XIX. О преступном посольстве

Переводчик: 

ВВЕДЕНИЕ ЛИБАНИЯ
(1) Эсхин был афинянин, сын Атромета и Главкофеи, которые оба, как утверждает Демосфен, были низкого происхождения - именно, отец, по его словам, жил тем, что учил грамоте, а мать исполняла очистительные обряды и совершала некоторые мелкие таинства. Передают также, что и сам Эсхин был сначала трагическим актером, а затем государственным секретарем, - это была незначительная должность. (2) Однако позднее он сделался одним из политических ораторов и участвовал в посольстве к Филиппу относительно мира. Дело в том, что афиняне во время войны с Филиппом из-за Амфиполя несли много тяжелых потерь, не достигая ни в чем значительного успеха, и потому согласились отправить послов к Филиппу для переговоров о мире. И вот они отправили в качестве послов десятерых лиц, в том числе Эсхина и Демосфена. После того, как Филипп принял предложенные условия, они же отправились в качестве послов еще вторично для того, чтобы состоялось принесение присяги относительно мира. (3) Так вот по этому поводу Демосфен и обвиняет Эсхина в трех преступлениях: в том, что он поддержал Филократа, когда тот внес письменное предложение о заключении позорного и невыгодного мира; в том, что он допустил проволочку, вследствие которой была потеряна Фракия; в том, что он дал ложные сведения афинянам и этим самым погубил фокидян, - а именно, он, по словам Демосфена, "заявил, будто Филипп не собирается уничтожить фокидян, и вы, поверив этому, не оказали помощи этим людям". Демосфен утверждает, что Эсхин совершил эти преступления за взятку, получив подарки. (4) Постановка вопроса здесь относится к наличию поступка и является "предположительной"[1]. Начало вражды, как говорят, идет из-за друга Демосфена Тимарха[2], которого лишил гражданской чести Эсхин, обвинив его в позорном образе жизни, так как он будто бы, обладая красивой наружностью, ходил к птичнику Питталаку под предлогом того, чтобы смотреть птичьи бои[3], а на самом деле занимался развратом, обольщаемый сам и обольщая других.
ДРУГОЕ ВВЕДЕНИЕ
(1) Между Филиппом и афинянами велась продолжительная война с тех пор, как он вопреки договору с ними взял у олинфян Амфиполь, город, принадлежавший ранее афинскому государству. Этот город находился под властью олинфян в то время, когда они, как и другие союзники, отложились от афинян. В это же время происходила и другая война - у фокидян с фессалийцами и фиванцами: с фессалийцами - из-за святилища в Пифб, с фиванцами - из-за Орхомена и Коронеи. Из истории ведь известно, что у последних фокидяне отняли эти два соседних с ними города, а фессалийцев отстранили от участия в амфиктионии, поскольку дельфийское святилище расположено посредине Фокиды. (2) Так как война между афинянами и Филиппом продолжалась много времени, обе стороны были готовы, наконец, заключить мир, но ни та, ни другая не считала для себя приличным выступать первой с таким предложением. Были в это время трагические актеры Аристодем и Неоптолем. Занимаясь этим искусством, они имели право свободно выезжать, куда пожелают, хотя бы даже в неприятельскую страну. Так вот они, отправившись в Македонию, показали там свое искусство, и Филипп так благосклонно принял их, что помимо обычной оплаты он наградил их из собственных средств. А узнав, что фокидяне, фессалийцы и фиванцы собираются отправить к нему послов, он решил обмануть афинян. Филипп воспользовался этим, как предлогом, и, провожая Аристодема и Неоптолема, говорил им: "я - друг афинянам". (3) Случилось и еще одно обстоятельство такого же рода: один афинянин - Фринон, отправившись на Олимпийские игры то ли на состязания, то ли просто в качестве зрителя был захвачен какими-то воинами Филиппа в пору священного месяца[4], и у него было отнято все, что было с ним. Вернувшись в Афины, он стал убеждать афинян, чтобы они избрали его послом и чтобы он таким образом, отправившись к Филиппу, мог получить отнятое. Афиняне согласились и избрали его и вместе с ним Ктесифонта. Когда эти послы прибыли в Македонию, Филипп принял их настолько любезно, что не только вернул Фринону отнятое у него воинами, но и прибавил еще вознаграждение от себя и даже извинялся за своих воинов, которые, вероятно, не знали того, что шел священный месяц. Он одинаково повторил и им: "я - друг афинянам". И эти лица, вернувшись в Аттику, сообщили афинянам то же, что и первые. (4) Афиняне, услыхав это, хотели узнать, действительно ли Филипп думает заключить мир. И вот они избрали десятерых лиц в качестве послов. Это были Ктесифонт, Аристодем, Иатрокл, Кимон, Навсикл, Деркил, Фринон, Филократ, Эсхин и Демосфен. Они отправили их в Македонию с тем, чтобы они узнали, действительно ли Филипп хочет заключить мир, и, если это верно, чтобы привезли от него послов для принятия присяги. (5) И вот эти десять послов, в числе которых был и Демосфен, вернувшись из поездки, привезли от Филиппа троих послов - Антипатра, Пармениона и Еврилоха, которые должны были принять присягу. Но пока союзникам афинян посылались приглашения, чтобы дать присягу, время проходило. Тогда Демосфен, понимая стремление Филиппа при каждом случае постоянно подчинять себе и притеснять других, советовал афинянам поскорее принести присягу, даже не дожидаясь прибытия Керсоблепта. Он говорил, что Керсоблепт может принести присягу тогда, когда мы отправимся во Фракию. (6) Надо однако иметь в виду, что Демосфен отправился во второе посольство по следующей причине. Во время первого посольства он нашел в Македонии в числе пленников некоторых из афинян и обещал внести за них выкуп из собственных средств и освободить их, но не мог этого сделать иначе, как в качестве посла. (7) Он предлагал также, чтобы посольство для скорости путешествия ехало морем и, узнав, где будет находиться Филипп, сейчас же направилось туда и там приняло у него присягу. Однако послы, не послушавшись его, отправились сухим путем и, прибыв в Македонию, просидели там целых три месяца, пока не вернулся Филипп, покорив уже многие принадлежавшие афинянам крепости, а вместе с ними и Керсоблепта. И даже по прибытии он не сразу принес им присягу, а продержал их до тех пор, пока не подготовил похода на фокидян, несмотря на то, что фокидяне отправили к нему послов относительно окончания войны. И вот, когда он выступил против фокидян, он вместо того, чтобы принести присягу в храме, принес ее в гостинице и притом в таких словах: "Я заключаю мир с афинянами и их союзниками, за исключением галейцев[5] и фокидян". Он ссылался на то, что галейцы были врагами его друзей - фарсальцев. "А с фокидянами я не заключаю мира по той причине, что они совершили кощунство по отношению к святилищу". (8) Итак, когда второе "посольство вернулось в Аттику, Демосфен стал спорить, говоря, что не может согласиться с решением Филиппа. Но Эсхин возражал, что Филипп говорил это только для виду: "мне же на ухо он шепнул: оговорку относительно галейцев и фокидян я внес для того, чтобы фиванцы не догадались и не успели принять мер предосторожности: когда я приду в их страну, я погублю их, а этих я спасу". (9) Афиняне, поверив Эсхину, постановили отправить третье посольство, желая убедиться, будет ли Филипп действительно поступать так, как говорил Эсхин. При этом Демосфен клятвенно заявил об отказе участвовать, как в посольстве, так и во всем этом деле - все равно, хорошо или плохо кончится это посольство. Тогда Эсхин, побоявшись, чтобы Демосфен, если будет оставаться дома, не убедил народ послать помощь фокидянам, притворился, как говорит Демосфен, больным. Брат его Эвном[6] пришел даже с врачом, клянясь, что действительно Эсхин болен. Тогда народ избрал послом вместо него самого Евнома. Так эти послы отбыли; но, когда, достигнув Эвбеи, они услыхали, что Филипп покорил фокидян, им пришлось с позором вернуться назад. Когда же это третье посольство возвратилось в Аттику, Эсхин, "сам себя избрав послом", как говорит Демосфен, отправился к Филиппу.
(10) Надо иметь в виду, что по возвращении каждый из послов должен был представлять отчет. Первое посольство сдало отчет так хорошо, что Демосфен внес предложение пригласить их на завтрак. Тогда было в обычае приглашать послов, хорошо исполнивших свои обязанности, на общественный завтрак. Некоторые высказывают однако недоумение, зачем же Демосфен, если он знал о их предательстве, предложил пригласить их на общественный завтрак. На это мы отвечаем, что только после этого завтрака он распознал их цели. Но из всех участников второго посольства лишь один Демосфен сдал отчет. Когда же Эсхину предстояло давать отчет, в это время с обвинениями против него выступили Тимарх и Демосфен. Тогда Эсхин потребовал, чтобы было произведено расследование[7], и в итоге расследования показал, что Тимарх занимался развратом, и на этом основании его устранили, так как был закон, запрещавший развратнику заниматься политическими делами. (11) Тогда выступил со своим обвинением Демосфен. Некоторые спрашивают: как же он упоминает о третьем посольстве? Мы объясняем это тем, что он выступал с обвинительной речью спустя три года после внесения жалобы. Именно, после возвращения второго посольства, когда афиняне узнали о гибели фокидян, они стали свозить пожитки из деревень[8] и находились в большой тревоге, и только спустя три года после этого Демосфен выступил с обвинением против Эсхина. Он обвинял его в двух преступлениях - в том, что он погубил фокидян, и в том, что был подкуплен. Разумеется, главным тут было обвинение в том, что из-за него погибли фокидяне. Но в связи с этим всплыл и другой вопрос, - что Эсхин решился на это ради денег, что может служить подтверждением первому обвинению - относительно фокидян. (12) Есть данные, свидетельствующие о том, что все было давно подстроено и подготовлено, и Демосфен пользуется этими данными, чтобы разоблачить "краски" доказательств[9] Эсхина, когда тот прибегает к ссылкам на незнание и рассчитывает на снисхождение. Одни из этих доказательств Демосфен берет из сделанных Эсхином упущений, другие из его образа действий. Так, Эсхин поддержал Филократа, когда тот предложил заключить мир без участия фокидян. Он не принял присяги от фессалийцев, бывших в союзе с Филиппом, а они не пошли бы вместе с ним походом на фокидян, если бы уже принесли присягу. Он дал время Филиппу подготовиться к походу на фокидян, - он нарочно тянул дело, тратя попусту время, чтобы афинский народ не зашел с моря и не запер Пилы. По возвращении он нарочно обманул государство, обнадежив его двойным расчетом: во-первых, что погибнут фиванцы, во-вторых, что фокидяне останутся целы; а вследствие этого не было возможности своевременно принять какого-нибудь правильного решения в пользу фокидян. Он сказал, что Филиппу надо верить и что он обещал нашему государству пощадить их. (13) Таковы основания первого обвинения. А вот доказательства второго - относительно продажности; тут показывается, что Эсхин получил деньги. Также и эти доказательства выводятся частью из его упущений, частью из его личных действий. У него нет ненависти к Филиппу, хотя он и говорит, что был обманут им. Он поддержал притязания Филиппа на то, чтобы сделаться амфиктионом, когда амфиктионы прислали посольство относительно него. Он всегда выступает заодно с Филократом, получившим деньги. Вызванный в качестве свидетеля, когда Гиперид привлек Филократа к суду через исангелию[10], он, хоть и явился, ни слова не сказал. Выбранный послом к Филиппу в Фокиду, он, несмотря на все свои обещания, отговорился болезнью. После же поражения фокидян, несмотря на прежний отказ под присягой, он отправился туда, никем не избранный, между тем как в данное время ему следовало остеречься. Таковы основания второго обвинения. Из приведенных доказательств самым сильным, на которое Демосфен более всего и напирает, является заверение Эсхина и обещание относительно фиванцев и фокидян.
"Подкладка"[11] настоящей речи - "предположительная", так как Эсхин не только не соглашается с обвинениями, но отрицает их полностью. Данный вид "постановки вопроса" некоторые считают простым, хотя, как это и бывает в действительности, здесь соединилось многообразное содержание; другие, наоборот, считают его составным, имея в виду два обвинения: одно - относительно фокидян, другое - относительно Фракии. Менандр[12] же называет его "привходящим"[13]. Вступление исходит из стремления опорочить противника. Представляя, будто Эсхин повержен в страх и прибегает к просьбам, Демосфен показывает его неуверенность в своей правоте. А вместе с тем он, вероятно, рассчитывает на то, чтобы вызвать столкновение, опорочивая противника и его защитников, например Евбула[14] и его сторонников. Дело в том, что Евбул постоянно воевал с Демосфеном со времени обвинения Аристарха[15], как нам известно из речи "Против Мидия".
РЕЧЬ
(1) Какое возбуждение, граждане афинские, и какая борьба поднялась вокруг настоящего процесса, это, я думаю, почти все вы заметили, как только что сейчас, во время вашей жеребьевки[16] вы уже видели людей, беспокоивших вас и обращавшихся к вам с ходатайствами. Но я буду просить вас всех, - хотя на это вправе рассчитывать всякий и без просьбы, - не ставить ни личные чувства, ни отдельного человека[17] выше, чем справедливость и присягу, которую каждый из вас принес, вступая в это место. Вы ведь, конечно, должны понимать, что этого требует и ваше личное благо, и благо всего государства; между тем ходатайства и хлопоты приглашенных лиц[18] преследуют частные выгоды, законы же собрали вас сюда именно для того, чтобы не допускать этого, а вовсе не затем, чтобы предоставлять выгоды преступникам. (2) И вот все вообще люди, которые честно исполняют общественные обязанности, всегда бывают готовы, я вижу, даже после того, как сдадут отчет, снова представлять его; но совсем не так ведет себя этот вот находящийся перед вами Эсхин. Прежде, чем предстать перед вами на суд и дать отчет в своих действиях, он устранил одного из людей, выступавших с требованием отчетности[19], другим же угрожает, обращаясь туда и сюда, и вводит таким образом в государстве самый ужасный и пагубный порядок. Действительно, если человек, исполнявший какие-нибудь общественные обязанности и имевший что-нибудь под своим управлением, будет запугивать людей и вопреки справедливости устраивать так, чтобы никто не выступал против него обвинителем, тогда вы совершенно утратите всякое значение.
(3) Конечно, насчет того, что мне удастся уличить этого человека во многих ужасных преступлениях, за которые он заслуживает высшего наказания, в этом я не сомневаюсь и твердо уверен. Однако, хоть я и держусь такого взгляда, я скажу вам и не скрою, чего я при этом опасаюсь, так как, по моему мнению, во всех происходящих у вас процессах, граждане афинские, время их имеет не меньше значения, чем самые дела, и я боюсь, не забыли ли вы некоторых событий из-за большого промежутка времени, прошедшего после посольства, и не примирились ли с нанесенными вам обидами. (4) Ну, а как же, по моему мнению, вы все-таки могли бы при этих условиях найти вот теперь справедливое решение и вынести соответствующий приговор? На это я вам отвечу так: если продумаете сами про себя, граждане судьи, и представите себе, по каким делам государству надлежит получить отчет от посла. Это, во-первых, относительно сообщенных им сведений; во-вторых, относительно решений, к которым он вас склонил; в-третьих, относительно тех поручений, которые вы ему дали; затем, относительно сроков, а во всех вообще этих делах еще и о том, бескорыстно ли все это выполнено, или за взятки. (5) Почему же по этим именно вопросам? - Потому, что от сообщенных сведений зависят ваши решения о делах; если сведения бывают достоверны, то и решения у вас принимаются надлежащие, а если сведения не таковы, то и решения неудачны. А советы вы считаете особенно верными тогда, когда они идут от послов, так как полагаете, что слышите их от людей, знающих те дела, по которым они были посланы. Следовательно, справедливость требует того, чтобы на посла не могло падать обвинение ни в каком дурном или вредном для вас совете. (6) Да, конечно, и все то, о чем вы поручали ему заявить или похлопотать и что определенно постановили сделать, у него должно быть выполнено. Так ведь! А почему относительно сроков? - Потому, что часто, граждане афинские, благоприятные условия для многих и притом важных дел быстро проходят, и, если кто-нибудь их сознательно упустит и предаст врагам, потом уже никакими средствами не будет в состоянии спасти. (7) А вот насчет бескорыстия или корыстности, - я уверен, все вы скажете, что наживаться за счет того, от чего терпит вред государство, - это ужасно и заслуживает глубокого негодования. Правда, законодатель не определил этого точно, а просто запретил вообще брать взятки из того соображения, как мне кажется, что, кто однажды получил подарок и польстился на деньги, тот не может уж правильно судить и о пользе государства. (8) Таким образом, если я разоблачу и ясно покажу, что этот вот Эсхин и в своих собственных сообщениях не сказал ни слова правды и не дал народу услыхать истину от меня, что все поданные им советы прямо противоречили пользе государства, что ничего из ваших поручений он не выполнил во время посольства, что потратил попусту время, вследствие чего были упущены государством благоприятные условия многих важных действий, и что за все это он получил подарки и жалование вместе с Филократом, - тогда осудите его и подвергните наказанию, достойному этих преступлений; если же я не сумею доказать этого или не все докажу, - меня считайте плохим гражданином, а его оправдайте.
(9) Хотя в моем распоряжении, кроме этих, есть еще и другие настолько важные обвинения, граждане афинские, что после них не найдется ни одного человека, который бы, естественно, не возненавидел Эсхина, все-таки, прежде чем говорить обо всем намеченном, я хочу напомнить вам, - у большинства из вас, я уверен, все это еще в памяти, - какого направления в политических делах держался Эсхин с самого начала и с какими речами считал он нужным выступать тогда перед народом против Филиппа: вам и будет тогда понятно, что его первоначальные действия и речи лучше всего изобличат его в получении взяток. (10) Так вот, он был первым из афинян, как он тогда утверждал в своих выступлениях перед народом, кто заметил, что Филипп имеет преступные замыслы против греков и подкупает некоторых из руководящих лиц в Аркадии. Это он будто бы, имея Исхандра, сына Неоптолема, в качестве девтерагониста[20], обращался к Совету, обращался затем и к Народу по этому вопросу и убедил вас отправить во все стороны послов с тем, чтобы пригласить сюда представителей на совещание относительно войны с Филиппом, (11) а после этого он же, возвратившись из Аркадии, передавал те прекрасные длинные речи, которые он будто бы произносил в вашу пользу в Собрании десяти тысяч в Мегалополе[21] в ответ Гиерониму, выступавшему за Филиппа; это он тогда подробно объяснял, какой вред наносят всей Греции, а не только своим собственным государствам, взяточники, которые получают подарки и деньги от Филиппа. (12) Вот какое направление проводил он тогда в политике и выставлял себя напоказ с этой стороны. Когда же вы согласились отправить к Филиппу послов относительно мира по настоянию Аристодема, Неоптолема, Ктесифонта[22] и прочих, не приносивших оттуда в своих сообщениях ни слова правды, тогда в состав этого посольства вошел и он, как один из таких людей, которые никогда бы не продали вашего дела и которые никогда не доверяли Филиппу, но могли бы следить за остальными. Действительно, под влиянием прежних его речей и высказанной им ненависти к Филиппу у вас у всех, естественно, было о нем такое мнение. (13) И вот после этого он, подойдя ко мне, предлагал участвовать в посольстве совместно с ним и настоятельно убеждал нам обоим вместе наблюдать за этим гнусным и бессовестным, - за Филократом[23]. До времени нашего возвращения сюда из первого посольства мне, по крайней мере, граждане афинские, не удавалось заметить, чтобы он был подкуплен и продал себя. Действительно, помимо всего, что он прежде говорил, как я уже упоминал, на первом же из тех заседаний Народного собрания[24], на которых вы обсуждали вопрос о мире, он, поднявшись, выступил с речью; начало ее я постараюсь вам напомнить и притом, думаю, такими же точно словами, как он тогда говорил перед вами. (14) "Как бы долго, граждане афинские, - так говорил он, - Филократ ни обдумывал способа, чтобы вернее всего помешать заключению мира, он никогда, мне кажется, не нашел бы к этому лучшего средства, чем внося такое предложение. Я же лично мира в таком виде никогда бы не посоветовал государству заключать, пока будет оставаться хоть один из афинян; однако мир заключить, по-моему, нужно". Вот в таком приблизительно роде коротко и сдержанно говорил тогда он. (15) Это он сказал на первом заседании, и это слышали вы все. На следующий день[25], когда должен был утверждаться мирный договор, я стал поддерживать решение союзников и принимал все меры к тому, чтобы мир был равным и справедливым, да и вы соглашались с ним и не хотели слышать даже голоса презренного Филократа. Но тогда поднялся и заговорил он, причем на этот раз стал поддерживать Филократа, (16) высказывая такие взгляды, - о Зевс и все боги! - за какие заслуживал много раз смерти, - что вам будто бы нет надобности ни помнить о предках, ни допускать ораторам говорить о трофеях и о морских боях и что он внесет и представит в письменном виде закон, запрещающий вам подавать помощь кому бы то ни было из греков, кто сам прежде не будет помогать вам[26]. И он, мерзкий и бесстыдный, осмеливался это говорить в присутствии слушавших его послов[27], которых вы пригласили от греческих государств по его же совету, когда он еще не продал себя.
(17) Так вот о том, каким образом он, граждане афинские, протянул понапрасну время и испортил все дела государства, когда вы избрали его вторично для принятия присяги, и какие возникли у меня с ним враждебные отношения из-за того, что я хотел ему мешать, - об этом вы услышите сейчас. Но вот мы вернулись обратно из этого посольства, имевшего целью принятие присяги, - того самого посольства, по которому отчет и рассматривается сейчас, - вернулись, не добившись вообще ничего ни в мелочах, ни в крупных вопросах из того, о чем было говорено и чего ожидали в то время, когда вы вели переговоры о мире; но мы еще были обмануты во всех отношениях, причем эти люди опять-таки действовали не так, как следовало, и исполняли посольские обязанности вопреки требованиям вашей псефисмы. По этой причине мы и обратились тогда в Совет. И то, о чем я собираюсь говорить, известно многим, так как помещение Совета было переполнено частными людьми. (18) Я тогда выступил и изложил Совету все, как было, причем указал на виновность этих людей и перечислил все их дела, начиная с тех первых надежд, которые посулили вам Ктесифонт и Аристодем в своих докладах, а затем речи, с которыми выступал он в то время, когда у вас шли переговоры о мире, и то, до какого состояния они довели государство; я советовал также не оставлять без внимания и остальных дел, именно о фокидянах и Пилах, чтобы не попасть снова в то же положение и, цепляясь то за одни надежды и обещания, то за другие, не поставить государство в крайне опасное положение. И мне удалось убедить в этом Совет. (19) Когда же собралось Народное собрание и надо было говорить перед вами, вот этот самый Эсхин выступил первым из всех нас (во имя Зевса и всех богов, постарайтесь вместе со мной припоминать, правду ли буду я говорить: ведь это именно испортило и погубило все положение нашего государства в целом). Он не только не стал вовсе докладывать о каких-нибудь действиях посольства или подробно рассказывать о том, что говорилось в Совете, - хотя бы о том, возражал ли он мне, доказывая, что я говорил неправду, - но он наговорил таких речей и наобещал столько всяких благ, что в конце концов увлек всех вас. (20) Именно, он рассказал, будто перед тем, как прийти сюда, он убедил Филиппа согласиться на все полезные нашему государству меры, как в делах между амфиктионами, так и во всем остальном. При этом он подробно передал вам длинную речь, которую будто бы произнес перед Филиппом против фиванцев; он докладывал вам сущность ее и высчитывал, что благодаря его действиям в качестве посла вы через два-три дня, оставаясь дома, не отправляясь никуда в поход и не принимая на себя никаких хлопот, услышите, что Фивы сами по себе, особо от всей остальной Беотии, осаждены, (21) что Феспии и Платеи заселяются[28] и что в пользу бога взыскиваются деньги не с фокидян, а с фиванцев, которые приняли было решение захватить святилище. Он сам, по его словам, доказывал Филиппу, что те, которые замыслили нечестие, повинны нисколько не менее, чем те, которые совершили его своими руками[29], и что ввиду этого фиванцы объявили через глашатая денежную награду за его голову. (22) Он будто бы слышал также, что и некоторые из эвбейцев напуганы и встревожены установившейся близостью Филиппа с нашим государством, так как "для нас, граждане послы, - говорили будто бы они, - не осталось тайной, на каких условиях вы заключили мир с Филиппом, и нам не безызвестно, что вы отдали ему Амфиполь, а Филипп со своей стороны согласился отдать вам Эвбею". Эсхин говорил далее, что у него подготовлено и еще кое-что другое, но что пока он не хочет говорить об этом, так как сейчас некоторые из членов посольства питают к нему зависть. Он подразумевал Ороп[30] и на него намекал этими словами. (23) Естественно, что благодаря таким речам Эсхин имел большой успех и, показав себя и отличным оратором, и замечательным человеком, сошел с большим торжеством с трибуны. Тогда встал я и заявил, что мне ничего этого не известно, и со своей стороны я пытался говорить о некоторых вещах, о которых докладывал уже Совету. Но тут подскочили ко мне вот он и Филократ, этот с одной стороны, тот с другой, стали кричать, перебивать и, наконец, поднимать на смех[31]. А вы смеялись и не хотели ни слушать, ни верить ничему, кроме того, что сообщил вам он. (24) И, клянусь богами, мне кажется, что с вашей стороны это было вполне естественно: конечно, кто бы, ожидая для себя столько важных преимуществ, мог допустить, чтобы кто-нибудь или доказывал вам неосуществимость этих расчетов, или осуждал их действия? Да, конечно, в то время, я думаю, все остальное отошло на второе место в сравнении с зародившимися ожиданиями и надеждами, всякие возражения представлялись пустой помехой и клеветой; зато вот их действия казались удивительно важными и полезными для государства.
(25) Так вот, для чего же я напомнил вам сейчас об этом и зачем рассказал вам об этих речах в первую очередь? - Во-первых и главным образом, граждане афинские, затем, чтобы никто из вас, когда будет слышать какие-нибудь мои рассуждения по поводу случившегося и находить их ужасными и преувеличенными, не удивлялся и не говорил: "Так что же ты тогда немедленно не говорил и не объяснял этого нам?" (26) Но вы попомните обещания этих людей, которые они давали при каждом удобном случае, чтобы отнять у остальных возможность возражения; попомните еще и это прекрасное его обещание, и тогда вам будет понятно, что, помимо всего прочего, этот человек совершил преступление против вас и тогда, когда помешал вам узнать истину немедленно и своевременно, обманывая вас надеждами, наглыми обманами и обещаниями. (27) Итак, вот - первое, ради чего главным образом, как я уж и сказал, я стал подробно излагать вам эти дела. А какова вторая причина, ничуть не менее важная, чем первая? - Да, я хочу, чтобы вы припомнили сначала направление его политической деятельности за время, когда он еще не был подкуплен, - настолько настороженным и недоверчивым было оно по отношению к Филиппу, - и затем внимательнее пригляделись к установившемуся вдруг после этого доверию и дружбе; (28) тогда, если действительно сбылось все то, о чем докладывал вам он, и если сделанное им действительно имело благоприятный исход, вы убедитесь, что дела велись по правде и на пользу для государства; если же все произошло совершенно не так, как говорил он, и к тому же приносит нашему государству большой позор и великие опасности, вы будете знать, что причиной происшедшей с ним перемены было его корыстолюбие, так как за деньги он продал правду.
(29) Теперь, поскольку мне пришлось заговорить об этих делах, я в первую очередь хочу рассказать о том, каким образом они выхватили у вас из рук дела с фокидянами. Но пусть никто из вас, граждане судьи, если увидит всю важность предмета, не подумает, что мои обвинения и приписываемые мною этому человеку злодеяния слишком велики в сравнении со сложившимся о нем представлением, но, смотрите на дело так, что, кого бы вы ни поставили на это место и кому бы ни дали полномочий в наступивших обстоятельствах, всякий такой человек причинил бы такие же несчастья, как и он, если бы только пожелал, подобно ему, нанявшись на службу, обманывать и морочить вас. (30) Действительно, если в общественных делах вы часто пользуетесь услугами людей незначительных, то это не значит, чтобы были незначительны также и дела, которые почетно возлагаются на наше государство остальными людьми. Ничуть не бывало! Так вот, хотя фокидян погубил, конечно, Филипп, но поспособствовали ему вот они. Стало быть, надо сосредоточить внимание именно на том, эти ли люди умышленно погубили и расстроили все зависевшие от посольства меры по спасению фокидян, а не на том, он ли один сам по себе погубил фокидян. Каким же образом?
(31) Но дай-ка[32] мне пробулевму, которую Совет принял по моему докладу, и свидетельское показание человека, внесшего тогда об этом письменное предложение; для вас и будет тогда очевидно, что, если я теперь отстраняюсь от создавшегося положения, я тогда не молчал, но тотчас же выступал с обвинением и тогда уже предусматривал последствия; однако Совет, которому никто не помешал выслушать от меня правду, не дал одобрительного отзыва им и не нашел нужным пригласить их в Пританей[33]. А такого положения, как может подтвердить любой человек, не бывало еще никогда ни с кем из послов с тех пор, как существует наше государство, даже с Тимагором, которого народ приговорил к смертной казни[34]. Это случилось только с ними.
(32) Прочитай им сначала свидетельское показание, а потом пробулевму.
(Свидетельское показание. Пробулевма)
Тут нет ни похвального отзыва, ни приглашения послов от имени Совета в Пританей. Если, по его мнению, это есть, пускай он покажет и представит подтверждение, и я тогда сойду с трибуны. Но этого нет. Таким образом, если мы все одинаково исполняли обязанности послов, тогда справедливо Совет не дал никому одобрительного отзыва, так как ужасны тут действия всех. Если же некоторые из нас действовали честно, тогда как другие нечестно, в таком случае, естественно, должно быть, по вине негодных пришлось порядочным разделить с ними это бесчестие. (33) По какому же признаку вы все легко узнаете, кто этот негодяй? Припомните сами про себя, кто с самого начала разоблачал эти действия. Ясно, что если виновному вполне достаточно было молчать и, отделавшись в данное время, уклоняться и в дальнейшем от представления отчета за совершенные им дела, то человеку, не знавшему за собой ничего худого, наоборот, представлялось ужасным подать своим молчанием повод к тому, чтобы прослыть за соучастника в страшных и гнусных делах. Что касается меня, то я с самого начала выступал обвинителем против них, из них же - никто против меня.
(34) Так вот Совет составил такую пробулевму. Затем, происходило заседание Народного собрания, а Филипп находился уже в Пилах[35]... Да, это было первое из всех преступлений, когда Филиппу поручили руководство этими делами[36], и вместо того, чтобы сначала выслушать сообщение о событиях, а потом обсудить их и после этого исполнять принятое решение, вам пришлось слушать о делах тогда, когда Филипп был уже на месте, и когда, конечно, не легко было даже сказать, что тут делать. (35) Кроме того, никто не прочитал народу этой пробулевмы, и народ не выслушал ее, а этот человек, поднявшись, выступил с речью, о которой я только что рассказывал вам[37], - о множестве важных преимуществ, которые он, будто бы, выговорил у Филиппа, прежде чем вернуться сюда, и о том, как по этой причине фиванцы якобы назначили денежную награду за его голову. Ввиду всего этого вы, хотя на первых порах и потрясенные приходом Филиппа и возмущенные тем, что эти люди не предупредили вас заранее, все-таки проявили большую, чем бы то ни было, снисходительность и в расчете на исполнение всего, что вам самим было желательно, не захотели ни звука слышать ни от меня, ни от кого-либо другого. (36) И только после этого стали читать письмо Филиппа, которое написал для него Эсхин, оставшись с ним наедине после нашего отъезда[38]: это - прямо и откровенно написанное оправдание всех преступлений этих людей. Тут значится и то, будто бы именно он, т.е. Филипп, помешал послам, когда они хотели отправиться в отдельные государства и принимать от них присягу[39], и то, будто бы он задержал их с целью, чтобы они помогли ему добиться примирения между галейцами и фарсальцами[40], словом, он все приписывал себе и принимал на себя ответственность за их преступления. (37) Но ни про фокидян и феспийцев, ни про то, о чем сообщал вам этот человек, тут нет ни слова. И это было устроено таким именно образом не случайно. Но по всем делам, за которые вам следовало бы подвергнуть их наказанию, - именно, за то, что они не выполнили и не устроили ничего из данных вами им в псефисме распоряжений, - за все принимает на себя ответственность человек, которого вы, разумеется, не смогли бы никак покарать. (38) Зато о таких делах, в которых Филипп хотел обмануть и в которых хотел опередить наше государство, докладывал вам этот человек, так, чтобы впоследствии вы не могли даже ни в чем обвинить или пожаловаться на Филиппа, поскольку с его стороны никаких обещаний на этот счет не содержится ни в его письме, ни в каком-либо другом его заявлении. Так прочитай судьям самое письмо, которое написал этот человек, а послал тот. Обратите внимание, что оно имеет такой именно смысл, как я вам его разъяснил. Читай.
(Письмо)
(39) Слышите, граждане афинские, как прекрасно и благородно это письмо. Но ни про фокидян, ни про фиванцев, ни о чем-либо другом, что сообщал этот человек, тут ни гу-гу. Значит, в его письме нет ни слова правды. И вы сейчас это ясно увидите. Вот, например, галейцы, для примирения которых, по словам Филиппа, он задержал у себя послов, получили такое умиротворение, что оказались выгнанными со своих мест и город их разрушен до основания. Что же касается пленников, так этот человек, только и думающий, чем бы вам угодить, сам говорит, что никто[41] и не подумал об их выкупе. (40) Наоборот, перед вами, конечно, много раз всенародно засвидетельствовано, что именно ради них я поехал отсюда, захватив с собой талант денег, и сейчас это будет еще раз подтверждено. Ввиду этого, стараясь отнять у меня мою заслугу, Эсхин и убедил Филиппа прибавить в письме об этом. Тут вот что самое важное: в свое первое письмо, которое привезли мы, он внес такое замечание: "я писал бы вам точно, какие услуги я думаю оказать вам, если бы я был уверен, что вы заключите со мной еще и союз"; но когда был заключен союз, он, оказывается, уже не знает, чем бы мог нам угодить, не знает и того, что сам обещал: разумеется, он это знал, но ему нужно было обмануть нас. В доказательство того, что именно так он писал тогда, возьми-ка и прочитай из первого письма как раз об этом вот отсюда. Читай.
(Из письма)
(41) Итак, пока он еще не добился мира, он соглашался написать, какие услуги он предполагал оказать нашему государству при условии, если вместе с миром у него будет еще и союз. Когда же в его руках оказалось и то, и другое, тут он уж говорит, будто не знает, чем бы мог нам угодить, но что, если вы укажете, он сделает все, что только не будет нести для него позора или худой славы. К таким оговоркам прибегает он, оставляя себе отступление на случай, если вы заявите что-нибудь и согласитесь высказать свое пожелание.
(42) Вот это и еще многое другое можно было тогда тотчас же разоблачать и разъяснять вам, и недопустимо было предоставлять дела своему течению, если бы не скрыли от вас истину за разговорами о Феспиях и Платеях и о том, что фиванцы немедленно понесут наказание[42]. Между тем говорить об этих вещах было уместно, если нужно было, чтобы граждане послушали и поддались на обман; если же имелось в виду выполнение на деле, тогда полезно было молчать. Действительно, если дела были в таком положении, что фиванцы, даже узнав об этих намерениях, не могли ничего для себя добиться, тогда почему же дело осталось невыполненным? Если же оно остановилось вследствие того, что фиванцы обо всем проведали, кто же разгласил это? Разве не Эсхин? (43) Но нет! Он и не собирался, и не хотел, и даже не рассчитывал на это, так что нечего его и винить за разглашение; но ему нужно было такими разговорами обмануть вас и добиться того, чтобы вы не пожелали услыхать от меня истину, чтобы сами остались дома и чтобы была проведена такого рода псефисма, от которой должны были погибнуть фокидяне. Вот зачем тогда плелись эти хитрости и вот для чего говорились речи перед народом.
(44) И вот я слушал тогда, как он сулил вам такие большие и хорошие обещания, и я знал отлично, что он лжет..., а откуда я знал, я вам объясню: прежде всего - из того, что, когда Филипп должен был приносить присягу на соблюдение мира, фокидяне были представлены этими людьми, как не подходящие под условия мирного договора[43], о чем тогда, естественно, следовало бы молчать и вовсе не поднимать вопроса[44], раз дело шло об их спасении; затем, я заключаю еще и из того, что об этом заговорили не послы Филиппа и не письмом Филиппа, а именно он. (45) Так вот, представляя себе эти соображения, я поднялся и, выступив, пытался возражать, но, так как вы не хотели слушать, я должен был замолчать, засвидетельствовав только одно (вспомните-ка об этом, ради Зевса и других богов!), что этих вещей я совершенно не знаю и что не принимал в них участия, и еще прибавил даже, что и не рассчитываю на их выполнение[45]. Когда вы выразили неудовольствие при словах, что "я даже и не рассчитываю на их выполнение", я ответил: "пусть, граждане афинские, если какое-нибудь из этих обещаний сбудется, вы наградите похвалами, почестями и венками этих людей, а меня оставите без них; но зато, если случится что-нибудь противоположное, пусть на них и падет ваш гнев; я же остаюсь в стороне". (46) Тут этот вот Эсхин перебил меня и сказал: "нет, нет, не зарекайся сейчас, но зато и тогда не вздумай приписывать успеха себе". - "Да, конечно, клянусь Зевсом, - отвечал тут я, - иначе это будет уж моя вина". Тогда поднялся Филократ и сказал с большой наглостью: "Нет, ничего удивительного, граждане афинские, в том, что мы с Демосфеном не сходимся во взглядах: ведь он пьет воду, а я вино". И вы тогда смеялись.
(47) Рассмотрите же ту псефисму, которую после этого написал и представил[46] Филократ. Если прослушать ее, все в ней как будто вполне хорошо. Но стоит только представить себе обстоятельства, при которых она была написана, а также и обещания, которые давал тогда этот человек, как станет вполне ясно, что действовать так, как они, значило бы не что иное, как предать фокидян Филиппу и фиванцам - недоставало только связать им руки за спиной. Читай эту псефисму.
(Псефисма)
(48) Вы видите, граждане афинские, каких похвал и каких благородных слов полна эта псефисма: тут и предложение, "чтобы был мир, одинаково как с Филиппом, так и с его потомками, а равным образом и союз", тут и предложение "воздать хвалу Филиппу за то, что он обещает удовлетворить справедливые требования". В действительности же Филипп не только ничего не обещал, но даже говорит, что не знает, чем бы мог вам угодить. (49) А говорил и давал обещания от его имени вот этот человек. Филократ же, воспользовавшись тем, что вы склонились на речи Эсхина, вносит в псефисму такое добавление: "А в случае, если фокидяне не будут выполнять того, что нужно, и откажутся передать святилище амфиктионам, народ афинский выступит против тех, кто будет препятствовать осуществлению этого требования". (50) Вот так, граждане афинские, когда вы оставались у себя дома и ни в какой поход не выступали, когда лакедемоняне ушли к себе[47], угадав обман, когда в составе амфиктионов не было никого, кроме фессалийцев и фиванцев, Филократ в самых благоприятных выражениях написал предложение о передаче святилища им, причем, хотя написал он, конечно, о передаче его амфиктионам, но какие это были амфиктионы? Там не было никого, кроме фиванцев и фессалийцев. Он не написал: "созвать амфиктионов", или "дождаться, пока они не соберутся", или "Проксену[48] пойти в Фокиду", или, наконец, "афинянам выступить", или вообще что-нибудь в этом роде. (51) Правда, и Филипп прислал два письма к вам с приглашением, но вовсе не с тем, чтобы вы выступали, - совсем нет! Ведь он никогда не стал бы приглашать вас, если бы не пропустил уже такое время, когда вы могли бы еще выступить; и меня он не стал бы задерживать, когда я хотел отплыть сюда[49]; да и Эсхину не поручал бы говорить такие речи, которые менее всего способны были побудить вас к выступлению. Нет, все это делалось для того, чтобы вы, воображая, будто он исполнит ваши пожелания, не вынесли какого-нибудь постановления против него, и чтобы фокидяне в расчетах на вашу поддержку не стали обороняться и оказывать сопротивление, но чтобы сдались сами, доведенные до полного отчаяния. Прочитай же судьям самые письма Филиппа.
(Письма)
(52) Таким образом эти письма действительно приглашают и даже, клянусь Зевсом, немедленно. Но будь в них хоть доля искренности, что другое следовало бы сделать этим людям, как не подтвердить со своей стороны о необходимости вам выступать, и разве они не должны были написать предложение Проксену, который, как им было известно, находился в тех местах, чтобы он немедленно шел на подмогу? Однако они, как оказывается, поступили совершенно наоборот. Это и понятно: они считались вовсе не с тем, что он писал, а с тем, что, как им было известно, он имел в виду, когда писал письмо; вот с чем согласовывали они свои действия, вот о чем со своей стороны хлопотали. (53) Вот тут, когда фокидяне узнали, что происходило у вас на заседании Народного собрания, когда затем получили и эту псефисму Филократа, когда узнали, с каким докладом и с какими обещаниями выступал этот человек, они поняли свою окончательную гибель. Смотрите сами, были у них некоторые люди, не верившие Филиппу, люди благоразумные; после этого и они вынуждены были верить ему. Почему? - Да они, конечно, понимали, что Филипп мог хоть десять раз обманывать их, но они не допускали мысли, чтобы послы афинян посмели обманывать афинян, и потому были убеждены, что, как этот человек докладывал вам, все так и есть на самом деле и что гибель угрожает фиванцам, а не им самим.
(54) Были еще и такие, которые считали нужным обороняться, во что бы то ни стало. Но и этих людей поколебало то обстоятельство, что Филипп будто бы согласился поддерживать их[50] и что, если они не выполнят требований, против них пойдете вы, тогда как именно от вас они рассчитывали получить помощь. А некоторые думали, что вы даже раскаиваетесь, заключивши мир с Филиппом. Однако им указали на то, что вы приняли условия мира, распространив их и на потомков, и таким образом во всех отношениях была потеряна надежда на помощь с вашей стороны. Вот почему те люди и включили все такие вопросы в одну псефисму. (55) В этом и состоит, по-моему, их самое большое преступление против вас. Разве не полнейший ужас, если они, внося письменное предложение о заключении мира со смертным человеком, имеющим силу лишь в известных условиях, навлекли на государство бессмертный позор и лишили наше государство не только всего вообще лучшего, но даже благодеяний судьбы, и если они проявили такую исключительную низость, что оскорбили не только ныне живущих афинян, но и всех, которые когда-либо впредь будут жить на свете? (56) Да, вы, конечно, никогда не допустили бы приписать к мирному договору этой прибавки: "и с потомками", если бы тогда не поверили обещаниям, которые надавал вам Эсхин. Поверили им и фокидяне, и это стало причиной их гибели. Действительно, ведь, стоило им только подчиниться Филиппу и добровольно отдать ему в руки свои города, как их и постигло как раз все обратное тому, что сообщал вам вот этот человек.
(57) А так как вам следует иметь полное представление о том, что именно при таких условиях и по вине именно этих людей все погибло, я сделаю вам расчет времени, когда происходило каждое из этих событий. Если же у кого-нибудь из них будут какие-нибудь возражения, пусть он встанет и скажет в мою воду[51]. Так вот заключение мира состоялось 19-го Элафеболиона[52], проездили же мы для принятия присяги целых три месяца[53], и в течение всего этого времени фокидяне оставались невредимы. (58) А сюда мы вернулись из посольства, имевшего целью принятия присяги, 13-го Скирофориона[54]. Филипп был уже в Пилах и обнадеживал фокидян своими обещаниями, которым те не давали никакой веры. Вот доказательство: ведь иначе они не пришли бы к вам сюда. Заседание же Народного собрания, на котором эти люди погубили все, сообщив вам одну ложь и обман, происходило вслед за тем 16-го скирофориона[55]. (59) Так я и считаю, что на пятый день после этого о происходившем у вас стало известно в Фоки-де: ведь послы фокидян присутствовали здесь и обязаны были узнать и то, что доложат вам эти люди, и то, что постановите вы. Итак предположим, что 20-го числа[56] фокидяне узнали о ходе дел у вас: именно, от 16-го это и есть пятый день, а далее идут 21, 22, 23-е[57]. Тут и было заключено перемирие, после чего все там пропало и наступил конец. (60). Откуда это видно? 27-го у вас было заседание Народного собрания в Пирее по вопросу о положении на верфях, и в это время пришел из Халкиды Деркил[58] и принес вам известие, что Филипп предоставил ведение всех дел фиванцам и что идет уже пятый день со времени, как состоялось перемирие. Итак, значит, 23, 24, 25, 26, 27-е: это последнее и есть как раз пятый день. Таким образом и сроками, и самыми их докладами, и письменными предложениями, словом, всеми данными подтверждается, что они действовали заодно с Филиппом и являются одинаково с ним виновниками гибели фокидян. (61) К тому же, так как ни один из городов в Фокиде не был взят осадой или приступом с помощью силы, но все были доведены до полной гибели заключением мира, все это является важнейшим доказательством того, что такая участь постигла их по вине этих именно людей, уверивших их, будто Филипп намерен их спасти: его ведь они достаточно знали. Дай-ка мне, пожалуйста, союзный договор с фокидянами и те постановления, на основании которых у них разрушили их стены, чтобы вы знали, какие отношения были у них с вами и что с ними произошло по вине этих богоненавистных. Читай.
(Союз фокидян и афинян)
(62) Таким образом с нашей стороны было вот что: дружба, союз и помощь; а теперь послушайте, что случилось с ними на самом деле вследствие того, что именно он помешал вам оказать им помощь. Читай.
(Договор Филиппа и фокидян)
Вы слышите, граждане афинские, "Договор Филиппа[59] и фокидян", говорится тут, - не фиванцев и фокидян и не фессалийцев и фокидян, и не локрийцев или кого-нибудь другого из присутствовавших тогда там. И далее: "фокидяне должны передать свои города, - говорится тут, - Филиппу", - да, ему, а не фиванцам, фессалийцам или кому-нибудь другому. (63) Почему? Потому, что Филипп, как указывалось в докладе этого человека перед вами, прошел через Пилы ради спасения фокидян. Оттого Эсхину[60] и верили во всем, на него во всех делах оглядывались, согласно с его словами"заключали мир. Читай же остальное. И смотрите, чему они поверили и чем все для них кончилось. Похоже ли это хоть немного на то, о чем оповещал этот человек? Читай.
(Постановления амфиктионов)
(64) Ужаснее этих дел, граждане афинские, и тяжелее еще не было при нас среди греков, да, вероятно, и в прежние времена. А между тем в таких значительных и важных делах распорядителем стал по милости этих людей один человек - притом в такое время, когда существует государство афинян, у которого есть отчий обычай, чтобы стоять во главе греков и не допускать таких дел. Ну, а каким образом погибли несчастные фокидяне, можно увидеть не только из этих постановлений, но из всего, что там произошло. (65) Зрелище ужасное, граждане афинские, и достойное жалости! Когда мы недавно отправлялись в Дельфы[61], нам поневоле пришлось видеть все это - дома, разрушенные до основания, разбитые стены, страну без мужчин цветущего возраста, несчастных женщин и нескольких ребятишек да стариков в жалком состоянии[62]. Словами никому не выразить тех бедствий, которые сейчас там происходят. А ведь о том, что некогда фокидяне подали голос против требования фиванцев относительно обращения нас самих в рабство[63], об этом я слышу от всех вас. (66) Так какой же голос, как вы думаете, граждане афинские, или какое мнение подали бы ваши предки, если бы получили способность чувствовать, - относительно виновников гибели фокидян? Я лично думаю, что, если бы даже они собственноручно побили их камнями, они считали бы себя чистыми. В самом деле, разве это не позор или, лучше сказать, разве это не верх позора, что наших тогдашних спасителей, которые подали тогда голос за наше спасение, теперь постигла противоположная судьба по милости вот этих людей и что мы равнодушно видели, как они претерпели то, чего не бывало ни с кем другим из греков? Так кто же виновник всего? Кто устроил этот обман? Разве не он?
(67) Да, за многие дары судьбы, граждане афинские, можно бы считать счастливым Филиппа, но более всего следовало бы прославлять его за то, чего клянусь богами и богинями, в наше время, насколько мне известно, не получал никто другой. Действительно, если ему удалось захватить большие города и подчинить себе большую область и вообще сделать все тому подобное, это, я полагаю, завидные дела и блестящие - как же не признать этого? Однако можно сказать, что такие дела совершались и многими другими. (68) Но ему выпало совершенно особенное счастье, - такое, какого не доставалось никому другому. Какое именно? - Да то, что, когда ему для его дел потребовались негодные люди, он нашел негодяев еще худших, чем хотел. В самом деле, разве по справедливости не заслуживают такого мнения эти люди? Разве они не нанялись к Филиппу именно за тем, чтобы обманывать вас и говорить всякую ложь, на которую сам он не решался ради самого себя при всех представлявшихся ему от этого выгодах, - ложь, которой и сам он не написал ни в одном из своих писем и которой не высказал ни один из его послов? (69) И вот Антипатр и Парменион[64], хотя устраивали дела для своего господина и хотя им не предстояло после встречаться с вами, все-таки нашли средство, чтобы отклонить от себя обязанность обманывать вас. Зато эти люди, будучи афинянами, гражданами самого свободного государства, поставленные в качестве послов, взяли на себя обманывать тех людей, которым должны были при встречах глядеть в глаза, с которыми должны были и после жить вместе, перед которыми нужно было давать отчет во всем содеянном. Ну, разве могут быть люди более подлые и более бессовестные, чем они?
(70) Вам надо, конечно, знать, что на него падает еще и ваше проклятие и что вам грешно и нечестиво отпустить его, после того как он сообщал вам такую ложь; так возьми же и прочитай вот это проклятие, приведенное в законе.
(Проклятие[65])
Это моление за вас, граждане афинские, произносит глашатай на каждом заседании Народного собрания, как того требует закон, а кроме того, еще и в Совете, когда он заседает. И этот человек не может отговариваться, что не знал этого хорошо: ведь состоя у вас подписарем[66] и прислуживая в Совете, он сам должен был изъяснять этот закон глашатаю. (71) Так разве не было бы нелепым и противоестественным с вашей стороны, если бы того дела, которое вы поручаете за себя делать богам или, вернее сказать, исполнения которого ожидаете от них, вы не выполнили теперь, получив возможность, но если бы, наоборот, сами вынесли оправдательный приговор человеку, на которого вместе с его родом и домом призываете богов послать полную погибель? Нет, не может быть! Кого вам не удастся разоблачить, того отпускайте, предоставляя казнить богам; но кого уличите сами, о том уж не просите их.
(72) Он, как я слышал, готов пойти на такое бесстыдство и дерзость, что хочет обойти молчанием все свои действия, все, что сообщал в докладах, что обещал и в чем обманывал государство[67], - так, как будто судится перед какими-то другими людьми, а не перед вами, которым все это известно, - собирается обвинять, прежде всего, лакедемонян, затем фокидян, наконец, Гегесиппа[68]. Но это просто смех или, лучше сказать, крайнее бесстыдство! (73) Ведь все, что он будет теперь говорить о фокидянах или о лакедемонянах, или о Гегесиппе, будто они не допустили к себе Проксена[69], будто они - нечестивцы и т.п., - словом, в чем бы он их ни обвинял, все это происходило будто бы еще прежде, чем вернулись сюда наши послы[70], и не мешало спасению фокидян, - но кто так говорит? Да сам Эсхин! (74) Ведь в своем докладе он тогда не представлял дело так, что, не будь лакедемонян, не откажись фокидяне принять к себе Проксена, не вмешайся Гегесипп, не будь того да другого, фокидяне уцелели бы; но обо всем этом он тогда ни слова не упомянул, а заявил прямо, что вернулся сюда, после того как уговорил Филиппа спасти фокидян, восстановить города в Беотии и устроить дела в вашу пользу, что все должно произойти в течение двух-трех дней и что будто бы фиванцы в злобе на него назначили денежную награду за его голову[71]. (75) Насчет того, что было совершено лакедемонянами или фокидянами до того, как он сделал свой доклад, вы не слушайте его и не допускайте его рассказывать; не позволяйте также обвинять фокидян, как негодных людей. Ведь и лакедемонян вы когда-то спасли вовсе не за их добродетель[72], также и этих проклятых эвбейцев[73], и еще многих других, а потому, что спасение их было полезно для государства так же, как теперь спасение фокидян. Да если даже проступок совершили фокидяне, лакедемоняне, вы или какие-нибудь другие люди после сказанных им тогда речей, - почему не осуществилось то, о чем он тогда говорил? Вот о чем спрашивайте его. Он не сумеет вам этого объяснить. (76) Действительно, прошло всего только пять дней, и в течение их он сообщил вам ложные сведения, вы им поверили, фокидяне узнали, сдались и погибли. Отсюда, я думаю, и явствует с полной очевидностью, что весь этот обман и вся эта хитрость были подстроены с одной целью - погубить фокидян. Пока Филипп не мог пройти туда, связанный мирными переговорами, но был занят приготовлениями, он все время приглашал к себе лакедемонян[74], причем обещал все сделать по их желанию; он не хотел допустить, чтобы через вас фокидяне склонили их на свою сторону. (77) Когда же он вступил в Пилы, а лакедемоняне, поняв ловушку, ушли оттуда[75], вот тогда он снова отрядил вперед этого человека, поручив ему обманывать вас, так как опасался, как бы вы не заметили, что он действует на руку фиванцам, и как бы тогда дело снова не затянулось у него на долгое время, как бы не началась война и не вышло проволочки, если бы фокидяне стали защищаться, а вы пошли им на помощь. Но он хотел все подчинить себе, не запылившись[76], как оно и вышло на деле. Итак, если Филиппу удалось обмануть и лакедемонян, и фокидян, пусть это не спасет Эсхина от наказания за все его обманы против вас: справедливость не позволяет этого.
(78) Далее, если он станет говорить, будто потеря фокидян и Пил и всех других областей у нашего государства вознаграждается тем, что остается Херсонес[77], не верьте ему ради Зевса и других богов, граждане судьи, и не допустите наше государство вдобавок ко всем обидам, которые вы претерпели из-за этого посольства, подвергнуться еще и позору после сегодняшней защиты, так как у всех была бы мысль, что в стремлении спасти что-нибудь из своих собственных владений вы пожертвовали спасением своих союзников. Нет, этого вы не сделали; наоборот, уже и тогда, когда был заключен мир и когда Херсонес был в неприкосновенности, фокидяне держались еще в течение целых четырех месяцев[78], но только позднее их погубили лживые речи этого человека, обманувшие вас. (79) Да вот и сейчас, как вы можете убедиться, Херсонесу угрожает большая опасность, чем тогда. Конечно, когда легче было бы наказать Филиппа за его преступления против Херсонеса - тогда ли, когда еще ни одного из владений там он не успел отнять у нашего государства, или теперь? Я лично думаю, что тогда это было бы много легче. Так как же он остается еще нашим, когда уж устранены какие-либо страхи и опасности для любого, кто бы пожелал на него посягнуть?
(80) Кроме того, как я слышу, Эсхин собирается говорить что-то в таком роде, что удивляется, почему же обвиняет его Демосфен, а не кто-либо из фокидян. В чем тут дело, об этом вам лучше уже наперед услышать от меня. Из фокидских беженцев лучшие и самые порядочные, с моей точки зрения, оказавшись в изгнании и испытав на себе такие бедствия, держат себя тихо, и из них никому не захотелось бы навлечь на себя личную ненависть из-за общественных несчастий; люди же, способные за деньги сделать все, что угодно, не имеют человека, готового им платить[79]. (81) Да, я, по крайней мере, никому не дал бы ничего за то, чтобы он выступил здесь вместе со мной и кричал о перенесенных несчастьях: ведь правда и дела сами кричат. Но народ фокидян, конечно, находится в таком тяжелом и жалком положении, что никому и в голову не приходит выступать с обвинением в Афинах по делу об отчетности, но они живут в порабощении и до смерти боятся фиванцев и наемников Филиппа, которых вынуждены содержать, - к тому же расселенные по деревням и разоруженные. (82) Вот почему вы не позволяйте ему говорить об этом, а лучше требуйте у него доказательства, или что фокидяне не погибли, или что он не обещал им от имени Филиппа пощады. В этом ведь и заключается отчет по посольству: "Что тобой достигнуто?" "Что ты сообщал в своих докладах?" - Сообщал правду, будь спокоен; сообщал ложь, казнись. А если здесь нет фокидян, что же из этого? Ведь это ты, я полагаю, постарался, как мог, довести их до такого состояния, что они не в силах ни помогать друзьям, ни обороняться сами от врагов.
(83) Конечно, нетрудно показать, что, помимо стыда и позора от всего случившегося, нашему государству вследствие этого отовсюду стали угрожать еще и большие опасности. Кто же из вас в самом деле не знает, что благодаря фокидской войне и тому, что фокидяне держали под своей властью Пилы, нам обеспечивалась безопасность со стороны фиванцев, да и Филиппу никогда не было возможности пройти ни в Пелопоннес, ни в Эвбею, ни в Аттику?[80] (84) И вот этой именно безопасностью, которая обеспечивалась государству местоположением и самым ходом дел, вы пожертвовали, поверив обманам и лживым речам вот их; ее, подкрепленную оружием, непрерывной войной, крупными государствами союзников и обширностью страны, вы спокойно позволили сокрушить. Не оправдалась ваша прежняя посылка помощи в Пилы[81], которая обошлась вам более чем в двести талантов[82], если подсчитаете частные расходы самих воинов, отправлявшихся в поход; не оправдались и расчеты на наказание фиванцев. (85) Но как ни много ужасных дел совершил вот он, служа Филиппу, послушайте, что является поистине величайшим оскорблением для нашего государства и всех вас: это - то, что, хотя Филипп с самого же начала задумал действовать по отношению к фиванцам именно так, как потом и действовал, этот человек давал вам совершенно превратные сведения о положении дел и, заставив вас явно выказать перед всеми ваше нежелание, тем самым возбудил против вас еще большую враждебность со стороны фиванцев, к Филиппу же их признательность. Ну, разве мог кто-нибудь проявить более оскорбительное отношение к вам?
(86) Возьми же теперь псефисму Диофанта и псефисму Каллисфена[83]; из них вы узнаете, что, когда вы выполняли свой долг, вы сами находили нужным устраивать у себя жертвоприношения в честь этого и удостоивались похвал от других; когда же были обмануты этими людьми, вам приходилось свозить детей и женщин из деревень и выносить псефисмы о жертвоприношениях на Гераклиях[84] в стенах города, несмотря на мир. Поэтому мне удивительно будет, если вы отпустите безнаказанным такого человека, который не дал вам возможности даже богов почитать по обычаю отцов. Читай псефисму.
(Псефисма)
Эта псефисма, граждане афинские, была тогда достойна ваших действий. Читай теперь следующую.
(Псефисма)
(87) Вот какую псефисму вы приняли по милости этих людей, хотя ни в самом начале, когда только что заключили мир и союз, не имели в виду ничего подобного, ни позднее, когда согласились добавить в договоре слова: "и с его потомками", но вы были уверены, что благодаря им получите какие-то необыкновенные блага. Но, конечно, вы все знаете, сколько раз и после этого у вас поднималась тревога, когда вы слышали, что войско Филиппа или его наемники появлялись у Порфма или у Мегар[85]. Значит, нельзя раздумывать и предаваться беспечности, если Филипп еще не вступил в Аттику, но нужно представлять себе, не по вине ли этих людей у него явилась возможность действовать так в любое время, когда только пожелает, и эту опасность надо постоянно иметь в виду, а виновника, устроившего ему такую возможность, надо ненавидеть и преследовать мщением.
(88) Затем, как мне известно, Эсхин думает уклониться от прямого ответа на предъявленные ему обвинения и, чтобы отвести вас возможно дальше от своих действий, будет распространяться о том, какие великие блага приносит всем людям мир и, наоборот, какие бедствия - война, и вообще он рассчитывет произносить славословие в честь мира и таким способом повести свою защиту[86]. Но и это говорит против него. Если то, что для всех остальных служит источником благополучия, для нас оказалось причиной таких огромных хлопот и беспокойств, в чем же следует искать объяснение этого, как не в том, что прекрасное по своей сущности дело они, получив взятки, обратили во зло? (89) - "Как же так? - скажет, пожалуй, он, - а триста триер и снаряжение для них и денежные средства разве не остаются у нас и не будут оставаться в запасе благодаря миру?" - На это вы должны возражать, что и у Филиппа состояние значительно улучшилось благодаря миру - вследствие заготовок вооружения, расширения границ, возрастания доходов, которые у него достигли больших размеров. - "Однако есть и у нас кое-какие улучшения", - скажут мне. (90) - Есть, конечно, но что касается руководства делами, особенно отношениями с союзниками, благодаря которому все люди обеспечивают благоприятные условия или для самих себя, или для более сильных, то у нас оно распродано этими людьми и оттого пришло в полный упадок и ослаблено, у него же стало грозным и значительно более сильным. Таким образом, если у Филиппа обе стороны возросли по милости этих людей - и число союзников, и количество доходов, то несправедливо у нас, вместо всего распроданного ими самими, ставить в счет то, что и так принадлежало бы нам после мира. Ведь одно вовсе не явилось у нас на место другого, - совсем нет, - но одно было бы у нас и так, а другое было бы добавлением к этому, если бы не они.
(91) Вообще же, граждане афинские, вы можете сказать, что хотя и много ужасных несчастий произошло с нашим государством, но раз тут не было никакой вины со стороны Эсхина, то одинаково несправедливо было бы обращать свой гнев на него, но равным образом и в том случае, когда какое-нибудь необходимое дело исполнено стараниями другого человека, не следует ради этого оправдывать его. Нет, рассмотрите хорошенько, в каких делах был повинен он, и тогда либо воздавайте ему благодарность, если он будет ее заслуживать, либо, наоборот, подвергайте его своему гневу, если будете находить нужным. (92) Значит, как же вы сможете разобраться в этом по справедливости? Лишь при том условии, если вы не будете позволять, чтобы он мешал в одно сразу все дела - преступления военачальников, войну против Филиппа, блага мира, но если будете каждый вопрос рассматривать отдельно. Например, - была у нас война с Филиппом? - Была. Обвиняет кто-нибудь в этом Эсхина? Хочет ли кто-нибудь обвинять его за то, что делалось на войне? - Никто. Стало быть, такое обвинение отпадает, и ему не к чему говорить об этом. Ведь именно по спорным вопросам подсудимому нужно представлять свидетелей и приводить доказательства, а не обманывать судей, оправдываясь в том, что всеми согласно признается. Вот так и ты, - не говори ничего про войну, так как за нее тебя никто не обвиняет. (93) Позднее некоторые стали убеждать нас заключить мир. Мы согласились, отправили послов. Эти люди привезли сюда уполномоченных для заключения мира. Опять-таки и тут, ставит ли это кто-нибудь в вину Эсхину? Утверждает ли кто-нибудь, что именно он предложил заключить мир, или что он виноват, раз привез сюда уполномоченных? - Нет, ни один человек. Стало быть, и о том, что государство заключило мир, ему тоже нет никакой надобности говорить, так как здесь не его вина. (94) Кто-нибудь, пожалуй, спросит меня: "Что же в таком случае ты, милый человек, имеешь в виду, с чего же начинаешь свое обвинение?" - С того времени, граждане афинские, как он выступил на собрании, когда вы обсуждали вопрос не о том, заключать мир или нет (это было уже решено), а о том, каковы должны быть условия мира; он возражал тогда ораторам, отстаивавшим справедливые условия; получив взятку, он поддержал письменное предложение подкупленного оратора[87], а после этого, выбранный для принятия присяги, он не выполнил ничего из ваших поручений, но погубил союзников, уцелевших во время войны, и, наконец, он наговорил вам столько всякой лжи, сколько не говорил ни один человек ни раньше, ни после. А именно, в самом начале, еще до того, как Филипп завязал переговоры относительно мира, Ктесифонт и Аристодем[88] сделали первые попытки обмана; когда же наступило время для выполнения дела, они передали его Филократу и вот этому человеку, а они приняв на себя поручение, уже окончательно погубили все. (95) И вот теперь, когда приходится давать отчет и отвечать за свои дела, он, вероятно, как настоящий злодей, богоненавистный и...писарь[89], будет оправдываться, словно его судят за заключение мира, конечно, не за тем, чтобы представить отчет не только по предъявленному обвинению, но и по многим другим делам - это было бы безумием, - нет, он видит, что во всех его действиях доброго нет ничего, но одни только преступления, оправдание же ссылкой на мир, неуместное само по себе, скрашивается, по крайней мере, благородным названием. (96) Вот я и боюсь, граждане афинские, боюсь, не упускаем ли мы из виду, что за этот мир мы, как должники, расплачиваемся слишком дорогой ценой[90]. Ведь то, что обеспечивало миру незыблемость и прочность, они именно и предали - фокидян и Пилы. Конечно, не благодаря Эсхину мы первоначально заключили мир, и, хоть, может быть, и странно то, что я думаю сказать, но весьма верно. Именно, кто в самом деле радуется миру, тот должен благодарить за него военачальников, которых все обвиняют, потому что, если бы они воевали так, как вам хотелось, тогда про мир вы даже и слушать не стали бы. (97) Так вот мир состоялся благодаря им, а опасным, неустойчивым и неверным он стал вследствие взяточничества вот этих. Итак, не давайте, не давайте ему говорить о мире, а заставьте обратиться к объяснениям его действий. Ведь Эсхин судится не за заключение мира, - нет! - но мир опозорен из-за Эсхина. Дело вот в чем: если бы вы заключили мир, а после заключения его не были ни в чем обмануты и если бы никто из союзников не погиб, тогда кому бы из людей доставил огорчение этот мир, кроме того только, что он оказался бесславным? Правда, и в этом доля вины падает на Эсхина, так как он поддержал Филократа. Однако и от этого дело еще не стало бы непоправимым. Но сейчас, мне кажется, есть много такого, в чем повинен именно он.
(98) Итак, что все это позорно и злосчастно пропало и погублено вот ими, вы все, я думаю, знаете. Я же лично, граждане судьи, настолько далек в этих делах от каких бы то ни было сикофавтских придирок, да не требую их и от вас, что, если несчастья произошли вследствие неловкости Эсхина, по его простодушию или вообще по какому-нибудь недоразумению с его стороны, я сам готов согласиться на его оправдание и вам советую то же самое. (99) Однако никакое оправдание такого рода не приложимо к государственной деятельности и не может быть справедливым. Ведь ни от кого вы не требуете и никого не заставляете заниматься государственными делами. Когда же кто-нибудь придет к убеждению в наличии у себя таких способностей и обратится к занятию государственными делами, вы, как подобает честным и благородным людям, принимаете его сочувственно и без всякого недоброжелательства, даже избираете на должности и поручаете ему ваши дела. (100) Тогда, если он сумеет успешно справиться со своим делом, он будет пользоваться почетом и будет в этом отношении выделяться перед большинством людей; а в случае неудачи разве он станет прибегать к отговоркам и уверткам? Нет, это будет несправедливо, так как ни погибшим союзникам, ни их детям и женам, ни кому бы то ни было другому не будет никакого удовлетворения от того, что по моей, если не сказать "по его" неловкости их постигло такое несчастье. Конечно, нет! (101) Но все-таки, хоть это - ужасные и из ряду вон выходящие дела, простите их Эсхину, если увидите, что он совершил их по простодушию или вообще по какому-нибудь недоразумению. Зато, если окажется, что он совершил их по своей негодности, так как получил деньги и подарки, и если вина его ясно подтвердится самими делами, тогда - самое лучшее, если возможно, - казните его[91] или, в противном случае, оставьте его живым в назидание всем остальным. Так вот рассматривайте же сами по себе, насколько будут справедливы наши доказательства.
(102) Таким образом, если вот этот Эсхин не продал себя и не обманывал вас сознательно, только одно из двух могло заставить его произносить перед вами свои речи о фокидянах, о Феспиях и об Эвбее - или то, что он слышал определенно, как Филипп обещал так действовать и выполнить свое слово, или, если дело было не в этом, тогда причина может быть в том, что он был "обольщен и обманут его любезным обращением во всех других случаях и потому сам ожидал от него того же. Помимо этих, не может быть никаких других причин. (103) И в том, и в другом случае он должен более кого бы то ни было на свете ненавидеть Филиппа. Почему? Да потому, что именно из-за него у Эсхина во всем получились самые ужасные и позорные последствия. Он вас обманул, сам опозорен, и все считают его заслуживающим смерти. Он под судом. И если бы дело шло обычным порядком, он давно бы был привлечен по исангелии[92]. Но вот по вашему благодушию и снисходительности он дает только отчет, да и то лишь тогда, когда ему это угодно. (104-109) Так слыхал ли кто-нибудь из вас, чтобы Эсхин хоть слово сказал в обвинение против Филиппа? Да что? Видал ли кто-нибудь, чтоб он изобличал его или говорил что-нибудь против него? - Нет, никто! Наоборот, скорее все афиняне обвиняют Филиппа - каждый, кому придется, причем обвиняют всегда в таких делах, в которых сами не претерпели никакой обиды, - разумеется, частным образом. Я же лично ожидал услыхать от него, если бы он не продал себя, заявления в таком роде: "Граждане афинские, делайте со мною, что хотите. Да, я поверил, был введен в обман, сделал ошибку, признаюсь в этом. Что же касается того человека, так остерегайтесь его, граждане афинские: он человек вероломный, обманщик бесчестный. Разве не видите, что он сделал со мной, как меня обманул?" Но таких речей я не слыхал от него никогда, да и вы тоже. (110) Почему? Да те речи он говорил вовсе не потому, что был введен в заблуждение или был обманут, а потому, что отдал себя внаймы и получил деньги; просто он предал все дело тому человеку; он стал "прекрасным и добрым"[93] и честным... наемником того человека, но в качестве посла и гражданина по отношению к вам - предателем и потому заслуживает по справедливости не один раз, а трижды быть казненным.
(111) Впрочем, это не единственные данные, из которых видно, что все он говорил за деньги: недавно[94] приходили к нам фессалийцы и вместе с ними послы Филиппа, выражая пожелание, чтобы вы подали голос за избрание Филиппа в амфиктионы. Так кому же тогда более всех людей подобало возражать против этого? Конечно, вот этому Эсхину. Почему? - Потому, что его именно сообщениям, сделанным перед вами, - были противоположны действия Филиппа. (112) Эсхин говорил, что Филипп собирается восстановить Феспии и Платеи и не имеет в виду губить фокидян, зато хочет смирить спесь фиванцев; Филипп же, наоборот, фиванцев сделал более сильными, чем следовало, а фокидян погубил совершенно, Феспий и Платей не восстановил и вдобавок ко всему прочему поработил[95] Орхомен и Коронею. Разве может быть большее противоречие в делах? Да, Эсхин не возражал, рта не раскрыл, ни слова не промолвил против этого. (113) И ужас еще не в этом, хотя и это ужасно. Нет, он еще поддержал предложение фессалийцев - единственный из всех людей в нашем государстве. А ведь этого не посмел сделать даже Филократ при всей его мерзости; а вот у него - у Эсхина хватило смелости. Когда вы шумом выражали негодование и не хотели его слушать, он, сходя с трибуны, чтобы показать себя перед присутствовавшими тут послами Филиппа, заявил, что много здесь шумящих, да мало людей, готовых, когда нужно, идти в поход (вы помните, конечно, это), - сам он, надо полагать, замечательный воин[96], о Зевс!
(114) Кроме того, если бы ни о ком из послов у нас не было данных, свидетельствующих, что он что-нибудь получил, и если бы не было возможности всем убедиться воочию, оставалось бы все-таки рассмотреть показания рабов под пыткой и тому подобные доказательства. Но раз Филократ не только много раз признавался в этом перед вами на Собрании народа, но и подтверждал вам наглядно, торгуя пшеницей[97], строя себе дом, заявляя, что поедет в Македонию даже и без вашего избрания, подвозя лес, обменивая открыто золото на столах менял, то, разумеется, Эсхину уж невозможно отрицать, что Филократ получал, раз он же сам признавался и на деле показывал это. (115) Так есть ли хоть один настолько глупый и несчастный человек, который бы, давая возможность наживаться Филократу, а на себя навлекая позор и судебное преследование и к тому же имея полную возможность считаться в ряду людей безупречных, хотел воевать с такими Людьми и, примкнув к нему, привлекаться к суду? Я лично такого человека себе не представляю. Но, если станете внимательно вглядываться, во всем деле вы, граждане афинские, найдете важные и ясные доказательства того, что Эсхин получил деньги.
(116) Теперь рассмотрите еще одно обстоятельство, которое по времени было последним, но по значению является ничуть не меньшим признаком того, что этот человек продал себя Филиппу. Вы, конечно, знаете, что недавно, когда Гиперид внес исангелию на Филократа, я, выступив, выражал сожаление относительно одного недостатка в этой исангелии, именно, что Филократ один оказывается виновным в стольких тяжелых преступлениях, тогда как остальные девять послов как будто ни в чем не повинны. Я тогда сказал, что, по-моему, это не так, - что сам по себе он ничего не значил бы, если бы не имел кого-нибудь из них в качестве сообщников. (117) - "Так вот, чтобы мне зря не освободить от ответственности и зря не обвинить никого, - сказал я тогда, - но чтобы само дело нашло виновных, а непричастных освободило, пускай любой из них, коли хочет, встанет и, выступив перед вами, заявит, что не имеет отношения к этому делу и не одобряет действий Филократа. Кто так сделает, с того я снимаю всякое подозрение", - сказал я. Это вы, я думаю, помните. Так вот тогда ни один из них не выступил и не заявил о себе. (118) Тут у всех остальных есть какое-нибудь оправдание - у каждого свое: один, оказывается, не подлежал отчетности,[98] другого, может быть, и не было налицо, третьему Филократ доводится свояком; только у Эсхина нет никакого объяснения. Нет, он таким образом раз и навсегда продал себя, и не только в прошлых делах он выступал, как наемник, но явно показывает, что и в дальнейшем, если только добьется оправдания теперь, будет действовать против вас в пользу Филиппа, и вот, чтобы ни слова не произнести против него, он не оправдывается, даже когда вы даете ему такую возможность, но предпочитает подвергаться позору, суду и всяким неприятностям у вас, чем сделать что-нибудь неугодное Филиппу. (119) Но что же означает близость его с Филократом, эта великая забота о нем? Ведь, пусть бы Филократ даже самым отличным образом и с пользой во всех отношениях исполнял обязанности посла, но все-таки, раз он признавал, - а он и действительно признавал, - что нажил от этого посольства деньги, тогда ему, как человеку, который бескорыстно исполнял посольские обязанности, следовало бы избежать и поберечься таких нареканий и свидетельствовать перед всеми о своей честности. Однако этого Эсхин не сделал. Разве это, граждане афинские, не явное доказательство? Разве это не вопиет и не говорит ясно, что Эсхин получил деньги и что он всегда падок на деньги, и притом, не по неловкости, не по недоразумению, не по случайной ошибке?
(120) "Да кто же свидетельствует против меня, - скажет он, - что я будто бы получил подарки?" - Вот оно, что замечательно! - Дела, Эсхин, которые достовернее всего на свете, и про них нельзя сказать или обвинить их в том, что они стали такими или иными под чьим-то влиянием или в угоду кому-нибудь, но, как именно ты в свое время их совершил, когда предал и погубил людей, такими же они представляются и теперь при рассмотрении. Но не только дела, но ты и сам будешь свидетельствовать против себя. Встань-ка, поближе сюда и ответь мне...[99] Ведь, конечно, не станешь же ты говорить, что не можешь ничего ответить из-за неопытности. Уж если ты берешь верх, точно в драмах, в новых процессах в качестве обвинителя, да еще без свидетелей в строго распределенный день[100], из этого ясно, что ты человек как нельзя более способный.
(121) Хотя много ужасных дел совершил вот этот Эсхин и притом дел, отличающихся крайней низостью, как, вероятно, и вы сами видите, все-таки ничего нет на мой взгляд более ужасного, чем то, о чем мне сейчас предстоит говорить, и что должно еще более изобличить его с поличным, как взяточника, все решительно продавшего. Так, когда вы уже в третий раз стали снаряжать послов к Филиппу, преисполненные прекрасных и великих надежд под влиянием данных им обещаний, вы избрали и его, и меня, и большинство из прежнего состава. (122) Я тогда тотчас же выступил и, призывая богов, заявил об отказе от избрания и, несмотря на поднятый некоторыми шум и требования, чтобы я шел, я отказался идти. А он остался избранным. Когда же вслед за тем Народное собрание было распущено, эти люди сошлись и стали совещаться, кого им оставить здесь. Дело в том, что тогда вследствие неопределенности положения и неясности дальнейшего на площади собирались кучки людей и велись всевозможные толки. (123) Так вот они, конечно, и боялись, как бы не было вдруг собрано чрезвычайное заседание Народного собрания и как бы тогда вы, услыхав от меня об истинном положении, не постановили каких-нибудь необходимых мер в пользу фокидян, а в таком случае эти дела ускользнули бы из рук Филиппа. Да, стоило вам только принять решение[101] и подать фокидянам некоторую, хотя бы маленькую надежду, они были бы спасены. Ведь, если вы не будете обмануты, у Филиппа не было никакой, прямо никакой возможности продержаться там. Хлеба не было в стране, поскольку она оставалась незасеянной из-за войны, и возможности подвоза продовольствия тоже не было вследствие того, что там находились ваши триеры и они господствовали на море, да и городов у фокидян много и их трудно взять в короткое время и без правильной осады: если бы он брал ежедневно по одному городу, так и то их там двадцать два. (124) Вит по всем этим соображениям, чтобы вы ни в чем не изменили того решения, которое приняли, обманутые ими, они и оставили его здесь. Конечно, отказаться без достаточного основания от участия в посольстве было бы неудобно и вызывало бы сильные подозрения. Пошли бы толки: "В чем же дело? Почему ты не идешь теперь и не отправляешься в посольство, когда ожидаются такие большие и замечательные блага, о которых сам недавно оповещал?" А оставаться все-таки нужно было. Как же в таком случае быть? Вот он и прикинулся больным; брат его вместе с врачом Эксекестом пришел в Совет, под присягой заверил там, что он болен, и после этого сам был избран. (125) Когда же дней пять или шесть спустя гибель постигла фокидян и таким образом условие найма было выполнено, как было бы у него и со всяким другим делом, вот тут из Халкиды прибыл вернувшийся с полпути Деркил[102] и доложил вам на заседании Народного собрания, происходившем в Пирее, о разгроме фокидян. Тогда вы, граждане афинские, услыхав об этом, естественно не только были огорчены за них, но и сами встревожились и вынесли псефисму о том, чтобы перевозить женщин и детей из деревень в город, поправлять сторожевые укрепления, укреплять Пирей и жертвоприношения на Гераклиях[103] устраивать в городе. (126) И вот, когда все это происходило и когда такая тревога и такое смятение стояло кругом по городу, тогда этот ученый и искусный в речах, да еще обладающий таким хорошим голосом[104] человек, никем не избранный - ни Советом, ни Народом, отправился в качестве посла к тому, кто совершил эти дела, не считаясь ни со своей болезнью, на которую ссылался тогда под присягой, ни с тем, что вместо него послом был выбран уже другой, ни с тем, что за подобные дела закон определяет в качестве наказания смертную казнь[105], (127) ни с тем, наконец, что, как сам он заявлял, в Фивах объявлена награда за его голову[106], и что, таким образом, теперь, когда фиванцы не только подчинили всю Беотию, но еще и овладели страной фокидян, было крайне опасно отправиться в самые Фивы и прямо в лагерь фиванцев. Но он до такой степени потерял рассудок, всецело поглощенный наживой и получением подарков, что откинул все эти возражения и, ни с чем не считаясь, отправился туда.
(128) И как ни ужасно это дело, гораздо хуже было еще то, что он совершил по прибытии туда. Да, хотя все вы, здесь присутствующие, как и все остальные афиняне, считали участь злополучных фокидян настолько ужасной и жестокой, что не стали посылать ни феоров[107] от лица Совета, ни фесмофетов на праздник Пифий, но отказались от этого спокон веку отправляемого посольства, он, наоборот, отправился на праздник победы и окончания войны, который устраивали с жертвоприношением фиванцы и Филипп, пировал там и участвовал в возлияниях и обетах, возносившихся Филиппом к богам в честь разгрома городов, страны и оружия ваших союзников; вместе с ними он украшал себя венком, вместе с Филиппом пел пеаны[108], вместе с ним выпивал заздравные чаши.
(129) И все эти данные не такого рода, чтобы я мог излагать их как-то по-своему, иначе, чем он. Нет, относительно его отказа, удостоверенного присягой, отмечено у вас в государственных протоколах, хранящихся в храме Матери[109] и находящихся в ведении государственного раба; есть также и псефисма, прямо упоминающая его имя; о том же, что сделал он там, вам дадут свидетельские показания участники посольства и люди, там бывшие, которые рассказывали мне про него. Я-то сам не участвовал с ними в этом посольстве, так как отказался, принеся присягу. (130) Ну -ка прочитай псефисму [и грамоты] и пригласи свидетелей.
(Псефисма*. Грамоты*. Свидетели)
Ну, а как вы думаете, какие моления возносил богам Филипп, когда совершал возлияния, да также и фиванцы? Разве не о том, чтобы боги даровали им самим и союзникам одоление на войне и победу, а сторонникам фокидян противоположное? Вот о чем, стало быть, молил вместе с ними этот человек, и тем самым он накликал проклятие на свое отечество - все это теперь вы должны обратить на его голову!
(131) Итак, он отправился туда вопреки закону, по которому в качестве наказания за такие дела полагается смертная казнь. А придя туда, он совершил, как оказывается, еще новые преступления, заслуживающие тоже несколько смертей. Между тем уже и прежние его деяния и особенно выступления на пользу тех людей в качестве посла достаточны для того, чтобы казнить его по справедливости. Судите же теперь, какова должна быть оценка его вины[110], которая бы по своему значению казалась соответствующей таким проступкам. (132) В самом деле, если с точки зрения государства все вы и весь народ в целом порицаете все последствия этого, мира, не хотите принимать участия в делах амфиктионов, возмущаетесь и относитесь с подозрением к Филиппу, считая случившееся нечестивым и ужасным, несправедливым и вредным для вас, то разве вам, граждане афинские, вступившим в здание суда с тем, чтобы рассматривать отчеты по этим делам, и принявшим присягу радеть о благе государства, не позорно теперь оправдать этого человека, виновного во всех наших бедствиях, тем более, когда с поличным уличили его в таких делах? (133) Да кто же из остальных сограждан или, лучше сказать, из всех греков по справедливости не осудил бы вас, когда бы видел, как вы, хотя гневаетесь на Филиппа, который в стремлении прекратить войну и добиться мира покупал у продажных людей их содействие - дело все-таки простительное! - в то же время оправдываете вот его, так позорно продавшего ваше дело, несмотря на то, что законы определяют высшую меру наказания тому, кто так поступает?
(134) Затем, может быть, эти люди будут приводить еще и такое возражение, что, если осудите послов, участвовавших в заключении мира, это поведет к началу враждебных отношений с Филиппом. Если оно действительно так, то, как ни внимательно я рассматриваю дело, я не могу найти более важного обвинения против Эсхина. Действительно, если человек, сумевший добиться мира ценой денежных затрат, стал внушать такой страх и сделался столь могущественным, что вы готовы забыть о присяге и о справедливости и думаете только о том, чем бы угодить Филиппу, в таком случае какое же наказание будет достойной карой для виновника этого? (135) Впрочем, все данные, по-моему, говорят за то, что приговор скорее должен быть началом полезной для нас дружбы, и я постараюсь вам это доказать. Вам, конечно, должно быть хорошо известно, что Филипп, граждане афинские, вовсе не умаляет значения вашего государства и предпочел иметь дело с фиванцами, а не с вами, вовсе не потому, чтобы от вас видел меньше пользы, чем от них, но потому, что в таком духе был осведомлен этими людьми, и потому, что слыхал от них такие рассуждения; об этом мне уже и прежде приходилось говорить вам в Народном собрании, и никто из них меня не опроверг. (136) А они говорили, будто народ есть что-то наиболее непонятное и несообразное из всего на свете, непостоянное точно волна в море, движущееся как придется. Один человек придет, другой уйдет. Никто не заботится и не помнит об общем деле. А Филиппу нужно, чтобы среди вас были у него кое-какие друзья, которые бы все дела исполняли и устраивали не хуже его самого, и если это удастся ему наладить, ему легко будет добиться у вас всего, чего только он хочет. (137) Таким образом, я думаю, если бы он услыхал, что люди, сказавшие ему тогда это, тотчас же по возвращении сюда были засечены на колоде[111], он сделал бы то же самое, что и царь[112]. А что сделал тот? Царь был обманут Тимагором[113], так как, дав ему, как говорят, сорок талантов, он потом узнал, что тот у вас казнен и что уж не мог даже сохранить себе жизнь, а тем более исполнить данных ему тогда обещаний; вот тут он и понял, что платил деньги человеку, который сам был не властен над делами. И действительно, он прежде всего в письме опять признал вашим Амфиполь, который до тех пор именовал своим союзником и другом[114]. После этого случая он уж никогда не давал никому денег. (138) Так же поступил бы и Филипп, если бы увидел, что кто-нибудь из них понес наказание, и теперь сделает, если увидит это. Но когда он слышит, что они у вас выступают с речами, пользуются почетом, привлекают к суду других, - что ему остается делать? Пускаться ли на большие расходы, когда есть возможность ограничиться меньшими? Охота ли ублажать всех и каждого, когда можно двоих или троих? Да это было бы с его стороны безумием. Ведь и фиванскому государству Филипп взялся помогать не в общественном порядке, - отнюдь нет, - но решился на это от себя лично под влиянием послов. (139) А о том, каким образом оно так произошло, я вам сейчас объясню. Послы из Фив пришли к нему тогда же, когда находились там от вашего имени и мы. Филипп хотел было дать им деньги и даже, как рассказывали, весьма крупные. Фиванские послы не польстились на деньги, не взяли их. Потом, во время одного жертвоприношения, на пиру за вином, любезничая с ними, Филипп давал им много разных заздравных подарков[115], например, пленников и тому подобное, наконец, серебряные и золотые чаши. Те отклоняли все подарки и никак не хотели уронить себя. (140) Наконец, Филон, один из послов, сказал такую речь, граждане афинские, которую достойно было бы сказать не от имени фиванцев, а от имени вас самих. Именно, он говорил о том, что рад и доволен, видя, как благородно и любезно относится к ним Филипп; они со своей стороны и без его подарков относятся к нему, как друзья и гости, а вот насчет тех дел их государства, которыми оно теперь так занято, они хотели бы, чтобы к ним он проявил свою любезность и сделал что-нибудь достойное себя самого и фиванцев; вместе с тем они выражали согласие, что в таком случае и государство в целом, и сами они будут оказывать ему содействие. (141) И вот посмотрите, что из этого вышло для фиванцев и какие последствия это имело для них, и поглядите на самом деле, что значит не продавать дел своего государства. Во-первых, наступил мир в такое время для них самих, когда они находились в трудном положении; жестоко страдали от войны и терпели поражения; затем врагов их фокидян постигла полная гибель, а укрепления и города их все подверглись уничтожению. Да только ли это? Нет, фиванцам достались еще Орхомен, Коронея, Корсия, Тильфосейское укрепление[116], и они могли взять сколько хотят земли в стране фокидян. (142) Вот что таким образом пришлось на долю фиванцев благодаря миру, а на большее они и не могли, конечно, рассчитывать; а что досталось послам фиванским? - Ничего, кроме славы, что они оказались виновниками таких благ для отечества. А это дело, граждане афинские, прекрасно и благородно с точки зрения добродетели и славы - всего того, что вот они продали за деньги. Так сравним теперь, что же получило благодаря миру афинское государство и что афинские послы, и смотрите, похоже ли полученное государством на то, что получили они сами. (143) Оказывается, государству пришлось отступиться от всего - и от своих владений, и от союзников; пришлось дать присягу Филиппу, что в случае, если даже кто-нибудь другой направится туда, желая их спасти, вы не допустите этого и всякого, желающего передать их вам, будете считать за врага и неприятеля, а кто отнимет, того - за союзника и друга. (144) Таковы те условия, которые поддержал Эсхин, а письменно предложил сообщник его Филократ. И хотя на первом заседании мне удалось одержать верх и даже я убедил вас утвердить постановление союзников и пригласить послов Филиппа[117], все-таки Эсхин оттянул дело до следующего дня и на другой день убедил принять предложение Филократа, в котором значилось и это, и много других, еще более возмутительных условий. (145) Таким образом, для государства получились от заключения мира такие последствия, позорнее которых нелегко и найти. Ну, а что получилось для послов, устроивших это? Я уж молчу о всем том, что вы видели сами - о домах, о лесе, о пшенице; скажу только о поместьях в стране погибших союзников и о многочисленных земельных угодьях, которые Филократу приносят талант дохода, а вот ему тридцать мин[118]. (146) Но разве не ужасно, граждане афинские, и не возмутительно, что несчастья ваших союзников стали источником доходов для ваших послов и что мир, который для пославшего их государства стал причиной гибели союзников и потери владений и позором вместо славы, этот же самый мир для членов посольства, устроивших его в ущерб нашему государству, стал источником доходов, благополучия, владений, богатства вместо крайней нужды? А в доказательство того, что я говорю чистую правду, пригласи-ка олинфских свидетелей[119].
(Свидетели)
(147) Я не удивлюсь, если он осмелится говорить что-нибудь и в таком роде, будто невозможно было заключить мир почетный и такой, какой соответствовал бы моим желаниям, раз наши военачальники плохо вели войну. Если он будет это говорить, не забудьте спросить его, ради богов: разве он отправлялся послом из какого-нибудь другого, а не из нашего именно государства. Если он скажет, что из другого и притом из такого, которое, - будет он говорить - одержало победу на войне и имеет порядочных военачальников, значит он по заслугам получил деньги; если же именно из нашего, тогда с какой же стати он, как оказывается, получил подарки, хотя условия мира были таковы, что государство, пославшее его, само отказалось от своих собственных владений? Ведь, конечно, если бы дело шло о справедливости, тогда и задачи, как у пославшего государства, так и у его послов должны были бы быть одни и те же. (148) Кроме того, граждане судьи, примите во внимание еще вот что. Кто и кого, по вашему мнению, больше побеждал в эту войну - фокидяне ли фиванцев, или Филипп вас? Я лично хорошо знаю, что фокидяне фиванцев. По крайней мере, они занимали Орхомен, Коронею и Тильфосейскую крепость и захватили их отряд в Неонах, перебили двести семьдесят воинов при Гедилее[120] и воздвигли там трофей, побеждали в конных боях, - словом, целая Илиада[121] напастей окружала фиванцев. (149) С вами же ничего такого ни прежде не бывало, ни впредь, дай бог, не будет; самым же главным недостатком у вас в войне с Филиппом было то, что вы не могли вредить ему в такой мере, как бы хотели; сами же вы от такой опасности были вполне обеспечены. Так почему же выходит так, что от одного и того же мира фиванцам, несмотря на такие поражения на войне, удалось не только удержать свое, но вдобавок еще присоединить и владения их врагов, тогда как вам, афинянам, пришлось в условиях мира потерять и те владения, которые сохранялись войной?[122] А все потому, что их достояния послы не продавали, ваше же эти люди продали. *"Нет, клянусь Зевсом, - скажет, пожалуй, он, - причина в том, что наши союзники уже истощили свои силы из-за войны...*"[123]. Что дело было именно так, вы еще лучше узнаете из дальнейшего моего рассказа.
(150) Действительно, когда закончились обсуждения этого Филократова мира, за который высказался и Эсхин, послы Филиппа удовольствовались лишь тем, что приняли нашу присягу (до сих пор в событиях пока еще не было ничего непоправимого, только самый мир был позорный и недостойный нашего государства; но зато нам предстояло получить удивительные блага!); тогда я выражал пожелание и говорил им, что надо как можно скорее плыть к Геллеспонту, не упускать из рук дела и не давать Филиппу возможности за это время захватить никакого из расположенных там мест. (151) Я хорошо знал, что стоит только при переходе от войны к мирному положению оставить какое-нибудь место без внимания, как такие беспечные люди и лишаются всех таких мест; никто в самом деле, раз согласился заключить мир ради общего блага, никогда не захочет потом воевать из-за каких-нибудь забытых с самого начала местечек, но они достаются обычно тем, кто успеет захватить их раньше. А кроме того, у меня был еще и такой расчет, что, если мы поедем туда, это будет весьма полезно для нашего государства по двум соображениям. Именно, при условии, если мы сами будем находиться там и приведем его к присяге согласно псефисме, ему придется или вернуть захваченные им владения нашего государства и воздержаться от дальнейших захватов, (152) или, в случае невыполнения им нашего требования, мы сейчас же уведомим вас здесь об этом, и тогда вы, увидав на тех отдаленных и менее важных случаях его захватнические стремления и вероломство, не оставите без должного внимания здешних, близких к нам и особенно важных дел - я имею в виду фокидян и Пилы. Если он не успеет захватить этих мест и если вы не будете обмануты, все дела у вас будут в безопасности и ему придется добровольно удовлетворить справедливость. (153) И я предполагал, что естественно все так и будет. Действительно, если бы фокидяне и теперь оставались целы, как прежде, и занимали Пилы, Филипп никакими угрозами не мог бы заставить вас хоть сколько-нибудь поступиться справедливостью: он не мог бы пройти в Аттику ни сухим путем, ни по морю, победив силою флота[124]; наоборот, вы в случае нарушения им права могли бы тотчас же запереть рынки и, доведя его до истощения в деньгах и во всем остальном, поставили бы снова в осадное положение, так что именно он оказался бы в рабской зависимости от преимуществ мира, а не вы. (154) И что это все я не придумываю и не приписываю себе теперь только после всего случившегося, но уже в то время сразу же понял и предвидел в отношении вас и говорил об этом им, вы узнаете вот по каким данным. Когда уже более не оставалось на очереди ни одного заседания Народного собрания, так как все очередные[125] прошли, а послы все еще не уезжали и оставались здесь, я в качестве члена Совета, поскольку Народ уполномочил на это Совет, внес письменно псефисму, чтобы они выезжали немедленно и чтобы стратег Проксен доставил их в те места, где по его сведениям будет находиться Филипп, - я написал это точно такими словами, как сейчас передаю. Возьми-ка и прочитай эту псефисму.
(Псефисма)
(155) Итак, отсюда я проводил их тогда вот так, против их желания, как вы ясно узнаете по их дальнейшему образу действий. Когда же мы прибыли в Орей[126] и там встретились с Проксеном, эти люди, не пожелав ехать морем и исполнять полученные приказания, отправились окружным путем, и таким образом, чтобы только доехать до Македонии, мы потратили двадцать три дня. А все остальные дни мы просидели в Пелле вплоть до возвращения Филиппа, - в общем вместе с днями, проведенным в дороге, целых пятьдесят дней. (156) А тем временем Филипп захватывал и подчинял себе одно за другим - Дориск, Фракию, область укреплений[127], Святую гору - вообще все - в условиях мира, пользуясь перемирием, хотя я много раз заявлял и постоянно твердил, сначала как бы только доводя свой взгляд до общего сведения, затем как бы разъясняя неосведомленным, наконец, уже без всякого стеснения, обращаясь к ним, как к людям, продавшим себя и самым бессовестным. (157) А возражал против этого открыто и противился всему, что я говорил и что было постановлено вами, именно вот он. Ну, а насчет того, все ли послы были согласны с ним, это вы сейчас узнаете. Я пока еще совсем не касаюсь личностей и никого не обвиняю непосредственно, и нет надобности ни от кого из них требовать, чтобы он показывал свою честность сегодня; нужно, чтобы каждый сделал это по собственному почину и показал свою непричастность к преступлениям[128]. Что дела были позорны и ужасны и велись не бескорыстно, это вы все уже видели. А кто были в них соучастниками, покажет само дело.
(158) "Но, - скажут, - клянусь Зевсом, за это время они приняли присягу от союзников или выполнили вообще все дела, какие следовало". Ничуть не бывало; но проведя в отъезде целых три месяца[129] и получив от вас тысячу драхм путевых[130], они не приняли присяги ни от одного из государств ни по дороге туда, ни на обратном пути сюда, а принятие присяги состоялось в гостинице, что перед храмом Диоскуров (кто из вас бывал в Ферах[131], тот знает место, о котором я говорю), тогда, когда Филипп уже направлялся сюда с войском, - в позорной, граждане афинские, и недостойной вас обстановке. (159) Зато Филипп, должно быть, придавал особенно большое значение тому, что дело происходило таким порядком. Именно, ввиду того, что в мирном договоре нельзя было написать так, как пытались эти люди: "за исключением галейцев и фокидян", то, по вашему настоянию, Филократ был вынужден это вычеркнуть и написать прямо: "афиняне и союзники афинян"[132]. Однако Филипп не хотел, чтобы хоть кто-либо из его союзников принес присягу в таком виде, так как никто из них тогда не принял бы участия с ним вместе в походе против ваших владений, занятых теперь им, но все стали бы отговариваться присягой; (160) с другой стороны, он не хотел и того, чтобы они оказались свидетелями обещаний, которые он давал, добиваясь мира[133]; вместе с тем он не хотел показать и того, что, значит, не афинское государство является побежденным на войне, а что Филипп сам желает мира и дает щедрые обещания афинянам, лишь бы добиться мира. И вот для того именно, чтобы ясно не обнаружилась справедливость моих слов, он и решил никуда не пропускать наших послов. А эти люди всячески угодничали перед ним, стараясь отличиться и изощряясь в лести перед ним. (161) Но раз только станут раскрываться все их тогдашние дела, - что они попусту потратили время, что упустили дела во Фракии, что не выполнили ни одного из ваших постановлений и нисколько не считались с вашей пользой, что давали сюда лживые сообщения, - тогда разве возможно ему найти оправдание у судей, если они в здравом уме и хотят соблюдать присягу? И все-таки в доказательство справедливости моих слов прочитай прежде всего псефисму, которой возлагалась на нас обязанность привести к присяге[134], затем, письмо Филиппа, наконец, псефисму Филократа и постановление народа.
(Псефисма. Письмо. Псефисмы)
(162) Теперь в подтверждение того, что мы могли бы застать Филиппа на Геллеспонте, если бы кое-кто слушался меня и выполнял ваши приказания согласно псефисмам, пригласи в качестве свидетелей людей, бывших там.
(Свидетели)
Прочитай еще и другое свидетельство о том, что отвечал Филипп вот этому Евклиду, прибывшему туда позднее[135].
(Свидетельское показание)
(163) И они не могут даже отрицать того, что все это делали в пользу Филиппа, - об этом послушайте мой рассказ. Когда мы отправлялись в первое посольство для переговоров о мире, вы послали вперед глашатая, чтобы совершить от нашего имени возлияния. Так вот тогда, едва прибыв в Орей, они не стали дожидаться возвращения глашатая, не сделали там никакой остановки, морем переправились в Гал, хотя он был осажден, и далее оттуда, выйдя к осаждавшему его Пармениону, направились через расположение неприятельских войск в Пагасы и так, продолжая путь, встретились в Лариссе с глашатаем[136]: вот с какой поспешностью и торопливостью они тогда ехали. (164) А вот теперь, несмотря на то, что был мир и полная безопасность передвижения и от вас было приказание спешить, тут у них не было охоты ни торопиться с ездой, ни плыть морем. Почему же так? Потому, что тогда скорейшее заключение мира было на пользу Филиппу, теперь же ему выгодно было пропустить как можно больше времени до принятия вами у него присяги. (165) А что и сейчас я говорю правду, в доказательство возьми-ка еще и это свидетельское показание.
(Свидетельское показание)
Можно ли найти лучшее доказательство того, что люди действовали всецело на пользу Филиппу, чем вот это? Ведь совершая одинаковое путешествие, они в одном случае, когда нужно было спешить для вашего блага, сидели сложа руки, в другом случае, когда и шагу делать не следовало до прибытия глашатая, они так торопились!
(166) Затем, посмотрите, чем каждый из нас предпочитал заниматься во время нашего пребывания там, пока мы сидели в Пелле. Я лично занимался тем, что разыскивал наших пленников и старался их выкупать, тратил на это свои личные деньги и ходатайствовал перед Филиппом об освобождении их за счет подарков, которые он нам предлагал. А что все время делал Эсхин, вы сейчас услышите. Какой смысл имело то, что Филипп предлагал деньги всем нам вместе? (167) Объясню, чтобы и оно было вам понятно: этим способом он испытывал всех нас. Каким образом? Пробовал он подсылать каждому в отдельности и предлагал, граждане афинские, даже большие суммы золота. Но так как со стороны кое-кого он потерпел неудачу (про себя самого мне нет надобности говорить, но поступки мои и дела сами это покажут), вот он и рассчитывал, что, если дать всем сообща, то все примут подарки попросту: в таком случае безопасность будет обеспечена для тех, которые продали себя поодиночке, раз мы все сообща хоть в малой степени примем участие в получении подарков. Вот причина, почему давалось это под видом подарков гостям. (168) Но так как я помешал, они опять-таки поделили между собой и их. Филиппу же, после того как я просил обратить эти деньги на выкуп пленных, было неудобно ни назвать их, если бы ответить, что "их получили такой-то и такой-то", ни уклониться от такого расхода[137]. Вот он и согласился, но отложил исполнение, сказав, что отошлет их на Панафинеи[138]. Читай показание Аполлофана, а затем остальных, кто там были.
(Свидетельское показание)
(169) Давайте же я расскажу вам и о том, сколько пленных я сам выкупил. Да, за то время, пока мы находились в Пелле еще до прибытия Филиппа, некоторые из пленников, отпущенные на поруки, разуверившись, как мне кажется, в том, чтобы мне удалось убедить на этот счет Филиппа, заявили о своем желании самим выкупиться и не быть нисколько обязанными Филиппу. Они брали у меня взаймы деньги, кто три, кто пять мин, - каждый по мере того, сколько ему требовалось для выкупа. (170) Когда затем Филипп согласился отпустить остальных, я созвал тех, кому дал денег взаймы, и напомнив им, как было дело, чтобы у них не сложилось впечатления, будто они остались в проигрыше из-за торопливости и при всей своей бедности выкупились на свои собственные средства, тогда как остальные рассчитывают получить освобождение от Филиппа, я отдал им в подарок выкупные. В доказательство, что я говорю вам правду, прочитай-ка вот эти свидетельские показания.
(Свидетельские показания)
(171) Итак, вот сколько денег я потратил и отдал в подарок нашим гражданам, оказавшимся в беде. Но этот человек, может быть, станет сейчас же говорить вам: "Как же ты, Демосфен, раз уже из моей поддержки Филократа, как ты говоришь, убедился, что наша деятельность не ведет ни к чему хорошему, все-таки участвовал в новом посольстве для принятия присяги и не отказался с клятвенным заверением?" Но я, как вы должны помнить, договорился с теми, для которых выхлопотал освобождение, что привезу выкупные деньги и по мере сил постараюсь их спасти[139]. (172) Ужасно было бы оказаться обманщиком и оставить без помощи людей в несчастном положении, своих сограждан. А если бы я отказался под присягой, было бы крайне неприлично да и небезопасно путешествовать туда в качестве частного лица. Ведь, конечно, не будь у меня желания спасти тех людей, тогда совсем пропади я пропадом, если бы отправился в посольство вместе с ними, да еще захватив с собой весьма большие деньги. Вот доказательство: в третье посольство, хоть вы дважды меня избирали, я дважды под присягой отказался[140]. Да и в то путешествие я все время действовал против них. (173) И все дела во время посольства, которые я вел вполне самостоятельно, шли у вас вот так; те же, в которых одерживали верх они, имея за собой большинство, все потеряны. А между тем и все остальные могли бы кончиться одинаково успешно, как и те, если бы кое-кто слушался меня. Ведь не настолько же я жалкий и безумный человек, чтобы, с одной стороны, ради славы в ваших глазах давать свои деньги, видя, как другие получают, и, с другой стороны, чтобы не сочувствовать осуществлению таких дел, которые могли бы быть выполнены без всяких затрат и всему государству принести гораздо больше пользы. Разумеется, я не таков, граждане афинские. Но, как видно, эти люди были сильнее меня.
(174) Ну, а теперь для сравнения с этим поглядите, что сделано им и что Филократом. Все будет яснее, если сопоставлять одни дела с другими. Эти люди, прежде всего, исключили из условий мира фокидян, галейцев и Керсоблепта вопреки псефисме и не считаясь с тем, что сами же говорили вам[141]. Затем они принялись искажать и нарушать псефисму, на основании которой мы пришли туда в качестве послов[142]. Потом они вписали кардий-цев под видом союзников Филиппа[143], отказались послать вам письмо, которое я написал, и послали свое, в котором сами не написали ни слова правды. (175) Наконец, вот этот благородный человек заявил, будто я обещал Филиппу низвергнуть у вас демократический строй, так как я порицал их действия, не только считая их позорными, но и боясь из-за них сам быть осужденным заодно с ними, а между тем сам он все время не переставал частным образом встречаться с Филиппом. Не говорю уж про все другое, но вот однажды в Ферах Деркил - вовсе не я! - вместе с моим рабом, который здесь, перед вами, целую ночь караулили его. Захватив его, когда он выходил из палатки Филиппа, Деркил велел рабу сообщить обо всем виденном мне и запомнить самому. Наконец, этот гнусный и бессовестный человек после нашего отъезда ночь и день оставался у Филиппа[144]. (176) В доказательство справедливости моих слов я готов подтвердить ИХ своим свидетельством, дав письменное показание под свою ответственность; я призову также и всех остальных послов каждого отдельно и потребую одного из двух - либо подтвердить своим свидетельством, либо отречься под присягой. Если же они станут отрекаться, я перед вами явно изобличу их в клятвопреступничестве.
(Свидетельское показание)
(177) Итак, вы видели, с какими трудностями и хлопотами сопряжена была у меня все время эта поездка. Представьте себе, действительно, что же они делали там, находясь близко от человека, дающего взятки, когда и тут, на глазах у вас, зная, что от вас зависит наградить ли их почестями, или, наоборот, наказать их, они делают такие вещи[145].
Теперь я хочу подвести итоги высказанным мной с самого начала обвинениям и показать тем самым, что я выполнил свои обещания, которые давал вам, начиная свою речь. Я показал, что в его сообщениях не было ни слова правды, но что он обманывал вас; при этом я пользовался в качестве свидетельств самими делами, а не словами. (178) Я показал вам, что по его именно вине вы не хотели слушать от меня правду, увлеченные тогда его обещаниями и посулами; что все его советы были совершенно противоположны тем, какие были нужны; что он возражал против условий мира, предложенных союзниками[146], и поддержал предложение Филократа, заставил вас потерять время, отняв тем самым у вас возможность, если бы даже вы и хотели, выступить в Фокиду; совершил во время поездки и еще много других ужасных дел, предал все, продал, получил взятки,- словом, не останавливался ни перед какой подлостью. Вот что обещал я вам представить с самого начала[147], и все это я показал. (179) Смотрите же, что было потом. Этот рассказ, который вам предстоит сейчас прослушать, уже совсем прост. Вы присягали решать согласно законам и псефисмам Народа и Совета пятисот. А Эсхин, как оказывается, исполняя обязанности посла, во всем шел против законов, против псефисм, против требований справедливости. Таким образом, он заслуживает осуждения со стороны судей, если только они будут руководствоваться здравым смыслом. Ведь если он ни в чем другом не был виновен, то во всяком случае двух его дел вполне достаточно, чтобы вы присудили его к смерти: он предал Филиппу не только фокидян, но и Фракию. (180) Между тем никто не мог бы указать двух более важных для нашего государства мест на свете, чем Пилы на суше и чем Геллеспонт на море. И вот оба эти места они позорно продали и во вред вам отдали в руки Филиппу. А как велико само по себе, помимо всего прочего, такое преступление - упустить из рук Фракию и ее укрепленные места, об этом можно бы привести тысячи соображений, и нетрудно указать, сколько людей из-за этих мест осуждено на смерть, сколько присуждено к большим денежным взысканиям - Эргофил, Кефисодот, Тимомах, в прежнее время Эргокл, Дионисий и другие[148], но я готов почти сказать, что даже все они вместе взятые причинили меньше вреда нашему государству, чем Эсхин один. (181) Но еще и тогда, граждане афинские, вы по собственному соображению находили меры предосторожности против опасностей и старались их предвидеть. Сейчас же вы смотрите сквозь пальцы на все, что не причиняет вам повседневного беспокойства и не тревожит в данное время, и после этого вы выносите совершенно впустую такие псефисмы: "чтобы Филипп принес присягу также и Керсоблепту", или "не быть ему членом амфиктионии", "восстановить мир". А между тем ни в какой из этих псефисм не было бы надобности, если бы Эсхин согласился ехать морем и исполнять то, что было нужно. Но вот то, что можно было спасти, если бы отправиться морем, он погубил, настояв отправиться сухим путем; а то, что можно было спасти, если бы сказать правду, он погубил своей ложью.
(182) Он, как я слышал, думает сразу же выразить негодование на то, что ему одному из всех ораторов, выступавших перед народом, придется давать отчет в своих речах[149]. Но я со своей стороны не стану говорить о том, что было бы, конечно, естественно всем вообще, кто только говорит что-нибудь, раз он говорит за деньги, нести ответственность за свои слова, но обращаю внимание вот на что: если Эсхин в качестве частного лица сказал какой-нибудь вздор и совершил проступок, не относитесь к этому слишком строго, оставьте его в покое, будьте снисходительны; но если он в качестве посла умышленно обманул вас с корыстной целью, не оставляйте его безнаказанным, не позволяйте ему отговариваться тем, будто он не подлежит ответственности за свои речи. (183) В самом деле, за что же вообще должны подлежать ответственности послы, как не за речи? Ведь не триерами, не условиями местности, не гоплитами, не акрополями ведают послы - никто не поручает этого послам, - но речами и сроками. Стало быть, если человек наперед не упустил сроков у государства, на нем нет вины; если упустил,- значит, виновен. Так и относительно речей: если человек все сведения давал правильно или на пользу, - да будет оправдан; если же ложь, за деньги и во вред вам - да будет осужден. (184) Нет, ничем нельзя нанести вам большего вреда, чем сообщая ложь. Вот именно, если те люди, у которых государственная деятельность заключается в речах, не будут говорить правду, тогда разве можно спасительно руководить государством? А если оратор, получая подарки, будет свои речи направлять к тому, что выгодно врагам, то разве это не поставит вас еще и в опасное положение? Да и не одинаковым бывает преступление, - упустить ли время при олигархии, при тирании, или при вашем правлении. Разница немалая. (185) При тех правлениях, как я полагаю, все делается быстро по приказанию[150]; у вас же прежде всего обо всем должен выслушать и вынести предварительное решение Совет, да и то не во всякое время, а тогда лишь, когда по расписанию назначен прием глашатаев и посольств[151]; затем, следует устроить заседание Народного собрания и притом в такой день, когда это положено по законам; наконец, надо еще, чтобы ораторы, вносящие наилучшие предложения, вышли победителями и одержали верх над противниками, возражающими или по неосведомленности, или по недобросовестности. (186) Но и помимо всего этого, когда дело будет решено и вместе с тем выяснится его польза, надо считаться с несостоятельностью большинства и дать ему еще некоторое время, в течение которого люди успели бы запастись всем необходимым для того, чтобы могли выполнить это решение. Следовательно, Эсхин, пропуская эти сроки нашего государственного управления,- такого, каково оно есть, не сроки пропустил, - нет! - он просто расстроил все дела нашего государства.
(187) Далее, у всех, желающих вас обманывать, есть готовое возражение: "Да это - смутьяны в государстве; они мешают Филиппу оказать помощь нашему государству"[152]. Им я не буду ничего возражать, но прочитаю вам письма Филиппа и напомню, при каких обстоятельствах в каждом случае он обманывал вас[153]; тогда вам и будет понятно, что обманывая вас, Филипп уже превзошел это пошлое выражение: "сыт по горло"[154].
(Письма Филиппа)
(188) Вот так Эсхин, после того как совершил во время посольства много позорных дел, притом всецело направленных во вред вам, повторяет, расхаживая всюду: "А что скажешь насчет Демосфена, который обвиняет своих товарищей по посольству?" Да, клянусь Зевсом, я обвиняю,- хочу того или нет, так как в течение всего нашего путешествия я испытал на себе такие происки с твоей стороны, а теперь мне остается на выбор одно из двух - либо самому прослыть за вашего сообщника в делах такого рода, либо выступать с обвинением. (189) Но я утверждаю, что я и не был с тобой товарищем по посольству, что ты, исполняя посольские обязанности, совершил много ужасных дел, я же действовал на благо вот им[155] наилучшим образом. Нет, твоим товарищем в посольстве был Филократ, равно как и ты его, а еще Фринон[156]. Все вы стояли заодно, и у всех вас была одна и та же цель. "А где же соль? где стол? где возлияния?"[157] - так трагически[158] восклицает он, расхаживая всюду, словно предателями всего этого являются не преступники, а честные люди! (190) Я же знаю, что пританы каждый раз все совместно друг с другом и приносят жертвы, и обедают, и совершают возлияния, и все-таки это не дает основания, чтобы честные подражали негодным, но, если уличат кого-нибудь из своей среды в преступлении, они доводят это до сведения Совета и Народа. Точно так же и члены Совета: они совместно совершают вступительные жертвоприношения[159], совместно участвуют в пирах, в возлияниях и жертвоприношениях; равным образом и стратеги, и, можно сказать, чуть ли не все должностные лица. Но разве на этом основании они предоставляют безнаказанность преступным людям из своей среды? Ничуть не бывало! (191) Леонт обвинял Тимагора[160], хотя в течении четырех лет совместно с ним был послом. Евбул обвинял Фаррека и Смикифа, хотя был их сотрапезником[161]; в старину известный Конон обвинял Адиманта, хотя с ним вместе был стратегом[162]. Так кто же, Эсхин, преступал это общение соли и возлияний - те ли, которые были предателями, нарушителями посольских обязанностей и взяточниками, или те, которые выступали с обвинением? Ясно, что - виновные против возлияний всего отечества в целом[163] - вот так, как ты, а не только возлияний частных.
(192) Я хочу теперь показать вам, что из всех людей, которые когда-либо являлись ко двору Филиппа не только по общественному поручению, но и по частным делам, да и вообще из всех людей - вот они оказываются самыми негодными и подлыми. Чтобы убедиться в этом, послушайте вкратце мой рассказ, хотя он не относится прямо к данному посольству. Так вот, когда Филипп взял Олинф, он стал справлять Олимпии[164] и на это жертвоприношение и всенародное собрание пригласил всех мастеров[165]. (193) Угощая их и награждая победителей венками, он спросил вот его, - здесь присутствующего комического актера Сатира[166], почему он один ни о чем не просит - не потому ли, что заметил в нем какой-то недостаток щедрости или нерасположение к себе. На это Сатир, говорят, ответил, что в таких вещах, о которых просят другие, он вовсе не нуждается, а то, о чем он сам хотел бы попросить, Филипп, конечно, легче всего может ему дать и таким образом удовлетворить его желание, но что только он боится, как бы не обмануться в своем расчете. (194) Филипп велел ему говорить и даже пошутил в таком роде, что нет такой вещи, которой бы он не мог сделать. Тогда Сатир сказал, что был у него гостем и другом Аполлофан из Пидны и что, когда Аполлофан погиб, коварно убитый, перепуганные его родственники тайно отправили его дочерей, бывших еще в детском возрасте, в Олинф. "Так вот эти дочери, - продолжал Сатир, - после взятия города оказались пленницами и находятся теперь у тебя, и по возрасту могут уже быть выданы замуж[167]. (195) Я и обращаюсь к тебе с просьбой дать их мне. Однако я хочу, чтобы ты выслушал и понял, каково значение для меня твоего подарка, если ты его мне дашь: мне он не принесет никакой прибыли, если я его получу; но я выдам их замуж, дав от себя им еще приданое, и постараюсь не допустить в их положении ничего недостойного нас и отца их". Когда присутствовавшие на пире услыхали это, раздались такие крики и рукоплескания и общее одобрение, что Филипп был несколько смущен и согласился выдать. А между тем названный тут Аполлофан был одним из участников убийства Александра, брата Филиппа[168]. (196) Попробуем теперь сопоставить с пиром Сатира другой пир - пир их вот самих, происходивший в Македонии, и посмотрите, насколько близки они и похожи один на другой! Так вот однажды эти люди получили приглашение к Ксенофрону[169], сыну Федима, одного из Тридцати[170], и отправились туда. Но я не пошел. Когда началась попойка, хозяин привел одну олинфскую женщину, красивую на вид, свободную и скромную, как показал ее поступок. (197) Сначала эти люди, должно быть, судя по тому, как мне рассказывал на следующий день Иатрокл[171], просто и спокойно заставляли ее пить и есть лакомства. Но по мере того, как дело шло дальше и головы разгорячались, они стали уже предлагать ей возлечь за стол[172] и даже что-нибудь спеть. Когда женщина была смущена и стала отказываться и не умела им угодить, вот он - Эсхин, а за ним и Фринон назвали это дерзостью и недопустимым, чтобы пленница из числа богоненавистных и проклятых олинфян позволяла себе такое упрямство, и стали кричать: "Позвать раба!", "Подать сюда ремень!". Пришел раб с ременной плетью, и вот, когда пьяных людей, вероятно, и незначительная мелочь могла раздражить, она что-то сказала и залилась слезами; тут раб сорвал с нее хитон и стал хлестать по спине. (198) Вне себя от боли и от такого обращения женщина, вскочив с места, припала к коленям Иатрокла и опрокинула стол. И если бы Иатрокл не отнял ее из их рук, ее забили бы насмерть под пьяную руку: так опасны пьяные выходки вот этой дряни[173]. Относительно случая с этой женщиной была речь и в Аркадии на Собрании десяти тысяч[174], да и у вас сообщал Диофант - я потребую, чтобы он теперь подтвердил мои слова в качестве свидетеля; много говорили об этом деле в Фессалии и повсюду.
(199) И вот, зная за собой такие дела, этот нечистый человек посмеет глядеть вам в глаза и будет сейчас своим звонким голосом рассказывать о прежней своей жизни: когда я слышу его слова, мне просто спирает дыхание. А разве не знают присутствующие здесь, что ты первоначально читал книги, прислуживая матери, когда она совершала таинства, и мальчиком вращался на сонмищах и среди пьяных людей?[175] (200) Что позднее в качестве подписаря у разных должностных лиц за две-за три драхмы готов был на всякое мошенничество?[176] Что, наконец, еще недавно ты бывал очень доволен, если удавалось устроиться на содержание в чужих хорегиях в качестве тритагониста?[177] Про какую же жизнь ты будешь рассказывать? Где[178] ты ее прожил? Вот ведь какой оказывается твоя прошлая жизнь! Но что за самоуверенность у него! Он другого человека обвинил в разврате[179]. Но не будем пока говорить об этом, а сначала прочитай мне вот эти свидетельские показания.
(Свидетельские показания)
(201) Итак вот сколько и вот каковы, граждане судьи, преступления, в которых установлена его вина перед вами, и какого только злодейства нет среди них? Он и взяточник, и льстец, и заклейменный проклятием, и обманщик, и предатель друзей - словом, в нем сосредоточены все самые ужасные преступления. И все-таки ни в одном из них он не будет оправдываться, да и не сможет привести ни одного справедливого и простого довода в свое оправдание. А те, на которые он, как я слышал, думает ссылаться, очень близки к безумию; впрочем, когда человек вообще, должно быть, ничего справедливого не может сказать, ему приходится пускаться на все ухищрения. (202) Так он, как я слышу, предполагает говорить, будто я сам являлся участником всех дел, в которых обвиняю его[180], будто я сам держался таких же взглядов и действовал заодно с ним и только потом вдруг переменился и выступил обвинителем. Конечно, хотя оправдывать свои действия таким способом несправедливо и недостойно, все-таки это является некоторым обвинением против меня: если я действительно это совершил, я - негодный человек, но дела от того не изменяются к лучшему ни на малость. (203) Однако мне, я думаю, следует показать вам обе вещи: и то, что с его стороны будет ложью, если он станет так говорить, и то, какой должна быть защита, если она имеет в виду справедливость. Справедливая и простая защита имеет в виду доказать или то, что дел, в которых обвиняют, в действительности вовсе не было, или то, что они служат на пользу государству. Но Эсхину не удастся сделать "и того, ни другого. (204) Не может же он, в самом деле, говорить, будто вам выгодна гибель фокидян, занятие Пил Филиппом, усиление фиванцев, пребывание войска его на Эвбее, происки против Мегар, задержка с присягой на соблюдение мира; ведь он тогда сообщал вам как раз противоположное, - что все это для вас полезно и будет выполнено[181]. А с другой стороны, ему не удастся убедить вас и в том, будто ничего такого не было, та" как вы сами все это видели и хорошо знаете. (205) Стало быть мне остается показать, что я ни в чем не был их соучастником. Так, если вам угодно, я оставлю все другие вопросы, - именно, как я возражал им перед вами, какие имел столкновения с ними во время путешествия, как в течение всего времени оказывал им сопротивление, - и их самих возьму в свидетели того, что мои и их действия тогда были совершенно противоположны и что они получили деньги для действий против вас, между тем как я отказался их взять. Ну так посмотрите же!
(206) Кого бы у нас в государстве вы могли назвать наиболее мерзким и преисполненным наибольшего бесстыдства и высокомерия? Я уверен, что ни один из вас даже по ошибке не назвал бы никого другого, кроме Филократа. А кого бы назвали самым голосистым, способным громче всех сказать во весь голос все, что пожелает? Уверен, что именно его - Эсхина. А кого они называют нерешительным и трусливым перед толпой, я же - осторожным? Это - меня[182]. И правда, я никогда еще ни с чем не надоедал вам и не вынуждал вас что-нибудь делать против вашего желания. (207) Итак, на всех заседаниях Народного собрания, когда только заходила речь о них, вы всегда слышали, как я выступал с обвинениями против них, разоблачал их и прямо им в лицо говорил, что они получили деньги и продали все дела нашего государства[183]. И никогда еще никто из них, слыша это, не возражал мне, не раскрывал даже рта, не заявлял о своем присутствии. (208) Что же за причина, почему самые мерзкие из всех людей в нашем государстве и наиболее голосистые так смолкают предо мной, самым нерешительным из всех и не умеющим никого перекричать? -- Потому, что правда сильна и, наоборот, обессиливает людей сознание того, если они продали дело своего государства. Это лишает их свойственной им самоуверенности, связывает им язык, замыкает уста, стесняет дыхание, заставляет молчать. (209) Наконец, вы, наверное, знаете, как недавно в Пирее, когда вы не хотели допустить его в состав посольства[184], он кричал, что подаст на меня исангелию, привлечет к суду и - ах! и - ох! и все такое. Но это есть только начало долгих и многих препирательств и речей, между тем как-то - просто и требует, может быть, всего двух-трех слов, которые мог бы сказать и только вчера купленный раб[185]; "Граждане афинские, вот какое в высшей степени ужасное дело: этот человек обвиняет меня в том, в чем сам был соучастником, и говорит, что я брал деньги, хотя и сам брал или делился с другими". (210) Ничего подобного он не говорил, он не промолвил ни слова, и из вас никто не слыхал от него такого; но он произносил только угрозы. Почему? - Потому, что он сознавал за собой такие преступления и был рабом этих слов[186]. Таким образом, мысль его не обращалась к ним, но она бежала от них, так как ее преследовало сознание виновности. Бранить же и хулить по другим случаям ничто ему не мешало. (211) Но вот что самое важное из всего, - и это не слова, а дело. Когда я стал справедливо выражать желание, чтобы, как два раза я был послом, так два раза и представить вам отчет, - вот этот самый Эсхин пришел к логистам[187] в сопровождении многих свидетелей и запрещал им вызывать меня в суд, так как я будто бы уже представил отчет и потому не подлежу более отчетности. Не бывало еще такого забавного случая! В чем же тут было дело? По тому первому посольству, по которому никто не предъявлял ему обвинения, он представил отчет прежде, но он никак не хотел являться снова в суд по этому второму, по которому теперь привлекается и во время которого и были совершены все его преступления. (212) А поскольку я дважды являлся на суд, то и ему было необходимо явиться вторично, вот почему он и не допускал вызывать меня. Но этот случай, граждане афинские, ясно наводит вас на двоякую мысль - во-первых, что он сам осудил себя и что, следовательно, теперь ваше благочестие никому из вас не позволяет оправдать его, и, во-вторых, что относительно меня он не скажет ни слова правды, так как, будь у него на это какие-нибудь основания, он, очевидно, тогда же указал бы их и выступил бы с обвинением, а не запрещал бы, клянусь Зевсом, меня вызывать.
(213) В доказательство того, что я говорю правду, пригласи-ка свидетелей этого.
Конечно, если он станет вам бранить меня по какому-нибудь поводу, не имеющему (Отношения к посольству, у вас, естественно, будет много оснований, чтобы не слушать его. Ведь сегодня суд идет не обо мне, и мне после его слов никто не подольет воды[188]. В таком случае разве это не признак того, что у него нет справедливых доводов? Кто же в самом деле, сам находясь под судом, захотел бы обвинять другого, если бы имел данные для своего оправдания? (214) Кроме того, граждане судьи, имейте в виду еще вот что. Если бы подсудимым был я, а обвинителем выступал вот этот Эсхин и судьей был Филипп, и если бы я, не зная, что сказать в свое оправдание, стал бранить его и пытался чернить его, разве, вы думаете, не возмутился бы Филипп именно потому, что кто-то в его присутствии поносит его благодетелей? Так, смотрите, не окажитесь вы слабее Филиппа, но заставляйте Эсхина защищаться по тем делам, в которых он обвиняется. Читай свидетельское показание.
(Свидетельское показание)
(215) Я, таким образом, не зная за собой никакого преступления, почитал своим долгом и представлять отчет, и выполнять все, чего требуют законы, а он - держался противоположной точки зрения. Так что же общего между моими и его действиями? Какое же основание есть теперь у него высказывать перед вами такое обвинение, какого он не высказывал никогда прежде? Разумеется, никакого. Но он все-таки будет это говорить, и это, клянусь Зевсом, вполне естественно. Ведь вы, конечно, знаете, что с тех пор как живут люди и существуют суды, никогда еще ни один человек не сознавался сам в преступлении, но обыкновенно преступники ведут себя бесстыдно, запираются, лгут, придумывают отговорки, пускаются на все средства, лишь бы избежать наказания. (216) Вот и сегодня никакая из их хитростей не должна ввести вас в заблуждение, но вам следует рассудить эти дела на основании того, что знаете сами, и не отдавать предпочтения ни моим, ни его словам, ни свидетелям, которых он вам представит, имея Филиппа хорегом[189], таких, которые готовы свидетельствовать о чем угодно, - вы увидите, как охотно они будут показывать в его пользу! - не считайтесь ни с чем этим, как бы красиво и громко ни говорил он и как бы плохо я. (217) Да и не о качествах ораторов или речей[190] предстоит вам сегодня судить, если вы в здравом уме, но вам надо обратить тяготеющий на нас позор за дела, постыдно и ужасно провалившиеся, на виновников, а для этого надо сначала разобраться в их действиях, которые всем вам известны. Что же это за действия, которые вам известны и о которых вам нет надобности слышать от нас? (218) Если после заключения мира все пошло так, как они вам обещали[191], если вы признаете, что поддались крайнему малодушию и трусости и что, хотя ни в стране не было врагов, ни с моря никто вас не осаждал и не только никакой вообще опасности не угрожало нашему государству[192], но еще и хлеб вы покупали по дешевой цене и во всех других отношениях чувствовали себя ничуть не хуже, чем теперь, (219) все-таки, поскольку вы уже наперед были осведомлены и наслышались вот от них о том, что ваши союзники должны погибнуть, что фиванцы усилятся, что города во Фракии захватит Филипп, что на Эвбее будут устроены отправные места против вас, - словом, знали, что произойдет все так, как и случилось на самом деле, - если под влиянием всего этого вы охотно пошли на заключение мира, тогда оправдайте Эсхина и поберегитесь вдобавок к такому страшному позору взять на себя еще и клятвопреступничество: ведь тогда, значит, он ни в чем не виноват перед вами, а я сам схожу с ума и потерял голову, когда обвиняю его. (220) Но зато, если в действительности они как раз, наоборот, наговорили много приятного, - будто Филипп дружественно относится к нашему государству, будто он намерен спасти фокидян, обуздать спесь фиванцев, да кроме того, еще готов оказать вам услуги более важные, чем передача Амфиполя, раз только добьется мира, - именно, вернуть вам Эвбею и Ороп, - если они вот так наговорили вам и наобещали все это, а в действительности во всем обманули и обморочили вас и только не отняли у вас Аттику, - тогда осудите их и смотрите, вдобавок ко всем прежним, уже испытанным вами оскорблением (я уж и не знаю, как иначе назвать это), не внесите с собой в дом еще и проклятие за все распроданное ими за взятки и сами не сделайтесь клятвопреступниками.
(221) Затем, имейте в виду, граждане судьи, еще и то, какой расчет был бы мне брать на себя обвинение их, если они ни в чем не виноваты. Нет, вы никакого не найдете. Разве приятно иметь много врагов? - Нет, это даже небезопасно. Или, может быть, у меня с ним была вражда? - Никакой. Так что же? - "Ты боялся сам за себя и по трусости видел в этом свое спасение", - вот что говорил он, как я слышал. Но ведь ничто мне не угрожало, Эсхин, и за мной не было никакого преступления, как ты ни говори. Да, если он все-таки станет опять это говорить, тогда смотрите, граждане судьи, - раз уж я, не имея за собой никакой вины, все-таки должен был бояться, как бы не погибнуть по их милости[193], тогда какому же наказанию следует подвергнуть их, самих преступников? Значит, дело не в этом. (222) Тогда почему же я тебя обвиняю? Должно быть, клянусь Зевсом, я берусь за дело сикофанта, чтобы получить с тебя деньги. Да не лучше ли было бы мне взять их с Филиппа, который платит большие деньги и не меньше, чем кто бы то ни было из них, и вместе с тем поддерживать дружбу и с Филиппом, и с ними (ведь они были бы, - конечно, были бы со мной друзьями, будь я соучастником одного общего дела; да и сейчас их вражда ко мне вовсе не с отцовских времен, а происходит только от того, что я не принял участия в их делах), а не напрашиваться к ним в долю из их доходов и не быть врагом и тому, и этим? И, выкупая пленников за такие большие деньги на собственный счет, хлопотать, чтобы получить какие-то пустяки от них с позором для себя и ненавистью с их стороны? (223) Нет, дело совсем не в этом, но я докладывал по правде и отказался от взяток во имя справедливости и истины и дальнейшей жизни, рассчитывая, как и некоторые другие у вас, что заслужу почет, будучи сам честным человеком, и что ни на какую корысть не следует мне променять уважение в ваших глазах. А ненавижу я этих людей потому, что наблюдал во время посольства, как они бесчестны и ненавистны богам, и еще потому, что лишился и личных почестей, поскольку вы из-за их взяточничества неодобрительно отнеслись ко всему посольству в целом[194]. Сейчас я выступаю с обвинением и являюсь на проверку отчетности, имея в виду дальнейшее. При этом я хочу, чтобы процессом и судом было у вас точно установлено, что мои и их действия были совершенно противоположны[195]. (224) И я боюсь - да, боюсь (уж я выскажу вам все, что я думаю), что, пожалуй, тогда вы увлечете в погибель заодно с ним и меня - человека ни в чем тут неповинного, а сейчас проявите чрезмерную слабость. Да, вы, граждане афинские, мне кажется, дошли до полного бессилия, терпеливо ждете несчастья и, видя бедствия других, сами не принимаете мер предосторожности и даже не помышляете о том, что наше государство уже давно идет к гибели многими страшными путями[196]. (225) Разве вы не находите это ужасным и нелепым? Да, если я и предполагал о некоторых вещах молчать, то теперь я чувствую себя вынужденными говорить. - Вы, конечно, знаете присутствующего здесь Пифокла, сына Пифодора[197]. С ним у меня были самые прекрасные отношения, и до сего дня между мною и им не бывало никаких недоразумений. Но вот теперь, после того как он побывал у Филиппа, он при встрече со мной сторонится от меня и, если по необходимости придется где-нибудь сойтись, сейчас же отскакивает, чтобы кто-нибудь не увидел его в разговоре со мной; зато с Эсхином он разгуливает по площади взад и вперед и совещается. (226) Так разве это не странное и не поразительное дело, граждане афинские: люди, взявшись служить делу Филиппа, находятся под таким бдительным наблюдением с его стороны, что даже здесь ни одно их действие - все они могут быть в этом уверены - не укроется от него, как если бы сам он здесь присутствовал, но за друзей они должны считать тех, кого угодно ему, и одинаково за врагов; между тем люди, которые вам отдают свою жизнь, от вас ожидают получить почести и никогда вас не предавали, встречают с вашей стороны такую глухоту и слепоту, что вот мне, например, приходится выступать здесь перед вами на равном положении с этими нечистивцами, хотя вам все это известно?! (227) Так хотите знать и услыхать о причине этого? Я сейчас объясню, но прошу, чтобы никто из вас не обижался, если я буду говорить правду. Дело, я думаю, вот в чем. Филипп, имея единое тело и единую душу, от всего сердца любит своих пособников и ненавидит противников, из вас же каждый прежде всего не считает человека, оказывающего услуги государству, за своего собственного благодетеля, равно как и общественного вредителя за своего личного врага[198], (228) но у каждого есть еще и свои более важные расчеты, которые часто и вводят вас в заблуждение, как жалость, зависть, гнев, личное расположение к просителю и многое другое. Если человеку и удастся избежать всего этого, то он уж никак не избегнет влияния людей, для которых нежелательно, чтобы такой человек существовал. А между тем ошибка в каждом деле такого рода, просачиваясь незаметно и постепенно, становится общей пагубой для государства.
(229) Смотрите, граждане афинские, не поддайтесь никакому из таких чувств сегодня, не оправдайте этого человека, который принес вам столько вреда. Подумайте, в самом деле, какие толки пойдут относительно вас, если вы оправдаете его? Из Афин отправились некоторые люди в качестве послов к Филиппу - в том числе[199] Филократ, Эсхин, Фринон, Демосфен. И что же? Один из них не только ничего не приобрел от посольства, но и свои личные средства потратил, чтобы выкупить пленников; другой же на деньги, вырученные от продажи дел своего государства, скупал по разным местам девок и рыбу[200]. (230) Один из них послал даже сына к Филиппу, еще не внеся его в список совершеннолетних, - этот гнусный Фринон[201]; другой, наоборот, не сделал ничего, что было бы недостойно государства или самого себя. Один не только был хорегом и триерархом, но считал нужным еще и добровольно отдавать деньги, выкупать пленных, не оставлять без помощи никого из сограждан, оказавшихся в беде из-за нужды; а другой не только не спас никого из находившихся тогда в плену, но еще помог устроить так, чтобы целая область[202] была захвачена и чтобы в плен к Филиппу попало свыше десяти тысяч гоплитов и около тысячи всадников из числа ваших тогдашних союзников[203]. (231) А что после этого? Афиняне, конечно, схватили их, - они ведь знали об этом давно, - и затем...? Этих людей, получивших деньги и подарки и опозоривших себя, государство и своих детей, они... выпустили[204] и даже считали их благоразумными и видели в этом удачу для государства[205]. А как с обвинителем? Признали, что он сошел с ума, не понимает своего государства и не знает, куда бросить свои средства. (232) И кто же теперь, граждане афинские, увидав такой пример, захочет выказать себя честным? Кому будет охота безвозмездно нести посольские обязанности, если в конце концов он не только не получит никакой прибыли, но и доверия в ваших глазах будет иметь не больше, чем эти взяточники? Сегодня вы не только судите их, - нет, вы еще и устанавливаете на все будущее время закон относительно того, за деньги ли, с позором, на благо врагам следует всем отправлять посольские обязанности, или бескорыстно, честно и неподкупно на благо вам. (233) Но, разумеется, в этих делах вам вообще не требуется никакого свидетеля. Только насчет того, как Фринон послал своего сына, пригласи мне свидетелей этого.
[Свидетели][206]
Этого человека, таким образом, Эсхин не привлекал к суду за то, что он собственного сына посылал на позор к Филиппу. А если кто в юности имел более красивую внешность, чем другой, и, не предусмотрев могущего возникнуть подозрения из-за его наружности, в последовавшей жизни держал себя более или менее свободно, такого человека он обвинил в развращенности[207].
(234) Теперь давайте я расскажу вам об угощении[208] и о псефисме: я чуть было не забыл самого важного, о чем нужно было вам сказать. Когда я вносил письменно в Совете пробулевму относительно того первого посольства и затем еще раз перед народом в заседаниях Народного собрания, на которых вы должны были обсуждать вопрос о мире, и когда ни с их стороны ни слова не было еще сказано, ни преступление их еще не обнаружилось, я, соблюдая обычный порядок, предложил одобрить их действия и пригласить их в Пританей[209]. (235) Да, я действительно, клянусь Зевсом, принимал тогда послов Филиппа, как гостей, и даже, граждане афинские, с большим блеском. Так как я видел, что этими вещами они там у себя кичатся, словно каким-то счастьем и славой, я тотчас же стал думать, как необходимо было бы получить превосходство над ними прежде всего в этом отношении и показать им со своей стороны больше щедрости. Так вот на это самое он и думает теперь ссылаться[210] и для этого будет говорить: "Он сам одобрил нас, он сам угощал послов", но, конечно, не будет точно указывать, когда это было. (236) А это относится к тому времени, когда против нашего государства еще не было совершено никакого преступления, когда еще не обнаружилось, что эти люди продались, когда только что в первый раз пришли к нам послы и народу надо было выслушать их сообщение и когда еще не было видно ни того, что этот человек выступит с поддержкой Филократа, ни того, что Филократ напишет такое предложение[211]. Стало быть, если он станет говорить об этом, вы не забывайте времени, что это все происходило еще до того, как были совершены его преступления. А после этого у меня с ними уже не было никаких отношений, ничего общего. Читай свидетельское показание.
(Свидетельское показание)
(237) Может быть, в защиту Эсхина будут говорить братья его - Филохар и Афобет. Им обоим вы можете сделать много справедливых возражений. Но необходимо, граждане афинские, объясниться откровенно, ничего не скрывая. Из вас, Афобет и Филохар, один занимался тем, что расписывал подставки для алебастров[212] и бубны, двое других[213] были подписарями и людьми заурядными (это, конечно, само по себе отнюдь не является пороком, но и не дает права быть стратегами), - и все-таки мы удостоили вас звания послов, стратегов - словом, величайших почестей. (238) Если никто из вас не сделал ничего худого, за это нам не приходится вовсе благодарить вас; но вам по справедливости следовало бы благодарить нас, так как мы, действительно, многих из вас возвысили, обойдя некоторых, более достойных почета. Если же и в самых этих почестях, оказанных вам, один из вас совершил преступления и притом столь тяжкие, тогда насколько же больше заслуживаете вы ненависти, чем помилования! Я лично думаю, что гораздо больше. Может быть, они со своим громким голосом и своей бессовестностью попробуют принудить вас и присовокупят еще на придачу пословицу: "простительно помогать брату". (239) Но вы не поддавайтесь на это, а помните, что если им естественно заботиться о нем, то вам надо думать о законах и о всем положении государства и прежде всего о присяге, которую сами вы принесли, садясь на эти места. И в самом деле, если они кое-кого упросили, чтобы спасти Эсхина, то вы смотрите, на каком основании они просили, - потому ли, что он казался им невиновным перед государством, или они просили, хотя и сознавали его виновность. Если они просили об оправдании, убежденные в его невиновности, тогда и я за то, чтобы его оправдать; если же - вообще оправдать при каких бы то ни было условиях, тогда, значит, они требовали от вас клятвопреступничества. Ведь, хотя голос подается тайно, он не укроется от богов, но это как раз лучше всех предусмотрел законодатель, издавая этот закон, - именно, что из этих людей, конечно, никто не будет знать, кто из вас допустил к нему снисходительность, но боги и божественная сила будут знать, кто голосовал не по справедливости. (240) От них вернее каждому из тех судей получить добрые надежды для детей и для самого себя, раз он подаст справедливый и подобающий голос, чем в расчете на невидимую и тайную благодарность от этих людей оправдать этого человека, который уже сам свидетельствовал против самого себя[214]. Да, действительно, Эсхин, кого же мне лучше всего взять в свидетели того, что ты много раз и преступным образом исполнял обязанности посла, как не тебя самого против тебя же? Ведь, раз именно ты задумал навлечь такое ужасное несчастье на человека[215], который захотел раскрыть кое-что из твоих действий в качестве посла, это значит, что ты ожидал каких-то тяжелых последствий для себя, если бы судьи узнали правду о твоих делах.
(241) Так вот, если вы здраво посмотрите на дело, этот его образ действия обратится против него самого не потому только, что является в высшей степени важной уликой относительно его посольской деятельности, но еще и потому, что речи, которые он высказал тогда, выступая с обвинением, теперь обращаются против него. Да, те именно положения, которые ты определил, как требования справедливости, когда судил Тимарха, должны, конечно, иметь силу и для всех остальных против тебя. (242) Именно, Эсхин тогда говорил, обращаясь к судьям: "А защищать его будет Демосфен, и он станет обвинять мои действия в качестве посла; потом, если ему удастся своей речью отвести в сторону ваше внимание, он будет похваляться и, разгуливая всюду, говорить: каково я отвлек внимание судей от самого предмета и ушел, утаив от них существо дела!"[216] Не увертывайся же и ты; веди защиту по существу того, о чем идет твой процесс. А тогда, тогда ты обвинял Тимарха, тебе позволялось обвинять и говорить все, что ты хотел.
(243) Нет, ты тогда за неимением человека, которого ты маг бы представить в качестве свидетеля для поддержания своих обвинений, читал даже и перед судьями эпические стихи:
Не пропадает молва никакая, которую люди
Многие распространят: значит, бог она тоже какой-то[217].
Вот и про тебя, Эсхин, все они[218] говорят, что ты нажил деньги от посольства; значит, и про тебя, конечно, "Не пропадает молва никакая, которую люди многие распространят". (244) Действительно, насколько больше людей обвиняет тебя, чем его, посмотри и убедись сам. Тимарха и соседи не все знали, а что касается вас, послов, то ни среди грехов, ни среди варваров нет никого, кто бы не говорил, что вы нажились от посольства. Поэтому если справедлива Молва, то она идет против вас как голос народа, а что она должна быть верной, что "значит, бог она тоже какой-то" и что мудрым был поэт, написавший эти слова, это все объяснил ты сам. (245) Далее, Эсхин, подобрав ряд ямбических стихов, заканчивал их так:
С худыми кто общаться рад, того
Не спрашивал я никогда, но знаю:
На тех похож он, с кем водиться любят[219].
Затем, упомянув про "человека, который ходил на птичник и разгуливал всюду вместе с Питталаком"[220], и о тому подобном, он тогда прибавил: "Разве вы не знаете, за кого надо считать его?" Так вот, Эсхин, эти ямбические стихи пригодятся мне теперь и против тебя, и будет правильно и кстати, если я приведу их перед судьями: "Кто общаться рад", да еще будучи послом, с Филократом, "того не спрашивал я никогда, но знаю", что он получил деньги так же, как Филократ, который в этом признается[221]. (246)Далее, хотя всех остальных он и называет логографами[222] и софистами и пытается этим оскорблять их, но будет сам в дальнейшем изобличен, как заслуживающий так именно называться. Приведенные ямбические стихи взяты из "Феникса" Еврипида. Этой драмы никогда еще не играли ни Феодор, ни Аристодем[223], при которых этот человек постоянно исполнял третьи роли, но выступал в ней Молон и еще кое-кто из прежних актеров. "Антигону" же Софокла часто играл Феодор, часто и Аристодем. А в ней есть прекрасно написанные ямбические стихи, поучительные для вас. Их часто он сам исполнял и, хотя твердо помнит их наизусть, почему-то тут забыл привести. (247) Вы, ведь, конечно, знаете, что во всех трагедиях, словно в качестве особой почести, предоставляется тритагонистам выступать в ролях царей и скиптроносцев. Так вот поглядите, какие слова поэт влагает в уста Креонта-Эсхина. Но этих слов ни про себя не произносил Эсхин в оправдание своей деятельности в качестве посла, ни перед судьями. Читай их.
(Ямбические стихи Софокла из "Антигоны")
Нельзя же душу всякого узнать
И мысль его и чувства, если прежде
Он не покажет опытным себя
У власти и в законах. А по мне,
Кто, государством целым управляя,
Не держится советов наилучших,
Но в страхе замыкает свой язык,
Тот есть и был негодный человек.
Да и того, кто друга выше ставит,
Чем родину, ничтожным я зову.
Я сам, - да ведает то Зевс всезрящий! -
Не умолчал бы, увидав беду,
Идущую на граждан, не спасенье.
И никогда врага страны родной
Себе не взял бы другом, понимая,
Что в ней спасенье наше и что, прямо
На ней плывя, находим мы друзей[224].
(248) Ничего из этих стихов не сказал сам себе Эсхин во время своего посольства, но гостеприимство[225] и дружбу Филиппа он почел для себя гораздо более важными и полезными, чем свое государство, много раз простившись с мудрым Софоклом; но, увидав беду, идущую уже близко, - поход на фокидян, он не предупредил и не предуведомил об этом, а, наоборот, скрыл и даже сам принял в этом участие и помешал тем, которые хотели сказать. (249) Он не вспомнил при этом, что "в ней спасенье наше" и что, "прямо на ней плывя", его мать, совершая таинства и очищения и пожиная плоды с имущества обращающихся к ней[226], воспитала такими важными этих вот сыновей, и что отец его, обучая грамоте, как я слыхал от старших, возле святилища героя Врача[227], как мог, все-таки жил у нас в городе, а сами они, будучи подписарями и прислуживая при всяких должностях, скопили деньги и вот, наконец, выбранные вами в секретари[228], в течение двух лет кормились в фоле[229], а этот вот теперь был отправлен отсюда в качестве посла. (250) Ничего из этих данных он не принял во внимание, не позаботился о том, чтобы благополучно плыл государственный корабль, наоборот, он опрокинул его и потопил и, насколько мог, подстроил так, чтобы он попал во власть врагов. Ну, разве после этого ты не софист? Софист, да еще и негодный. Разве ты не логограф? Да притом и богоненавистный. Ты забросил те роли, в которых много раз выступал и которые хорошо разучил; а разыскал то, чего не разыгрывал никогда в жизни, и предал гласности с той целью, чтобы повредить одному из сограждан.
(251) Хорошо, теперь посмотрите, что он говорил и относительно Солона[230] Он утверждал, что стоящая на площади статуя Солона может служить образцом скромности ораторов, выступавших тогда перед народом: он представлен держащим руку под гиматием, закинутым на плечо; Эсхин этим клеймил и порицал развязное поведение Тимарха. Однако саламинцы говорят, что нет еще и пятидесяти лет с тех пор, как поставлена эта статуя, от Солона же до настоящего времени прошло около двухсот сорока лет[231]; значит, не только художник, придавший ему такой вид, сам не был его современником, но не был таковым даже и его дед.
(252) Вот об этом сказал он судьям и принял сам соответствующий вид; но то, что для государства было гораздо важнее узнать, чем внешность, именно, душу и образ мыслей Солона, этого он не воспроизвел, а поступил как раз наоборот. Именно, когда Сала-мин был отнят у афинян и они постановили даже смертную казнь тому, кто заговорит о его возвращении[232], Солон, пренебрегши собственной безопасностью, стал петь сочиненную им элегию и таким образом спас это место для нашего государства и избавил его от павшего на него позора. (253) Этот же человек, наоборот, выдал и продал Амфиполь, - тот самый, который признали вашим и царь[233], и все греки, - и поддержал выступившего с письменным предложением об этом Филократа. Кстати было ему - не правда ли? - вспоминать про Солона! И он поступал так не только тут у нас, но и по прибытии туда[234] он ни разу не назвал даже имени той страны, от лица которой выступал послом[235]. Об этом он сам докладывал вам: вы, конечно, помните, как он говорил, что "относительно Амфиполя я тоже мог бы говорить, но я нарочно не касался этого вопроса, чтобы дать возможность сказать о нем Демосфену"[236]. (254) Я тогда в своем выступлении отметил, что на мою долю он не оставил ничего такого, что сам хотел высказать Филиппу, так как он скорее поделился бы с кем-нибудь своей кровью, чем своим словом. Но, разумеется, нельзя было, получив деньги, возражать Филиппу, который затем именно и дал их, чтобы не возвращать этого города. Так вот возьми-ка и прочитай также/и эту элегию Солона, и вы тогда увидите, что и Солон ненавидел людей такого рода, как этот человек.
(255) Не говорить надо, держа руку под плащом, Эсхин, - нет! - а надо исполнять посольские обязанности, держа руку под плащом. А ты там протягивал ее вперед, подставлял ее и, после того как опозорил сограждан, произносишь тут у нас торжественные речи. И неужели ты думаешь, что, если заготовил жалкие словечки и развил свои голосовые средства[237], ты уйдешь от наказания за столько ужасных преступлений, хоть бы ты пошел бродить по свету, покрыв голову шляпой[238], и всячески бранил меня? Читай же.
(Элегия[239])
Родина наша вовек не погибнет по промыслу Зевса
И по решению всех вечных, блаженных богов:
То ведь Паллада Афина, заступница крепкая наша,
Бога могучего дочь, длани простерла над ним!
Но в неразумье своем сами граждане[240] город великий
Ввергнуть в погибель хотят, думая лишь о деньгах.
И у народных вождей преисполнены думы неправды.
Но за великую спесь много несчастий их ждет:
Сдерживать гордых страстей не умеют и в строгом порядке
Радости дня проводить, в тихом пируя кругу.
<Только о деньгах мечты их; владеть, хоть нечестно, стремятся[241]. >
И богатеют они, злым предаваясь делам.
<Сытость - надменности мать, коль прибудет богатство большое[242].>
Тут не щадят ничего, ни из сокровищ святых,
Ни из народных богатств; они грабят, откуда придется,
И не боятся совсем Правды уставов святых.
Ведает молча она настоящее все и былое;
Рано иль поздно придет дать воздаяние всем.
Это на весь уже город идет неизбежной бедою;
В тяжкое рабство затем скоро ввергает его
Или ж гражданскую Смуту и брань ото сна пробуждает, -
Ту, что у многих берет юность, завидную всем.
Так ведь от рук супостатов терзается город желанный
В схватках взаимной вражды, милых злодеям одним
Бедствия эти в отчизне кишат, а из бедного люда
Многие угнаны прочь и на чужбину идут;
Проданы в рабство они и влачат там позорные цепи.
<И по неволе несут горькую долю рабов.[243]>
Так всенародное горе уж к каждому в дом проникает;
Двери сенные ему путь преграждать не хотят.
Но чрез высокую прыгнет ограду и всюду настигнет,
Хоть бы ты в доме своем в дальний покой убежал.
Сердце велит мне поведать афинянам эти заветы:
Что беззаконье несет городу множество бед,
Но что законность во всем и порядок, и лад водворяет,
Да и преступным она на ноги путы кладет,
Гладит неровности, спесь прекращает, смиряет надменность;
Бедствий цветок роковой сушит, не давши расцвесть;
Правду в неправых судах она вводит, дела укрощает
Высокомерных людей, тушит взаимный раздор;
Злобу жестокой вражды прекращает она, и повсюду
Дружно и мудро при ней люди живут меж собой.
(256) Слышите, граждане афинские, что говорит Солон про таких людей, да и про богов, которые, по его словам, спасают государство. Я лично всегда считаю верным такое рассуждение, что боги спасают наше государство, и хочу, чтобы и впредь так было; но я думаю также" что некоторым образом и все случившееся теперь при сегодняшнем рассмотрении отчетности является доказательством какого-то благоволения богов к нашему государству. (257) Ну, смотрите! Человек, совершивший много ужасных дел во время посольства и отдавший земли[244], в которых следовало бы чтить богов вам и союзникам, предал бесчестью человека, выступившего с обвинением против него. Для чего боги так сделали? - Для того, чтобы сам он не встретил ни жалости, ни снисхождения за свои проступки. Но все-таки он, даже и обвиняя того, предпочел бранить меня и еще раз перед народом[245] угрожал внести против меня обвинение и принять еще тому подобные меры. Для чего? - Для того, чтобы я, выступая с обвинением против него, как человек, точнее всех знавший его подлые поступки и шаг за шагом следивший за ними, вызывал с вашей стороны наибольшую снисходительность к нему[246]. (258) Но он, хоть и уклонялся[247] все время до сих пор, все-таки поставлен теперь в необходимость явиться на суд как раз в такое время, когда вам невозможно и даже небезопасно, если не по каким-нибудь иным соображениям, то во всяком случае ввиду надвигающихся событий, оставить его безнаказанным за его продажность: конечно, если вообще всегда, граждане афинские, следует ненавидеть и карать предателей и взяточников, то сейчас это было бы особенно уместно и могло бы принести общую пользу всем людям. (259) Да, граждане афинские, страшная язва поразила Грецию, тяжкая и требующая какого-то большого счастья и внимания с вашей стороны. Действительно, в отдельных государствах наиболее именитые люди, которым вверяют руководство делами, несчастные, предают собственную свободу и сами добровольно налагают на себя рабство, прикрашивая это хорошими названиями вроде гостеприимства, товарищества, дружбы и тому подобного; а остальные и притом люди, занимающие самое важное положение в отдельных государствах, которые должны бы карать и немедленно предавать казни этих людей, не только не делают ничего подобного, но восхищаются ими, с завистью глядят на них и хотели бы сами каждый со своей стороны быть такими, как они. (260) Но такой образ действий и такое соревнование, граждане афинские, у фессалийцев[248] вплоть до вчерашнего дня или вообще до недавнего времени отнимали гегемонию и общественное значение, а сейчас отнимают уже и свободу, так как в акрополях некоторых из них стоят сторожевые отряды македонян; а распространившись в Пелопоннес, этот образ действий устроил резню в Элиде[249] и заразил ее злосчастных жителей таким безрассудством и безумием, что они готовы осквернять себя убийствами своих сородичей и сограждан, лишь бы властвовать друг над другом и выслуживаться перед Филиппом. (261) И дело не остановилось и на этом, но перешло в Аркадию и там перевернуло все вверх дном. И вот теперь многие из аркадян, вместо того чтобы, как им подобало, более всего гордиться свободой, подобно вам (ведь из всех людей вы и они - единственные люди - дети своей земли[250], восторгаются Филиппом, воздвигают его бронзовые статуи, присуждают ему венки, наконец, постановили, если он придет в Пелопоннес, принимать его в своих городах. То же и у аргосцев. (262) Это обстоятельство, клянусь Деметрой, если не говорить пустого, требует немалой осторожности, так как эта язва, обходя все кругом, подошла и сюда, граждане афинские. Итак, пока вы еще в безопасности[251], примите меры предосторожности и предайте атимии[252] первых, кто ввел это у вас. Иначе, смотрите, как бы не пришлось вам признать правильность моих теперешних слов тогда, когда у вас уже не будет и возможности делать то, что нужно. (263) Разве вы не видите, каким наглядным, граждане афинские, и ясным примером являются злополучные олинфяне? А ведь их, несчастных, не что иное довело до гибели, как именно такой образ действий. Вы поймете это, если только выясните хорошенько, что с ними произошло. Именно, когда у них было только четыреста всадников и самих их было общим числом не более пяти тысяч, так как тогда халкидяне еще не были объединены все в одно государство[253], (264) лакедемоняне пошли на них с большими сухопутными и морскими силами (вы, конечно, знаете, что лакедемоняне в те времена, можно сказать, владычествовали на суше и на море), но вот, хотя против них пришла такая сила, они все-таки не сдали ни города, ни какой-нибудь крепости, но даже одержали победы во многих сражениях, убили трех военачальников[254] и в конце концов закончили воину на таких условиях, как сами хотели. (265) Когда же некоторые люди начали брать взятки и большинство народа по простоте душевной или, лучше сказать, вследствие несчастья, стало им придавать больше веры, чем ораторам, отстаивавшим их пользу, и когда Ласфен[255] крышу своего дома покрыл лесом, полученным из Македонии, а Евфикрат стал держать большое стадо коров, не заплатив никому денег, другой же кое-кто пригнал себе стадо овец, еще другой - лошадей, - в это время народ, против которого это направлялось, не только не гневался и не требовал наказания виновных в этом, но смотрел на них с уважением. Относился с завистью, окружал почестями, считал за настоящих людей. (266) Наконец, это положение зашло так далеко, и взяточничество приобрело такую силу, что, хотя они имели тысячу всадников, хотя самих в это время было числом свыше десяти тысяч и хотя имели союзниками все окрестное население и хотя вы прислали им на помощь десять тысяч наемников и пятьдесят триер да еще четыре тысячи своих граждан[256], все-таки никакие из этих средств не могли уже их спасти, и не прошло и года с начала этой войны, как предатели погубили у них все города на Халкидике, и Филиппу не было уже надобности прислушиваться к голосу этих предателей[257] и спрашивать, что ему взять в первую очередь. (267) Филипп взял с оружием в руках пятьсот всадников, которые были преданы самими военачальниками: такого числа не брал еще никогда никто из людей. И виновники этого не постыдились ни Солнца, ни Земли, своей родины, на которой сами находились, ни святынь, ни могил, ни сраму за такие дела в последующие времена. Вот до какого безрассудства, граждане афинские, вот до какого безумства доводит людей продажность! Так вам, вам именно, народному большинству, надо быть рассудительными, не допускать подобных дел, но карать за них всенародно. Действительно, после того, как вы вынесли много суровых постановлений относительно тех, кто предал олинфян, было бы ни с чем не сообразно, если бы вы оказались неспособными карать преступников у самих себя. Читай-ка псефисму об олинфянах.
(Псефисма)
(268) Такое ваше решение, граждане судьи, против предателей и богоненавистных людей всем людям - и грекам, и варварам - представляется правильным и прекрасным. Но так как получение взяток предшествует предательским действиям и именно оно побуждает некоторых к этому, то раз вы, граждане афинские, заметите кого-нибудь как взяточника, так и считайте его вместе с тем и за предателя. Если один предает благоприятные условия, другой - выполнение дел, третий - воинов, то каждый из них, мне кажется, губит то именно, что окажется в его распоряжении; но ненавидеть таких людей надлежит всех одинаково. (269) У вас, граждане афинские, у одних на всем свете есть возможность в этом отношении пользоваться своими отечественными примерами и на деле подражать своим предкам, которых вы справедливо восхваляете. Действительно, если сейчас вам не представляется случая подражать им в боях, в походах или в опасностях, в которых отличались они, так как в данное время у вас существует мир, то подражайте по крайней мере хоть их благоразумию. (270) В нем везде есть нужда, и благоразумное отношение отнюдь не требует больших хлопот и беспокойств, чем безрассудное; но если каждый из вас теперь, сидя на месте, будет судить о делах, как надо, и подавать свой голос, он в такое же время приведет в лучшее состояние общественные дела в государстве и вместе с тем совершит действия, достойные предков; если же будет решать не так, как надо, он приведет дела в еще худшее состояние и прямо недостойное предков. Так вот, как же они думали о таких людях? Возьми-ка, секретарь, и прочитай вот эту выписку: вам нужно увидеть, что вы относитесь слишком легко к таким делам, за которые наши предки приговаривали к смертной казни. Читай.
(Надпись на плите)
(271) Вы слышите, граждане афинские, надпись говорит, что Арфмий, сын Пифонакта, зелеец, объявляется недругом и врагом народа афинского и союзников - сам и весь его род[258]. За что? - За то, что от варваров он привез золото в Грецию. Из этого можно, кажется, увидеть, как ваши предки были озабочены тем, чтобы и из посторонних людей ни один человек не мог, польстясь на деньги, причинить какого-либо вреда Греции, а вы не принимаете мер даже к тому, чтобы против самого государства нашего никто из граждан не мог совершить преступления. (272) - "Но, клянусь Зевсом, - скажет, пожалуй, кто-нибудь, - этот столб с надписью поставлен здесь случайно". - Нет, хотя весь этот вот Акрополь есть священное место и занимает широкую площадь[259], этот столб поставлен справа возле большой бронзовой Афины[260], которую государство воздвигло в память победы над варварами на средства, данные греками. Да, тогда так свято чтили справедливость и такое значение придавали наказанию людей, виновных в подобных делах, что одинаково удостаивали постановки, как победный памятник в честь богини, так и решения о наказаниях преступникам; а сейчас - просто смех, полная безнаказанность, если эту крайнюю необузданность не остановите вы теперь. (273) Итак, я думаю, что вы, граждане афинские, поступите правильно, если будете подражать вашим предкам не в чем-нибудь одном только, но вообще во всем без исключения, что они делали. Вы все, я уверен, слыхали про дело с Каллием, сыном Гиппоника. Он заключил в качестве посла тот пресловутый мир, по которому царь[261] не должен был по суше приближаться к морю на расстояние однодневного конного пробега и заходить по морю на военном корабле в местах между Хелидонскими и Кианейскими островами[262]. Так вот этого Каллия они едва не предали казни за то, что он во время посольства будто бы принял подарки, а при сдаче отчета наложили на него взыскания в размере пятидесяти талантов. (274) А между тем лучшего мира, чем этот, никто не мог бы назвать ни в предыдущее, ни в последующее время[263]. Но они смотрели не на это. Причину этой удачи они видели в собственной доблести и в славе государства, причину же того, бескорыстно ли это сделано или нет, видели в нравах своего посла. Они требовали, таким образом, от того, кто приступает к общественным делам, чтобы он держался честных и неподкупных нравов. (275) Да, они считали взяточничество до такой степени ненавистным и зловредным для государства, что не терпели его ни в каком деле и ни у какого человека. А вы, граждане афинские, видели, как теперешний мир разрушил стены городов у ваших союзников и как он же сооружает дома у послов, как у нашего государства отнял достояние, а этим людям доставил такие богатства, которых они никогда еще и во сне не рассчитывали приобрести[264], и вы все-таки не казнили их сами; вам еще требуется обвинитель, и вы на словах лишь судите тех, чьи преступления видят все на деле[265].
(276) Конечно, можно бы рассказать не только о старых делах и, приводя их в пример, призвать вас к мщению; но и на памяти вас самих, здесь присутствующих и еще здравствующих, понесли наказание многие; всех их я не стану перечислять, упомяну лишь одного или двух из участников другого посольства, оказавшегося гораздо менее пагубным для государства, которые были преданы смертной казни. Возьми-ка и прочитай вот эту псефисму.
(Псефисма)
(277) На основании этой псефисмы вы, граждане афинские, приговорили тех послов к смертной казни, в том числе Эпикрата[266], человека, как я слышал от старших, дельного и бывшего во многих отношениях полезным нашему государству, одного из деятельных участников возвращения народа из Пирея[267] и вообще преданного демократии. Но все-таки никакая из этих заслуг не помогла ему - и справедливо; конечно, для того, кто берется руководить такими важными делами, недостаточно быть честным только наполовину, и, раз он заручился наперед вашим доверием, ему нельзя злоупотреблять им для того, чтобы иметь возможность еще больше вредить, но вообще он не должен совершать сознательно никаких преступлений против вас. (278) Так вот, если эти люди не повинны хоть в каком-нибудь одном их таких дел, за которые те были приговорены к смерти, тогда тут же казните меня. Смотрите сами: "Так как они, - говорит эта псефисма, - исполняя посольские обязанности, действовали вопреки постановлению". Таково первое из обвинений. А эти разве не нарушали постановления? В псефисме сказано: "С афинянами и союзниками афинян", а разве они не исключили из договора фокидян? В псефисме значится: "Приводить к присяге правительственных лиц в отдельных государствах", а они разве не привели только тех, которых прислал к ним Филипп?[268] В псефисме предписывается: "Нигде не встречаться с Филиппом наедине", а они разве не вели с ним все время переговоры частным образом? (279) Там сказано: "И некоторые из них были изобличены в том, что неправильно докладывали в Совете". А эти еще не только в Совете, но и в Народном собрании. И кем же изобличены? Вот это и замечательно: самими делами, так как все произошло прямо обратно тому, что сообщали они. Далее там сказано: "И еще в том, что в письмах не сообщали правды". Да ведь так же и эти. "И еще в том, - говорится там, - что они сообщали ложные сведения про союзников и что принимали подарки". А эти не только сообщали про них ложь, но совершенно погубили их, что уж, конечно, гораздо ужаснее, чем сообщить ложь. Но, конечно, если бы они стали запираться относительно получения подарков, оставалось бы их изобличать, но так как они признавались[269], следовало бы, конечно, тут же отвести их, куда нужно. (280) Так что же, граждане афинские? Раз дело так, неужели вы, сыновья тех людей, а частью даже сами остающиеся еще в живых из тех людей, допустите все это? Эпикрат, известный своими заслугами перед народом, принадлежавший к партии Пирея, был изгнан и подвергся наказанию, и еще вот в недавнее время известный вам Фрасибул, сын Фрасибула, ревностного демократа, руководившего возвращением народа[270], был присужден к уплате десяти талантов[271], также и один из потомков Гармодия[272] и еще сыновья некоторых людей, оказавших вам величайшие услуги, которых по закону за благодеяния, совершенные ими вам, вы сделали во всех святилищах при жертвоприношениях участниками в возлияниях и кратерах и которых воспеваете[273] и чтите наравне с героями и богами (281), все они понесли наказание по законам, и им не помогли ни снисходительность, ни сострадание, ни слезы детей, носящих имена наших благодетелей, ни что-либо другое - ну, а как же после этого вы отнесетесь к сыну Атромета, учителя грамоты, и Главкофеи, собиравшей сонмища, из-за которых была казнена другая жрица[274], неужели же вы, захватив его, сына таких родителей, человека, ни в чем не оказавшегося полезным для государства, ни лично, ни по отцу, ни по кому-либо из родственников, все-таки оправдаете? (282) В самом деле, есть ли от них хоть лошадь, хоть триера, участие хоть в одном походе, постановка хора, исполнение литургии, чрезвычайный взнос, доброе расположение, подвергал ли себя хоть раз опасности, - что из этого за все время сделано ими для государства? А между тем, будь даже налицо все это, но раз не было соблюдено одно условие, раз не исполнялись честно и бескорыстно обязанности послов, тогда за одно это он уже заслуживал смерти. А если не было ни того, ни другого, тогда разве вы не должны покарать его? (283) разве не припомните, что говорил сам же он, когда выступал с обвинением против Тимарха[275], - именно, что ничего не стоит государство, которое не обладает твердостью в отношении преступников, и ничего не стоит государственный строй, в котором снисходительность и чье-нибудь ходатайство больше значат, чем законы; вам нечего, говорил он, жалеть ни мать Тимарха, престарелую женщину, ни малых детей, ни кого-либо другого, но надо иметь в виду, что, если поступитесь требованиями законов и государственного порядка, не найдете потом людей, которые бы пожалели вас самих. (284) Но что же, - значит, несчастный человек так и останется преданным атимии за то только, что увидел преступление этого человека, тогда как его самого вы оставите безнаказанным? Почему же? Ведь если людей, погрешивших против самих себя, Эсхин почел справедливым подвергнуть такому суровому наказанию, тогда какому же наказанию должны подвергнуть вы, как судьи, принесшие присягу, людей, совершивших такие преступления против государства, - и его в том числе, поскольку он уличается как их соучастник? (285) - "Нет, клянусь Зевсом, - скажет, пожалуй, кто-нибудь, - благодаря тому процессу[276] поднимется у нас нравственность среди молодых людей". - Но в таком случае и этот процесс научит политических деятелей, по вине которых государство подвергается величайшей опасности; а нужно думать и о них. Так знайте же: и Тимарха он погубил вовсе не потому, клянусь Зевсом, чтобы имел в виду сделать ваших детей скромными (они и сейчас, граждане афинские, у вас достаточно скромны: не приведи бог такого несчастья, чтобы нашей молодежи потребовались в качестве софронистов[277] Афобет и Эсхин!), (286) нет, это он сделал потому, что тот, будучи членом Совета, написал предложение - подвергать смертной казни всякого, кто будет уличен в доставке Филиппу оружия или оснастки для триер. Это видно вот из чего. С каких пор стал Тимарх выступать с речами перед народом? Давно! Так вот, хотя все это время Эсхин проживал в городе, он никогда не выражал негодования и не находил ничего страшного в том, что такой человек выступает с речами, - до тех пор, пока сам не побывал в Македонии и не отдал себя там в наем. Возьми-ка и прочитай самую псефисму Тимарха.
(Псефисма)
(287) Таким образом, тот человек, который во имя вашей пользы внес письменное предложение о том, чтобы во время войны не перевозить оружие к Филиппу, а в противном случае чтобы виновного казнить смертью, теперь уничтожен и подвергся поруганию. А вот этот, предавший Филиппу даже оружие ваших союзников[278], выступал его обвинителем и говорил о распутстве, - о Земля и боги! - имея бок о бок с собой двух свояков, при одном виде которых вы испустили бы крики возмущения, - этого гнусного Никия[279], который отправился наемником в Египет к Хабрию[280], и проклятого Киребиона[281], который в пьяных шествиях[282] разгуливает без маски. Да что толковать об этом? Он видел перед собой брата Афобета! Да, в тот день вспять потекли[283] все потоки речей о распутстве.
(288) А в какую глубину бесчестья ввергли наше государство подлость и лживые сообщения этого человека, всего этого в целом я не стану касаться, а расскажу только то, что все вы знаете. В прежнее время, граждане афинские, за тем, какое постановление вынесено вами, следили решительно все остальные греки; а теперь мы уже сами обходим остальных, справляясь о том, какие решения приняты ими, прислушиваемся, что делается у аркадян, что у амфиктионов, куда идет Филипп, жив он или умер[284]. (289) Разве не это мы делаем? Я лично не боюсь, если Филипп жив, но боюсь, не умерло ли у нашего государства это чувство - ненависть и мщение по отношению к своим обидчикам. И меня не страшит Филипп, если с вашей стороны будет здравое отношение; но, если у вас будет обеспечена безнаказанность людям, которые желают состоять на жаловании у него, и если некоторые из лиц, пользующихся вашим доверием, будут их оправдывать и, хотя прежде все время отрицали, что действуют в пользу Филиппа, теперь вдруг поднимутся на его защиту, - вот это меня страшит[285]. (290) Действительно, как же это могло быть, Евбул?[286] Когда судился твой двоюродный брат Гегесилей[287] и недавно Фрасибул[288], дядя Никерата, при первом голосовании ты не хотел отозваться даже на их приглашение, когда же шел вопрос о наказании[289] ты, поднявшись на трибуну, ничего не стал говорить в их защиту. Но просил судей уважить твое ходатайство. Так как же ты выступишь в защиту Эсхина, когда не выступаешь за родственников и близких людей? (291) А ведь когда Аристофонт привлекал к суду Филоника[290] и тем самым осуждал и твои действия, разве вместе с ним не выступал обвинителем против тебя и Эсхин, и не оказывался ли он таким образом одним из твоих врагов? Уж не тогда ли вы с ним примирились, когда ты запугал наш народ, сказав, что надо или сейчас же идти в Пирей, делать денежные взносы и зрелищные деньги обратить в воинские[291], или в противном случае голосовать за то предложение, которое Эсхин поддержал, а внес в письменном виде этот гнусный Филократ, - то самое, из-за которого этот мир вместо равного для всех стал позорным? (292) Не тогда ли, когда эти люди погубили все своими дальнейшими преступлениями? И вот перед народом ты тогда проклинал Филиппа и, клянясь жизнью своих детей, высказывал пожелание ему гибели, а сейчас думаешь помогать Эсхину? Как же погибнет Филипп, когда ты будешь спасать людей, получающих от него взятки? (293) Вот ты привлекал к суду Мерокла[292] за то, что тот брал с арендовавших рудники по двадцати драхм с каждого, и обвинял Кефисофонта[293] в присвоении священных денег за то, что он с запозданием на три дня внес на стол менялы[294] семь мин; как же в таком случае ты не только не привлекаешь к суду, но еще предлагаешь оправдать таких людей, которые получили деньги, признают это и изобличаются с поличным в том, что делали это на погибель союзникам? (294) Такие дела, конечно, ужасны и требуют большой предусмотрительности и осторожности, тогда как упомянутые раньше, по которым ты привлекал тех людей, просто смехотворны. Это вы увидите вот по каким соображениям. Были в Элиде какие-нибудь казнокрады? Да, по всей вероятности. Участвовал ли кто-нибудь из них там теперь в низвержении демократии? - Нет, ни один. Хорошо, были ли еще какие-нибудь другие подобного рода люди в Олинфе в то время, когда он существовал? Да, я полагаю. Так по их ли вине погиб Олинф? - Нет. Ну, а как вы думаете, - были ли в Мегарах какие-нибудь воры и казнокрады? - Ну, конечно. А оказался ли там кто-нибудь из них теперь виновным в происшедших событиях? - Нет, ни один. (295) В таком случае, кто же именно эти люди, совершающие столь тяжелые и столь важные преступления? - Это те люди, которые считают себя, вполне достойными называться гостеприимцами и друзьями Филиппа, те, которые добиваются должностей стратегов, стремятся к руководящему положению, хотят быть выше большинства. Не судился ли недавно в Мегарах перед собранием Трехсот[295] Перилл за то, что уехал к Филиппу, и разве ему не исходатайствовал освобождение выступивший с речью Птеодор, по богатству, родовитости и славе первый человек среди мегарцев, и не отправил ли его снова к Филиппу? И разве после этого один не явился с отрядом наемников, а другой разве не варил сыр[296] дома? Вот оно как! (296) Нет, нет на свете ничего такого, чего следовало бы бояться больше, чем такого положения, когда позволяют кому-нибудь становиться выше большинства. По-моему, пускай никто не получает ни оправдания, ни осуждения на основании только того, что это угодно такому-то или другому лицу, по пусть каждый, кого оправдывают или осуждают его дела, получает у вас приговор, какого заслуживает. В этом и состоит демократический порядок. (297) Но кроме того, у вас многие при известных обстоятельствах приобрели силу - Каллистрат, затем Аристофонт, Диофант[297], а до них и еще другие. Но где каждый из них имел первенство? В Народном собрании; а в судах еще никто до сегодняшнего дня не бывал сильнее вас, законов и присяги. Так вот и теперь не позволяйте этого Евбулу. В подтверждение же того, что в этих делах более подходит соблюдать осторожность, чем доверчивость, я приведу вам прорицания богов, которые всегда спасают государство гораздо более, чем его руководители. Читай же прорицания.
(Прорицания)
(298) Слышите, граждане афинские, о чем предупреждают вас боги! Если они изрекли вам это во время войны, то тем самым они говорят, что вам надо остерегаться стратегов, так как войной руководят стратеги; если - после заключения вами мира, тогда - остерегаться стоящих у государственного управления, так как они руководят, их вы слушаетесь и с их стороны надо бояться обмана. "И надо добиваться сплоченности в государстве, - говорится в прорицании, - так чтобы между всеми было единомыслие и чтобы ничем не доставлять радости врагам". (299) Ну, а что же в таком случае, по вашему мнению, граждане афинские, может доставить удовольствие Филиппу - оправдание ли человека, сделавшего столько зла, или его наказание? Я думаю, что оправдание. Но прорицание говорит, что никак не надо доставлять врагам радости. Далее, вы все должны единодушно карать людей, отдавшихся так или иначе на службу врагам; этого требует от вас Зевс, Диона[298] и все вообще боги. Извне действуют враги, изнутри - их пособники. Значит, делом врагов является давать, делом же их пособников - брать и выручать взявших.
(300) Кроме того, даже с человеческой точки зрения всякий может убедиться, что ничего нет опаснее и ужаснее[299], чем позволять лицу, стоящему во главе государства, заводить дружбу с людьми, которые желают не того же, чего желает народ. В самом деле, поглядите, какими средствами Филиппу удалось овладеть положением дел и какими ему удалось осуществить важнейшие из его дел. Как раз тем, что он покупал возможность действий у торгующих этим; тем, что он подкупал и подстрекал руководящих деятелей в государствах, - вот чем. (301) От вас теперь зависит, если вам будет угодно, обезвредить и то, и другое, - нужно только отказаться от желания слушать тех, которые защищают подобных людей; наоборот, нужно показать им, что они не властны над вами (сейчас они утверждают, будто имеют власть), нужно покарать продавшегося и сделать так, чтобы все увидели это. (302) Ведь вам естественно было бы, граждане афинские, разгневаться на всякого, кто сделал подобное и предал союзников, друзей и благоприятные условия, - т.е. все то, от чего у всех людей зависит успех или неуспех общего положения; но, конечно, ни на кого не имеете вы большего права гневаться, чем на него. Действительно, после того как он поставил себя в ряд людей, которые якобы не доверяют Филиппу[300], и после того как единственный и первый будто бы увидал, что тот является общим врагом всех греков, после всего этого он сделался перебежчиком и предателем, стал вдруг сторонником Филиппа: так разве этим не заслужил он многократной казни? (303) Но что дело обстоит именно так, он и сам не будет в состоянии опровергнуть. В самом деле, кто же с самого начала привел к вам Исхандра[301], который, как он тогда говорил, пришел сюда к нашему государству от друзей из Аркадии? Кто кричал тогда, что Филипп собирает силы Греции и Пелопоннеса[302], между тем как вы спите? Кто произносил тогда всенародно те длинные и красивые речи и читал псефисмы Мильтиада и Фемистокла[303] и присягу эфебов в храме Аглавры?[304] Разве не он? (304) Кто убедил вас отправлять посольства чуть ли не к Красному морю, так как Греции будто бы угрожает Филипп, а вам следует предусматривать это и не оставлять на произвол судьбы дела греков? Хотя внес эту псефисму Евбул, но разве послом в Пелопоннес не отправлялся вот этот самый Эсхин? А какие разговоры вел он и какие речи произносил, придя туда, это уж ему знать; а что он докладывал вам это, я уверен, вы помните все. (305) Он часто в своих речах перед народом называл Филиппа варваром и аластором[305], сообщал вам, как были рады аркадяне, что государство афинян уже стало проявлять внимание к их делам и пробуждается. Но вот что, по его словам, более всего его возмутило. Он при отъезде встретился с Атрестидом[306], который возвращался от Филиппа, причем его сопровождали женщины и мальчишки, человек до тридцати. Он будто бы, удивленный этим, спросил кого-то из проходивших, кто этот человек и что за толпа его сопровождает; (306) когда же услыхал, что Атрестид возвращается от Филиппа и что это - пленники из олинфян, полученные от него в подарок, ему показалось это чем-то ужасным, он прослезился и пожалел, до какого унизительного состояния дошла Греция, раз она смотрит равнодушно на такие несчастья. И он советовал вам направить каких-нибудь лиц в Аркадию с тем, чтобы они там разоблачили людей, действующих в пользу Филиппа: он слышал будто бы от своих друзей, что если наше государство займется этим делом и пришлет послов, эти люди понесут наказание. (307) Вот так тогда очень хорошо, граждане афинские, и в соответствии с достоинством нашего государства говорил он перед народом. Но когда он побывал в Македонии и увидал там врага, как своего, так и всех греков, разве подобные или сходные с этими речи стал он говорить? Нет, далеко не такие, но его речи стали сводиться к тому, что не к чему помнить о предках, говорить о трофеях или спешить кому-нибудь на помощь; он стал выражать удивление тому, как некоторые предлагают совместно с остальными греками обсуждать условия мира с Филиппом, и зачем относительно ваших собственных дел вам нужно согласие кого-то другого; (308) он стал даже говорить, будто сам Филипп - о Геракл! - чистейший эллин из всех людей, отличнейший оратор, наилучший друг афинян; будто у нас в государстве есть какие-то настолько нелепые и вздорные люди, которые не стыдятся бранить его и называть варваром. Так как же тот самый человек, который прежде говорил одно, посмел бы теперь говорить совсем иное, если бы не был подкуплен?
(309) Далее, как мог человек, высказывавший тогда негодование на Атрестида за мальчиков и женщин олинфских, теперь позволить себе действовать заодно с Филократом, который привел сюда на бесчестье свободных женщин олинфских и который получил такую известность своей гнусной жизнью, что мне теперь нет надобности рассказывать про него ничего позорного или отвратительного, но достаточно мне сказать: "Филократ привел женщин", как все вы и все собравшиеся кругом[307] уже знаете дальнейшее и, я уверен, жалеете несчастных и злополучных женщин, которых не пожалел Эсхин и за судьбу которых не оплакал Греции, поскольку они у своих союзников подвергаются оскорблениям со стороны послов.
(310) Но он будет плакаться о себе, совершившем такие дела в качестве посла, и, может быть, приведет сюда детей и заставит их подняться на трибуну[308]. А вы, граждане судьи, глядя на детей этого человека, представляйте себе, что у многих ваших союзников и друзей дети бродят и ходят по свету нищими, испытав страшные бедствия по его вине, и что эти дети гораздо более заслуживают у вас жалости, чем дети отца - такого преступника и предателя, а также и то, что ваших детей эти люди лишили надежд, приписав в условия мира: "и с потомками"[309]; а глядя на слезы его самого, помните, что сейчас перед вами находится человек, который сам предлагал послать в Аркадию людей в качестве обвинителей против тех, кто действовал в пользу Филиппа. (311) Так вот сейчас вам не нужно ни отправлять посольство в Пелопоннес, ни совершать длинный путь, ни тратиться на дорожные расходы, но нужно только каждому из вас подойти сюда к трибуне[310] и подать святой и справедливый голос за родину против человека, который, - о Земля и боги! - вначале говорил перед народом то, что я уже излагал - про Марафон, Саламин и другие битвы и про трофеи, потом вдруг, после того как побывал в Македонии[311], заговорил совершенно обратное этому, - что не надо помнить о предках, не надо говорить о трофеях, не надо никому оказывать помощь, не надо ничего обсуждать совместно со всеми греками[312], - недоставало только, - что надо разрушить наши стены! (312) Но никогда за все время у нас еще не раздавалось речей позорнее этих. Да, действительно, есть ли среди греков или среди варваров хоть один настолько глупый или неосведомленный человек или так сильно ненавидящий наше государство, который бы утвердительно ответил, если бы его спросили: "Скажи, пожалуйста, во всей вот этой, теперешней Греции, где только живут люди, есть ли хоть одно место, которое могло бы носить свое настоящее название или в котором могли бы жить теперешние владельцы его - греки, если бы за спасение их не проявили такой доблести бойцы, сражавшиеся при Марафоне и при Саламине, наши предки?" Я уверен, что ни один человек не дал бы утвердительного ответа, но всякий бы признал, что все эти места были бы захвачены варварами. (313) Так как же теперь - об этих людях, которым даже из врагов никто не может отказать в этих прославлениях и похвалах, Эсхин не позволяет помнить вам, их потомкам, лишь бы самому получить деньги? Но ведь если все другие блага недоступны мертвым, то похвалы за доблестные дела составляют преимущественное достояние погибших такой смертью, так как даже зависть бессильна против этого. Лишая их этого, Эсхин сам теперь заслуживал бы лишения гражданской чести[313], и с вашей стороны было бы справедливо отомстить за предков, подвергнув его этому наказанию. Но, ограбив и расхитив подобными речами деяния наших предков, ты, подлая голова, своими словами погубил все наши дела. (314) И ты еще за счет этого имеешь поместье[314] и сделался важным человеком. Это ведь так и есть. Пока он еще не совершил всяких преступлений против государства, он признавал, что был секретарем и что благодарен вам за избрание, и до этих пор держался скромно. Когда же причинил несчетные бедствия, он насупил брови и если кто-нибудь скажет: "бывший секретарь Эсхин", он сейчас же станет ему врагом и считает это для себя оскорблением, идет через площадь, спустив гиматий до пят, шествует словно Пифокл[315], надув щеки: это у вас уже один из гостеприимцев и друзей Филиппа, - один из тех, кто мечтает разделаться с народом и кто считает каким-то водоворотом и безумием установившийся у нас порядок вещей, - это он, низкопоклонствовавший до этого времени перед фолом[316].
(315) Теперь я хочу напомнить вам в главных чертах, каким образом Филипп обманул вас своей политикой, взяв себе на помощь вот этих богоненавистных. Весьма уместно разобрать и рассмотреть весь этот обман в целом. С самого начала Филипп хотел мира, так как его страна опустошалась разбойниками и рынки были заперты[317] и так как вследствие этого он не мог пользоваться никакими выгодами; вот почему он и послал от своего имени тех ораторов с их любезными речами - Неоптолема, Аристодема и Ктесифонта[318]. (316) Когда же потом мы, послы, прибыли к нему, он тотчас же нанял себе на службу этого человека с тем, чтобы он поддерживал в речах и в действиях мерзкого Филократа и старался оттеснить тех, кто хотел действовать честно; он написал вам письмо[319], которым особенно рассчитывал добиться мира. (317) Но даже и этим способом ему невозможно было достигнуть сколько-нибудь значительного успеха против вас, если он не погубит сначала фокидян. А это было нелегко, так как его дела свелись, словно по воле судьбы, к такому положению, что приходилось либо вовсе отказаться от исполнения своих желаний, либо нужно было обратиться ко лжи и клятвопреступничеству и сделать в таком случае всех - и греков, и варваров - свидетелями своей подлости. (318) Действительно, если бы он принял фокидян как ваших союзников, и одновременно с вами принес им присягу, тогда ему пришлось бы сразу же преступить клятвы по отношению к фессалийцам и фиванцам, так как одним из них он поклялся помочь в подчинении Беотии, другим в возвращении им места в Пилейской амфиктионии[320]; с другой стороны, он понимал, что, если бы не стал принимать фокидян, как и в самом деле их не допускал, вы не позволите ему пройти через Пилы, но направите туда войско, - это вы и сделали бы, если бы не были обмануты - а при таком условии он уж не представлял себе возможности пройти. (319) А чтобы убедиться в этом, ему не нужно было справляться у других, но он сам был свидетелем этого: именно, когда он в первый раз[321] победил фокидян и уничтожил их наемников вместе с предводителем их, стратегом Ономархом, все-таки тогда, хотя, кроме вас, никто на всем свете, ни из греков, ни из варваров, не оказал фокидянам помощи, он не только не прошел и, раз не прошел, вместе с тем и не добился своей цели, но даже не мог и близко подойти. (320) Таким образом, я думаю, он уже знал хорошо, что в настоящее время, когда в Фессалии против него поднялось недовольство и вот уже ферейцы впервые не пошли вместе с ним, а фиванцы побеждены, разбиты в сражении и из их оружия воздвигнут трофей[322], ему нет возможности пройти, раз только вы пошлете туда свое войско; в случае же попытки с его стороны дело может кончиться для него плачевно, если он не прибегнет к какой-нибудь хитрости. - "Так вот, как бы мне сделать так, чтобы и явно не солгать, и вместе с тем добиться всего, что мне желательно, не показав себя в то же время клятвопреступником? Как? А вот как: попробую-ка я найти среди афинян таких людей, которые сумели бы обмануть афинян; тогда уж на меня не падет этот позор". (321) Ввиду этого послы, приходившие от него, заявляли вам, что Филипп не признает фокидян вашими союзниками, а вот эти люди со своей стороны вслед за тем говорили перед народом, что будто бы Филиппу открыто признать фокидян вашими союзниками неудобно перед фиванцами и фессалийцами, но что если он сделается хозяином положения и добьется мира, он выполнит тогда все условия, которые мы сочтем нужным ему предложить. (322) Вот этими обещаниями и обманами они и добились от вас согласия на заключение мира без фокидян. Но надо было помешать посылке войска в Пилы, ради чего все-таки стояли на якорях пятьдесят триер[323] с тем расчетом, чтобы, если туда направится Филипп, вы могли преградить ему путь. (323) Как же тут быть? Какую еще хитрость пустить в ход против этого отряда? - Отнять у вас время, затянуть дела и потом так вдруг поставить их перед вами, чтобы вы, даже если бы захотели, не могли выступить в поход! Так вот к этому явно и вели эти люди, я же, как вы уже много раз слышали[324], не только не имел возможности уйти раньше других, но даже, когда нанял себе корабль, был лишен возможности отплыть. (324) Но, кроме того, надо было заставить фокидян поверить Филиппу и добровольно отдать себя в его распоряжение, чтобы не случилось промедления в действиях и чтобы тем временем не пришло от вас какой-нибудь противоположной псефисмы. "Следовательно, о том, что фокидяне будут спасены, должно поступить сообщение от афинских послов, и таким образом даже тот, кто никогда не верил мне[325], поверит им и отдастся мне в руки; а афинян самих мы пригласим, чтобы они были уверены насчет исполнения всех своих пожеланий и не вынесли никакой псефисмы против этого. Эти люди так передадут все дело от нашего имени и надают таких обещаний, после которых, что бы ни случилось, афиняне не двинутся с места". (325) Вот каким образом и какими хитростями те люди - пропади они самым ужасным образом! - все у нас погубили. И действительно, вместо того, чтобы увидать восстановление Феспий и Платей, вы тотчас же услыхали о порабощении Орхомена и Коронеи; вместо унижения Фив и обуздания их спеси и высокомерия началось разрушение стен в городах ваших союзников фокидян, а разрушителями оказывались фиванцы - те самые, которые, по словам Эсхина, должны были быть расселены по разным местам. (326) Вместо того, чтобы отдать вам Эвбею взамен Амфиполя, Филипп устраивает себе на Эвбее отправные места против вас[326] и постоянно ведет происки против Гереста и Мегар[327]. Вместо того, чтобы вернуть себе Ороп, нам приходится выступать с оружием в руках на защиту Дрима и земли около Панакта[328], чего никогда мы не делали прежде, пока были целы фокидяне. (327) Вместо того чтобы установить в храме отеческие порядки и взыскать деньги для бога, подлинные амфиктионы вынуждены бежать[329] и прогнаны, страна их разорена, а люди, еще никогда в прежнее время не занимавшие этих мест, македоняне, варвары, теперь насильственным образом делаются амфиктионами. Если же кто помянет о священных сокровищах, того свергают со скалы[330], а у нашего государства отняли право первой очереди вопрошения оракула[331]. (328) Все дела у нашего государства стали словно какой-то загадкой. Филипп ни в чем не солгал и в то же время добился всего, чего хотел; вам же пришлось увидать, как все расчеты на исполнение ваших пожеланий поворачиваются в обратную сторону, и, хотя вы воображаете, будто живете в мире, в действительности вы пострадали хуже, чем во время войны. Зато эти люди нажили деньги на таких делах и до сего дня остаются безнаказанными. (329) Что эти дела прямо-таки проданы за взятки и что за них за все получили плату эти люди, это, я думаю, всем вам давно известно по многим признакам, и я боюсь, не достигаю ли я как раз противоположного тому, чего хочу, и не напрасно ли утомляю вас, когда стараюсь вам с особенной точностью показать то дело, которое вы давно уже знаете сами. Но все-таки вы послушайте еще вот о чем. (330) Есть ли, граждане судьи, из числа послов, которых присылал Филипп, хоть один, кому вы могли бы поставить на площади бронзовую статую? Или еще, - могли бы вы назначить кому-нибудь из них содержание в Пританее[332] или какую-нибудь другую почесть из таких, которыми вы награждаете своих благодетелей? Я думаю, нет. Почему же? Ведь вы не являетесь ни неблагодарными людьми, ни несправедливыми, ни злыми. - А потому, что они все делали на пользу Филиппу и ничего для вас, - так могли бы вы ответить, и это было бы верно и справедливо. (331) И если вы так рассуждаете, неужели вы думаете, что Филипп смотрит на дело иначе и что этим людям он дает такие значительные и ценные подарки[333] за то, что они прекрасно и честно исполняли вам на пользу посольские обязанности? Не может этого быть! Вы видите, как он принял Гегесиппа[334] и других послов, приходивших вместе с ним. Не говорю уж о всем другом, но вот этого, здесь присутствующего поэта Ксеноклида[335] он выслал, объявив об этом через глашатая, за то, что он принял их как своих сограждан. Да, к людям, которые в речах выступают за вас, говоря честно, как думают, он относится таким образом; к людям же, продавшим себя, относится так именно, как и к этим. Каких же вам еще нужно более веских свидетелей и доказательств? Сможет ли кто-нибудь отнять у вас эти данные?
(332) Недавно перед судебным заседанием ко мне подошел один человек и сообщил самую неожиданную новость, - будто Эсхин собирается обвинять Харета[336] и надеется такой уверткой и такими речами обмануть вас. Я же со своей стороны не считаю нужным особенно доказывать, что, как уже по разным делам было признано на суде, Харет с верностью и преданностью всеми зависящими от него средствами отстаивал вашу пользу, но, правда, во многих случаях он запаздывал, и это было по вине людей, которые вредили делу ради собственной наживы. Допущу даже преувеличение: положим, будет верно все, что скажет о нем Эсхин. Но и в таком случае совершенно смехотворно, если именно он станет его обвинять. (333) Я не виню Эсхина ни за какие события на войне (за них ответственны стратеги), ни за то, что наше государство заключило мир; за все события до этого времени я его не сужу. Так что же я имею в виду и с чего начинаю свое обвинение? Я обвиняю его прежде всего в том, что, когда наше государство вело переговоры о мире, он поддержал Филократа, а не тех, которые писали наилучшие предложения, и в том, что он получил взятки; в том, что после этого при вторичном посольстве потратил напрасно время и не выполнил ни одного из данных ему вами поручений; в том, что обманул государство и, обнадежив своими уверениями, будто Филипп сделает все, как нам желательно, погубил все; в том, что позднее, несмотря на предостережения других против человека, совершившего такие преступления, он все-таки защищал его[337]. (334) Вот мои обвинения, попомните это, так как, будь это мир справедливый и на равных условиях и не будь это - люди продавшиеся, а позднее и обманщики, я бы, конечно, одобрил их и предложил бы наградить венками. А стратег, будь он и виновен против вас, не имеет отношения к сегодняшней отчетности. В самом деле, кто же из стратегов погубил Гал[338], кто фокидян, кто Дориск, кто Керсоблепта, кто Святую гору, кто Пилы? Кто открыл Филиппу путь до самой Аттики через земли наших друзей и союзников? Кто оторвал от нас Коронею, кто Орхомен, кто Эвбею? Кто недавно чуть не сделал этого с Мега-рами? Кто усилил фиванцев?[339] (335) Из всех этих столь многих и столь значительных областей ни одна не была потеряна по вине стратегов, и Филипп владеет ими не потому, чтобы вы по мирному договору согласились их уступить, но все они потеряны из-за этих вот людей и из-за их продажности. Значит, если Эсхин станет увертываться, говорить вещи, не относящиеся к делу, и предпочтет всяческие отговорки, то отвечайте ему так: "Не о стратеге мы разбираем дело, не в том тебя обвиняют. Не рассказывай, есть ли еще и кто-то другой, виновный в гибели фокидян, но докажи, что ты не виновен. Если Демосфен был в чем-нибудь виновен[340], зачем ты говоришь об этом сейчас, а не обвинял его тогда, когда он сдавал отчет? Вот за это самое ты уже заслуживаешь смерти. (336) Не говори, что мир прекрасное дело или что он полезное дело, так как никто не обвиняет тебя за то, что государство заключило мир; но доказывай, что это мир не постыдный и не позорный[341], что мы не были много раз обмануты позднее и что тогда не погибло все. Ведь во всем этом твоя виновность у нас доказана. И зачем же ты до сих пор продолжаешь восхвалять того, кто все это сделал?"[342] Если вот так вы примете меры предосторожности по отношению к нему, ему нечего будет сказать, но он будет тогда попусту возвышать свой голос и напрасными окажутся все его упражнения голосовых средств.
(337) Но, может быть, мне нужно сказать и о его голосе. Эсхин, как я слыхал, очень кичится также и им, рассчитывая вас прельстить своей игрой. Но, если прежде, когда он разыгрывал бедствия Фиеста[343] и героев под Троей, вы выгоняли его своими свистками из театра и чуть не побивали камнями, так что он в конце концов отказался выступать в качестве тритагониста, то теперь, на мой взгляд, с вашей стороны было бы крайне странным оказывать ему внимание за его прекрасный голос, после того как он причинил несчетные бедствия[344] уже не на сцене, но в общественных и притом в важнейших делах государства. (338) Нет, смотрите - не допустите такой оплошности, но представляйте себе, что, когда испытываете глашатая, надо глядеть на то, хорош ли у него голос, когда же ищете посла или вообще человека, желающего заниматься каким-нибудь общественным делом, надо выбирать человека честного и полного гордости за вас, а вместе с тем соблюдающего в отношении к вам равенство, - вроде меня: я не дорожил Филиппом, но дорожил пленниками, спасал их и не опускал в этом деле парусов[345]. А этот человек пресмыкался у его ног, распевал пеаны, на вас же не хочет и смотреть. (339) Кроме того, когда вы заметите ораторские способности или хороший голос, или вообще какое-нибудь дарование такого рода у честного и почтенного человека, вы все должны радоваться за него и ему содействовать, так как это дарование служит на благо и вам, всем остальным; когда же оно достается взяточнику, негодному человеку, падкому до всякой наживы, надо ему препятствовать и слушать его с чувством горечи и отвращения, имея в виду, что негодность, снискавшая в ваших глазах внешний вид способности, обращается во вред государству. (340) А вы видите, за счет каких трудностей, обступивших теперь государство со всех сторон, этот человек приобрел себе славу. Все другие способности действуют более или менее самостоятельно, способность же оратора бессильно разбивается, когда встречает противодействие со стороны слушателей[346]. Вот так, когда будете слушать его, и помните, что это - негодный человек и взяточник, который не скажет ни слова правды.
(341) Но поймите, что осуждение этого человека, будет полезно не только для всех вообще дел, но особенно для отношений с самим Филиппом. Дело в том, что, если когда-нибудь впоследствии Филипп будет вынужден вести себя честно по отношению к нашему государству, он должен будет изменить свой образ действий. Сейчас он предпочитает обманывать народ и ухаживать за немногими; если же он узнает о гибели этих, тогда он пожелает впредь поступать так, как угодно вам - большинству народа, хозяевам всех дел. (342) При этом, если он будет сохранять все тот же произвол и наглость, как сейчас, тогда вы все-таки, уничтожив этих, устраните из своего государства людей, готовых для него на все, что угодно. В самом деле, если эти люди, понимавшие, что могут понести наказание, все-таки совершили такие дела, то как вы думаете, что они станут делать, если с вашей стороны будет проявлено попустительство по отношению к ним? Какого Евфикрата, какого Ласфена, какого предателя не превзойдут они? (343) Кто же, вы думаете, не покажет себя наихудшим из всех гражданином, если будет видеть, что людям, все решительно продавшим, достаются деньги и слава, и средства для действий благодаря связям гостеприимства с Филиппом, людям же честным и тратившим даже еще свои собственные деньги[347], достаются хлопоты, ненависть и зависть под влиянием некоторых? Нет, этого никак нельзя допускать! Ни с точки зрения славы, ни с точки зрения благочестия[348], ни с точки зрения вашей безопасности, ни с какой-либо другой точки зрения вам нет расчета оправдать этого человека; наоборот, вам следует покарать его и тем самым показать пример всем - и своим согражданам, и остальным грекам.
ПРИМЕЧАНИЯ
Введение
Демосфен привлек к судебной ответственности Эсхина, обвиняя его в преступных действиях при исполнении обязанностей посла во время переговоров при заключении так называемого Филократова мира в 346 г. до н. э. Подробности этого дела см. выше, стр. 429 и 431 сл.
Хотя некоторые условия этого мира были явно неблагоприятны для афинян, они все-таки без промедления утвердили его, принеся присягу. Но Филипп нарочно оттягивал принесение присяги, а тем временем захватил ряд владений афинян и их союзников во Фракии. А затем, после принесения присяги, успокоив через своих приспешников общественное мнение Афин своими будто бы дружественными намерениями, Филипп неожиданно быстрым маршем прошел через Фермопилы в среднюю Грецию и разгромил афинских союзников фокидян.
Такой оборот дела давал основание подозревать, что послы, договаривавшиеся с Филиппом, утаивали от афинян его истинные намерения и сознательно вводили их в заблуждение своими неправильными докладами. Главную роль в посольстве играли Филократ и Эсхин. Против них-то и поднято было обвинение. Гиперид привлек к суду Филократа, Тимарх - Эсхина. Но Эсхин встречным обвинением сумел устранить Тимарха. Тогда в качестве обвинителя выступил Демосфен. Разными маневрами подсудимые постарались оттянуть рассмотрение дела, и процесс состоялся только через два с половиной года - в 343 г. до н. э. Филократ был признан виновным, но, не дожидаясь приговора, добровольно ушел в изгнание.
Демосфен, выступая с обвинением Эсхина, определял его преступление как взяточничество и измену. В особенно важную вину ему он ставил, во-первых, потерю афинянами владений во Фракии, так как посольство своей нарочитой медлительностью дало возможность Филиппу захватить эти места, и, во-вторых, гибель фокидян, которые сложили оружие под влиянием постановления афинян, обманутых сообщениями Эсхина, и подверглись полному разгрому. Сравнивая поведение Эсхина до посольства, когда он выступал, как ярый противник Филиппа, с тем, как он стал вести себя после возвращения из Македонии и как стал всюду отстаивать интересы Филиппа, Демосфен этому повороту находит одно объяснение - что в Македонии он был подкуплен Филиппом и с тех пор сделался его агентом в Афинах.
Обвинение Эсхину предъявлялось в форме требования отчета за действия во время второго посольства и было направлено в коллегию архонтов-фесмофетов, а те передали на рассмотрение суда гелиастов (присяжных) в составе 501 члена, или, по другим данным, 1501 члена под председательством контрольной комиссии Совета - десяти логистов. Данный процесс относится к числу таких, на которые отводился целый день, причем время распределялось поровну между обвинителем и подсудимым, а часть отводилась на совещание судей, голосование и другие формальности. Каждой стороне полагалось выступать лишь по одному разу. Наказание не было предусмотрено законом. Это был процесс "ценимый" (άγων τιμητός), т.е. судьям предосталялось самим установить наказание на основании высказываний сторон (§ 290). Демосфен предлагал смертную казнь или, по меньшей мере атимию (§ 101, 262, 313).
Эсхин в своей защитительной речи, которая у нас сохранилась, не мог отрицать многих фактов, указанных Демосфеном. Он старался по мере возможности замалчивать их, частью объяснял своей неосведомленностью (Эсх., III, 136 сл.), частью старался обратить на самого обвинителя, например близость с Филократом (II, 54).
Древние критики считали речь "О преступном посольстве" образцом среднего стиля, так как в ней высокий пафос соединяется с местами бытового и чисто повествовательного содержания (Цицерон, "Оратор", 111; Дионисий, "Демосфен", 14).
Об исходе процесса нам известно, что Эсхин был оправдан, но весьма незначительным большинством голосов - тридцатью из 501 или из 1501.
Речь Демосфена "О преступном посольстве" в том виде, как мы ее имеем перед собою, является, очевидно, литературной обработкой первоначального текста, так как содержит многочисленные ответы на возражения противника, а, кроме того, в ней отсутствуют некоторые пункты, против которых полемизирует Эсхин.
План речи
Вступление (§ 1-28). 1. Предварительные замечания (§ 1-3): а) напоминание о присяге судей (§ 1); б) мстительность Эсхина (§ 2); в) значение обсуждаемых событий (§ 3). 2. Распределение материала речи в соответствии с пятью главными обязанностями посла (§ 4 - 8). 3. Установка пунктов обвинения (§ 9-28): а) перемена образа действий Эсхина после первого посольства в Македонии (§ 9 -16); б) выступление Эсхина с оправданием действий Филиппа после второго посольства (§ 17 - 24); в) предупреждения Демосфена против обмана (§ 25 - 28).
Главная часть (§ 29 -181). 1. Виновность Эсхина в гибели фокидян (§ 29 -149). Предварительная оговорка о ничтожестве Эсхина (§ 29 - 30). 1. Вопрос о фокидянах в Народном собрании (§ 31-66): а) обещания Эсхина (§ 31-35); б) письмо Филиппа, свидетельствующее о согласованности действий Эсхина и Филиппа (§ 36-43); в) возражения Демосфена (§ 44-46); г) предательское предложение Филократа (§ 47-51); д) капитуляция фокидян и разорение их страны - результат ошибочного постановления афинян (§ 52- 66). 2. Предательство Эсхина и его сообщников (§ 67 - 71). Ответы на возможные возражения Эсхина (§ 72-82): а) против попытки сваливать вину на других (§ 72 - 77); б) против успокоения тем, что сохранен Херсонес (§ 78 - 79); в) об отсутствии свидетелей из фокидян (§ 80 - 82). Потеря Фермопил и Фокиды создает угрозу для Аттики (§ 83 - 87). Неуместность ссылок Эсхина на благо мира (§ 88 - 90). Ответственность Эсхина за обман народа (§ 91 - 92). 3. Подкупность Эсхина (§ 98 -149): а) он действовал вполне сознательно, как подкупленный агент Филиппа (§ 98-101); б) он вовсе не старался поправить свою вину (§ 102 -110); в) он поддерживал избрание Филиппа членом амфиктионии (§ 111-113); г) действовал совместно с Филократом, явным преступником (§ 114-119); д) о подкупности Эсхина свидетельствует его поведение при снаряжении третьего посольства и участия в победных торжествах Филиппа (§ 120-133). 4. Ответы на возможные возражения Эсхина и его сторонников (§ 134-149): а) осуждение Эсхина не ухудшит отношений с Филиппом, а только поднимет авторитет государства (§ 134-146); б) неудовлетворительность заключенного мира происходит не по вине полководцев, а по вине послов, получивших подарки (§ 147 - 149).
II. Виновность Эсхина в потере Фракии (§ 150 -177). 1. Преступная медлительность послов и невыполнение ими наказов Совета (§ 150-165). 2. Предательская деятельность их в Македонии (§ 166 -177).
Итоги обвинения: по вине Эсхина и его сообщников потеряны Фермопилы и Фракия (§ 178 -181).
III. Опровержение возражений противника (§ 182-281) 1. Уклонение Эсхина, как посла, от отчетности недопустимо по закону (§ 182-186).
2. Выступление Демосфена против товарища по должности не противоречит нравственности, тем более что были случаи недостойного поведения послов и самого Эсхина (§ 187 - 200). 3. Ответ на обвинение против самого Демосфена в сопричастности (§ 201-236): а) это - только отвод внимания от собственной вины (§ 201 - 205); б) Демосфен и прежде разоблачал их (§ 206 - 210); в) Демосфен давно представил отчет, а Эсхин все время уклоняется (§ 211-212); г) обвинение против Демосфена - только уловка, чтобы самому уйти от обвинения (§ 213 - 220); д) у Демосфена нет никаких личных расчетов (§ 221-228); е) оправдание Эсхина будет поощрением для продажных людей и изменников (§ 229-233); ж) любезный прием Демосфеном македонских послов был необходимой дипломатической вежливостью (§ 234-236). 4. Возражение против заступничества братьев Эсхина (§ 237 - 240). 5. Против Эсхина говорят те соображения, которые сам он приводил против Тимарха, и сделанное им сравнение со статуей Солона (§ 241-257). 6. Эсхин принадлежит к числу тех взяточников и предателей, которые, как язва, распространились по всей Греции (§ 258 - 267); к нему должны быть применены те же меры, какие применялись против изменников предками (§ 268-275) и нами в недавнее время (§ 276-281).
IV. Выводы из всего обвинения (§ 282-299). 1. Нельзя оставить Эсхина безнаказанным, тем более что сам он требовал строгости по отношению к другим (§ 282-287). 2. Его действия навлекли позор на государство, а безнаказанность поощрит предателей (§ 288 - 289). 3. Ходатайство Эвбула тем более странно, что ранее он не выступал на защиту даже близких людей (§ 290-293). 4. Эсхин принадлежит к целому отряду предателей, действующих в разных местах (§ 294-296). 5. Недопустимость давления на суд (§ 297-299).
V. Заключение (§ 300-343). Важность рассматриваемого дела, так как с помощью таких изменников стал силен Филипп (§ 300-301).
Подведение итогов (§ 302-340): а) поворот в отношениях Эсхина к Филиппу - явное доказательство виновности Эсхина (§ 302 - 314); б) Эсхин и его сообщники - орудия Филиппа (§ 315 - 331); в) возражения на попытку свалить вину на полководца Харета (§ 332-333); г) предупреждение против воздействия Эсхина актерскими средствами (§ 337 - 340).
Общий вывод: политическое значение приговора (§ 341-343).


[1] Риторика, т.е. теория красноречия, предусматривала в каждом деле прежде всего основную «постановку» спорного вопроса — στάσις, status. Если дело идет об установлении факта (да или нет?), получается постановка «предположительная» — στοχασμός, status coniecturalis. Если защита оспаривает данную квалификацию поступка и настаивает на ином определении его, не дающем основания для обвинения, такая постановка называется «определение» — ορος, definitio. Если подсудимый, признавая факт проступка, показывает, что он имеет законное оправдание (например, убийство нечаянное или в состоянии самообороны), постановка бывает «качественная» — ποιοτης, qualitas. Когда вина за преступление сваливается на другого человека (например, на приказ начальника), это называется «перестановка» — μετάστασις, remotio criminis. В других случаях вопрос ставится о точном смысле закона или какого-нибудь документа — постановка «законная» — γένος νομιχόν, genus legale, или о подсудности дела — «перенесение» — μετάλ,ηψις, παραγραφή, translatio и т. д.
[2] Здесь дается неправильное объяснение вражды между Демосфеном и Эсхином. Тимарх внес обвинение против Эсхина в преступлениях во время посольства. Чтобы отвести от себя это обвинение, Эсхин возбудил обвинение против Тимарха. Процессу Тимарха посвящена дошедшая до нас обвинительная речь Эсхина (I). Тимарх был осужден и согласно закону подвергся атимии, т.е. лишению гражданской чести, и, таким образом, он не мог выступать с обвинением против Эсхина.
[3] Среди греческой молодежи пользовались большим успехом петушиные бои.
[4] На время больших общегородских праздников — иногда на протяжении одного-двух месяцев — объявлялось «священное перемирие» (εκεχειρία), и на все это время запрещались какие бы то ни было военные действия, для того чтобы гости из разных государств могли беспрепятственно принимать участие в празднике.
[5] Гал — город в Фессалии на берег Пагасейского залива.
[6] В речи Демосфена XIX, 124 имя этого брата не названо. В других местах упоминаются братья Филохар и Афобет (XIX, 237, 285, 287). Вероятно, здесь имя Эвнома названо ошибочно.
[7] Предварительное расследование (άνάχρισις) имело целью установить основные данные процесса путем допроса сторон и получения доказательств для дальнейшего направления дела на судебное разбирательство. Обе стороны подтверждали свои показания присягой. Процесс Тимарха, как видно из речи Эсхина, (1, 2, 32), проходил в порядке докимасии, т.е. проверки гражданских прав и нравственных качеств.
[8] Узнав о разгроме фокидян, афиняне уже не рассчитывали на святость мирного договора и, ожидая нападения Филиппа, спешили укрыться за стенами города. См. XIX; 86; XVIII, 36 и введение к речи «О мире» (V).
[9] «Краски» или «прикрашивание» — χρώμα, color — риторский термин для обозначения ораторского приема, состоящего в ослаблении аргументов обвинителя ссылками на смягчающие обстоятельства, психологические соображения и т. п.
[10] Исангелия — чрезвычайное заявление, обращенное к Народу через Совет пятисот по поводу особенно важных преступлений государственного характера, требовавших срочного разрешения (Аристотель, «Аф. пол.», 43, 4, см. прим. к VIII, 28; XIII, 5; XVIII, 13).
[11] «Подкладка» дела — «гипотеза» (ύπόθεσις) — термин в риторике для обозначения темы в конкретных условиях, в противоположность отвлеченному ее рассмотрению (θεσις). Обычно в этом смысле употребляется термин «постановка вопроса» — στάσις, о чем выше, прим. 1.
[12] Менандр из Лаодикеи — греческий ритор конца III в. н. э., автор ряда сочинений по риторике, например «Об эпидектических речах» — Περι έπι- δειχτιχων а также составитель схолий к Демосфену.
[13] «Привходящий» или «вводный» — εμπίπτων, incedens. Здесь имеется в виду, что обвинение в предательстве и подкупе, основанное на уликах, само включается, как дополнительное, в вопрос о заключении негодного мира, о гибели фокидян и о потере городов во Фракии. Впрочем, краткость данного замечания оставляет неясным, что надо разуметь как «привходящее» — последнее ли «соображение» — λόγος, как думает Вейль, или «предположительную постановку вопроса» — στοχασμός, как утверждает Фолькман, или в форме εμπίπτοντα надо видеть средний род множественного числа — incidentia, как переводит Фемель.
[14] Евбул — известный политический деятель, добивавшийся мира любой ценой. Он выдвинул на политическое поприще Эсхина.
[15] Аристарх обвинялся в убийстве некоего Никодема, его защитником выступал Демосфен, как видно из речи «Против Мидия» (XXI, 104, 116 сл., 119).
[16] Имеется в виду отбор по жребию необходимого количества судей в комиссию по данному процессу из состава 6000 присяжных.
[17] Оратор, как отмечает древний комментатор-схолиаст намекает Евбула, выступавшего с личным ходатайством за Эсхина (ср. ниже § 290 — 293).
[18] На судебных процессах в древности было в обычае приглашать каких-нибудь почтенных и известных лиц, которые, даже не выступая с речами, одним своим присутствием оказывали давление на судей в пользу или против обвиняемого.
[19] Намек на процесс против Тимарха, возбудившего обвинение против Эсхина (см. ниже § 120, 200, 240 сл., 244, 257, 283, 285 сл.).
[20] Девтерагонист — актер, исполнявший вторые роли. Некоторые понимают это место в смысле: «вместе с Исхандром, девтерагонистом Неоптолема», см. 202. В древнем «Жизнеописании оратора Эсхина» неизвестного автора (§ 7) Исхандр называется трагическим поэтом. О многочисленных посольствах, в которых принимал участие Эсхин, но которые были организованы не им, а Ев-булом: см. ниже § 304. Эсхин в своей речи (II, 164) возражает против этого утверждения.
[21] Под названием «Собрания десяти тысяч» разумеется общее собрание всего союза аркадских городов, собиравшееся в городе Мегалополе (ср. ниже 198 и Эсхин, II, 79). Об этом собрании упоминает Ксенофонт, «Греч. ист.». VII, 1, 38 и Диодор, XV, 59; подлинное постановление — в надписи, Ditten-berger, Sylloge, ed. 3, N 183. О Гиерониме, как предателе аркадского народа, упоминает Демосфен, XVIII, 295.
[22] Об этих трех лицах см. ниже § 315 и в V, 6 сл.; о них упоминается в «Другом введении» к данной речи § 2 сл. Это посольство первоначально имело целью только выкуп пленных. Упомянутого тут и ниже в § 18, 94 и 315 Ктесифонта не надо смешивать с одноименным сторонником Демосфена, инициатором награждения его венком (речь XVIII).
[23] Эсхин в своей речи (II, 20) называет это утверждение выдумкой Демосфена.
[24] Обсуждение мирного договора заняло два заседания — 18 и 19 Елафе-болиона, т.е. приблизительно 15 и 16 апреля 346 г.
[25] Ср. ниже 144. Эсхин (II, 65) отрицает и эти выступления.
[26] По-видимому, Демосфен в этом месте неточно объясняет слова Эсхина (ср. речь последнего II, 75-77).
[27] Эсхин (II, 57-59) отрицает, что при обсуждении присутствовали послы.
[28] Феспии и Платеи — города Беотии, разрушенные фиванцами за их приверженность к Афинам.
[29] Судя по словам [Ксенофонта] «О доходах», 5, 9, фиванцы сами хотели захватить дельфийское святилище, но были предупреждены фокидянами.
[30] Ороп — город в Беотии на границе с Аттикой, из-за которого с давних пор происходили раздоры между Афинами и Фивами (ср. XVI, 11).
[31] О подобных случаях в Народном собрании ср. ниже § 42 и VI, 30.
[32] Обращение к секретарю, как и в других случаях, когда требовалось прочитать документы, приобщенные к делу.
[33] В Афинах обычно послы после успешного выполнения обязанностей приглашались на общественный обед в Пританей, местопребывание первого архонта (Арист., «Аф. Пол.», 3, 5), ср. ниже § 330.
[34] Тимагор в качестве посла при дворе персидского царя Артаксеркса в 367 г. предал интересы Афин и был за это казнен (ср. ниже § 137 и 191; Ксенофонт, «Греч, ист.», VII, 1, 38; Плутарх. «Пелопид», 30, «Артоксеркс», 22).
[35] Посольство оставило Филиппа в Ферах. После этого Филипп через Фермопилы направился в Фокиду.
[36] После поражения фессалийцев в так называемой Священной войне с фокидянами Совет амфиктионов уполномочил Филиппа покарать фокидян.
[37] См. выше § 20-22.
[38] Ср. об этом ниже § 175 сл. Эсхин (II, 124) совершено отрицает это утверждение.
[39] Имеются в виду союзники Филиппа, ср. ниже § 158 сл.
[40] Города Гал и Фарсал в Фессалии в соседстве один с другим, враждовали между собой; первый был союзником Афин, второй —· Филиппа.
[41] Принимаем конъектуру Бласса ουδέν вм. рукописного ουδέ — «даже не». О выкупе пленных см. в речи «О Галоннесе», VII, 38.
[42] См. выше § 21.
[43] См. ниже § 174.
[44] Оставался невыясненным вопрос, можно ли рассматривать фокидян и галейцев, как союзников афинян (ср. ниже § 159). При положительном решении на них должны были распространяться условия мирного договора. Но это не было в интересах Филиппа.
[45] Здесь Демосфен повторяет то, что он уже говорил несколько ранее под непосредственным впечатлением разыгравшихся событий в речи «О мире» (V, 10); ср. выше § 23.
[46] Разумеется секретарю.
[47] Ср. об этом ниже в § 77. Эсхин (II, 133) старается представить дело так, как будто сами фокидяне не хотели доверить охрану Фермопил афинянам и спартанцам.
[48] Проксен — афинский стратег, который в это время стоял с войском неподалеку от Фермопил у Орея на северной оконечности Эвбеи; ср. § 52, 73 и 155.
[49] Об этом см. ниже § 323.
[50] Некоторые толкователи (Фемель, Матье) так передают это место: «...что они поверили, будто Филипп поддерживает их». Однако в этом месте содержится явный намек на заявление Эсхина, что он постарался убедить Филиппа пощадить фокидян (см. выше § 20).
[51] Т. е. за счет того времени, которое было отведено обвинителю для его речи. Время это измерялось водяными часами — клепсидрой. См. введение к этой речи.
[52] Т. е. 16 апреля 346 г.
[53] Это же Демосфен говорит и в речи «За Ктесифонта о венке» (XVIII, 30). Он округляет цифру, тогда как в действительности все путешествие продолжалось два с половиной месяца: посольство выехало 3 Мунихиона (29 апреля), а вернулось 13 Скирофориона (7 июля); ср. ниже § 154 и Эсхин, II, 91 сл.
[54] Т. е. 27 июля.
[55] Т. е. 10 июля.
[56] Т. е. 14 июля.
[57] В подлиннике согласно греческой календарной системе по десятидневкам с убывающим счетом в последней десятидневке: 10, 9, 8 числа, т.е. 15, 16 и 17 июля по нашему счету.
[58] Деркил — один из членов третьего посольства (§ 175), который вернулся с пути, узнав о катастрофе фокидян (§ 125).
[59] Филипп в это время еще не был членом амфиктионии.
[60] Оратор называет тут Эсхина, но ясно, что он является только орудием Филиппа.
[61] Демосфен, по всей вероятности, имеет здесь в виду свое путешествие через Фокиду, когда он проезжал в качестве пилагора, о чем упоминает Эсхин в речи «Против Ктесифонта», III, 113 сл.
[62] Эсхин (II, 142) заявляет, что только благодаря его заступничеству фокидян не постигла еще худшая участь.
[63] Демосфен имеет в виду конец Пелопоннесской войны, когда при капитуляции Афин в 404 г. фиванцы проявили особую ненависть к ним и настаивали на обращение граждан в рабство (Ксенофонт, «Греч, ист.» II, 2, 19).
[64] Антипатр и Парменион — полководцы Филиппа, приезжавшие в Афины в качестве послов. Третьим послом был Эвримах («Другое введение», 5).
[65] Оратор Динарх в речи «Против Аристогитона» (II, 16) говорит: «(законодатели) прежде всего предписывали всенародно произносить на каждом заседании Народного собрания проклятия на негодяев, чтобы погиб совершенно тот, кто за взятки говорит о делах не так, как думает» (ср. I, 47 и Демосфен, XVIII, 282).
[66] Эсхин был одно время секретарем Совета. Демосфен старался поднять его насмех, называет его презрительно «подписарем», т.е. «помощником секретаря», ύπογραμματεύς;, ср. ниже § 200, 237 и 249.
[67] Эти пункты обвинения были намечены уже в начале речи в § 4.
[68] Эсхин действительно прибегал к таким приемам (II, 132 —135). Гегесипп — один из сторонников Демосфена, оратор патриотической партии в Афинах. Ему, по-видимому, принадлежит речь «О Галоннесе», помещенная среди речей Демосфена (VII).
[69] О Проксене см. выше прим. 33.
[70] Т. е. Эсхин, Филократ и их сообщники.
[71] Ср. выше § 35.
[72] Видя чрезмерное усиление фиванцев после победы при Левктрах в 371 г. до н. э., афиняне заключили союз со спартанцами и сражались, как союзники, против фиванцев при Мантинее в 362 г.
[73] Такое отношение к эвбейцам вызвано враждебными действиями их совместно со сторонниками Фив на их острове в 357 и следующих годах (ср. V, 5; VIII, 74).
[74] Разумеются послы лакедемонян. Схолиаст (древний комментатор) сообщает, будто Филипп соблазнял спартанцев надеждой, что даст им возможность подчинить своему влиянию Дельфийский оракул.
[75] Близ Фермопил стоял отряд из тысячи спартанцев под начальством царя Архидама (Диодор, XVI, 59; ср. выше § 50).
[76] В смысле «без труда» — термин из физкультурных состязаний (ср. XV, 31; XVIII, 200).
[77] О роли Херсонеса в дальнейших событиях см. в речах «О делах в Херсонесе» (VIII) и в «Третьей против Филиппа» (IX).
[78] Некоторое преувеличение у Демосфена: в действительности это длилось несколько больше трех месяцев.
[79] Демосфен старается предупредить возможность выступления таких свидетелей и заранее дискредетирует их. Эсхин действительно нашел таких среди фокидян (П, 142, сл.).
[80] В рукописях прибавлено еще: «ни к фиванцам». Однако это, очевидно, неудачное позднейшее добавление, так как противоречит предыдущим словам о роли Фив.
[81] Филипп в 352 г., нанеся поражение фокидянам, пытался через Фермопильский проход пройти в среднюю Грецию, но был остановлен афинянами, пославшими туда свой отряд под начальством Навсикла (см. ниже § 319 и V, 17).
[82] 200 талантов — около 475 ООО рублей на золото.
[83] Здесь противопоставляются два различных момента: псефисма Диофанта из Сфетта внесена после удачного похода в 352 г., псефисма Каллисфена — после разгрома фокидян в 346 г. (о последней см. XVIII, 37). Обе эти псефисмы рассматриваются затем дальше.
[84] Из многочисленных праздников в честь Геракла здесь имеются в виду пользовавшиеся особенным почитанием Гераклии, справлявшиеся в Марафоне. О самом факте упоминает Демосфен и в XVIII, 36.
[85] Порфм — гавань на Эвбее. Тут сосредоточились демократы, бежавшие из эвбейского города Эретрии. Позднее Порфм был захвачен Филиппом (ср. IX, 17 сл., 27, 33 и 58). Попытка Филиппа захватить Мегары кончилась неудачей (ср. ниже § 295 и IX, 17 и 27; Плутарх, «Фокион», 15).
[86] Это действительно есть в речи Эсхина II, 172—177.
[87] Имеется в виду Филократ.
[88] См. о них § 12, 18 и 315. Эсхин в своих речах (II, 13 сл., III, 62) утверждает, будто на собрании некий Ликин возражал против этого предложения, но Демосфен будто бы защищал его.
[89] Демосфен представляет увертки Эсхина при защите как обычное крючкотворство канцеляриста-секретаря. Эсхин начинал свою служебную карьеру с должности секретаря (см. выше § 70, прим. 51).
[90] См. подобное же сравнение в I, 15.
[91] О такой мере наказания послов (смертной казни) упоминает Демосфен в этой речи еще в § 31 и 277. Однако эта мера, как видно, была редким явлением.
[92] Исангелия — чрезвычайное заявление по поводу преступления государственной важности, подаваемая в Народное собрание и требовавшая принятия срочных мер (ср. VIII, 28, прим. 15). В данном случае эта форма была применена к Филократу (см. ниже § 116 и прим. 9 к «Введению»).
[93] Игра слов: «прекрасный и добрый» (καλός κάγαθός) — старинная формула, выражающая идеал гражданина с точки зрения старинной знати; здесь в виде парадокса применяется к понятию наемника и предателя.
[94] В действительности это было осенью 346 г.
[95] Об этих событиях см. в речи «О мире», особенно V, 21 сл. и VI, 13.
[96] Эсхин в своей речи II, 167 возражает против этой насмешки.
[97] Об этих финансовых операциях послов см. ниже § 145.
[98] Это относится, по-видимому, к Аглаокреонту из Тенеда, который, как представитель союзников, не подлежал отчетности в Афинах (ср. Эсхин, II, 126).
[99] На заданный вопрос подсудимый не отвечает. Надо предполагать в этом месте речи некоторую паузу.
[100] Имеется в виду процесс против Тимарха, одного из сторонников Демосфена, о котором см. выше § 2, прим. 4. В особенно важных процессах для обвинения и для защиты отводилось определенное время, которое измерялось водяными часами — клепсидрой. Эсхин говорит (II, 126), что ему отведено 11 амфор (ср. III, 197 и I, 162).
[101] Демосфен старается, доказать, что сам Филипп был более всех заинтересован в заключении мира (ср. выше § 34 и 94).
[102] Деркил — один из участников третьего посольства; ср. выше § 60 и 86 и ниже § 175.
[103] ср. выше § 83 и 86 и прим. 69.
[104] Насмешка над прежней актерской профессией Эсхина; ср. ниже § 200, 247, 337 и прим. 162. Особенно подробно об этом говорится в речи «О венке», XVIII, 13, 129, 209, 262, 265 и 267.
[105] Закон имеет в виду самовольное присвоение общественных полномочий.
[106] Об этом см. выше § 21.
[107] Феоры — участники священных посольств, которые посылались в другие государства для вопрошения оракула (например, в Дельфы) или для участия в праздниках — на Олимпийских, Пифийских и т. п. играх. Они выбирались из состава Совета пятисот. — Фесмофеты в числе шести — члены коллегии девяти архонтов, ведавшие судебно-правовыми вопросами. Они посылались также на праздники в качестве представителей афинского государства.
[108] Пеан — песнопение в честь Аполлона и в честь победы. Об обычае на пиру пить за здоровье и дарить при этом подарки см. III, 22, прим. 21.
[109] Храм Великой матери богов — Кибелы служил отчасти в качестве государственного архива, а работали в нем особо выделенные государственные рабы.
[110] В процессах, в которых законом не было предусмотрено наказание виновному, обе тяжущиеся стороны должны были предложить свою «оценку» преступления, т.е. предложить меру наказания (άγων τιμητός).
[111] Наказание преступников, Аристотель, «Аф. пол.», 45, 1, ср. Дем. VIII, 61.
[112] Имеется в виду персидский царь.
[113] См. выше § 31.
[114] Амфиполь отошел от союза с Афинами, и все попытки афинских стратегов Ификрата и Тимофея вернуть его оставались безуспешными. На Амфиполь стали претендовать фиванцы. Вопросом о взаимоотношениях между греческими государствами интересовалось персидское правительство. Сначала оно не хотело признать прав афинян на Амфиполь. Для переговоров об этом в 368/367 г. афиняне послали в Сусы Леонта и Тимагора. Амфиполь после этого был объявлен самостоятельным городом под покровительством персидского царя. Однако на собрании в Фивах афинский посол Леонт заявил протест. Он же затем обвинил Тимагора в измене, и тот был казнен. Новое посольство добилось от царя подтверждения прав на Амфиполь (Ксенофонт, «Греч, ист.», VII, 1, 33—38).
[115] Об этом обычае см. выше прим. 93.
[116] Перечисляются города Беотии, вышедшие из-под власти Фив.
[117] Разумеется, с той целью, чтобы им объявить отрицательный ответ. О заседании, на котором обсуждался этот вопрос, см. выше § 15 сл.
[118] 3 0 мин — половина таланта — около 1200 рублей золотом.
[119] Из этого можно предположить, что Эсхин получил поместье где-нибудь поблизости от Олинфа; схолиаст говорит, что в Пидне. Ср. ниже § 314.
[120] Орхомен, Коронея, Тильфосейская крепость — города в Беотии; Неоны — город в Фокиде; Гедилий — гора в Беотии. О трудном положении фиванцев в это время говорит и Исократ (V, 54 сл.).
[121] Поговорка о сказочно большом количестве.
[122] Ср. выше § 83 и 97.
[123] Пробел в рукописях.
[124] Ср. подобные же соображения в VI, 36.
[125] В течение каждой притании (десятой части года) обычно устраивалось четыре заседания Народного собрания. См. Арист., «Аф. пол.», 43, 4—6.
[126] Орей — гавань в северной части Эвбеи, через которую направлялись путешественники, ехавшие на север.
[127] Неясное выражение (τάπ'ι τειχών), вероятно, текст рукописи испорчен. О других местах упоминается ниже в § 334 и в VII, 37; VIII, 64; IX, 15; X, 8, 65; XVIII, 70.
[128] Здесь оратор повторяет мысль, высказанную выше, в § 117.
[129] См. выше § 57.
[130] Тысяча драхм на десятерых послов — по 100 драхм на человека за срок около 70 дней — составляет несколько более одной драхмы (около 40 копеек) в день на человека.
[131] Принесение присяги Филиппом состоялось близ города Фер в Фессалии.
[132] Филипп не хотел признать ни галейцев, ни фокидян за союзников афинян и оправдывал этим соображением военные действия против тех и других. См. ниже § 321.
[133] См. выше § 40.
[134] См. об этом выше § 158 и далее § 278. О письме Филиппа см. § 40. О псефисме Филократа и постановлении народа см. § 159.
[135] Схолиаст объясняет это место так: «Когда государство (афинское) услышало о гибели Керсоблепта, оно отправило Эвклида с обвинением против Филиппа по поводу событий во Фракии. Филипп отвечал, что он не виноват в происшедшем, так как он слишком поздно встретился с послами, а эти места занял до принесения присяги».
[136] Путь посольства лежал, таким образом, через северную часть острова Эвбеи. На берегу Пагасейского залива в Фессалии был расположен город Гал,
[137] Этот подкуп, как видно из рассказа, происходил еще в отсутствие Филиппа, но по тайному его распоряжению.
[138] Афинский праздник, справлявшийся 24 — 29 Гекатомбеона, т.е. 2 —14 августа.
[139] Это признает отчасти и "сам Эсхин (II, 100).
[140] См. выше § 122.
[141] Ср. выше § 44 и 159 и ниже § 321.
[142] На эту псефисму Демосфен ссылался выше в § 161. О нарушении ее см. § 158 и ниже § 278.
[143] О кардийцах см. V, 25; VII, 41 сл., XXIII, 18 сл.
[144] Эсхин, возражая Демосфену, имеет в виду какой-то другой случай, имевший место в Пелле (II, 124).
[145] Очевидно, оратор этим отмечает нежелание других членов посольства высказаться открыто против Эсхина. Эсхин со своей стороны приводит свидетелей в свою пользу (II, 126).
[146] Ср. выше § 15. Некоторые предполагают в нашем тексте пропуск слов: «что не выполнил ничего из ваших приказаний», ср. § 4, 6, 8, 37, 94, 333.
[147] См. выше § 4.
[148] Эргофил — афинский стратег, отрешенный в 363/362 г. от должности и преданный суду за то, что допустил отпадение фракийского царя Котиса (Дем., XXIII, 104), но он все-таки был освобожден от наказания (Аристотель, «Риторика», II, 3 р. 1380 Ь 11). Кефисодот — афинский стратег, отрешенный от должности. Благодаря большинству только трех голосов он избежал смертной казни и был присужден к штрафу в 5 талантов (Дем., XXIII, 167). Обвинителем выступал сам Демосфен (Эсхин, III, 51 сл.). Тимомах — афинский стратег 367/366 и 361/360 гг., избежал осуждения добровольным изгнанием (Дем., XXIII, 115, XXXVI, 53, L, passim; Гиперид, III, 1; Эсхин, I, 56). Эргокл — один из соратников Фрасибула, борца против олигархии Тридцати, стратег 390/389 г., приговорен к смерти за взяточничество (Лисий, XXVIII, 1-5; XXIX, 2 сл.). Дионисий — стратег 387/386 гг., был обвинен за неудачные действия против спартанского полководца Анталкида (Ксенофонт, «Греч, ист.», V, 1, 26 и надпись IG, II2, 29).
[149] В речи Эсхина никакого возражения против этого нет.
[150] Ср. подобное же сопоставление в речи «О венке», XVIII, 235.
[151] Иностранные послы и глашатаи, прибыв в Афины, обращаются прежде всего к пританам, а через них дело передается в Совет и в Народное собрание. См. Арист., «Афин, пол.», 43, 6.
[152] Ср. VII, 21 и 34.
[153] В других речах Демосфена чтение документа сопровождается объяснительными замечаниями (например, XVIII, 73 — 76, XX, 95 — 98). В данном случае они не внесены в текст речи.
[154] В подлиннике: άχρι χόρου — «досыта». Смысл этого места не вполне ясен.
[155] Обращение к судьям, как к представителям всего народа.
[156] Фринон из Рамнунта — одни из членов посольства, принадлежавший к македонской партии; ср. ниже § 197, 229 сл., 233 и введение, II, 4.
[157] Разделять хлеб и соль за одним столом, вместе совершать возлияния богам —■ все это признаки религиозной связи, родства или близкой дружбы между людьми; ср. ссылку на это у Эсхина (III, 52).
[158] Намек на актерскую деятельность Эсхина, ср. § 126, прим. 89.
[159] Каждый новый состав Совета перед началом и по окончании своей деятельности совершал жертвоприношения.
[160] См. выше § 31 и прим. 18.
[161] Факты, точнее неизвестные. Судя по одной надписи (КО, IV, 2, 71, О), Фаррек и Смикиф были членами Совета в 354/353 гг.
[162] Адимант, взятый в плен при Эгоспотамах, единственный из начальников не был казнен Лисандром, так как был подкуплен спартанцами.
[163] Эсхин в своей защитительной речи высмеивает это выражение (II, 22).
[164] Схолиаст объясняет, что дело идет не об Олимпийских играх, а об особом празднике в городе Дии у подошвы Олимпа, установленном еще царем Архелаем в конце V в. Он продолжался в течение 9 дней — по числу муз.
[165] Разумеются тут «мастера Диониса», т.е. актеры. Весь упомянутый тут случай пересказывается в «Истории» Диодора, XVI, 55.
[166] По-видимому, это тот самый Сатир, который помог своими советами Демосфену в юности (Плутарх, «Демосфен», 7). Эсхин характеризует его как комического актера (II, 156).
[167] О двух случаях, о которых рассказывает здесь Демосфен, упоминает в своей речи и Эсхин (II, 156 —158) и по существу не опровергает его.
[168] Александр, старший брат Филиппа, был убит в 368 г. Смерть Аполлофана, вероятно, была местью Филиппа.
[169] Эсхин (II, 157) называет его Ксенодоком.
[170] В списке Тридцати, приводимом у Ксенофонта («Греч, ист»., II, 3, 2) Федима нет, но есть Федрий.
[171] Иатрокл, участник посольства, был ранее взят Филиппом в плен и отпущен без выкупа (Эсхин, II, 15 сл., 20).
[172] Т. е. принять участие в пиршестве, лежа на софе за столом.
[173] Эсхин (II, 4 и 153), стараясь показать лживость этого рассказа Демосфена, говорит, что тот во время речи был прерван шиканием присутствующих. Однако, по-видимому, он не мог отрицать самого факта. Схолиаст говорит, что Иатрокл и Диофант, по настоянию Евбула, не пожелали выступать в качестве свидетелей.
[174] Ср. выше § 11, прим. 6.
[175] Подробнее об этом Демосфен говорит в речи «О венке», XVIII, 258—262.
[176] О различных злоупотреблениях секретарей говорит и Лисий, XXX, 2, 28 сл.; ср. выше § 70 и ниже § 237 и 249.
[177] Тритагонист — актер на третьих ролях. Об актерской деятельности Эсхина см. прим. 89.
[178] Принимаем поправку Бласса тсои, вместо рукописного ом.
[179] Намек на процесс Эсхина против Тимарха. См. прим. 4, 2.
[180] В речи Эсхина действительно есть такие мотивы (II, 14 — 20, 54, 56).
[181] Ср. выше § 20—22, 41—65, 72—78.
[182] Ср. также VIII, 68, XXI, 189.
[183] Ср. VI, 29 сл., 34 и выше § 48, 135 сл., 143—146.
[184] Дело идет скорее всего о священном посольстве на Делос весной 343 г., когда Ареопаг не допустил избрания Эсхина (XVIII, 134 сл.; Плутарх, «Демосфен», 14).
[185] Сравнение с недавно купленным рабом имеет тот смысл, что рабы были по преимуществу из варваров и, таким образом, едва попав в Грецию, еще не знали греческого языка.
[186] Т. е. так же не осмеливался говорить об этом предмете, как раб боится хозяина.
[187] Логисты — должностные лица, избираемые Советом из его состава для принятия отчетов у должностных лиц; см. Арист. «Афин, пол.», 48, 3. Ср. XVIII, 117, 229.
[188] Т. е. не прибавит времени для вторичной речи, так как время было точно определено; ср. выше прим. 35 к § 57. Данное дело принадлежало к числу таких, в которых обвинителю, как и подсудимому, давалось говорить лишь один раз.
[189] Хорег — богатый гражданин, который в виде общественной повинности принимает на свой счет устройство хора на празднике, особенно в театральных представлениях (ср. прим. 63 к IX, 60). Филипп, подобно хорегу, снабжает средствами Эсхина. Вместе с тем здесь содержится намек на первоначальную актерскую деятельность Эсхина.
[190] Это сравнение оратор повторяет в речи «За Ктесифонта о венке» XVIII, 226.
[191] Некоторые ученые (Вейль, Дарест), видя тут неясность выражения, переставляют слова: вместо рукописного: οσ υπεσχονθύμίν читают: υπέσχονθύμίν, οσα — «они обещали вам то, что и вышло на деле».
[192] В таком радужном свете рисовал положение один из ораторов этого времени — Аристофонт из Азении, речь которого, со слов историка Феопомпа, цитирует Дидим, VIII, 1, 59 сл. и VIII, 63; IX, 9.
[193] Т. е. как член посольства и, следовательно, соучастник их преступления.
[194] О том, что этот состав посольства не получил одобрения Совета и не был приглашен на обед в Пританей — см. выше § 31.
[195] Имеется в виду поставленная выше (§ 188) задача разграничения действий Демосфена от других членов посольства. Опасение навлечь на себя негодование за преступления, совершенные другими членами посольства, высказывал Демосфен и в VI, 34.
[196] Ср. подобное рассуждение III, 31; IX, 29, 33; XVIII, 45; XXIII, 209 сл.
[197] О надменном поведении этого Пифокла см. ниже § 314 и XVIII, 285. Позднее он был присужден к смертной казни вместе с Фокионом (Плутарх, «Фокион», 35).
[198] По-видимому, в этом месте есть пропуск нескольких слов, в которых высказывалось второе соображение, в противоположность предыдущему, начатому словами «прежде всего».
[199] Принимаем поправку Вейля τούτων ήν вместо рукописного τουτονί.
[200] О спекуляциях Филократа ср. выше § 114.
[201] Фринон из Рамнунта был в числе пленников, отпущенных Филиппом для агитации в Афинах в пользу мира; он был участником трех посольств.
[202] Разумеется Фокида.
[203] Цифры, по-видимому, преувеличены. У предводителя фркидян Фалека было всего около 8 тыс. наемников, которые по условиям капитуляции были отпущены Филиппом (Диодор, XVI, 59). Однако остается возможность, что у Фалека были воины и помимо наемников; ср. § 112 и 325.
[204] Во время данного процесса Филократ был уже осужден, но добровольным изгнанием предупредил этот приговор.
[205] В подлиннике ευθενεΓσθαι; по-видимому, испорчено.
[206] Большинство издателей вычеркивает эту отметку, полагая, что по упомянутому здесь вопросу свидетели должны выступать после § 236.
[207] Оратор пользуется случаем показать необоснованность обвинения Тимарха; см. прим. 4 к § 2.
[208] См. об этом ниже § 235. Эсхин в своей защитительной речи II, 119 и в речи «О венке», III, 76, стараясь свалить с себя вину за связь с Филиппом, бросал Демосфену обвинения за любезный прием, оказанный им македонским послам. Демосфен объясняет свой образ действий требованиями дипломатического приличия, которое должен был оказать от имени государства в качестве члена Совета пятисот (XVIII, 28).
[209] Ср. отступление от этого порядка, выше § 31.
[210] Эсхин сначала правильно указывал время этих событий (II, 45 сл., 53 — 55), но в дальнейшем смешивает их (II, 121 сл.).
[211] См. выше § 15 сл. и 178.
[212] Дорогие сосуды из алабастра (прозрачный известковый камень) для духов делались без устойчивого дна и для хранения их делались особые подставки, которые изящно украшались.
[213] Один из братьев — Филохар, другие — Эсхин и Афобет. Младший из них. Афобет, был выдвинут Евбулом на должность казначея афинской казны и занимал ее в течение четырех лет; одно время он был послом в Персии. Старший, Филохар, был, по словам Эсхина, стратегом (II, 149).
[214] Ср. выше § 205—212.
[215] Имеется в виду процесс против Тимарха, см. 2, прим. 4.
[216] Эсхин в речи «Против Тимарха» (I, 175) представлял дело так, как будто Демосфен, вернувшись из суда после разбирательства дела Тимарха, хвастается перед молодежью, что так ловко провел судей.
[217] Стихи взяты из поэмы Гесиода «Труды и дни», 763 сл.; ср. ходячую пословицу: глас народа — глас божий.
[218] Оратор имеет в виду судей, как представителей народа, а вместе с тем и граждан, собравшихся на разбирательство дела.
[219] Цитата повторяет одно место из не дошедшей до нас трагедии Еврипида «Феникс» (фрагм. 812, 7—9), на которую ссылался Эсхин в речи «Против Тимарха», I, 152. Сюжет этой трагедии кратко излагается у [Аполлодора]: «Феникс, сын Аминтора, был ослеплен отцом по навету любовницы отца, которая обвинила его в нанесении ей бесчестья. Пелей привел его к Хирону, и тот своим лечением вернул ему зрение. Пелей сделал его затем царем долопов» (III, 13, 8).
[220] Демосфен пересказывает одно место из речи Эсхина «Против Тимарха», I, 53-59, где Эсхин изображает времяпрепровождение богатых и праздных молодых людей, которые увлекались петушиными боями. Питталак, по утверждению Эсхина,— государственный раб, который устраивал эти удовольствия для молодежи и сам принимал участие в кутежах своих гостей.
[221] Ср. выше § 114. Филократ признал свою виновность, добровольно уйдя в изгнание.
[222] Логографы — судебные адвокаты.
[223] Феодор и Аристодем — известные актеры-протагонисты (исполнявшие первые роли). В их труппах выступал и Эсхин. Аристодем был в числе лиц, через которых Филипп завязал переговоры о мире с Афинами в 346 г. (см. выше § 18 и 94, а также XVIII, 21; Эсхин II, 15 сл.; III, 83). Молон, по-видимому, тот самый, о котором упоминает Аристофан в «Лягушках», 55 — протагонист, исполнявший трагедии Еврипида.
[224] Цитата взята из «Антигоны» Софокла (175 —190).
[225] Так условно переводим термин ξενία — нечто вроде кавказского куначества.
[226] См. выше § 199 и особенно в речи «О венке», XVIII, 259 сл., ср. XVIII, 129.
[227] Особый культ в Афинах. Герой этот, по словам схолий, назывался Аристомахом.
[228] Среди многих секретарских должностей (ср. выше § 200) здесь имеется в виду или должность секретаря Совета по притании (см. Арист., «Аф. пол.», 54, 3 — 5), или, скорее всего, годичная должность секретаря Совета в целом, учрежденная в 367 г. По рекомендации Евбула, Эсхин и Афобет по два года занимали эту последнюю должность. Ср. § 70 и 314.
[229] Круглое здание близ здания Совета, где имели пребывание прятаны (Арист., «Аф. пол.», 43, 3).
[230] Эсхин в речи «Против Тимарха» (I, 25 сл.), стараясь подчеркнуть нескромность поведения обвиняемого, говорит: «Я уверен, все вы бывали на Саламине и видали изображение Солона, и вы сами можете засвидетельствовать, что там на площади стоит статуя Солона, держащего руку под плащом. Это и есть, граждане афинские, памятник и воспроизведение внешнего вида Солона, как он держался, обращаясь с речью к народу афинскому». В противоположность этому Тимарх, как утверждал Эсхин (I, 26), «скинув гиматий на заседании Народного собрания, и неодетый, вел себя, точно панкратиаст (т. е. кулачный боец), и имел такси гадкий и непристойный вид в состоянии опьянения и в своей наглости, что скромные люди закрывались, стыдясь за государство, так как мы пользуемся советами таких людей».
[231] Законодательство Солона относится к 594 г., а умер он около 560 г.
[232] Утверждение рабовладельческого полисного строя после разложения патриархального родового порядка вызвало резкие противоречия в среде самих рабовладельцев. Закабаление беднейшей части населения богатыми аристократами привело к революционному движению и смутам в Аттике, как и в других областях Греции. Плутарх («Солон», 8) передает об этом такую легенду, которая, как видно, была известна уже Демосфену. Пользуясь смутой в Афинах, соседи их, мегарцы, захватили принадлежавший Афинам остров Саламин. Долгое время все попытки афинян вернуть дорогой им остров оставались тщетными, и даже будто бы была объявлена смертная казнь тому, кто выступит с таким предложением. Как патриот, горько переживая потерю острова, Солон прибег к хитрости: он распространил молву о своем безумии и однажды, одетый как путешественник, в дорожной войлочной шляпе выбежал на площадь и перед народом прочитал свою элегию «Саламин», в которой призывал сограждан к походу на остров (от нее сохранилось лишь восемь стихов). Воодушевленные призывами Солона, граждане вернули себе остров. Этим и другими стихотворениями и всей своей политической деятельностью Солон снискал популярность и был избран на должность первого архонта со специальным поручением выступить посредником между партиями и написать законы, что и было им выполнено.
[233] Т. е. персидский царь. Потеря Амфиполя была весьма чувствительным ударом для самолюбия афинян. О факте см. выше § 137.
[234] Т. е. в Македонию.
[235] Эсхин (II, 31 сл.), наоборот, утверждает, будто подробно доказывал права афинян на Амфиполь.
[236] Эсхин (II, 43, 48, ср. 52) говорит, что Демосфен на обратном пути из Македонии просил Эсхина дать возможность ему сделать дополнения к его докладу в Народном собрании.
[237] Ср. такую иронию о голосе Эсхина, как актера ниже, в § 337 и XVIII, 308.
[238] См. выше (прим. 217) приведенный рассказ о выступлении Солона с элегией о Саламине.
[239] Элегия в античном смысле — стихотворение, написанное двустишиями, состоящими из гексаметра и пентаметра. Первоначально это были стихотворения по преимуществу воинственного содержания — у Каллина и Тиртея — или политического, как у Солона и Феогнида. В элегиях, как и в ямбах. Солон в ярких красках описывает положение в Афинах перед и после реформы, объясняет значение произведенной им реформы и оправдывает свои действия против нападок с разных сторон. Начала приводимой тут элегии Демосфен не дает, и оно не сохранилось.
[240] Имеются в виду знатные.
[241] В этом месте рукописи пробел, и стих восстанавливается на основании других мест.
[242] Стих восстановлен.
[243] Стих восстановлен.
[244] Дело идет о городах Фракии и о разорении Фокиды.
[245] См. выше § 209.
[246] Эсхин своими угрозами хотел поставить Демосфена в такое положение, как будто его обвинение чисто дутое и имеет целью снять с самого себя подозрение, что он сам выступает, как сикофант, если обвиняет своего товарища по посольству.
[247] Ср. выше § 33.
[248] Фессалийцам принадлежала гегемония лишь над соседними племенами — магнетами, перребами и т. п.
[249] Об этом см. ниже § 294, а также IX, 27 и X, 10.
[250] «Автохтоны» — дети самой земли, следовательно, не пришлые люди, а местные уроженцы. Это предмет патриотической гордости (ср. Еврипид, фрагм. 360, 8).
[251] Ср. подобные предостережения в VI, 33 слл.; IX, 70.
[252] Т. е. лишение гражданской чести (ср. IX, 42-44; XV, 32; XVIII, 205).
[253] Олинф примыкал сначала к Делосскому морскому союзу, но во время
[254] В схолиях у Ксенофонта и у Диодора называются лишь двое: Телевтий, который был убит, и Агесиполь, который умер от болезни; кто третий — неизвестно. Конец войны был вовсе не такой блестящий, как об этом говорит оратор: Олинфу пришлось вступить в союз со Спартой и подчиниться ее власти.
[255] Об олинфских предателях Ласфене и Евфикрате см. ниже § 342 и VIII, 40; IX, 66; XVIII, 53 и Диодор, XVI, 53. Как Филипп прикидывался другом олинфян и через своих диверсантов настраивал жителей против афинян — см. VIII, 59 и IX, 11.
[256] Число мобилизованных олинфян Диодор (фрагм. XXXII, 2) определяет тоже в 10 тыс. Филохор (фрагм. 132) исчисляет присланную им помощь в 2 тыс. наемников и 30 триер под начальством Харета в 349 г. и 4150 наемников и 18 триер под начальством Харидема и 2300 граждан и 17 триер снова под начальством Харета в 348 г. (см. введение к Олинфской первой, стр. 487). Таким образом, Демосфен допускает явное преувеличение.
[257] Текст этого места ненадежен.
[258] Об этом случае, относящемся скорее всего приблизительно к 470 г. (другие относят к 457-455 гг.), подробнее Демосфен говорит в IX, 41-46.
[259] Площадь афинского Акрополя простирается на 300 м в длину с востока на запад и на 150 м в ширину с юга на север.
[260] Это статуя работы Фидия, получившая впоследствии название Афины Промахос (Защитницы). Павсаний (I, 28, 2) говорит, что она сооружена на средства от добычи, взятой у персов при Марафоне.
[261] Т. е. персидский царь. Заключение этого, так называемого Каллиева, или Кимонова, мира должно относиться к 449 г. (Геродот, VII, 151; Плутарх, «Кимон», 13; Ликург, «Против Леократа», 41). Впрочем, некоторые из новых историков оспаривают факт заключения этого мира.
[262] Хелидонские острова у юго-западного берега Малой Азии (36°8'С, 30°28'В), Кианейские в Черном море перед входом в Боспорский пролив (41°16'С, 29°4'В).
[263] Такую же высокую оценку этого мира высказывал Демосфен и ранее — XV, 29.
[264] Ср. подобную мысль в XIII, 30.
[265] По афинским законам, в случае явного преступления виновный, захваченный на месте преступления, мог быть отведен к Одиннадцати (комиссия по исполнению судебных приговоров) и казнен без суда.
[266] По-видимому, это — то самое лицо, против которого направлена XXVII речь Лисия. О нем же упоминают Аристофан (Eccl., 71) и комический поэт Платон (фрагм. 122).
[267] Имеется в виду продвижение войска демократической партии из Пирея в Афины в 403 г. и низвержение олигархии Тридцати.
[268] Об этом см. выше § 158.
[269] Признался во взяточничестве один Филократ (см. § 114, 119 и 245). Демосфен распространяет его признание и на остальных. В случае очевидности важного противогосударственного преступления виновный подлежал немедленному приводу к Одиннадцати (ср. прим. 250).
[270] В 403 г. до н. э. О младшем Фрасибуле см. ниже § 290.
[271] Около 24 тыс. рублей золотом.
[272] По словам схолиаста, здесь имеется в виду стратег Проксен, упомянутый выше § 50, 52, 73, 155. Потомки «тираноубийц» Гармодия и Аристогитона были освобождены от всяких повинностей; ср. об этом речь Демосфена «Против Лептина», XX, 18.
[273] Имеется в виду «сколий», т.е. застольная песня, в которой прославлялся подвиг Гармодия и Аристогитона: Под ветками мирта мечи понесем, Подобно Гармодью с Аристогитоном... (См. Арист., «Аф. пол.», пер. СИ. Радцига, 2-е изд., 1937 г., приложения, стр. 185 сл.).
[274] См. об этом выше § 199. В других речах Демосфен называет имя этой жрицы — Нина (XXXIX, 2; ХЬ, 9). По-видимому, она казнена за распространение чужеземного культа.
[275] В сохранившейся речи Эсхина таких слов нет. Возможно, что Эсхин исключил их при публикации своей речи.
[276] См. у Эсхина эти соображения в речи «Против Тимарха» (I, 187) и в ответной речи «О посольстве» (II, 180).
[277] Софронисты — специальные должностные.лица в возрасте свыше 40 лет, избиравшиеся Советом по одному от каждой из десяти фил для воспитательной работы с эфебами, т.е. молодыми людьми в возрасте 18 — 20 лет (Арист., «Аф. пол.», 42, 2).
[278] Оружие, отобранное у фокидян, было по решению совета амфиктионов разбито и сожжено (ср. выше § 128).
[279] Эсхин в своей ответной речи (II, 150 —152) возмущается тем, что Демосфен оскорбил его шурина Филона, которого Демосфен в этой речи не упоминает, но упоминает позднее в речи «О венке» (XVIII, 312). Однако сам Эсхин ничего не говорит про Никия и как будто даже избегает этого. Выражение «наемник» содержит и побочный, грязный смысл.
[280] Хабрий — известный афинский полководец, который в это время руководил походом в Египет.
[281] Киребион (от слова χυρήβια — «мякина от колосьев»)— насмешливое прозвище-паразитов, вроде «дряни». Эсхин (II, 150) называет его настоящее имя — Эпекрат и признает легкомысленность его поведения.
[282] Имеются в виду шествие (χωμος) и процессия (πομπή) на празднике Диониса.
[283] Поговорка о полном перевороте во всех понятиях; ср. Еврипид, «Медея», 404: «Реки священные вспять потекли».
[284] Имеется в виду случай в 351 г., когда в Афинах распространился слух о болезни и даже смерти Филиппа (см. IV, 11).
[285] Особая фигура речи — «круг» (κυκλος): фраза начинается и кончается одними и теми же словами: «меня не страшит» — «меня страшит». Горячее рассуждение о нездоровом моральном состоянии Афин ср. IX, 36.
[286] Известный финансовый деятель Афин, проводивший политику мира какой бы то ни было ценой. Он оказывал покровительство Эсхину в начале его карьеры. К его партии принадлежал Эсхин и в дальнейшем. Естественно, он и в данном процессе выступал ему на поддержку.
[287] Гегесилей, по словам схолиаста, был стратег, посланный в 349 г. на помощь тирану Эретрии, но обманул доверие и привел дело к позорному концу.
[288] О Фрасибуле см. выше § 280. Через Никерата он был в родстве с Евбулом.
[289] Упомянутые тут два процесса, как и процесс о посольстве, принадлежали к числу так называемых «ценимых» (άγωνες τιμητοι), т.е. таких, по которым в законе не было предусмотрено наказание виновному в случае его осуждения и предоставлялось установить это самому суду. В этих случаях после признания виновности ставился новый вопрос о мере взыскания, причем обе стороны должны были вносить свои предложения. Ср. Введение, стр. 581.
[290] Аристофонт из Азении — политический деятель, противник Евбула (VIII, 30; XVIII, 70, 75, 162; Дидим, De Demosthene, VIII, 63), в течение долгого времени был представителем фиванской партии. Он выступил обвинителем Филоника, одного из сторонников Евбула, и был поддержан тогда Эсхином, который, таким образом, оказывался сторонником Аристофонта и противником Евбула (ср. XVIII, 162; Эсхин, III, 139).
[291] О зрелищных деньгах см. стр. 417.
[292] Мерокл известен, как противник Македонии, и был в числе деятелей, выдачи которых впоследствии требовал Александр (Арриан, Ан. I, 10, 4; Плутарх, «Дем.», 13, 23).
[293] Кефисофонт из Пеании — сторонник мира 346 г. (XVIII, 21), приятель полководца Харета (Эсхин, II, 73), впоследствии обвиненный в получении денег от Гарпала (Динарх, I, 45).
[294] Стол менялы (τράπεζα) — нечто вроде банкирской конторы, в которой производились разные финансовые операции.
[295] Нечто вроде Совета, но характер этого учреждения ближе нам неизвестен. Перилл упоминается как предатель — XVIII, 48 и 295. Птеодор оказывается его сообщником — XVIII, 295.
[296] Поговорка (ετυρευε) в смысле затевать что-нибудь недоброе, ср. наше «заваривать кашу».
[297] Каллистрат из Афидны — весьма влиятельный политический деятель и блестящий оратор в период 391-362 гг., потом был изгнан, а в 360 г. Даже приговорен к смерти (ср. XVIII, 219). Об Аристофонте см. выше, прим. 275. Диофант из Сфетта упомянут в 86 и 198 (прим. 68).
[298] Здесь имеются в виду прорицания весьма древнего оракула Зевса в Додоне, упоминаемого еще в «Илиаде», XVI, 233—235 и в «Одиссее», XIV, 327 сл., XIX, 296 сл. Диона — местное божество, занимавшее место рядом с Зевсом. У Гомера («Ил.», V, 370) она называется матерью Афродиты.
[299] В подлиннике нарочитое созвучие: έχθροτατον καί φοβερώτατον, вместо обычной формы έχθιστον.
[300] Здесь оратор повторяет мысль, высказанную в начале речи в § 9—11.
[301] О нем выше § 10.
[302] Ср. эти мысли в VIII, 5.
[303] Оратор обращается к воспоминаниям из прошлой истории Афин: в 490 г., когда персы высадились близ Марафона, афиняне по настоянию Мильтиада немедленно выступили против них и не стали дожидаться прибытия на помощь им спартанцев; в 480 г. при вторжении персов в Аттику афиняне, по плану Фемистокла, эвакуировали город и стали готовиться к битве на море.
[304] Аглавра — дочь мифического царя Аттики Кекропа. С сестрами Герсой и Пандросой она была воспитательницей сына Земли Эрихфония, который почитался, как родоначальник афинян. В храме Аглавры (в северной части афинского Акрополя) афинские эфебы, вступая в состав граждан, приносили гражданскую присягу. Текст ее см.: Арист., «Аф. пол.», изд. 2, М., 1937, стр. 217.
[305] Аластор в греч. мифологии — дух проклятия. Македонские цари претендовали на греческое происхождение — от Геракла. В противоположность этому Демосфен старается показать их варварами (ср. III, 17, 24; IX, 31).
[306] По-видимому, Атрестид был начальником отряда наемников, происходивший из Мантинеи (в Аркадии). О нем упоминает Афиней X, 10, р. 417 А, со слов какого-то комического поэта.
[307] Т. е. и сами судьи, и собравшаяся на разбирательство дела публика.
[308] У древних был такой обычай: подсудимые, желая разжалобить судей, приводили детей и родственников, которые своим опечаленным видом и слезами должны были растрогать судей. Эсхин, как видно из его речи (II, 179), действительно прибегал к этому средству.
[309] См. выше § 48, 55, 87.
[310] У трибуны ставили для голосования судей две урны (Ликург, «Против Леократа», 149).
[311] Ср. выше § 15 сл. Эсхин возражает против этого (II, 23 и 152).
[312] Ср. выше § 307.
[313] В случае осуждения Эсхина ему грозило лишение гражданской чести — атимия (см. введение к данной речи и прим. 237).
[314] Об этом см. выше § 145.
[315] См. выше § 225.
[316] См. выше § 249.
[317] Об этом Демосфен упоминал в II, 16.
[318] Ср. выше § 12, 18, 24, 246 и в V, 6 сл. и XVIII, 21.
[319] Это письмо упомянуто выше в § 40.
[320] Фессалийцы были устранены из амфиктионии фокидянами. См. V, 20-23 и VI, 14, 22.
[321] Это было в 352 г.; ср. выше § 84 и IV, 17.
[322] См. выше § 148.
[323] Эсхин (II, 37) утверждает, будто сам Демосфен ранее говорил, что
[324] Об этом выше § 51.
[325] Слова эти передаются от лица Филиппа.
[326] Филипп для противодействия афинянам устраивал в разных местах тирании — в Эретрии и в Opee на острове Эвбее (ср. VIII, 36).
[327] Герест — город в южной оконечности Эвбеи. Об интригах Филиппа против Мегар см. § 295 и 334.
[328] Дрим и Панакт — пограничные местечки между Аттикой и Беотией. О походе Филиппа в это место в 343 г. Демосфен упоминает в речи «Против Конона» (LIV, 3).
[329] Разумеются фокидяне. Для возмещения денег, захваченных при начале так называемой Священной войны, уцелевшие и расселенные по разным местам фокидяне обязаны были ежегодно вносить по 50 талантов (около 120000 рублей золотом). Упоминание об этих деньгах рассматривается как отказ от исполнения своей обязанности.
[330] Принятая в Дельфах казнь святотатцев.
[331] Право в первую очередь вопрошать оракул (προμαντεία)— почетная привилегия некоторых государств. До 346 г. она принадлежала афинянам, фессалийцам и спартанцам. Но вследствие интриг Филиппа у них было отнято это право, и он присвоил его себе.
[332] Содержание на общественный счет в Пританее давалось высшим должностным лицам, архонтам, пританам, некоторым жрецам и людям, оказавшим государству особенно важные услуги, в том числе потомкам Гармодия и Аристогитона (ср. прим. 257).
[333] Об этих подарках см. выше § 145 и 314.
[334] Гегесипп — один из представителей патриотической партии и сподвижник Демосфена: ему, по-видимому, принадлежит речь «О Галоннесе» (VII). В конце 344 г. он был отправлен к Филиппу с ответом на посольство Пифона Византийского, о котором см. VII, 20—23 и XVIII, 136.
[335] Из речи «Против Неэры» (LIX, 26 сл.) видно, что поэт Ксеноклид был лишен гражданских прав и после этого, вероятно, пытался поселиться в Македонии. Во время процесса Эсхина он получил, очевидно, возможность вернуться в Афины.
[336] Харет — один из афинских стратегов, действовавших против Филиппа,— см. VIII, 30. Около времени данного процесса против Харета много раз поднимались процессы за нецелесообразное растрачивание средств (Эсхин, II, 71; Аристотель, «Риторика», 1, 15, р. 1376а 10; III, 10, р. 1411а 7; 11, р. 1418а 32).
[337] Ср. выше 111 сл.
[338] Гал — город в Фессалии, который Филипп отдал фарсальцам (ср. XI, 1). См. выше § 163, прим. 121.
[339] О перечисляемых тут событиях см. выше § 83, 87, 156, 204, 326 и в речах V, VIII, IX и XVIII.
[340] О попытках Эсхина запутать в свое дело и Демосфена см. 202-213.
[341] Неудовлетворительность условий Филократова мира признавал не только Демосфен (ср. выше § 150), но даже и сторонник Македонии Исократ в речи «Филипп» (V).
[342] Ср. выше § 104—111. Похвала Филиппу у Эсхина в речи «Против Тимарха», I, 169.
[343] Трагедии на известный мифологический сюжет о том, как Атрей в споре из-за престола с братом своим Фиестом угостил его мясом его собственных детей. На эту тему были трагедии у Софокла, Еврипида и других, сохранилась же только трагедия римского писателя Сенеки I в. н. э. О неудачах Эсхина в качестве актера см. выше § 200 и 247 (прим. 89), особенно много — в речи «О венке», XVIII, 262 и 265.
[344] Выражение напоминает гомеровское в «Илиаде» I, 2:«тысячи бедствий содеял».
[345] Образ из морской техники «ουδέν ύπεστειλάμην», т.е. не делал никаких уступок, ни перед чем не останавливался.
[346] Ср. об этом же XVIII, 277.
[347] Это относится к самому Демосфену; ср. выше § 169 сл., 230.
[348] Намек на присягу судей.