Сейчас же вслед за рассказом о судьбе Афинян Диодор сообщает о законодательстве Диокла, сначала только для того, чтобы присоединить анекдот об его смерти, затем, под следующим годом, для того, чтобы охарактеризовать это законодательство. Что он при этом дважды, под двумя различными годами, сообщает о том, что Диокл написал законы, это нас не должно удивлять; оба раза это введение ему было нужно для того, чтобы рассказать дальнейшее. Но при этом следует одно из двух: или оба раза эти слова о законодательстве были даны в источнике, пли один раз он их прибавил. Но и в том и другом случае является несомненным, что источник его разный. В первом случае немыслим источник, который рассказывал бы таким образом: Диокл дал Сиракузянам законы; он умер таким то образом. Диокл дал Сиракузянам законы — они были такие то. Это возможно только у Диодора в виду особенностей его композиции. Да трудно себе и вообразить сколько нибудь разумного, самостоятельно работающего, а не компилирующего писателя, который рассказал бы сначала о смерти, потом о деятельности человека.
Во втором случае сведение о законодательстве прибавлено Диодором при первом известии. Второе не может существовать без такого введения, первое вполне возможно как отдельный анекдот, вводимый словами ὁ τῶν Συραχουσίων νομοθέτης [законодатель сиракузян].
Рассказ и является таким бесхозяйным, безыменным анекдотом. То же рассказывали о Залевке (Eustath. ad. II. 1.187), Кротониате Салете (Luc. pro mere. cond. 4), о неназванном даре Тенедоса (Heracl. Pont. VII. Müller F. H. G. II 213 и Steph. Byzant s. V. Τενεδίων πέλεϰυς)[1].
Источником этого анекдота должен быть тот, из которого списан уже разобранный нами анекдот о смерти Харонда, или один из указанных там писателей. Ἔνιοι δὲ τῶν συγγραφέων τὴν πρᾶξίν ταύτην περιτιθέασι Διοϰλεῖ τῷ Συραϰοσίων νομοθέτη [Некоторые из историков приписывают это дело Диоклу, законодателю сиракузян]. Вероятней, что Диодор нашел в источнике параллельный рассказ о Диокле с цитатой из одного пли нескольких историков, чем что он лично нашел эти рассказы у других историков; он занес вариант в свои collectanea и воспользовался им, когда дошел до Диокла. Сама по себе возможна и мысль о том, что он прямо пересказал рассказ о Харонде под именем Диокла, основываясь на имевшемся у него сведении о том, что ἔνιοι τῶν συγγραφέων [некоторые из историков] рассказывают его так, но этому противоречат довольно значительные отличия обеих версий, указанные Freeman’ом[2].
Когда Диокл был в первый раз упомянут, было сказано, что он был τῶν δημαγωγῶν ἐνδοξότατος [выдающийся из демагогов]. При первом упоминании его законодательства о нем прямо говорится Διοϰλῆς [Диокл] без какого бы то ни было указания на предшествующую его роль; когда во второй раз говорится о его законодательстве, он опять отмечается, как τῶν δημαγωγῶν ὁ πλεῖστον… ἰσχύσας [из демагогов наиболее … искусный]. К чему теперь это повторение? Я думаю, что здесь оно вызвано стилистическими соображениями. Несколько строк раньше Гермократ характеризуется, как ὁ πρωτεύων τῶν πολιτῶν [первый из граждан], слова, которыми характеризуется Диокл, должны дать параллель.
О Диокле упоминается еще много раз; нигде нет ссылки на его законы, нигде нет указания на то, что он пользовался при жизни особым почетом; конец его карьеры оказывается не более печальным, чем в анекдоте Диодора, но менее почетным. Сиракузяне его выгоняют, когда он противится погребению присланных Гермократом останков павших при Гимере (XIII. 25). Когда же мог быть построен в честь его храм, когда чрез год–другой после его изгнания власть получил бывший во враждебном ему лагере Дионисий — не говоря уже о том, что для того, чтобы согласовать это с анекдотом об его смерти, он должен успеть вернуться из изгнания и умереть? Но и без того Диодоровский рассказ о Диокле–законодателе достаточно резко отличается от его же рассказов о Диокле–гражданине и политике[3], чтобы мы смело могли утверждать, что он есть вставка в общее изложение. Это, мне кажется, служит полным подтверждением высказанного Holm’ом[4] и принятого, между прочим, Beloch’ом[5] предположения о том, что существовало два Диокла — демагог времен Пелопоннесской войны и гораздо более древний законодатель — и что Диодор этих двух деятелей спутал — я думаю, спутал он первый, присоединив различные известные ему сведения о законодателе Диокле там, где нашел упоминание о совершенно другом Диокле; побудительной причиной и оправданием для него служит то, что действительно время, непосредственно следовавшее за поражением Афинян, ознаменовано сильным поворотом во внутренней политике Сиракуз. О полной демократизации образа правления говорит нам Аристотель (Pol. V. 1304а), не называя, впрочем, никакого имени. Но это не совпадает с законодательной деятельностью, о которой говорит Диодор. Политические законы Сиракуз изменились чрез несколько лет после этого законодательства. Диодор имеет в виду уголовные и гражданские законы, устройство внутреннего быта. Тут a priori следует предполагать гораздо большую древность.
Диодор начинает с Диокла и переходит затем к Кефалу и Полидору. Процесс его мысли, вероятно, шел обратно — во всяком случае от Кефала к Диоклу. Кефал несомненно историческая личность; им установлен или восстановлен известный порядок, нарушенный тиранами; тенденция при этом — идея реставрации; поэтому законы должны служить только восстановлению πάτριος πολιτεία [отечественного государственного устройства], должны быть законами не Кефала, а Диокла. При Гиероне опять происходит пересмотр, но и тут желательно сохранить традицию, показать, что законы не нарушаются — опять устанавливается связь с Диоклом. В этой форме — все еще как законы Диокла — они существуют до времен Диодора, когда πάτριος πολιτεία заменяется римским правом. Во всяком случае, это последнее замечание сделано самим Диодором. Право римского гражданства Сицилийцы получили по Lex Julia de Siculis, данной Антонием после смерти Цезаря[6].
Но возможно, что он и вообще все замечание прибавил от себя — πολλαὶ τῶν ϰατὰ τὴν νῆσον πόλεων χρώμεναι διετέλεσαν τοῖς τούτου νόμοις μέχρι ὅτου πάντες οἱ Σιϰελιῶται τῆς Ρωμαίων πολιτείας ἡξιώθησαν [многие города острова продолжали пользоваться его законами до тех пор, пока все сицилийцы не оказались под управлением римлян]. Какие это города, мы твердо установить не можем. Но будем помнить, что, собственно говоря, практически действовали не законы Диокла, а законы Кефала и Полидора, и попытаемся установить, где действовали последние. На него указывает Диодор в дальнейшем своем изложении (XVI. 82). После победы над Карфагенянами Тимолеон занимается внутренним упорядочением Сиракуз и Сицилии; одним из первых шагов его было изгнание тиранов из Сицилийских городов. Так он выгоняет из Кентарины Никодема, из Аргирия Аполлониада — и затем τοὺς ἐλευθερωθέντας Συραϰοσίους ἐποίησε [сделал освобожденных сиракузянами] — то же он делает вообще и на острове. Затем он объявляет в Греции, διότι οἱ Συραϰόσιοι διδόασι χώραν ϰαὶ οἰϰίας τοῖς βουλομένοις μετεχειν τῆς ἐν Συραϰούσαις πολιτείας… οἰϰήτορες ἀπεδείχθησαν εἰς μὲν τὴν Συραϰοσίαν… τετραϰισμύριοι, εἰς δὲ τὴν Ἀγυριναίαν μύριοι χτλ [что сиракузяне дадут землю и дома желающим перейти под πολιτεία сиракузян … в Сиракузы было принято сорок тысяч жителей, в Агирион десять тысяч и т. д.]. Итак жители Агириона стали Сиракузянами; их πολιτεία становится πολιτεία Сиракузян — грекам было поставлено условием μετεχειν τῆς Συραϰοσίων πολιτείας [приобщиться к политии сиракузян], все равно, отправились ли они в Сиракузы или в Агирион. Процесс присоединения Агирия именно в том и состоял, что в нем было введено то государственное устройство, которое господствовало в Сиракузах. Это и было государственное устройство Диокла. Приглашенный в Сицилию Коринфянин Кефал произвел ревизию его, оставил неизмененными гражданские и уголовные законы, изменил сообразно с требованиями времени законы государственные. Понятно, что именно при этом изменении приходилось особенно настаивать на связи с старым национальным законодательством[7].
Если, таким образом, становится вероятным, что среди тех многочисленных городов, которые пользовались законами Диокла, был и родной город Диодора Агирий, то нам незачем будет искать источника для этих столь неудачно приуроченных и помещенных сведений о законодательстве Диокла — Диодор знал их с юношеского возраста; это была местная история. Найдя в своих источниках упоминание его, он был поражен тем, что они недостаточно говорят о нем, и счел долгом пополнить их изложение — ταῦτα ἀϰριβέστερον εἰπεῖν προήχθην διὰ τὸ τοὺς πλείους τῶν συγγραφέων [Я довольно подробно изложил о Диокле по причине того, что большинство писателей] (это πλείους [большинство] и есть его источники) ὀλιγωρότερον περὶ αὐτοῦ διειλέχθαι [пренебрегали им в своих трактатах] — в нем заговорил местный патриотизм[8].
Чтобы покончить с историей Сиракузской войны, укажу еще на то, что в конце ее Диодор несомненно не пользовался Тимеем. У Диодора Сиракузяне награждают τοὺς Λαϰεδαμονίους συμμαχήσαντας, ὦν ἦρχε Γύλιππος τοῖς ἐϰ τοῦ πολέμου λαφύροις [союзных лакедемонян, которыми командовал Гилипп, трофеями из военной добычи]. У Тимея Гилиппа отправили ἀϰλεῶς [без славы]. Правда Тимей говорил о Гилиппе, Диодор о находившихся под его начальством Спартанцах, но это очевидно, только façon de parler. Посылка кораблей Спартанцам разнится только числом кораблей от Фукидида (VIII. 26. 1), украшение храмов и раздача наград солдатам — обычная фраза Диодора.

---

[1] Cp. Hermann. Ueber Gesetz, Gesetzgebung und gesetzgebende Gewalt im Griechischen Alterthum pg. 46. пр. 164.
[2] о. 1. III. 725.
[3] Freeman о. 1. III. 725 sqq.
[4] о. 1. II, 78. 418
[5] G. G. I. 308.
[6] См. Marquant. Römische Staatsverwaltung I. 246. Holm. о. 1. III. 196 и 426.
[7] Относительно Полидора единственное имеющееся у нас сведение и есть наше место Диодора, как вообще о законодательной деятельности Гиерона ничего нигде не говорится. Отразилось ли законодательство это и на Агирии, мы не знаем, во всяком случае Агирий стоит близко к Гиерону, ему явно покровительствующему — ему он отдает часть земли одного из взятых городов.
[8] Текст отрывка представляет собой целый ряд затруднений, которые я могу только отчасти исправить и объяснить: 1) Сиракузянам дали законы Кефал и Поллдор, но они ούδέτερον αὐτῶν ὠνόμασαν νομοθέτην, ἀλλ᾿ ἤ Ιξηγητήν του νομοθίτου [не дали ни тому, ни другому имя законодателя, а только имя толкователя законодателя]. Это ἀλλ᾿ ἤ [только] вызывает сильные сомнения; правда соединение ἀλλ᾿ ἤ встречается и без дальнейшего ἤ, значит не в разделительном смысле, и именно после отрицательных выражений, но смысл этой конструкции не противительный, какой должен быть здесь, а ограничивающий смысл предыдущего. Из примеров, приводимых грамматиками, укажу на некоторые, ясно показывающие разницу обеих конструкций (Kühner Aussführlche Grammatik II. 824) Xen. Anab. VII. 7. 53 ἀργύριον μὲν οὐϰ ἔχω, ἀλλ᾿ ἢ μιϰρόν τι (разве только не много). Hellen. VI. 4. 4. οἱ Θηβαῖοι ἐστρατοπεδεύσαντο οὐδένας ἔχοντες συμμάχους, αλλ᾿ ἢ τοὺς Βοιωτοὺς [части золота ничем не отличаются друг от друга и от целого, кроме большей или меньшей величины] (кроме разве) Plat. Prot. 329 τὰ τοῦ χρυσίου μόρια οὐδὲν διαφέρει τὰ ἕτερα τῶν ἑτέρων ϰαὶ τοῦ ὅλου ἀλλ᾿ ἢ μεγέθεί ἢ σμιϰρότητι [серебра у меня нет, разве только немного] (кроме). Во всех этих случаях ἀλλ᾿ ἤ может быть заменено πλὴν [кроме] или εἰ μὴ [разве только], что в нашем случае сделано быть не может. Во всех этих случаях общеотрицательная частица устанавливает известное родовое понятие, из области которого исключается определенный вид; из рода союзников исключаются Беотяне, из родового понятия отличия исключается видовое понятие отличия по величине и т. д. В нашем случае ἀλλ᾿ ἤ должно было бы сделать не исключение из понятия νομοθήτης [законодатель], а ограничить οὐδέτερον [ни тому, ни другому], что, понятно, немыслимо. Мы имеем не больше, как противоположение, а тогда нам придется вставить член, который отвечал бы ἢ ἐξηγητήν [законодателя]. Этот член мы и находим в том месте, где говорится о деятельности Кефала — Тимолеон διώρθωσε [испарвил] законы Диокла; ἐπιστάτης δ᾿ ἦν ϰαὶ διορθωτὴς τῆς νομοθεσίας Κέφαλος ὁ Κορίνθιος [руководителем и исправителем законодательства был коринфянин Кефал]. Таким образом мы вставим член ἢ δίορθωτάς (διορθωτὴς, как официальное название, мы находим в Керкире (C. I. G. 1845, 147 sqq.). Затруднение заключается только в том, где вставить эти слова, так как этим одним трудности текста еще не исчерпаны.
2) Μεγάλης δὲ οὔσης ϰατὰ τὴν νομοθεσίαν ἀναθεωρήσεως, μισοπόνηρος μὲν φαίνεται ϰτλ [Много в законодательстве этом пищи для размышления, и (автор) кажется ненавистником зла и т. д.]. Связь здесь мне кажется решительно невозможной. Так как по отношению к законодательству есть большая ἀναθεώρησις [пища для размышления] — я нарочно перевожу дословно — , то он (кто этот он? Νομοθέτης ["законодатель] стоит слишком далеко. Свида вставляет ὁ ἀνὴρ [муж], но это только подчеркивает затруднение нашего текста) является таким–то. Что это значит?
3) После того как раз было указано на трудность понимания, являющуюся результатом ἀρχαία διάλεϰτος [старинного диалекта], вторично указывается на нее, но как на следствие сжатости речи; это замечание стоит решительно не на месте; непонятно, что означает здесь ἔστι δὲ ϰαὶ ϰατὰ τὴν λέξιν σύντομος [и краток слогом] — нормально это присоединяло бы новое качество к раньше перечисленным μισοπόνηρος, δίϰαιος, πραγματιϰός [ненавистник зла, справедливый, прагматичный]. Вполне на месте было бы замечание после замечания об ἀρχαία διάλεϰτος. Текст, очевидно, крайне испорчен. Мне кажется, что отчасти мы исправим его, вставив διορθωτὴς [исправитель] после δυσϰατανοήτους [трудного для понимания (диалекта)], выпустив после μεγάλης [много] — δὲ и связав начинающуюся с него фразу с предыдущим — ἤ ἐξηγητὴν διὰ τὸ… εἶναι δυσϰατανοήτους, ἤ διορθωτὴν, μεγάλης οὔσης ϰτλ [толкователя, потому что … трудно для понимания, исправителя, так как много и т. д.].