Взятие Илиона
Публикация содержит поэтический перевод поэмы позднеантичного поэта Трифиодора «Взятие Илиона». Трифиодор долгое время считался поэтом «школы Нонна» и его последователем, а время его жизни датировалось концом V — началом VI в. Однако после публикации в 1972 г. Оксиринхского папируса III в. с несколькими строками поэмы Трифиодора стало понятно, что время его жизни сдвигается в III в., и не Нонн повлиял на Трифиодора, а Трифиодор на Нонна, предвосхитив некоторые его стилистические и метрические новшества. «Суда» сообщает некоторые сведения о Трифиодоре, указывая, что жил он в Египте, и атрибутируя ему несколько эпических произведений, из которых сохранилось только «Взятие Илиона». Это небольшая поэма, содержащая 691 стих и основанная на сюжете кратко пересказанной песни Демодока в «Одиссее». Поэму Трифиодора можно назвать «реконструкцией» песни Демодока. Она также близка по содержанию последним книгам поэмы Квинта Смирнского «После Гомера», однако не является парафразом, а скорее самостоятельной разработкой темы. Поэма Трифиодора, по-видимому, была знакома таким христианским авторам, как свт. Григорий Назианзин и свт. Григорий Нисский. На русский язык поэма полностью переводится впервые.
Вступительная статья
Сведения о поэте Трифиодоре дает «Суда», в которой ему посвящены две краткие заметки. В первой из них (T1111) о нем говорится следующее: «Египтянин, грамматик и эпический поэт. Написал “Марафонские деяния”, “Взятие Илиона”, поэму о Гипподамии, липограмматическую “Одиссею” — это поэма о трудах, понесенных Одиссеем, и о мифах, связанных с ним, — а также другие сочинения»[1]. Липограмматическая «Одиссея» представляла собой экспериментальное произведение, где в каждой книге последовательно не использовалась та или иная буква: в первой книге альфа, во второй бета и т. д. Известна также липограмматическая «Илиада», составленная поэтом Нестором из Ларанды, которая, видимо, и послужила образцом для Трифиодора. Однако из всех названных сочинений сохранилось только «Взятие Илиона», которое и предлагается вниманию читателя.
Соседняя статья глаcит: «Трифиодор написал различные эпические поэмы, парафраз гомеровских историй и многое другое»[2]. Видимо, составитель словаря предполагал, что это могут быть разные лица, однако сведения о втором Трифиодоре носят самый общий характер и вполне могут быть отнесены к первому.
Написание имени в обеих словарных статьях искажено — Τρυφιόδωρος, — в то время как правильная форма написания — Τριφιόδωρος, от имени египетской богини Трифиды, почитавшейся в египетском Панополе[3], по-видимому, родном городе поэта. Из того же города в V в. вышли два великих поэта — Кир и Нонн. К той же эпохе долго относили и Трифиодора, считая, что он жил позднее Нонна, но раньше Коллуфа, поскольку в языке, стиле и метрике его поэмы прослеживаются общие с ними черты.
Однако в 1972 г. был опубликован Оксиринхский папирус P. Oxy. 2146, датируемый III–IV вв. и содержащий несколько строк из поэмы Трифиодора «Взятие Илиона»[4]. Уточнение датировки резко повысило интерес ученых к этому поэту. Если раньше его считали эпигоном Нонна, то теперь оказалось, что не Нонн повлиял на Трифиодора, а наоборот. Один из издателей «Взятия Илиона» Герло[5] установил временные рамки от 250 до 350 г.: после Квинта Смирнского, автора крупной эпической поэмы «После Гомера» и Нестора из Ларанды — и до свт. Григория Богослова, который, похоже, знал «Взятие Илиона»[6]. Ф. Виан[7] более решительно относил его к III в. — после двух Оппианов и Квинта Смирнского. В настоящее время большинство ученых придерживаются именно этой датировки.
Единственное сохранившееся сочинение Трифиодора, «Взятие Илиона», — маленькая поэма, включающая 691 стих и посвященная последним дням Трои.
Содержание поэмы следующее:
После обращения к Каллиопе (1–5) рассказывается о подавленном состоянии, царившем в обоих войсках, перечисляются жертвы (6–39), но при этом подчеркивается, что Илион все еще был несокрушим. Однако прорицатель Гелен, обиженный на сограждан за то, что после смерти Париса Елену отдали в жены не ему, а Деифобу, приходит к ахейцам и рассказывает, что они должны сделать, чтобы победить (40–56). Следуя совету Гелена, ахейцы строят деревянного коня (57–107), затем сходятся на собрание, где Одиссей выступает с речью и предлагает воинам вместе с ним спрятаться в коне (108–151). Далее перечисляются герои, последовавшие его призыву (152–184). Ахейские вожди скрываются в коне; ахейцы поджигают свой лагерь и отплывают (185–218).
Затем Синон обманывает Приама и прочих троянцев, убеждая их, что конь — дар Афине и его надо ввезти в город, и тогда Троя будет непобедима (219–304). Коня торжественно везут в город (304–37). Кассандра пытается открыть глаза согражданам, но ее не слушают (358–443). Коня водворяют на почетное место в стенах Трои (444–453). Елена по внушению Афродиты отправляется к коню и искушает ахейцев, называя их по именам; Афина, явившись Елене, стыдит ее, и Елена уходит (454–505). Отплывшие ахейцы возвращаются в город (506–549). Спрятавшиеся в коне выбираются наружу; в городе начинается резня (530–612). Менелай и Одиссей приходят в дом Деифоба за Еленой (613–634). Резня в городе продолжается (635–674). Ахейцы грузят награбленное на корабли и отплывают (675–691).
За основу поэт берет эпизод из «Одиссеи», где Одиссей просит Демодока спеть о взятии Трои:
Все ты поешь по порядку, что было с ахейцами в Трое,
Что совершили они и какие беды претерпели;
Можно подумать, что сам был участник всему иль от верных
Все очевидцев узнал ты. Теперь о коне деревянном,
Чудном Эпеоса с помощью девы Паллады созданье,
Спой нам, как в город он был хитроумным введен Одиссеем,
Полный вождей, напоследок святой Илион сокрушивших.
Если об этом по истине все нам, как было, споешь ты,
Буду тогда перед всеми людьми повторять повсеместно
Я, что божественным пением боги тебя одарили[8]. (Od. 8, 499–598)
В следующих стихах (Od. 8, 500–520) кратко излагается содержание песни Демодока. В ней говорится о том, как греки инсценировали отплытие из Трои, оставив у стен города коня, в котором скрывался отборный отряд воинов; как троянцы, выйдя из города, стали думать, что делать с конем и наконец решили ввезти его в Трою; как спрятавшиеся в коне воины ночью выбрались наружу и начали резню; как Одиссей отправился к дому Деифоба, сражался там и наконец победил.
Таким образом, видно, что поэма Трифиодора представляет собой своего рода «реконструкцию» этой песни, однако Демодок нигде не упоминается. Но это лишь одна из многочисленных «загадок», которыми изобилует его поэма. Такого рода «загадки» (αiνιγμα, γρĩφος) были одной из любимых интеллектуальных игр Поздней Античности: в тексте нужно было угадать не названного по имени героя или понять, откуда заимствован тот или иной поворот сюжета. Итак, поэма Трифиодора — образец ученой поэзии, адресованной читателю-интеллектуалу, прекрасно знающему Гомера и не только его. Малый объем поэмы наводит на мысль о ее принадлежности к жанру эпиллия, однако многие ученые избегают этого термина применительно к «Взятию Илиона», поскольку эпиллий — поджанр, связанный с каллимаховской традицией, а ей было чуждо обращение к троянскому циклу.
Трифиодор не был первым поэтом, решившим написать продолжение «Илиады». Уже в древности была известна поэма «Разрушение Илиона», автором которой называли Арктина Милетского, якобы бывшего учеником Гомера. Впоследствии те же сюжеты разрабатывались в трагедиях (здесь можно вспомнить и «Орестею» Эсхила, и «Филоктета» Софокла, и еврипидовских «Троянок» и «Гекубу», и множество других, не дошедших до нас, произведений). Незадолго до Трифиодора Квинт Смирнский написал крупную эпическую поэму «После Гомера». Однако нельзя сказать, что Трифиодор пишет парафраз: он дает самостоятельную трактовку мифа, по-своему расставляя акценты.
«Трифиодор, конечно, не достигает вершин поэтического совершенства, однако он поэт с собственными идеями относительно Троянской войны, не просто версификатор, который совмещает строки других поэм»[9], — пишет издательница и исследовательница «Взятия Илиона» Лаура Мигелес-Каверо.
Стоит отметить, что с поэмой Трифиодора был знаком, по-видимому, не только свт. Григорий Богослов, но и другой великий каппадокиец — свт. Григорий Нисский[10], что делает знание ее весьма желательным и для исследователя христианской литературы.
На русский язык полностью поэма переводится впервые (ранее публиковались только фрагменты из нее в переводе М. Е. Грабарь-Пассек[11]).
При переводе использовались издание Лоубовской серии (в версии TLG)[12] и новейшее издание Л. Мигелес-Каверо с обширнейшими комментариями, которые в основном и легли в основу кратких комментариев к этому переводу.
Взятие Илиона
Битв многотрудных предел, запоздалое их завершенье,
Конское чрево-тайник, созданье аргивской Афины[13]
Петь спешащему, мне в пространном повествованье
Каллиопея[14], сама о древнем раздоре поведай
И ратоборству конец положи стремительной песней. (5)
Год круговратный к концу уже приближался десятый,
И одряхлела вконец ненасытная в битвах Энио[15],
Но продолжали бои трояне с данайцами[16]. В схватках
Копья устали, мечей угрозы уже не страшили.
Панцирей звон затихал, ослабла свитая крепко (10)
Связь щитоносных ремней[17] и, порванная, разомкнулась.
Уж утомились щиты от стука дротиков острых,
Лука спрямилась дуга, рассыпались быстрые стрелы.
Кони ж от битв в стороне в своих заброшенных яслях,
Гóловы вниз опустив, о конях сояремных вздыхали, (15)
Или погибших возниц вспоминали с печалью сердечной.
Вот уж Пелид навеки возлег близ мертвого друга,
Нестор-старец оплакал младую ветвь, Антилоха[18].
Самоубийца-Аякс[19] нанес себе страшную рану
И враждебный клинок омыл потоками крови[20]. (20)
Но не одни лишь трояне терзались болью народной,
Гектора смерть вспоминая и путь вкруг города страшный,
Так же союзники — каждый имел для скорби причины! —
Многоязыкую рать поминая, слезу проливали.
О Сарпедоне рыдали ликийцы[21]: его провожала (25)
Мать под Трою когда-то, гордясь Зевесовым ложем,
Был он однако сражен копьем Менетиада Патрокла[22],
В час тот слезами кровавыми отчий эфир заструился[23].
И об уснувшем губительным сном той предательской ночью[24]
Ресе рыдали фракийцы. И помня жребий злосчастный (30)
Сына-Мемнона[25], небесною тучей лик свой закрыла,
Свет умалив в печальный тот день, пресветлая Эос.
И с Фермодонта[26] Аресова в Трою прибывшие жены,
Те, что округлость сосца[27] отсекают отнюдь не по-женски,
Горько рыдали о деве воинственной, Пенфесилее, (35)
Той, что, вступив в хоровод разноплеменного войска,
Женской рукой расточила мужей, как тучу густую[28],
Их оттеснив к кораблям. Но с ясенем вышел навстречу
К ней Ахиллес — и, убив, обнажил, и предал погребенью.
Но нерушимо стоял в броне богосозданных башен[29] (40)
Град Илион на своих основаниях неколебимых,
И в ожиданье гнетущем народ ахейский томился[30].
Верно, устав от усилий последних и ныне б Афина
Пот проливала напрасно[31], хотя в трудах неистомна,
Если бы, спор проиграв с Деифобом о браке[32], не вышел (45)
Из Илиона пророк чужеземный[33], явившись к данайцам[34],
И, Менелая беде сочувствуя, не предсказал бы
Он запоздалую гибель своей отчизне родимой.
Те же, доверившись ревности злой пророка Гелена
Тотчас же стали готовить конец затянувшейся брани. (50)
Вскоре со Скироса, город оставив, где девы прекрасны,
Сын приплыл Ахиллеса и Деидамии славной[35].
Первым пушком ланиты его еще не покрылись,
Силой же в битве подобен отцу был, хоть молод летами[36].
Также к данайцам пришла в своем святом изваянье, (55)
Хоть и добыча войны, но друзьям подмога — Афина[37].
Вот уж по воле богини Эпеем[38], ее подмастерьем,
Сделан чудовищный конь[39], изваянье, враждебное Трое.
Лес же рубили на Иде, и после свезли на равнину
Там же, где прежде Ферекл корабли быстролетные строил[40]
Для Александра, откуда пошло всех бедствий начало. (60)
Выдолбил мастер в боку широчайшем полое чрево
С тем же чудесным искусством, как будто корабль многовеслый[41]
Плотник, измерив отвесом, с обеих сторон закругляет[42].
Шею поставил затем, на блестящей груди утвердивши; (65)
Волос смешал золотой с пурпурным[43] и сверху приладил,
И заплескалась над выгнутой шеей свободная грива.
Голову перехватил он уздой с высоким султаном,
Вставил в глазницы потом два круглых каменных глаза:
Сине-зеленый берилл с аметистом кровавого цвета[44] (70)
Каждый из них сочетал и двумя цветами светился, —
Сине-зеленым и пурпуром конские очи блистали.
Выточил из серебра он зубы и челюсть заполнил,
Будто бы конь грызет удила, сплетенные плотно,
И по объемному рту открыл пути и проходы, (75)
Чтобы к сокрытым мужам поступал беспрепятственно воздух.
И чтоб сквозь ноздри струя животворная внутрь проникала.
А над висками, на самом верху он уши приладил
Так, как будто они уж слышат трубные звуки.
Спину и полое чрево связал хребтом он подвижным, (80)
Гладкие бедра затем к блестящему крупу приставил.
Хвост же спускался до самой земли, свободно спадая;
Словно лоза виноградом, обременен был кистями.
Ноги от гибких колен отходили, расписанных тонко,
И словно вскачь сорваться уж с места были готовы (85)
С радостной прытью. Но все же нужда заставляла помедлить.
И не остались без бронзы подков роговые копыта,
Но черепаховых панцирей кольцами переливались,
А где касались земли, там скрепляла их прочная бронза.
Тайную дверцу устроил он также и лесенку сделал, (90)
Сбоку она прикреплялась к доске, совсем незаметно,
И открывала туда и сюда дорогу ахейцам.
И разложить, и сложить было можно ее для удобства.
Вверх подниматься и вниз опускаться равно позволяла.
На белоснежных щеках и затылке крепилась уздечка; (95)
Пурпуром чистым сплетенье ремней окрашено было.
Там, где подходят к узде удила, — прилажены бляшки.
Костью слоновой украсил он их и бронзой блестящей.
После ж, когда боевого коня всего изготовил[45],
К каждой ноге прикрепил колесо, чтоб споро вращалось (100)
И по равнине послушно вперед коня увлекало,
Чтобы легко его было катить по гладкой дороге.
Так, возвышаясь, блистал он — красой и ужасом вместе[46].
Был и широк, и высок. На нем бы не отказался
Ездить сам конник-Арес, когда б живого увидел. (105)
Вкруг него стену построили, чтобы никто из ахейцев
Не увидал его ранее срока и хитрость не выдал.
Но наконец у судов Агамемнона, в стане микенском,
Толп избегая людских и шума, подобного морю,
Вместе сошлись на общий совет владыки ахеян. (110)
Тут же, глашатаю звонкоголосому видом подобясь,
Близ Одиссея восстала отважная дева Афина[47],
Чтоб примешать к его голосу привкус медвяный нектара[48].
Он же, в божественных думах вращая разум могучий,
Молча стоял и сначала казался умом обделенным, (115)
Очи в землю вперив и взгляд поднять не решаясь.
Но, как в уме свою речь породил, так уста он отверзнул,
И в тот же миг возгремел, как гроза, и из хлябей небесных
Медоточивый излился поток словес безудержных[49].
— Други, убежище видите вы пред собой потайное, (120)
Руки мужей его создали, мысли ж — богини Афины.
Вы, кто на сильные руки свои всегда полагался,
Кто дальновидным умом наделен и душой терпеливой,
Следуйте мне! Ведь похоже, что быть здесь немного осталось,
Изнемогая в бесплодных трудах и старея напрасно. (125)
Надо нам либо живыми свершить достославное дело,
Либо погибнуть и с помощью смерти позора избегнуть.
Знаменья лучшие мы получили в сравненье с врагами,
Вы не забыли еще воробьев и древнего змея,
И на прекрасном платане гнездо, и птенцов кратковечных?
С матерью вместе свой рок прияли нежные дети[50].
Если тогда еще Калхас-старик нам победу пророчил,
Ныне слова те Гелен подтвердил, перебежчик-гадатель.
И предсказанье его говорит, что близка уж победа.
Так повинуйтесь же мне! Давайте в конское чрево (135)
Мы поспешим дерзновенно, чтоб, гибель себе уготовав,
Сами троянцы сей труд, бесстрашной богини созданье,
В Трою ввезли, на горе себе, судьбе повинуясь.
А остальные пускай корабли от канатов отвяжут
И напускают огонь на ряды палаток плетеных. (140)
Вы, Илионскую землю покинув и берег пустынный,
Быстро плывите, как будто домой вернуться решили,
Но до тех пор лишь, пока не прибудете в ближнюю гавань,
Где, на соседнем собравшись брегу, ждать станете знака,
После ж вечерний огонь вам укажет, когда возвращаться. (145)
Ну а тогда уж немедля гребцы пусть налягут на весла.
Пусть не пугает вас призрачный страх, который ночами
Людям нередко внушает тревога нестойкого духа.
Каждое племя пускай о прежней доблести вспомнит,
Доблести не посрамит пусть никто, и каждый воитель (150)
Дар получит, достойный своих колесничных ристаний».
Так сказав, всех увлек за собой он. И, речи внимая,
Первым за ним устремляется Неоптолем богоравный, —
Так молодой жеребенок летит по росистой равнине[51],
Новою сбруей красуясь, и в быстром беге не слышит
Окриков грозных возницы, и бич его не достигает. (155)
Неоптолему последовал и Диомед, сын Тидея[52],
Им восхищаясь: ведь прежнего тот Ахиллеса напомнил.
Следом за ним поднялся Кианипп, — его породила
В браке недолгом своем Комето, Тидеева дочерь, (160)
Сына отцу подарив, кратковечному Эгиалею[53].
Встал затем Менелай[54]. Его увлекало стремленье
В бой с Деифобом вступить. Пылал душою суровой
В жажде скорей отыскать похитителя брака, второго[55].
После же встал локриец, Аякс Оилид быстроногий (165)
Был он разумен душой и к девам пагубной страсти
Уж не питал[56]. За собой увлек он следом другого:
Идоменея, критян царя, поседевшего в битвах[57].
Нестора сын, Трасимед[58] могучий пошел вместе с ними,
Также и сын Теламона, Тевкр, стреловержец искусный[59]. (170)
Следом за ними Евмел[60] отправился, коневладетель,
Отпрыск Адмета. За ним — прорицатель Калхас[61] поднялся,
Зная уже, что, подвиг невиданный свой завершая,
В Трою на быстром коне победители въедут ахейцы.
И не отстали от них, без помощи дело оставив, (175)
Вождь Эврипил Эвемóнид[62], а также славный Леонтий;
Демофоонт с Акамантом, два сына Тесея могучих[63];
Ортига отпрыск, Антикл, кому умереть предстояло
Прямо в коне, и кого погребли со скорбью ахейцы[64].
И Пенелей, и Мегет с Антифатом, полным отваги. (180)
Ифидамант и Евридамант, оба — Пелия дети;
Луком Амфидамант оснащен был. Самым последним
Вышел Эпей, своего же творения мудрый смотритель[65].
И, помолившись затем совоокой Зевсовой деве,
Все поспешили на конский корабль[66]. И тут же Афина (185)
Пищу богов им смешала, амвросию, для пропитанья,
Чтобы, скрываясь внутри целый день, они не терзались
Голодом лютым, и чтобы колени их не ослабели.
Так, когда в студеную пору ветрóв вихреногих,
Воздух сгущая, на пашни снег слоями ложится, (190)
Тает потом и потоком обильным течет, — водопадом
Катится он со скалы, водоворотом кружится,
Шум бурливой реки кругом оглашает окрестность.
Звери тогда, затаившись под сводами полой пещеры,
Тихо, недвижно сидят, всем телом своим содрогаясь, (195)
Мучит их голод жестокий, но выхода нет никакого:
Ждут терпеливо, покуда закончится ливень обломный.
Так и ахейцы, в своем тайнике пустотелом скрываясь,
Все неудобства терпели и глаз на миг не смыкали.
Наглухо запер тогда коня непраздного чрево (200)
Сам Одиссей, затеи коварной верный привратник.
Сам же воссел в голове, соглядатаем. И незаметны
Были для всех, кто снаружи, два зорких, пристальных глаза.
Тут же Атрид[67] повелел ахейцам-помощникам быстро
Каменное огражденье кирками гнутыми рушить, (205)
То, что скрывало коня: решил явить его миру,
Чтоб отовсюду краса его взорам мужей открывалась.
И по веленью царя ограду вмиг разобрали.
Гелиос скрылся когда, тенистую Ночь возвращая,
И в туманный закат[68] увлек стреловержицу[69]-Эос. (210)
По берегам зазвучали глашатаев громкие клики,
Звавшие бегству предаться, спускать на бесплодное море
Всем корабли расписные, канаты крепкие резать.
Тут же смолистый костер развели посреди побережья
И запалили ограду рядами стоявших палаток. (215)
Разом на кораблях покинув берег Ретейский[70],
В тихую гавань приплыли, к могучим стенам Тенедоса[71],
Веслами вспенив лазурный пролив Афамантовой Геллы[72].
Только один лишь, покинутый, сам наносил себе раны
Сын Эсима Синон[73], герой, знаменитый обманом, (220)
Скорбь для троянцев лелея и неисчислимые беды.
Так же, когда на колья силки натянут льняные,
Ловчую сеть для зверей, по горам бродящих, готовя,
Люди-охотники, — кто-то один, от других отделившись,
В чаще лесной средь побегов густых скрывается тайно
И за сетями следит, соглядатай, опытный в деле.
Также и он, с покрытым рубцами и язвами телом,
Трои страшный конец замышлял. И из ран самострельных
По испещренным плечам обильная кровь изливалась.
Возле палаток же ярое пламя всю ночь бушевало, (230)
Дым изрыгая густой, клубами рвущийся к небу.
То многошумный Гефест направлял его. И дуновенья
Разнообразные в воздухе бурном сама подгоняла
Матерь огня негасимого, свет несущая Гера[74].
Вот средь троянок и жен илионских молва зародилась, (235)
Многословущая, в сумерках утра пришла предрассветных,
И возвестила, что бегство врага этот дым знаменует.
Тотчас, засовы ворот повернув, распахнули их настежь;
Конные, пешие — все на равнину скорей устремились,
Думая, нет ли какой тут хитрости новой ахеян. (240)
Тут же, в повозки впрягая мулов быстро бегущих,
Вместе с Приамом-царем из стен городских выезжали
Старцы народные. И с облегченьем они воздыхали,
Видя детей, кого пощадил Арес-всегубитель,
Мысля о старости освобожденной. Но только недолго (245)
Радость продлилась: так, видимо, Зевсу было угодно.
Те удивлялись, коня изваяньем любуясь блестящим,
И не скрывали восторга, — так точно стрекочут сороки,
Видя парящего в небе орла на крыльях могучих[75].
Так в смятенье они не знали, на что и решиться. (250)
А у других, уставших от бедствий тяжких военных,
Ненависть конь возбуждал — ведь был он созданьем ахеян.
Те уж хотели его оттащить к обрывам высоким,
Или секирами острыми вмиг разбить его в щепы.
Третьи, искусство ценя, касаясь поверхности гладкой[76], (255)
В дар посвятить боевого коня бессмертным просили,
Чтобы потомкам напоминал о брани аргивской[77].
И пока спорили все, внезапно пред ними явился
Муж нагой, весь избитый, с покрытым шрамами телом.
Страшные кровоподтеки несякнущей влагой сочились,
Вздулись рубцы, ремня нанесенные быстрым ударом.
Бросившись тотчас к Приаму, у ног в просительной позе
Сел и колена его обнимал, с мольбой припадая.
Высказать просьбу решившись, коварное слово промолвил:
«Если меня, ахейцев попутчика, ты пожалеешь, (265)
То избавителя Трои спасешь и всех ее граждан,
О Дарданид-скиптродержец! Я злейший враг всех ахеян!
Вот как меня искалечили, хоть и ни в чем не повинен,
Не устыдившись богов, всегда жестокие, злые!
Так же добычу похитили у Эакида Ахилла; (270)
Бросили так же они Филоктета с укусом змеиным.
Так самого Паламеда, любимого всеми, убили.
Ныне же вот что, бесчестные, сделали! В бегство пуститься
С ними я не пожелал, и товарищей звал оставаться.
Те же, безумием горьким объятые, ринулись разом (275)
Все на меня, и, одежды сорвав, отхлеставши ремнями,
Бросили на берегу, избитого до полусмерти.
Ты же, блаженный, побойся хоть Зевса-Гостеприимца!
Повода ты не давай аргивянам для радости злобной:
Не попусти, чтобы мне от рук троянцев погибнуть. (280)
Я же для вас поручителем стану надежным, что больше
Вам не придется бояться войны и возврата ахейцев».
Так он сказал. И приветливо старец в ответ ему молвил:
«О чужеземец! Теперь ты с троянцами, и для тревоги
Нет уж причин: ты избавлен от дерзости буйной ахейцев. (285)
Будешь нам другом всегда. Никогда тосковать ты не станешь
Ни о родимой земле, ни об убранных пышно чертогах.
Только скажи мне теперь, что за дивное диво я вижу,
Что означает ужасный сей конь? А также поведай
Имя и род твой. Откуда тебя корабли принесли к нам?» (290)
И, ободрившись в душе, отвечал герой хитроумный:
«Не утаю ничего! Рассказать и сам я желаю.
Аргос — мой город родной, зовусь от рожденья Синоном.
А престарелый отец мой — Эсим, так его называют.
Ну, а коня баснословного сделал Эпей аргивянам. (295)
Если его вы оставите здесь, за стенами Трои,
То суждено ей богами копьем ахейским быть взятой.
Если же образ святой Афине в храм посвятите,
В бегство пустившись, они ни с чем домой возвратятся.
Ну-ка, давайте, скорее его оплетите цепями! (300)
Пусть на акрополь великий отправится конь златоуздый!
Вас же Афина, защитница города, пусть направляет
Хочется ей и самой получить приношенье такое»[78].
Так он сказал. И кому-то уж царь приказал, чтоб скорее
Хлену ему принесли и хитон[79]. А другие ремнями (305)
Кожи воловьей обвили коня и плетеным канатом,
И покатили его по равнине на быстрых колесах,
Храбрых воителей полного. А между тем предваряли
Флейты его и форминги, согласной звучащие песней.
О несчастное племя несмысленных смертных! Неведом (310)
Сумрак грядущего им. В пустом веселии часто
Не замечают они, как близко гибель подкралась!
Так и с троянцами в час тот Безумие шло роковое,
Будто вакханка в толпе[80]. И никто из мужей тех не ведал,
Сколь стремительно к ним приближается горькое горе. (315)
И, обрывая цветы с берегов потока росистых,
Свежесплетенным венком своего увенчали убийцу.
И от веса коня проседая, земля восстенала
Под колесом, и железные оси от тяжкого груза
Звук издавали пронзительный в трении тяжком металла. (320)
И сочлененья канатов трещали, и цепь, натянувшись,
От напряжения страшного черный дым испускала.
Крики и шум раздавались людей, громаду тащивших,
Шелест священных дубов разносился над Идой тенистой,
В русле быстробегущего Ксанфа вода клокотала, (325)
И Симоэнт, с ним сливаясь, бурлил. И в высях небесных
Зевса труба вострубила, войны приближенье пророча.
Так вперед они шли. Была нелегкой дорога:
Там разрезали потоки ее, тут холмы вырастали.
Следовал конь быстроходный ко бранелюбивому храму, (330)
Славою гордый, и силы ему придавала Афина,
Мощной толкая рукой резные конские бедра.
Так быстрее стрелы летел он неудержимо,
И в движенье своем за троянцами будто бы гнался,
Мчался, пока не достиг самих ворот Дарданийских, (335)
Но миновать их не мог: мешали плотные створы.
Гера однако открыла проход, врата распахнувши,
Створы сама удержав, Посейдон же башни высокой
Снес основанье трезубцем, расширив путь для громады.
Жены-троянки меж тем по городу быстро сновали, (340)
Юные девы и те, кому Илифия знакома[81],
С песней и пляской кружились они вокруг изваянья.
Девы другие, вдыхая росистую свежую влагу,
Сыпали роз лепестки, устилая путь истукану.
Третьи, нагрудные сняв украшенья из раковин моря (345)
Вили гирлянды из них и коня обвивали цветами.
Или, бывало, одна, откупорив пифос бездонный
И с золотистым шафраном смешав вино, поливала
Землю вокруг изваянья, меся благовонную глину[82].
В хор единый сливались мужей и жен восклицанья, (350)
Детский лепет невнятный мешался с кликами старцев.
Так бывает, когда к Океану обильному переселяясь,
Слуги зимы, журавли[83], чей клин парит в поднебесье,
В воздухе чертят круги, свершая блуждающий танец
С громкими криками, столь ненавистными всем земледельцам. (355)
Так и они по городу с криками и ликованьем
Обремененного грузом коня везли на акрополь.
Вещая дева Приама[84] меж тем рвалась из чертогов
Прочь. Растерзала руками ее охватившие путы
И понеслась, как телица, которую тонкое жало (360)
Овода-быкогубителя, впившись, лишило рассудка.
Больше ни к стаду она не подходит, ни посох пастуший
Ей не указ, послушанье забыла, но острою болью
Вечно терзаема, жизни по правилам больше не знает[85].
Так, уязвленная духом пророчества, точно стрекалом, (365)
С сердцем смятенным, священные лавры рукой сотрясая,
Вопль подняла и носилась по городу, и не внимала
Уж ни друзьям, ни родителям, стыд оставив девичий.
Нет, не сравнить ее даже с фракиянкой в рощах дремучих,
Той, которая, вняв Дионисовой флейты напеву, (370)
Мчится в безумном наитии божьем и, взором блуждая,
Простоволосая, плющ темнолистный в венок завивает.
Так, как будто умом воспарив на крылах вдохновенья,
В божьем безумье ярилась Кассандра, терзая густую
Гриву волос и бия себя в грудь, как менада, вопила: (375)
«О злополучные, стойте! Куда коня вы ведете?
Демоном злым пленены, не к своей ли последней спешите
Ночи, к пределу войны, чтоб сном уснуть беспробудным?
То! Как видно, становится явью
Сон злосчастной Гекубы[86], виденье в муках родильных, (380)
Вот уж настал долгожданный тот год, войны окончанье.
Воинов лучших отряд грядет, которых на радость
В блеске доспехов, под черным ночи покровом громадный
Конь породит[87]. И тут же немедля, спрыгнув на землю,
В битву ужасную вступят бойцы, умудренные в войнах. (385)
Женщин не будет при муках родильных коня боевого,
Новорожденным мужам не нужны и руки помощниц, —
Та, что коня создала, при нем Илифией пребудет,
И, пути проложив из его отягченного чрева,
Клич издаст боевой повивальная бабка — Афина[88]. (390)
И разольется в тот час под защитой башен могучих
Море пурпурное крови, поднимутся волны убийства.
Брачными узами станут тогда кандалы и оковы
Женщин несчастных, и вырвется пламя из тайных убежищ.
О моя лютая скорбь, о ты, отеческий город! (395)
Весь ты повергнешься в прах, созданье сгинет бессмертных.
До оснований разрушатся Лаомедонтовы стены[89].
Плачу о вас я, о мать и отец, о, сколько обоим
Вам претерпеть суждено! Ты, отец, жестоко убитый,
Пред алтарем великим падешь Геркейского Зевса[90]. (400)
Мать благочадная! Боги тебя, потерявшую разум
Из-за детей, и вида лишат, превративши в собаку[91].
О Поликсена прекрасная, вскоре в отчизне родимой
Слезы пролью о тебе[92]. И лучше было б мне тоже
Вслед за тобой от руки аргивянина сразу погибнуть. (405)
Ибо зачем мне и жить, если ждет меня худшая доля?
Страшною смертью умру и в землю лягу чужую.
Вот что за дар госпожа и мне, и царю уж готовит.
За многолетний свой труд Агамемнон получит награду[93].
Что мне еще говорить? Претерпев, все узнаете вскоре. (410)
Облако лжи, помутившее разум, мгновенно растает.
Лучше рассечь топорами коня объемное чрево
Или огнем запалить[94]. И пусть тела кознодеев
Разом погибнут в огне на великое горе данайцам!
Вот когда будете вы пировать и водить хороводы, (415)
Время настанет поставить и чаши свободы любезной».
Так говорила она, но никто не послушал: ее ведь
Сам Аполлон наградил прорицаньем, но отнял доверье[95].
Тут же отец, пригрозив, на нее обрушился с бранью:
«Что за злой демон тебя, лжепророчица, вновь подстрекает?
Песья ты муха бесстыжая! Тщетно тут лаешь и воешь!
Не надоело тебе носиться в потере рассудка?
Мало самой до сих пор бесчинств твоих, все не наелась?
Вот и теперь ты явилась нам портить радостный праздник,
В день, когда свет воссиял для всех желанной свободы (425)
Волею Зевса Кронида. Ахеян флот он рассеял.
Больше не будут ни копья грозить нам, ни лук тетивою.
Больше мечи не сверкнут, умолкнут быстрые стрелы.
Лишь хороводы, да муз сладкозвучное пенье! Ни браней,
Ни материнского вопля над сыном, ни плача супруги,
Мужа на бой проводившей, теперь же — горькой вдовицы. (430)
Конь направляется в храм градодержицы мощной, Афины.
Ты же, бесстыжая девка, зачем-то вышла из дома
С лживым пророчеством к нам и своим помешательством диким,
Всем докучаешь стенаньем и город святой оскверняешь. (435)
Прочь уходи! А нам предоставь хороводы и пляски.
Более страха и ужаса нет под стенами Трои,
Плач заунывный пророческий твой нам больше не нужен».
Так сказав, повелел увести непокорную деву
И в чертогах закрыть[96]. Она же отцу с неохотой (440)
Повиновалась, и пав в чертогах на девичье ложе,
Плакала, зная судьбу свою горькую. Уж пред очами
Видела ярое пламя — пожар полыхавшей отчизны.
А в это время во храм защитницы Трои, Афины,
Конь был ввезен и на каменных гладких ступенях поставлен. (445)
На алтарях благовонных сжигали жертвы святые,
Только бессмертным богам не нужны были те гекатомбы.
Правили пир всенародный, и гордость их переполняла,
Гордость, которая даже похмелье собой облегчает.
Всех легкомыслие вмиг охватило и в радости пьяной (450)
Не позаботился город о том, чтоб выставить стражу.
Вот уж светило зашло и с вышнего неба низверглась
На Илион непроглядная тьма всегубительной ночи.
Тут, утруждая прекрасное тело, к Аргивской Елене
Прямо в чертог Афродита пришла, искусная в кознях[97]. 455
И, обратившись по имени, так убеждать ее стала:
«Милая нимфа, супруг-Менелай тебя призывает,
Скрыт в деревянном коне он, и вместе с ним затаились
Те же вожди, что когда-то руки твоей страстно искали.
Но отправляйся! Нет дела тебе до старца Приама,
Ни до троян остальных, ни даже до Деифоба.
Ныне вручаю тебя Менелаю, страдавшему много».
Так сказав, отлетела богиня. Елена ж, коварным
Вняв обещаньям, чертог оставила благоуханный[98],
Следом супруг Деифоб отправился. И уходящих (465)
Жены троянские длиннохитонные их увидали.
Высоковерхого храма Афины Елена достигла.
Остановилась, на облик дивясь коня-исполина.
Трижды его обошла и всех аргивян взволновала,
По именам называя супруг их прекрасноволосых (470)
Голосом нежным. Они же внутри терзались душою,
С болью безмолвной в груди сокрывая горючие слезы.
Вот воздохнул Менелай, услышав о Тиндареоне[99],
И прослезился Тидид, вспоминая про Эгиалею,
Вздрогнул и сам Одиссей, о Пенелопее услышав. (475)
И Лаодамии имя пронзило сердце Антикла,
Он лишь один отозваться хотел и уста отверзал уж,
Но Одиссей руками обеими рот ему стиснул,
И замолчать приказал тому, кто чуть их не выдал,
Челюсти накрепко сжал, наложив нерушимые узы, (480)
И неотступно держал. А тот махал лишь руками,
Освободиться от пут тишины мертвящей пытаясь,
Но пресеклось в нем дыхание жизни[100]. И все остальные
Мужи-ахейцы о нем проливали тайные слезы.
В полом конском бедре положили его незаметно, (485)
Похолодевшее тело закутав бережно в хлену.
И не один бы погиб от коварства женщины, если б,
С вышнего неба слетев, грозноокая ей не предстала
Дева-Паллада и не прогнала из любезного храма.
Только одной и явившись, вещала голосом твердым: (490)
«О малодушная, будешь доколе страстям подчиняться,
Ложа чужого искать и слушать наветы Киприды?
Ты никогда ведь ни мужа, ни дочь свою не вспоминала.
Что Гермиона тебе? Иль все помогаешь троянцам?
Скройся в чертоги высокие, в спальню вновь возвращайся, (495)
Лучше светильник зажги в ожиданье ахейского флота».
Так говоря, уничтожила женские козни пустые.
Та в чертог побрела. А троянцы от плясок веселых
И хороводов устав, погрузились в сон непробудный.
И отдыхала форминга, а рядом усталая флейта (500)
Рядом с кратером, и множество кубков валялось разлитых,
Что, из расслабленных выскользнув рук, попадали на пол.
Ночи подруга, безмолвная тишь, воцарилась над градом,
Не было слышно и лая собачьего. Но в тишине той
Уж затаилось дыхание смертоубийственной брани. (505)
Вот уж на чашу весов троянцам гибельный жребий
Зевс положил, управитель войны, перевесив ахейский[101].
Из Илиона отправился в Ликии тучную землю
Феб-Аполлон, вздыхая о стенах троянских великих.
Тотчас от самой могилы Ахилла знак аргивянам (510)
Подал Синон, воссветив в темноте пылающий факел.
И во мраке ночном из чертога в окно показала
Милая видом Елена златой мерцающий светоч.
Так, когда в небе луна, что полна огня голубого,
Весь небосвод золотит своим блистающим ликом. (515)
Нет, не тогда, когда месяца рожки и óстры, и тонки,
И первый раз он восходит на небо сквозь сумрак туманный, —
Нет, но когда, закругляясь, подобно блестящему оку,
Солнечный свет принимает луна и его отражает.
Так же в тот час терапнейская[102] нимфа, блистая красою, (520)
Розовый локоть подняв, огнем осветила окрестность.
А аргивяне, высоко горящее пламя заметив,
Тотчас свои корабли повернули, вспять возвращаясь.
Каждый старался моряк ускорить ход корабельный,
Долгой войны желая быстрей окончанье увидеть. (525)
Те корабельщики были героями, сильными в битвах,
И ободряли друг друга, спеша. Корабли же летели
Вихря быстрее, на всех парусах, — Посейдон помогал им[103].
У Илиона причалив, бойцы устремились ко граду[104].
Пешие шли впереди, за ними вслед выступали (530)
Конники тихо, страшась, как бы лошади их ненароком
Не пробудили народ от сна непрошенным ржаньем.
Те же, другие, из чрева коня вереницей спускались,
Оруженосные воины, — как из расщелины дуба
Пчелы летят чередой, покидая просторные соты, (535)
Те, что, трудясь, слепили они из медвяного воска.
Так дупло покидают они и на луг улетают,
В путников мимоходящих вонзая острые жала.
Так и данайцы, убежища тайного сдвинув затворы,
Все на троян, еще почивавших, набросились разом, (540)
Медною смертью навек погрузили во мрак сновидений.
Кровью земля потекла, и вопль стоял неумолчный,
Крик убегавших троян, и стонал Илион весь священный.
Падали мертвые; в мужеубийственной схватке иные
Так бушевали, что были подобны львам разъяренным. (545)
Свежими трупами все переулки они завалили.
Жены-троянки[105], поднявшись на крыши, слушали чутко.
Эти, еще не желая расстаться с любезной свободой,
Шеи свои преклоняли под меч трусливых супругов;
Те над любимыми чадами, ласточкам легким подобно, (550)
Скорби полны материнской, рыдали. Иная молодка
Юного мужа оплакав, сама умереть торопилась.
И, не желая за пленными следовать в тяжких оковах,
Сопротивлением в гнев своего повергала убийцу
И разделяла навек с супругом брачное ложе. (555)
Многие, не доносив детей, бездыханных рожали,
Чревом напрасно страдая и муки терпя родовые,
И, отстрадав, вместе с чадами сами дух испускали.
В городе целую ночь, точно буря, кругом бушевала,
С ревом протяжным вздымая валы губительной брани, (560)
Допьяна чистою кровью напившись, вакханка Энио[106].
С нею Эрида возвысив главу до самого неба,
В бой аргивян направляла, и с ними Арес-душегубец
Поздно, но все же пришел с переменчивой славой победы,
Чтобы данайцам вручить и подать долгожданную помощь. (565)
С крепости вышней послышался клич синеокой Афины,
Мощно вздымавшей эгиду, Зевесов щит, ну, а Гера,
Восколебавшись, эфир сотрясла[107]. И земля загудела,
Как Посейдон трезубцем ее привел в содроганье.
И, устрашившись, Аид из царства подземного вышел, (570)
Чтоб поглядеть, не сражен ли Зевесовым гневом великим
Род человеческий, и не Гермес ли все души низводит[108].
Все смешалось кругом, над всем царило убийство.
К Скейским воротам бежали одни, на спасенье надеясь,
Но настигала их гибель и там. А кто-то, проснувшись, (575)
Меч свой ища в темноте, на чужое копье натыкался.
Кто-то, в чертоге тенистом скрываясь, увидев внезапно
Рядом с собой чужака, к себе подзывал дружелюбно,
Другом считая его, но встречался с врагом беспощадным,
Гостеприимством погублен своим. А кто-то на крыше, (580)
Не увидав ничего во мраке, стрелою сражен был.
Были и те, кто, вином отягчась на общей пирушке[109]
В горнице, слышали шум и в испуге спуститься спешили,
Но, поскользнувшись на лестнице, вниз по ступеням летели,
И, ничего понять не успев, со сломанной шеей (585)
Падали на пол, в предсмертных мученьях вино изрыгая.
Многие, вместе собравшись, всем скопом и погибали
В битве неравной; другие, спасаясь бегством на башни,
Прыгали с них, и смертельный прыжок в Аид уносил их.
Были такие, кто в расщелинах тесных, как будто бы воры, (590)
Прятались в страхе, — была безразлична им гибель отчизны.
Кто-то, как будто средь волн, продвигаясь во мраке сквозь битвы,
Не на бегущего — на уходящего больше похожий,
Падал, сразившись с врагом. Весь город залит был кровью,
Лучших мужей потеряв, — обретя в изобилии мертвых. (595)
Не было тут никому пощады. Как будто безумье
Всех обуяло, носились кругом в исступленье бессонном,
Даже богов не стыдясь. В святотатственной сече кропили
Кровью и сам алтарь божества, страстям непричастный.
Старцев трепещущих без сострадания жизни лишали, (600)
Те на ногах не держались уже, но, пав на колени,
Руки в мольбе простирая, склонялись седой головою[110].
Также невинных младенцев, схватив, похищали насильно
От материнской груди, и те сполна заплатили
За прегрешенья родителей. И молоко истекало (605)
Тщетно из полных сосцов: кормить уж некого было[111].
Хищные птицы и псы кружили по городу всюду,
В воздухе иль на земле — но пиршество общее было.
Пили черную кровь и страшную пищу вкушали.
Клекот одни издавали, другие — вой заунывный (610)
Возле растерзанных тел мужей; беспощадно их рвали,
Не понимая, что трупы хозяев своих пожирают.
А между тем в чертог Деифоба, плененного страстью
Двое пошли: Одиссей с Менелаем прекрасноволосым[112].
Точно свирепые волки, которые ночью ненастной (615)
К стаду овец, защиты лишенных, тихо крадутся
И истребляют все то, что пастырь долго лелеял.
Было их двое всего, но храбро в схватку вступали
С превосходящими их числом, и новая битва
Возле дверей завязалась: одни нападали, другие (620)
Сверху кидались камнями и быстрые стрелы пускали.
Но, как тараны, свои могучие головы сдвинув
В непробиваемых шлемах, щиты вперед выставляя
В дом они все же прорвались. И всех, кто вышел навстречу,
Точно пугливых зверей, Одиссей уложил одним махом. (625)
Тут же Атрид, с другой стороны пустившись в погоню
За Деифобом, настиг и, в живот ему меч погрузив свой,
Выпустил печень наружу и скользких кишок сочлененья.
Так он простерся, забыв о прежних конских ристаньях,
А к Менелаю явилась жена, добытая в битвах, (630)
Радость ее наполняла, что бедам предел уж поставлен,
Но и терзал ее стыд. И поздно, как будто проснувшись,
Втайне вздохнула она о своей отчизне любимой.
Неоптолем же тогда Эакид удрученного горем
Старца-царя заколол в ограде Геркейского Зевса, (635)
Чужд состраданью отцовскому. Он ни мольбы не услышал,
Ни седины не почтил, хоть ровесником старцу Пелею,
Был тот, и некогда видом своим жестокое сердце
Уж приклонил Ахиллеса, забыть заставив о гневе.
Но и ему, злополучному[113], жребий готов был подобный[114]: (640)
У алтаря Аполлона, вещателя истины, позже
В миг, когда он дерзнул оскорбить святилище бога,
Муж дельфийский его заколол кинжалом священным[115]
Тут же, увидев, как с башен высоких рукой Одиссея
Пущен, как будто стрела, Астианакс кратковечный, (645)
Как он, вращаясь, летит, — Андромаха горько завыла[116].
Быстрый Аякс Оилеев нанес обиду Кассандре[117], —
Дева укрыться пыталась у ног пречистой Паллады.
Вмиг пресекла насилье богиня, и за прегрешенье
Воина лишь одного аргивяне защиты лишились. (650)
А Афродита похитила тайно Энея с Анхизом,
Сына жалея и старца, и прочь увела от отчизны
К дальней Авзонии[118] — так совершалась воля бессмертных,
Ибо и Зевс пожелал, чтобы мощь пребывала вовеки[119]
Вместе с детьми Афродиты, богини бранелюбивой. (655)
Род и потомство меж тем божественного Антенора[120],
Гостеприимного старца, Атрид от смерти избавил, —
Не позабыл он трапезы той радушной, какую
В доме ему приготовила кроткая сердцем Теано[121].
Ну, а тебя, Лаодика злосчастная, близко от дома (660)
В лоно свое приняла земля, внезапно разверзшись.
Нет, ни Тесеев сын Акамант, ни другой из ахеян
В плен тебя не увел, умерла ты в отчизне родимой[122].
Все же несчастья той ночи воспеть мне бы сил не хватило,
Если б решился подробно я их описать по порядку. (665)
Музам лишь труд тот под силу, а я, как будто наездник,
Видя предел, погоняю коня стремительной песни.
А на востоке меж тем, покинув край Океана,
Свет белоснежный разлив во всем просторе широком,
Ночи убийственный мрак прогнала колесничница-Эос. (670)
И, прославляя победы желанной приход, отовсюду
В город сбегались, ища, не укрылись ли где в закоулке,
Те, кого до сих пор не коснулась дыханием гибель.
Только смертная сеть уж всех захватила, как будто
Рыб на морском берегу, на песок прибитых волнами. (675)
А аргивяне меж тем из домов выносили богатства,
Чтобы свои корабли нагрузить. В опустевших чертогах
Все расхищали сокровища. Жен с собой уводили
Вместе с детьми как добычу и к морю гнали насильно.
И, запалив пожирающий пламень на стенах твердыни, (680)
Труд Посейдона в мгновение ока повергли на землю.
Так погребальным костром для граждан Трои любимых
Город пылающий стал. И, пламень губительный видя,
Ксанф зарыдал, из источника брызжа соленую воду,
Но уступил он Гефесту, страшась разгневанной Геры. (685)
Вскоре, пролив над могилою кровь Поликсены несчастной,
Гнев Эакида[123] умершего тем утолили ахейцы.
Женщин троянских делили по жребию, и остальное,
Золото и серебро, разобрав, в корабли погрузили,
Сколько вмещали они. И по тяжкошумящему морю (690)
В путь устремились из Трои, войну закончив, ахейцы.
Список сокращений
Aen. — Vergilius, Aeneis
Agam. — Aeschilus, Agamemnon Alex. — Lycophron, Alexandra
Bibl. — Pseudo-Apollodorus. Bibliotheca. Collut. — Colluthus. Raptio Helenae
Cyn. — Oppianus Apamameensis, Cynegetica Descr. — Pausanias. Graeciae Descriptio Dion. — Nonnus, Dionysiaca.
Epit. — Pseudo-Apollodorus. Bibliotheca. Epitome Hal. — Oppianus Anazarbensis, Halieutica
Il. — Homerus, Ilias
Od. — Homerus, Odyssea
Op. et di. — Hesiodus. Opera et dies Orph. Arg. — Argonautica Orphica Phil. — Sophocles, Philoctetes
QS — Quintus Smirnaeus, Posthomerica. Theog. — Hesiodus. Theogonia
Thes. — Plutarchus, Theseus Tr. — Euripides, Troades
Список литературы
Гомер. Одиссея / Пер. с древнегреч. В. Жуковского, с предисл. А. Нейхардт, примеч. и словарь С. Ошерова. М., 1984.
Памятники поздней античной поэзии и прозы II–V века. М., 1964. С. 56–61.
Miguélez-Cavero L. Triphiodorus, «The Sack of Troy»: A General Study and Commentary.
Berlin; Boston, 2013.
Oppian, Colluthus, Tryphiodorus / A. W. Mair, ed. Cambridge, Massachusets, 1928. P. 580–632. Suidae lexicon / A. Adler, ed. Leipzig, 1928–1935. Vol. 1–4 (repr.: Stuttgart, 1967–1971).
Triphiodore. La Prise d’llion / B. Gerlaud, ed. P., 1982.
Vian F. L’épopée grecque de Quintus de Smyrne à Nonnos de Panopolis // Bulletin de l’Association Guillaume Budé. 1986. № 45. P. 333–343.
[1] Suid. T 1111, s. v. Τρυφιόδωρος.
[2] Suid. T 1112, s. v. Τρυφιόδωρος.
[3] Miguélez-Cavero L. Triphiodorus. The Sack of Troy. A General Study and Commentary. Berlin; Boston, 2013. P. 3.
[4] Ibid. P. 4.
[5] Triphiodore. La Prise d’llion / Ed. B. Gerlaud. Paris, 1982. P. 6–9.
[6] Ibid. P. 5.
[7] Vian F. L’épopée grecque de Quintus de Smyrne à Nonnos de Panopolis // Bulletin de l’Association Guillaume Budé. № 45. P. 334.
[8] Гомер. Одиссея. М., 1984. С. 106.
[9] Miguélez-Cavero. Op. cit. P. 1.
[10] См. прим. к ст. 255.
[11] Памятники поздней античной поэзии и прозы II–V века. М., 1964. С. 56–61.
[12] Oppian, Colluthus, Tryphiodorus / Ed. A. W. Mair. Cambridge, Massachusets, 1928. P. 580–632
[13] К Афине прилагается устойчивый эпитет Геры, особо почитавшейся в Аргосе — ср. Il. 4, 8; 5, 908: «Гера Аргивская купно с Афиною Алалкоменой».
[14] Форма имени «Каллиопея» (изначально — прилагательное от «Каллиопы») нередко употребляется у позднеантичных поэтов (Orph. Arg. 683; Nonn. Dion. 13, 430 и др.).
[15] Энио — персонификация войны уже у Гомера (Il. 5, 333; 592–593), этот образ распространен также в эллинистической и позднеантичной поэзии.
[16] Il. 2, 40: 8, 431.
[17] Имеются в виду ремни, на которых носили щиты, такой ремень назывался τελαμών.
[18] Антилох был убит Мемноном, сыном Эос (Od. 4. 185–7).
[19] Версия самоубийства Аякса — послегомеровская, впервые появляется в трагедиях и впоследствии упоминается в поздней эллинистической поэзии (ср. трагедию Софокла «Аякс», упоминания у Оппиана, Квинта Смирнского, Нонна).
[20] Ахилл, Патрокл, Антилох и Аякс упомянуты Нестором как лучшие из погибших героев (Od. 3, 108–112).
[21] Сарпедон — царь ликийцев, сын Зевса и смертной женщины (Il, 2, 876–7).
[22] Il. 16, 462–507.
[23] Il. 16, 459–60.
[24] «предательской ночью» — δολίην ùπò νíκτα. Здесь обыгрывается созвучие слова δολίη с именем Долон (троянец, захваченный греками и выдавший расположение войск Реса, в результате чего тот был убит — Il. 10. 332–468).
[25] Мемнон был убит Ахиллом (Il. 11. 1–2, Od. 5. 1–2).
[26] Фермодонт — река в Каппадокии, на которой, согласно мифу, располагалась Фемискира, столица амазонок. Ср. QS 1, 18; Nonn. D, 20. 198.
[27] «Округлость сосца» — ổμφακα μαζοũ. Обыгрывается название амазонок: Áμαζών ‘безгрудая’.
[28] Буквально — «тучу мужей». Сходная метафора у Гомера (Il. 4, 274; 16, 66 и др.).
[29] «В броне богосозданных башен» — θεοδμήτων ùπò πίργων. Ср. Il, 8. 519. Согласно мифу, стены Трои при царе Лаомедонте возвели Посейдон и Аполлон (Il. 7, 452–453, 21, 441–457).
[30] Ахейцы уже были уверены, что Троя неприступна и их попытки бесполезны.
[31] В Il. 4. 26–27 Гера говорит, что проливала пот, трудясь, чтобы собрать ахейцев на войну.
[32] Намеки на брак Елены с Деифобом содержатся в Od. 4, 276, 8, 516–520.
[33] «Чужеземный пророк» — Гелен, сын Приама. У Квинта Смирнского (QS 10, 343–345) Судьба отдает Елену в жены Деифобу, чтобы Гелен покинул Трою и рассказал ахейцам как взять ее; у Трифиодора Гелен покидает Трою сам.
[34] У Софокла в «Филоктете» Гелен попадает в плен к ахейцам (Phil. 604–614); та же версия у Аполлодора (Epit. 5, 9).
[35] Прибытие Неоптолема никак не объясняется, однако, по версии Аполлодора (Epit. 5. 10), его участие было одним из подсказанных Геленом условий завоевания Трои (два других: привезти кости Пелопса или похитить из Трои изображение Афины, Палладий). О том, что Неоптолем воспитывается на Скиросе, упоминается в Il. 19. 326–327; в Od. 11, 506–537 Одиссей говорит, что сам привез его оттуда.
[36] «хоть и молодой воин» — νέος περ śων πολεμιστής — у Гомера наоборот: «хотя и старый воин» — γέρων περ śων πολεμιστής (Il. 10, 549). В сочетании νέος πολεμιστής Трифиодор обыгрывает этимологию имени «Неоптолем».
[37] Речь идет о похищении ахейцами Палладия. Однако ниже, в ст. 647–650, Кассандра обнимает статую Паллады в храме.
[38] В «Илиаде» Эпей принимает участие в погребальных играх в честь Патрокла (Il. 23, 664– 699, 836–840). О том, что он построил коня, говорится в «Одиссее» (Od. 8, 492–493).
[39] Деревянный конь впервые упомянут в «Одиссее» (Od. 4, 271–289, 8, 492–520 и 11, 523– 532). Ему также было посвящено несколько сцен в «Малой Илиаде». Конь описывается также в «Энеиде» Вергилия (Verg. A. 2, 13–39). Рассказ Трифиодора близок рассказу Квинта Смирнского (QS 12, 45–156). В экфрасисе коня Трифиодор ориентируется также на описание идеальной лошади у Оппиана (Cyn. 1, 173–195).
[40] О том, что Ферекл строил корабли, говорится в «Илиаде» (Il. 5, 62–64).
[41] ναũς αμφιέλισσα — буквально «корабль, с двух сторон закругленный» — гомеровский образ (Il. 2, 165; 13, 174 et passim). Вариант перевода «многовеслый» (наряду с «обоюдувесельный») встречается у Гнедича.
[42] Описание строительства коня здесь напоминает описание строительства корабля Одиссеем (Od. 5, 241–62). В дальнейшем экфрасис действия сходен с описанием изготовления щита Ахилла (Il, 18, 478–605). В то же время он является как бы ответом на просьбу спеть о коне, обращенную Одиссеем к Демодоку: Od. 8, 492–493. Можно также провести параллель с созданием Пандоры у Гесиода (Theog. 570–593, Op. et di. 60–105).
[43] Пурпур и золото символизируют высокий статус коня как дара: обладать им могут только боги. Возможна аналогия с золочением рогов жертвенных животных.
[44] Присутствие красного цвета означает скрытую агрессию. У Оппиана кровавый цвет в глазах означает болезнь, бешенство или отравление (Cyn. 3, 220–221).
[45] Завершение труда описывается почти теми же словами, что у Гомера завершение труда Гефеста над щитом (Il. 18, 614).
[46] Чувства, внушаемые конем, — аллюзия на Il. 19, 13–15, где описывается подобная реакция на оружие Ахилла.
[47] Афина, принимающая образ глашатая, — ср. Il. 2, 280.
[48] Трифиодор здесь сочетает два гомеровских образа. Ср. Il. 19, 352–354, где Афина орошает нектаром и амброзией грудь Ахилла, чтобы он не чувствовал голода, и Il. 1, 249, где Нестор, произнося речь, как будто источает мед из уст.
[49] Одиссей готовится произносить речь и произносит ее в соответствии с гомеровским описанием, вложенным в уста Антенора (Il. 3. 216–223).
[50] Аллюзия на Il. 2, 305–330, где рассказывается о явленном в Авлиде знамении с драконом, поглотившим восемь воробьиных птенцов и их мать, и о толковании, данном этому знамению Калхасом.
[51] Сравнения героев с конями есть у Гомера (Il. 6, 506–514 — Парис, Il. 15, 263–269 — Гектор), но там в обоих случаях используется образ застоявшегося в яслях коня.
[52] О том, что Диомед был среди воинов, скрывшихся в коне, упоминается уже в «Одиссее» (Od. 4, 280). Ср. у Квинта Смирнского (QS 12, 316).
[53] Из повествования Трифиодора явствует, что Кианипп был племянником Диомеда. О нем упоминают Павсаний (Descr. 2, 18, 4–5) и Аполлодор (Bibl. 1, 103, 9).
[54] Присутствие Менелая в коне засвидетельствовано у Гомера (Od. 4, 271–289).
[55] Первым «похитителем брака» был Парис.
[56] В ст. 647–650 будет сказано, что Аякс пытался обесчестить Кассандру, что противоречит сказанному здесь, и, видимо, должно быть приписано временному помешательству.
[57] У Квинта Смирнского говорится, что Идоменей находился в коне вместе со своим родственником Мерионом (QS 12, 320).
[58] Трасимед, сын Нестора, несколько раз упоминается в «Илиаде» (Il. 9, 81 и др.).
[59] Тевкр, единокровный брат Аякса Теламонида, неоднократно упоминается у Гомера (Il. 12. 370–372). Квинт Смирнский сообщает, что он находился в коне (QS 12, 322).
[60] Евмел, сын Адмета и Алкесты, привел под Трою одиннадцать кораблей (Il. 2, 711–715). Квинт Смирнский упоминает его среди находившихся в коне (12, 324).
[61] О присутствии прорицателя Калхаса в коне больше никто не говорит.
[62] Эврипил упоминается у Гомера (Il. 5, 76).
[63] О присутствии сыновей Тесея в коне говорит Квинт Смирнский (12. 325–326). Их приход под Трою связан с тем, что их бабка, мать Тесея, Этра, была похищена Диоскурами и служила Елене в Трое. Но Трифиодор об этом не упоминает. Акамант упоминается еще раз в рассказе о смерти дочери Приама Лаодики (ст. 660–663).
[64] Антикла среди воинов, находящихся в коне, упоминает Квинт Смирнский (QS 12, 317), но он ничего не говорит о появлении Елены. О том, что Антикл был единственным, кто откликнулся на голос Елены, сообщают Гомер (Od. 4, 285–288) и Аполлодор (Epit. 5, 19), но по их версии Одиссей держал его, пока не миновала опасность. Только Трифиодор более подробно говорит о том, что произошло (см. ниже ст. 476–486).
[65] Каталог воинов, скрывшихся в коне, у Трифиодора включает 22 имени. Традиция подобных каталогов восходит к Гомеру. В «Одиссее» упоминается пять имен: Одиссей, Менелай, Диомед, Антикл и Неоптолем. У Квинта Смирнского их тридцать, у Гигина (fab. 108) — девять; в комментарии Евстафия Фессалоникийского (Comm. ad Od. 11, 522) упомянуты двенадцать, но сказано, что всего их было сто. В «Малой Илиаде» говорится, что их было тринадцать, у Аполлодора (Epit. 5, 14) — пятьдесят.
[66] Т. е. во внутренность деревянного коня, похожего на корабль.
[67] Агамемнон. У Трифиодора в поэме он никак более себя не проявляет. У Квинта Смирнского приказ отплывать отдают Нестор и Агамемнон (QS 12, 337–343).
[68] śς δίσιν αχλυόπεζαν — ср. у Нонна: śς δίσιν αχλυόεσσαν (Dion. 4, 195).
[69] К Эос прилагается регулярный эпитет Аполлона.
[70] Ретейский берег упоминается у Квинта Смирнского как место погребения Аякса (QS 5, 655–656).
[71] Тенедос — остров близ Троады. Эпитет εúστέφανος обычно прилагается к городам, в переводе сохранено это противоречие.
[72] Геллеспонт.
[73] Синон не упоминается у Гомера. Его имя появляется в эпической поэме «Разрушение Илиона». Существовала также трагедия Софокла «Синон». Ср. у Вергилия (Aen. 2, 77–144).
[74] Аллюзия на эпизод у Гомера (Il. 12, 334–337), где Гера побуждает Гефеста выступить против речного бога Ксанфа. Однако здесь Гера — аллегория воздуха.
[75] Сходные сравнения с птицами есть у Гомера (Il. 16, 582–583; 17, 755–757).
[76] Прилагательное νεόξεστος («свежевыскобленный») помимо этого места у Трифиодора встречается только в одном письме свт. Григория Нисского (Ep. 20, 10).
[77] Троянцы, естественно, не называют войну «троянской», для них она «аргивская».
[78] Ср. речь Синона у Вергилия (Aen. 2, 69–194). Характерно, что у обоих поэтов Синон представлен как хороший оратор.
[79] Аллюзия на Гесиода, который советует зимой надевать хлену (теплый плащ) и хитон — см. Op. et d. 536.
[80] Имеется в виду κωμος — веселая процессия в честь Диониса. Ср. далее (ст. 561).
[81] «Кому Илифия знакома» — рожавшие женщины. Илифия — богиня родов.
[82] Окропление улиц города вином, смешанным с благовониями, — распространенный религиозный обряд, упоминаемый, в частности, свт. Григорием Богословом (Or. 21, 29).
[83] Осенний перелет журавлей на юг, в Египет, в Греции знаменует начало дождливого сезона. Сравнение троянцев с журавлями восходит к Гомеру (Il. 3, 2–9).
[84] Кассандра. Трифиодор акцентирует внимание на Кассандре, даже не упоминая Лаокоонта, в отличие от Вергилия и Квинта Смирнского (ср. Aen. 2, 40–56; 199–231; QS — 10, 427–478).
[85] Подобное сравнение есть у Аполлония Родосского (AR, 1, 1263–1262), у которого с быком, ужаленным оводом, сравнивается Геракл после пропажи Гиласа, у Оппиана (Hal. 2, 521– 531), у которого сравнение применяется к рыбам, у Квинта Смирнского (QS 10б 439–447), у которого оно относится к Эноне. Коллуф, следуя Трифиодору, сравнивает с телицей Эриду (Collut. 40–43).
[86] Гекубе приснилось, что она родила Эриннию, несущую факел, или просто горящий факел. Впервые этот сюжет упоминается у Пиндара (Paeanes fr. 52 I (A), 17–23).
[87] Метафора рожающего коня впервые появляется у Эсхила (Agam. 825), потом у Еврипида (Tr. 11, 519–521, 534), у Ликофрона в трагедии «Александра» (Alex. 842. ìπποβρότους ώδĩνας οi3αντος τόκων). У Оппиана (Hal. 2, 668) «повивальной бабкой войны» именуется Эрида.
[88] Пророческий взгляд Кассандры на роль Афины контрастирует с суждением ее отца, который видит в богине защитницу города (ср. ст. 302).
[89] См. сноску 29.
[90] Геркейский Зевс — хранитель огражденных мест. Ср. Od. 22, 335. Т. е. Приам убит там, где должен быть храним Зевсом.
[91] Пророчество о превращении Гекубы в собаку у Еврипида произносит ослепленный ею Полиместор (Hec. 1259–1273). Этот сюжет присутствует также у Овидия (Met. 13, 565–575) и Квинта Смирнского (QS 14, 565–575).
[92] О гибели Поликсены см. ниже, ст. 686–687.
[93] Пророчества Кассандры о своей судьбе приводят также Эсхил (Agam. 1072ff) и Еврипид (Tr. 353–64, 445–50).
[94] У Трифиодора Кассандра ограничивается речами, в то время как у Квинта Смирнского она пытается поджечь коня (QS 12. 567–575).
[95] О том, что Аполлон оставил Кассандре пророческий дар, но сделал так, что ей перестали верить, ср. у Эсхила (Agам. 1202–1212), Ликофрона (Alex. 352–355, 1454–1460).
[96] О том, что Кассандру заперли дома, пишет также Ликофрон (Alex. 349–351, 1461–1462).
[97] Весь эпизод является парафразом рассказа Менелая в «Одиссее» (Od. 4. 274–289). Менелай предполагает, что Елену побудило сделать это божество, враждебное ахейцам. У Трифиодора это Афродита.
[98] Историю с попыткой Елены вызвать ахейцев из коня в Одиссее рассказывает Менелай (Od. 265–290).
[99] О Елене.
[100] У Гомера говорится, что Одиссей зажал Антиклу рот, но не говорится о том, что он его задушил (Od. 4, 286–289).
[101] Жребий.
[102] Терапны — город близ Спарты, где существовал культ Елены и Диоскуров. Согласно Павсанию, там находились могилы Елены и Менелая (Paus. 3, 19, 9).
[103] У Квинта Смирнского возвращающимся ахейцам помогает Фетида (QS 13, 63–64).
[104] В рассказе о захвате Трои Трифиодор следует Квинту Смирнскому (кн. 13), однако не повторяет его рабски и ориентируется также на Аполлония Родосского (кн. 4).
[105] Рассказывая о жертвах сражения, Трифиодор отдельно говорит о женщинах, отдельно о мужчинах (ст. 574–595). Женщины, игравшие важную ритуальную роль в торжестве, посвященном введению коня в Трою, становятся первыми жертвами битвы.
[106] Уподобление расправы над троянцами пиру есть у Квинта Смирнского (QS 13, 127– 130). Образ вакханки-Энио появляется также у Нонна (Dion. 17, 319).
[107] Аллюзия на Il. 8, 199, где Гера, «восколебавшись на троне», сотрясает Олимп.
[108] Согласно эпической традиции, боги принимают участие в битве (ср. у Гомера, песнь 20-я — «Битва богов»).
[109] У Квинта Смирнского 13-я книга начинается с хвастливых речей пирующих троянцев (QS 13, 1–19).
[110] Убийство старцев, принявших позу молящих, должно было навлечь на ахейцев гнев Зевса Гикесия («Зевса молящих»).
[111] Гибель младенцев предрекает в своей речи Приам в «Илиаде» (Il. 22, 63–64).
[112] Этот эпизод упоминает Демодок в «Одиссее» (Od. 8, 516–520). Он также присутствовал в поэме «Разрушение Илиона».
[113] Неоптолему.
[114] До Трифиодора гибель Неоптолема с убийством Приама связывает Пиндар (Paeanes fr. 52f. 112– 117).
[115] ìερ κατέπεφνε μαχαίρy, — по одной из версий, представленной, в частности, у Аполлодора (Epit. 6, 12–14), убийцу Неоптолема звали Махерей, так что слово «кинжал» указывает на его имя.
[116] Смерть Астианакса предсказана Андромахой в «Илиаде» (Il. 24,734–735), о ней говорится и в «Разрушении Илиона».
[117] Об оскорблении, нанесенном Кассандре Аяксом Оилидом, впервые говорится у Алкея (fr. S262c, 6–7). О нем также говорится у Вергилия (Aen. 2, 403–406) и у Квинта Смирнского (QS 13, 420–429).
[118] К Италии.
[119] Пророчество о том, что Эней будет царствовать над троянцами, в «Илиаде» произносит Посейдон (Il. 20, 300–308). О его бегстве из Трои рассказывалось в «Разрушении Илиона». Ср. также у Вергилия (Aen. 2, 589–804).
[120] Антенор — советник Приама. В «Илиаде» он вспоминает, как когда-то принимал у себя Одиссея и Менелая (Il. 2, 203–207).
[121] Теано — жена Антенора, жрица Афины (Il. 6. 297–300).
[122] В «Илиаде» Лаодика названа «прекраснейшей дщерью Приама» (Il. 3. 124). Версий ее гибели несколько. Трифиодор избирает ту, которая представлена у Ликофрона (Alex. 314–322), Аполлодора (Epit. 5, 25), Квинта Смирнского (QS 13, 544–551). Согласно другой версии, содержащейся также у Ликофрона (Alex. 494–503), она влюбилась в сына Тесея Акаманта и была уведена им в плен, а потом родила от него сына.
[123] Гнев Ахилла. Аллюзия на Il. 1, 1. «Илиада» посвящена рассказу о гневе Ахилла, Трифиодор рассказывает о его последствиях.
