химии, минералогии. Но помимо свойств почвы Теофраст придает существенное значение и другим условиям, влияющим на растительность. «Земли различаются не только смотря по тому, плотны ли они или редки, сухи или влажны, но и в зависимости от окружающей их атмосферы, от того, каким ветрам они подвержены. Есть земли с плохой почвой и все же весьма плодородные, вследствие близости моря». Если в течение года дожди и солнце чередуются благоприятным образом, то и земля среднего качества дает хороший урожай; не даром поговорка гласит – все зависит от погоды, а не от вспашки. Но в буквальном смысле этого понимать не следует, ибо климата человек изменить не в силах, тогда как своим трудом он в состоянии улучшить качество почвы, напр., смешивая легкую с плотной, жирную со слабой, белую с красной. Так что иногда бедная почва, получив таким путем недостающие ей элементы, становится плодородной, как если бы ее снабдили удобрениями. Жители Мегары, по его словам, извлекали на поверхность слой подпочвы, ибо они полагали, что составные части, необходимые для питания растений, задерживаются дождевой водой в глубине земли. С этой целью они каждые 5-б лет перекапывали всю землю и притом на такой глубине, где скопляется дождевая вода. В смысле плодородия почвы от этого получалась, конечно, большая выгода, но не столько вследствие смешения почв, сколько по причине глубокого ее раскапывания, заменявшего отсутствовавшую у греков глубокую вспашку. Примитивная соха того времени давала возможность разрыхлять землю лишь на поверхности, почему Теофраст предпочитает ей ручную кирку или мотыгу, но они, конечно, помочь делу не могли.
Наконец, Теофраст касается веса и качества семян и указывает на те сорта их, которые наиболее пригодны для каждого вида почв, как и видов удобрений, причем животные удобрения он по выгодности их для сельского хозяйства располагает в следующем убывающем порядке: человеческий навоз, навоз свиньи, козы, овцы, рогатого скота, лошади или мула. Он знает и разведение различных растений на поле, напр., чечевицы в Македонии и Фессалии, и затем запахиванье их в целях удобрения бедных почв. Наконец, он упоминает и о возможности использования отбросов кожевенного производства в качестве удобрительных туков. Но это сильно действующее средство, которое может приносить много пользы, но и много вреда. Оно, напр., пригодно для мирт, когда они в цвету и когда хотят получить плоды без косточек, но для других древесных насаждений эти отбросы в чистом виде опасны. Во всяком случае – признает Теофраст – растения на полях, получивших удобрения, поспевают на 20 дней ранее, чем на прочих, и меньше нуждаются во влаге, чем при отсутствии удобрений 2).
К сожалению, все эти советы Теофраста еще ничего не говорят нам о действительном состоянии земледелия в древней Греции, ибо мы не знаем, насколько эти добрые пожелания исполнялись. А в виду этого, мы не в состоянии установить, совершились ли в этой области какие-либо успехи со времен Гомера и Гесиода и насколько они были значительны. У Ксенофонта и Теофраста находим тройную вспашку (tripolos), у Ксенофонта – весеннюю, летнюю (для устранения сорных трав) и осеннюю перед посевом, у Теофраста – зимнюю, летнюю и третью в промежутке между ними. Но та же тройная распашка имеется (как мы видели выше) уже в Илиаде, как и у Гесиода (весенняя, летняя и осенняя, с восхождением плеяд). Следовательно, эпоха расцвета в этом отношении ничего нового не дала. Далее, нам известно, что греки и впоследствии пользовались плугом весьма упрощенного свойства. У Теофраста упоминается и «малый плуг» (micra arotra) – не упрощенный ли плуг Гесиода? А рядом с плугом применяется и кирка – о ней читаем у Аристофана – частью заменяющая, частью дополняющая его, в целях более глубокого взрывания почвы. В Фессалии имелся и более сильный инструмент, чем двузубчатая мотыга. И впоследствии (как видно из Глоссария Гесихия) за сеятелем следовал другой человек, прикрывавший зерна землей, как это было во времена Гесиода, о бороне же ничего не упоминается. У Ксенофонта применяется для жатвы тот же серп, как и у Гесиода. И молотьба происходит - как мы видели – тем же способом (вытаптывание животными), как она описана в Илиаде.
«Цельный пар», о котором говорится в Илиаде, свидетельствует о том, что от земли не требовали в то время урожая из года в год. Но нынешние авторы делают из этого слишком поспешный вывод, что господствовала уже во времена Гомера двухпольная система земледелия, при которой каждое поле раз в два года поступает под плуг. На самом деле это значит лишь, что участок засевался не ежегодно. В ранние времена земли обычно после урожая оставались под паром в течение многих лет, и лишь впоследствии вновь обращались к прежде распаханной почве, которая успевала порости лесом. При обилии свободных земель такой образ действия был вполне возможен, и он не исключен и для эпохи Гомера. О двухпольной системе впервые упоминает Пиндар (род. в 521 г. до P. X.). Он говорит о плодородных землях, которые по очереди то дают людям урожай, то, отдыхая, «восстановляют свои силы». И затем эта система уже неизменно сохраняется. Из того же севооборота исходит Ксенофонт, как и другие авторы. Но еще более ценными являются указания на этот счет в надписях. Так, в одном аморгосском договоре о сдаче в аренду земель, принадлежащих храму Зевса Теменита, установлено, что арендатор будет обрабатывать ежегодно только половину земли, вторая же должна оставаться под паром, причем во избежание обмана со стороны арендатора, обе части отделяются рвом. В другом договоре аренды, относящемся, по видимому, к началу IV ст., говорится, что в последнем, десятом, году съемщик может обрабатывать только половину, но не более земли, для того, чтобы его преемник мог подготовить «себе землю для следующего года; так что исходной точкой является невозможность обрабатывать ее два года подряд. Если же возделано будет больше, то - согласно договору – полученный сверх этого урожай отнимается у арендатора. И в третьем случае установлено то же правило; очевидно, оно являлось всеобщим, общеобязательным.
Из тех же надписей, относящихся к владениям храма Зевса Теменита, мы узнаем, что пастьба скота на принадлежащих храму землях, даже на землях находившихся под паром, была строго запрещена. За нарушение этого постановления выгнанный скот конфисковался в пользу храма. При таких условиях сколько-нибудь значительного количества удобрений не могло получиться. по видимому, все сводилось к небольшому количеству свозимого на поле скотского навоза, смешанного с соломой, или же последнюю так же, как кустарник, поджигали и золой удобряли землю. Во всяком случае скотский навоз, как мы видели, был уже известен во времена Одиссеи. И то же встречаем в одном арендном договоре, где арендатор обязан ежегодно сваливать на землю 150 корзин удобрений в 1 1/3 медимна (около 125 фунт.) каждая; в случае невыполнения этого, он уплачивает 3 обола за каждую корзину.
Сорлен – Дориньи в своей статье «Rustica res», помещенной в «Dictionnaire des antiqultes grecs et romains», утверждает, что в Греции сельское хозяйство стояло на весьма низком уровне и даже отношение к нему было презрительное. Первое он доказывает, между прочим, ссылкой на римских авторов, которые (Колумелла, Плиний), относясь с почтением к грекам, писавшим о земледелии, в то же время указывают, что значение их невелико, так как принципы агрономии ушли с тех пор далеко вперед. Они находили, что понимают гораздо больше, чем греки, и если хотели усовершенствовать свое земледелие, то искали нового не у греков, а у карфагенян. Что касается самого отношения к сельскому хозяйству, то, по словам Дориньи, у дорийцев оно всегда было отрицательное, и не одни лишь жители Крита могли распевать:

Мое богатство – мое копье,
Мой меч и мой щит,
Ими я обрабатываю землю,
Ими снимаю урожай,
Ими выделываю вино из своего виноградника.
(Песня критянина Ибрия).

По поводу ионян сатирики смеются, что они занимаются главным образом агрономической наукой, предоставляя наивным простакам самую культуру земель. И дорийские и ионийские племена сходятся в признании варварами тех трех народностей Греции, которые только и занимались земледелием – жителей Элиды, Фессалии и Беотии. Когда кого-то спросили, кто большие варвары – беотийцы или фессалийцы, он ответил: жители Элиды. «Неспособные понять причины истощения своих полей - заключает Дориньи – и не находя примеров тому в Персии (где они всегда их искали), греки ограничивались посадкой виноградников и маслин, игнорируя земледелие даже в наиболее плодородных своих колониях, превращаясь в импортеров хлеба, в торговцев и мореплавателей: я ничего не получаю от почвы, а все от моря».
Однако, нет ли здесь преувеличения? Ведь, говорит же Ксенофонт, что занятие земледелием приятно для души, умножает домохозяйство и упражняет тело так, что оно становится способным ко всему, что требуется от свободного человека. А по словам Аристотеля, огромное большинство людей питается продуктами, доставляемыми землей, причем он называет это занятие соответствующим природе, а земледельческий класс наилучшим классом населения.
Так что земледелие ставилось высоко, впереди других занятий, хотя оно - как мы видели выше (в этом отношении прав Дориньи) – и сделало в течение столетий мало успехов.
На ряду с ним играли большую роль - или даже в понятие его включались - древесные насаждения-маслины, фиговые деревья, как и виноградарство, а в некоторых местностях Греции они, по условиям почвы, даже стояли на первом плане.
Историки культуры рассматривают древонасаждение, как фазис в развитии человечества, ибо только с этих пор слабые нити, связывающие человека с почвой при земледелии, становятся крепкими и неразрывными. Дереву нужен многолетний уход, прежде чем оно одарит человека плодами, и с годами ценность и доходность его растет. Так что древесная культура полагает предел кочевой жизни. Поле ждет росы и дождя, но вокруг грядок приходится проводить источник; земледельцу достаточно межевого камня, посадки же охраняются забором; и дом, окруженный плодовыми деревьями, рассчитан на много лет. Даже боги становятся благороднее: грубой и кровавой жертве пастуха уступает место жертва мягкой Цереры зерном и солью, вино же вносит веселье в жизнь земледельца, а маслина, дерево Афины, богини духовного просветления, есть символ мира и дружбы
Родина маслины - Восток, Египет, Сирия, Малая Азия. Оттуда она перешла в Грецию, по видимому, еще в догомеровскую эпоху. При раскопках найдены косточки маслины в гробницах. Маслины клались умершему, который, очевидно, пользовался ими при жизни. В Илиаде

Садовник лелеет побег плодоносной оливы
Вместе укромном, где бьет в изобильи вода ключевая.
Пышная ветвь зеленеет и, белым осыпана цветом,
В разные стороны гнется под нежным дыханием ветра.

С ураганом, который с корнем вырывает деревцо оливы и на земь бросает, поэт сравнивает Менелая, который убил «метателя копий» Евфорра. У него и у его слушателей имелось, очевидно, ясное представление о дереве, раз им можно было пользоваться для пояснения других понятий. Так что оливковое дерево вовсе не являлось в те времена - как утверждает Ген - чем-то новым и чуждым грекам. Поверим ли - спрашивает афинянин у Платона, – -что прежде маслины не было? А в другом месте – поэт повествует о хороводе, представленном Гефестом на щите Ахиллеса, где в пляске кружились

Девы в льняных покрывалах и юноши в светлых хитонах,
Сотканных крепко из ниток, для блеска чуть маслом натертых.

Известно, следовательно, и масло оливы. Им пользуются при изготовлении льняных одежд. Еще чаще смазывают тело и, боги и герои им, «благовонным божественно-нежным елеем. Они же венчают себя оливковым «венком благовонным».
У Гесиода маслина не встречается, по крайней мере в дошедших до нас произведениях, ибо в другом сочинении он, по словам Плиния, упоминает о ней, говоря, что никому еще не привелось увидеть плодов посаженного им оливкового дерева. Впоследствии, однако, маслина давала плоды уже гораздо скорее, хотя и требовала орошения и тщательной обработки. По словам Геродота, первоначально маслины разводились только в Аттике, хотя он и сам не уверен в этом. Во всяком случае у афинян оливковое дерево являлось предметом особой заботливости. В законодательстве, приписываемом Солону, посадка маслин должна совершаться так, чтобы расстояние одного дерева от другого было не меньше 9 футов. Еще более заботился о них, по видимому, Писистрат, который, по словам Диона Хрисостома, заставил жителей Аттики эту прежде голую и лишенную древонасаждений страну засадить оливковыми деревьями.
Но и в Спарте уже во времена Ликурга каждый участок давал на ряду с ячменем вино и маслины. Отсутствие где-либо оливковых рощ вызывало у грека классической эпохи удивление. Оливки, оливковое масло и ветви оливкового дерева являлись пищей, притираниями, ими пользовались при омовениях, при погребениях, при гимнастических упражнениях, даже при играх и состязаниях.
Какое значение им придавалось, можно усмотреть из одной надписи, согласно которой всякий житель Крита обязан на своей земле посадить оливковое дерево, в противном случае он подлежит штрафу в 50 статеров. В надписях (V ст. до P. X.), найденных в Гераклее, арендатор земли, принадлежащей храму, должен посадить на определенном пространстве не менее четырех маслин. Если он заявит, что земля непригодна для посадки их, то магистратом при содействии выборного из жителей производится осмотр почвы и о результатах его сообщается под присягой народному собранию. Деревья, вырванные ветром или погибшие от старости, становятся собственностью арендатора. Если он не посадит установленного числа маслин, он платит штраф В надписи, относящейся к Аттике начала V ст. до P. X., установлена обязанность съемщика посадить не менее 200 маслин, если же пожелает, то и больше. В другом арендном договоре упоминается о срезывании и продаже с аукциона оливковых деревьев, но покупатель обязан оставить стволы ростом не ниже пальмы для того, чтобы в эти годы (в течение срока аренды) деревья стали возможно красивее и больше.
Только при широком распространении оливковых рощ мог иметь смысл сообщаемый Аристотелем рассказ о Фалесе. Предвидя, на основании астрономических наблюдений, богатый урожай оливок, он раздал деньги в задаток владельцам всех маслобоен в Милете и на Хиосе; когда же наступило время сбора оливок и начался одновременно внезапный спрос со стороны многих лиц ее маслобойни, Фалес стал отдавать законтрактованные им дешево маслобойни за ту цену, за какую желал. «Набрав таким образом много денег, – прибавляет Аристотель – Фалес доказал тем самым, что и философам, при желании, разбогатеть нетрудно, только нее это дело составляет предмет их интересов. Так, говорят, Фалес дал доказательство своей мудрости.
Помимо ячменных зерен и маслинных косточек в Микенах найдены (Дерпфельдом) в большом количестве и обугленные смоквы, (во дворце, погибшем от пожара), как и (Шлиманом) золотая диадема с характерными разрезами смоквы и золотые листья последней в той же гробнице. Смоква, следовательно, известна была уже в древнейшую эпоху. Впоследствии мы слышим о «священной смокве» по близости от Афин, о том, что смоковница была окружена религиозным почетом... Комический автор Маг, цитируемый Афинеем, называет ее «предводительницей чистой жизни», а о себе говорит, что он «ужасный любитель смокв». «Не ввозить смокв в Афины» стало такой же поговоркой, как «не ввозить сов в Афины» – и теми и другими Афины, очевидно, изобиловали.
В Аморгосском арендном договоре съемщики обязуются кроме 20 виноградников сажать 10 смокв ежегодно; виноградники они обязаны окапывать дважды, смоквы один раз. В другом арендном договоре читаем: арендатор обязан окапывать маслины, смоквы и иные плодовые деревья и обрезывать их; если они будут вырваны ветром или погибнут от старости, он обязан заменить их новыми.
Виноград находим (в «Одиссее») в прекрасном саду Алкиноя – гроздья

Частью на солнечном месте лежали, сушимые зноем,
Частью ждали, чтоб срезал их с лоз виноградарь, иные
Были давимы в чанах; а другие цвели, иль, осыпав
Цвет, созревали и соком янтарногустым наливались.

Но и в Илиаде уже имеется «виноградник славный», а на щите Ахиллеса были представлены девы и юноши, в плетеных корзинах, несущие «медосладкие гроздья». Герои, принося жертвы богам, их «вином поливают ярким», а затем «в чашах больших до краев приготовив напиток – всем разделяют по кубкам». «Выпито было немало вина из кувшинов отцовских».
А Гесиод дает крестьянину подробные советы. Ранней весной, «прежде, чем появится, испуская жалобные звуки, дочь Пандиона, ласточка, расчищай виноградник, а когда улитка, неся на себе свой дом, станет двигаться вверх, прекрати окапыванье виноградника... Когда же Орион и Сириус достигнут средины горизонта и розоперстая Эос увидит Арктура, тогда снимай грозди и неси их домой. Десять дней и ночей пускай они греются на солнце, а потом пять суток пусть лежат в тени, а на шестой день наполни сосуды дарами приносящего радость Диониса». У Гесиода и крестьянин пьет «искрометное вино, сидя под тенью дерев и насытившись обильной пищей». Аристофан описывает, как крестьянин холит и лелеет свой виноградник, в арендных договорах (см. выше) посадка виноградного куста столь же обязательна для съемщика, как разведение маслин, а Исхомах (у Ксенофонта) рассказывает Сократу о способах посадки виноградных кустов и Сократ с ним во всем соглашается. «Значит, и относительно виноградных лоз мы с тобой, Сократ, одинакового мнения. – А смоковницу сажают таким же образом? – спрашивает последний. – Да, и все плодовые деревья. – А как разводить маслину?». Виноградный куст, смоковница, маслиновое дерево фигурируют рядом у Ксенофонта, как и у Теофраста, где они именуются деревьями, живущими на равнине – они характерны для греческого пейзажа.
Из «Мира» Аристофана (450–385) мы узнаем, как жил и питался крестьянин Аттики. Война кончилась, мир заключен» «Слушайте, люди, возьмите вы, земледельцы, свои орудия и отправляйтесь обратно по домам, немедленно без копья и меча пусть каждый отправится на поле, благословляя богиню мира». Хор отвечает: «Давно жданный день, дорогой всякому земледельцу; радостно приветствую я свои виноградники и смоковницы, которые я посеял в молодости и которые я теперь на старости могу обнять». Крестьянин Тригей: «О, Зевс. Кирка блестит, уже приготовленная, и трезубые вилы ярко сверкают на солнце. Прекрасный и разнообразный сад получится. Но сильное желание у меня отправиться на поле, перекопать мотыгой свою давно покинутую землю. Вспомните теперь о тех обильных плодах, которыми вас наделила богиня, вспомните о смоквах, миртах, об обилии сладкого вина, о грядках фиалок, между которыми струится ручеек, о тех оливах, которые вызывают у нас столь страстное желание, и воспойте гимн богине». Хор: «Благословенна, о благословенна ты, столь желанная, по тебе я так тосковал, ведь давно я уже стремился домой, на свое поле. Всегда ведь была ты благосклонна ко мне, ты единственная из богинь, дары раздавая всем, кто, работая на своем поле, мирно жил свой век. Ты для нас бьющий обильно источник вечного сладкого, веселого счастья. Виноградный куст, смоковница с молодой листвой, всякий колос, всякая ветка – все пусть шлют тебе свои радостные, веселые приветствия». И дальше (предводитель xopa): «прекраснейшее время, когда семена лежат в земле, нежные дожди капают на землю, и сосед вопрошает: как бы нам теперь провести время? Вино должно быть теперь, когда падают дожди, особенно вкусным. Поскорей, хозяйка, испеки нам гороху три полные миски, смешай с пшеничной мукой и прибавь сладких смокв. Неужели же теперь срезывать листья в винограднике или землю разрыхлять, когда поле совсем мокрехонько? Несите мне из дому дрозда и обоих зябликов, там должно быть еще свежее молоко и четыре куска зайца, если кошка не села вчера вечером половину – шум ведь был ужасный на весь дом - три из них слуга неси мне, один отдай отцу; миртовых ветвей, полных ягод, попроси, у Эсхинада и тут же (дорога ведь одна) позови мне Харинада, пусть разделит с нами трапезу, ибо весело и с пользой боги поливают наши посевы. Когда же кузнечик затянет свою милую песенку, я отправляюсь весело в свой лемайский виноградник, посмотреть, не созрели ли уже ягоды, ведь рано они появляются. Вижу с восхищением, что наливается сочная смоква, а когда зрелые плоды висят на ветвях, я срываю их и пою: «дорогие оры», и глотаю винцо, и добрею, раньше чем лето, покидая нас, улетит».
В этой комедии Аристофана появляется крестьянин Тригей с дочерьми, весь хор состоит из крестьян Аттики, частью стариков. Воспевается работа в поле, в винограднике, в саду, в оливковой роще. Кирка и мотыга, посев, дождь – вот его интересы, и в центре всего собственный труд, при помощи немногих работников (у Тригея их двое). В другой комедии Аристофана «Облаках» изображен крестьянин Стрепсиад, который ведет «прекрасную деревенскую жизнь среди своих баранов, пчел и оливковых деревьев, не зная горестей и забот», и сын его Фейдиппид, зараженный городскими нравами и спускающий деньги на лошадей, так что отцу приходится иметь дело с кредиторами. В «Ахарнянах» снова выступает крестьянин Дикеополис, из-за войны покинувший свою землю и мечтающий о мире. «Кончена война, иду домой на свое поле и справляю праздник в честь Диониса». Другой крестьянин жалуется на то, что «беотийцы отняли у него пару волов, которые его пропитывали одним своим навозом», и ждет от мира возвращения их. В «Плутосе» опять крестьянин с батраком и хор крестьян. И даже в «Народном собрании женщин», где последние стараются захватить власть в свои руки, оказывается, что они бежали из деревень в город – там на Пниксе, где происходили народные собрания; предводительница женщин Проксагора слушала ораторов и сама научилась ораторскому искусству.

На Пниксе с мужем в бегстве я жила
У риторов всему там научилась.

Жизнь этих крестьян едва ли многим изменилась со времен Гесиода, который, как мы видели, и писал для последних с их узким, ограниченным кругозором. Перед нами всегда встает картина честного, трудолюбивого, бережливого крестьянина, изнуренного тяжелым повседневным трудом, чувствующего все бремя жизни, ведущего вечную борьбу с непокорной стихией и враждебными ему сверхъестественными силами и с этой целью всячески старающегося умилостивить богов, добиться у них помощи, заслужить их снисхождения.

Тот и богам ненавистен и нам, кто от дела летая,
Трутням подобный, живет куцехвостым, что в праздности вечной
Трудолюбивых питаются пчел неустанной работой,
Труд тебя ставит владельцем овец и иного достатка,
Труд добывает тебе и богов неуклонную милость.