Возвращаемся к истории Афин.
Уже Collmann[1], а за ним Fricke[2] заметили, что под 412 годом Диодор дважды рассказывает одно и то же — дважды говорит о введении олигархии четырехсот. Факт этот настолько бросается в глаза, что невозможно было его не заметить, но тем трудней его объяснить.
Сравним оба рассказа. Материал, над которым они оперируют — оба раза один и тот же. Сицилийская катастрофа служит исходным пунктом. В первом варианте рассказывается: после катастрофы союзники — перечисляются Хиоссцы, Самосцы, Византийцы — отпадают от Афинян. Они добровольно отказываются от демократии и вручают власть четыремстам, эти строят корабли и посылают стратегов, которые στασιαζοντες πρὸς ἀλλήλλους [враждуя друг с другом] отплыли в Ороп — ибо туда пристали триеры врагов. Афиняне были разбиты, — и здесь Диодор останавливается. Ясно, что вся рассказанная история не имеет заключения, что она вызывает вопрос: а дальше что?
Вторая версия подробней и ясней. Единственная разница заключается в расположении фактов. В то время как в первой версии союзники Афинян (указано, какие) отпадают от них до Оропской неудачи, во второй они отпадают от них после нее — причем сказано вообще союзники, без указания отдельных имен. Ход и смысл рассказа тот же. В сознании беды Афиняне прибегают к олигархии, но и она не помогает; олигархи так дурно устраивают свои дела, что посылают на войну ссорящихся стратегов. Это есть и в первом рассказе; и там посылают находящихся во вражде стратегов (στασιάζοντες ἐξέπλεον). Действия олигархов кончаются неудачей при Оропе; Сицилийское несчастие и раздоры полководцев ведут к отпадению союзников — и к тому же еще Фарнабаз становится на сторону Лакедемонян, дает им деньги и обещает 300 кораблей.
Но здесь рассказ не обрывается. До таких несчастий дошли Афиняне[3], но тут то, когда никто не мог ожидать, что они смогут еще хоть сколько нибудь времени выдержать, является спаситель — и этот спаситель Алкивиад[4]. Он устраняет грозящую Афинянам гибель, уговоривши Фарнабаза (у Диодора Фарнабаз везде играет роль Тиссаферна); получивши прощение, он многими битвами победил Лакедемонян ϰαὶ τελέως τὰ τῶν Ἀθηναίων πράγματα πεσύντα πάλιν ἤγείρεν [и решительно восстановил пошатнувшиеся дела афинян]. Это полный связный рассказ — здесь мы не спрашиваем, что же дальше. Все здесь отлично связано, все ясно и в связи изложения необходимо — и рядом с этим первая версия, так близко стоящая к второй, но не ясная, не полная, не законченная, пли если и законченная, то только хронологически. Быть может в этом последнем и лежит разрешение загадки.
Вторую версию Диодор закачивает словами — ἀλλὰ περὶ τούτων ἐν τοῖς οἰϰείοις χρόνοις ἀϰριβεστερον ἐροῦμεν, ἳνα μὴ παρὰ φύσιν προλαμβάνωμεν τῇ γραφῇ τοὺς ϰαιροὺς [но мы обсудим эти вопросы более подробно в соответствующее время, чтобы не нарушать естественный порядок событий]. Спрашивается, что он дальше расскажет ἀϰριβέστερον [более подробно].
Рассказ о следующем годе начинается с уничтожения олигархии. Мы знаем, что переворот явился непосредственным следствием неудачи при Оропе (Thuc. VIII. 95. 6).
Ничего по времени предшествующего этому событию Диодор не рассказывает. Если бы мы поэтому пропустили весь второй вариант, то мы получили бы связный рассказ, в котором мы не потеряли бы ни одного фактического данного, так как все, что рассказывается в нем после этой неудачи, рассказано и дальше, кроме отпадения от союзников — но оно в первом варианте рассказано раньше.
Итак, Диодор заявляет о том, что он все рассказанное им после битвы при Оропе рассказал преждевременно, увлекшись какой то специальной целью — ясно, целью дать введение. Первая версия должна дать Фактический материал, вторая дать общий взгляд на дальнейшую историю войны. Иначе я никак не мог бы себе объяснить их. Конечно, это далеко не единственный дублет Диодора, но везде, где такие дублеты встречаются, возможно, если не всегда объяснить, то хоть предположить, что Диодор не сообразил, что он дважды рассказывает одни и те же события, что он думал, что эти события различные — здесь этого оправдания для него не может быть, дело слишком бросается в глаза. Обычное предположение двух источников здесь не ведет ни к чему — Диодор не мог бы быть введен в заблуждение и различием источников, он не мог не видеть тождественности фактов; не будем забывать к тому же, что обе версии помещены в пределах одного годового рассказа. Только с целью он мог повторить их. Первый заканчивает год и дает Rückblick [взгляд назад] на результаты Сицилийской войны, второй дает Ausblick [прогноз] на дальнейшую войну.
Вторая версия, как я уже сказал, гораздо подробней первой, но все таки между ними есть сходство в отдельных выражениях, которое доказывает их общее происхождение.
В первой версии сказано: олигархи ναυπηγησάμενοι πλείους τριήρεις ἀπέστειλαν τεσσαράϰοντα [построив больше триер, послали сорок]. Что здесь значит πλείους [больше], ясно: было построено больше, чем 40, но что значит оно во второй версии — ναῦς τε ϰατεσϰεύαζον πλείους [и приготовили больше судов], где о сорока посланных нет и речи. Очевидно, выражение прямо взято из предшествующего — автор не подумал о его смысле; за то в первой версии неясен смысл στασίαζοντες [враждуя]: автор объяснил его во второй; в первой версии сказано, что демос поручил олигархам τὴν διοίϰησιν τῶν ϰοινῶν [управление государством], во второй они τὸν πόλεμον διῴϰησαν [вели войну]. Писатель, очевидно, находится в обоих случаях под одним влиянием. Я не думаю утверждать, что источником служил Фукидид, но что Диодор имел в виду изложение Фукидида. мне кажется ясно. Покажу это несколькими сравнениями. Афинские стратеги отправляются στασίαζοντες [враждуя] — дерутся они ἀπαράσϰευοι [без подготовки]; связи здесь никакой нет, по крайней мере связь эта не установлена; у Фукидида дело обстоит иначе. Ἀθηναῖοι ϰατὰ τάχος ϰαὶ ἀξυγϰροτήτοις πληρώμασι ἀναγϰασθέντες χρήσασθαι οἴα πόλεως τε στασιαζούσης ϰαὶ περὶ τοῦ μεγίστου ἐν τάχει βουλόμενοι βοηθῆσαι… πέμπουσι Θυμοχάρη… ϰαὶ εὐθὺς ναυμαχεῦν ἠναγϰάζοντο… διὰ τοιαύτης δὴ παρασϰευῆς [Афиняне спешно и вынужденные пользоваться неопытными экипажами из–за распрей в городе и весьма желая поскорее оказать помощь … посылают Фимохара … и тотчас им пришлось вступить в навмахию … вот так приготовившись] (т. е. в сущности ἀπαράσϰευοι [без подготовки][5]), ἀναγαγόμενοι… ϰαὶ ναυμαχήσαντες ϰτλ [и выйдя в бой и дав навмахию и т. д.]. Элементы те же: и στάσις [распри] и отсутствие приготовлений, но только элемент στάσις видоизменен и потому потерялась связь с παρασϰευή [приготовлениями]. Внезапное отпадение союзников сейчас же после Сицилийского несчастья, еще до введения олигархии противоречит тому, что сказано дальше: на самом деле здесь ложно только «сейчас», ложно впечатление непосредственности следования фактов, которое желал вызвать в читателе Диодор. На самом деле Хиос и Византия отпали приблизительно в пределах времени обнимаемого первой версией Диодора, Самос в сущности не отпадал, да дальше он и не является отпавшим; тем не менее можно объяснить, каким образом он попал в число отпавших. В Самосе господствовала олигархия — с какого времени, мы не знаем; как это было возможно при владычестве Афин, нам также не ясно. В 412 году демос восстает против олигархов — при восстании ему помогают находящиеся в Самосе три афинских корабля. Демосу удается прогнать олигархов и Афиняне дают Самосцам автономию (Thuc. VIII. 4). Очевидно олигархи были очень уж опасны Афинянам, если они так щедро награждают тех, которые их выгнали; что олигархи находились в сношениях с Пелопоннесцами и готовились к отпадению от Афинян, нам документально засвидетельствовано (C. I. A. 56 1. 4. Σαμίων τοὺς ἐπάγοντας Πελοποννησίους έπὶ Σάμον… [самосцы завлекают пелопоннесцев в Самос]). В какой стадии находились эти переговоры, мы не знаем, ясно только, что они ἐπῆγον [завлекали] Пелопоннесцев, а не ἐπήγαγον [завлекли], но возможно, что в дальнейшей традиции намерение отпасть превратилось в исполненное отпадение.
Во всяком случае Диодор рассказывает то, чего Фукидид не рассказал — и все таки трудно отказаться от мысли о том, что даже здесь он находился под влиянием того источника, которому он так долго следовал. Когда Афиняне узнали о гибели своего Сицилийского войска, они пришли в отчаяние τούς τε ἀπὸ τῆς Σιϰελίας πολεμίους εὐθύς σφίσιν ἐνόμιζον τῷ ναυτιϰῷ ἐπὶ τὸν Πειραιᾶ πλευσεῖσθαι… ϰαὶ τοὺς αὐτόθεν πολεμίους τότε δὴ ϰαὶ διπλασίως πάντα παρασϰευασμένους ϰατὰ ϰράτος ἤδη ϰαὶ ἐϰ γῆς ϰαὶ ἐϰ θαλλάσσης ἐπιϰείσεσθαι, ϰαὶ τοὺς ξυμμάχους σφων μετ᾿ αὐτῶν ἀποστάντας [от того, что неприятель из Сицилии немедленно пойдет на них с флотом на Пирей, особенно после столь блестящей победы, что враги их в самой Элладе, располагая теперь во всех отношениях вдвое большими военными силами, будут теснить их с ожесточением с суши и с моря, что союзники отложатся и примкнут к врагам][6] (Thuc. III). Конечно, Фукидид здесь не говорит об отпадении союзников, Афиняне только видят пред глазами грозящую им опасность отпадения — но как легко при поверхностном чтении или, что еще легче, при поверхностном воспоминании принять ἀποστάντας [отложатся] (заметь аорист!) за совершившийся факт. Мы знаем за Диодором более крупные ошибки.
Но сходство идет еще дальше. Выписанная мной фраза рисует нам отчаяние Афинян при вести о катастрофе в Сицилии. То же рисует нам и начало обеих версий Диодора. Фукидид продолжает: ὅμως δὲ ὡς ἐϰ τῶν ὑπαρχόντων ἐδόϰει χρῆναι μὴ ἐνδιδόναι, ἀλλὰ παρασϰευάζεσθαι ϰαὶ ναυτιϰὸν ὅθεν ἄν δύνωνται, ξύλα ξυμπορισαμένους ϰαὶ χρήματα ϰαὶ τὰ τῶν ξυμμάχων ἐς ασφάλειαν ποιεῖσθαι ϰαὶ μάλιστα τὴν Εὔβοια, τῶν τε ϰατὰ τὴν πόλιν τι ἐς εὐτέλειαν σωφρονίσαι ϰαὶ ἀρχήν τινα πρεσβυτέρων ἀνδρῶν έλέσθαι, οἵτινες περὶ τῶν παρόντων ὡς ἂν ϰαιρὸς ἦ προβουλεύσουσι [Тем не менее афиняне находили, что, насколько позволяют обстоятельства, уступать не следует, но необходимо на какие бы то ни было средства снарядить флот, добыв лесу и денег, обеспечить себе верность союзников, преимущественно Евбеи, ввести экономию в городе и создать какую–либо магистратуру, которая была бы представлена старейшими гражданами и предназначалась для предварительного обсуждения текущих дел согласно нуждам]. У Диодора продолжение гласит: οὐ μὴν ἔληγόν γε διο τοῦτο τῆς φιλοτιμίας, ἀλλα ναῦς τε ϰατεσϰεύαζον πλείους ϰαὶ χρήματα ἐποριζοντο… ἑλόμενοι δὲ τετραϰόσες ϰτλ [они не оставили борьбу за первенство, но готовили больше кораблей и доставляли средства … избрав же четыреста и т. д.]. В первой версии последняя фраза вводится замечанием διόπερ ὁ δῆμος ἀθυμήσας ἐξεχώρησεν ἑϰουσίως τῆς δημοϰρατίας ϰτλ [поэтому приунывший народ добровольно отказался от демократии и т. д.]. Важно прежде всего самое противоположение, важно то, что говорится о приготовлениях, важно наконец и то, что говорит Фукидид об желании Афинян σωφρονίσαι τὰ ϰατὰ τὴν πόλιν [ввести экономию в городе], ведущем к выбору каких то πρεσβυτεροι ἄνδρες [старейших гражданам]; мы знаем, кто эти πρεσβυτεροι ἄνδρες[7] — это 10 πρόβουλοι [пробулов], которые служат основой дальнейшего политического переворота. Если они сами по себе и не представляют олигархического института, то из самого Фукидида ясно, что именно в целях олигархии они и выбраны[8] — для Фукидида они несомненно прямо совпадают с теми 10 συγγράφεῖς [законниками], которые (VIII. 67. 1) выбираются для того, чтобы γνώμην ἐσενεγϰεῖν ἐς τὸν δῆμον… ϰαθ᾿ ὅτι ἄριστα ἡ πόλις οἰϰήσεται [вносить в народное собрание решения … лучше всего пригодные для города][9]. У Фукидида мы имеем такой же Ausblick, как у Диодора; и он дает общую картину того, что предпринял народ для того, чтобы оправиться от последствий Сицилийской катастрофы; но он дает пока только исходный пункт движения. Диодор примыкает к этому началу и идет дальше. Знал ли он о пробулах, об этом мы толковать не будем[10] — он об них нигде не говорит, но он видел в них олигархический институт и вполне естественно мог говорит о том, что Афиняне добровольно отказались от демократии — , как и вообще это до известной степени справедливо[11].
Наконец, в том же месте говорится и об Евбее; решения народа, связанные с его стремлением к тому, чтобы ввести порядок, направлены и на Евбею; обеспечение союзников имеет главным образом в виду ее — и все эти указанные стремления приводятся в исполнение: πάντα τε πρὸς τὸ παραχρῆμα περιδεεῖς ὅπερ φιλεῖ δῆμος ποιεῖν, ἑτοῖμα ἦσαν εὐταϰτεῖν ϰαὶ ὡς ἔδοξεν αὐτοῖς ϰαὶ ἐποίουν τοῦτο [Афиняне, объятые в данный момент сильным страхом, готовы были, как обыкновенно поступает демос, ввести всюду строгий порядок. И решения свои они стали приводить в исполнение].
Итак, все элементы Диодоровского введения мы находим у Фукидида: и отчаяние Афинян, и их решимость μὴ ἐνδιδόναι [не сдаваться], и их приготовления, и отпадение союзников, и склонность к олигархии, и наконец указание на Евбею — и все это у Фукидида сосредоточено в одной главе (VIII. 1), представляющей собой такую же общую характеристику, как обе версии Диодора. Можно ли после этого сомневаться в том, что Диодор знал эту главу и находился под ее влиянием, когда писал разбираемое место.
Но только о таком влиянии и можно говорить. Фукидид прямым источником для Диодора не служил. В этом нас убеждает тенденция Диодоровского текста.
Во первых, Диодор относится безусловно отрицательно к олигархии четырех сот, между тем как уже из замечаний, сделанных Фукидидом в данном месте, видно, как симпатична она ему — еще ясней это из той характеристики ее деятелей, которую он дает и дальнейшем (VIII. 88), в особенности из характеристики Фриниха и Антифона[12].
В связи с этим находится и второе крупное отличие от Диодоровского понимания дел — вся тенденция отрывка, как я уже говорил, клонится к тому, чтобы показать, что спасителем является Алкивиад, что все шло худо, пока не явился он. Понятно, что тогда олигархия четырех сот, враждебная Алкивиаду, должна была быть изображена, как неудачная попытка спасения Афин. У Фукидида Алкивиад этой роли спасителя не играет, да и не может играть. Рассказ Диодора имеет свое естественное заключение в победах Алкивиада, возвысивших Афины. Главный источник его должен эти победы включать, — у Фукидида их нет, так как история его раньше оборвана; источник этот должен был быть поклонником Алкивиада.
В фактах Диодор близко держится Фукидида — близко до отдельных выражений. Не случайно то, что, по его словам Алкивиад ἐδίδασϰε [научил] Тиссаферна (Фарнабаза) — у Фукидида дважды употреблено то же. — διδάσϰαλος τάντων γιγνόμενος [являясь советником во всем] VIII. 45. 2 — ϰαὶ τοὺς στρατηγοὺς… ἐδίδασϰε τεῖσαι [и стратегов … научил, убедив]; довод, который приводит Алкивиад сатрапу, заимствован из Фукидида — ϰρεῖττον εἶναι περιορᾶν τοὺς διαπολεμοῦντας ἴσους εἶναι [лучше оставить воевать равносильных игроков] Diod. XIII. 37. 4. = Thuc. VII. 57. 2. — ἐβούλετο ἐπανισοῦν τοὺς Ἕλληνας πρὸς ἀλλήλους [хотел уравновесить эллинов друг с другом] [13] 87. 4. ἐμοί μέντοι δοϰεῖ σαφέστατον εἰναι διατριβῆς ἔνεϰα ϰαὶ ἀνοϰωχῆς [мне кажется, вероятнее всего, ради затяжек и помех] (Диод. ὅπως πρὸς ἀλλήλους ὡς πλεῖστον χρόνον διαφέρωνται,… φθορᾶς μὲν… ἀνισώσεως δὲ ϰτλ [чтобы как можно больше времени друг с другом воевали и т. д.]). — Освещение, конечно, этих фактов другое.
И еще один пункт того же тенденциозного отличия, пункт находящийся в связи с преклонением пред Алкивиадом должны мы отметить — это отношение к Ферамену. Фукидид высказывается о Ферамене очень сдержанно — ни похвалы, ни порицания. Если он высказывается с большой похвалою о характере произведенного им, — но не им одним (VIII. 92. 2) переворота и введения конституции (VIII. 97. 2), то за то далеко не благосклонно звучат слова посвященные деятельности этого политического ϰόθορνος [котурна] (Xenoph. Hell. 3. 31) — эту деятельность он объясняет чисто личными побуждениями. Во всяком случае единственная похвала, которою он его награждает — это слово — ὀνήρ οὒτε εἰπεῖν οὔτε γνῶναι ἀδύνατος [человек выдающийся красноречием и умом] (VIII. 68. 4). Как холодно звучит это рядом с очень сходной характеристикой Антифонта (VIII. 68. 1) ἀνήρ Ἀθηναίων τῶν ϰαθ᾿ ἑαυτὸν ἀρετῇ τε οὐδενὸς δεύτερος ϰαὶ ϰράτιστος ἐνθυμηθῆναι γενόμενος ϰαὶ ἃ νοίη εἰπεῖν [афинский гражданин, никому из современников не уступавший в нравственных качествах, человек изобретательнейшего ума, прекраснейший оратор]. Не особенно лестно отзывается о нем и Ксенофонт, который тоже мог оказать свое влияние на мнение Диодора. Правда, Ксенофонт прямо определенного мнения не высказывает, но он выставляет его в таких положениях, которые не могут не вызывать к нему антипатии (ср. особ. Hellen. II. 2. 16).
Совершенно иначе смотрит на него Диодор[14]. Он оказывает государству многочисленные услуги — и первая и главная та, что он один (XIII. 38. 2) послужил виновником возвращения Алкивиада[15]; то же самое он повторяет еще раз (XIII. 42. 2) — мы видим из этого, в какой связи находится его взгляд на Ферамена с взглядом на Алкивиада. В истории процесса Аргинузских полководцев роль его чисто пассивная — он защищается и, защищаясь, обвиняет других полководцев. При падении Афин он энергично противится стремлением тиранов, но народ видит его ἐν τοῖς τριάϰοντ᾿ ἄρχουσιν, θεωρῶν τὴν… ἐπιείϰειαν ϰαὶ νομίζων τῇ τούτου ϰαλοϰαγαθίᾳ τὴν πλεονεξίαν τῶν προεστηϰότων ἐπὶ ποσὸν ἀνασταλήσεσθαι [в числе тридцати, видя его честность … и полагая, что он будет действовать справедливо и сдерживать остальных] (XIV. 4. 1). Смерть его изображена как смерть героя и философа[16].
Ту же тенденцию мы можем отметить и у Аристотеля. Говоря об Афинских политических деятелях, он (Ἀθην. πολιτ. 28 ср. Plut. Nic. 2)[17] заявляет, что лучшими μετὰ τοὺς ἀρχαίους [после древних] считаются Никий, Фукидид и Ферамен — относительно Фукидида и Никия все согласны, относительно же Ферамена ἀμφισβήτησις τῆς ϰρίσεως ἐστι δοϰεῖ μέντοι τοῖς μὴ παρέργως ἀποφαινομένοις[18] οὐχ ὥσπερ αὐτόν διαβάλλουσι πάσας τὰς πολιτείας ϰαταλύειν, ἀλλά ϰτλ [есть разногласие: людям, серьезно судящим о деле, видится, что он не только не ниспровергал, как его обвиняют, все виды государственного строя, но и т. д.]. Ясно, что уже в древности существовало два мнения о Ферамене. Что Аристотель имеет в виду не людей вроде Лисия, мне кажется несомненным. Его полемика может быть направлена либо против историка[19], давшего неблагоприятную характеристику Ферамена, либо против политического сочинения, речи или памфлета — одного из тех сочинений, к которым желает отнести Wilamowitz[20] открытый им συμβουλευτιϰός Ферамена.
И дальше Аристотель везде очень сочувственно отзывается о Ферамене; говоря о его участии в введении олигархии четырехсот он и его характеризует теми же словами, что и его товарищей Писандра и Антифонта — ἀνδρῶν ϰαὶ γεγενημένων εὖ ϰαὶ συνέσει ϰαὶ γνώμῃ δοϰούντων διαφέρειν [мужей не только благородного рождения, но и считавшихся выдающимися умом и образом мыслей][21]. Не могу не отметить, что Диодор характеризует Ферамена очень близкими словами ἀνὴρ ϰαὶ τῷ βίῳ ϰόσμιος ϰαὶ φρονήσει δοϰῶν διαφέρειν τῶν ἄλλων [муж порядочный и в жизни, и разумом превосходивший других]. Делать выводы из этого я пока не решаюсь.
Наконец, говоря о роли Ферамена в истории тридцати, он опять таки выставляет Ферамена в лучшем свете. Лисандр ввел олигархию следующим образом: мир был заключен на условии, ἐφ᾿ ᾧ πολιτεύσονταί τὴν πάτριον πολιτείαν [при котором будут управляться государственным строем своих отцов]. Народ за то, чтобы сохранить демократию τῶν δὲ γνωρίμων [из знатных же] — те, которые не участвовали в политических клубах ἄλλως δε δοϰοῦντες οὐδενὸς ἐπιλείπεσθαι τῶν πολιτῶν τὴν πάτριον πολιτείαν ἐξητουν [но по своей репутации не уступавшие никому из граждан, стояли за отеческий строй]; к числу их принадлежали такие–то.., προειστήϰει δὲ μάλιστα Θηραμένης. Λυσάνδρου δὲ προσθεμένου τοῖς ὀλιγαρχιϰοῖς ϰαταπλαγεὶς ὁ δῆμος ἠναγϰάσθη χειροτονεῖν τὴν Ὀλιγαρχίαν [но особенно выдавался Ферамен. Когда же Лисандр принял олигархию, народ в страхе проголосовал за олигархию].
Я уже указал на то, что также симпатично характеризует деятельность Ферамена в этом случае и Диодор (XIII. 3. 6). Но здесь близость идет дальше простой тенденции. Лисандр собирает народное собрание и советует ввести олигархию тридцати, ἀντειπόντος δὲ τοῦ Θηραμένους ϰαὶ τὰς συνθήϰας ἀναγιγνώσϰοντος, ὅτι τῇ πατρίῳ συνεγώνησε χρήσεσθαι πολιτείᾳ, ὁ Λύσανδρος [когда же Ферамен выступил против этого предложения, зачитав статьи мирного договора, согласно которым они должны пользоваться государственным строем своих отцов, Лисандр] заявил, что мир нарушен и вместе с тем грозил Ферамену смертью за то, что он противится Лакедемонянам; διέπερ ὅ τε Θεραμένης ϰαὶ ὁ δῆμος ϰαταπληγεὶς ἠναγϰάζετο χειροτονεῖν ϰαταλῦσαι τὴν δημοϰρατίαν [поэтому Ферамен и демос в страхе были вынуждены голосовать за уничтожение демократии]. У Диодора есть больше, чем у Аристотеля — вся живая сцена создана им, но рядом с этим слишком рельефно выделяется момент πάτριος πολιτεία и особенно чуть ли не дословное сходство последних слов. Это уже не случайность — и тут особое значение приобретает уже указанное тоже почти дословное сходство в характеристике Ферамена, к этому следует еще прибавить несомненно значительное замечание о различном отношении к πάτριος πολιτεία демократов и олигархов (XIV. 3). Между Аристотелем и Диодором есть несомненно нечто общее[22].
Могут быть различные возможности объяснения этой связи. По большой части говорят об общем источнике, с тех пор как мы имеем Ἀθηναίων πολιτεία Аристотеля; раньше того, конечно, речи об общем источнике не было, для Диодора искали источника, где могли.
Тут есть две гипотезы — одни видят источник в Эфоре, другие в Феопомпе. За Эфора, конечно, Volquardsen[23] и Bauer[24]. Аргументация их безусловно слаба. Volquardsen ссылается на связь нашего отрывка с отрывком, посвященным Аргинузской битве и процессу — мы уже знаем, что это само по себе не доказательно. Об остроумном соображении Volquardsen’а: симпатии к Ферамену объясняются тем, что он был учителем Исократа[25], я думаю говорить не стоит. Аргументы Bauer’а сводятся к тому, что нет никого, кроме Эфора, что мог бы служить источником[26]. Его сближения между Диодором, Плутархом и Аристотелем не выдерживают критики. В занимающем нас отрывке между Плутархом и Диодором общее именно то, что у Диодора не общее с Аристотелем — слова Лизандра о нарушении мирного договора Афинянами (Lys. XV)[27].
Вопрос о том, служил ли Эфор вообще источником Аристотеля многократно разбирался[28]. Я не могу здесь входить в ближайшее его рассмотрение, могу только сказать, что в общем я согласен с мнением Wilamowitz’а[29], отрицающего это[30].
То, что важно теперь для нас, может быть решено более простым образом.
Что собственно говоря пока общего с Аристотелем? Факты введения олигархии 30 — , их мы собственно коснемся дальше. Характеристика Ферамена? Но это и есть окраска факта, не факт. Аристотель мог бы, зрело обсудивши доводы Эфора — , если такие были — , рассмотревши представляемые им факты, принять его мнение, но это не будет значить, что Эфор был его источником Для мнений Аристотеля мы не вправе искать источников. — Aristoteles hat sich selbst sein Urtheil aus der Geschichte gebildet [Аристотель сделал свое собственное суждение из истории][31]. У Диодора то же мнение отражается, причем несомненно влияние тут прямое. Читал ли Диодор самую политию, я не хочу решать. Ведь Диодор мог прочесть цитату.
За Феопомпа высказывается Fricke[32] Breitenbach[33], Pöhlig[34], Gilbert[35]. Доводы приводит собственно только первый.
Самое крупное возражение, которое можно привести против этой теории, это то, что Феопомп писал свою историю только с того пункта, где закончил ее Фукидид. Это возражение и было сделано Collman’ом[36]; таким образом сведения об олигархии 400 не могут быть у него заимствованы. Fricke[37] отвечает на это вполне основательным замечанием, что понимать это следует cum grano salis — Феопомп мог предпослать введение и в этом введении могли заключаться и интересующие нас сведения. Все это, конечно, может быть, но одинаково может и не быть; нам нужны положительные доказательства — без них мы должны считать указанный Collman’ом факт аргументом против гипотезы Fricke.
Главный аргумент Fricke заключается в том, что раз сказ Диодора сильно отличается от рассказа Плутарха, который, по его мнению, следовал Эфору[38] — значит Диодор Эфору не следовал. Но самая посылка Fricke относительно источника Плутарха далеко не доказана, и отличия от Плутарха не так крупны — на один общий элемент я указал. Далее Fricke указывает на враждебность Диодора к демократии, которая может быть объяснена влиянием Феопомпа — я уже указал на то, что в данном месте скорее можно указать на следы враждебности к олигархам. Наконец, Fricke основывается на сходстве Диодора с Корнелием Непотом и Юстином. Что касается Юстина (V. 3), то я не могу видеть в его изложении особой близости с Диодором; рассказ его гораздо подробней, гораздо ближе к Фукидиду — к тому же он представляет и значительное отличие от Диодора. В то время как у Диодора Алкивиад не оказывает никакого влияния на ход политических событий в Афинах, у Юстина он заставляет олигархов удалиться, он освобождает отечество от «внутреннего бедствия».
С Непотом (Alcib. V. 4) общего только та роль, которую играет Ферамен при возвращении Алкивиада. Собственно говоря и здесь нет полной идентичности. Theramene suffragante [По предложению Ферамена] не равняется Θηραμένης μόνος [Ферамен единственный]; наоборот это выражение скорее указывает на ту версию, которую мы имеем у Плутарха (Alb. 33) — версию, по которой внес предложение Критий, Ферамен его только поддерживает[39]. Но и кроме того история возвращения Алкивиада у Диодора далеко не так ясна, как кажется первого взгляда.
В начале 411 года олигархия в Афинах пала; виновником ее падения и устроителем нового порядка вещей был Ферамен; следует его характеристика и затем подтверждение высказанных похвал ϰαὶ γὰρ τὸν Ἀλϰιβιάδην οὖτος μόνος συνεβούλεσε ϰατάγειν… ϰαὶ πολλῶν ἄλλων εἰσηγητὴς γενόμενος ἐπ᾿ ἀγαθῷ τῆς πατρίδος οὐ με:ρίας ἀποδοχῆς ἐτύγχανεν, ἀλλὰ ταῦτα μὲν μιϰρὸν ὕστερον ἐγενήθη [ибо он единственный, кто советовал вернуть из изгнания Алкивиада … и так как он был автором многих других решений в интересах своего государства, то пользовался большой популярностью. Но эти события имели место немного позднее]. Спрашивается, что случилось μιϰρὸν ὕστερον [немного позднее]. Не может быть сомнения, что возвращение Алкивиада — ибо именно об этом возвращении он затем и рассказывает еще раз, не повторяя рассказа о восстановлении демократии; из вторичного рассказа и ясно, что демократия восстановлена; именно потому Ферамен и может быть изображен как ὁ τῆς πολιτείας ἀφηγούμενος [возглавлявший правительство].
Традиция наша (Thuc. VIII. 97. 3. Plut. Alcib. 27) вся связывает возвращение Алкивиада непосредственно с восстановлением демократии; эти события связаны не случайно и не временно, а силой безусловной политической причинности. В короткое время господства четырехсот было два Афинских государства. Рядом с οἱ ἐν ἄστει [бывшими в городе] стояли οἱ ἐν Σάμῳ [бывшие в Самосе]. Вторые признали Алкивиада своим стратегом — он до известной степени был реабилитирован. С уничтожением тирании ἐν ἄστει [в городе] эта государственная двойственность и должна была исчезнуть — практически надлежало не восстановить в правах Алкивиада, а утвердить эту реабилитацию — или, отвергнув ее, продолжать прежнее невыносимое состояние, когда войско не признавало правительства и существовало совершенно особой от него государственной жизнью. Формально новое правительство должно было, желая восстановить прежний порядок, примкнуть к войску и признать его акты. Таким образом акт о возвращении Алкивиада был формальным утверждением давно совершившегося факта, само собой явившимся в непосредственной связи с государственным переворотом[40], точно также как само собой подразумевалось, что правительство признает акт, которым οἱ ἐν Σάμῳ назначают его своим полководцем[41]. Алкивиад был возвращен еще раньше — формальный акт нового правительства, псефизма τῶν ἐν ἄστει [бывших в городе] реального значения не имела.

---

[1] ο. 1. 23.
[2] ο. 1. 14 sqq.
[3] Fricke (о. 1. 17) совершенно не понял текста; в нем несомненно заключается порицание олигархии; конечно в вину ей ставится не то, что военачальники ссорились, а то, что они таких послали; олигархи πολὺ χεῖρον τὸν πόλεμον διῴϰησαν — ἀποστείλαντες γὰρ… ναῦς συνεξίπεμψαν… στρατηγοὺς ἀλλοτρίως ἔχοντας πρὸς άλλήλους [повели войну гораздо хуже — ибо отправив … суда, послали … стратегов, которые не ладили друг с другом].
[4] Рекапитуляция судьбы Алкивиада во время изгнания принадлежит самому Диодору, кто иной мог бы объяснить его значение у Лакедемонян тем, что он был τόλμῃ πολὺ προέχων τῶν πολιτῶν ἔτι δ᾿ εὐγενείᾳ ϰαὶ πλούτῳ πρῶτος Ἀθηναίων [первым по богатству и знатности среди афинян и превосходил всех других храбростью],
[5] Ср. Classen a. 1.
[6] Ср. Natorp. Quos auctores in ultimis belli Peloponnesiaci annis describendis secuti sint Diodorus Plutarcbus Cornelius Justinus 2.
[7] Cp. Arist. Ἀθην. πολιτ. 29 и указанные Sandys’ом а. 1. свидетельства.
[8] См. Wilamowitz, Arist. u. Athen. I 102 np. Busolt, Griechische Staatsalterthümer1 172.
[9] См. Gilbert. Beiträge 395 и пр. 6 Hermann. Griech. Staatsalterthümer 720 np. 2.
[10] Schöll, Commentationes in honorem Mommseni 453 справедливо отвергает предложенное Clarisse’ом ad Thuc. epocham 64 и принятое Gilbert’ ом Beiträge 289 приурочение упомянутых Диодором XII. 75. 4. 10 мужей к Фукидидовским πρόβουλοί.
[11] Cp. Beloch, Die Attische Politik seit Pericles 69. Isocrat. περὶ εἰρήνης [О мире] 108 διὰ τὴν τῶν δημηγορούντων πονηριάν αὐτὸς ὁ δἤμος ἐπεθύμησε τῆς ολιγαρχίας τῆς ἐπὶ τῶν τετραϰοσίων ϰαταστάσης [из–за бесчестия говорунов демос сам стремился установить олигархию четырехсот].
[12] Cp. Miiller–Striibing, Aristophanes und die historische Kritik 180. Der Staat der Athener, Philologus Suppl. 4 pg. 113 sqq. Wilamowitz, Hermes XII. 335.
[13] Основное значение этого момента отмечено Poehlman’ом, Grundrisz der Griechischen Geschichte² (Iw. Müller Handbuch III. 4) 141.
[14] Pöhlig, Jahrb. f. Phil. Suppl. IX. 230 sqq. Volquardsen о. 1. 63 Fricke о. 1. 11.
[15] Müller–Strübing о. 1. Phil. Suppl. IV. pg. 108.
[16] Cp. Beloch о. 1. 75. 6 и пр.
[17] Объяснение Holm’а Gesch. Griechenlands 11.583 теперь, с открытием текста Аристотеля, потеряло всякое значение.
[18] Здесь явная полемика против литературно высказанного мнения cp. Sandys a. 1. Kaibel, Stil u. Text, der Ἀθην. πολιτεία. 31; ἀποφαίνειν [видеться] о письменном заявлении технически ibidem 129.
[19] Тоже обвинение мы находим у Ксенофонта (Hell. II. 3. 31), но там оно вложено в уста Крития — Ксенофонт Аристотеля не мог иметь в виду.
[20] o 1. I. 160 sqq. Не могу не выразить своих сомнений относительно существования этого сочинения. Обвинение, опровергаемое Аристотелем. мы находим в комедии (Arist. Ranae. 538 и 968).
[21] Sandys a. 1. сближает с этим характеристику Фукидида VIII. 68.1 — 3. О заимствовании я не стал бы говорить; я не думаю, чтобы Аристотель подобные вещи заимствовал, к тому же у Фукидида нет очень существенного εὖ γεγενημένων [благородного рождения]. Wilamowitz (o. 1. I· 99 пр. 2), приводя ряд параллелей, этой не приводит.
[22] До известной степени можно еще видеть слияние двух элементов в словах Диодора. Лисандр говорит, что мир нарушен — и поэтому должна быть введена олигархия, но народу он ничем не грозит; почему тогда народ оказывается ϰαταπλαγείς [в страхе]? — таким полагалось бы быть Ферамену, так как ему грозит Лисандр. Но это еще можно объяснить; странней то, что Ферамен был вынужден χειροτονεῖν τὴν ὀλιγαρχίαν [голосовать за олигархию] — это делает только народ, а не Ферамен. Ферамен мог бы не подымать руки, от этого ничего бы не изменилось; он мог и поднять ее — но это не было важно и не это значат слова Диодора; Диодор соединил предыдущее с данным ему ϰαταπλαγίς [в страхе] и χειροτονία [голосование] — шов виден в обоих направлениях.
[23] о. 1. 64 ср. 60. 1.
[24] Literarische u. historische Forschungen zu Aristoteles Ἀθηναίων πολιτεία 152.
[25] Cp. Wilamowitz o. 1. I. 167 пр.
[26] Bauer o. 1. Относительно Феопомпа он делает грубую ошибку, после 324 года были изданы не Hellenica, а Philippica — только на них могут указывать frg. 108 и 334 (Müller F. H. G. I. pg. 295 и 331).
[27] Весь этот вопрос требует более внимательного рассмотрения, которому здесь пока не место.
[28] См. V. v. Schöeffer. Burs. Jahresberichte 75, 36 sqq. 83, 212 sqq.
[29] о. 1. 305 sqq.
[30] Holzinger Phil. 52. 58. отрицает это только относительно некоторых частей, но его доводы имеют и принципиальное значение; некоторые заимствования допускает, однако, и он.
[31] Bruno Keil. Die Solonische Verfassung in Aristotel. Verfassungs, geschickte Athens 205.
[32] о· 1, Pg· 11 sq.
[33] Xenophons Hellenica, Einleitung pag. LXIII.
[34] Jahrb. f. Phil. 230.
[35] о. 1. 23.
[36] Beiträge 380.
[37] о. 1. pg. 15 sq
[38] о. 1. 65.
[39] Pöhlig, Jahrb. f. Phil. 250
[40] Gilbert ο. 1. 235 Herzberg, Alkibiades 289.
[41] Viecher, Kleine Schriften 119 пр. 1.