III. ИЗЯЩНЫЙ СТИЛЬ

128. Изящная речь - это речь приятно шутливая (charientismos), веселая (hilaros). Одни шутки (charites) бывают более возвышенны и исполнены достоинства (такие шутки встречаются у поэтов), другие более просты и ближе к шутовству, например те, что встречаются у Аристотеля, Софрона и Лисия: "пожалуй, легче сосчитать ее зубы, чем пальцы" (о старухе) или "он достоин получить столько же ударов, сколько получил драхм"[1]. Эти остроты ничуть не отличаются от насмешек и недалеко отстоят от шутовства.
129. [Обратимся, однако, к таким строкам:]

Там же и нимфы полей...
Следом за нею несутся. И сердцем Лето веселится.

И:

Сразу узнать ее можно, хотя и другие прекрасны[2].

Это как раз тот род шутливости (charis), который называют высоким и торжественным.
130. К этим благородным и высоким шуткам часто прибегает Гомер, когда хочет быть более мощным и выразительным (emphasis), тогда, шутя, он одновременно страшен. Кажется, он первым и придумал страшные шутки. Например, слово "подарок" в устах такого устрашающего существа, как киклоп:

Самым последним из всех я съем Никого.
Перед этим[3] Будут товарищи все его съедены. Вот мой подарок!

И ничто другое - ни проглоченные на ужин два товарища Одиссея, ни камень у входа, ни дубина - не внушает такого ужаса, как это остроумие (asteismoy).
131. Такого рода [шутливость] использует и Ксенофонт, он тоже говорит грозное под видом шутки, рассказывая, например, о вооруженной танцовщице: "Пафлагонцы спросили, уж не сражаются ли у эллинов вместе с мужчинами и женщины. Эллины ответили, что вот эти самые женщины и прогнали царя из лагеря"[4].
Сила (deinotes) этой шутки проявляется в двух отношениях: во-первых, она намекает, что здесь следуют за ними не просто женщины, но амазонки, а во-вторых, она задевает царя, который оказывается настолько слаб, что бежит все-таки от женщин.
132. Есть определенные и разные виды изящного (ton chariton). Один из них заключается в самом предмете, каким, например, являются сады нимф, свадьбы и любовь, а также все темы поэзии Сафо. Такое содержание и в устах Гиппонакта[5] будет исполнено изящества, в нем самом заключено нечто радостное. Действительно, никто не запоет свадебную песнь в сердитом настроении и ни один способ выражения не сделает из Эроса Эринию или Гиганта[6], а смех не обратит в слезы.
133. Итак, в одном случае изящество заключено в предмете, в другом - способ выражения придает речи очарование, например:

Как Пандареева дочь, соловей бледно-желтый Аэда
С новым приходом весны заливается песнью прекрасной[7].

Конечно, очарование тут заключается, во-первых, в изображении поющей птицы, во-вторых, же радостное настроение вызывается изображением весны. Однако главным украшением здесь является стиль, и эти веселость и очарование связаны более всего с тем, что эпитеты "бледно-желтый" и "Пандареева дочь" употреблены по отношению к птице - приемы, придуманные самим поэтом.
134. Часто случается и так, что содержание, по природе своей отталкивающее и мрачное, становится у писателя источником шутки. Это открытие принадлежит, кажется, Ксенофонту. Так, при изображении столь мало веселого и мрачного человека, как перс Аглаитад, Ксенофонт сумел весело пошутить и на его счет, сказав: "из тебя легче высечь огонь, чем улыбку"[8].
135. Такого рода шутка есть шутка самая сильная, и она более всего связана с талантом рассказчика - ведь предмет по природе своей мрачен и враждебен веселости, каков и был Аглаитад. Ксенофонт же здесь как бы доказывает, что и подобные предметы могут вызывать смех, как можно замерзнуть от теплого и согреться холодным.
136. А теперь, когда мы показали виды изящного в речи, их сущность и особенности, покажем и их источники.
Как мы уже говорили, изящное в речи, с одной стороны, заключено в способе выражения, с другой - в содержании. Итак, обратимся теперь к тем и другим источникам и покажем сначала те из них, что основаны на способе выражения.
137. Первое, что делает речь изящной (charis), - это краткость. Так, одна и та же мысль, выраженная более пространным образом, показалась бы лишенной изящества, но когда ее касаются лишь походя, она становится привлекательной. Обратимся к следующему примеру из Ксенофонта: "Но у этого человека решительно ничего нет общего... с Элладой. Я заметил, у него, как у лидийца, проколоты оба уха. Так оно и оказалось"[9].
Краткость заключительных слов "Так оно и оказалось" составляет всю прелесть речи. А будь та же мысль растянута и изложена следующим образом: "Это оказалось правдой, и у человека действительно уши были проколоты", повествование было бы вместо приятного голым (psilos).
138. Часто соединение двух [мыслей] в одном высказывании придает речи изюминку (charis). Так, существует чье-то описание спящей амазонки: "Натянут лежит лук (ее), полон стрелами колчан, щит под головой - а пояса они не развязывают никогда"[10]. Одно высказывание здесь объединяет две мысли - о принятом обычае носить воинский пояс и о том, что амазонка и в этом случае не развязала пояс. Из этой-то сжатости [выражения] и его изящество [glaphyron.]
139. Второй источник [изящного] в речи - порядок слов (taxis), а именно: слова, стоящие в начале или середине и не казавшиеся приятными, будучи поставлены на конец, приобретают изящество. Примером может послужить место из Ксенофонта, где он говорит о Кире: "Кир одарил Синнесия такими дарами: конем с золотой уздой, золотой гривной, браслетом, золотым акинаком и персидским платьем, и обещал больше не грабить его страну"[11]. Вся прелесть (charis) высказывания содержится здесь в заключении, где говорится о таком диковинном и необычном подарке, как "обещал не грабить его страну". И всей своей красотой (charis) это высказывание обязано именно тому месту, какое занимает в предложении. Действительно, будь эти слова поставлены на первое место, например, таким образом: "Кир одарил Синнесия такими дарами: обещал не грабить его страну, дал коня, браслет и платье..." - и высказывание лишилось бы своей прелести. Но нет, [Ксенофонт] сначала говорит о привычных подарках, а в конце - о даре необычном и невиданном - отсюда и проистекает красота [высказывания].
140. Нет нужды доказывать, сколько прелести сообщают речи фигуры - особенно часто они встречаются у Сафо. Так, она пользуется фигурой удвоения, изображая невесту, взывающую к своему девичеству: "О невинность моя, невинность моя, куда от меня уходишь?..." И ответ заключает в ту же фигуру: "Теперь никогда, теперь никогда к тебе не вернусь обратно"[12].
Мысль, выраженная таким образом, имеет красоты (charis) больше, чем если бы она была сказана единожды и не заключена в фигуры. Правда, удвоение придумано более для того, чтобы придать речи мощность, но у Сафо и мощность соединена с грацией (epicharitos).
141. А иногда речь Сафо наполняется прелестью (charientidzetai) от употребления анафоры, например, в обращении к вечерней звезде:

О вечера звезда, многое ты возвращаешь.
Возвращаешь коз, возвращаешь овей,
Возвращаешь матери деток[13].

Красота выражения заключается здесь в повторении слова "возвращаешь", которое начинает каждое предложение.
142. Существует множество других способов придать речи изящный характер (charites), и они также основаны на способах выражения. Прежде всего это может быть употребление метафор, как, например, в таком описании цикады: "Из-под крыльев изливает она свою звонкую песнь, и та струится куда-то вверх к огненному мареву, опускающемуся на землю"[14].
143. [Другим источником изящного в речи] являются слова, сложенные по образцу, принятому в дифирамбической поэзии, например, так:

О Плутон, чернокрылатых хозяин...[15]

Подобные шутки в языке более всего подходят для комедии и сатиры.
144. [Придать речи изящество может] и самый обыденный оборот, как, например, у Аристотеля: "Чем больше я скучал... тем больше увлекался мифами"[16].
Новообразованные слова также [являются источником изящного в речи], например, в том же месте и у того же Аристотеля: "Чем больше я скучал и одиночничал, тем больше увлекался мифами". Слово "скучал" характера обыденного, а "одиночничал" образовано от слова "одиночество".
145. Многие слова придают речи прелесть только потому, что приложены к какому-то определенному предмету. Так, в предложении "... ведь эта птица и льстец, и хитрец"[17] птицу бранят, как бранят человека, и прилагают к ней слова для нее необычные - это и создает в речи изюминку (charis). Таково изящество, порождаемое самими словами.
146. Парабола (parabole) [также может сообщить выражению прелесть], например, Сафо так говорит о человеке, первенствующем над окружающими: "Он среди них как лесбосец-певец среди прочих"[18]. Парабола сообщает [здесь речи] больше изящества, чем величия, иначе можно было бы говорить о первенстве, подобном главенству луны над прочими светилами, или о несравнимой яркости солнечного сияния, а то и найти другие, еще более поэтические образы.
147. Подобные же выражения можно встретить у Софрона, который, например, говорит: "Смотри, милая, как листвой и ветвями засыпают мальчишки мужей, так, по рассказам, засыпали троянцы Аякса в бою"[19]. Вся прелесть высказывания заключена здесь в сравнении, осмеивающем троянцев, уподобляя их детям.
148. Особое очарование, присущее Сафо, возникает от свойственных ей поправок (metabole) [сказанному], когда, что-нибудь сказав, она тут же поправляется, [словно] раскаявшись. Например, в стихах:

Эй, потолок поднимайте,
Выше, плотники, выше!
Входит жених, подобный Арею,
Выше самых высоких мужей[20]

она как бы спохватывается, употребив "невероятную" метафору - ибо никто не может быть равен Арею.
149. Того же характера и следующее место о Телемахе:
"Два пса были привязаны перед домом, и я могу назвать их клички. Но что мне за дело до их кличек?"[21]. Оборвав речь на середине и так и не назвав кличек, [автор] тем самым пошутил.
150. Привести чужой стих - значит также способствовать прелести речи. Так, Аристофан, насмехаясь над Зевсом за то, что он не поражает своей молнией грешников, говорит: "Почему он сжигает свой собственный храм и вершину Афинскую - Суний"[22].' И уже кажется, что высмеивается не Зевс, а сам Гомер и гомеровский стих - от этого еще большая прелесть.
151. Однако некоторые аллегорические выражения (allegoriai) отдают вздорным пустословием, например: "Дельфийцы, эта ваша суке несет щенка"[23]. Такого же рода место из Софрона о старике: "Я здесь среди вас, чьи волосы, как и мои, белы как снег, собираясь вывести в море свой корабль, дожидаюсь попутного ветра, ибо у таких стариков как я, якорь всегда наготове"[24].
Подобного же характера и его иносказательные выражения о женщинах, когда он называет их рыбами: "меч-рыба, сладкие устрицы, вкус вдовы..."[25]. Все это гнусно и годится скорее для [низкопробного] мима (mimicotera).
152. [Шутка] может быть смешна (charis) и по своей неожиданности, как, например, слова киклопа: "Самым последним из всех я съем Никого"[26]. Такого "подарка" Одиссей ожидал так же мало, как и читатель. Или, к примеру, Аристофан говорит о Сократе, что тот "... воск растопивши, взяв блоху..., из палестры плащ стянул"[27].
153. Изюминка этого выражения состоит в двух вещах, а именно: этих слов здесь не только не ожидаешь, но они просто никоим образом не связаны с предыдущими. Подобное непоследовательное построение называется "грифом". У Софрона, например, ритор Булий[28] произносит речь, где нет никакой последовательности в построении. Так же построен пролог в "Женщинах из Мессении" Менандра[29].
154. Часто сходные колоны делают речь приятной, так, например, сказано у Аристотеля: "Из Афин я прибыл в Стагиру, ибо царь был велик, а из Стагиры в Афины, ибо ураган был велик"[30]. Оба колона завершают одни и те же слова, ибо "был велик", в этом и заключается вся прелесть выражения, и оно сразу лишится ее, стоит только лишить какой-либо из колонов этого "ибо... был велик".
155. Скрытое осуждение также может придать речи остроту. Так, Ксенофонт рассказывает о Гераклиде, который на обеде у Севфа подходил к каждому гостю и уговаривал его подарить, что может, Севфу[31]. Здесь проявляется смешное (charis) наряду со скрытым неодобрением.
156. Таково изящное в речи и таковы его области (topoi). К тем видам изящного, которые основаны на предмете [изображения], относятся пословицы. Ведь по самой своей природе пословицы заключают в себе нечто веселое (charis).
Софрон, например, говорит: "Эпиол душит своего отца", или в другом месте "по одному коготку нарисовать льва", или "мешалку шлифовать" или "расщепить волосок"[32]. Правда, Софрон ставит три-четыре пословицы подряд, так что подобные приятные украшения у него избыточны. Вообще же почти все существующие пословицы собраны из его сценок.
157. Удачно вставленный миф также прибавит речи очарования. Мифы могут быть давно устоявшимися, как тот миф об орле, что передает Аристотель: "Он умирает от голода, клюв его все больше и больше загибается книзу. Наказан же он за то, что, еще будучи человеком, однажды нарушил закон гостеприимства"[33]. Так использует Аристотель этот давний и общеизвестный миф.
158. Часто мы можем переделывать мифы на нужный нам и соответствующий предмету лад. Так, один писатель передает, что кошки тучнеют или худеют в зависимости от состояния луны, а затем добавляет от себя: "Отсюда и поверье, что кошка дитя луны"[34]. Забавное (charis) заключается здесь не только в переделке мифа, но и в самом поверье, делающем луну матерью кошки.
159. Смешным может быть и ложный страх испугавшегося человека, когда, например, он ошибочно принимает пояс за змею, а отверстие для земляной печи за разверзшуюся пропасть. Такие недоразумения довольно комичны сами по себе.
160. Смешным бывает и сравнение, если, например, мы сравним с петухом мидийца из-за его торчащей вверх тиары или персидского царя из-за его пурпурных одежд, а также из-за того, что при крике петуха мы вскакиваем и пугаемся, словно слышим крик царя.
161. Смешное в комедии связано в основном с гиперболами, а всякая гипербола имеет дело с невероятным [в действительности.] Так, Аристофан о прожорливости персов говорит: "... кормил быками целыми на вертеле"[35]. Другой же писатель говорит о фракийцах: "А царь Медок в зубах держал целого быка"[36].
162. Такого же рода выражения "крепче тыквы" и "ясней ясного неба"[37]. Сюда же можно отнести и выражение Сафо: "звук сладкий более, чем звук лиры, золотой более, чем золото"[38].
Все эти украшения основаны на гиперболе, но имеют и некоторое различие.
163. Смешное (geloion) и изящное (eycharis) имеют различие прежде всего в самом предмете. Предмет изящного - это сады нимф, любовь- все то, что не вызывает смеха, в то время как Ир и Терсит[39] смех вызывают. Область смешного отлична от области изящного так же, как Терсит отличен от Эроса.
164. Но есть различие и в словах. Так, изящная речь отличается нарядными и красивыми словами - они-то и придают ей прелесть. Например, "цветет многовенчанная земля" или "соловей бледно-желтый"[40]. Смешное же выражается в словах низких и обычных, как, например, здесь: "Чем больше я скучал и одиночничал, тем больше увлекался мифами"[41].
165. Украшения в речи убивают смешное, и вместо смеха является недоумение. Изящный стиль требует меры, а украшать смешное это то же, что наряжать обезьяну.
166. Когда Сафо поет о прекрасном, то и сами стихи ее исполнены красоты и прелести. Так, она поет и о любви, и о весне, и о ласточке, и всякое красивое слово вплетает в ткань своей поэзии, а некоторые из них придумывает сама.
167. По-другому она высмеивает неуклюжего жениха или привратника на свадьбе. Здесь язык настолько обыденный и пригодный более для прозы, чем для поэзии, что эти ее стихи лучше читать, а не петь - их не приспособишь к хору или к лире, если только тогда не существовало какого-нибудь декламационного (dialecticos) хора.
168. Но главное, что [различает изящное и смешное] -это заключительная цель, ибо не может быть одного и того же намерения у того, кто смешит, и у того, кто радует: один из них заставляет смеяться, другой - испытывать удовольствие. Различна и награда для каждого - смех одному и одобрение другому.
169. Область употребления (topos) также отделяет смешное от изящного. Соединяются они только в сатировской драме и в комедии. Трагедия часто использует изящные средства выражения, но смешное - это враг трагического. Ну, а если кому-нибудь и пришла в голову мысль о веселой трагедии, то вышла бы у него не трагедия, а сатировская драма.
170. Но людям серьезным случается пошутить, например, на праздниках и на пирах, или же в виде предостережения назвать особенного кутилу и обжору "мешком мяса, видным издалека". Подобного рода поэзия Кратета[42]. Неплохо также напомнить "Похвалу чечевице" гулякам. Таков большей частью кинический способ выражения. Смешное такого рода занимает свое место в ряду гном и метких изречений (chreia).
171. В какой-то мере и характер человека выражается в шутке - ведь она может быть весела или разнузданна. Так, один человек пробормотал по поводу пролитого вина: "Ойней (Oineys) превратился в Пелея (Peleys)"[43]. Здесь игра на собственных именах и надуманность (phrontis) изобличают наклонность к выспренности и [вкус], мало воспитанный.
172. В шутке (scomma) заключено и какое-то сравнение, если ее острота строится на игре слов (he anthitesis eytrapelos). Так, можно пользоваться следующими сравнениями: "сучок египетский" о длинном и смуглом человеке или "морской баран" о дураке, пустившемся в плаванье по морю. Такими шутками еще можно пользоваться, но если они [становятся не безобидными], то их следует избегать, как и брань.
173. Так называемые красивые слова (cala onomata) тоже способствуют прелести речи. Феофраст считает красивым слово, которое радует наше представление и слух или указывает на возвышенную мысль, заключенную в нем[44].
174. К выражениям, вызывающим приятные зрительные образы, относятся такие, как "розовоцветное" или "цветочного оттенка". Подобные слова приятно читать глазами, и они так же красивы при чтении вслух. Для слуха приятно звучит "Каллистрат" и "Анноон", где в первом случае сталкиваются два л, а во втором два н.
175. Да и вообще звук н по благозвучию своему привлекал аттических писателей, и они говорили Demosthenen и Socraten[45]. К словам, указывающим на возвышенную мысль, заключенную в них, относится такое слово, как, например, "древние", которое более возвышенно, чем "давнишние", и вызывает более почтения.
176. Сведущие в мусическом (moysicoi) называют одни слова гладкими (leion), другие - резкими (trachy), третьи - складными (eypages) а четвертые - громоздкими (onceron). "Гладкое" слово целиком или по большей части состоит из гласных, как, например, Aias[46]. А, например, слово bebrocen[47] - слово резкое, как и [выражаемое им] действие. "Складное" слово соединяет в себе и гладкость, и резкость, и в нем равно смешаны согласные и гласные.
177. Громоздкость заключается в трех [вещах]: растянутости (platos), долготе [звуков] (mecos) и способе образования (plasma). Рассмотрим как пример слово bronta, употребляемое вместо bronte[48]. Первый слог делает слово "резким", второй - долгим, так как сам он долог, а дорическая форма - растянутым, ведь дорийцы все слова произносят растянуто. Потому-то комедии и пишутся не на дорийском, а на отточенном аттическом диалекте. Аттический диалект отличает сжатость и общедоступность (demoticon), а потому он и пригоден для сценических шуток.
178. Однако не будем более отступать от темы. Из всех же перечисленных мною типов слов нужно выбирать лишь слова "гладкие", потому что в них есть некоторое изящество.
179. Изящным может быть соединение [слов]; нелегко рассмотреть все его виды, ибо никто из предшественников моих не говорил об этом. Так, попытаюсь сделать это, насколько буду в силах.
180. Часто получается приятно (hedone) и изящно, если мы соединяем слова, целиком или наполовину метрическим образом (ее metron), однако нужно, чтобы эта метричность при слитном чтении не бросалась в глаза, а проявлялась лишь при расчленении речи на части и рассмотрении каждой из частей.
181. Метрическая [речь] (metroeide) приятна (charis), и под ее очарование попадаешь незаметно. Это было излюбленным приемом перипатетиков, а также Платона, Ксенофонта и Геродота. Довольно часто он встречается и у Демосфена, однако Фукидид избегал применять его.
182. За примером можно обратиться к Дикеарху, Так, он говорит: "В Элею италийскую прибывший, он старый человек, уже на возрасте"[49]. Каждый колон здесь метрически закончен, однако это скрыто в связном ряду слов, что и придает речи немалую прелесть.
183. Однако Платон во многих случаях достигает изящества только благодаря ритму, который как бы растянут и равно лишен твердой определенности, так и долготы - ведь первая способствует простоте и мощи, а вторая - величию. Напротив, у Платона колоны как бы скользящие - и стих, и нестих (oyte emmetros oyte ametros), например, в рассуждении о музыке он говорит: "... nyn de elegomen"[50].
184. Или: "... minyridzon te cai geganomenos hypo tes odes diatelei ton bion holon"[51]
Или: "... to men proton, ei ti thymoeides eichen, hosper sideron emalaxen"[52].
[Из этих примеров] совершенно ясно видны изящество и музыкальность (odicon). А если переставить слова emalaxen hosper sideron или diatelei holon ton bion, то утратится в речи прелесть, которая именно в ритме, а не в смысле или словах.
185. Также говоря о музыкальных инструментах, он опять очень красиво складывает [фразу]: "lyra de soi leipetai cata polin"[53]. Здесь переставить слова cata polin leipetai - все равно, что спеть другую, мелодию. Далее он добавляет: "cai ay cat' agroys tois poimesin syrinx an tis eie"[54] -здесь протяженностью и долготой он очень красиво подражает звуку свирели. Это будет ясно каждому, кто переставит слова, как мы делали выше.
186. Итак, о том, как проявляется изящество в соединении слов, сказано достаточно, ибо вопрос этот труден. Так же уже говорилось и об изящном стиле вообще, обо всех случаях, где он проявляется и как получается.
Далее, как рядом с величественным стилем стоит выспренний, точно так же имеется искаженный вид и у стиля изящного. Я назову его обычным именем "безвкусный стиль" (cacodzelos). Подобно всем прочим стилям, и он проявляется в трех отношениях.
187. Прежде всего "безвкусным" может быть содержание, как, например, здесь: "Кентавр, оседлавший сам себя"[55], или когда некто, прослышав, что Александр собирается участвовать в скачках в Олимпии, воскликнул: "Александр, скачи по имени собственной матери"[56].
188. Далее, безвкусным может быть выбор слов, например, "улыбалась сладкоцветная роза". Здесь совсем неуместна и метафора "улыбалась", а, кроме того, человек с понятием не осмелился бы и в поэзии употребить такое словосочетание, как "сладкоцветная". То же можно сказать и о выражении "сосна подсвистывала легкому ветерку". О выборе слов я сказал достаточно.
189. Безвкусным будет анапестическое построение, подобное тем разбитым и непристойным размерам, какими являются в особенности со своей изнеженностью сотадеи: "scelas caymati calypson"[57], а также: "seion melien Peliada dexion cat' 6mon" вместо "seion Peliada melien cata dexion omon"[58].
Кажется, будто здесь произошло то же превращение, что и с мужчинами, ставшими женщинами, о чем рассказывает нам миф. Вот и все о "безвкусном" стиле.


[1] Софрон (V в. до н.э.) -автор комических сценок, дорийских мимов. Лисий, сын Кефала (V—IV ее. до н.э.) — уроженец Сиракуз, знаменитый оратор и логограф. В речах, которые он писал своему заказчику, стремился передать его характер, манеру говорить и настроение, чтобы воздействовать на судей.
Здесь фр. 1, р. 253 Muller (Oratores attici, fragmenta oratorum atticorum, grae-ce cum transl. ref. a C. Mullero, v. II. Parisiis, 1858). — 253л
[2] «Одиссея», VI 105 сл. (о богине Артемиде, с которой Одиссей сравнивает царевну Навсикаю); VI 108. — 259.
[3] «Одиссея», IX 369-370. Одиссей назвал себя киклоиу «Никто» (oytis). — 259.
[4] Ксенофонт. Анабасис, VI 1, Ъ. — 260.
[5] Гиппонакт из Эфеса (VI-V ее. до н.э. греческий поэт-ямбограф, известный своим остроумием и демократизмом, создатель так называемого холиямба, хромого ямба V -/V -/V -/V -/V -/- V, когда в ямбическом триметре последняя стопа заменяется трохеем (хореем) или спондеем ( ). — 260.
[6] Красота Эроса, бога любви, противопоставляется Эриниям, богиням мести, страшным старухам со змеями и бичами в руках и Гигантам, нижняя часть тела которых была змеиной. — 260.
[7] «Одиссея», XIX 518-519. Соловей по-гречески aedon (букв, «поющий»). В соловья была превращена дочь царя Пандарея из-за убийства своего сына Итила. — 260.
[8] Ксенофонт. Киропедия, XI 2, Ъ. — 260.
[9] Ксенофонт. Анабасис, III 1, 31. — 26/.
[10] Автор неизвестен. — 261.
[11] Ксенофонт. Анабасис, I 2, 27. — 261.
[12] Сафо, фр. 131 (перевод В. Вересаева). — 261.
[13] Сафо, фр. 120. — 262.
[14] Алкей, фр. 94 Diel = 39 Bergk. — 262.
[15] Фр. неизвестного автора, 126 Bergk = 963 Page. У Диля отсутствует. — 262.
[16] Аристотель, фр. 618, 1582 b 12, 14 Rose. — 262., J
[17] Автор неизвестен. — 262.
[18] Сафо, фр. 115. — 262.
[19] Софрон, фр. 32. — 263.
[20] Сафо, фр- 123. — 263.
[21] Автор неизвестен. — 263.
[22] Аристофан. Облака, 401. — 263.
[23] Фр. неизвестного автора, HI Bergk, р. 742. У Диля отсутствует. — 263.
[24] Софрон, фр. 52. — 263.
[25] Софрон, фр. 24. — 263.
[26] «Одиссея», IX 369. — 263.
[27] Аристофан. Облака, 149, 179. — 263.
[28] Билий — ритор или судья > который славился пустотой своих речей. Софрон, фр. 109. — 264.
[29] Менандр. Мессениянка, II фр. 268-273 Koerte (Menandri quae supersunt, ed. A. Koerte, t. I -II. Lipsiae, 1957-1959). — 264.
[30] См. выше, прим. 39. — 264.
[31] Ксенофонт. Анабасис, VII 3, 15 сл. — 264.
[32] Софрон, фр. 68, МО. — 264.
[33] Аристотель. История животных, IX 32, 619а 18. — 264.
[34] Автор неизвестен. — 264.
[35] Аристофан. Ахарняне, 86. — 265.
[36] Автор неизвестен. — 265.
[37] См. выше, прим. 132. — 265.
[38] См. выше, прим. 133. — 265.
[39] Ир — нищий в «Одиссее» (XVIII) Гомера. Терсит — самый безобразный из греков («Илиада», II). — 265.
[40] См. выше, прим. 140. — 265.
[41] См. выше, прим. 104. — 265.
[42] Кратет из Фив (IV ее. до н.э.) -кинический философ и писатель, ученик Диогена. — 265.
[43] Игра слов, основанная на созвучии имен: Ойней греч. Oineos и вино (oinos), Целей греч. Peleos и лужа (pelos). Ср. Афиней, IX 383 с- 266.
[44] Аристотель ссылается на ритора Ликимния, говорившего, что «красота слова заключается в самом звуке или в его назначении, точно так же и безобразие» («Риторика», III 2, 1405 b 6-8}. — 266.
[45] Вместо Demosthene Socrate (вин. пад. ед. ч.). — 2i5r7
[46] Аякс — сын Теламона, герой «Илиады» Гомера. — 266.
[47] «Пожрал». — 266.
[48] «Гром». Bronta — дорийская форма, bronte - ионийско-аттическая. — 266.
[49] Дикеарх (IV в. до н.э.) — философ-перипатетик, ученик Аристотеля. Автор истории Греции и, возможно, сочинений о мусических состязаниях. Здесь фр. 39 Wehrli. — 267.
[50] Платон. Государство, III 411а: «... о которых мы только что говорили». — 267.
[51] Там же: «... он проводит всю жизнь, то жалобно стеная, то радуясь под воздействием песнопений...» — 267.
[52] Там же, 411 b: «... если есть в нем яростный дух, он на первых порах смягчается, наподобие того как становится ковким железо...» — 267.
[53] Там же, 399 d: «У тебя остается лира... в городе». — 267.
[54] Там же: «В сельских местностях у пастухов были бы в ходу какие-нибудь свирели». — 267.
[55] Автор неизвестен. — 268.
[56] Автор неизвестен. Имя матери Александра Македонского — Олимпиада. — 268.
[57] Сотадов стих, см.: Дионисий Галикарнасский. О соединении слов, прим. 23.
Здесь фр. 6: «Иссушенный жаром, закройся». — 268.
[58] «Ясень свой пелионский на правом плече колебал он» («Илиада», XXII 133 об Ахилле).
Деметрий видия безвкусицу уже в перестановке слов Сотадом (фр. 4) «ясень пелионский» вместо «пелионский ясень». Однако в русском переводе первый вариант лучше укладывается в гекзаметр. — 268.