Первая имперская экспедиция

И Проспер, и псевдо-Бонифаций сообщают подробности кампании, которую Феликс организовал против непокорного comes Africae. Проспер сообщает: «Войну вели Маворций, Галлион и Санек. Из–за предательства последнего из них Мавортий и Галлион были убиты, когда осаждали Бонифация, а вскоре он сам был убит Бонифацием, когда его обман был раскрыт» (Prosper s. a. 427).
С другой стороны, псевдо-Бонифаций говорит:
«Но чтобы он ничего не возбудил против меня своей обычной хитростью, как это у него принято, и не думал, что своим обманом он принесет пользу римским полководцам и займется моей гибелью, пусть он даст о своих чувствах полную клятву твоему блаженству, если в его сердце не зародился обман».
Из–за краткости Проспера подробности этой кампании весьма загадочны. Одним из поразительных элементов является тройное командование императорской армией, направленной против Бонифация. Это была широко распространенная практика восточных римлян в более поздние времена, и, вероятно, она возникла из желания не допустить, чтобы один полководец стал слишком могущественным. Феликс определенно не хотел бы, чтобы Бонифаций потерпел поражение, а на его место пришел новый соперник. Ничего не известно о Санеке, Маворции или Галлионе, хотя их имена, кажется, не предполагают, что они были римского происхождения. Как именно им удалось загнать Бонифация в угол, невозможно реконструировать без дополнительных источников. Возможным местом для осады мог быть недавно укрепленный Карфаген, где в мирное время находилась резиденция комита Африки. Проспер относит это событие к 427 году. Де Леппер, однако, утверждает, что экспедиция была отправлена уже в 426 году. Собор в Гиппоне Регии состоялся в 427 году, и упоминание о нем в актах можно рассматривать как указание на то, что он стал возможен только благодаря восстановлению порядка. Однако это не обязательно исключает четкую дату 427 года, которую Проспер предлагает для военного столкновения. Это также может указывать на то, что первая экспедиция была быстро разгромлена. Любопытно, что в рассказе псевдо-Бонифация упоминается, что Кастин был жив и нашел убежище в штаб–квартире самого Бонифация. Последний, очевидно, передал его Августину, чтобы избежать сотрудничества между Кастином и «римскими командирами». Де Леппер склонен верить в подлинность этой истории. Учитывая их историю и плохую достоверность источника, Бонифаций, предоставив убежище заклятому врагу Плацидии с ее возвращения, мало что выиграл. У обоих были очень веские причины ненавидеть Кастина, учитывая те несчастья, которые тот им причинил. Если он действительно командовал контрнаступлением Иоанна, начатым в 424 году против Бонифация, то его могли просто заочно сослать после бегства. [1] Полное отсутствие подробностей не позволяет восстановить причины, по которым Санек предал своих коллег, или как Бонифацию удалось убить его после этого.
Возможно, он надеялся устранить Бонифация средствами, подобными тем, которые он использовал против своих коллег, чтобы впоследствии вернуться в качестве нового крупного временщика, что Феликс и пытался предотвратить. Независимо от таких намерений, кампания закончилась неудачно. Бонифаций остался непобежденным и, вероятно, присоединил к себе войска своих противников. Для правительства Италии это, должно быть, было не только неудобно, но и тревожно. Это был второй раз менее чем за три года, когда Бонифаций отбил атаку западной армии, которая теоретически должна была превосходить его силы. Хуже того, факт, что Бонифаций смог командовать имперскими частями против династических войск, был ярким признаком того, что правительство на западе окончательно утратило свою власть над африканскими вооруженными силами. Гильдон пользовался поддержкой востока, когда защищался от Стилихона. Гераклиана подозревали в намерении стать императором, когда он вторгся со своими войсками в Италию. Бонифаций, однако, даже не стремился к такой имперской поддержке или легитимности, когда сопротивлялся попыткам сместить его в этот раз. То, что двор не смог сместить его, говорит о том, что африканские комитаты перенесли верность императору на своих командиров. Они превратились в личную армию Бонифация. Теперь обе стороны вооружались для новой конфронтации.

Приглашение вандалов

Прокопий рассказывает, что в этот критический момент борьбы Бонифаций предпринял отчаянную попытку заручиться для своего дела военной помощью:
«Но Бонифаций, поскольку ему казалось, что он не в состоянии выступить против императора, и поскольку в случае возвращения в Рим ему явно не грозила безопасность, начал строить планы, чтобы, если возможно, заключить оборонительный союз с вандалами, которые, как уже говорилось, обосновались в Испании недалеко от Ливии. Бонифаций отправил в Испанию тех, кто были его самыми близкими друзьями, и добился присоединения каждого из сыновей Годигискла на условиях полного равенства, договорившись, что каждый из троих, владея третьей частью Ливии, должен править своими подданными; если же против кого–либо из них пойдет враг, чтобы начать войну, то они должны будут совместно одолеть агрессоров. На основании этого соглашения вандалы пересекли пролив у Гадиры [Гадеса] и пришли в Ливию, а вестготы в более поздние времена обосновались в Испании» (Proc. BV 3.3.22–27).
Приглашение вандалов, безусловно, является самой спорной частью карьеры Бонифация. Заявление Прокопия, что он призвал их в Африку, осуждалось и защищалось учеными на протяжении девятнадцатого и двадцатого веков. Многие ученые склонны признать историчность этого «приглашения». Возможность того, что в этот момент Бонифаций, испытывающий большие трудности, призвал на помощь в борьбе с имперскими войсками воинов Гейзериха, не является смехотворной и не должна отбрасываться априори. Несмотря на две победы над полевыми армиями, войска Бонифация наверняка понесли серьезные потери. Не похоже, что Равенна давала ему передышку, поскольку в том же году была организована новая экспедиция под командованием гота Сигисвульта, которая должно быть прибыла весной 428 года, как сообщает Проспер: «После этого море стало доступным для вандалов, которые раньше не знали, как пользоваться кораблями, когда они призывались на помощь всякими враждующими сторонами. Ведение войны, начатой против Бонифация, перешло к комиту Сигисвульту» (Prosper s. a. 427). Бонифаций, похоже, находился в тяжелом положении. Если бы ему пришлось столкнуться с войсками Сигисвульта в открытом бою, любая дополнительная военная поддержка была бы желанной. Единственным потенциальным источником такой помощи могла быть конфедерация аланов и вандалов–хасдингов, которые к тому времени уже почти десять лет жили в Бетике. Три автора обсуждали вербовку Бонифацием вандалов. Согласно Иордану:
«Гейзерих, король вандалов, уже был приглашен в Африку Бонифацием, который вступил в спор с императором Валентинианом и мог отомстить, только нанеся ущерб империи. Поэтому он срочно пригласил их и переправил через узкий межток, известный как Гадитанский пролив, шириной едва ли семь миль, который разделяет Африку и Испанию и соединяет устье Тирренского моря с водами Океана» (Jord. Get. 167).
Иоанн Антиохийский рассказал об этом подробнее:
«Когда императрица написала ему, чтобы он приехал, тот, считая, что сведения, сообщенные ему Аэцием, правдивы, приехать отказался и предал Ливию вандалам. Позже, когда с ним встретились посланные к нему лиц, обман раскрылся. Императрица стала относиться к нему еще более благосклонно и возненавидела Аэция за то, что он поступил опрометчиво, хотя и не смог причинить никакого вреда. Она так и не смогла вернуть Ливию от Бонифация» (Joh. Ant. Fr. 196).
Феофан также прокомментировал:
«Бонифаций в страхе перед римскими императорами переправился из Ливии в Испанию и пришел к вандалам. Узнав, что Годигискл умер и власть перешла к его сыновьям Гундериху и Гейзериху, он обрадовал их, пообещав разделить западную Ливию на три части при условии, что каждый (включая его самого) будет править третьей частью и что они объединятся для защиты от любого врага. На этих условиях вандалы пересекли пролив и обосновались в Ливии от океана до Триполиса рядом с Киреной» (Theoph. AM 5931).
Если воспользоваться остроумными словами Гиббона, истории Иордана, Иоанна Антиохийского и Феофана рассказаны восхитительно, и единственный недостаток этих приятных сочинений — отсутствие правды и здравого смысла. Поразительно то, что все эти источники взяты из восточных авторов, писавших более чем через столетие после описываемых ими событий. Иордан, Иоанн Антиохийский и Феофан как бы повторяют высказывания Прокопия. Однако ни один из современных западных авторов не упоминает о договоре между Бонифацием и Гейзерихом. С африканской стороны удивляет полное молчание здесь Августина и Поссидия. Виктор Витенский, писавший пятьдесят лет спустя, не возлагал вину за вандальское вторжение на Бонифация, которого он все еще помнил как «знаменитого мужа» (Vict. Vit. 1.19). Галльский монах Сальвиан, писавший сразу после падения Карфагена в 439 году, Бонифация вообще не упоминает. Что бы Сальвиан и Виктор ни думали о вандалах, они рассматривали их переселение как божественный акт, а не как результат человеческих усилий. Даже Кассиодор в начале шестого века не связывал Бонифация с вторжением вандалов, но, что неудивительно, приплел готов: «Племя вандалов, вытесненное из Испании готами, перешло в Африку» (Cass. s. a. 427). Наконец, самое раннее обвинение в измене в западном источнике появляется только в конце восьмого века! — «Бонифаций же, чувствуя, что он не может овладеть всей Африкой, и полагая, что находится в постоянной опасности, на гибель всего государства призвал вандалов и аланов с их королем Гейзерихом и пустил их в Африку» (Paul. Diac. Hist. Rom. 13.10).
Более того, испанский епископ Гидаций описал в своей хронике, как еще в узурпацию Иоанна вандалы совершали набеги на Балеарские острова и Мавританию Тингитану [Hyd. 77 (86)]. Вандалы были вполне способны плавать по морю, а их будущий вождь Гейзерих сохранил невероятный талант наносить удары по римлянам в моменты их крайней уязвимости. [2] Когда ему представлялась такая возможность, он явно не нуждался в приглашении. Последним аргументом против союза между этими двумя людьми является обстоятельство, что они оба были союзниками соперничающих готских соединений. Всего этого было достаточно, чтобы Куртуа пришел к выводу, что «дело против comes Africae состоит больше из обвинений, чем из доказательств». Не стоит удивляться, что древние историки стремились возложить вину за вандальское вторжение на Бонифация. Они воспринимали историческую причинность как личную и моральную. У них не было особого представления о безличных явлениях, и когда они были потрясены несчастьями имперского Запада в пятом веке, они искали козлов отпущения для их объяснения. Таким образом, Стилихон считался настоящей причиной разграбления Рима Аларихом, императрица Евдоксия — разграбления того же города Гейзерихом и, соответственно, Бонифаций — потери Африки. Но как тогда следует интерпретировать рассказ Проспера? Не может ли он служить доказательством обвинения Прокопия? Когда Проспер писал о пятом веке, он редко ошибался в хронологии, так почему же тогда он датировал их вторжение двумя годами ранее?
Правдоподобное объяснение, которое одновременно может лечь в основу истории о приглашении, заключается в том, что «люди, которые раньше не умели пользоваться кораблями» на самом деле были вандальскими наемниками Бонифация, которых он набрал в 427 году. К тому времени, когда Бонифаций вновь примирился с западной империей, Гейзерих, извлекши выгоду из возникшего хаоса, уже организовал свое вторжение, что враждебные группировки в Италии позже будут использовать как пропаганду против Бонифация после его смерти. Хотя это объяснение имеет много достоинств, позже я буду утверждать, что истоки «предательства Бонифация» нужно искать в другом этапе его карьеры. Действительно, Проспер четко проводит различие между вандальским вторжением и союзниками Сигисвульта и Бонифация. За его сообщением о конфликте между обоими имперскими полководцами сразу же следует отдельная запись о вандалах: «Народ вандалов перешел из Испании в Африку» (Prosper s. a. 427). Мы не должны считать само собой разумеющимся, что Проспер знал о военно–морских навыках вандалов. В конце концов, набег на Балеарские острова был малоизвестным событием, о котором знал только Гидаций. Вместо этого мы должны принять во внимание, что Проспер сгруппировал эти события в одной записи не из–за тесной хронологической связи, а потому что они были последствиями гражданской войны. Несмотря на то, что и Прокопий, и Проспер представляли этот вопрос совершенно по–разному, они считали, что истинной причиной вандальского вторжения были политические разногласия в высших эшелонах власти Западной империи. Более того, существует более убедительный ответ на вопрос о личности таинственных мореплавателей, чем вандалы.
Будучи учеником августинцев, Проспер мог знать историографическую традицию о народах, плохо приспособленных к морским переходам. История Орозия содержит два печально известных провала готских попыток переправиться в Африку: попытку Алариха в 410 году и попытку группы, действовавшей в Испании во время правления Валлии (Oros. 7.43.11–12). Учитывая, что «народы, которые раньше не умели пользоваться кораблями» у Проспера связаны в этой записи с Сигисвультом и Бонифацием, более правдоподобно отождествить их с готами. В отличие от вандалов, вестготы действительно несколько раз поставляли вспомогательные войска западному правительству [Hyd. 61 (69), 69 (77), 126 (134)]. Недавно они были покорены Аэцием, и, учитывая нестабильность военных ресурсов двора, вполне вероятно, что им напомнили об условиях их foedus. Поэтому, когда готские вспомогательные войска из Аквитании были отправлены в Африку под командованием Сигисвульта, Проспер мог с полным правом утверждать, что «море стало доступным» для них впервые в 427 году.

Августин против Бонифация

Пока Бонифаций занимался организацией своих сил, зимой 427/428 года он получил послание от Августина. После Тубун контакты между этими двумя людьми стали менее частыми, как признает сам Августин:
«Но никому нелегко дать тебе совет в согласии с Богом, чтобы предотвратить гибель твоей души, не потому, что у тебя нет друзей, которые могли бы это сделать, а потому, что трудно найти возможность, когда они могли бы поговорить с тобой на эти темы. В самом деле, ведь я всегда жаждал этого, но никогда не находил ни места, ни времени, чтобы поговорить с тобой так, как подобает говорить с человеком, которого я горячо люблю во Христе. Впрочем, ты знаешь, в каком состоянии я был, когда ты видел меня в Гиппоне, когда ты был настолько милостив, что навестил меня, ибо я едва мог говорить из–за телесной слабости. Итак, сын мой, послушай меня, как я говорю с тобой хотя бы этим письмом, которое я никогда не мог бы послать тебе посреди опасностей, которым ты подвергался, поскольку я помнил об опасности для его носителя и опасался, что мое письмо попадет в руки людей, к которым я не желал, чтобы оно попало».
Последний раз мы видели этих двух людей вблизи друг друга в Карфагене во время узурпации Иоанна. Когда Бонифаций не был занят в походах против племен мавров, пришедших из–за границы, он бывал в африканской метрополии, где как у comes Africae у него была своя резиденция. Августин, достигший семидесяти лет, почтенного возраста по античным меркам, в это десятилетие был активен как никогда. Он только недавно закончил свой великий труд «Град Божий», а в это время написал невероятное количество писем и богословских трактатов. Несмотря на свои обязанности, Бонифаций проделал весь путь до Гиппона, чтобы навестить своего старого друга. Письмо, которое он получил на этот раз, было отправлено после первой экспедиции, поскольку Августин не хотел рисковать жизнью своего посланника. Однако его содержание могло стать для Бонифация неожиданностью. Августин упрекал его: «Что мне сказать об этих многочисленных, тяжких и очевидных для всех злодеяниях, которые ты совершил с тех пор, как женился? Ты христианин, у тебя есть совесть, ты боишься Бога. Подумай сам о том, что я не хочу говорить, и ты поймешь, как велики грехи, в которых ты должен покаяться». Все письмо порицает деградировавшую христианскую мораль Бонифация и его пороки. Мы уже видели, что Августин винил в этом жажду власти Бонифация. Теперь же несколько факторов причиняли престарелому епископу серьезные страдания:
«И еще ересь тех, кто отрицает истинного Сына Божьего, приобрела такое влияние в твоем доме, что твоя дочь была крещена ими. Теперь, если то, что нам сообщили, не является неправдой — хотя я хотел бы, чтобы это было неправдой, — а именно, что эти еретики даже перекрещивали девиц, посвященных Богу, то с какими огромными фонтанами слез мы должны оплакивать такое бедствие?»
Как и в 422 году, обязанность Бонифация поддерживать верность своей свиты давала о себе знать. Теперь, когда он рассорился с Равенной, это был единственный источник силы, на который он мог положиться. Они снова стали требовать от него вознаграждения за свою службу. Единственным способом, которым он мог удовлетворить их требования, было позволить им самим обеспечивать себя за счет местного населения, к большому огорчению Августина:
«Когда же тебе удастся, имея столько вооруженных людей, свирепости которых ты боишься, в то время как ты удовлетворяешь их жажду, когда, повторяю, тебе удастся, я не говорю, чтобы удовлетворить желания этих людей, любящих мир, поскольку это невозможно, но частично накормить их, чтобы избежать еще большей всеобщей гибели, если ты не сделаешь того, что запрещает Бог, в то время как он угрожает тем, кто это делает? Чтобы дать им удовлетворение, ты видишь, что хаос был настолько полным, что едва ли можно найти что–нибудь стоящее для них, чтобы разграбить».
Также не должно удивлять, что дочь Бонифация была крещена в это время арианским священником. Ее крещение в арианство не обязательно означает, что Бонифаций сам стал арианином. Если бы это было так, Августин обязательно прокомментировал бы это. Скорее всего, это был компромисс между ним и Пелагией, которая ради него перешла в католичество и теперь требовала, чтобы их ребенок принял таинства религии ее народа. В этих обстоятельствах Бонифаций мог только согласиться. Августин, с его строгими ортодоксальными принципами, находил это ужасным, но сообщения, которые он получал с юга, были еще ужаснее:
«Что мне сказать об опустошении Африки, которое совершают африканские варвары, не встречая сопротивления, пока ты увяз в своих проблемах и не принимаешь никаких мер, чтобы предотвратить это бедствие? Кто бы мог поверить, кто бы мог опасаться, что … варвары теперь станут столь дерзкими, проникнут так далеко, опустошат, разграбят и разорят столь обширные места, некогда переполненные народом?»
Мы уже видели, что Августин упоминал об ожиданиях африканского населения и больших надеждах, которые они возлагали на своего полководца. Новости о перипетиях на нумидийском фронте, похоже, быстро и свободно распространялись по всей Северной Африке. «Африканские варвары», о которых упоминает Августин, были теми, о ком он говорил ранее, обсуждая первые годы трибуната Бонифация. Факт, что на этом этапе не было войск, чтобы противостоять им, может свидетельствовать только о том, что они были переброшены для помощи Бонифацию в его борьбе с имперскими войсками. [3] В результате граница у Тубун была открыта, и племена из–за границы смогли проникнуть в провинцию. Это был не обычный набег, а массовое вторжение: Тубуны и несколько других городов стали «официальной» территорией мавров ко времени правления вандальского короля Гунерика (477-484 гг.). С точки зрения Бонифация, однако, эта стратегия была разумной. Он не мог позволить себе воевать на два фронта одновременно. Имперские войска из Италии могли достичь Карфагена за пару дней и были гораздо более опасными противниками, чем племена с юга. Он должен был сконцентрировать все свои силы, если хотел иметь хоть какой–то шанс. Для Августина, однако, это ничего не меняло. В письме 220 он сказал Бонифацию, что ему придется отвечать перед Богом за свои проступки.
«Конечно, ты утверждаешь, что у тебя есть справедливое дело, о котором я не могу судить, поскольку не имею возможности выслушать обе стороны… Я сам не могу рассматривать и судить эти вопросы; лучше посмотри и поинтересуйся своим собственным делом, в котором, как ты знаешь, нет ничего общего между тобой и людьми, но только с Богом… Возможно, ты скажешь мне: «В таком положении, что ты хочешь, чтобы я делал?» Если ты попросишь у меня совета с точки зрения стандартов этого мира о том, как обеспечить эту свою преходящую жизнь и как сохранить эту власть и богатство, которые у тебя есть, или как увеличить их еще больше, я не знаю, что я должен тебе ответить».
Питер Браун метко назвал это письмо Августина «прилежно аполитичным … одновременно пастырским напоминанием об оставленных идеалах и молчаливым отказом от поддержки». Однако, что более важно, письмо, похоже, указывает на то, что в этом конфликте с Равенной Бонифаций был полностью убежден в своей невиновности. Невозможно определить, обращался ли Бонифаций ранее к Августину, чтобы изложить свою версию событий, или епископ просто риторически представлял голос генерала в этом письме. Для Бонифация это, должно быть, был жизненно важный элемент убеждения местного населения Африки, не в последнюю очередь его собственных солдат, в том, что он не мятежник, а ведет справедливую войну, которая была несправедливо навязана ему. Августин, инстинктивно преданный двору, не желал принимать чью–либо сторону. Однако в конце концов он поражает нас тем, что совершенно не понимает ситуацию своего друга–диссидента:
«Ибо, если бы у тебя не было жены, я бы сказал тебе то же, что говорил тебе в Тубунах, — что ты должен жить в святом состоянии непорочности. К этому я бы добавил то, что мы тогда запретили тебе делать, а именно, чтобы ты удалился от своих военных обязанностей, насколько это возможно без ущерба для общества, и чтобы в кругу святых ты был свободен для той жизни, для которой ты тогда желал быть свободным, той жизни, в которой воины Христовы в тишине борются не для того, чтобы убивать людей, но чтобы бороться с «правителями и властями и духовным злом, то есть с дьяволом и его ангелами».
Таким образом, Августин рекомендовал Бонифацию, ставшему жертвой придворного заговора и отчаянно пытавшемуся выжить, сделать то самое, что сам старый епископ не позволил ему сделать в Тубунах: стать монахом! Все письмо выглядит как характерный случай Августина, который не смог сдержать себя в вопросе, требующем церковного исправления. Что мог чувствовать Бонифаций по этому поводу — совершенно другой вопрос. На данный момент у него определенно были более насущные заботы, чем христианская мораль. К концу 427 года его общественная репутация достигла дна. Учитывая теплую дружбу, которую когда–то разделяли оба человека, для Бонифация это, тем не менее, должно было стать горьким разочарованием. Похоже, что его несчастья становились только хуже.

---

[1] Хотя это невозможно доказать, возможно, Кастин даже искал убежища у местных племен в Африке. Аналогично поступили узурпатор Максим в Испании, который бежал к варварам после того, как его первая узурпация провалилась в 412 году, и Евдоксий, вождь багаудов близ Луары, который бежал ко двору Аттилы в 448 году (Chron. Gall. 452, 133). Конечная судьба Кастина, однако, остается загадкой.
[2] Гейзерих захватил Карфаген в то время, когда западная имперская армия вела большую войну с вестготами в 439 году, и захватил Рим в 455 году всего через пару месяцев после убийства Валентиниана III.
[3] Дизнер предполагает, что некоторые из этих налетчиков–мавров, возможно, действительно были завербованы Бонифацием в его регулярные войска, и сравнивает такую деятельность с действиями Фирма и Гильдона во время их ответных восстаний против западного правительства. Однако, учитывая критическую позицию Августина по отношению к Бонифацию в этом письме, было бы удивительно, если бы он не порицал его за это.