Во время похода в Грецию Ксеркс осмотрел свои войска в Абидосе, на берегу Геллеспонта. Возбужденный зрелищем огромных вооружений, царь внезапно разрыдался. Своему дяде Артабану, озадаченному переменой его настроения, Ксеркс с горечью заметил, что человеческая жизнь коротка и не позволяет наслаждаться успехом. Когда Артабан воспользовался случаем, чтобы высказать предостережения по поводу самой экспедиции, царь настаивал на принципиальной правильности своего замысла, акцентировал необходимость идти на просчитанный риск и уверенно предсказывал победу персов. Его дядя, однако, выразил опасение, что кампания закончится неудачей (Hdt. 7.44-52).
Вероятно, именно с учетом этой сцены Полибий (38.21.1) описал знаменитую встречу между собой и Сципионом Эмилианом, которая произошла во время разрушения Карфагена Сципионом в 146 году до н. э. [1] Хотя в сохранившемся тексте «Историй» рассказывается только часть этого эпизода, всю историю можно прочитать у Аппиана (Pun. 628-30), который рассказывает, что Сципион плакал, глядя на разрушение Карфагена, размышляя о том, что все города, нации и империи должны пережить перемену судьбы, и что он произнес слова Гектора из Илиады (6.448-9): «Настанет день, когда падет священная Троя, Приам тоже, и народ Приама, обладателя доброго ясеневого копья» (essetai êmar hot' an pot' olôlêi Ilios hirê kai Priamos kai laos eümmeliô Priamoio). Когда Полибий спросил, что он имел в виду под этими словами, Сципион объяснил, что с ужасом предвидел, что однажды кто–то другой может отдать такой же приказ в отношении Рима.[2]
Так Ксеркс, удрученный в сезон процветания лишь банальными размышлениями о быстротечности человеческой жизни, нуждался в том, чтобы его дядя предупредил о более серьезных опасностях. Но и сам Сципион, находясь на вершине успеха, предвидел окончательный крах Римской империи. Его разумный мониторинг изменчивости Фортуны, по мнению Полибия, отличал римского полководца как великого и совершенного человека, заслуживающего вечной памяти (38.21.2-3; ср. 6.2.5-6). Факт, что Полибий описал размышления Сципиона в драматический исторический момент ближе к концу «Историй», указывает на то, какое значение он придавал этой теме. Действительно, он подчеркивал подобное размышление в 29‑й книге, которой он первоначально думал окончить «Истории». В конце своего рассказа о Третьей Македонской войне Полибий (29.21) вспоминает слова философа–перипатетика Деметрия Фалерского, который в своем трактате «О Фортуне» заметил, как удивительны были падение Персидской империи и подъем македонского правления при его собственной жизни, во время правления Александра, но заявил, что Фортуна даровала богатство Персии македонцам только до тех пор, пока не решит поступить с ними иначе. Полибий говорит, что это предсказание исполнилось во времена Персея, хотя оно было сделано почти за сто пятьдесят лет до этого Деметрием, чьи слова казались скорее божественными, чем человеческими, и поэтому заслуживали упоминания. И здесь факт, что Полибий описал предсказание Деметрия в драматический исторический момент, близкий к первоначальному концу его работы, подчеркивает важность переменчивости Фортуны в мышлении историка. В сезон процветания и Деметрий, и Сципион размышляли о конечном падении великой империи. Их размышления свидетельствуют о том, что преходящий характер имперской власти является ведущим мотивом в работе Полибия. Таким образом, «Истории» завершаются предположением, что римское господство исчезнет так же, как исчезли империи Персии и Македонии.[3]

Окончательное крушение Римской империи

Полибий считал, что могущество Рима было основано на его политии (1.1.5; 3.2.6; 3.118.9; 6.2.3; 6.2.8-10; 6.18; 6.50-1; 8.2.3; 39.8.7). И наоборот, он утверждал, что Римская империя в конце концов падет, когда эта самая полития разрушится в результате коррупции. Полития каждого государства (объяснял он) развивается в естественной прогрессии через ограниченное число стандартных форм. По мере того как каждая конституционная форма разрушается, ее сменяет следующая форма в серии, а когда каждая серия завершается, те же самые формы повторяются в новой серии, до бесконечности (Polyb. 6.3-9). Этот процесс, однако, может быть задержан на длительное время с помощью смешанной политии, которая сочетает в себе хорошие черты и отличительные характеристики лучших форм, а сама смешанная полития является лучшей системой правления (6.10; ср. 6.3.7; 6.18.1). Римляне приняли смешанную политию (6.11-18), которая достигла своего наивысшего развития во время Ганнибаловой войны (6.9.12; 6.11.1-2; 6.51.5; 6.57.10). Тем не менее, поскольку даже такой тип правления в конце концов приходит в упадок, римская полития сама однажды изменится к худшему (6.9.10-14; 6.51.4-5; 6.57.1-4). Более того, поскольку именно смешанная полития поддерживала внутреннее единство, позволявшее римлянам преодолевать внешние угрозы (6.18.1-4), распад этой структуры в конечном итоге приведет к гибели империи.
Полибий дает четкие указания на то, как будет разрушаться римская полития. В 6.51 он объясняет, что во время Второй Пунической войны смешанные политии Рима и Карфагена достигли разных стадий своего развития. Карфагенская, находящаяся в процессе упадка, была низшей; римская, находящаяся в расцвете, была высшей. Следовательно, если среди карфагенян народ (ho dêmos, hoi polloi, представляющий демократический элемент) уже преобладал (êdê), то среди римлян сенат (hê synklêtos, hoi aristoi, представляющий аристократический элемент) сохранял наибольшее влияние (akmên). В результате римляне принимали более правильные решения и поэтому одержали верх в войне. Таким образом, согласно Полибию, возвышение народных масс знаменует собой упадок смешанной политии. Поскольку (как он указывает в этом отрывке) все государства проходят через естественный цикл роста, расцвета и упадка, он ожидал, что римская полития однажды достигнет стадии упадка, когда в государственных делах будет преобладать народ.
В 6.57.5-9 Полибий предсказывает, что произойдет в конце концов с римской политией. Его ссылка на государство, достигшее неприступного господства и власти (eis hyperokhên kai dynasteian adêriton), ясно указывает на то, что он говорит о Риме, как показывает сравнение с несколькими другими отрывками. Так, в 1.2.7 Полибий говорит, что римляне, подчинив себе почти весь обитаемый мир, оставили после себя превосходство собственной власти ([hyper]okhên … [tês hautôn] dynast[eias]), неодолимой ([anyposta]ton) для современников. В 3.4.2-3 он заявляет, что с падением монархии Антигонидов рост римской власти (dynasteias) завершился, и все признали, что отныне должны исполняться римские приказы. В 31.25.6 он заявляет, что после этого времени молодые римляне считали власть (exousian) своей страны неприступной (adêriton). Еще одним признаком того, что 6.57.5-9 относится к Риму, является факт, что оставшиеся фрагменты из Excerpta Antiqua в конце шестой книги (57.10-58.13) содержат заключительные замечания историка о Риме.
Как именно рухнет смешанная полития Рима? В результате долгого процветания уровень жизни (объясняет он) становится более роскошным, а люди более спорят, чем положено, за политические должности. Любовь к власти (филархия) и позор, который влечет за собой безвестность, а также претенциозность и экстравагантность жизни людей приводят к переменам к худшему. Однако именно народ (ho dêmos) несет формальную ответственность за эти перемены. Когда они думают, что их обижают одни политические лидеры, движимые любостяжанием, и когда им льстят и превозносят другие, движимые властолюбием (philarkhia), народ больше не желает подчиняться своим политическим лидерам или осуществлять равенство власти с ними, но хочет получить всю (или большую) власть сам. Когда это происходит, полития меняет свое название на самое прекрасное из всех, а именно свободы и демократии, но меняет свою природу на самое худшее из всего, а именно на власть толпы (охлократию). Таким образом, Полибий утверждает, что когда политическая элита при смешанной политии становится чрезмерно жадной и амбициозной, она обманывает народ и развращает его лестью. Народ, в свою очередь, принимает революционный курс, вдохновленный собственным чувством обиды и раздутыми амбициями.
Упадок смешанной политии в некоторой степени напоминает упадок демократии, и в обоих случаях результатом является самовластие. Через несколько поколений после установления демократии богатые люди особенно хотят иметь больше власти, чем многие. Когда они становятся жертвами жажды власти (philarkhein), но не могут достичь своей цели благодаря заслугам, они разоряют свои поместья, всячески опутывая и развращая толпу. Таким образом, из–за своей глупой жажды престижа (доксофагия) они делают многих голодными до подарков и приучают их получать. Когда народ привык пожирать чужое имущество и жить за счет своих соседей, они выбирают смелого лидера, из–за своей бедности лишенного возможности занимать политические должности. Теперь они вводят правило насилия (kheirokratia) и прибегают к резне, изгнанию и перераспределению земли. Таким образом, демократия упраздняется и превращается в правление силы (bia) и насилия (kheirokratia) (6.9.59). Из насилия (hybris) и беззакония (paranomia) демократии возникает власть толпы (okhlokratia) (6.4.10; ср. 6.4.6). В случае с демократией Полибий приписывает упадок политии амбициям политической элиты, которая развращает народ материальными благами и подстрекает его к улучшению своего положения путем революции.
Между двумя ситуациями, описанными в 6.57.5-9 и в 6.9.5-9 вместе с 6.4.10, есть существенные различия. В первом случае политической элитой движет жадность, а также амбиции; она обманывает и развращает народ; коррупция принимает форму лести; а народ в первую очередь интересует власть. Во втором случае политической элитой движут амбиции; она развращает народ; коррупция принимает форму материальной выгоды; а народ в первую очередь заинтересован в материальной выгоде. Но в обеих ситуациях политическая элита из–за своих амбиций развращает население, которое переходит к революции и устанавливает самодержавие. Поскольку и смешанная полития, и демократия вырождаются в самодержавие по схожим причинам, представляется правомерным предположить, что процесс деградации в обоих случаях не следует слишком резко различать. Во всяком случае, Полибий обнаружил в римском обществе своего времени определенные признаки морального разложения, соответствующие тем, которые он приписывал и смешанной политии, и демократии в их упадочной фазе. Это, в свою очередь, указывает на то, что, по его мнению, римляне сделали первые шаги к самодержавию.
Прежде всего, Полибий отмечает, что во время Первой Пунической войны Рим был еще не испорчен в моральном и материальном отношении (1.13.12). Но римское общество стало процветающим после падения Македонского царства, когда богатства этой страны достались победителям. В результате в частной и общественной жизни было много демонстрации богатства. Кроме того, молодые римляне теперь считали свою вселенскую империю неприступной. По этим причинам большинство молодых людей из высшего класса (но не Сципион Эмилиан) предавались сумасбродным удовольствиям. Катон Старший заявил, что это свидетельствует о деградации государства (Polyb. 31.25.2-8).
Полибий, кроме того, наблюдал коррупцию и алчность среди римлян из высшего класса. Продолжив писать после 167 года до н. э., он заявляет, что среди римлян нет ничего более постыдного, чем брать взятки и получать выгоду из неподобающих источников (6.56.1-4). Более того, римские магистраты и посланники скрупулезно честны в распоряжении крупными суммами денег, поэтому среди римлян редко можно встретить человека, присваивающего государственные средства (6.56.14-15). Конечно, такая честность преобладала и в более ранние времена. Так, когда Фламинин совещался с Филиппом V после битвы при Киноскефалах (197 год до н. э.), этолийцы (по словам Полибия) ошибочно решили, что римский полководец обходится с царем вежливо, потому что тот принял взятку. Более того, историк утверждает, что до череды заморских войн, которые вели римляне, пока они сохраняли свои нравы (здесь он, вероятно, имеет в виду кампании против Филиппа V, Антиоха III и Персея в годы после Ганнибаловой войны), ни один римлянин не стал бы поступать подобным образом. Но применительно к своему времени (en de tois nun kairois), вероятно, к годам после 146 года, когда он писал книгу 18, он может только сказать, что по отдельности (kat' idian) многие люди (pleionôn andrôn) способны сохранить свою честность. В качестве примера честных людей он приводит Луция Эмилия Павла, победившего Персея, и Сципиона Эмилиана, захватившего Карфаген. Ни один из этих людей не взял себе ничего из сокровищ, захваченных у побежденных врагов (Polyb. 18.34-5; ср. 31.22; 31.25.9-10).[4]
Несколько отрывков иллюстрируют мнение Полибия о тотальной алчности римской верхушки. Сципион Эмилиан (утверждает историк) отличился своим великодушием и честностью в отношении денег. Например, он щедро одарил свою родную мать внушительными вещами из наследства, полученного от матери своего приемного отца (вдовы Сципиона Африканского). Полибий добавляет, что поведение Сципиона вызывало удивление, потому что никто в Риме добровольно не отдавал никому свое имущество. Кроме того, Сципион выплатил оставшуюся половину приданого двум сестрам своего приемного отца, перечислив всю сумму сразу, хотя по закону на совершение сделки отводилось три года. Полибий замечает, что мужья обеих женщин удивлялись, потому что ни один римлянин не расстался бы с какой–либо суммой денег раньше срока, настолько крайними были всеобщая требовательность к балансу и желание извлечь выгоду из каждого момента времени. Оба мужчины (продолжает он) были поражены щедростью Сципиона и устыдились собственной мелочности — качества, которое отличало этих людей, несмотря на то, что в Риме по знатности им не было равных. После смерти своего биологического отца, Луция Эмилия Павла, он отдал всю свою долю наследства родному брату, Квинту Фабию Максиму Эмилиану. Благодаря таким великодушным поступкам Сципион приобрел прочную репутацию благородного человека (31.25.9-28.13).
Историк также отмечает, что молодые люди из богатого класса были очень честолюбивы. Они проводили время на форуме, занимаясь судебными делами и официальными приветствиями, пытаясь таким образом представить себя толпе. Сципион Эмилиан снова оказался исключением. Своими выдающимися делами он приобрел всеобщую репутацию храбреца и в этом отношении намного превзошел остальных (31.29.8-12).
Наконец, Полибий обнаруживает некоторые свидетельства амбициозных лидеров, желающих развратить народ с помощью материальных благ. В 232 году трибун Гай Фламиний поддержал закон, разделивший ager Gallicus на участки, выделенные римским поселенцам. Историк называет эту меру демагогической политикой (dêmagôgian … kai politeian), ознаменовавшей, так сказать, начало поворота к худшему для народа (tês epi to kheiron tou dêmou diastrophês) (2.21.7-8). Описывая его поведение на посту консула, Полибий называет того же Фламиния демагогом (dêmagôgon), слугой масс (okhlokopon), плохим полководцем, который боялся насмешек толпы и жаждал сразиться с Ганнибалом до прибытия своего коллеги, потому что хотел получить все заслуги за победу, которую он предвидел (3.80.3-4). Таким образом, Фламиний напоминает вождя толпы, который появляется, когда демократия превращается в правление толпы. Его можно сравнить с аналогичными фигурами из греческого мира, описанными Полибием. Согласно Полибию, во время Ганнибаловой войны Рим был в расцвете сил, по крайней мере, в том, что касается его системы управления (kata ge tên tês politeias systasin) (6.51.5). Возможно, оговорка, выраженная в этой фразе, намекает на схему Фламиния и на процесс римской колонизации в целом. Полибий, должно быть, считал, что подобная практика приведет к тому, что народ изголодается по подаркам и привыкнет их получать, а это опасная ситуация, предвещающая революцию.[5]
Согласно Полибию, каждый тип политии портится двумя способами, то есть под воздействием внешних и внутренних причин. В то время как в отношении внешних причин не может быть определенного принципа, внутренние причины следуют установленному правилу. Таким образом, хотя смешанная полития Рима может быть повреждена в любой момент непредсказуемой внешней причиной, процесс внутреннего распада позволяет предсказать следующий этап развития. Хотя смешанная полития стоит вне регулярного цикла, историк применяет теорию анакиклозиса (т. е. циклической эволюции политий) и к ней, поскольку явления, вызвавшие ее разрушение, схожи с теми, что сопровождали крушение демократии, и позволяют сделать вывод, что в обоих случаях следующим этапом будет самовластие (6.57.1-9). Римское общество после крушения Персея демонстрировало симптомы упадка, способные, по его мнению, привести к такому результату. Прогресс этого разложения в конечном итоге разрушит смешанную политию, исчезновение которой в свою очередь приведет к краху Римской империи.
Некоторые тревожные симптомы военного упадка были заметны уже после 168 года. Прежде всего, в 1.64.1-2 Полибий замечает, что римляне не могли укомплектовать столько кораблей или управлять такими большими флотами, как во время Первой Пунической войны. Он явно относит эту ситуацию к периоду после поражения Персея, когда Рим достиг всеобщего господства (kekratêkotes tôn holôn). В том же отрывке он заявляет, что объяснит причины этой проблемы, когда перейдет к детальному обсуждению политических институтов Рима (в шестой книге). Таким образом, Полибий связывает этот случай военного упадка с политическими причинами. Может быть, римское население и союзники больше не желали служить на кораблях в достаточном количестве? Если Полибий предлагает именно такое объяснение, то древний историк прослеживает упадок армии в связи с коррупцией смешанной политии.
Более того, Полибий (35.4) описывает, как в 152/1 году, когда Рим сражался с кельтиберами, молодых римлян охватил необычный страх, подобного которому никогда не видели старики. Этот страх, объясняет он, возник после получения сообщений о храбром сопротивлении, оказанном врагом, и тяжелых потерях, понесенных римлянами. В результате трусости люди, годные для службы в качестве военных трибунов, не выдвигались в достаточном количестве, чтобы занять необходимое число должностей, а легаты, назначенные от консулов, не шли на зов. Хуже всего, молодые люди из рядового состава уклонялись от призыва. Когда сенат и магистраты не смогли найти выход из ситуации, только пример Сципиона Эмилиана, который предложил отправиться в Испанию в качестве военного трибуна или легата, пристыдил молодых людей, заставив их служить легатами или явиться для зачисления в ряды.
Это общее нежелание нести военную службу свидетельствует о том, что молодые римляне, вместо того чтобы прислушиваться к мнению магистратов, принимали личное решение, основанное на собственной оценке условий на местах. И снова можно проследить связь военной проблемы с политическими причинами, поскольку в этом случае молодые римляне не уважали авторитет магистратов. Полибий мог бы связать военный кризис с коррупцией смешанной политии, поскольку люди всех классов сопротивлялись власти магистратов. Оба эти случая иллюстрируют, как упадок смешанной политии уже может поставить под угрозу римское господство.

Бессрочное продолжение римского правления

Полибий, однако, не предполагает, что крушение смешанной политии неизбежно. В 6.18.5-8 он объясняет, что всякий раз, когда римляне, освободившись от внешних страхов, испытывают постоянную удачу и изобилие, проистекающие из успеха, и, наслаждаясь процветанием, лестью и праздностью, переходят к наглости и высокомерию (симптомы он описывает в 31.25.2-8), смешанная полития сама лечит эту проблему. Ведь когда одна часть государства спорит и имеет слишком много власти, другие части противодействуют ей, и первоначальное равновесие восстанавливается. Таким образом, смешанная полития и Римская империя просуществуют еще некоторое время.
Еще одна причина считать, что Полибий не ожидал скорого крушения римской власти, может быть найдена в его суждениях о политике Рима по отношению к подвластным государствам. Как отмечалось ранее, историк утверждал, что империя сохраняется благодаря умеренности и благодетельности, но теряется из–за несправедливости и суровости, и он считал, что римляне в целом придерживались правильного курса как до, так и после падения македонской монархии. Действительно, можно утверждать, что одной из главных причин написания продолжения «Истории» было желание показать, что Рим продолжал соблюдать умеренность и благодетельность в годы после 168 года. Соблюдение этого принципа позволяло Полибию предположить, что римская власть может сохраняться бесконечно долго.
В 3.4.1-12 историк объясняет свое решение расширить свой рассказ после 168 года до 145 года. Этот отрывок представляет собой дополнение, относящееся к расширенной программе «Историй». С уничтожением македонской монархии в 168 году римская власть (пишет он) стала абсолютной, и все признали, что отныне все должны подчиняться римлянам (3.4.2-3). Если бы только на основании успеха или неудачи можно было адекватно судить о том, заслуживают ли люди и государства порицания или похвалы, он мог бы на этом закончить свою работу (3.4.1). Однако суждения о завоевателях и завоеванных, основанные исключительно на таких критериях, не являются окончательными, поскольку то, что кажется величайшим успехом, принесло величайшие несчастья многим народам, если они не сумели правильно использовать свой успех; и наоборот, самые поразительные бедствия часто оборачивались к выгоде многих народов, когда они благородно принимали их (3.4.4-5). Поэтому (заключает Полибий) он должен добавить к своему предыдущему рассказу описание последующей политики победителей, показывая, как она служила для управления миром, а также изложение отношения и суждений других государств о правителях, а также изложение импульсов и склонностей, преобладающих как в частной жизни, так и в государственной политике в каждом государстве (3.4.6). Этот материал (говорит он) позволит современникам судить, следует ли отвергнуть или принять римское господство, а будущим поколениям — определить, заслуживает ли Римская империя похвалы и подражания или порицания (3.4.7). Полезность «Историй» для настоящего и будущего будет заключаться именно в содействии таким суждениям (3.4.8). Расширенная версия труда Полибия окажется полезной в этом смысле, потому что она покажет, почему римляне подчинили себе все народы. Как и во всех человеческих начинаниях, римляне действовали ради полученного удовольствия, блага или выгоды (3.4.9-11). Таким образом, конечным результатом истории Полибия будет определение состояния каждого народа после завоевания мира римлянами, до периода смуты и беспорядков, который последовал за этим (то есть до 152-146 годов) (3.4.12).
Таким образом, Полибий расширил «Историю» после 168 года отчасти потому, что хотел дать современникам и будущим поколениям материал, необходимый для вынесения полностью обоснованного суждения о римском господстве. Современникам нужно было определить, следует ли отвергнуть или принять римское господство. Расширенная программа «Историй» позволит им сделать это, продемонстрировав, что после разрушения Македонского царства ничего существенно не изменилось. Обещанные Полибием (3.4.6, 12) описания римской политики и взглядов, суждений, импульсов, склонностей и условий, преобладающих в других государствах, должны были показать, что римская политика по–прежнему была умеренной и благодетельной, что некоторые народы и лидеры серьезно заблуждались относительно Рима и что подвластные народы по–прежнему были слабее правящей державы. Действительно, в продолжении «Историй» Полибий демонстрирует, что римская политика в целом продолжала в этот период проявлять умеренность и благосклонность. Соответственно, по его мнению, римляне не стали, подобно многим империалистическим государствам, навлекать на себя несчастья из–за неумения правильно использовать свой успех (3.4.4-5). Историк также показывает, что некоторые иностранные народы и лидеры, поддавшись ошибочным импульсам и склонностям, сформировали ошибочные взгляды и суждения, побудившие их вступить в губительные войны против гораздо более сильного противника. Таким образом, они не смогли осознать, что власть Рима теперь абсолютна, и что отныне все должны подчиняться римлянам (3.4.2-3). Более того, Полибий отмечает, что положение завоевателей и покоренных может быть изменено (3.4.1-5). Но все продолжение «Историй» показывает, что никаких изменений после 168 года не произошло, так как они разгромили своих противников и сохранили свое господство. Таким образом, продолжение «Историй» было призвано показать, что римская власть сохранится в обозримом будущем. Современники должны принять римскую власть не только потому, что Рим был сильнее, но и потому, что ее господство было умеренным и благодетельным.
Как уже отмечалось, Полибий утверждал, что римская политика была в целом умеренной и благотворной как до, так и после 168 года. Действительно, историк обратил внимание именно на эти качества ближе к завершению «Историй» в ее первоначальном и расширенном виде. Сначала Эмилий Павел, после свержения македонской власти (29.20), а затем Сципион Эмилиан, во время формального разрушения Карфагена (38.20.1-3), помнили о переменчивости Фортуны и выступали за умеренность даже в момент триумфа. Но (как напоминает нам Артур Экштейн) Полибий считал и Эмилия Павла (18.35.4-8; 31.22; 31.25.9-10), и Сципиона Эмилиана (18.35.9-12; 31.25.2-28.13) людьми, чей исключительный моральный облик все больше устаревал. Таким образом, его положительная оценка их поведения, хотя и свидетельствует о продолжении римского правления в ближайшем будущем, также предполагает возможность его краха, если власть окажется в руках менее достойных людей.
Предпоследнее предложение «Историй» подтверждает убежденность Полибия в том, что римская власть оставалась неоспоримой и после 146 года. В 39.8.3-6 автор подводит итог своей работе, охватывающей весь период 264-145 гг. Затем он заявляет, что лучшим и самым полезным результатом его труда будет знание того, как и при какой политии почти весь мир оказался под римским господством (39.8.7). Таким образом, в самом конце «Историй» Полибий все еще рассматривает весь мир как подвластный Риму. Утверждается, что он ссылается на ситуацию на момент окончания своего труда (146/5), но поскольку он писал последние книги после 129 года (ср. 31.28.12-13 и 38.21.3, где Сципион Эмилиан уже мертв), можно предположить, что он и тогда продолжал считать римлян хозяевами мира.
Здесь следует подчеркнуть, что Полибий записал суждения подданных народов о римском господстве в период 168-146 годов не потому, что он предлагал оценить римскую власть с их точки зрения или установить принцип, оправдывающий империализм, а просто для того, чтобы показать, что в некоторых случаях подданные неправильно оценили Рим, что привело к тяжелым последствиям. Поэтому более слабые государства должны были понять, что они не могут надеяться бросить вызов Риму в обозримом будущем.[6]

Суждение будущих поколений о Риме

Полибий писал специально для обучения государственных деятелей политическим делам. Как, по его мнению, будущие поколения будут оценивать римское правление? В 3.4.7 он заявляет, что информация, которую он предоставит о римской политике и отношении подданных государств в продолжение своего рассказа, позволит будущим поколениям определить, следует ли восхвалять и подражать Римской империи или порицать ее. Полезность его работы для будущего (продолжает он) будет заключаться именно в том, чтобы облегчить такого рода суждения (3.4.8). Истории (подразумевает он) будут полезны в этом смысле, потому что они объяснят, почему Рим завоевал мир. Как и во всех других человеческих начинаниях, римляне действовали ради получаемых удовольствий (hêdeôn), благ (kalôn) или преимуществ (sympherontôn) (3.4.9-11). Такая формулировка говорит о том, что Полибий считал, что будущие поколения вынесут неоднозначное суждение.[7]
Потомки (считал он) будут порицать римлян, когда они действовали ради удовольствия или целесообразности, не заботясь о благе. То, что он презирал удовольствие как главную цель жизни, ясно из его комментариев о Сципионе Эмилиане, чьи усилия завоевать репутацию воздержанности (epi sôphrosynêi) описываются как свидетельство стремления к благу (tôn kalôn) и противопоставляются гедонистическим занятиям большинства молодых людей его поколения (31.25.2-8). Кроме того, Полибий критикует римлян за вывоз произведений искусства из Сиракуз после возвращения города в 212/1 году, во время Второй Пунической войны. Эти предметы, замечает он, использовались римлянами для украшения своих домов и общественных зданий. Однако (продолжает он), города надлежит украшать не импортными предметами и произведениями искусства, а добродетелью (aretê), достоинством (semnotês) и великодушием (megalopsykhia). Римляне в данном случае не смогли поступить правильно (orthôs) или даже целесообразно (sympherontôs), поскольку их действия привели лишь к отчуждению подданных, что является самой ужасной ситуацией для империалистических государств. Поэтому (заключает он) те, кто наследует империю в любое время (tôn metalambanontôn aei tas dynasteias), не должны разорять города, ошибочно полагая, что несчастья других являются украшением их собственных стран (9.10).
Кроме того, историк регулярно сравнивал целесообразность (sympheron) с благом (kalon) (8.11.6; 15.24.5; ср. 24.12.2), хотя и утверждал, что эти два принципа иногда совпадают (21.23.12; 21.32c). Более того, как отмечалось ранее, он считал, что римляне иногда совершали несправедливости, преследуя целесообразность в сфере международных отношений. Таким образом, Полибий ожидал, что будущие поколения осудят римлян, когда они будут стремиться к выгоде в отрыве от справедливости.
Напротив, будущие поколения (по его мнению) будут восхвалять римлян, когда они будут действовать во имя блага. В 6.50.1-4 Полибий говорит, что если стремиться к большему (meizonôn), чем простое сохранение территории и свободы, и если считать, что власть над многими народами — это более прекрасная (kallion) и более славная вещь (semnoteron), то следует признать, что римская полития превосходит и более эффективно организована, чем спартанская система. Этот отрывок подразумевает, что сам Полибий считал имперское правление более прекрасным и славным делом, чем простое сохранение территории и свободы. Во–первых, историк в своем собственном голосе включает его в число более великих целей. Во–вторых, другие отрывки из «Историй» показывают, что он определенно считал имперское правление прекрасным и славным делом выдающегося достоинства. Таким образом, сам историк считал само стремление Рима к всеобщему господству прекрасной и славной целью. Кроме того, римляне (заявляет он) приняли смешанную политию, систему правления, идеально подходящую для реализации их целей (6.50). Кроме того, Полибий утверждал, что римляне тщательно подбирали достойные предлоги для войны, и в целом соблюдали умеренность и благосклонность в обращении со слабыми народами. Таким образом, римляне, по его мнению, не только поставили перед собой похвальную по своей сути цель, но и приняли соответствующие средства для ее достижения, и в целом они продолжали приобретать, расширять и сохранять свое господство наиболее эффективными и достойными восхищения методами. Наконец, результатом их деятельности стала величайшая империя всех времен. Эти аспекты римской политики заслужили одобрение будущих поколений. Действительно, фундаментальная важность этих факторов приведет к тому, что люди последующих эпох будут восхвалять и подражать римскому правлению.
Наконец, римляне (заявляет Полибий) оставили после себя превосходство своей империи ([hyper]okhên … [tês hautôn] dynast[eias]), которое было неодолимым для людей настоящего времени и непревзойденным для людей будущих поколений (1.2.7). Так империи будут создаваться в грядущие века (ср. 9.10.13). Людям, которые будут их создавать и управлять ими, будет чему поучиться у политики и поведения римлян, но они никогда не затмят беспрецедентные достижения великого владычества, о котором идет речь в «Историях» Полибия.

---

[1] Остин демонстрирует, что контекст Polyb. 38.21.1 — это формальное разрушение города, а не последние часы осады (ср. App. Pun. 639). Де Ромилли связывает Polyb. 38.21.1 и Hdt. 7.44-52. Хотя Геродот никогда не цитируется в сохранившихся частях «Историй», несколько отрывков (см. особенно 1.63.8; 2.35.7; 22.20.6-7; 38.2.1-5) позволяют предположить, что Полибий знал этого автора. Джейн Хорнблауэр показывает, что в 38.21.1 Полибий использовал популярный в эллинистический период литературный мотив, который, похоже, впервые появляется в заключительных сценах истории преемников Александра, написанной Гиеронимом Кардийским. Там победитель (Антигон Гонат), плача над своим поверженным врагом (Пирром), размышляет о непостоянстве Фортуны и потере империи. Возможно, Полибий подражал этому отрывку.
[2] Намек на вопрос Полибия и сообщение об объяснении Сципиона — единственные части сцены, в которых сохранились слова самого Полибия (38.21.1). Объяснение Сципиона, по–видимому, является последним элементом в версии Полибия этого эпизода. Полные версии этой сцены сохранились в работах Диодора (32.24) и Аппиана (Pun. 628-30). Версия Диодора несколько отличается от версии Аппиана. Сицилиец приводит следующую последовательность событий: Сципион плачет, Полибий спрашивает почему, Сципион объясняет словами Гомера. Поскольку 32‑я книга Диодора была основана в основном на Полибии, можно утверждать, что версия Диодора в значительной степени отражает версию Полибия. Так, например, считают Остин и Уолбэнк. Уолбэнк предполагает, что гомеровские стихи, первоначально приведенные Полибием, после объяснения Сципиона опущены в полибиевых Excerpta de Sententiis и сохранились у Аппиана. В Pun. 302-643 для своего рассказа о Третьей Пунической войне этот автор использовал Полибия; более того, для этой сцены он специально называет своим источником Полибия (Pun. 631). Поскольку в «Историях» Полибия за объяснением Сципиона следуют не гомеровские стихи, а краткая ссылка на слезы Сципиона, и слова Гектора могли иметь место в первых строках Polyb. 38.21.1 (от которого сохранились лишь разрозненные следы), кажется, лучше заключить, что версия Полибия более точно отражена в версии Аппиана.
По словам Аппиана, Сципион вспоминал о крахе Ассирийской, Мидийской, Персидской и Македонской империй, предвидя тем самым конец римского господства. Поскольку последовательность четырех восточных империй, за которыми следует Рим, — тема, впервые достоверно засвидетельствованная в греческой и латинской литературе только в середине или во второй половине I века до н. э., эта подробность, вероятно, представляет собой приукрашивание, внесенное Аппианом.
Согласно Цицерону (Off. 1.90), Панетий передал высказывание Сципиона Эмилиана, что людей, недисциплинированных и самоуверенных из–за успеха, следует водить по кругу разума и знаний, чтобы они могли увидеть хрупкость человеческих дел и изменчивость фортуны. Размышления Сципиона о крушении римского могущества (Polyb. 38.21.1) можно рассматривать как иллюстрацию общего правила, на которое указывает сам Полибий (38.21.2-3).
[3] Джейн Хорнблауэр отмечает, что Полибий заканчивает как изначальную (29.20-1), так и расширенную версию «Историй» (38.20-1) размышлениями о непостоянстве Фортуны и неустойчивости империи. Экштейн связывает падение македонской власти (29.21) с окончательным крахом римского господства (38.21) как элементы одной темы.
[4] Бринк и Уолбэнк в своем превосходном обсуждении Полибия и темы упадка в Риме понимают, что честность, о которой историк говорит в 6.56.1-4, 14-15, относится к периоду Второй Пунической войны. Поэтому они делают вывод, что заморские войны из 18.35.1, которые знаменуют упадок римских нравов, должны быть восточными кампаниями периода 200-167 гг. до н. э. Хотя я согласен, что это действительно те войны, на которые указывает Полибий, я считаю, что 6.56.1-4, 14-15 относятся к условиям после 167 года, когда историк писал шестую книгу. Полибий, однако, не нарушил последовательности, рассматривая 200-167 годы как период упадка и считая римлян честными даже после 167 года, потому что упадок, упомянутый в 18.35.1, — это не мгновенное событие, а постепенный процесс, последствия которого в полной мере проявляются лишь позднее, после 146 года (18.35.2).
[5] В 31.28.12-13 и 38.21.3 Полибий говорит о Сципионе Эмилиане в выражениях, предполагающих, что его уже нет в живых. Поскольку Сципион умер в 129 году, Полибий должен был знать о карьере Тиберия Гракха, который, несомненно, еще более ярко представлял в его глазах сползание к власти толпы.
[6] Уолбэнк утверждает, что в продолжении «Историй» Полибий намеревался оценить римское господство с точки зрения подвластных народов или предложить оправдание империализма, но так и не реализовал эту цель, потому что главной причиной продолжения его рассказа было желание представить материал, который он собирал с 168 года, и потому что он сильно отождествлял себя с римлянами в своем отношении к их войнам против Карфагена, Македонии и Ахайи в период 149-146 годов. Феррари утверждает, что историк стремился показать, что римская политика продолжала оставаться умеренной и благотворной. Экштейн утверждает, что хотя Полибий пытался ответить на вопросы, поставленные в 3.4.6-7, его ответы были сложными и неоднозначными. В главах 4-6 я попытался показать, что Полибий действительно предложил ответы на вопросы, поставленные в 3.4: после 168 года римская политика продолжала быть в целом умеренной и благодетельной; подвластные народы оставались слабее римлян; суждения подвластных народов о правящей власти иногда сильно ошибались; современники должны принять римское правление; будущие поколения будут восхвалять и подражать римскому владычеству.
[7] По мнению Феррари, Полибий считал, что римляне стремились к господству именно для того, чтобы завоевать поддержку современников и похвалу будущих поколений. Таким образом, моя интерпретация Polyb. 3.4.9-11, которая допускает разнообразие мотивов, отличается от интерпретации Феррари, который утверждает, что Полибий считал, что римляне стремились исключительно к благу.