XIX. Речь в защиту имущества Аристофана, произнесенная в процессе с государственным казначейством

Эта речь произнесена в судебном процессе, называемом "апографе" (см. введение к речи XVII).
Некто Никофем, близкий друг афинского стратега Конона, служивший под его начальством, - вероятно, после рокового сражения при Эгос-Потамосе (см. введение к речи XII, отдел 39), вместе с Кононом спасся в Кипр к царю Евагору, поселился там (§ 23, 36) и женился (§ 36). У него было от прежних браков в Афинах два сына: один, Аристофан, которому Никофем поручил управление своим имуществом, бывшим в Афинах, сперва жил очень небогато, но после победы Конона при Книде в 394 г. (см. примеч. 21 к речи II) его обстоятельства улучшились (§ 28), - вероятно, благодаря добыче, доставшейся на долю Никофема. Аристофан, человек честолюбивый, еще раньше по поручению Конона ездил в Сицилию к царю Дионисию (§ 19, 20). А в 390 г., когда Евагор обратился к афинянам с просьбой о помощи против Спарты, Аристофан приложил все старание к этому делу. Указав своим согражданам на выгоды союза с богатым князем, он добился народного постановления об отправке в Кипр 10 военных кораблей под командой Филократа (§ 21). Сам он был отправлен вперед к Евагору в качестве посла (§ 23). Но это предприятие постигла полная неудача: афинская эскадра была захвачена спартанцами; гнев народа обратился против инициаторов предприятия. По всей вероятности, они были привлечены к ответственности по обвинению в "обмане народа"; в случае осуждения виновному по закону полагалась смертная казнь. К суду был привлечен не только Аристофан, но и Никофем, живший на Кипре, - вероятно, потому, что он в письмах к сыну (§ 23) или даже, может быть, в официальных письмах к народу поддерживал просьбы послов, обещая богатую отплату со стороны Евагора за все издержки афинян на это предприятие; возможно даже, что именно он посоветовал царю отправить это посольство.
На основании внесенного обвинения был послан государственный корабль,[1] чтобы привезти Никофема и Аристофана из Кипра в Афины на суд. Здесь они были заключены в тюрьму с полной изоляцией, так что никто их не видел после ареста; без суда (или, по крайней мере, без соблюдения нормальных форм судопроизводства) они были приговорены к смертной казни, и даже их тела не были отданы родным для погребения (§ 7). Та часть их имущества, которая находилась в Афинах, была конфискована, - по-видимому, вследствие иска ("апографе"), возбужденного каким-то Эсхином. Ответчики, чтобы защититься от этой кары, сами привлекли к ответственности Эсхина, - вероятно, по "обвинению в противозаконности" (см. введение к речи XVIII); для этого процесса Лисий написал речь, озаглавленную "Против Эсхина по поводу конфискации имущества Аристофана", от которой дошла до нас только одна фраза (фрагмент 2 по изданию Thalheim'a). Дело было проиграно; мало того, суд отнесся к ответчикам с такою суровостью, что не был выплачен долг, лежавший на имуществе Аристофана, и не было возвращено приданое вдове его (см. введение к речи XVII).[2]
Так как вырученная от продажи Аристофанова имущества сумма, 4 таланта (около 5823 рублей), оказалась гораздо ниже ожидавшейся, то пало подозрение на родных, главным образом на тестя Аристофанова, что они заблаговременно припрятали часть имущества (см. введение к речи XVII). Ввиду этого был возбужден иск ("апографе") в том, что у него находится принадлежащее казне имущество. Во время предварительного следствия старик умер (§ 58, 62), и таким образом на долю его сына (т. е. брата вдовы Аристофана) выпало двойное бремя - содержать семью Аристофана (вдову и троих малолетних детей) и отражать новый удар, защищая честь отца.
При разборе этого дела в суде присяжных под председательством синдиков (см. введение к речи XVI и XVII) и была произнесена наша речь Аристофановым шурином, имя которого не названо в речи. Дату ее можно определить приблизительно на основании следующих соображений. В § 50 говорится, как о недавнем событии, что Диотим, командовавший вместе с Ификратом в 388 г. флотом в Геллеспонте, по возвращении на родину должен был защищаться от взведенного на него обвинения в утайке денег. Из этого можно заключить, что судебный процесс, на котором была произнесена эта речь, происходил в том же, 388-м или в начале следующего, 387 г. Во всяком случае это было до заключения Анталкидова мира (см. примеч. 22 к речи II), состоявшегося в 387 г., как видно из § 62, где оратор упоминает об использовании им обязанностей триерарха в настоящем времени. Со времени казни Аристофана (в 390 г.) до этого процесса прошло года два; но в этом нет ничего удивительного при медленности афинского судопроизводства.
Для уяснения отношений между упоминаемыми в речи лицами полезно иметь в виду следующую генеалогическую таблицу:
















Еврипид
(§14)







































Ксенофонт





























Никофем



Отец оратора

+

Дочь



Критодем (§16)















Сын от 1-го или 2-го
брака (§22)



Дочь от 3-го брака
(§6)



Аристофан

+

Дочь (§15)



Дочь, жена Филомела
(§15)



Сын оратора

+

Дочь



Аристомах































Трое детей (§9)

















* * *

(1) Настоящий процесс, господа судьи, сильно смущает меня, когда я подумаю, что если теперь моя речь не будет хороша, то не только я, но и отец мой будет сочтен бесчестным, и я потеряю все, что у меня есть. Поэтому необходимо мне, хоть я и неопытен в таких вещах, помочь отцу и себе самому, как могу. (2) Вы видите интриги и старания моих врагов; нечего мне говорить об этом; а моя неопытность известна всем, кто меня знает. Поэтому я буду просить у вас того, что справедливо и легко выполнимо, - именно, выслушать без гнева нас, как вы слушали наших обвинителей. (3) Ведь всякий защищающийся, если даже вы его слушаете беспристрастно, находится, по самой природе вещей, в менее выгодном положении: они выступили с обвинением после долгой подготовки к этой интриге и не подвергаясь сами опасности, а мы являемся на суд со страхом, окруженные клеветой и опасностями. Поэтому следует вам относиться к защищающимся с большей благосклонностью. (4) Я думаю, все вы знаете, что многие, предъявлявшие много тяжких обвинений, сразу бывали уличены в такой явной лжи, что уходили, ненавидимые всеми за свой поступок; а другие, давшие ложное показание и тем несправедливо погубившие людей, бывали уличены, когда уже не было от этого пользы для потерпевших. (5) Ввиду того, что подобные случаи часто бывали, как я слышал, вы, господа судьи, не должны верить речам обвинителей, пока не выскажемся и мы. Как я слыхал, да и из вас многим, я думаю, это известно, клевета есть вещь в высшей степени опасная. (6) Всего виднее это бывает, когда на суд попадают многие лица по одному и тому же обвинению. По большей части люди, которые судятся после всех, бывают оправданы, потому что вы слушаете их, когда ваш гнев прекратился, и вы охотно принимаете возражения против обвинения.
(7) Итак, примите во внимание, что Никофем и Аристофан были приговорены к смертной казни без суда, - прежде, чем кто-либо мог прийти к ним на помощь, когда их изобличали в преступлении: никто их не видел даже после ареста; даже их тела дне отдали родным для погребения; их участь была так тяжела, что, помимо всего прочего, они были лишены даже и этого. (8) Но об этом я не буду говорить, потому что пользы от этого не будет. Гораздо несчастнее кажутся мне дети Аристофана: хотя они не сделали зла никому - ни частному лицу, ни государству, тем не менее они не только лишились отцовского достояния, вопреки вашим законам, но даже и последняя их надежда, - быть воспитанными дедом, - находится под большим сомнением. (9) Кроме того, мы,[3] лишенные родных, лишенные приданого,[4] вынужденные воспитывать троих маленьких детей, сверх всего подвергаемся ложному доносу и опасности потерять имущество, которое приобрели наши предки честным трудом и оставили нам. А между тем, господа судьи, мой отец в течение всей своей жизни больше истратил денег на государство, чем на себя и на своих близких, и притом вдвое больше того, что теперь есть у нас, как он не раз подсчитывал при мне. (10) Поэтому не осуждайте заранее человека, тратившего мало на себя, но много тратившего каждый год на вас, но осуждайте тех, которые проматывают на самые позорные удовольствия и отцовское наследство, и все, что получат откуда-нибудь еще. (11) Трудно, конечно, господа судьи, защищаться ввиду мнения, которое составили себе некоторые о состоянии Никофема, и ввиду теперешнего недостатка средств у государства,[5] а также потому, что настоящий процесс ведется против государственного казначейства; но все-таки, даже при этих обстоятельствах, вы легко убедитесь, что обвинение не соответствует действительности; и я прошу вас ради всего на свете выслушать нас до конца благосклонно и вынести приговор, какой вы считаете лучшим и наиболее согласным с данною вами присягой.
(12) Итак, прежде всего я расскажу вам, как они породнились с нами. Конон,[6] командуя эскадрой в пелопоннесских водах (а он был другом моего отца с давних пор, когда отец был триерархом), просил его выдать мою сестру замуж за Никофемова сына, просившего ее руки.[7] (13) Отец, видя, что они пользуются доверием Конона, что они хорошие солдаты и что в то, по крайней мере, время они были на виду в государстве, согласился выдать ее. Он не предчувствовал будущих нареканий,[8] а это было в то время, когда и из вас каждый пожелал бы породниться с ними. Что он поступил так не ради денег, это легко видеть по всей жизни и образу действий отца. (14) Когда он пришел в возраст, то, имея возможность жениться на другой девушке с большим состоянием, он женился на моей матери, которая ничего не принесла с собой, а женился на ней потому только, что она была дочерью Ксенофонта, сына Еврипидова,[9] который не только в частной жизни имел репутацию хорошего человека, но и был удостоен вами звания стратега, как я слышал. (15) Далее, когда сестер моих хотели взять без приданого некоторые очень богатые люди, он не выдал их за них, находя, что они недостаточно хорошего рода: одну он выдал за Филомела[10] из Пеании, которого народ считает не столько богатым, сколько хорошим человеком, другую - за человека, впавшего в бедность не по своей порочности, за своего племянника Федра[11] из Мирринунта, причем дал за ней в приданое сорок мин,[12] а потом Аристофану дал столько же.[13] (16) Кроме того, хоть я имел возможность взять очень большое приданое, он посоветовал мне взять поменьше, лишь бы только быть уверенным, что у меня родные будут люди порядочные и нравственные. И теперь я женат на дочери Критодема[14] из Алопеки, убитого спартанцами в морском бою в Геллеспонте.[15] (17) Но, господа судьи, если человек сам женился, не взявши денег, за двумя дочерьми дал большую сумму и для сына взял маленькое приданое, то как же не поверить, что он породнился с ними не ради денег?
(18) Затем, что Аристофан после женитьбы имел общения больше с другими, чем с моим отцом, это вполне понятно: и по годам они были весьма неодинаковы, а по характеру еще больше. Отец мой довольствовался только своими делами, а Аристофан хотел заниматься не только своими личными, но и государственными делами; если у него были деньги, он тратил их с честолюбивыми целями. (19) Что я говорю правду, вы увидите из самых его действий. Во-первых, когда Конон хотел послать кого-нибудь в Сицилию, он изъявил свою готовность и поехал туда вместе с Евномом и Лисием,[16] своим другом и гостеприимцем,[17] оказавшим очень много услуг вашей демократии, как я слышал от людей, бывших вместе с ним в Пирее. (20) Эта поездка была предпринята с надеждой уговорить Дионисия[18] породниться с Евагором[19] сделаться врагом спартанцев, другом и союзником вашего города. Они предприняли эту поездку несмотря на множество опасностей, грозивших им со стороны моря и от неприятелей, и уговорили Дионисия не посылать триер, которые он тогда снарядил для спартанцев. (21) После этого, когда приехали в Афины послы из Кипра просить помощи, Аристофан приложил все свое старание к этому делу. Вы дали им десять триер и сделали другие постановления, а средств у них не было для снаряжения этого флота: они взяли с собой лишь немного денег, и нужно было им для этого еще много, потому что они наняли не только матросов, но и пелтастов[20] и купили оружие. (22) Так вот, Аристофан большую часть денег дал им сам; но так как их было недостаточно, то он стал уговаривать друзей дать денег, просил их и давал свое ручательство, и в таком затруднительном положении воспользовался даже сорока минами своего единокровного брата,[21] бывшими у него на хранении. Накануне своего отъезда он пришел к моему отцу и просил дать ему взаймы, сколько у него есть денег; нужно было ему еще денег, как он говорил, на жалованье пелтастам. Дома у нас было только семь мин;[22] он и их взял и употребил в дело. (23) И в самом деле, как вы думаете, господа судьи, кто, имея честолюбие, получая письма от отца, что ни в чем у него недостатка не будет, и собираясь ехать к Евагору в должности посла, оставил бы что-нибудь себе из своих средств, а не отдал бы всего, что может, чтобы угодить ему и получить от него не меньше этого? Для доказательства того, что это - правда, позови[23] Евнома!
(Свидетельство Евнома.)
Позови и других свидетелей!
(Свидетели.)
(24) Вы слышали от свидетели, что они не только дали взаймы денег по его просьбе, но и получили их обратно; они были привезены им на той же триере.[24]
Из сказанного легко понять, что при таких обстоятельствах он не пожалел бы никаких своих средств. Но самое важное доказательство этого вот какое: (25) Дем,[25] Пирилампов сын, снаряжая одну из триер, предназначавшихся для отправки в Кипр, попросил меня сходить к Аристофану: он говорил, что получил от великого царя золотую чашу в знак расположения и хочет под залог ее получить шестнадцать мин,[26] чтоб употребить их на снаряжение триеры; а по приезде в Кипр он ее выкупит за двадцать мин;[27] посредством этого знака расположения он, кроме разных выгод, получит на всем континенте[28] еще много денег. (26) Так вот, Аристофан, узнав о таком предложении Дема, несмотря на мои просьбы и несмотря на то, что у него была бы в руках золотая вещь и он получил бы четыре мины[29] процентов, все-таки сказал, что это невозможно, но клялся, что он даже призанял у других денег для своих иностранных друзей: иначе он с величайшим удовольствием сейчас же взял бы этот знак дружбы и исполнил бы нашу просьбу. В доказательство того, что это - правда, я представлю вам свидетелей.
(Свидетели.)
(27) Итак, что после Аристофана не осталось ни серебра, ни золота, это видно из моих слов и из показаний свидетелей. Медной посуды с примесью серебра он имел немного, да и то, когда он угощал послов Евагора, ему пришлось просить посуду у других. Опись посуды, оставшейся после него, вам прочтет секретарь.
(Опись посуды.)
(28) Может быть, некоторым из вас, господа судьи, это количество кажется слишком малым. Но имейте в виду то, что до победы Конона на море[30] у Аристофана не было земли, кроме маленького участка в Рамнунте.[31] А морское сражение это произошло в год архонтства Евбулида. (29) Так, в четыре или пять лет, господа судьи, человеку, не имевшему прежде состояния, трудно два раза исполнить обязанность хорега[32] для трагического представления, за себя и за отца, три года подряд быть триерархом, внести множество военных налогов,[33] купить дом за пятьдесят мин,[34] приобрести земли с лишком триста плефров;[35] а еще, сверх этого, вы думаете, после него должно было остаться много домашних вещей! (30) Нет, даже и те, которые издавна считаются богачами, не могли бы показать интересных вещей: ведь иногда, при всем желании, нельзя купить таких предметов, которые могли бы доставлять ему удовольствие на всю жизнь.[36] (31) Но обратите внимание вот на что: У других, у кого вы конфисковали имущество, вы не только не могли продать никакой движимости, но даже и двери от домов были утащены; а мы, уже после конфискации и после выезда сестры моей из дома, поставили сторожа в пустом доме, чтобы не утащили ни дверей, ни посуды, ни другого чего-нибудь. Домашних вещей было описано больше чем на тысячу драхм;[37] такой суммы вы никогда ни у кого не выручали. (32) Кроме того, как прежде перед синдиками,[38] так и теперь мы готовы дать клятву, что ни на есть величайшую на свете, в том, что у нас нет ничего из Аристофанова имущества, а что, напротив, казна должна нам возвратить сестрино приданое и семь мин, которые он при отъезде взял у отца моего. (33) Так может ли быть положение более жалкое, чем то, когда люди, потерявшие свое, тем не менее находятся под подозрением, что у них есть чужое? Но что всего ужаснее, так это то, что нам пришлось взять к себе сестру с ее многочисленными детьми и их кормить, тогда как у нас у самих нет ничего, если вы отнимете то, что мы имеем.
(34) Прошу вас, ради олимпийских богов, смотрите так, господа судьи: если бы кто-нибудь из вас выдал замуж за Тимофея,[39] Кононова сына, дочь или сестру и во время своего отсутствия он подвергся бы клевете, его имущество было бы конфисковано и, после продажи всего, государство не выручило бы четырех талантов[40] серебра, - так неужели вы считали бы справедливым разорить и его родственников за то, что вырученные деньги не составили бы и малой доли того, что вы ожидали? (35) Но вы все знаете, что Конон был начальником, а Никофем исполнял его приказания. Поэтому надо полагать, что Конон другому давал лишь малую долю прибыли. Таким образом, если думать, что Никофему досталось много, то надо признать, что у Конона было с лишком в десять раз больше.
(36) Кроме того, известно, что они никогда не расходились во взглядах, и потому надо думать, что и относительно денег приняли одинаковые решения, именно, что каждый оставил здесь сыну, сколько ему нужно было, а остальное держал при себе: у Конона был сын на Кипре и жена, а у Никофема жена и дочь, и они полагали, что тамошнее их имущество находится в такой же безопасности, как и здешнее. (37) Кроме того, подумайте и о том, что если бы кто даже разделил между детьми имущество не приобретенное, а полученное в наследство от отца, то и тогда немалую долю оставил бы себе: ведь всякий предпочитает иметь деньги, чтоб его дети почитали, чем не иметь их и просить у них.
(38) Так вот теперь, если бы вы конфисковали имущество у Тимофея (да не случится этого, если только не будет от этого какой-нибудь великой пользы государству) и если бы вы выручили от него меньше, чем получено от Аристофана имущества, неужели вы считали бы справедливым, чтобы из-за этого близкие к нему люди лишились своего достояния? (39) Нет, это невероятно, господа судьи: смерть Конона и завещание, сделанное им на Кипре, ясно показало, что его состояние было лишь малой долей того, что вы ожидали: именно, он назначил Афине на дары и Аполлону в Дельфы пять тысяч статеров;[41] (40) племяннику своему, который охранял все его имущество на Кипре и управлял им, он отказал около десяти тысяч драхм,[42] брату три таланта,[43] а все прочее оставил сыну - семнадцать талантов;[44] это составляет в общей сложности около сорока талантов.[45] (41) И никто не может сказать, что его имущество было расхищено или неправильно показано: он сам составил завещание во время болезни, находясь в здравом уме. Позови свидетелей этого!
(Свидетели.)
(42) Конечно, господа судьи, пока не было известно состояние того и другого из них, всякий подумал бы, что состояние Никофема ничтожно в сравнении с состоянием Конона. Итак, Аристофан купил землю и дом за пять с лишком талантов,[46] истратил на хорегии для себя и за отца пять тысяч драхм,[47] на триерархию восемьдесят мин,[48] внес военных налогов за обоих не менее сорока мин.[49] (43) На поездку в Сицилию он истратил сто мин,[50] на снаряжение триер, когда приехали послы из Кипра и вы дали им десять кораблей, на наем пелтастов и на покупку оружия он дал тридцать тысяч драхм.[51] Общая сумма всех этих расходов составляет без малого пятнадцать талантов.[52] (44) Поэтому несправедливо было бы с вашей стороны обвинять нас, ввиду того, что состояние Аристофана, как видите, равняется с лишком трети состояния Конона, которое считалось во много раз больше его и которое, по общему признанию, показано им самим правильно. При этом мы не берем в счет денег, которые находились у самого Никофема на Кипре, где у него были жена и дочь.
(45) Итак, господа судьи, я полагаю, что, представивши так много важных доказательств, мы не должны подвергнуться незаконному разорению. Я слыхал и от отца, и от других стариков, что не только теперь, но и в прежнее время вы обманывались относительно состояния многих лиц: при жизни они считались богачами, а по смерти оказывались гораздо беднее, чем вы думали. (46) Вот, например Исхомах:[53] при его жизни все думали, что у него больше семидесяти талантов,[54] как я слышал; а по смерти его два сына при дележе не получили и по десяти талантов[55] каждый. У Стефана,[56] Фаллова сына, как говорили, было больше пятидесяти талантов,[57] а по смерти его состояние оказалось лишь около одиннадцати талантов.[58] (47) Далее, у Никия[59] имущества, как предполагали, было не меньше, чем на сто талантов,[60] и большая часть его была будто бы в наличных деньгах; а Никерат[61] перед казнью сам говорил, что серебра и золота он не оставляет, а имущество, оставленное им сыну, стоило не больше четырнадцати талантов.[62]
(48) Далее, Каллий,[63] Гиппоников сын, в ближайшее время по смерти отца считался самым богатым человеком в Элладе, и, как говорят, дед оценил[64] свое состояние в двести талантов,[65] а теперь его имущество не ценится в два таланта;[66] Клеофонт,[67] как всем вам известно, много лет держал в своих руках управление всеми государственными делами, и предполагали, что он от этого управления очень много нажил; но по смерти его нигде не оказалось денег, а родственники его и свойственники, которым он мог бы их оставить, по общему признанию, бедные люди.
(49) Таким образом, как видно, мы сильно обманывались как относительно старых богачей, так и относительно тех, которые недавно прославились богатством. Причина этого, мне кажется, заключается в том, что некоторые легкомысленно решаются говорить, что такой-то нажил много талантов от должности.[68] Тому, что говорят про умерших, я не особенно удивляюсь, - ведь они не могут опровергнуть этого, - а удивляюсь той клевете, которую пытаются распускать про живых.
(50) Вы сами недавно слышали в Народном собрании разговор о том, будто у Диотима[69] на сорок талантов больше того, что он, по его заявлению, получил от капитанов кораблей и коммерсантов; но, когда он, по приезде сюда, представил списки и негодовал на клевету, распространенную во время его отсутствия, никто не выступил против него, хотя государство нуждалось в деньгах, а он выражал готовность сдать отчет. (51) Представьте же себе, что произошло бы, если бы с Диотимом случилось какое-нибудь несчастие[70] до возвращения его сюда, после того как все афиняне слышали, что у него сорок талантов! Тогда его родные были бы в опасности, и в очень большой, если бы им пришлось защищаться против такой клеветы, не зная ничего из того, что он делал. Таким образом, и пред вами виноваты, что вы уже относительно многих обманулись и некоторых уже несправедливо погубили, люди, осмеливающиеся легкомысленно лгать и желающие делать ложные доносы на других. (52) Затем, вы знаете, думаю, что Алкивиад года четыре или пять подряд был стратегом и в течение этого времени имел власть над морем и был победителем спартанцев;[71] города готовы были ему давать вдвое больше, чем кому-либо другому из стратегов,[72] так что, по мнению некоторых, у него было более ста талантов. Но смерть[73] его показала, что это была неправда: он оставил детям состояние меньшее, чем сам получил от опекунов.
(53) Итак, из этого видно, что и в прежнее время бывали подобные ошибки. Но говорят, что чем человек лучше и умнее, тем скорее он готов видеть свою ошибку. Так, если вы находите, господа судьи, что наши заявления основательны и приводимые нами доказательства достаточно убедительны, то ради всего на свете сжальтесь над нами! Мы никогда не сомневались, что силой истины победим эту клевету, как ни велика она; но если вас никоим образом нельзя будет убедить, то, думали мы, у нас нет и надежды никакой на спасение. (54) Но ради олимпийских богов, господа судьи, пожелайте лучше спасти нас, руководясь справедливостью, чем разорить вопреки ей, и верьте, что говорят правду те, которые хоть и молчат,[74] но всю жизнь бывают нравственными и честными людьми!
(55) Итак, о самой жалобе вы слышали, и это удостоверено вам свидетельскими показаниями. Теперь я хочу сказать несколько слов о себе. Хотя мне было уже тридцать лет, но я ни отцу ни в чем не перечил, ни из сограждан никто не жаловался на меня. Хоть я жил близко от площади, но меня никогда не видели ни у суда, ни у Совета, пока не случилось этого несчастия.
(56) Относительно себя я ограничусь этим; что же касается отца, то ввиду того, что против него с разных сторон возбуждено обвинение как бы против виновного, простите, что я буду говорить о суммах, израсходованных им на государство и на друзей; я говорю это не ради хвастовства, но в доказательство того, что один и тот же человек не может без необходимости много тратить и в то же время с риском, с величайшим риском, желать попользоваться общественным достоянием. (57) Есть некоторые, заранее тратящие деньги для того только, чтобы получить от вас государственную должность и вернуть израсходованную сумму в двойном количестве. Так, отец мой никогда не стремился к государственной службе, а все хорегии[75] исполнял, семь раз был триерархом, вносил много крупных налогов. А чтобы и вы это знали, секретарь прочтет о каждой литургии в отдельности.
(Литургии.)
(58) Вы слышали, господа судьи, как велико их число. В продолжение пятидесяти лет отец служил государству и деньгами, и своим трудом. В течение такого долгого времени он, как человек, считавшийся искони состоятельным, надо думать, не мог уклониться ни от одной траты; но все-таки я представлю вам и свидетелей.
(Свидетели.)
(59) Это все составляет в общей сумме девять талантов и две тысячи драхм.[76] Кроме того, он и в отдельности некоторым нуждающимся согражданам помогал выдать замуж дочерей и сестер, иных выкупил из плена у неприятелей, другим давал денег на похороны. Это он делал в том убеждении, что порядочный человек должен помогать друзьям, хотя бы никто не узнал про это; но теперь и вам надо услышать об этом. Позови того-то и того-то!
(Свидетели.)
(60) Свидетелей вы выслушали. Подумайте о том, что в течение короткого срока человек может притворяться, но в течение семидесяти лет никто не скроет своего скверного характера. Таким образом, отцу моему, пожалуй, еще можно было бы сделать какой-нибудь другой упрек, но насчет денег ни один даже враг его не осмеливался никогда упрекнуть его. (61) Поэтому словам обвинителей не следует верить больше, чем делам, совершенным во всю жизнь, и времени, которое вы должны считать самым надежным средством обнаружения истины. Если бы он был не таким, он не оставил бы вместо большого состояния ничтожное: если теперь вы дадите им обмануть себя и конфискуете наше имущество, то не получите и двух талантов. Таким образом, не только ради своей репутации, но даже и в денежном отношении выгоднее вам оправдать нас: вы гораздо больше получите пользы, если имущество останется в наших руках.
(62) Подумайте, сколько денег в прошлое время истрачено нами на государство; да и теперь на остатки от прежнего состояния я исполняю обязанности триерарха; отец умер, исполняя эту обязанность; и я постараюсь, по его примеру, припасать постепенно небольшие суммы для общественных надобностей. Таким образом, наше состояние на самом деле уже давно стало собственностью государства, и я не буду видеть для себя вреда, если вы у меня его отнимете, а для вас больше пользы при данном положении вещей, чем если вы его конфискуете. (63) Кроме того, надо вспомнить и о характере моего отца. Все траты, которые он любил производить, кроме трат на насущные потребности, все они, как вы увидите, были таковы, чтобы от них и государство получало честь. Так, например, когда он служил в кавалерии, он не только купил превосходных лошадей, но и своими рысаками получил приз на Истме и в Немее,[77] так что наш город был провозглашен победителем, и сам он получил в награду венок. (64) Ввиду этого, прошу вас, господа судьи, помня об этом и обо всем остальном, мною сказанном, помочь нам и не давать врагам погубить нас. Поступив так, вы постановите решение и справедливое, и вместе с тем для себя полезное.


[1]  Только два государственных корабля, «Парал» и «Саламиния», содержались на государственный счет; остальные военные суда снаряжались на средства граждан, несших литургию-триерархию (см. примеч. 4 к речи III).

[2]  Такая суровость суда, может быть, объясняется ненавистью и завистью к «скоробогатым», к числу которых принадлежал Аристофан; по наблюдению Аристотеля («Риторика», II, д), «новые богачи возбуждают более досады, чем старые и родовые». Ср. речь XXVII, 11.

[3] Оратор, его жена и две его сестры.

[4] Т. е. тех 40 мин, которые были даны сестре оратора при выходе ее замуж за Аристофана (§ 15). См. введение.

[5] После Пелопоннесской войны и тирании Тридцати Афины представляли печальную картину. Число граждан уменьшилось до 20-25 тысяч, т. е. на одну треть, если не наполовину; страна была разорена; земледелие, промышленность, торговля пришли в упадок; государство, казалось, находилось накануне полного банкротства; казна пуста; доходы крайне ограничены.

[6] Афинский адмирал Конон выдвинулся в конце Пелопоннесской войны и с 413 г. почти до самой смерти (около 389 г.) оставался выдающимся полководцем. По словам Исократа (IV, 142), он был «самый заботливый стратег, самый верный эллинам, в высшей степени опытный в военном деле». В 405 г., во время сражения при Эгос-Потамосе, ему удалось спасти свою эскадру из восьми кораблей и увести ее в Кипр к Евагору (см. введение к речи XII, отдел 39). После падения Афин он остался на Кипре и завязал оттуда сношения с персидским царем, который по совету своего сатрапа Фарнабаза решил начать войну со Спартой. Конон был поставлен во главе персидского флота и вместе с Фарнабазом в августе 394 г. одержал над спартанским флотом победу при Книде. Этой битвой был положен конец морскому владычеству спартанцев. Весной 393 г. Конон приехал в Афины и восстановил стены, разрушенные Лисандром, вследствие чего ораторы часто прославляют его как восстановителя афинской гегемонии. В 392 г. спартанцы послали Анталкида к персидскому сатрапу Тирибазу, чтобы предложить ему союз. Союз не был заключен, но следствием этих переговоров было то, что Тирибаз, пригласив Конона в Сарды, захватил его в плен. Конону удалось бежать из плена; но более он не принимал участия в войне и через несколько лет (вероятно, в 389 г.) умер от болезни на Кипре (речь XIX, 39, 41).

[7] Это произошло весною 393 г., когда Конон после победы при Книде опустошал берега Пелопоннеса и оставил на острове Кифере Никофема с гарнизоном. О триерархии см. примеч. 4 к речи III.

[8] Т. е. той дурной репутации, которую должно было принести ему в будущем родство с Никофемом и Аристофаном.

[9] Этот Еврипид — не поэт. Об его сыне Ксенофонте известно только, что он был стратегом в 430/429 г. и был убит в сражении в 429 г.

[10] О Филомеле известно лишь то, что он был учеником Исократа и впоследствии несколько раз триерархом.

[11] Федр — друг Сократа и почитатель таланта Лисия. Платон вывел его в диалоге, который назван его именем.

[12] Около 1000 рублей. Это было по тогдашним условиям приличное, но среднее приданое.

[13] Так как, судя по § 17, отец оратора имел только двух дочерей, то надо думать, что за Аристофана вышла замуж та же дочь, которая была замужем за Федром, а Федр, очевидно, рано умер.

[14] Критодем — лицо неизвестное.

[15] Т. е. при Эгос-Потамосе в 405 г. См. введение к речи XII, отдел 39.

[16] Евном — ученик Исократа, командовавший афинским флотом в последний год Коринфской войны. Лисий — наш оратор.

[17] См. примеч. 15, к речи XVIII.

[18] Дионисий Старший (431—367), с. 405 г. царь («тиран») города Сиракуз в Сицилии, с которым афиняне тогда были в хороших отношениях.

[19] См. примеч. 7 к речи VI,

[20] Пелтасты — легко вооруженные пехотинцы.

[21] Как видно из этого места и из § 36, у Никофема были дети от трех жен: два сына от разных матерей в Афинах и одна дочь от третьей жены на Кипре.

[22] Около 175 рублей.

[23] См. примеч. 22 к речи XII.

[24] Государственный корабль, на котором были привезены арестованные Никофем и Аристофан. См. введение.

[25] Пириламп был не раз отправляем послом в Персию и пользовался уважением царя; возможно, что он получил в знак расположения золотую чашу, на которой был царский знак и которая поэтому заменяла царскую грамоту; царские чиновники должны были оказывать владельцу ее всяческое содействие, между прочим и деньгами. Эта чаша, вероятно, перешла от Пирилампа к его сыну Дему; едва ли Дем сам получил ее непосредственно от царя.

[26] Приблизительно 400 рублей.

[27] Приблизительно 500 рублей.

[28] Т. е. в Азии, во владениях персидского царя.

[29] Приблизительно 100 рублей.

[30] При Книде в 394 г. См. введение к этой речи и примеч. 21 к речи II.

[31] Рамнунт — один из демов Аттики.

[32] См. примеч. 4 к речи III и примеч 4 к речи IV.

[33] См. примеч. 7 к речи III.

[34] Приблизительно 1250 рублей.

[35] 1 плефр — 0,095 гектара; 300 плефров — 2,85 гектара.

[36] Смысл: даже у старинных богачей иногда нет в доме художественных вещей, которые доставляли бы им удовольствие всю жизнь.

[37] Приблизительно 350 рублей.

[38] См. введение к речи XVI.

[39] Тимофей впоследствии прославился как стратег.

[40] Приблизительно 5825 рублей.

[41] Статер (золотая монета) — 20 драхм; 5000 статеров — 100 000 драхм — 16 2/3 таланта — приблизительно 24 250 рублей.

[42] Приблизительно 2500 рублей.

[43] Приблизительно 4370 рублей.

[44] Приблизительно 24 750 рублей.

[45] Приблизительно 58 240 рублей.

[46] Приблизительно 7280 рублей.

[47] Приблизительно 1250 рублей.

[48] Приблизительно 2000 рублей.

[49] Приблизительно 1000 рублей.

[50] Приблизительно 2500 рублей.

[51] Приблизительно 7500 рублей.

[52] Приблизительно 21 840 рублей.

[53] Вероятно, тот самый Исхомах, который выведен Ксенофонтом в его «Домострое» как хороший хозяин.

[54] Приблизительно 101 920 рублей.

[55] Приблизительно 14 560 рублей.

[56] Стефан — лицо неизвестное.

[57] Приблизительно 72 800 рублей.

[58] Приблизительно 16 016 рублей.

[59] См. примеч. 1 к речи XVIII.

[60] Приблизительно 145 600 рублей.

[61] См. примеч. 6 к речи XVIII.

[62] Приблизительно 20 385 рублей.

[63] Каллий — один из многочисленных членов богатого афинского рода, в котором чередовались два имени: Гиппоник и Каллий. Этот Каллий (на сестре которого был женат Алкивиад) был мотом и кутилой, но вместе с тем любителем софистов и оказывал им гостеприимство. Его сын был Гиппоник, упомянутый в речи XIV, 28. Каллий, в защиту которого произнесена речь V, не тождествен с этим.

[64] См. примеч. 7 к речи III.

[65] Приблизительно 291 200 рублей.

[66] Приблизительно 2912 рублей.

[67] См. введение к речи XII, отделы 28, 29, 31, 32, 38, 40, 41.

[68] Однако такие сплетни часто имели основание: казнокрадство было в Афинах обычным явлением, как мы уже указывали по поводу ораторов (см. примеч. 20 к речи XVIII. См. также ниже в нашей речи § 57, и речь XXX, 26). У Ксенофонта («Анабасис» IV, 6, 16) спартанец Хирисоф замечает, что «афиняне — мастера воровать казенные деньги, хотя и очень велика опасность для вора».

[69] Диотим — афинский стратег, в 388 г. командовавший флотом в Геллеспонте. На его обязанности лежало между прочим сопровождение и защита купеческих судов, везших хлеб в Афины из Черного моря. За эту услугу капитаны кораблей и купцы платили подать в пользу казны и «благодарность» лично стратегу. На этом основании в Афинах легко могла распространиться сплетня о присвоении им казенных денег,

[70] «Несчастие» — вместо «смерть»; это так называемый эвфемизм.

[71] Алкивиад командовал флотом с середины лета 411 г. до ноября 407 г., т. е. 4 года и 4 месяца. См. введение к речи XII, отделы 13, 22, 26.

[72] Афинские стратеги, командовавшие флотом при сборе денежных взносов с городов, входивших в состав афинского союза, получали от них подарки.

[73] См. введение к речи XII, отдел 53.

[74] Молчание считалось признаком скромности молодого человека.

[75] См. примеч. 4 к речи III и примеч. 4 к речи IV.

[76] Приблизительно 13 600 рублей.

[77] Истм и Немея — Истмийский и Немейский праздники. Истмий-ский праздник совершался на Истме (Коринфском перешейке); состязания были гимнастические, конные, музыкальные и поэтические (об этом празднике говорится в балладе Шиллера, переведенной Жуковским, «Ивиковы журавли»). Немейский праздник совершался в Немейской долине в Арголиде; состязания были гимнастические, конные и музыкальные. Наградою победителю был венок — на Истмийских играх первоначально из сосновых ветвей, потом из сельдерея; на Немейских играх первоначально — из маслины, потом тоже из сельдерея. Победа на таких национальных, общегреческих праздниках считалась величайшим счастьем не только для самого победителя, но и для города, из которого он происходил.