ПОИСКИ СОЮЗНИКОВ

Принятие Юстинианом Ибузера Глиабана в качестве союзника — это лишь один аспект в создании сильной системы иностранных союзов. В конечном счете поиски Юстинианом союзников не имели бы большой важности, однако сам факт того, что он вообще предпринимал такие попытки, является признаком заинтересованной государственной мудрости.
Среди наиболее неотложных вопросов, требовавших внимания Юстиниана сразу же после его восстановления, был вопрос о подобающих наградах для Тервеля Болгарского. Благодаря удачному открытию потайного хода и последовавшей панике, вызванной его появлением в Константинополе, Юстиниану, очевидно, не пришлось позволить болгарским войскам Тервеля войти в его столицу. И все же сделка есть сделка, и Тервель со своими воинами расположился лагерем за городскими стенами, ожидая награды.
Было много научных споров по поводу подарков Юстиниана болгарам. Хотя некоторые поздние авторы указывают, что император фактически уступил болгарскому хану византийскую провинцию Загорье, это представляется крайне маловероятным. Однако мы лучше осведомлены о великолепной церемонии, устроенной Юстинианом в честь своего союзника.
Перед огромной толпой зрителей император накинул на плечи болгарского вождя царский плащ, усадил его рядом с собой и провозгласил «Цезарем», а зрители преклонили перед ними колени. Впервые в истории Империи титул цезаря, следующий по рангу после базилевса, был пожалован иностранному князю. Затем Тервел и его люди получили множество ценных подарков — шкатулки, полные золота и серебра, оружие и шелковые ткани. Со стороны болгар эти награды выглядели скорее как дань. Юстиниан и византийский двор, конечно, предпочел бы взглянуть на дело с противоположной точки зрения: Тервель был цезарем, высокопоставленным чиновником византийского государства, правившим своими болгарами по милости императора. Существует значительная неопределенность, связанная с прослеживанием последующего хода византийско–болгарских отношений в течение остальной части правления Юстиниана. Никифор и Феофан сообщают о кратковременной вспышке военных действий между Юстинианом и болгарами примерно в 708 году, но совершенно неясно, были ли там болгары, которыми правил Тервель. В то время как разрыв союза ни в коем случае не является невероятным, он становится менее вероятным из–за того, что в 711 году Тервель и Юстиниан были (все еще или снова) союзниками, и Тервель посылал на помощь Юстиниану войска. Правда, свидетельства по этой проблеме весьма запутаны, но все же показательно, что в своем рассказе о болгаро–византийских военных действиях Никифор не упоминает Тервеля по имени. Феофан упоминает, но вполне возможно, что он упустил из виду тот факт, что в Склавинии были и другие группы болгар, не находившиеся непосредственно под властью Тервеля. Так как именно в Склавинской области Юстиниан столкнулся с врагом, одно из возможных объяснений событий этой злополучной кампании заключается в том, что Юстиниан воевал против некоторых болгар, находящихся вне власти Тервеля, когда он попытался, как и в первое правление, более тесно подчинить склавинские земли византийскому контролю.
Протоболгарские надписи, которые могли бы разрешить этот вопрос, к сожалению, содержат разрыв в решающем пункте и, следовательно, только углубляют тайну. В одной из надписей есть четкая ссылка на то, что «… они нарушили договор», но кто нарушил, стерто. Хотя это можно рассматривать как ссылку на Юстиниана и, таким образом, как подтверждение сообщения Феофана, более вероятно, что нарушение договора, о котором здесь идет речь, произошло при одном из императоров, правивших в смутные годы сразу после смерти Юстиниана.
В любом случае, была ли она направлена против Тервеля или других врагов, короткое предприятие Юстиниана против «болгар» было катастрофическим. С кавалерийским отрядом под личным командованием Юстиниана и в сопровождении флота, плывшего недалеко от берега, византийцы двинулись вдоль побережья Фракии к болгарской крепости Анхиал, которую они захватили. Вскоре после этого болгары атаковали и жестоко разбили большой отряд византийских войск, застигнутых врасплох во время фуражировки в этом районе. В течение следующих трех дней Юстиниан и те из его людей, которые остались в Анхиале, столкнулись с угрозой болгарской осады, но в конце концов им удалось скрыться под покровом ночи. Ускользнув от болгар и присоединившись к византийским войскам, они с позором отплыли обратно в Константинополь.
Подобное отсутствие военных успехов характеризовало отношения Юстиниана с арабами во время его второго правления, однако есть несколько признаков того, что он предпринял решительные попытки заручиться доброжелательством нового халифа Валида, сына Абд–аль–Малика. Вскоре после возвращения на трон базилевс освободил около шести тысяч арабских военнопленных, содержавшихся под стражей его предшественниками. Некоторое время спустя Юстиниан предпринял интересную попытку продвинуть торговлю с халифатом и в то же время обеспечить дальнейшее доброжелательство халифа. Эта авантюра заключалась в том, что император послал византийских рабочих и припасы для помощи в строительстве мечети в Медине. Описание участия Юстиниана в этом проекте, не упомянутое ни одним из византийских летописцев, сохранилось в двух независимых арабских источниках–хрониках аль-Табари (X век) и Ибн Забалы (IX век). Согласно сообщению аль-Табари, по просьбе халифа «Сахиб аль-Рум» (правитель римлян) прислал ему золото, сто рабочих и сорок грузов мозаичных кубиков для строительства храма, «мечети пророка.» У ученых, имевших дело с этим сообщением, был обычай объявлять его вымышленным, пока не обнаружилось поразительное подтверждение его достоверности в отрывке из «Истории Медины» Ибн Забалы, составленной в этом городе в 814 году, почти за столетие до аль-Табари. В этом сообщении цитируется просьба Валида к «царю греков» о помощи в строительстве мечети. «И, — продолжает Ибн Забала, — он [Юстиниан II] послал ему [Валиду] множество мозаичных кубиков и около двадцати с лишним рабочих–но некоторые говорят, что десять рабочих, добавив: «Я послал тебе десять, которые равны ста». О том, что византийский император явно ожидал чего–то взамен этой помощи, говорится в соответствующем пункте другого арабского историка. Согласно этому сообщению, Валид организовал отправку целого вагона перца, стоимостью 20 000 динаров, императору в качестве подарка.
Феофан, хотя он ничего не говорит об этих переговорах Валида и Юстиниана о строительстве мечети, уведомляет, что Юстиниан в свое первое царствование послал Абд аль-Малику для строительства «храма в Мекке» несколько колонн и что он был мотивирован сделать это в надежде помешать халифу убрать для этой цели колонны из христианской церкви в Иерусалиме. Гибб говорит, что в арабских источниках нет никаких известных подтверждений этого сообщения. Возможно, Феофан или его источник имели путаную версию переговоров Юстиниана и Валида, или возможно, что Феофан сохранил в остальном неизвестную сторону в арабской политике первого царствования Юстиниана.
Достаточно показательно, однако, что если Юстиниан надеялся на установление работоспособного мира с халифатом, то его надежды были обмануты. В то время как базилевс и халиф обменивались дипломатическими и торговыми любезностями, арабские налетчики продолжали свои периодические грабительские экспедиции на византийскую территорию. Около 709 года большое арабское войско на девять месяцев осадило крепость Тиану в Каппадокии. Император прислал спасательные войска, но в их состав было включено много новых рекрутов, необученных и плохо дисциплинированных, и они мало помогли. В конце концов Тиана пала перед арабами, и, ободренные этой крупной победой, арабы в течение следующих нескольких лет продолжали совершать все более глубокие набеги на Империю.
Чего бы добился Юстиниан против мусульманского врага, если бы его второе царствование продолжалось дольше, сказать, конечно, невозможно. В потере Тианы (а также в упомянутой выше катастрофе при Анхиале) факт, что пограничная оборона была слабой, а византийские войска плохо дисциплинированными и плохо обученными, по–видимому, сыграл значительную роль в поражении Империи. Здесь почти наверняка замешано поспешное смещение Юстинианом военачальников своих предшественников. Судьба предоставила ему время разрушать, но не восстанавливать заново; и восстановление будет предоставлено молодому человеку по имени Лев, который своим восхождением к власти был обязан прежде всего Юстиниану, спасавшему Византию от арабского врага.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛЬВА

Весной 705 года, когда болгары Юстиниана Ринотмета и Тервеля шли к Константинополю, они проходили через византийскую территорию Фракию. Там, в поле у обочины дороги, пастух пас стадо своей семьи. Молодому человеку, вероятно, было лет двадцать. Его звали Конон, но все звали его Львом, потому что говорили, что он храбр, как лев. Хотя он прожил во Фракии больше десяти лет и прекрасно говорил по–гречески, он все еще помнил арабский, которому научился в детстве у соседей на сирийской границе.
Семья Льва была одной из тех переселенцев–колонистов, которых Юстиниан II так широко рассеял в свое первое царствование. Ничто не указывало на то, что будущее их сына будет отличаться от будущего тысяч византийских крестьян; Лев вполне мог бы провести всю свою жизнь в качестве фракийского пастуха овец, если бы Юстиниан и болгарское воинство внезапно не пришли по дороге в его судьбу.
Лев достаточно хорошо знал привычки голодных солдат, для которых стадо овец вполне могло стать сытным шашлыком, и они даже не спросили бы у пастуха позволения. Без сомнения, имея в виду этот страх, Лев решил действовать первым. Он направился прямо к самому Юстиниану и преподнес ему в дар пятьсот овец. Юстиниан был поражен. Порывистый, как всегда, он вознаградил молодого человека, тут же назначив его спафарием или адъютантом. Таким образом, одним гигантским шагом Лев смог покинуть деревенское окружение и отправиться в путь, который в конце концов приведет его к византийскому трону.
Новый спафарий сопровождал своего покровителя в Константинополь и после восстановления Юстиниана у власти продолжал преданно служить ему. Он оказался очень полезным молодым офицером, особенно ценимым за знание арабского языка. Тем не менее, поскольку он пользовался немалой благосклонностью Юстиниана, Лев навлек на себя ревность некоторых своих товарищей–офицеров, которые впоследствии составили коварный план и обвинили его в заговоре с целью лишить жизни императора. Выслушав эти обвинения, Юстиниан призвал Льва на суд, и когда были представлены доводы в его пользу, он был признан невиновным. Этот проблеск отношения Юстиниана к подозреваемому важен сам по себе; его готовность предоставить обвиняемому, по–видимому, справедливый суд раскрывает менее произвольную сторону его натуры, чем это раскрывается в других местах.
Вскоре, однако, Юстиниан поручил Льву важную дипломатическую миссию в страну алан, варварского племени, живущего к северу от Кавказа. Поручение Льва состояло в том, чтобы привлечь аланских наемников для вторжения в соседнюю страну абасгов, область вдоль восточного побережья Черного моря, которая ранее была частью империи и где Юстиниан надеялся восстановить византийское владычество. Император снабдил Льва большой суммой денег, и молодой офицер отправился в путь, перед переходом через Кавказ в земли аланов положив деньги на хранение в городе Фазис. Когда он добрался до места назначения и вел успешные переговоры с аланами об их предполагаемом вторжении в Абасгию, ему сообщили о слухе, распространенном вождем абасгов, что Юстиниан приказал вывести средства из Фазиса. Согласно летописцу Феофану, который подробно сообщает об этих событиях, слух был правдивым: Юстиниан действительно забрал деньги и надеялся таким образом вконец погубить Льва. Очевидно, в это верил и сам Лев. Однако весьма подозрительно, что источником информации Льва был вождь вражеского племени, для вторжения на землю которого он нанимал наемников. Такой человек вряд ли мог быть незаинтересованным информатором. Более того, такие непрямые методы избавления от врага разительно отличаются от обычного образа действий Юстиниана против своих врагов. Как бы то ни было, Лев оказался в сложной ситуации, и за этим последовало множество интриг и контринтриг, в которых его конечной целью было довести до конца его первоначальное задание и уговорить алан вторгнуться в Абасгию, несмотря ни на что. Наконец, он выполнил эту задачу, и известие о его успехах дошло до императора. Затем Юстиниан предпринял попытку обеспечить безопасный проход Льва через враждебную Абасгию и его последующее возвращение в Константинополь. Невозможно с уверенностью сказать, что здесь имел в виду базилевс. На первый взгляд кажется, что предложение было сделано добросовестно, но Лев заподозрил иное и отказался возвращаться в столицу в тот момент.
Тем не менее, по словам Феофана, некоторое время спустя в царствование Юстиниана и после ряда дальнейших приключений Лев действительно вернулся в византийскую столицу. Здесь есть некоторые сомнения относительно точности летописца, и вполне возможно, что возвращение Льва произошло только в царствование Анастасия II (713-715). Однако, если Феофан прав и Лев действительно вернулся к византийскому двору, когда Юстиниан был еще жив, император не предпринял никаких действий против него. Эта подсказка, хотя, по общему признанию, только гипотетическая, указывает на то, что страхи Льва о недоброжелательности императора по отношению к нему были беспочвенны с самого начала.
Более поздний византийский хронист Зонара в своем пересказе истории Феофана категорически заявляет, что Лев не возвращался в Константинополь до царствования Анастасия I. Возможно, Зонара просто чувствовал, что возвращение Льва при жизни Юстиниана было совершенно несовместимо с предполагаемой недоброжелательностью императора к нему, или, возможно, он действительно имел доступ к более точным данным на этот момент.
Тем не менее, замышлял ли Юстиниан против него заговор или нет, Лев, похоже, верил, что замышлял. Известные антипатии Льва, в свою очередь, весьма вероятно, окрашивали труды летописцев, в том числе «потерянные источники» Феофана, которые, возможно, были написаны во время его правления. Короче говоря, мы имеем здесь интригующую гипотезу, объясняющую рост «черной легенды» против Юстиниана, объяснение того, почему Феофан описывает это в гораздо более резких выражениях, чем Никифор. Следует подчеркнуть, что это всего лишь теория, и все же косвенные улики настолько сильны, что ее едва ли можно игнорировать. Возможно, у Льва II были веские причины ненавидеть Юстиниана. И все же ирония заключается в том, что этот некогда фракийский пастух, протеже Юстиниана, ставший его врагом, вероятно, сыграл столь большую роль в формировании всей последующей исторической репутации человека, который положил ему начало пути к славе и богатству.

КОМПРОМИСС С ПАПСТВОМ

Поиски Юстинианом союзников во время его второго царствования привели его, как мы видели, к тому, что он стал культивировать доброжелательство в отношении могущественных восточных соседей: хазар, болгар и арабов. На западе лежала другая сила, с которой приходилось считаться: папство, и здесь дипломатия Юстиниана привела к счастливому и, вероятно, самому конструктивному свершению его второго срока. Византийские летописцы Никифор и Феофан почти равнодушны к западным делам, и им нечего сообщить на эту тему. К счастью, превосходный западный источник, Liber Pontificalis, помогает заполнить этот пробел.
Анонимный автор «Liber Pontificalis», как мы видели, писал почти одновременно с описанными им событиями. Именно он сохранил подробности ожесточенной ссоры между Юстинианом и папой Сергием, которую прекратило лишь низложение императора в 695 году. С восстановлением его на престоле десять лет спустя («сразу же, как он вошел в свой дворец», как говорит папский летописец), Юстиниан был полон решимости вновь открыть дело о канонах Квинисекста. Папа Сергий был уже мертв, а правящим понтификом был Иоанн VII, чей мозаичный портрет до сих пор сохранился в церкви Святой крипты в Ватикане. Папа Иоанн был греком, ученым и умел говорить, но отличался необычайно робким нравом. К нему Юстиниан отправил двух митрополитов–епископов с противоречивыми фолиантами, содержащими текст Квинисекстских постановлений. Они также несли сакру (императорское письмо), в которой Юстиниан просил папу созвать синод и утвердить приемлемые для него каноны, отвергнув другие.
В свете последующего хода событий показательно, что в этот момент в своем нарративе автор Liber Pontificalis сам непримиримо выступает против канонов, «в которых были написаны различные главы, противоречащие Римской церкви». Если бы вскоре после этого папство приняло каноны целиком, то вряд ли такое замечание можно было бы найти в официальной папской истории.
Несмотря на кажущуюся разумность послания императора, папа Иоанн, по–видимому, опасался доверять Юстиниану и отослал ему фолианты обратно, «нисколько не исправив их», и отказываясь дать свое согласие. Этот образ действий папский биограф с необычным для него критическим тоном описывает как продиктованный «человеческой слабостью» Иоанна. Прежде чем император успел оказать дальнейшее давление на папу Иоанна, понтифик умер (в 707 году), и Рим столкнулся с проблемой выбора преемника. В начале 708 года новый папа Сизинний, пожилой и больной сириец, вступил в должность, но прожил всего двадцать дней. Его преемником был другой сириец, Константин, «очень мягкий человек», который, как покажет дальнейший ход событий, оказался способным чрезвычайно хорошо работать с Юстинианом II.
Заманчиво видеть, что во время кризиса папского престолонаследия в 708 году на римской сцене, возможно, действовали имперские агенты, чтобы гарантировать, что будет избран папа, который, вероятно, будет сотрудничать с императором. Такое предположение могло бы объяснить выбор больного Сизинния, который, вероятно, был бы слишком слаб, чтобы протестовать против воли императора. Тот факт, что и Сизинний, и Константин были выходцами с востока, сирийцами, также знаменателен, поскольку как таковые они были менее склонны находить что–либо оскорбительное в канонах, чем западноевропейцы. Также имя папы Константина наводит на размышления. Почти наверняка он родился во времена правления отца Юстиниана Константина IV или его деда Константина I и был назван в честь царствующего императора. Хотя, конечно, должно было быть много детей, крещенных Константином, чьи семьи не имели никаких связей с императорским двором, также не исключено, что папа Константин был обязан своим именем семейным связям с византийской императорской династией.
Какую бы роль Юстиниан ни сыграл в избрании папы Константина, новый понтифик явно не намеревался стать марионеткой в руках императора. Об этом свидетельствует тот факт, что в 710 году вопрос о канонах Квинисекста все еще оставался нерешенным. Наконец, в октябре того же года папа Константин и большая группа клириков по императорскому приглашению отправились в путешествие к восточному двору. Из–за наступления холодов они довольно долго пробыли в Неаполе и на Сицилии, а также на других остановках, и им потребуется несколько месяцев, чтобы добраться до места назначения. Юстиниан дал указания всем своим чиновникам на папском пути оказывать папе такое же уважение, как и самому базилевсу. В Liber Pontificalis особо упоминается прием, встреченный папской партией у Феофила, патриция и стратига Карабисий. Скорее всего, это был Феофил Херсонский, один из добровольцев, отправившихся вместе с Юстинианом для возвращения трона, кто теперь наслаждался наградой за свою службу.
Вероятно, ранней весной 711 года Константин и его отряд достигли Константинополя. На седьмой вехе за пределами города их встретила делегация патрициев и духовенства во главе с маленьким сыном Юстиниана, соправителем Тиберием (сейчас ему шесть лет) и константинопольским патриархом Киром. Все они были верхом на лошадях, украшенных самым роскошным снаряжением, «императорскими» седлами, золочеными уздечками и чепраками из богатой ткани. Огромные толпы людей, «все радующиеся и ликующие», хлынули из города, чтобы присоединиться к празднествам и сопровождать триумфальное шествие в город. Вероятно, папская партия вошла в столицу через Золотые ворота, используемые только для больших церемоний, а затем проследовала по Мезе (Средней улице) к дворцу Плацидии, резиденции, обычно предназначенной для размещения высокопоставленных лиц из папского двора.
Сам Юстиниан при прибытии папы в Константинополь не присутствовал; он находился в Никее. Но когда он услышал, что Константин достиг столицы, сообщает Liber Pontificalis, император был «полон великой радости» и послал ему сакру, договорившись встретиться с ним в скором времени в Никомедии. Последующая встреча папы и базилевса была отмечена пышной церемонией. Юстиниан с короной на голове склонился, чтобы поцеловать ноги папы; затем папа и Юстиниан обнялись, как братья. «И велика была радость народа, видевшего такое великое смирение со стороны доброго государя». В следующее воскресенье Константин отслужил мессу; император принял причастие из рук папы и попросил его молиться о прощении его грехов.
В то время как автор Liber Pontificalis подробно описывает пышность восточного визита папы Константина, он гораздо меньше касается вопроса о канонах Квинисекста. Ясно, однако, что император и папская делегация провели совещание и достигли соглашения, приемлемого для обеих сторон. По всей вероятности, Константин согласился с большинством канонов и был освобожден от обязанности принимать те немногие из них, которые казались столь неприемлемыми для Рима. Большая заслуга в успехе этих переговоров вероятно принадлежит диакону Григорию (впоследствии папе Григорию II), который, когда «князь Юстиниан спросил его о некоторых главах, дал наилучший ответ и разрешил все проблемы». Хотя некоторые историки сомневаются, что волевой Юстиниан когда–либо согласился бы на компромисс, масса свидетельств указывает на то, что он согласился. Нет никакого известного экземпляра канонов Квинисекста с уведомлением о папской ратификации. Английский ученый Беда, завершивший свою «всемирную хронику» через несколько лет после визита папы в Византию, говорит о Квинисекстском соборе так: erratica, что он едва ли сказал бы, если бы вся коллекция канонов получила папское одобрение; и есть также ранее упомянутая снисходительная записка о канонах в самой Liber Pontificalis, в главе о папе Иоанне VII. Очевидно, Юстиниан II понял тщетность попыток навязать западной церкви каноны in toto и, вняв аргументированным доводам диакона Григория, согласился на некоторые изменения. Дальнейшее доброжелательство Юстиниана по отношению к папству высказывается в примечании в Liber Pontificalis, что он «возобновил все привилегии Церкви», хотя точно не известно, что это значит.
Во всяком случае, готовность Юстиниана работать ради мирного компромисса и его явная уступка папе по некоторым пунктам разногласий едва ли согласуются с тем курсом неразумных действий, который враждебные византийские летописцы заставили бы нас ожидать от него. Скорее, в своих отношениях с папством на протяжении всего своего второго царствования Юстиниан предстает как ответственный, трезвомыслящий государь, решивший исправить часть вреда, причиненного ошибками его ранних лет.

ЮСТИНИАН И РАВЕННА

Можно заметить, что большинство существенных признаков конструктивной государственной мудрости во втором царствовании Юстиниана происходят из невизантийских источников, а именно от арабских историков мы узнаем о его дипломатических отношениях с халифом Валидом, а от римского автора Liber Pontificalis нам известны подробности его отношений с папством. Тем не менее, именно невизантийский источник, хроника Агнелла Равеннского IX века, выдвигает одно из самых серьезных обвинений против него. Агнелл описывает нападение Юстиниана на столицу италийского экзархата как основанное на желании императора отомстить; некоторые граждане Равенны сыграли важную роль в причинении ему ринокопии, и теперь вся Равенна должна заплатить. Характеристика Юстиниана, данная Агнеллом, на самом деле очень похожа на характеристику Никифора и Феофана, хотя ни один из них ничего не сообщает об этом конкретном кризисе.
То, что имперская атака на Равенну имела место во время второго правления Юстиниана, подтверждается независимым свидетельством Liber Pontificalis. Бесспорно, что Юстиниан предпринял чрезвычайно жестокие и в конечном счете неразумные действия против несчастного города. Вопрос заключается в том, почему, и здесь, к счастью, Liber Pontificalis содержит мысли, которые более поздний хронист Агнелл забыл упомянуть и которые показывают, что действия Юстиниана покоились на более существенных основаниях, чем предполагаемый мотив мести у Агнелла.
Как ясно показывает Liber Pontificalis, отношения императора с Римом и Равенной были тесно переплетены. Вскоре после того, как в 708 году папа Константин вступил в должность, новый архиепископ Равенны Феликс ввязался в серьезную ссору с папством. Соперничество между Римом и Равенной было делом давним и не раз в прошлые годы выливалось в открытое насилие. В основе этого дела лежала местная гордость Равенны как столицы экзархата Италии и сопутствующее ей негодование по поводу того, что Равеннский архиепископ должен был клясться в повиновении папе. Примерно за тридцать лет до того, как папа Константин вступил в должность, напряженность между двумя городами спала. Теперь, с рукоположением архиепископа Феликса, старый кризис разразился вновь, ибо однажды рукоположенный Феликс отказался согласиться с документом, предписанным папой, в котором он должен был обещать не делать ничего противного единству Церкви или безопасности Империи. Показательно, что руководители местного правительства Равенны поддержали Феликса. В Равенне явно кипела революционная деятельность.
В конце концов, архиепископ Феликс подготовил свою версию спорного документа и отправил ее в Рим, но папа Константин не был удовлетворен. Именно в этот момент Юстиниан II вступил в спор, отправив флот в Равенну, где его агенты попытаются с помощью энергичной и жестокой тактики преподать городу урок. Из порядка событий, изложенного автором Liber Pontificalis, становится ясно, что поход императора против Равенны был вызван явными признаками волнений, исходивших из города, в частности, оппозицией архиепископа Феликса папе. Принимая во внимание то, как развивались его собственные отношения с папством к этому времени (709 г.), Юстиниан вполне мог чувствовать, что оппозиция Феликса была вызовом как ему самому, так и папе. Возможно, он чувствовал также, что, посылая императорские войска против Равенны, он окажет папе такое одолжение, что Константин будет вынужден более полно сотрудничать с ним в отношении канонов Квинисекста. В деталях, о которых папский хронист не упоминает, есть определенная интрига, и хотя нет необходимости винить в этом лично «очень мягкого» Константина в методах Юстиниана, Liber Pontificalis не оставляют сомнений в том, что Рим считал удары императора по Равенне справедливым наказанием для «тех, кто был непослушен апостольскому престолу».
Летописец Агнелл, который дает единственный независимый отчет о действиях Юстиниана против Равенны, писал примерно столетие спустя. Его источники неизвестны; не исключено, что среди них была и Liber Pontificalis, но его интерпретация Юстиниана сильно отличается от интерпретации папского биографа. Согласно Агнеллу, ярость императора против Равенны была прямым результатом той роли, которую сыграли некоторые из ее граждан в его увечьях. Хотя, по–видимому, нигде нет никаких свидетельств того, что жители Равенны принимали какое–либо участие в этом деле, легко увидеть, как такое объяснение могло бы оправдать народную молву; тот факт, что он перенес ринокопию и дожил до нового царствования, был самой запоминающейся вещью об императоре Юстиниане II.
С живым воображением и частыми отголосками вергилиевой «Энеиды» Агнелл описывает, как Юстиниан лежал без сна ночь за ночью, размышляя, что делать с Равенной и как, наконец, он решился на хитрый заговор. Рассказ Агнелла, помимо акцента на мотиве мести, вполне может быть в значительной степени подлинным. Живя в Равенне, Агнелл, вероятно, имел доступ к хорошим источникам; более того, большая часть истории в целом согласуется с данными в Liber Pontificalis. Рассказ можно кратко изложить. Юстиниан послал флот в Равенну, проинструктировав командующего офицера (патриция Феодора, согласно Liber Pontificalis), чтобы провести большой открытый банкет для местных сановников. Затем, когда эти люди прибыли, их провели согласно плану в палатку командира, где их схватили и связали, чтобы увезти в Константинополь. Среди них был архиепископ Феликс. Затем имперские войска вошли в город, грабя и сжигая его.
Через некоторое время пленники из Равенны прибыли в столицу империи и предстали перед императором с золотым носом. Агнелл, чьи сочинения полны ярких подробностей, описывает Юстиниана сидящим на золотом и изумрудном троне и в головном уборе из золота и жемчуга, изготовленном для него его императрицей. План императора состоял в том, чтобы предать смерти всех пленников из Равенны, но, продолжает Агнелл, ночью ему явилось видение, умоляющее пощадить архиепископа Феликса. Он пообещал это сделать, и хотя остальные были преданы смерти различными ужасными способами, приговор Феликсу был сведен к «милостивому» наказанию ослепления. Агнелл описывает метод: серебряное блюдо нагревали до кипения и наполняли уксусом, а Феликса заставляли смотреть прямо на него, пока его зрение не было уничтожено. Затем он был сослан в Понт, на побережье Черного моря.
То, что Равенна не покорилась этим ударам безропотно, ясно из последующего рассказа Агнелла, хотя действительный ход вспыхнувшего там восстания очень неясен. Агнелл направляет большую часть своего внимания на повествование о зажигательных речах (полных цитат Вергилия) вождя мятежников. Неопределенность событий в Равенне усиливается замечанием в Liber Pontificalis, которое не имеет параллели в рассказе Агнелла. Папский биограф сообщает, что в 710 году папа Константин, к этому времени уже направлявшийся к императору на Восток, встретился с новым императорским экзархом Иоанном Ризокопом в Неаполе, где они обменялись вежливыми любезностями. Затем экзарх отправился в Рим, где по неизвестным причинам казнил четырех папских чиновников, и, наконец, в Равенну, где «за свои самые злые дела он умер самой позорной смертью по Божьему суду». Совершенно непонятно, на чьей стороне в этой борьбе был Ризокоп. Одна из версий состоит в том, что он выполнял приказ императора казнить папских чиновников и что он встретил свою «самую позорную смерть» от рук мятежников Равенны. Этот объяснение, однако, ни в коем случае не является достоверным. В свете расцвета доброжелательства между Юстинианом и папой Константином в этот момент трудно понять, почему император желал смещения папских чиновников. С другой стороны, равеннские мятежники были явно настроены против папы и императора и, вероятно, имели бы гораздо больше выгоды от казни этих людей. Вполне возможно, что Ризокоп связал свою судьбу с революционерами в столице экзархата. Дальнейшая поддержка этой точки зрения должна быть оказана из того факта, что автор Liber Pontificalis говорит о смерти экзарха и о смерти равеннских граждан, ранее изгнанных Юстинианом, очень похожим языком, оба случая согласуются с справедливым судом Божьим. Примечателен также тот факт, что Liber Pontificalis явно не говорит, что Ризокоп был убит; более того, тот факт, что его смерть описана как turpissima, может намекать на то, что она была скорее результатом какой–то отвратительной болезни.
Во всяком случае, какую бы роль ни сыграл в Равеннском восстании экзарх, борьба там против имперского правительства продолжалась. Она все еще продолжалась, когда Юстиниан умер более чем через год.