Свидетельства и фрагменты о пребывании Тимея в Афинах

Биографические данные о пребывании Тимея в Афинах, содержащиеся в свидетельствах 4b, 4c, 4d, 19.110, 19.130, 19.230 и фрагменте 34, служат основой для методологической критики Полибия тавроменийца. Полибий указывает на основной недостаток Тимея — отсутствие личных исследований, что делает анализ аутопсии незаменимым элементом исторического исследования. В частности, секции 19.110, 19.130 и 19.230 включают в себя упоминания из других testimonia, что позволяет более четко представить критику Полибия. Для большей ясности в изложении предлагаю сосредоточиться на анализе T 19.130, T 19.110 и T 19.230.
T 4b = F 34 = T 19.130 = Polyb. XII, 25h, 1-2:
Тимей в тридцать четвертой книге отмечает: «Прожив пятьдесят лет подряд в Афинах в изгнании, он, по общему мнению, не имел представления о военных действиях и не видел мест сражений».
Я считаю, что в свидетельствах и фрагменте особенно красноречиво выбрано наречие συνεχῶς («непрерывно»), лексический выбор, через который Полибий хотел ясно показать не только пребывание Тимея в изгнании в Афинах — изгнание, выраженное причастием ξενιτεύων («проживая в изгнании»), — но прежде всего неподвижность последнего в этом месте, откуда он, казалось, никогда не уходил на протяжении целых пятидесяти лет. В частности, можно полностью понять тесную связь между биографической информацией о Тимее и методологической полемикой, направленной против него Мегалополитом: действительно, Полибий подчеркнул, что Тимей, в тридцать четвертой книге своего произведения, заявляя, что тот прожил пятьдесят лет в Афинах, косвенно предложил, что у него не было никакого опыта в военных вопросах и что он никогда лично не посещал мест боев. Речь, видимо, шла о военных событиях и непосредственном наблюдении за местами битв в западном Средиземноморье, которые являются центральными сюжетами Истории Тавромента. Таким образом, афинское заключение, пятидесятилетняя неподвижность Тимея и, следовательно, отсутствие путешествий для обогащения своих знаний прямым опытом и наблюдениями составляют фундаментальные недостатки, выявленные Полибием, который именно поэтому осудил своего предшественника за ἀορασία («невозможность видеть»), как показано в T 19.130 = Polyb. XII, 25g, 1-.
Что касается обвинения Полибия в отсутствии прямого знания Тимея о местах, о которых писал Тавроменит, трудно полностью согласиться с позицией Мегалополита, особенно когда целью является разоблачение невежества предшественника даже в отношении географии Сицилии, его родной страны: в связи с такими попытками стоит рассмотреть уже изученный фрагмент 41b об источнике Аретуза в Сиракузах. Напротив, историк из Мегалополя может заслуживать большего доверия в отношении разоблачения предполагаемого географического невежества Тимея, связанного с другими областями Запада, хотя и в этом случае целесообразно проявлять осторожность, не придавая позициям Полибия априорный статус истинности: в фрагменте 68, в частности, где говорится о реке Эридан и связанной с ней легенде о Фаэтоне, проявляется явное желание Полибия обнажить незнание Тимея географических особенностей этой зоны; однако уже говорилось о том, что в анализе фрагмента К. А. Бэроном целесообразно предположить, что топографическое знание местности не входило в цели Тавромнита, который, судя по всему, больше интересовался фокусировкой внимания на обычаях и традициях жителей региона, всё ещё связанных с мифом. В других случаях — немного противореча себе —, хотя и с намерением выявить слабость методологических практик Тимея в исследовательском процессе, Полибий прямо ссылался на данные, согласно которым Тавроменит лично посетил определенные места, ставшие объектом исследования: я имею в виду, конкретно, защиту сицилийцем Локр Эпизефирских, для выполнения которой, в F 12 = Polyb. XII, 9, 2-6, Полибий признавал, что Тимей посетил одну из двух греческих Локр лично. Учитывая эти данные, я думаю, становится еще труднее обвинить Тимея, согласно Полибию, в географической неосведомленности, поскольку, как было показано при анализе фрагментов F 41b и F 68, географическое описание, по крайней мере в рассмотренных случаях, кажется, не является основной целью изложения Тимея; скорее он стремится создать описание, которое учитывает прежде всего этнографические данные. Кроме того, когда Полибий сообщает о защитной позиции Тимея в пользу Великой Греции Локриды, сам же упоминает о том, что Тимей лично отправился в одну из двух греческих Локрид для проверки данных, чтобы опровергнуть гипотезу Стагирита о том, будто локрийская колония имеет отнюдь не благородное происхождение.
Полибий подчеркивает выбор наречия συνεχῶς (беспрерывно), указывая на постоянное пребывание Тимея в Афинах, что свидетельствует о его неподвижности на протяжении полувека. Эта фиксация подчеркивает связь между биографической информацией о Тимее и методологической критикой Полибия. Полибий утверждает, что, заявляя о своем пятидесятилетнем пребывании в Афинах, Тимей подразумевает отсутствие опыта в военных вопросах и прямых наблюдений мест сражений. Это касается военных событий и личных наблюдений в западном Средиземноморье, которые являются центром историй Тавроменита. Таким образом, афинское изгнание и отсутствие путешествий для получения знаний через личный опыт становятся основными недостатками, на которые указывает Полибий, считая Тимея виновным в ἀορασία (слепоте).
Полибий критикует Тимея за незнание мест, о которых тот писал, особенно в географии Сицилии, ссылаясь на F 41b (источник Аретуза в Сиракузах) и F 68 (река Эридан и легенда о Фаэтоне). Однако его обвинения могут быть не столь обоснованными. К. A. Бэрон указывает, что Тимей мог больше интересоваться традициями и обычаями местных жителей, нежели топографическими знаниями. Полибий также признает, что Тимей лично посещал Локры Эпизефирские (F 12 = Polyb. XII, 9, 2-6) для проверки данных, что усложняет обвинения в географической неосведомленности. Таким образом, трудно согласиться с Полибием в его критике Тимея.
T 4c = T 19.110 = Polyb. XII, 25d,1:
Тимей, независимо от всего ранее написанного, столкнулся еще и с другим обстоятельством. Поскольку, действительно, он жил уединенно в Афинах почти пятьдесят лет и ознакомился с сочинениями своих предшественников, он счел, что обладает обширной базой для создания своей Истории, хотя, как мне кажется, он заблуждался.
Также в случае свидетельств 4с и 19.110 биографическая информация о пребывании Тимея в Афинах тесно связана с методологической критикой Полибием его предшественника. В частности, в свидетельствах особое внимание уделяется возможности, которую Тимей получил в этом городе, чтобы ознакомиться с работами своих предшественников. Знание этих работ, по его мнению, должно было быть достаточным для разработки его собственной истории, хотя — согласно Полибию — он ошибался. Можно предположить причину ошибки Тимея — обозначенной причастием настоящего времени «ἀγνοῶν» («не зная») — в термине, использованном для обозначения работы Таврменийца, а именно «ἱστορία», что означает работу, которая, по мнению Полибия, предполагает не только проверку документов и произведений предшественников, но также, и прежде всего, конкретное знание описываемых мест и непосредственное наблюдение событий, которое, когда невозможно было осуществить, заменялось показаниями тех, кто, возможно, присутствовал при этих событиях. С точки зрения Полибия, Тимею особенно не хватало последних двух аспектов: поэтому Мегалополит упрекнул своего предшественника за то, что тот заменил теоретические знания, то есть «βιβλιακη ἕξις», упомянутое в свидетельствах 4c и 19.110, прямым опытом в политике и военных вопросов. В этом комментарии к свидетельствам 4с и T 19.110 стоит обратить внимание на причастие прошедшего времени ἀποκαθίσας (отсевши в сторонке), передающее образ — ставший впоследствии особенно дорогим А. Момильяно — одинокого Тимея, сидящего отдельно и вдали от города с бурной культурной жизнью.
T 4d = T 19.230 = Polyb. XII, 28, 3-7:
Я хотел бы сказать, что исторические события будут хорошо изложены тогда, когда либо исторические сочинения решат писать дельные люди (…), либо те, кто занимается описанием фактов, посчитают необходимым для создания исторического произведения получить опыт в государственных делах. До этого не будет конца невежеству историков. Однако Тимей, не придавая этому никакого значения, напротив, проведя свою жизнь в одном месте как чужестранец и практически осознанно отказавшись от активного личного опыта в военных и политических делах, а также от опыта, приобретенного в путешествиях и личных наблюдениях, я не могу понять, почему он пользуется такой хорошей репутацией, как если бы был уважаемым историком.
В начале свидетельства 19.230 Полибий снова подчеркивает одну из фишек своего методологического манифеста, а именно необходимость для создания исторического произведения обладать практическим знанием и непосредственным опытом в политике и военных делах, как он уточняет позднее в XII, 25g, 1-4. Мегалополит утверждает, что исторические события будут хорошо изложены только в том случае, если этим займутся либо активные участники общественной жизни, либо писатели, понимающие важность приобретения определенного опыта в государственных делах – αὐτῶν τῶν πραγμάτων ἕξις. С точки зрения Полибия, только такое знание может устранить неосведомленность историков в представлении исторических фактов. Упоминание о Тимее следует после упоминания историков: в изученных до сих пор свидетельствах и фрагментах, приписываемых Тимею и переданных Полибием, Тавроменит никогда не определялся термином ἱστοριογράφος. Тем не менее, я считаю, что близость этого термина к ссылке на нашего автора подкрепляет мысль, что Полибий рассматривает своего предшественника как писателя–историка. Кроме того, наличие слова ἱστοριογράφος делает интерпретацию следующего термина συγγραφεύς в значении «историк» применительно к Таорминиту еще более убедительным, относительно которого Мегалополит удивляется, как ему удается пользоваться столь хорошей славой, как если бы он был уважаемым историком. Наконец, в свидетельствах 4d и 19.230 подчеркивается, что изгнание Тимея проходило исключительно в одном месте — как подсказывает числительное εἷς, относящееся к слову τόπος, — условие, которое привело к почти преднамеренному отказу сицилийца от получения личного опыта как в политической и военной сферах, так и в познании местностей, основанного исключительно на путешествиях и возможности увидеть все своими глазами (ἀπειπάμενος και την ἐνεργητικην την περι τας πολεμικας και πολιτικας πράξεις και την ἐκ τῆς πλάνης και θέας αὐτοπάθειαν).

Методологические фрагменты

Фрагменты F 7 и F 151 дают представление о главных методологических вопросах, которые обсуждались в полемике Тимея с его предшественниками, особенно с Эфором. Эти фрагменты отражают ключевые аргументы, которые Тимей использовал в своих дебатах.
F 7 = Polyb. XII, 28, 8-12; 28a, 1-3:
В прологе шестой книги он (Тимей) говорит, что некоторые считают, что для жанра эпидейктических речей требуется больше природных способностей, усилий и подготовки, чем для исторической науки. Он (Тимей) утверждает, что эти мнения сначала дошли до слуха Эфора, но поскольку тот не смог достаточно эффективно опровергнуть эти утверждения подходящими аргументами, он сам пытается, прибегнув к аналогии, сравнить историю с эпидейктическими речами, что является самым абсурдным из всех возможных подходов. Во–первых, утверждение лжи в адрес историка (Эфора) (…) Эфор, действительно, выразил свои мысли абсолютно приятным и убедительным образом касательно различия между историками и логографами. Чтобы не казалось, что он повторяет слова Эфора, помимо ложных обвинений против него самого, он высказал их и против всех остальных (историков) (…), пространно, неясно и хуже всех объясняя уже сказанное другими, как подобало, он полагал, что ни один из современных историков не заметит этого. Более того, желая повысить ценность истории, он (Тимей) заявляет, что существует такая разница между историей и эпидейктической речью, какую имеют реальные постройки и предметы обстановки по сравнению с теми, которые появляются в декорациях и представлениях. Во–вторых, он утверждает, что само собирание материала для создания исторического произведения представляет собой большую работу, чем вся разработка эпидейктического дискурса. Сам он вложил столько средств и усилий в сбор документов о тирренах и исследование традиций лигуров, кельтов и одновременно иберийцев, что даже не надеялся, что, если бы он объяснил эти вещи другим людям, они бы поверили ему в отношении этих тем.
Фрагмент 7 относится к начальному разделу шестой книги «Историй» Тимея, начиная с которой, как уже было разъяснено в первой главе данной работы, начинается собственно «историческая» часть произведения, относящаяся к событиям IV и III веков до нашей эры. В частности, в приведённом Полибием отрывке, из которого извлечён фрагмент F 7, мегалополит ссылается на то, что Тимей в новом введении к своему труду — новому, поскольку начинал обсуждаться новый материал, уже не связанный с мифическими и легендарными сведениями в книгах I-V — собрал несколько методологических положений, вызвавших возмущение Полибия, который осуждал своего предшественника за простое повторение концепций, уже хорошо высказанных другими авторами в контексте историографии. В частности, из фрагмента 7 следует, что вмешательство Тимея было направлено против некоторых персонажей, которые утверждали, что для жанра эпидейктических речей необходимо приложить больше усилий (διότι τινος μείζονος δεῖται φύσεως, καὶ φιλοπονίας καὶ παρασκευῆς), чем для исторического жанра. В данном фрагменте строгое осуждение Полибием непосредственно связано с чисто тимеевской методологией, посредством которой историк из Мегалополя подчёркивал не только то, что тавроменит фактически ничего нового не говорил, но и, прежде всего, что Эфор, чью защиту исторического жанра — согласно Полибию — Тимей счёл нерадивой (ταύτας δὲ τὰς δόξας πρότερον μὲν Ἐφόρωι φησὶ προσπεσεῖν, οὐ δυνηθέντος δ' ἱκανῶς ἐκείνου πρὸς ταῦτα λέγοντας ἀπαντῆσαι), уже раньше сумел очень хорошо показать то, чтоон упорно старался объяснить, а именно, бОльшие усилия, необходимые для историографии по сравнению с жанром эпидейктической речи, где Тимей проявлял многословие и непоследовательность (μακρῶς καὶ ἀσαφῶς καὶ τῷ παντὶ χεῖρον). Как указывает Р. Ваттуоне, одобрение Полибием кимейского историка должно было отвечать, прежде всего, стремлению показать неуместность тимеева вмешательства, направленного исключительно на распространение того, что уже было сказано, «признак его злобы и чрезмерной критики».
Считаю уместным на данном этапе сослаться, пусть даже вкратце, на то, что утверждал Эфор по поводу обсуждения соотношения исторического жанра и эпидейктической речи. По этому вопросу Р. Ваттуоне выделяет девятый фрагмент Эфора как наиболее поясняющий позицию Кумана: «В этом фрагментарном тексте, переданном Гарпократионом, Эфор призывает к соблюдению дистанций и перспективы как ключевых характеристик исторического взгляда: невозможно перегружать прошлое деталями или представлять настоящее как древнее, чтобы привлечь внимание слушателя; история требует, чтобы предметы воспринимались и описывались такими, какие они есть, в своей подлинной сущности, тщательно избегая любых сценических эффектов». Исходя из этих данных, позиция Тимея по тому же самому обсуждению вопросов историографии ничуть не отличается от взглядов Эфора, основываясь на убеждении, что при создании исторического труда связь между действительностью и её описанием должна всегда оставаться точной и правдивой. Это соотношение, как следует из седьмого фрагмента, переданного Полибием, Тимей должен был объяснить посредством сравнения (παραβολή), взятого из вводной части главы 28a, касающегося различия (διαφορά) между историческим жанром и эпидейктическими речами, с одной стороны, и разницы между реальными постройками и театральными декорациями с другой (πρῶτον μεν τηλικαύτην εἶναί φησι διαφοραν τῆς ἱστορίας προς τους ἐπιδεικτικους λόγους, ἡλίκην ἔχει τα κατ’ἀλήθειαν ὠικοδομημένα και κατεσκευασμένα τῶν ἐν ταῖς σκηνογραφίαις φαινομένων τόπων και διαθέσεων); «История — это реальная постройка, которую стремятся воспроизвести такой, какая она есть, тогда как эпидейктическая речь стремится прежде всего создать впечатление реальности там, где её нет».
Помимо вышеупомянутого утверждения, в седьмом фрагменте также упоминается еще две методологические позиции Тимея, которые кажутся апологетическими по отношению к историческому жанру: действительно, после разъяснения, прежде всего, что основной задачей историографии является представление события, придерживаясь исторической истины, Тавроменит объяснил, во–вторых, что уже сам процесс исследования, необходимый для создания исторического труда, превосходит всю композицию эпидейктической речи (δεύτερον αὐτοὰ τοὰ συναθροῖσαί φησι τηὰ ν παρασκευην την προς την ἱστορίαν μεῖζον ἔργον εἶναι τῆς ὅλης πραγματείας τῆς περι τους ἐπιδεικτικουψ λόγους), а затем добавил, что лично понес значительные расходы и приложил большие усилия для сбора документов о тирренах и изучения традиций лигуров, кельтов и иберов (αὐτοὺς γοῦν τηλικαύτην ὑπομεμένηκε δαπάνην καὶ κακοπάθειαν τοῦ συναγαγεῖν τὰ παρὰ Τυρίων ὑπομνήματα καὶ πολυπραγμονῆσαι τὰ Λιγύων… ἔθη καὶ Κελτῶν, ἅμα δὲ τούτοις Ἰβήρων). В собрании Якоби седьмой фрагмент заканчивается в конце третьего параграфа двадцать восьмой главы: по поводу этого выбора Р. Ваттуоне подчеркивает важность рассмотрения ответа Полибия предшественнику как неотъемлемой части фрагмента, ответ, полный сарказма и полемики со стороны Мегалополита, который акцентировал внимание, прежде всего, на неподвижности Тимея в Афинах и удобстве его занятий в библиотеках — отсюда порок βιβλιακὴ ἕξις —, практику, которую он противопоставлял πόνος, то есть труду тех, кто проводил исследование с участием, личным опытом (αὐτοπάθεια) и неудобствами, приобретая знание мест и народов благодаря аутопсии.
Полемика Полибия против Тимея, фактически, оказалась полезной для формулирования и изложения методологического манифеста первого: Мегалополит, действительно, начиная с XII, 28a, 6-10, исходя из πόνος историка, постулировал четкое различие между устным или письменным сообщением и тем, которое было результатом личного участия историка в исследовании, основанного на опыте πράγματα. Итак, отталкиваясь от Тимея и продвигаясь дальше, Полибий обсуждал единственный способ, который позволял правильное изложение исторических событий, для которых, по его утверждению, требовалось полное знание и понимание, возможные только через практику непосредственного опыта. В самом деле, с вмешательством Полибия в дебаты о методе, которыми до этого занимался Тимей, центр внимания дискуссии смещается: усвоив урок о том, что история не должна отвлекаться от рассмотрения исключительно реальных и истинных фактов, Полибий считал обязательным условием для создания исторического труда личную проверку передаваемых данных — — отсюда необходимость наличия поля и пространства для исследования, которые могли бы быть изучены, о чем уже шла речь — и личный опыт в политической и военной сферах.
Тимей утверждает, что история требует больше усилий, чем эпидейктические речи. Он критикует Эфора и других за их подход. Он сравнивает историографию с реальными постройками, а речи — с декорациями. Тимей потратил много сил на исследование тирренов, лигуров, кельтов и иберов.
Фрагмент 7 относится к начальной части VI книги «Историй» Тимея. Эта книга знаменует начало «исторической» части его труда. В этом фрагменте Полибий критикует Тимея за повторение уже известных методологических концепций, которые, по его мнению, были ранее хорошо изложены другими историками, особенно Эфором. Тимей возражает против мнения, что эпидейктические речи требуют большего усилия, чем историография, но Полибий отмечает, что Эфор успешно защитил значимость историографии еще до Тимея. Полибий критикует Тимея за многословность и неясность, подчеркивая, что его аргументы не привносят ничего нового в дискуссию.
По мнению Р. Ваттуоне, похвала Полибия в адрес историка из Кимы была направлена на то, чтобы подчеркнуть неуместность вмешательства Тимея, который лишь раздувал уже сказанное, что Полибий считал признаком «злобы и гиперкритичности». Эфор в своем фрагменте 9, упомянутом Ваттуоне, подчеркивает важность сохранения дистанции и точки зрения в историческом видении, избегая театральности. Тимей в своих взглядах на сториографию, как видно из фрагмента 7, не отходил от позиций эфора, утверждая, что история должна быть достоверной и соответствовать реальности. Он использовал аналогию, сравнивая разницу между сториографией и эпидейктическими речами с различием между реальными зданиями и сценическими декорациями. История — это реальное здание, а эпидейктическая речь стремится сделать нереальное реальным.
Во фрагменте 7 Тимей подчеркивает важность историографии, отмечая, что исследование для исторической работы требует больше усилий, чем написание эпидейктической речи. Он лично потратил много сил и средств на сбор документов. Полибий, однако, критикует Тимея за его «библиотечные привычки» (βιβλιακη ἕξις) и отсутствие личного опыта (αὐτοπάθεια). Полибий настаивает на важности личного вовлечения и труда (πόνος) в исследовании для правильного понимания истории.
F 151 = Polyb. XII, 11a, 8; 12, 1-2:
Тимей утверждает, что ложь — величайший порок в истории: поэтому он рекомендует тем, кто случайно исказит истину в своих исторических трудах, найти какое–нибудь другое название для своих книг вместо того, чтобы называть их историей. Например, как в случае с линейкой: даже если она короче по длине и шире по ширине, она все равно сохраняет свойства линейки. Но, говорит Тимей, когда она отклоняется от прямой линии и теряет точность, лучше не называть ее линейкой. Так же, сколько бы ни было написано трудов, возможно, содержащих ошибки в некоторых отношениях, будь то стиль, развитие темы или что–то еще, но при этом соответствующих истине, Тимей считает, что название «история» подходит для таких книг. Однако, когда они отступают от истины, он настаивает на том, что нельзя использовать термин «история».
Как и в случае с фрагментом 7, в фрагменте 151 доминирует тема отказа от использования названия «история» для произведений, которые содержат ошибки, вызванные отклонением от истины, и вмешательства других жанров в область историописания. В отличие от фрагмента 7, неизвестно, относится ли фрагмент 151 к шестой книге «Историй» Тимея или, возможно, к другому разделу его работы. Мы можем быть уверены лишь в том, что данный фрагмент был передан через работу Полибия, а именно через параграфы 11a, 8 и 12, 1-3 двенадцатой книги его «Истории». Эти параграфы посвящены полемике Полибия против Тимея, критике Аристотеля Тимеем по поводу Локр Эпизефирских и ссылке на нападки Тимея на его современников и важных политических деятелей, что заканчивается резкими нападками на Агафокла.
Основная тема фрагмента 151 связана с предупреждением не использовать название «история» для тех произведений, в которых обнаруживается наличие ошибок (ψεῦδος), возникающих вследствие отклонения от истины. Как и в предыдущем методологическом фрагменте, Тимей использует аналогию, чтобы проиллюстрировать неразрывную связь между созданием историографического труда и необходимостью следовать принципу истины. Сравнение, которое вводит Тимей, связано с понятием «прямизна» (εὐθεῖα) и «линейка» (κανών). Подобно тому, как линейка может изменяться по форме, оставаясь при этом линейкой, так и историческое произведение может варьироваться по стилю или содержанию, но при условии соблюдения принципа истины оно заслуживает называться историей.
В отношении фрагментов 7 и 151 Тимея Р. Ваттуоне акцентирует внимание на их тесной связи с первым фрагментом Дурида Самосского, переданным Фотием, где критика самосца по адресу Эфора и Феопомпа заключается в том, что они воздерживались (ἀπελείφθησαν) от фактического анализа событий. Эта дистанция, в основном, была обусловлена отсутствием μίμησις, то есть репрезентативности описываемых событий, что указывает на то, что оба историка придерживались линейного повествования, не стремясь достичь удовольствия (ἡδονή) в выразительности (ἐν τῷ φράσαι). Для повышения репрезентативности исторических событий Дурид предложил новый метод изложения, вмешиваясь в промежутки, которые Эфор и Тимей, наоборот, рекомендовали оставлять вне внимания. Р. Ваттуоне подчеркивает, что вокруг концепции нарративного миметизма существуют две позиции: стремление к выразительности и внимание к динамике в противовес стойкому сохранению дистанции и отказу от импрессионистских методов. Тимей утверждает, что важен линейный характер истории, являющийся отображением событий. В F 151 сицилийский историк обвиняет новые тенденции историографии IV века, используя те же аргументы, которые ранее приводил Эфор, защищая историю от риторики.
Как и во фрагменте 7, в F 151 Тимей отвергает все, что чуждо истории (ἱστορία) и что вторгается в ее пределы. В отличие от F 7, неизвестно, относится ли фрагмент 151 к прологу VI книги «Историй» Тимея или к другому прологу. Известно, что он находится в контексте полемики Полибия с Тимеем в XII книге, где обсуждается критика Тимея в адрес Аристотеля и политиков, особенно яркая в нападках на Агафокла. Главная тема F 151 — предостережение не использовать название «история» для работ, содержащих «ложь» (ψεῦδος). Тимей использует аналогию для объяснения связи между созданием исторического труда и необходимостью следовать только истине: точно также «прямота» (εὐθεῖα) связана с «линейкой». Как линейка должна быть прямой, чтобы называться линейкой, даже если она может различаться по длине или ширине, так и для того, чтобы произведение называлось историей, оно должно соответствовать критерию истины. Как и во фрагменте 7, в F 151 выявляется стремление Тимея определить границы истории: она должна быть неотделима от истины (ἀλήθεια).
Фрагменты 7 и 151Тимея, по мнению Р. Ваттуоне, тесно связаны с фрагментом Дурида Самосского у Фотия. В этом фрагменте Дурид критикует Эфора и Феопомпа за то, что они не всегда говорили правду. Он считал, что так происходило из–за того, что они не старались точно передать события. Дурид, чьи хронологические связи с Тимеем точно неизвестны, поддерживал новый подход к написанию истории. Он предлагал рассказывать о событиях более подробно и интересно, чем Тимей.
Р. Ваттуоне отмечает, что вокруг того, как нужно рассказывать истории, есть два разных мнения. Одни считают, что нужно делать рассказы более живыми и интересными, показывая их в движении. Другие же считают, что нужно сохранять дистанцию, не вмешиватся и не использовать уловки, чтобы привлечь внимание. Тимей говорит, что он старается точно передать события такими, какими они были.

Свидетельства о связи между работами мегалопольца и тавроменийца

T 6a и T 6b являются свидетельствами того, что в рамках полибиевского посредничествавони, прежде всего, информируют нас о точке соприкосновения работы Мегалопольца с работой Тимея, а также позволяют поразмышлять над временными рамками, которыми оперирует Тавроменит в своих произведениях. Как отмечено в первой главе, основываясь на исследованиях Р. Ваттуоне, принято обозначать труды тавроменийского историка общим термином 'История', имея в виду как 'Сикелику' — труд в тридцати восьми книгах, посвященный истории Сицилии вплоть до смерти Агафокла в 289 г. до н. э., так и сочинение о Пирре, относительно которого источники не дают никаких сведений о временных рамках, которые оно охватывает. Поэтому представляется уместным принять информацию Полибия о том, что его работа является продолжением трудов Тимея. Эта преемственность проявляется в моменте, соответствующем 129‑й Олимпиаде, охватывающей приблизительно период с 264 по 260 гг. до нашей эры. Этот факт, отмечает Р. Ваттуоне, дает важную хронологическую подсказку, единственно возможную, позволяющую ориентироваться хотя бы в отношении хронологии последней части произведения, посвященной Эпироту. Что касается решения Полибия присоседиться к труду Тавроменита, несмотря на жесткую критику, которой подвергся его предшественник, то об этом уже шла речь, и для обсуждения этого вопроса использовались ценные страницы Л. Канфоры, касающиеся концепции 'исторической цепи'. Исходя из этой концепции, стоит оценить выбор Полибия встать в преемственность по отношению к Тимею, преемственность, которая, если хорошенько подумать, должна была стать неизбежной и необходимой для историка из Мегалополя, вынужденного, чтобы утвердить себя в области исторической науки, столкнуться с таким влиятельным сицилийским предшественником среди своих современников.
T 6a = Polyb. I, 5, 1:
Мы начнем эту книгу с первой переправы римлян за пределы Италии, в 129‑ю олимпиаду; в этот момент прервалась работа Тимея.
Таким образом, в Т 6a Полибий утверждает, что первая переврава римлян является хронологически связующим звеном между его работой и работой Тимея, которую можно отождествить с «Писанием о Пирре», как будет подробнее сказано в комментарии к Т 6b.
T6 b = Polyb. XXXIX, 8, 4-5:
Мы указали, что начнем с того места, где прервался Тимей. Будут кратко изложены события, произошедшие в Италии, на Сицилии и в Африке, поскольку именно эти темы уже охватывались в его исторических записях.
В свидетельстве 6b вновь подчёркивается преемственность работы Полибия с работой Тимея, преемственность, которая, согласно предыдущему свидетельству, 6a, находит точку соприкосновения в 129‑й олимпиаде, периоде, соответствующему времени между 264 и 260 годами до н. э. Я считаю, что важность свидетельства 6b заключается во второй его части и связано с лексическими выборами Полибием: я имею в виду, конкретно, причастие ἐπιδραμόντες (изложенные) и наречие κεφαλαιωδῶς (кратко). Во второй части свидетельства 6b точно разъясняется, какие именно факты Полибий прямо признавал продолжением истории Тимея: это события, происходившие в Италии, Сицилии и Ливии. В частности, контекст этих событий может создать некоторые трудности при попытке установить, на какое из двух сочинений Тимея — «Сикелику» или «Пирра» — Полибий ссылался в данном отрывке, потому что как действия Агафокла, так и действия Пирра разворачивались на одних и тех же сценах, и в свидетельстве 6b нет хронологических ссылок. В самом деле, ответ на этот вопрос содержится в самом фрагменте, и я думаю, что некоторое размышление о причастии ἐπιδραμόντες и наречии κεφαλαιωδώς, упомянутых выше, могут раскрыть ответ. Ранее, в разделе, посвящённом свидетельствам и фрагментам сб инвективах Тимея, уже обсуждалась злоба, проявленная Тимеем по отношению к Агафоклу и осуждённая Полибием, ненависть и злость, которые, прежде всего, отражали личные обиды тавроменита, побудившие его выдвигать обвинения и нападки, даже переходя в сферу личной и частной жизни, показывая тем самым, что он теряет способность различать вопросы, относящиеся или не относящиеся к предмету истории, аспект, составляющий одну из ключевых точек методологической критики, направленной Полибием против Тимея. Исходя из этого предположения и учитывая, каким должно было быть мнение мегалопольца о книгах Тимея, посвящённых Агафоклу — которые, как сообщает Диодор Сицилийский, занимают книги с XXXIV по XXXVIII (см. T 8 = Diod. XXI, 17, 3), — было бы, по крайней мере, странно полагать, что именно эти последние книги «Сикелики» имел в виду историк из Мегалополя, когда говорил, что обобщённо пересказывает, ἐπιδράμοντες κεφαλαίωδως, события, развернувшиеся в Италии, Сицилии и Ливии, уже рассмотренные Тимеем: отсюда, следовательно, возможность считать, что работа, на которую ссылался Полибий, относилась к фигуре эпирота, произведение, которое, несомненно, должно было внушать больше доверия мегалополиту, если сам он утверждал, что можно продолжить изложение событий после тех, которые изложил Тимей. В частности, прилагательное μόνος указывает именно на то, что события, произошедшие в Италии, Сицилии и Африке, составляют главную тему сочинения Тимея, взятого за основу, и именно «Пирр» — который, как отмечал Полибий, доходил до 264 года до н. э. — оказывается, убедительно, тем самым произведением, в котором деяния эпирота в Великой Греции, Сицилии и Африке могли вполне составлять фокус повествования. Я полагаю, что возможно утверждать, следовательно, что в 6b зафиксирована первая, и, возможно, единственная, явная констатация признания, со стороны Полибия, качества работы его предшественника из Тавромения, в продолжении его собственной работы.
Факт, что Полибий в финале своего произведения заявил о продолжении работы Тимея, представляет собой важное обстоятельство, особенно если сопоставить это с его утверждением в I, 3, 14, где Арат из Сикиона является начальной точкой для его собственного описания исторических событий, что, следовательно, указывает на старт с 140‑й Олимпиады, приблизительно соответствующей периоду между 220 и 216 годами до нашей эры. Чтобы понять выбор Полибия, который, казалось бы, противоречит его критике Тавроменита, следует учитывать, что Тимей пользовался значительной признательностью среди римских читателей при жизни Полибия. Судя по T 6a и T 6b, историк из Мегалополя не высказывал ни восхищения, ни осуждения в отношении рассказа Тимея о событиях, предшествовавших началу Первой Пунической войны на протяжении почти полувека. Важно отметить, что повествование греческого историка должно было содержать множество ценных сведений о греческих полисах Западного Средиземноморья. Таким образом, труды Тимея стали для Полибия незаменимым источником, поскольку они были единственным документальным свидетельством событий, потрясших Сицилию и Великую Грецию до 264 года до н. э.
В T 6b подтверждается преемственность между трудами Полибия и Тимея, которая, согласно предыдущему свидетельству 6a, находит связующее звено в виде 129‑й Олимпиады (264–260 гг. до н. э.). Важность свидетельства 6b связана со словесными выборами Полибия, в частности с аористным причастием ἐπιδραμόντες и наречием κεφαλαιωδῶς. Полибий четко указывает, что продолжает историю Тимея, касаясь событий в Италии, Сицилии и Ливии. Однако возникают вопросы о том, к какому из трудов Тимея — «Сикелика» или «Пирр» — он ссылается, поскольку действия Агафокла и Пирра происходили в схожих условиях. Полибий критикует личную неприязнь Тимея к Агафоклу, что ставит под сомнение объективность его исторических записей. С учетом этого, можно предположить, что Полибий ссылается на более надежное произведение, о Пирре, что подтверждает его намерение продолжить изложение событий. Раньше мы уже говорили о том, что Тимей плохо отзывался об Агафокле. Полибий сказал, что Тимей был слишком зол на Агафокла. Полибий также отметил, что Тимей рассказывал о событиях в Италии, Сицилии и Ливии. Полибий мог иметь в виду книгу Тимея о Пирре. Эта книга заканчивается около 264 года до нашей эры. Пирр воевал в Греции, Сицилии и Африке. Полибий считал, что Тимей хорошо описал эти события. Полибий продолжал рассказывать о событиях после Тимея, потому что считал, что его книга была важной и полезной.

Фрагмент сочинения о Пирре

Если в фрагментах 6a и 6b Полибий не высказал никакой критики в отношении работы своего предшественника, то в фрагменте 36, единственном, где упоминается сочинение о Пирре (хотя фрагмент напрямую не касается фигуры эпирота), Мегалополит вновь проявляет свою привычную и методичную критику предшественника. Однако в этом случае его критика связана не столько с методологическими недостатками, такими как отсутствие самоанализа (что было одним из ключевых пунктов полемики Полибия с Тимеем), сколько с порицанием и осуждением невежества и педантичности тавроменийского автора.
F 36 = Polyb. XII, 4b, 1-3; 4c:
В своём рассказе о Пирре он говорит, что римляне до сих пор вспоминают о трагедии Трои, убивая в определённый день боевого коня перед городом на Марсовом поле. Это потому, что Троя была захвачена с помощью деревянного коня — очень детская история. В самом деле, если следовать этой логике, то потомками троянцев должны быть все варварские племена: ведь почти все они, или большинство из них, когда начинают войну или перед решающей битвой приносят в жертву коня, чтобы по тому, как он упадёт, узнать исход сражения Когда Тимей пишет о такой глупой традиции, мне кажется, он показывает не только незнание, но и педантичность, думая, что они приносят в жертву коня потому, что Троя была захвачена с помощью коня.
Для комментария к фрагменту 36 мне показались убедительными размышления К. А. Бэрона, который посвятил обсуждению данной темы несколько страниц. Прежде всего, исследователь начинает обсуждение, подчеркивая, что F 36 можно рассматривать как этнографическое отступление, относительно которого неизвестно, предшествовало ли оно описанию конкретной битвы или представляло собой полноценное этнографическое введение ко всему конфликту. Несмотря на такие сомнения, ученый уверен, что этнографическое отступление Тимея должно относиться к контексту описания военных столкновений, в которых с одной стороны участвовала зарождающаяся мощь Рима, а с другой, вероятно, Эпирот: только в таком военном контексте имело смысл повторение Тимеем ссылки на продолжение древнеримского ритуала October Equus, что подтверждало троянское происхождение Рима, необходимость утверждения которого следовало учитывать, прежде всего, в свете того факта, что Пирр выступал потомком Ахилла, версия, признанная и другими авторами. Очевидно, таким образом, Тимей не упустил возможности создать или, точнее, подтвердить связь, которая уже существовала между героическим противостоянием Европы и Азии, олицетворяемыми соответственно Ахиллом и Троей, и новым противостоянием между Пирром и Римом. Во второй части фрагмента дается суровая оценка со стороны Полибия, который считал, что Тимей описывает церемониальный обряд October Equus как практику, характерную для всех варварских народов перед битвой или сражением, и делает вывод, что нельзя на основании этого утверждать, будто все эти народы считаются потомками троянцев. На фоне этих размышлений, К. A. Бэрон призывает к осторожности в принятии полибиевских позиций, критикующих якобы недостаток опыта и знания у Тимея. В исследовании фрагмента 36, следовательно, я согласна с ученым в необходимости учета предвзятости Полибия в передаче этого отрывка Тимея, в результате чего связь происхождения Рима с Троей предстает как продукт воображения Тимея, а не как воспроизведение прежней традиции. Как уже отмечалось, тот факт, что в этом месте обвинение Полибиям Тимея не носило строго методологического характера — не касающегося, например, методов личного расследования и непосредственного наблюдения, а также необходимости глубокого понимания политических и военных дел — и ограничилось лишь обвинениями в невежестве и педантичности предшественника, служит, по мнению ученого, ярким признаком стремления Полибия дискредитировать Тавроменита среди римских читателей, выставляя предполагаемые ошибки Тимея в вопросах, связанных с историей Рима: «учитывая популярность Тимея в Риме, этот отрывок казался идеальным местом для Полибия, чтобы продемонстрировать ошибки его предшественника в описании истории Города».