Колумелла был современником Клавдия и Нерона (годы его рождения и смерти неизвестны). Родился он в Гадесе или в его окрестностях. Гадитанцы получили права римского гражданства еще при Цезаре; мы не знаем, принадлежал ли Колумелла к старинному римскому роду, выселившемуся в Испанию с давних пор, или происходил от коренных испанских уроженцев, из которых кто–то путем усыновления вошел в древний род Юниев и положил начало испанской ветви этого рода. Связи с Испанией он во всяком случае не чувствовал никакой. Родину Колумелла покинул еще юношей, и родной страной для него стала Италия. Славные герои римской старины, все эти Курии Дентаты, Фабриции и Цинциннаты, для него «наши старики». Свои книги о сельском хозяйстве он пишет для Италии, имеет в виду особенности италийских почв и климата и обращается к италийскому виноградарю, хлебопашцу и скотоводу. Колумелла свой в Италии, и все для него здесь свое.
Ни о своих родных местах, ни о своих родителях Колумелла не говорит ни слова, ни одно воспоминание о них не врезалось в его душу. Может быть, он еще в раннем детстве остался сиротой. Прочно и почтительно сохранил он память только об одном человеке: о своем дяде с отцовской стороны, Марке Колумелле, «ученом и ревностном сельском хозяине» (2.16.4). Богатый землевладелец, хозяин нескольких имений, дядя этот был искателем новых путей и человеком подлинного творческого духа. Его смелые опыты по созданию почвенного горизонта и по выведению новых овечьих пород крепко запомнились племяннику, их свидетелю. Дядя сыграл немалую роль в жизни молодого Колумеллы; его влияние несомненно сказалось и в выборе племянником сельского хозяйства в качестве жизненной карьеры, и в том направлении и духе, в которых он это хозяйство повел. Дядя остался для Колумеллы, уже взрослого человека и блестящего хозяина, неизменным авторитетом, и племяннику, видимо, доставляло удовольствие при каждом удобном случае вспоминать об учителе и спутнике своей далекой юности.
Мы не знаем, где получил Колумелла образование, да это и неважно: характер тогдашнего образования для людей определённого класса и состояния был повсюду одинаков: ознакомление с литературой, греческой и римской, и уменье владеть речью, приобретаемое на упражнениях, строившихся по строго выработанным правилам, — вот его основа и сущность. Колумелла вынес из школы знание греческого языка и хорошее знакомство с древними авторами, греками и римлянами. Цитаты из Гомера, Гесиода и Энния легко и уместно соскальзывали с его пера (1. Предисл. 20; 1.1.3; 2.2.7). Вергилия он не просто читал, а занимался им прилежно и пристально — настолько, что впоследствии даже «осмелился» идти по его следам (10. Предисл. 3) и, «выполняя волю почитаемого поэта», восполнил пробел в «Георгиках»: написал в стихах, где на каждом шагу встречаются реминисценции из Вергилия, целую книгу об уходе за овощами. Писателей августовского времени он хорошо знал: и Гораций, и Овидий были ему близко знакомы. Из старых трагиков он высоко ценил Акция, удостоив его чести стоять рядом с Вергилием; читал старых историков и ораторов; вступление Цицерона в «Ораторе» послужило ему образцом для заключительной части его введения к первой книге «Сельского хозяйства». Несомненно, что школе обязан Колумелла и своим мастерством в искусстве владеть латинской речью: богатством своего языка, сознательным: и тонким подбором синонимов, патетической градацией риторических вопросов и ясной стройностью в расположении материала.
Неизвестно, кто были школьные учителя Колумеллы и какая индивидуальная печать лежала на их преподавании. Несомненно одно: юноша вышел из школы с любовью и доверием к книге и с жаждой знания. Окончание школы не было для него прощанием с умственными интересами: он продолжал учиться и учился всю жизнь. Занятия ли сельским хозяйством или какая–нибудь другая причина обратили его к изучению астрономии, но он читал греческих астрономов; любил щегольнуть, иногда даже без нужды, своим знакомством с Гиппархом и знанием специальной астрономической терминологии (1.1.4; 2.10.10; 3.6.4; 9.14.12) и был настолько осведомлен о небесных явлениях, что составил книги против астрологов (11.1.31). От этого произведения ничего не сохранилось, но из слов самого Колумеллы явствует, что в нём содержалась полемика «с халдеями бесстыдно обещающими перемену погоды в определенные дни». Судя по методу работы нашего автора, которую можно наблюдать в его «Сельском хозяйстве», он вряд ли удовольствовался и в своем астрономическо–метеорологическом трактате одной эмпирикой; обычно он не обходился без теоретических обоснований. Его интерес к римской старине в связи с интересами сельскохозяйственными приобрел своеобразную окраску: он заинтересовался сельскохозяйственным бытом в его историческом аспекте и стал читать книги понтификов с намерением самому написать книгу о древних обрядах италийской сельскохозяйственной религии (2.21.5—6). О его знакомстве со специальной сельскохозяйственной литературой сказано будет в дальнейшем.
Следующим этапом в жизни Колумеллы была военная служба. Он был военным трибуном (офицерский чин) в Шестом Железном легионе, стоявшем в Сирии, и принимал участие в экспедиции против одного киликийского племени. Военная служба оставила глубокие следы в сознании Колумеллы; до старости продолжает он воспринимать явления окружающей повседневной действительности в аспекте воинском: имение, куда не заглядывает хозяин, напоминает ему войско, брошенное предводителем (1.1.18); виноградную лозу, приносившую из года в год богатый урожай, он сравнивает с солдатом, беспорочно отслужившим свою службу (3.6.4); толпа рабов выходит с рассветом на работу, «словно в сражение, бодро и смело идя за виликом, как за военачальником» (11.1.17). Его образцовый хозяин ведет себя по приезде в имении, словно полководец, производящий смотр своим солдатам и ревизию всему лагерю. Живучесть этих военных воспоминаний отнюдь не случайна: в военной службе было нечто глубоко созвучное натуре самого Колумеллы, энергичной, деятельной, жаждавшей борьбы и воспринимавшей как борьбу даже такую, казалось бы, мирную деятельность, как сельское хозяйство. И если он не остался на военной службе, то здесь действовали какие–то, к сожалению, ближе нам неизвестные причины чисто нравственного порядка, на которые наш автор намекает вскользь в бегло брошенном замечании, что служба эта «ничего не приносит без чужой крови и чужого страдания» (1. Предисл. 7).
Военный трибунат был в те времена для юноши из сенаторского или всаднического сословия вступлением к обычной служебной карьере. Путь этот был открыт и для Колумеллы, принадлежавшего к верхушке рабовладельческого общества. Об этой его принадлежности свидетельствуют и самый его военный трибунат, и его знакомства, и некоторые брошенные им слова. В числе его знакомых и друзей были такие люди, как консуляр Л. Волузий, один из богатейших людей своего времени (Тац. Анн. X III. 30), ведший однажды с ним беседу о том, каких колонов считать наилучшими; Марк Требеллий, под начальством которого он служил в Сирии и с которым сдружился (5. 1. 2); Галлион, брат Сенеки, с которым он тоже был накоротке (9.16.2) и который был настолько знаком с занятиями Колумеллы, кругом его интересов и его вкусами, что наказывал ему написать в стихах об уходе за огородом. Свое сочинение Колумелла обращает именно к этому кругу, который для него является привычно своим («теперь большинство из нас часто бывает отозвано гражданскими магистратурами» — 1.1.19).
Почему же юноша по выходе из армии не пошел обычной дорогой тогдашней состоятельной и знатной молодежи, не занялся адвокатурой, как Плиний Младший, и не выставил себя в качестве кандидата на первую из должностей? Может быть, присмотревшись ближе к столичной жизни, он почувствовал к ней такое отвращение, что бежал, говоря словами Варрона, в «поля, которые дала божественная природа»? Единственный материал, которым мы располагаем для ответа на эти вопросы, находится в предисловии к 1‑й книге, где Колумелла перебирает различные занятия, с которыми он познакомился в Риме, и описывает жизнь знатного римского общества. Его слова о «собачьем ремесле облаиванья богатых» и о защите преступников, губящей невинных людей; его характеристики пресмыкающегося клиента, а также кандидата, «покупающего честь и власть магистрата бесчестьем ‘жалкого угодничества», и столичных прожигателей жизни, которые «тратят ночи на разврат и пьянство, а дни на азартную игру и на сон и почитают себя счастливыми, потому что не видят ни восхода солнца, ни его заката» (1. Предисл. 9— 10 и 16), полны такой горечи и такого личного негодования, что, казалось бы, можно утверждать, что они продиктованы гневом суровой и честной души, для которой весь строй и обычай тогдашней жизни Рима был непереносим и отвратителен. К сожалению, у нас нет данных, которые позволили бы категорически отвергнуть другое предположение: не появились ли эта горечь и негодование в результате неудач, постигших нашего юношу в его искании магистратур и в его адвокатских выступлениях? Если эго так, то к чести молодого человека следует все–таки отнести то обстоятельство, что, возмущенный своими неудачами и увидевший всю изнанку столичной жизни, он сразу же от этой жизни отрекся и занялся тем, что было ему мило с ранних лет, — сельским хозяйством. Он приобрел себе землю под Ардеей; затем, продав ее (3.9.2), обзавелся имениями в Лации (под Карсеолами и под Альба–Лонгой), а также в Этрурии, под Цере. Большими имения эти не были: говоря о них, Колумелла употребляет выражение «мое именьице» (3.3.14), которое, конечно, было бы неуместно в приложении к огромным поместьям. На этих «именьицах» он и повел свое хозяйство.
Можно составить себе некоторое представление о хозяйственных установках Колумеллы в начале его деятельности на основании его книги «О деревьях». Молодой хозяин испытывал, по–видимому, потребность подвести итог тому, что он узнал в своей области, и он составил по крайней мере две книги по сельскому хозяйству: одну — о полеводстве (она утеряна) и другую- о виноградниках и садах (сохранилась). В этой книге Колумелла предстает перед нами как прилежный и добросовестный ученик: он много читал Магона, с которым, вероятно, познакомился еще в Испании; присматривался к окружающим хозяйствам и считал усвоенные им практические правила и советы чем–то вроде сельскохозяйственных догматов, не нуждавшихся в пояснении и не допускавших возражений. Только дважды выступает он со своим мнением: в первый раз по поводу бурава, которым пользовались для прививки лоз и который Колумелла предпочел заменить буравом другой конструкции, и во второй, когда он говорит, что, «испытав на опыте такую культуру виноградника, он нашел ее неплохой». Молодой человек, оказывается, умел не только повторять с чужого голоса, он наблюдал, думал и выбирал. Эти размышления и наблюдения привели его к выводу, что та практика хозяйства, которая требует максимального сокращения расходов и снижения культуры, ведет хозяйство к гибели и во всяком случае не обогащает хозяина. Колумелла пошел другой, своей, дорогой, на которой, надо думать, в начале оступался неоднократно: недаром же первым его советом начинающим хозяевам было — не бояться ошибок, потому что «всякому делу учатся на ошибках» (1.1.16).
Мы не можем проследить шаг за шагом весь тот путь, который прошел Колумелла от начал своей деятельности и до того времени, когда у него была уже окончательно выработана система рационального ведения хозяйства. Систему эту он изложил в своем «Сельском хозяйстве», написанном уже на склоне жизни, когда он подводил итог и своим знаниям, и своему опыту и считал себя признанным учителем молодежи, избравшей сельское хозяйство своей деятельностью. Как вырабатывались отдельные пункты этой системы, мы сказать не можем: она лежит перед нами уже в готовом виде. Это не только свод конкретных сведений, свидетельствующих об очень высоком уровне италийской агрономической науки, — это определенная программа, указывающая сельскому хозяину, что он должен делать, если он хочет процветания своего хозяйства. Вокруг в вопросах сельскохозяйственных господствует полнейшее невежество, — он должен учиться и знать; вокруг думают, что землю можно обрабатывать кое–как, — он должен помнить, что хозяйство доходно только при высокой степени культуры; вокруг все сваливают на плечи первого попавшегося негодного раба и сами ничего не делают, — он должен во все вникать сам: ревностная деятельность самого хозяина — великий залог успеха.
У кого рекомендует Колумелла учиться молодому хозяину? Прежде всего он должен основательно ознакомиться с местной сельскохозяйственной практикой: «пусть он по каждому вопросу советуется с наиболее сведущими хозяевами» (1.1.3). Сам Колумелла эту практику знал хорошо и относился к ней с полным уважением. У него часты ссылки на «сведущих деревенских хозяев», «на старых хозяев», на «осведомленных землевладельцев». Он хорошо знал деревенскую сельскохозяйственную терминологию, пользовался ею и любил при случае сослаться на деревенскую поговорку. Изложив правила такой важной работы, как мотыженье хлебов, он заключает свои предписания советом производить эту работу, «следуя обычаю местных жителей» (2.11.3). Лозы следует сажать только тех сортов, которые согласно одобрены местными виноградарями (3.2.31). Этого практического устного обучения, однако, мало; его следует дополнить специальным чтением. После Варрона, поместившего в начале своего «Сельского хозяйства» длинный список писателей–агрономов, в кругу людей образованных считалось невозможным приобщиться к вершинам сельскохозяйственного знания без книги. Колумелла повторил библиографическую справку Варрона, несколько изменив ее и дополнив списком всех латинских агрономов, своих предшественников и современников. Трудно сказать, читал ли он сам всех перечисленных эллинистических авторов, сравнить с которыми его сочинение мы не имеем возможности, потому что от всех этих Аристандров и Эвбулов, кроме имен, ничего не сохранилось. Латинскую же агрономическую литературу он знал довольно хорошо и сумел кратко и выразительно охарактеризовать старых авторов; современников своих он помянул вежливо, что не помешало ему в дальнейшем вести с ними ожесточённые споры.
Предлагая начинающему хозяину «созвать на совет» названных им писателей (1.1.15) и «прилежно рыться в сочинениях старых авторов» (1.1.3), потому что у них «найдется гораздо больше такого, что мы должны будем принять, чем такого, что придется отвергнуть» (1.1.6), Колумелла тут же предостерегает от слишком большого доверия к этому теоретическому книжному обучению: «произведения этих писателей скорее наставляют хозяина, чем делают его мастером своего дела» (1.1.16). И свое сочинение он сравнивает с костылями, которые «принесут пользу не сами по себе, а в соединении с другим» (1.1.17). Этим «другим» оказывается собственная практика и опыт, из нее извлеченный. Страницы Колумеллы пестрят такими заявлениями: «опыт научил нас» (3.9.1—2), «на основании долговременного наблюдения» (3.10.19), «повинуясь длительному опыту» (3.10.8), «опыт осудил» (3.17.4). «Будем ставить опыты», — предлагает он своему читателю. «Если частично это и оказывается иногда убыточным, то в общем это дает прибыль: не будет ведь ни одного участка, возделыванье которого не принесло бы дохода, если хозяин путем многочисленных опытов добьется того, что будет выращивать на этой земле те растения, которые на ней пойдут всего лучше». Такой метод сделает самые плодородные поля еще урожайнее, и поэтому «никогда не нужно оставлять самых разнообразных опытов» (1.4.5), другими словами, надо неизменно стремиться к тому, чтобы лучше узнать свою землю и лучше ее обрабатывать. Боязнь расходов, отказ от вложений в землю и как результат этого снижение сельскохозяйственной культуры встретили в Колумелле горячего и убежденного врага. «Как он не понимает», обрушивается он на Цельса, советующего отказаться от глубокой вспашки, что «обильный урожай даст доход, который превысит наши издержки на покупку крупного скота» (2.2.24). По поводу сена, собранного с поля, где были бобы, Колумелла гневно замечает: «… по–моему, только самый плохой хозяин может допускать, чтобы посевы у него зарастали травой… Я считаю, что бобы надо мотыжить трижды. Я знаю по опыту, что при таком уходе не только увеличивается урожай бобов, но делается меньше и шелуха их» (2.11.7).
Во всей своей книге он выступает злейшим и принципиальным противником теории, предлагавшей обрабатывать землю «плохими средствами, которые хороши» ( то есть дешевы). «Если любую отрасль сельского хозяйства не вести со знанием дела, заботливо и прилежно, то от нее, по моему разумению, дохода быть не может» (4.3.4). «Поле даст немалый урожай, если его обработать заботливо и со знанием дела» (3.2.21). Кощунственно думать, что земля состарилась и утратила свое плодородие: «не усталость и не старость, как думает большинство, а наша собственная лень и бездеятельность сделала поля менее к нам благосклонными» (2.1.7). И виноградники не приносят дохода, потому что хозяева губят их «своей скупостью, невежеством и небрежностью» (3.3.6). Они поручают их любому бездельнику–рабу, только бы он дешево стоил; сами ничего не понимая в такой ответственнейшей работе, как отбор чубуков, от которого зависит в дальнейшем плодородие лоз, они накладывают ее на «самого слабого и ни к чему негодного раба», руководствуясь тем соображением, что, не способный по своей физической немощности ни на какую тяжелую работу, раб этот все–таки в хозяйстве что–то будет делать. Уход за саженцами и лозами небрежен и плох. А между тем стоит только заняться виноградным хозяйством «со знанием дела и прилежанием», и хозяин получит большие доходы. Что же конкретно должен делать он у себя на поле и в винограднике, чтобы это поле и этот виноградник стали доходной статьей? В языке Колумеллы, очень ярком и богатом метафорами, есть три глагола, которыми он любит пользоваться, когда речь заходит об обработке земли и уходе за растениями: «помогать земле», «помогать плодоношению», «лелеять землю» и «побеждать землю». «Природа не может осуществить в полной мере того, что она хочет, если ты не поможешь ей трудом и знанием (4. 28. 2). «бесплодие земли можно победить прилежной работой» (1.4.3). Эта «разумная и прилежная работа» обеспечит хозяину максимум дохода, а состоит она в том, чтобы не только не снижать того высокого уровня агротехники, который был уже достигнут в италийских хозяйствах, а наоборот, еще повышать его. «Можно получать большие урожаи, если ухаживать за землей, часто, вовремя и умеренно ее удобряя» (2.1.7), — настаивает Колумелла, справедливо считая, что «прежние исатели хотя и не обошли этого вопроса, но занялись им слишком невнимательно» (2.13.4). Он подробно описывает устройство усовершенствованного навозохранилища и добавляет к известным видам удобрения еще новые. Книги Колумеллы, посвящённые виноградникам, представляют полный курс виноградарства, который во многих своих частях принимается безоговорочно учеными виноградарями современной Италии.
Особо следует остановиться на опытах Колумеллы по возрождению аминейских лоз, старого и благородного италийского сорта, который давал во времена Катона превосходные урожаи, а при Колумелле почти совсем вывелся, потому что по общепринятому мнению лозы эти «страдали как бы врожденным бесплодием» (3.7.2). Современники Колумеллы обычно сажали привозные, преимущественно испанские и галльские, лозы, дававшие много вина, но среднего или плохого качества. Колумелла поставил себе задачей вывести такую аминейскую лозу, которая давала бы обильнейший урожай. Работа эта заняла у него несколько лет, и к тому времени, когда он писал книги по виноградарству, Колумелла мог считать ее завершенной: плодоносная аминейская лоза была выведена. Заставить вырождающееся растение покрываться обильными плодами и превратить бесплодные поля в щедрые нивы — это ли не торжество! У Колумеллы есть страницы, которые дышат упоением борьбы и победы; он уже считает, что человеческим силам нет преграды. Бывают ведь места, где нельзя держать ни скота, ни птицу: как же тут удобрять землю? «Только ленивый хозяин окажется и здесь без удобрения», — отвечает Колумелла и дает подробный рецепт изготовления компоста (2.14.5—6). Мех вина с югера считался хорошим урожаем: «мы думаем, что виноградники, дающие меньше трех мехов с югера, следует выкорчевывать» (3.3.11). Аттик пишет, что между взрослыми лозами можно посадить 14 тыс. саженцев, — нет, этого мало: можно посадить их 20 тыс. и можно так ухаживать за ними, что их купят с охотою, заплатив вдвое против обычного: не триста сестерций за тысячу, а шестьсот(3.3.12— 14). Все эти цифры должны служить наглядным доказательством того, как выгодно сельское хозяйство, в частности виноградарство, если вести его не кое–как, «хорошо и плохо», а на самом высоком уровне тогдашней агротехники. У Колумеллы были сторонники и последователи; вокруг него собиралась молодежь, его жадно слушали, его советам следовали. Были и горячие противники, голос которых слышим мы в произведениях Цельса и Плиния. Работа первого о сельском хозяйстве утеряна целиком; мы судим о нем только по тем его советам, которые кое–где приводит Колумелла. «Естественная История» Плиния, где он неоднократно касается вопросов сельского хозяйства, сохранилась целиком. Мы имеем, таким образом, возможность судить о противниках Колумеллы; их «философия хозяйства» обрисовывается довольно отчетливо.