XXXIII. Олимпийская речь

Речь XXXIII дошла до нас так же, как и предыдущая, в трактате Дионисия о Лисий, как образчик эпидейктической речи, и также в неполном виде; но, по-видимому, она и в целом виде была небольшая. Наш фрагмент заключает в себе начало речи. Если считать речь II подложной, то эта речь является единственным примером эпидейктического красноречия Лисия. Произнесена она была самим Лисием на Олимпийском празднике 388 г.
Олимпийский праздник получил свое название от местности, в которой он совершался, именно Олимпии, находившейся в Эли-де, области Южной Греции. Учреждение его приписывалось разным мифическим героям, преимущественно Пелопу или Гераклу. Он совершался через каждые четыре года. Праздник распадался на две главных составных части - священнодействия и состязания. Из состязаний физического характера для нашей речи нужно отметить конные ристания. Несмотря на то, что в Греции, вследствие дороговизны содержания лошадей, только богатые люди могли иметь их, в Олимпию всегда являлось много упряжек (особенно колесниц, запряженных четверкою лошадей). Так как хозяину не было надобности самому участвовать в ристании и даже присутствовать на нем, а между тем награда присуждалась ему, то посылали лошадей в Олимпию и цари, и тираны, и богатые граждане, и даже гражданки. Кроме состязаний физических были и состязания другого рода: ораторы, поэты, философы приезжали сюда публично читать свои произведения. К участию в состязаниях допускались только граждане эллинских государств.
Еще раньше Лисия, - вероятно, на Олимпийском празднике 392 г., - выступил знаменитый Горгий (см. общее введение) с речью, которой было дано впоследствии заглавие "Олимпийской" (как и нашей речи). Тема обеих речей одна и та же: необходимо эллинам сплотиться, оставив взаимные распри, и обратить оружие против общих внешних врагов Греции.
Лисий выбрал эту тему для своей речи как нельзя более кстати. Она была произнесена в 388 г., во время Коринфской войны, за год до окончания ее Анталкидовым миром (см. примеч. 27 и 22 к речи II). Уже семь лет Афины, Фивы, Аргос и Коринф воевали со Спартой. За это время успели вырасти две силы, обе опасные для свободы Греции: на востоке персидский царь завел у себя флот, благодаря чему Персия получила большую силу и на море; на западе Дионисий, сделавшись тираном сиракузским в 405 г., успел подчинить себе значительную часть Сицилии; был даже слух о том, что оба эти властителя составили план сообща напасть на Грецию и поделить ее между собою.
Как раз на этот Олимпийский праздник тиран Дионисий прислал блестящее посольство со своим братом во главе: оно расположилось в золоченых палатках; большое число великолепных колесниц, запряженных четверкою лошадей, участвовало от имени тирана в конских состязаниях; рапсоды читали его стихотворения: Дионисий занимался поэзией и очень гордился своими стихами; публика сперва восхищалась голосом исполнителей, но потом, увидав, как плохи стихи, стала осмеивать Дионисия. Неприязнь присутствовавших на празднике к тирану дошла до того, что они разграбили палатки посольства. Лисий возбуждал народ не допускать к священным состязаниям посольство от "нечестивейшей тирании". Такое выступление Лисия тем более понятно, что его отец был родом из Сиракуз, и ему даже по личным мотивам было ненавистно порабощение Дионисием города его предков.
Ту же мысль, что Лисий в этой речи, о единении эллинов против внешних врагов, проводит Исократ в своей речи "Панегирик". Дионисий Галикарнасский, сравнивая Лисия с Исократом по отношению к эпидейктическим речам, находит, что Лисий в этом отношении "немощнее" и что он "не возбуждает слушателя так, как Исократ или Демосфен". Мы уже указали в общем введении, что, напротив, новейшим критикам фрагмент нашей речи кажется гораздо более способным подействовать благоприятным образом на слушателей своей краткостью и отчетливостью мысли, чем какое-либо из соответствующих мест в "Панегирике".

* * *

(1) Много славных подвигов, эллины, совершил Геракл, за которые мы должны помнить его, но особенно мы должны его помнить за то, что он первый установил это состязание[1] по своей любви к Элладе. До этого времени государства относились враждебно друг к другу; (2) а когда он сокрушил власть тиранов и смирил насильников, то он устроил состязание в телесных способностях, соревнование в богатстве,[2] дал возможность показать духовные дарования в прекраснейшем месте Эллады, чтобы мы ради всего этого сходились сюда, - посмотреть одно, послушать другое: он надеялся, что здешнее собрание положит начало взаимной дружбе между эллинами. (3) Таково было его намерение, и я пришел сюда не затем, чтобы говорить о каких-нибудь пустяках и вести спор из-за слов. Такое занятие, думаю я, свойственно софистам, людям ни на что не годным и нуждающимся в средствах для жизни. А человек порядочный и достойный гражданин должен подавать советы о делах первостепенной важности, видя, в каком позорном положении теперь Эллада, видя, что многие местности ее находятся под властью варвара и многие города разорены тиранами.[3] (4) Если бы мы терпели это по слабости, то по необходимости пришлось бы мириться с этим жребием, но так как мы терпим это вследствие внутренних смут и взаимного соперничества, то не следует ли нам одному положить конец, другому поставить преграду, зная, что соперничество могут позволить себе люди счастливые, а несчастным надо придумывать меры, наиболее для них полезные?
(5) Мы видим, что нам грозят отовсюду страшные опасности; вы знаете, что власть находится у тех, кто господствует над морем, что деньги в руках у царя, что живая сила эллинов принадлежит тому, кто может ее оплачивать, что флотом владеет он сам большим и также большим владеет тиран сицилийский.
(6) Поэтому вам следует прекратить войны между собою, единодушно стремиться к общему спасению, стыдиться прошлого, бояться за будущее, подражать предкам, которые у варваров, желавших завладеть чужой землей, отняли их собственную[4] и, изгнавши тиранов,[5] сделали свободу общим достоянием. (7) Более всего удивляют меня спартанцы: что они думают, так равнодушно смотря на пожар Эллады? Ведь у них гегемония над эллинами, и притом заслуженная вследствие присущей им доблести и знания военного дела. Они одни живут в стране не разоренной, не имеющей укреплений;[6] у них нет внутренних смут, они не побеждены, у них остается неизменно прежний дух. Ввиду этого есть надежда, что они будут вечно пользоваться свободой и что они, бывшие в прежних опасностях спасителями Эллады, примут меры и против будущих. (8) Грядущее время не лучше настоящего: на несчастия погибших надо смотреть не как на чужие, а как на свои собственные; не следует дожидаться, пока силы обоих врагов[7] пойдут на нас, а, пока еще можно, надо поставить преграду их дерзости. (9) Кто не видит, что они усилились во время нашей борьбы друг с другом? При таком не только позорном, но и опасном для нас положении, люди, совершившие великие преступления, пользуются безнаказанностью за свои действия, а у эллинов нет никакой возможности наказать их.


[1] Т. е. Олимпийское состязание.

[2] Соревнование в богатстве выказывалось в конских ристаниях: см. введение. Та же мысль в речи II, 8о.

[3] «Варвар» — царь персидский (Артаксеркс Мнемон, 405—359 гг.); «тиран» — Дионисий I Сиракузский.

[4] Оратор имеет в виду греко-персидские войны начала V в. См. речь. II, 20 и сл.

[5] Здесь под «тиранами» разумеются Писистрат и его сыновья. См. речь II, 18.

[6] Спарта была не город в собственном смысле, а группа деревень. Стенами она в то время не была защищена, только позднее (в Македонский период, IV в.) вокруг нее была построена стена.

[7] Артаксеркса и Дионисия.