Каждая из женщин из династии Аргеадов выбирала свой собственный путь к политическому господству: одни заключали браки (Клеопатра), другие действовали в тени, манипулируя (Олимпиада), а еще другие использовали открытую военную силу (Киннана и Адея–Эвридика). Однако все эти пути закончились неудачей, так как все они были убиты, недооценивая желание диадохов установить свои собственные династии в противовес ослабевшей династии Аргеадов. Этот раздел посвящен объяснению и анализу индивидуальных способов достижения власти и личных мотиваций женщин из династии Аргеадов. Их действия явно показывают, что они были прекрасно осведомлены о своем статусе и способности использовать его для политической выгоды.

Клеопатра и преемники

Десять лет спустя после смерти ее матери Олимпиады Клеопатра (около 354-308 гг.) стала объектом желания практически каждого важного генерала, осознававших, что она обеспечит им легитимность и axiōma, если они надеются претендовать на пустой трон. [1] Антигон из страха перед преимуществами, которые получат его соперники, если они женятся на уже немолодой Клеопатре, которую он держал под стражей в Сардах в Малой Азии, в 308 году приказал ее убить (Диод. 20.37.5-6).
Клеопатра жила в Сардах под домашним арестом почти с тех пор, как прибыла туда в 321 году, и, за исключением нескольких коротких лет сразу после смерти Александра, она оставалась второстепенной фигурой. Тем не менее, она была очень близка к тому, чтобы стать династической делательницей царей, которую они с матерью представляли в 323 году. Фактически, она косвенно была искрой, которая зажгла Войны преемников, хотя война была действительно неизбежна с момента смерти Александра.
Клеопатра и ее мать Олимпиада тесно сотрудничали на протяжении всей своей карьеры. Выйдя замуж за своего дядю Александра Молосского, младшего брата Олимпиады, Клеопатра стала регентом при своем совсем маленьком сыне вскоре после того, как Александр погиб во время кампании в Италии.
Она выступала в царском качестве по обеспечению поставок зерна, служила религиозным теародохом Эпирского союза и отправляла послания послам. В какой–то момент в 330‑х годах к Клеопатре в Молоссии присоединилась Олимпиада, и оказалось, что они какое–то время правили там совместно, прежде чем Клеопатра отправилась в Македонию, чтобы поссориться с регентом Антипатром, взяв под контроль по крайней мере часть правления. [2] После смерти Александра Македонского Клеопатра оказалась в сложной ситуации. Ее племянник Александр IV не смог бы править по крайней мере до восемнадцати лет, при условии, что он проживет так долго, а клика офицеров в Вавилоне явно преследовала свои собственные цели, а не защищала будущее династии Аргеадов. Клеопатра и Олимпиада (возможно, вместе) пришли к решению: Клеопатре, которой было чуть за тридцать, и она все еще находилась в детородном возрасте, следовало выйти замуж за кандидата, наиболее способного обеспечить безопасность Александра и империи в обозримом будущем.
Это создало целый ряд проблем, включая конфликт интересов между матерью и дочерью. Во–первых, в 323/322 годах было трудно предвидеть, кто из генералов с наибольшей вероятностью останется на вершине и сохранит контроль над беспорядочной армией. Номинально Пердикка был главным, но его власти бросили вызов Антипатр и Антигон, оба из которых имели под своим контролем значительные военные силы. Во–вторых, вполне возможно, что у Олимпиады и Клеопатры были разные планы: Олимпиада была уже далеко не в том возрасте, чтобы снова выйти замуж, и ее целью было увидеть, как Александр IV достигнет совершеннолетия и займет трон, в то время как Клеопатра была еще достаточно молода, чтобы иметь детей, и последние немедленно стали бы законными претендентами на трон. Если бы один из этих детей был сыном, отец в одночасье стал бы царем во всем, кроме названия, поскольку чистокровные наследники аргеадов были бы более приемлемы для сплошь ксенофобствующего македонского населения (и армии), чем сын Александра, наполовину перс.
Клеопатра явно желала постоянного политического контроля над Македонией для себя, не довольствуясь лишь тем, что она была будущей соправительницей и гарантом безопасности потенциального мужа. Возможно, этим объясняется ее решение в 322 году предложить руку и сердце Леоннату, когда тот вел войска из Азии в Македонию, чтобы помочь Антипатру в Ламийской войне против восставших греческих полисов (Plut. Eumen. 3.5; Diod. 18.12.1, 18.15.3-4). Амбициозный Леоннат явно желал престола, о чем свидетельствует его подражание царским манерам и стилю Александра (он носил такую же прическу, как и Александр, и облачался в роскошные одежды и доспехи), и он принял предложение Клеопатры, но был убит в бою до того, как успел жениться (Diod. 18.15.4; Plut. Eumen. 3.9; Nepos Eumen. 2.4). Леоннат был бы очень приемлемым кандидатом на престол, поскольку был родственником Эвридики I, матери Филиппа II, принадлежал к царской линии малого царства Линкестиды, которое Филипп включил в состав Македонии, а также входил в ближайшее окружение сомофилаков, мегистоев, наряду с Пердиккой и Птолемеем (Curt. 10.7.8; Just. 13.2.14).
Не сломленная неудачей с Леоннатом и с согласия Олимпиады, Клеопатра отправилась в 321 году в Сарды в Малой Азии, чтобы встретиться с царской армией и передвижным двором. Там она сделала такое же предложение Пердикке, также имевшему царское происхождение и входившему в число мегистоев, а также регенту и опекуну соправителей. Проблема была в том, что Пердикка уже согласился жениться на одной из дочерей Антипатра, вероятно, дав обещание во время кризиса престолонаследия в Вавилоне летом 323 года. Пердикка сделал это, чтобы заручиться союзом с Антипатром, контролировавшим Македонию и Грецию, но когда ему неожиданно представился шанс жениться на Клеопатре, он отказался от первоначального обещания Антипатру. В неловкой попытке совместить желаемое с действительным он официально женился на дочери Антипатра, но пообещал оставить новую жену ради Клеопатры, как только разберется с Птолемеем и Антипатр перестанет быть угрозой (Just. 13.6.4-8; Diod. 18.23.3).
Неясно, с самого начала Пердикка мечтал стать царем, или он просто старался удержать целостность империи для совместных королей, или мысль о личном царстве формировалась в его уме постепенно. [3] В любом случае, когда представилась возможность стать основным кандидатом на трон — будь то как сам царь или отец будущего наследника от Клеопатры — Пердикка не стал медлить. Его необдуманные действия вызвали конфликт с Антипатром, который объявил ему войну, начав тем самым Войны диадохов. К сожалению для Клеопатры, она ошиблась в выборе стороны, и вскоре Пердикка был убит своими подчинёнными, Пифоном и Селевком. Антипатр взял на себя регентство, а Антигон получил полномочия вести войну против Эвмена и других «лоялистов».
Клеопатру, «опороченную связями с Пердиккой и Эвменом», держали в Сардах до конца ее жизни после того, как она отказалась от помощи Эвмена в 320 году. Эвмен, возвращаясь после победы над Кратером у Геллеспонта, прибыл в Сарды и согласно Юстину рассчитывая па то, «чтобы его словом были подкреплены центурионы и старшие офицеры» (Just. 14.1.7-8), стремился подтвердить легитимность своих офицеров в армии, получив благословение от царской особы. Клеопатра, зная, что Антипатр и его фракция расценят встречу с Эвменом как сговор с мятежниками, отослала Эвмена, не встретившись с ним, опасаясь, что Антипатр использует встречу как предлог для ее убийства (Plut. Eumen. 8.12; Arrian Events 1.40). Когда прибыл Антипатр, он был в гневе, но Клеопатра заявила («более решительно, чем ожидалось от женщины»), что она отослала Эвмена как бунтовщика против законного регента царей, и Антипатр после дебатов просто оставил ее в покое. [4]
Клеопатра явно понимала свою способность склонить чашу политических весов в пользу одного из потенциальных преемников, однако неясно, насколько независимо она действовала — выполняла ли она приказы Олимпиады или ни у кого не спрашивала. Степень вовлеченности Олимпиады трудно определить, и она различается в разных источниках.
Юстин говорит, что Олимпиада просто одобрила роковую миссию Клеопатры в Сарды, а Диодор вообще не упоминает Олимпиаду. Карни, основываясь на тесном сотрудничестве матери и дочери во время правления Александра, предполагает, что они вместе придумали идею брака Клеопатры с Пердиккой, в то время как Хорнблауэр намекает на соперничество между Клеопатрой и Олимпиадой и на то, что после заключения Клеопатры Олимпиада перестала о ней заботиться, предоставив ее собственной судьбе, хотя это кажется крайне сомнительным.
Однако есть указания на то, что Клеопатра действовала более или менее без вмешательства матери. Имя Олимпиады вообще не упоминается в источниках в связи с ухаживаниями Клеопатры за Леоннатом, что может означать, что она действовала без ведома Олимпиады или вопреки ее желаниям. У Олимпиады могли быть двойственные чувства в вопросе престолонаследия и будущего семьи. При Александре IV не было отцовской фигуры для противостояния, а была только «варварская мать» в лице Роксаны, не имевшей власти и влияния при македонском дворе. Ему уже было два года, не гипотетический сын, еще не рожденный Клеопатрой, и никто мог сказать, родит ли Клеопатра сына вообще или переживет ли он младенчество. С другой стороны, Александр находился под контролем Пердикки и вне досягаемости Олимпиады, и многое должно было сложиться без помех, чтобы Олимпиада получила над ним опеку. Сын Клеопатры и Пердикки тоже был бы «чистокровным македонцем неоспоримого царского происхождения, а не наполовину бактрийцем», что вызвало возмущение пехоты в Вавилоне вплоть до мятежа. Но этот потенциальный сын тоже находился бы под контролем Пердикки (или любого другого отца) и вновь вне досягаемости Олимпиады, низводя ее до состояния всего лишь «бабки царицы–матери». Тем не менее, Олимпиада была в очень шатком положении, а Клеопатра — в затруднительном.
Клеопатра, кажется, имела хорошие отношения с братом (они обменивались многочисленными письмами во время анабасиса, и Александр присылал ей награбленные в Персии сокровища), но неясно, поддерживала ли она полностью идею того, что его сын однажды займет трон. Она также должна была знать о кровавой династической истории Аргеадов, ведь она пережила потрясения после смерти Филиппа II. Единственной настоящей гарантией ее личной безопасности и сохранения ее ветви династии было бы «быстрое обретение мужа вместе с македонской армией». На самом деле не было идеального кандидата в мужья для Клеопатры, она сама, несомненно, это признавала, поскольку Леоннат был чересчур амбициозен, а Пердикка имел склонность наживать слишком много врагов, но в 321 году Пердикка казался лучшим выбором. Но как только Пердикки не стало, Клеопатра оказалась в тупике.
После этого Антипатр и Антигон держали все козыри в своих руках и лишили легитимности фракцию Пердикки, оставив Клеопатру без потенциальных женихов, обладавших военной мощью, которая была нужна ей (и косвенно Олимпиаде). Тем не менее, Антигон держал ее под строгим надзором в Сардах, помня об авторитете (axiōma), который она могла передать потенциальному супругу. Возникает вопрос, почему Антигон сам не женился на ней (тот факт, что у него уже была жена, не является весомым аргументом против, учитывая широко распространенную среди диадохов практику многоженства), видя, что после 316 года стало очевидно его стремление ко власти над всей империей, или по крайней мере не заставил ее выйти замуж за своего сына Деметрия. [5] Возможно, это связано с тем, что Антигон был первым из диадохов, кто планировал основать личную династию, поскольку он был первым, кто провозгласил себя и своего сына басилевсами в 306 году. Как бы то ни было, когда Птолемей в 308 году попытался предложить Клеопатре брак, Антигон приказал казнить ее под предлогом попытки бегства.
В итоге Клеопатра не преуспела в своей миссии — будь то обеспечение будущего своей ветви династии или получение политической власти в собственных интересах. Как родная сестра Александра Великого и дочь Филиппа, она могла диктовать ход событий, мгновенно возвысив одного из диадохов до уровня протобасилевса, но после двух неудачных выборов кандидатов она оказалась под пятой у Антигона. [6] Клеопатра сыграла в игру и проиграла, но ее вариант традиционной игры в царские браки проходил на ее собственных условиях, а не на условиях мужского кириоса. Будучи полностью осведомленной о своей врожденной значимости, Клеопатра использовала традиционные средства заключения союзов нетрадиционным образом, и кажется вполне справедливым причислить ее к диадохам, несмотря на неудачу в достижении существенной политической власти. Неясно, насколько Олимпиада одобряла это или сомневалась ли в том, что ее явно амбициозная дочь будет делать, как только выйдет замуж и возможно станет матерью будущего наполовину аргеадского наследника. В конце концов, звучит несколько иронично, но Клеопатра пережила свою мать, сводную сестру и племянницу.

Амбиции Киннаны

Киннана претворила свои планы в жизнь еще до того, как конфликт между диадохами обострился. В отличие от своей единокровной сестры Клеопатры, которая почти мгновенно появилась в умах диадохов как потенциальный путь к политической власти и легитимности через брак, Киннана, кажется, не получала никаких брачных предложений. Можно было предположить, что она, как дочь Филиппа II, обеспечила бы хотя бы некоторую легитимность любому из потенциальных царей, и действительно могла рассматриваться как менее откровенно агрессивная попытка сделаться царем, чем брак с родной сестрой Александра Клеопатрой, что столь неумело сделал Пердикка.
Она была старшей из детей Филиппа; вероятно, ей было где–то за тридцать в 323 году, родилась она примерно в 358 году. Если тот же принцип axiōma применим к Киннане, что и к Клеопатре, нет причин, по которым диадохи не смотрели бы на нее как на потенциальную кандидатку для брака, если она все еще была детородного возраста. Но поскольку скудные источники не упоминают никаких ухаживаний со стороны диадохов, можно предположить, что она должна была быть на самом излете своих фертильных лет, причиной не может быть простое невнимание или забывчивость со стороны потенциальных преемников. Однако к Клеопатре в 308 году, когда ей было уже за сорок, обращался с брачным предложением Птолемей, что означает, она все еще была достаточно престижной фигурой, чтобы передать легитимность мужу. Это, несомненно, было связано с ее прямыми кровными узами с Александром Великим, тогда как Киннана была «только дочерью Филиппа от изначально иллирийской принцессы». Высказывались предположения, что между Киннаной и основной линией аргеадской семьи было мало любви после того, как Александр убил ее мужа Аминту после своего восшествия на престол в 336 году. После окончания Ламийской войны и вскоре после того, как Клеопатра отправилась в Сарды, Киннана собрала армию и также направилась в Сарды со своей дочерью–подростком Адеей.
Антипатр, окрыленный победой над греками в Ламийской войне, ослабил бдительность и позволил Клеопатре ускользнуть и отправиться в Малую Азию. Когда Киннана и Адея попытались сделать то же самое, он собрал войска, чтобы помешать им пересечь реку Стримон недалеко от Амфиполя в Восточной Македонии, но Киннана и ее армия силой пробились через реку (Arrian Events 1.22; Polyaen 8.60).
План Киннаны состоял в том, чтобы выдать свою дочь Адею замуж за Филиппа Арридея. Несомненно, она узнала о том, что армия вынудила военачальников назначить Арридея соправителем Александра IV, и планировала воспользоваться этим. Адея была полноценной аргеадкой по матери, дочери Филиппа, и по отцу Аминте, сыну брата Филиппа. Кроме того, Киннана лично дала своей дочери военное воспитание, такое же, какое получила сама от своей матери (Polyaen 8.60; Athen. 13.560F). Эти два фактора в теории должны были сделать ее в глазах македонского войска идеальной царицей — чистокровной аргеадской царицей, обученной воинскому делу. Тот факт, что она смогла быстро завербовать достаточно войск, чтобы силой пробиться из Македонии, говорит о лояльности македонцев к своей царской семье, независимо от того, была ли это «армия» или просто внушительный эскорт.
Однако на данном этапе в раздираемой фракциями македонской политической элите дерзкий план Киннаны угрожал практически всем. Он угрожал Пердикке, который потерял бы контроль над Филиппом Арридеем, если бы Адея, Киннана или они обе вместе стали дергать за ниточки, используя умственно отсталого Арридея как марионетку. Он угрожал Клеопатре и Олимпиаде, потому что сын Адеи и Арридея автоматически продвинулся бы вперед в линии наследования, опередив любого ребенка Клеопатры. [7] Он также угрожал контролю Антипатра над Македонией и Грецией, так как тот уже сделал Киннану своим врагом, пытаясь остановить ее, и всего через год Адея и Антипатр окажутся по разные стороны баррикад. У Киннаны не было поддержки ни от одного из военачальников, поэтому она намеревалась действовать, как Александр и разрубить этот гордиев узел политических фракций.
Киннана, должно быть, знала об опасностях такого пути и, несмотря на то, что обманула Антипатра и Клеопатру, поплатилась за это жизнью. Когда она, Адея и их войска достигли Сард, их встретило значительное войско из царской армии под командованием брата Пердикки, Алкеты. Алкета приказал ей повернуть назад, действуя по указаниям регента, своего брата, но когда Киннана отказалась, Алкета приказал убить ее на глазах у двух армий. [8]
Солдаты обеих армий, потрясенные видом смерти Киннаны, взбунтовались и потребовали позволить Адее выйти замуж за Филиппа Арридея, как хотела Киннана. Пердикка, снова оказавшийся под ударом разгневанной и неуправляемой македонской армии, уступил, и свадьба состоялась в Сардах в 321 году (Arrian Events 1.23-4).
Полиэн, возможно, слишком драматизирует в своем кратком рассказе о действиях Киннаны, возможно, с целью представить ее в образе экзотической воительницы–принцессы, а не настоящей эллинистической женщины. Тем не менее, нет сомнений, что Киннана была умелым политиком и понимала, что в династической борьбе она и ее дочь являются чужаками, но тем не менее ей удалось достаточно сильно надавить на диадохов, чтобы посадить свою дочь на трон в качестве царицы. Однако это стоило Киннане жизни, но это была стратегия династического выживания, и она, должно быть, была осведомлена о реальной опасности своей миссии в Малую Азию. Это не значит, что она ожидала смерти, вероятно, она рассчитывала сохранить роль, подобную той, что пыталась играть Олимпиада — быть главным советником царицы и следить за тем, чтобы все шло по плану. Она не учла отсутствия связи Алкеты и Пердикки с рядовыми солдатами царской армии. Возможно, даже больше, чем ее сестра Клеопатра, Киннана держала ухо востро и понимала, что наиболее эффективный путь к власти — прямой: военная поддержка и сила без посредников вроде Пердикки или Леонната, и знала, что македонские солдаты останутся лояльны аргеадской семье. Этот выбор стратегии был совершенно нетрадиционным для женщины в греко–македонском мире, но он сработал, и Адея, ставшая Эвридикой после замужества с Арридеем, многому научилась на примере матери и будет снова и снова использовать ту же стратегию в своей яркой, но короткой карьере царицы.

Адея или Эвридика?

Адея оказалась вовлечена в большую политическую игру после того, как драматический план ее матери завершился ее убийством. Адея лишилась своего наставника и оказалась окруженной военачальниками, которые, если не были откровенно враждебны, то, по крайней мере, не желали ей помогать. Юная царица сменила имя на Эвридику либо во время, либо сразу после свадьбы, взяв имя своей прабабки Эвридики I, матери Филиппа II (Arrian Events 1.23).
Ситуация Адеи–Эвридики была уникальной. Большинство политически активных цариц в патриархальных обществах в истории действовали в роли регентов от имени царей–малолеток, которым предстояло однажды вырасти и принять бразды правления на себя. Но Адея–Эвридика осуществляла политическую власть через царя, который навсегда останется умственно несовершеннолетним; Филипп Арридей, вероятно, родился с умственной и физической отсталостью, часто эвфемистически или ошибочно называемой учеными эпилепсией. [9] Это позволило Адее–Эвридике использовать Арридея как рупор, манипулируя им, как ребенком–царем, и в полной мере использовать свое положение царской супруги. Это дало ей платформу, с которой она могла обращаться к армии и военачальникам как к подчиненным, а не просто как юная девушка. Ее план, должно быть, был продолжением первоначального плана Киннаны — продолжить линию Пердикки (брата Филиппа II, а не диадоха) аргеадской династии, от которой происходил ее отец Аминта, и окончательно уничтожить александровскую линию. Если бы ей и Филиппу Арридею удалось произвести на свет наследника–мальчика, он был бы примерно одного возраста с Александром IV и чистокровным македонцем, законным претендентом на престол.
Проблема заключалась в том, что, если бы Арридей даже смог зачать детей, Адея, безусловно, никогда не рожала, и ни один из источников не утверждает, что она когда–либо беременела в период с 321 по 317 год. Это, несомненно, повлияло на ее процесс принятия решений в 318 и 317 годах. Вся ее позиция зависела от рождения наследника. Ее двойное аргеадское кровное родство и молодой возраст (в 321 году ей было возможно, даже пятнадцать лет) делали ее очень выгодной мишенью для брака для любого из преемников, который лелеял амбиции править Македонией. Ее поздний союз с Кассандром мог закончиться устранением Арридея и принуждением Адеи выйти замуж за Кассандра, как и в случае с Фессалоникой, если бы Адея пережила столкновение с Олимпиадой. [10]
Смена имени с Адеи на Эвридику, несомненно, была попыткой вызвать в коллективной памяти македонцев образ грозной матери Филиппа. В течение довольно долгого времени господствовала теория о том, что Эвридика была династическим именем и прототитулом, а не более поздней эллинистической царицей, но эта теория была если не опровергнута, то, по крайней мере, значительно оспорена. Хеккель предположил, что «Эвридика была прототитулом», который обозначал главную жену среди полигамных македонских царей, теория, которая зародилась у Макарди в 1932 году, но с тех пор вышла из употребления. [11]
Смена имени Адеи была способом создать идентичность в сознании македонского солдата, ее главного источника поддержки. Как периферийному и даже экзотическому члену аргеадской семьи, ей нужен был способ продвигать свою персону и политический имидж. Не существовало лучшей альтернативы, чем имя почитаемой Эвридики I, популяризируя идею энергичной царицы, действующей от имени своей семьи. Неясно, была ли это ее собственная идея или идея Киннаны, но источники говорят, что ее стали называть Эвридикой только после ее замужества (Arrian Events 1.23).

Олимпиада, религия, axiōma и timē

Как и об Адее, сохранилось достаточно источников, чтобы составить представление об Олимпиаде. Видимо, центральным в ее идентичности была ее мифологическая родословная и религиозные убеждения. Если верить Феопомпу, Олимпиада ревностно верила, что ее предками являются Ахиллес и Гелен Троянский, знаменитые герои греческой мифологии (Theopomp. FGrH 155 F 355). Молосско–эпирская царская семья, Эакиды, гордились своим славным родословием, которое, как они утверждали, можно было проследить до Трои и царя Приама. Несомненно, Олимпиада была источником увлечения Александра Ахиллесом и героями Илиады. [12] В течение своей жизни Олимпиада, вероятно, имела или взяла четыре разных имени ее имя при рождении было Поликсена; так звали младшую дочь царя Приама и позднее возлюбленную Ахиллеса. Ее вторым именем было Миртала («мирт»), которое, вероятно, было связано с ее интересом к дионисийским религиозным обрядам. Ее имена менялись, предположительно ею самой, за исключением «Олимпиады», чтобы соответствовать разным этапам ее жизни. Ее последним именем, которое она либо взяла как эпитет, либо заменила им Олимпиаду, было Стратоника, «военная победа», после ее победы над Адеей–Эвридикой при Эвии в 317 году (Plut. Moralia 401a-b; Just. 9.7.13). Эта практика смены имен ясно показывает, что Олимпиада вполне осознавала, как она представляла себя публично, демонстрируя также многогранный аспект личной идентичности.
Олимпиаде также приписывают изменение практики македонских дионисийских культов, [13] за что она подверглась критике Плутарха, якобы исказив умы молодых македонских девушек. Она, видимо, создала или покровительствовала женскому дионисийскому празднику и обеспечивала прирученных змей для использования в церемониях и обрядах, а согласно Плутарху, она якобы «стремилась к этим [интенсивным и суеверным религиозным служениям/жертвоприношениям] вдохновениям и совершала эти исступления скорее варварским образом» (Plut. Alex. 2.5). Тем не менее, религия и мистицизм были лично важны для Олимпиады. Ее предполагаемое увлечение змеями и введение змей в культовые обряды достоверно, змеи были распространенной темой в эпирском религиозном имидже и практике; не было бы удивительным, если бы Олимпиада принесла эту практику с собой в Македонию после того, как стала женой Филиппа.
Фантастическая история о божественном незаконнорожденном происхождении Александра — еще один пример отношения Олимпиады к мистицизму. Хотя ее пересказывают Плутарх и Юстин, оба из которых, похоже, ненавидели Олимпиаду и не преминули бы опорочить ее, эта история вполне может исходить от самой Олимпиады. В первом пересказе истории говорится, что Олимпиада забеременела после сна, в котором ее чрево было поражено молнией (символизирующей Зевса), а во втором варианте рассказывается, что Филипп отстранился от нее сексуально после того, как обнаружил, что она «делила ложе (не в переносном, а в буквальном смысле) со змеей» (позднее символизирующей египетского бога Аммона) (Plut. Alex. 2.2, 2.4; Just. 11.11.3). Этот второй вариант, очевидно, циркулировал после завоевания Александром Египта, но он основан на первом варианте, и присутствие змеи здесь не случайно.
Александр знаменито изображал себя в поздний период своего правления как божественного незаконнорожденного в том же духе, что и его герои Геракл и Ахиллес. Олимпиада вполне могла быть источником этого убеждения, ее собственная глубокая одержимость своими героическими предками хорошо засвидетельствована и, несомненно, повлияла на ее сына. [14] Принимая это во внимание, Олимпиада предстает женщиной с четкой исторической идентичностью. Она была дочерью царя, ее предками были знаменитые герои и цари из греческой мифологии, и она умела присваивать и экспортировать идеи и образы. Однако она осознавала опасности политики, ловко лавируя при дворе Филиппа. Независимо от того, была ли она источником истории о том, что Зевс был «настоящим отцом» Александра, она, очевидно, представляла себе угрозу для своего сына и себя самой в связи с этим подразумеваемым незаконнорожденным происхождением; когда ее об этом спрашивали, она якобы остроумно ответила: «Неужели Александр никогда не перестанет клеветать на меня перед Герой!» (Plut. Alex. 3.2). Ее последующие действия после смерти сына показывают ее умение играть в политическую игру. Сначала она избегала прямого внимания, оставаясь вдали от центра событий и выбрав местом жительства Молоссию, в то время как ее соперники Антипатр, а позже Адея–Эвридика держали двор в Пелле. Олимпиада также была достаточно дальновидна, чтобы ясно определить, что их с Клеопатрой долгосрочный успех зависел от благополучия юного Александра IV. Ее связь с религиозными практиками Македонии также могла помочь ей в ее стремлении к власти. Карни предполагает, что выбор Олимпиадой одежды в битве при Эвии (якобы она возглавляла армию, одетая как вакханка под звуки тимпана) была попыткой сыграть на хорошо известной преданности македонцев Дионису. [15] Очевидно, она знала, как играть на чувствах рядовых македонцев даже в большей степени, чем Адея и Киннана.
Олимпиада провела по меньшей мере год, прежде чем приняла опекунство (эпимелея, простасия) над Александром IV, когда оно было ей предложено Полиперхоном в 318 году. Почему она так долго раздумывала? Она ясно понимала, что принять его означало бы напрямую вовлечь себя в жестокую политическую игру, которую вели преемники Александра.
Полиперхон и Кассандр к тому времени уже воевали друг с другом из–за наместничества в Македонии и Греции, а в Азии Антигон и Эвмен затеяли конфликт по всей Анатолии и Месопотамии. Однако Олимпиада, возможно, распознала некоторые политические тенденции в Македонии. Рядовому македонцу последние четыре года принесли лишь предательства среди руководства страны, гражданскую войну и нестабильность. Для македонцев в Македонии генералы Александра были неизвестными людьми, пробывшими последние пятнадцать лет за границей; единственной стабилизирующей фигурой оставался Антипатр, который умер в 320 году. Даже Александр стал наполовину легендарной фигурой, отправившись в поход в 334 году в возрасте двадцати двух лет и так и не вернувшись; то же самое относилось и ко всему поколению македонских мужчин, которых он взял с собой. Олимпиада представляла бы преемственность, напоминание о старом аргеадском порядке и славных днях Филиппа II. Диодор отмечает, что она вернулась в Македонию с восстановленными «состоянием» и «почетом» (18.65.1), а македонские войска армии Адеи–Эвридики при Эвии вспомнили axiōma Олимпиады как дочери, сестры и матери царей и перешли на ее сторону (Diod. 19.11.2; Just. 14.5.8-10).
Знала ли Олимпиада, что македонская армия на родине так отреагирует на ее возвращение? Ряд факторов указывает на обратное. Во–первых, Олимпиада вернулась во главе иностранной армии, войск, предоставленных ее племянником, царем Эакидом Молосским. Несмотря на относительно тесные связи между Македонией и Молоссией, последняя все же считалось иностранным царством, а если греки считали македонцев культурно отсталыми, то и македонцы так же относились к молоссам. [16] Это было бы легко расценить как чужеземное вторжение, если бы не присутствие Олимпиады. Во–вторых, Полиперхон, официальный регент и союзник Олимпиады, был непопулярной фигурой и сделал себя еще более непопулярным, проведя неудачную кампанию против Кассандра, которого многие македонцы, должно быть, считали более подходящим наместником как сына высокоуважаемого Антипатра.[17] В-третьих, следовало учитывать Адею–Эвридику. В нескольких случаях она демонстрировала, что может завоевать лояльность и уважение македонских солдат, ее тщательно культивируемый образ воительницы–царицы логично должен был расположить к ней войска.
В конце концов, все это имело мало значения, так как axiōma Олимпиады и память о Филиппе превзошли все остальные соображения для македонской армии на родине, по крайней мере, в тот момент. Олимпиада быстро испортила отношения с македонцами, но мало сомнений в том, какой возвышенной фигурой она была в их коллективном сознании. Ее влияние при дворе и религиозное лидерство во времена правления Филиппа, а также статус матери Александра в сочетании с ее славной семейной историей перевесили тот факт, что она была женщиной, и македонцы пренебрегли традиционным гендерным барьером в политике в пользу знакомого лица, которое они знали и чтили со времен Филиппа.

Итог о мотивации и действиях

Обсуждение выше подробно описывает стратегии, использованные четырьмя важнейшими женщинами клана Аргеадов в данном периоде. Фессалоника, сводная сестра Киннаны и Клеопатры, не рассматривается, так как она начала политически действовать только к концу своей жизни. Адея и Киннана предпочли прямой подход, а Клеопатра — традиционный, но использовала его необычно (политический брак). Олимпиада объединила оба подхода и успешно использовала религиозные идеи и символику Диониса. Личное выживание была их главной заботой. Выживание зависело от поддержки со стороны военных лидеров или союзов. Личность и статус играли важную роль в их стремлении к власти. Однако их значение угасло, когда Антигон и Кассандр начали игнорировать «правила старого порядка» и увидели их как препятствие. Царский статус не гарантировал их безопасность. Единственным решением было приобретение достаточной власти.

---

[1] Diod. 20.37.4: διὰ τὴν ἐπιφάνειαν οὖν τοῦ γένους οἱ περὶ Κάσσανδρον καὶ Λυσίμαχον, ἔτι δὲ Ἀντίγονον καὶ Πτολεμαῖον καὶ καθόλου πάντες οἱ μετὰ τὴν Ἀλεξάνδρου τελευτὴν ἀξιολογώτατοι τῶν ἡγεμόνων ταύτην ἐμνήστευον: ἕκαστος γὰρ τούτῳ τῷ γάμῳ συνακολουθήσειν Μακεδόνας ἐλπίζων ἀντείχετο τῆς βασιλικῆς οἰκίας, ὡς τὴν τῶν ὅλων ἀρχὴν περιστήσων εἰς ἑαυτόν. Из–за отличия ее происхождения Кассандр и Лисимах, а также Антигон и Птолемей и фактически все лидеры, которые после смерти Александра были наиболее важными лицами, добивались ее руки; ибо каждый из них, надеясь, что македоняне последуют примеру этого брака, искал союза с царской династией, чтобы таким образом получить для себя верховенство над всем царством.
[2] Plut. Alex. 68.3-4. Очевидно, это не было тайным захватом власти Клеопатрой у Антипатра, поскольку Плутарх приводит анекдот, в котором Александр, как предполагается, заметил, что Олимпиаде было бы легче управлять Молоссией, чем Клеопатре Македонией.
[3] Диодор (18.23.2-3) говорит, что у Пердикки с самого начала не было намерений претендовать на всю империю Александра, скорее, он начал стремиться к царствованию, как только получил контроль над царской армией и совместными царями. Многие из его решений кажутся слишком недальновидными для того, чтобы с самого начала стать царем.
[4] Arrian Events 1.40; Фотий в своем кратком изложении «Событий» Арриана комментирует, что Антипатр и Клеопатра расстались мирно. Карни возражает: заявление [Фотия] мало что значит, если только Арриан не истолковал как мирное расставание неспособность Антипатра убить Клеопатру.
[5] Деметрий был женат на всеми уважаемой Филе, дочери Антипатра, что, по общему мнению, было политическим браком, который со временем обрел семейную теплоту, но Деметрий вскоре прославился своими многочисленными женами, хотя он сохранял Филу в качестве своей «главной жены» на протяжении всего их брака. Сорокалетняя Клеопатра в качестве «трофейной жены» значительно повысила бы его личный престиж и не нарушила бы равновесия в его постоянно растущей семье.
[6] Трудно установить, какое кровное родство обеспечивало ей наибольший престиж в глазах Преемников. Олимпиаду называют обладательницей высшей axiōma, поскольку она была матерью, сестрой и женой царей (Александра Македонского, Александра Молосского и Филиппа II соответственно).
[7] Как упоминалось выше, у Аргеадов формально не было наследования по первородству, но в силу необходимости предпочтение старшего сына в качестве наследника стало обычной практикой. Похоже, здесь также присутствовал элемент меритократии, поскольку Александр, по–видимому, был официально провозглашен наследником Филиппа II после его подвигов в битве при Херонее в 338 году и строительства памятника Филиппион, на котором были установлены статуи Филиппа, его матери, Олимпиады и Александра.
[8] Polyaen 8.60: […] Алкета выступил вперед с мощными силами, чтобы дать ей бой. Македонцы сначала остановились при виде дочери Филиппа и сестры Александра; но после того, как она упрекнула Алкету в неблагодарности, не испугавшись численности его войск и его грозных приготовлений к битве, она храбро вышла навстречу, чтобы сразиться с ним. Она предпочла славную смерть вместо того, чтобы лишившись своих владений, вести частную жизнь, недостойную дочери Филиппа.
[9] У Арридея, вероятно, была эпилепсия в дополнение к более серьезному расстройству, скорее всего, к умственной отсталости, которая не проявляла себя слишком явно до его юности. Преемники считали его ребенком, и Пердикка был назначен эпимелетом, «опекуном, попечителем» обоих царей, что подразумевает, что Арридей был «не способен принимать решения самостоятельно». Наконец, есть рассказ Юстина о том, как Птолемей сказал офицерам в Вавилоне, что Арридей не подходил в качестве царя «из–за чрезвычайной хвори, которой он был поражен, так что, хотя он и носил имя царя, властью будет обладать другой» (13.2.11).
[10] Орозий (3.23.29-30) рассказывает о том, как Кассандр объединился с Адеей только из вожделения к ней, что весьма сомнительно. Даже не принимая во внимание другие недостатки Орозия и его текстов, следует отметить, что это кажется совершенно неправдоподобным. Кассандр был одним из самых осторожных и изворотливых диадохов, он не позволил бы своему шансу на господство над Македонией диктоваться сексуальным желанием, равно как и Адея не позволила бы сформировать этот союз на такой основе; она все потеряла бы и мало что приобрела бы в таком договоре.
[11] Например, упомянутое ранее назначение Клеопатры–Эвридики «главной женой путем получения нового имени Эвридика во время ее замужества с Филиппом» не является окончательным доказательством, когда все остальные источники, кроме Арриана, называют ее просто Клеопатрой. «Эвридика», вероятно, была аристократическим именем с давними связями с греческой культурой и мифологией, но не была «тронным именем».
[12] Еврипид (Андромаха, 1239-49) возводит родословную Эакидов к пленнице Андромахе, жене Гектора Троянского, и Неоптолему/Пирру, сыну Ахиллеса. Не случайно, что столь многих эпирских царей звали Пирр и Неоптолем.
[13] Дионис был одним из наиболее почитаемых богов в македонском обществе; цари лично покровительствовали ряду храмов и празднеств в честь Диониса, по крайней мере с V века.
[14] Эратосфен, цитируемый Плутархом, говорит, что Олимпиада рассказала Александру о его божественном происхождении, прежде чем он отправился в Азию, но сам Плутарх следом в том же самом отрывке утверждает, что «другие утверждают, что Олимпиада отвергла эту идею».
[15] Athen. 13.560F; «Армия, конечно, перешла на сторону Олимпиады по ряду причин, но ее дионисийский образ, независимо от того, был ли прав Дурис, изображая ее играющей эту роль на поле битвы, вероятно, помог склонить воинов на свою сторону из–за популярности этого культа […]» (Карни).
[16] Не нужно далеко ходить, достаточно посмотреть на комментарии Аттала о том, что Филипп теперь может зачать «македонских сыновей», подразумевая, что Александр не был настоящим македонцем, имея молосскую мать (Плут. Алекс 9.4-5; Юстин 9.7.4-7). Также ср. отношение македонских войск к командиру Неоптолему, молоссу, в армии Эвмена (Plut. Eumen. 6.3-5).
[17] Диодор утверждает, что Кассандру казалось, что Полиперхон популярнее его, но он сравнительно легко нашел союзников и войска для своего восстания в 318 году(Диод. 18.54.1-4)