Помпей Трог был историком эпохи Августа. Его преномен неизвестен. Номен «Помпей» вошел в его семью во время Серторианской войны, когда Гней Помпей даровал гражданство его деду. Брат его отца возглавлял кавалерию в войне с Митридатом. Его отец служил под началом Цезаря, а позже стал его личным секретарем. Семья принадлежала к племени воконтиев, которое обитало в Нарбонской Галлии. Эти скупые сведения нам передал Юстин (XLIII 5. 11-12).
О рождении, смерти или семейной жизни Трога мы ничего не знаем. Из записей о службе его отца Цезарю можно сделать вывод, что историк, вероятно, родился примерно в середине первого века до н. э.
Мы знаем, что Помпей Трог писал о естествознании, но точное содержание его работ или сочинений неизвестно. У Харизия есть ссылка на десятую книгу трактата Трога De animalibus. [1] Получается, эта работа должна была состоять по меньшей мере из десяти книг. [2] О его историческом труде мы знаем гораздо больше благодаря обширному изложению Юстина. Сочинение Трога Historiae Philippicae в сорока четырех книгах было предназначено для того, чтобы рассказать римским читателям о неримском мире так же, как многие более ранние авторы рассказывали историю Рима на греческом языке. Название работы, подобное троговскому, было использовано ранее Феопомпом и Анаксименом Лампсакским для их «историй Филиппа».
В предисловии к эпитоме утверждается, что Трог использовал в качестве источников греческих историков, но не говорится, кто были эти историки. В настоящее время невозможно дать удовлетворительный ответ на вопрос об источниках для различных частей эпитомы. Этому препятствуют краткость самой Эпитомы и состояние текстов греческих историков. Альфред фон Гутшмид первым предположил, что работа Помпея Трога была немногим объемнее, чем латинское издание греческого писателя Тимагена. Курт Ваксмут предположил, что основными источниками для этой работы были Динон, Эфор, Феопомп, Тимей, Филарх и Полибий. Современные ученые склонны расширять список использованных Трогом источников. Зельин, например, считает, что историки, которыми пользовался Трог, включали логографов, Геродота, Фукидида, Ктесия, Феопомпа, Эфора, Динона, Гиеронима Кардийского, Клитарха, Тимея, Полибия, Филарха, Мегасфена, Диокла Пепарефского, Посидония, Тимагена, неизвестного автора трактата о Бактрии и Парфии, римских анналистов и некоторых других. Феликс Якоби предупреждал, что вопрос об источниках в первом веке был усложнен излишне тонкими теоретизированиями современных ученых, которые не желают признавать тот факт, что с нашими нынешними данными дальнейший прогресс в идентификации источников невозможен. Отто Зеель отвергает возможность того, что единственным или главным источником для всей Historiae Philippicae служил какой–либо один греческий историк, хотя он считает, что можно определить источники для отдельных частей работы. Окончательное решение проблемы источников Трога придется отложить на более поздний срок.
Любое исследование Помпея Трога будет обязано своим появлением Марко Гальди и Отто Зеелю, которые подготовили критические издания текста Historiarum Philippicarum Epitoma. Издание Гальди опубликовано в 1923 году. Хотя текст Зееля также вышел из печати, есть надежда, что скоро выйдет новое издание его работы.
Второй источник знаний о Historiae Philippicae — это прологи, составленные независимо от эпитомы из самого труда Трога и найденные в рукописных семьях Т и П Юстина. Прологи неизвестного авторства дают нам информацию, которую мы не могли бы узнать из одной Эпитомы.
Дальнейший свет на работу Помпея Трога может пролить изучение фрагментов. [3] Собрание Отто Зееля, содержащее 170 фрагментов, опубликованных в 1956 году, заменило более раннюю коллекцию в издании Юстина 1827 г. и коллекцию Августа Белевского (1853).[4]
Предметом Historiae Philippicae является история Греции и всего мира, Graecae et totius orbis historiae. [5] Он должен был включать в себя историю всех эпох, всех царей, всех племен и народов, omnium saeculorum, regum, nationum, populorumque res gestae (Praef. 1).
Помпей Трог писал свои «Historiae» для того, чтобы римские читатели читали историю греческих народов так же, как читали о Риме греческие читатели на своем родном языке (ut, cum nostra Graece, Graeca quoque nostra lingua legi possent). Возможно, его побуждением к созданию этого латинского произведения было желание разделить славу, которой пользовались римляне, писавшие о Риме по–гречески, или ли же он мог быть мотивирован разнообразием и новизной начинания (seu aemulatione gloriae sive varietate et novitate operis delectatus). Работа Ливия также показывает, что римляне в это время особенно интересовались историческими панорамами — возможно, потому, что они хотели понять события своего времени.
Каким бы ни был мотив, побудивший автора взяться за эту работу, труд, вложенный в ее создание, должен был быть поистине великим. Это было res magni et animi et operis. История одного царя или одного народа в отдельности требует исключительного труда. В чем же тогда должна была заключаться задача человека, который взялся бы писать обо всем мире? Юстин, очевидно предполагая, что Historiae были не просто адаптацией греческого автора, но продуктом оригинального исследования, не колеблясь описал работу Трога как геркулесову.
«Ибо если большинство писателей, описывающих деяния (res gestas) отдельных царей или народов, считает свое дело очень трудным, то неужели мы не должны признать, что Помпей Трог, в сочинении которого заключены деяния всех веков, всех царей, всех племен и народов, [поистине] обладал отвагой Геракла, сделав предметом своего изучения весь круг земель?» (Praef. 2).
Метод, используемый историком, также указан в предисловии. Помпей Трог собрал вместе в одно повествование то, что историки Греции отражали отдельно. Он опустил в своих источниках то, что считал бесполезным, и перестроил то, что сохранил, в соответствии с периодами и последовательностью событий.
«Ведь те события, которые множество греческих историков поделило между собой, причем каждый выбирал то, что ему нравилось, а все, что казалось малозначительным, опускал, — Помпей Трог собрал воедино, расположив их по эпохам и в определенном порядке» (Praef. 3).
Мнение Отто Зееля, что Historiae Philippicae, единственная и неповторимая римская всемирная история, действительно римская по своему происхождению, характеру и духу, охватывающая все народы и времена по своему замыслу и телеологическая по своему исполнению, дало новое направление размышлениям о Помпее Троге. Эта теория обязательно будет упомянута в последующих частях тезиса. Зеель выразил сожаление по поводу того скудного внимания, которое уделялось историку, и призвал ученых посвятить себя более интенсивному изучению Помпея Трога, чтобы выделить и определить философию его истории, которая, по мнению Зееля, должна была продемонстрировать значительную оригинальность и большую способность к синтезу. Этот тезис представлен как попытка заполнить ausgesparten Leerraum, пустое пространство, о котором Зеель говорит в исследованиях о Помпее Троге.
***
О Юстине мы знаем еще меньше, чем о Троге. Считается, что его полное имя — Марк Юниан Юстин или Марк Юнианий Юстин, так как это имя встречается в родительном падеже в семьях C и D, которые одни дают нам полное имя. Следовательно, наши знания о преномене и номене Юстина восходят к XI веку. Во время своего долгого визита в Рим Юстин на досуге составил «дайджест» Historiae Philippicaе. Он рассматривал свою эпитому как breve florum corpusculum (Praef. 4).
Вопрос о том, когда именно Юстин сочинил свою эпитому, до сих пор остается спорным. Франц Рюль и Карл Ваксмут поместили ее во времена Антонинов. Роберт Стил предлагает 144 или 145 год н. э. [6] Эдуард Норден, Б. Нибур, К. Лахман, Марко Гальди, Альфред Клотц и Леонардо Ферреро ставят сочинение эпитомы в третьем веке. Отто Зеель предпочитает помещать Юстина в конце третьего века или в начале четвертого века, не приводя конкретных причин для более поздней даты.
Нибур считал разработанную Трогом организацию настолько «мудрой и приятной», что он ввел ее в свои собственные лекции, прочитанные в Боннском университете в 1826 и 1829-1830 годах.
Стиль латинского письма Юстина привел некоторых ученых к предположению, что Юстин был африканцем. Он вряд ли мог быть христианином, как полагали некоторые ранние издатели, которые либо путали его с Юстином Мартиром, либо считали их родственниками. Отношение Трога к иудеям, которому Юстин, очевидно, следовал без изменений или протеста, не согласуется с верой в христианство со стороны Юстина. Если бы он был христианином, он знал бы о связи между евреями и христианством, и трудно себе представить, что он мог бы воздержаться от выражения христианского уважения к древним иудеям или враждебности к современным евреям. Как мы покажем позже, Юстин принял иерархию языческих богов без каких–либо оговорок или возражений, и это само по себе является достаточным доказательством того, что Юстин был язычником. Можем ли мы представить себе христианина III или IV века, который суммируя языческую историю, не проявил бы враждебности к языческим демонам?
В предисловии к эпитоме говорится, с какой целью Юстин ее составил. Она неизбежно отличалась от цели первоначального произведения. Эпитома предназначалась для того, чтобы дать тем, кто уже был знаком с историей Греции, что–то, что могло бы пробудить их воспоминания, но читатели, которые ничего не знали об истории Греции, также могли найти твм информацию: ut haberent et qui didicissent, quo admonerentur et qui non didisissent, quo instrumentur (Praef. 4)
Отбор материала Юстином основывался на трех принципах. 1) он суммировал из всей работы те части, которые считал наиболее ценными, 2) отвергал те части, которые не были ему интересны, и 3) не включал то, что не было необходимо в качестве примера. [7] Результатом этой селекции стал breve florum corpusculum, «букет цветов», известный нам сегодня как Historiarum Philippicarum epitoma.
Еще до того, как были проведены критические исследования, чтобы определить, сколько изначального от Помпея Трога осталось в эпитоме Юстина, ученые признали, что в их распоряжении был сборник необычной ценности.
Уже в XVII веке Каспар фон Барт отмечает как установленный факт, что Юстин не рассказывал ничего своего и даже часто сохранял многие слова Помпея Трога, что, утверждал он, доказывает работа в целом и отдельные ее части. Он сожалел о том, что эпитоматоры других древних авторов не действовали с равным рассудком и мудростью.
Факт, что Эпитома не содержит анахроничных ссылок на что–либо более позднее, чем последнее событие, рассматриваемое в Historiae, возвращение прежних стандартов при Августе, указывает на то, что эпитоматор не делал вставок при резюмировании. Дистанцирование от добавления посторонних материалов является сильным аргументом в пользу верности дайджеста оригинальной работе.
Изучение разделов в эпитоме привело Марко Гальди к выводу, что вся эпитома отображает работу Помпея Трога с большой точностью. [8] Итальянский ученый тщательно изучил речь Митридата (XXXVIII 4 ff.), которая приводится из оригинальной работы Трога (XXXVII 3. 11). Сопоставив речь с другими частями эпитомы, Гальди пришел к выводу, что Юстин очень подробно следовал своему прототипу.
Луиджи Кастильони провел наиболее полный на сегодняшний день анализ композиции эпитомы Historiae Philippicae, а также синтаксиса и стиля Юстина. Цель исследования состояла не в том, чтобы определить точность Юстина, а в том, чтобы отделить от оригинала стилистические особенности самого Юстина. Исследование Кастильони позволяет ученому приступить к анализу мысли Historiae Philippicae со значительной уверенностью в том, что взгляд на историю, выражаемый в «эпитоме», по существу принадлежит Трогу, а не Юстину.
Второй тип исследований, хотя и не предназначался в первую очередь для проверки точности эпитомы Юстина, тем не менее предоставил дополнительные свидетельства тщательности, с которой Юстин составил свое резюме. Отто Зеель, ученый, который ранее опубликовал тейбнеровское издание Historiae Philippicae, выпустил сборник фрагментов Помпея Трога в 1956 году. 170 фрагментов, собранных Зеелем, — это в основном отрывки, найденные у авторов, которые зависели от Трога, но были независимы от Юстина. Там, где это возможно, фрагменты расположены в соответствии с заголовками прологов различных книг и сопоставляются с соответствующими отрывками из книги Юстина. Чтобы облегчить сравнение, параллельные пассажи печатаются в параллельных колонках.
Сравнение текстов Юстина с текстами авторов, которые независимо от Юстина опирались на оригинал Трога, делает очевидной общую точность рассказа Юстина. Более того, ясно, что Юстин гораздо лучший передатчик Трога, чем любой другой писатель, который использовал его при составлении своей истории.
Никто никогда всерьез не утверждал, что Юстин фальсифицировал, злонамеренно или по недоразумению, Historiae Philippicae Трога; очевидно, он опустил многое и сжал гораздо больше, но нет никаких свидетельств о том, что он опустил какую–либо часть оригинала потому, что он не одобрял его содержания. Итак, принимая во внимание современные исследования, которые все подтверждают точность Юстина, мы можем заключить, что Юстин сделал только то, что он сказал, что он сделал, в Praefatio:
"… извлек все, наиболее достойное внимания, и опустил то, что не могло ни доставить удовольствия при знакомстве [с ним], ни послужить полезным примером; я как бы собрал букет цветов … (Praef. 4).
Следовательно, мы можем вывести из эпитомы исторические принципы, которыми руководствовался Трог при составлении своей истории, при условии, конечно, что если бы Трог ввел в текст своего повествования отступления по философии истории или экскурсы по историографическим методам, то эти отрывки были бы опущены Юстином в соответствии с объявленным им методом. Мы, несомненно, многое потеряли, но можем положиться на то, что у нас осталось.

---

[1] Charisius, Ars grammatica, 137,9 (Barwick: p. 174.1): «itaque Trogum de animalibus libro X parium numerorum et imparium non recte dixisse, sed parum et imparum». По мнению Зееля Харизий черпал свои сведения из грамматического труда Плиния, Dubii sermonis libri VIII.
[2] Сопоставление фрагментов Помпея Трога с параллельными отрывками из сочинений Аристотеля показывает, что римский писатель использовал De generatione animalium и Historia animalium. См. Seel. frag. 6, 7,9 (De generatione animalium), 10, 14. Трог также опирался на Historia plantarum Теофраста, Seel, frag. 11, 13. Вопрос о том, взяты ли отрывки из Трога, цитируемые Плинием в Naturalis historia, из работы по естественной истории или из Historiae Philippicae, поставлен под сомнение Зеелем. Историки проявляют пристрастие к отступлениям о естественной истории, и сам Плиний нигде не указывает, на какую работу Трога он ссылается. Хотя Зеель признает, что некоторые из рассматриваемых фрагментов не так легко вписываются в Historiae Philippicae, он настолько колеблется, что поместил среди фрагментов Historiae Philippicae ссылки на некоторые фрагменты, также приписываемые De animalibus. См. Seel, frag. 166,28, 134, 119, 164.
[3] Это, по большей части, высказывания писателей, которые ссылаются на Трога как на свой источник или, как можно предположить, черпали из него информацию. Существует очень мало прямых цитат Юстина. Один фрагмент из неполных двадцати двух строк приписан Помпею Трогу Гринфеллом и Хантом, тогда как Дильс предложил Энния. Отто Зеель считает, что он не принадлежит ни тому, ни другому. Этот фрагмент датирован Гринфеллом и Хантом III веком н. э., но Мэллон датировал его примерно 100 годом н. э. Речь там идет о войне римлян с Филиппом и Антиохом. Однако, его содержание слишком фрагментарно, чтобы представлять связное повествование.
[4] Собрание Белевского содержит пятьдесят три фрагмента, но многие из них почти сразу же были признаны поддельными. Вопрос был решен раз и навсегда Альфредом фон Гушмидом. Рассматриваемые фрагменты были взяты Белевским из средневековых авторов XII и XIII веков и из исторических хроник, многие из которых написаны на польском языке, но переведены на латынь Белевским. На поиски фрагментов его вдохновляло убеждение, что до семнадцатого века в Польше существовала рукопись Помпея Трога.
[5] Трог исключил из своей работы римскую историю, кроме тех случаев, когда она касалась истории народа, о котором он писал в тот момент, хотя, как мы увидим, Рим в Historiae упоминается часто. Считается, что Трог заботливо опускал материал, который уже был обработан Ливием. Стил писал по этому поводу: «Хотя есть сходство, указывающее на то, что Трог использовал слова Ливия к своему собственному использованию, исторические сферы двух писателей совершенно различны. Трог избегал того, что уже было приведено Ливием. В книге 43 имеется раздел, относящийся ко временам Ромула вплоть до похищения сабинянок. Затем говорится: «Подчинив оружием соседние народы, римляне стали стремиться сначала к власти над Италией, а скоро и над всем миром (43, 3, 2). Далее следует небольшой фрагмент из антикварного предания: «в те времена цари вместо диадемы носили при себе копье», и продолжая, рассказ повествует об основании Массилии и делах лигурийцев во времена Тарквиниев. Книга 44 обсуждает Испанию и рассказывает о Герионе и Габиде, а также о Вириате: «в течение многих веков у них не было ни одного великого полководца, кроме Вириата, который десять лет подряд изводил римлян войной, шедшей с переменным успехом» (44, 2, 7). Хотя дед Трога участвовал в Серторианской войне (43, 5, 11), ни Юстин, ни прологи не упоминают о Сертории. Можно поставить вопрос, почему Трог вообще обращался к римской истории, поскольку заключительные книги «историй» служили своего рода приложением к остальной части работы. Поиск истоков был характерной чертой исторического метода Трога, как это будет видно из главы «Оrigines и incrementa». Поэтому нет ничего странного в том, что Трог для полноты изложения рассматривает происхождение своего собственного народа. Далее, если принять теорию Зееля о том, что Трог был истинным августовцем в том смысле, что он поместил Рим в центр всех линий мировой истории, то вполне уместно, что его работа должна завершиться обращением внимания читателя к народу, на котором сходятся все отдельные истории. Более того, нет никаких реальных оснований подозревать, что Юстин неверно истолковал патриотизм Трога, когда он писал: «Рассказав о событиях, происходивших в Парфии, на Востоке и почти во всем мире, Трог как будто после долгого странствования возвращается домой, к истокам города Рима, думая, что он был бы неблагодарным гражданином, если бы, описав деяния всех народов, умолчал только о своей родине» (XLIII. 1. 1).
[6] «Стилистика показывает, что Юстин был африканцем, и его собственные высказывания фиксируют его дату между царствованием Адриана и 226 годом нашей эры. 20.1.6, 33.2.7, 41.5.6, 41.6.8, 41.1.1 и 42.2.7 и сл. показывают, что Юстин писал до 226 года нашей эры, когда парфянская держава была низвергнута и Армения стала частью нового царства. 41.5.8 указывает, что Юстин, должно быть, писал между царствованием Адриана (когда римляне начали использовать Caesares и Augusti в качестве официальных имен для императоров) и 226 годом н. э. Но вполне вероятно, что он находился под влиянием сочинений Сенеки, и появился раньше Апулея, поскольку из сходства между Met. 10.31.741 и Just. 11.7.4, а также между Меt. 1.2.11 и Just. 41.1.11, и между de mag. 98. 593 и Just. 31.7.9 можно предположить, что Апулей использовал Юстина. Но у Юстина есть четыре фразеологических фрагмента, по–видимому, непосредственно основанных на словах Фронтона, найденных в двух письмах, написанных в 144 году н. э. И они, по–видимому, фиксируют дату пребывания Юстина в Риме и подготовку его работы в 144 или 145 году н. э.» (Роберт Стил)
[7] Юстин явно интересовался «хорошими историями» и образцами, подобными тем, что были собраны Валерием Максимом. Некоторые примеры интереса к cognoscendi voluptate lucundum или exemplo necessarium можно найти в I 10 15, II. 7 21, II.9 16, 11.13.10, XV 3.6, XVIII 2.7, XXXIII 2.1, XXXIV 3.1, XLIV 2.4.
[8] Марко Гальди настойчиво отстаивает точность Юстина: «Нельзя сомневаться в том, что Юстин удалил определенные записи, которыми Трог соединил разные части Historiae, и не может быть никаких сомнений в том, что он опустил некоторые вещи, которые заслуживали сохранения. Но затем выдвигается обвинение в том, что он плохо обращался с оригиналом. И следует судить об эпитоме из того, что есть, а не из того, что могло быть. Очень ценный для нас компендиум Юстина сохранил единственный пример всемирной истории, которая была у Рима. И бессмысленно, по крайней мере, на мой взгляд, сосредотачиваться на том, способствовало ли это резюме исчезновению оригинала или он пропал по другим причинам».