§ 7. Перемирие. Война Спарты и Аргоса

Диодор переходит к гнилому миру; кончилась Пелопоннесская война — но сейчас же опять ταραχαὶ ϰαὶ ϰινήσεις πολεμιϰαί συνεβησαν ϰατὰ τὴν Ἑλλάδα διὰ τοιαύτας τινὰς αἰτίας [в Элладе начались военные волнения и движения по следующим причинам]. Что понимает Диодор под этими ταραχαί [волнениями], что относит он к αἰτίαι [причинам], что к самим ταραχαί ϰαὶ ϰινήσεις [волнениям и движениям]? Мы уже видели, что у Диодора подобные вещи не легко отличить. Диодор утверждает, что это движение началось уже в первый год мира. В той связи, в которой мы находим выражение, у него эти πολεμιϰαὶ ϰινήσεις [военные движения] не могут значить ничего, кроме войны — между тем в том году ни одного военного действия у него не указывается, если не считать взятия Скионы, но и это событие не стоит ни в какой связи с теми причинами, о которых говорит Диодор. Скиона была уже давно окружена Афинянами, по Никиеву миру Афинянам было предоставлено делать с нею, что угодно (V. 18. 8)[1]. Избиение граждан Скионы было решено еще два года тому назад (IV. 122. Диод. XII. 72. 8) и не может быть объяснено новыми причинами. Если Диодор (но не Фукидид V. 32, 1) это делает, то это объясняется особенностью данного места — он старается по возможности связать указываемые им обстоятельства в одно целое[2]. Во всяком случае, эти обстоятельства не могут быть теми ταραχαί [волнениями], которых мы ищем; они поставлены в полную параллель с действиями Спартанцев, освободивших гелотов Брасида и возвративших гражданскую честь взятым в Сфактерии Спартанцам — это ведь уж наверное не πολεμιϰαὶ ϰινήσεις [военные движения]. Диодор приводит эти факты именно ради параллели и контраста с действиями Афинян — причинную связь с ранее указанными им событиями он устанавливает, но она везде оказывается неудачной. Лакедемоняне, видя, что Пелопоннес восстает против них, τὰ ϰατὰ τὴν ἡγεμονίαν ὡς ἧν δυνατὸν ἠσφαλίζοντο [стали предпринимать все меры, чтобы сохранить свою гегемонию]. С этой целью они: 1) освобождают гелотов, 2) возвращают права пленным, 3) наградами за военные заслуги поддерживают военный дух, 4) ласково обходятся с союзниками. Первые две меры взяты из Фукидида, остальные две у него не находятся — они и представляют собой общие фразы, не имеющие реального значения. Но ясно, что только последняя действительно непосредственно отвечает условию обеспечения гегемонии — первые три имеют другое значение. В рамки контраста — Афиняне старались действовать на союзников страхом, Лакедемоняне любовью — они входят только с натяжкой. И, действительно, они введены в него насильно. Фукидид ни первой ни второй не считает мерами для обеспечения гегемонии. Относительно гелотов он ничего не говорит, относительно пленных из Сфактерии он говорит совершенно противоположное тому, что говорит Диодор — именно после возникновения опасности Спартанцы подвергают их атимии ἤδη ϰαὶ ἀρχάς τινάς ἔχοντας [хотя они уже занимали некоторые должности] [3] и только позже опять их от нее освобождают. Диодор относит освобождение именно к этому времени.
Во всяком случае, до сих пор ταραχαὶ [волнения] и ϰινήσεις [движения], конечно, πολεμιϰαί [военными] не было, настолько, насколько они были бы связаны с указанными Диодором причинами — да и причины им не исчерпаны; во всяком случае, то недоверие, которое возникает между Афинянами и Спартанцами, должно быть отнесено к числу движений τῶν ϰατὰ τὴν Ἑλλάδα [в Элладе] — а об этом недоверии и его последствиях рассказано только под следующим годом.
Все эти затруднения облегчаются тем, что Диодор не строго отличает αἰτίαι [причины] от вытекающих из них последствий, что он не строго соблюдает им самим установленные рамки, но они окончательно устранятся только тогда, когда мы сравним Диодора о Фукидидом. Именно то, что оказывается несогласным с его собственным изложением, внесено Диодором в текст Фукидида — μετὰ δὲ τὰς σπονδὰς ϰαὶ τὴν ξυμμαχίαν τῶν Λαϰεδαιμονίων ϰαὶ τῶν Ἀθηναίων,… οἱ‥ Κορίθνιοι… διεϰίνουν τὰ πεπραγμένα, ϰαὶ εὐθὺς ἄλλη ταραχὴ ϰαθίστατο τῶν ξυμμάχων πρὸς τὴν Λαϰεδαίμονα. ϰαὶ ἃμα ϰαὶ τοῖς Ἀθηναίοις οἱ Λαϰεδαιμόνιοι προιόντος τοῦ χρόνου ὕποπτοι ἔγένοντο, ἔστιν οἶς οὐ ποιοῦντες ἐϰ τῶν ξυγϰειμένων ἃ εἴρητο. [по заключении мирного договора между афинянами и лакедемонянами … коринфяне … стали расшатывать достигнутые результаты, и тотчас началось новое брожение в отношении союзников к Лакедемону. Кроме того, с течением времени афиняне стали подозрительно относиться к лакедемонянам, так как последние кое в чем не исполнили постановлений договора] (V. 25). Здесь заключается полная программа для Диодора. Он только вставил словцо πολεμιϰαί [военные], но вставил его, не обдумавши и не приведя с ним в согласие остального рассказа. Фукидид понимал все те движения, которые привели к отдельному союзу союзников против и помимо Спарты — и об этих собственно движениях рассказал Диодор. Подставивши вместо Лакедемона вообще Элладу, он должен был обобщить и недовольство союзников, которое у него направлено против Афинян.
Причины их ϰινήσεις [движений] излагаются Диодором опять таки точно по Фукидиду. Первой является отдельный союз Спарты с Афинянами. Этот союз вызывает подозрение ώ(ς ἐπὶ ϰαταδουλώσει τῶν ἄλλων Ἑλλήνων ἱδίᾳ ποποιημένοι συμμαχίαν [что он заключен с целью порабощения остальных греков] — и это подозрение подтверждается διὰ τὸ προσγεγράφθαι ταῖς ϰοιναῖς συνθήϰαις: ἐξεῖναι Ἀθηναίοις ϰαὶ Λαϰεδαιμονίοις, ὅπερ ἄν δοϰῇ ταύταις ταῖς πόλεσι, προσγράφειν ταῖς συνθήϰαις ϰαὶ ἀφαιρεῖν ἀπὸ συνθηϰῶν [тем, что к общему соглашению была добавлена статья, гласившая о том, что афиняне и лакедемоняне имели право, в соответствии с тем, как посчитают нужным, добавлять к условиям новые статьи, или удалять их]. Диодор сообщает это так, как будто он действительно видит в этой приписке доказательство широких планов обоих союзных государств. Но это у него только неудачное выражение; на самом деле он только списывает у Фукидида. Коринфяне говорят в Аргосе о том, что союз Лакедемонян и Афинян составлен ἐπὶ ϰαταδοολώσει τῆς Πελοποννήσου [для порабощения Пелопоннеса] (V. 222) — это мнение распространено среди союзников — μάλιστα τὴν Πελοπόννησον διεθορύβει ϰαὶ ἐς ὑποψίαν ϰαθίστη μὴ μετὰ Ἀθηναίων σφᾶς βουλωνται Λαϰεδαιμόνιοι δουλώσασθαι [особенно беспокоило пелопоннесцев и внушало им подозрение то, что лакедемоняне вместе с афинянами подчинят их себе] — именно та же приписка, какую мы находим у Диодора. Диодор несомненно правильно понял ее, но не передал более существенного. Classen (a. 1.) совершенно неправ, говоря, что имеются в виду оба акта: мира и союза. Правда, указанная приписка одинаковым образом находится и в том (V. 18. 11) и в другом (V. 23. 6) документе; но это объясняется тем, что подобная приписка «есть только вариация известной Формулы, которой заключающие договор стороны удерживают за собой право, несмотря на данную ими клятву, по взаимному соглашению делать необходимые изменения и добавки»[4]. Дело не в самой приписке, а в том факте, что право изменений предоставляется одним только Афинянам и Лакедемонянам, между тем как договаривающейся стороной являются и союзники Лакедемонян, которые также должны было бы иметь это право[5] — понятно, что это могло относиться только к документу мира, а не акту союза, так как в последнем союзники Лакедемона не участвовали; Диодор это совершенно верно выразил словами ἐν ταῖς ϰοινοῦς σονθήϰαις [в общем соглашении], являющимися таким образом только комментарием к словам Фукидида.
Но он имеет и еще одно доказательство действительности властолюбивых планов Спарты и Афинян. Афиняне διὰ ψηφίσματος ἔδωϰαν δέϰα ἀνδράσι ἐξουσίαν ἔχειν βουλευεσθαι περὶ τῶν τῇ πολει συμφερόντων [назначили десять уполномоченных соблюдать интересы города]. То же сделали и Лакедемоняне — и это будто бы сделало несомненной их πλεονεξία [корыстолюбие].
Фукидид ничего об этом не знает. Никаких сведений в других источниках мы об этом факте не имеем. На первый взгляд и не ясно, почему этот факт может вызывать подозрения. Но здесь Диодор опять выпустил самое существенное — тайну совещаний этих выбранных 10 человек.
В наше время, когда дипломатические отношения стараются прикрыть непроницаемой тайной, кажется совершенно непонятным, как могли они существовать при полной публичности народных заседаний, как можно было заключать какой бы то ни было тайный договор, который мог разболтать любой Дикеополис. Этот недостаток живо чувствовался в древности, которая и старалась, по мере возможности, устранить его. Когда Спартиаты были окружены на Сфактерии, в Афины были посланы послы с предложением мира. Афиняне ставят невозможные условия. Спартанцы понимают, что так в сущности всегда делается, что следует запросить больше, чтобы получить что нибудь — они и готовы сделать уступки, но, понятно, им вовсе неудобно, чтобы об этих переговорах знала вся Греция — они готовы вступить в переговоры, но ξυνέδρους σφίσιν ἐϰέλευον ἑλέσθαι οἵτινες λέγοντες ϰαὶ ἀϰούοντες περὶ ἑϰάστου ξυμβήσονται ϰατὰ ἡσυχίαν ὅτι ἄν πείθωσιν ἀλλήλους [предложили афинянам выбрать десять уполномоченных для того, чтобы каждая сторона могла спокойно высказаться и выслушать другую, чтобы убедить друг друга] (IV. 22. 1). Клеон понимает, что подобный путь действительно может привести к миру; ему важно, чтобы переговоров не было; он требует, чтобы они велись в ἐѵ τῷ πλήθει [народном собрании] — и план мира падает[6].
Для каких целей могут быть выбираемы такие ξύνεδροι [синедры], ясно говорит Фукидид (V. 85. 1) ὅπως… μὴ… οἱ πολλοὶ ἐπαγωγὰ ϰαὶ ἀνέλεγϰτα ἐσάπαξ ἀϰούσαντες ἡμῶν ἀπατηθῶσι [чтобы большинство … выслушав убедительные и неопровержимые наши доводы, не было введено в заблуждение].
С такой же целью возможности тайных переговоров выбирают двенадцать человек и Аргосцы (Thuc. V. 28. 1) — τοῦ μὴ ϰαταφανεῖς γίγνεσθαι τοὺς μὴ πείσαντας τὸ πλήθος [чтобы лица, не убедившие народ, не засветились] (V. 27. 2); подобные случаи встречаются не раз. Понятно, что назначение такой комиссии в Афинах и Спарте должно было вызвать подозрения союзников. Изобрести этого факт Диодор не мог — очевидно, он взят им из его второго источника. В этом источнике факт должен был быть и объяснен — иначе Диодор не мог бы и воспользоваться им. Относился ли факт к тому именно времени и тем обстоятельствам, о которых Диодор говорит, или он неправильно поместил его в эту обстановку, об этом я не могу судить.
Указывая на Аргос, Фивы, Коринф и Элиду, как на главы движения против Лакедемона, Диодор не отступает от Фукидида — Фактически Фивы не присоединились к союзу, но они играли в движении крупную роль, и Диодор хочет только о движении этом и говорить — выражение его, правда, очень неловко; оказывается, что во главе τῆς ὁμονοίας ϰαὶ συμμαχίας [согласия и союза] стоят эти города (иначе грамматически понимать нельзя), но ведь ὁμονοία ϰαὶ συμμαχία [согласия и союза] еще и нет, о ней только ведутся переговоры.
В словах, говорящих об окончательном заключении союза, Диодор указывает на падение престижа Афин и Спарты. У Фукидида указывается только на Спарту (V. 28. 2) — Диодор делает прибавку по тому же стремлению к обобщению, которое указал я раньше.
Рядом с указанием на падение престижа Спарты, Фукидид сейчас же указывает на надежды Аргивян на гегемонию в Пелопоннесе. Точно также поступает Диодор; он приводит два основания: 1) ἔχει πόλις… μέγα ἀξίωμα διὰ τὰς παλαιὰς πράξεις [этот город пользовался великой славой по причине своих заслуг в прошлом] — указывается на значение Аргоса до возвращения Гераклидов. Фукидид здесь этого факта не приводит, но он указывает на былую гегемонию Аргоса в другом месте (V. 69. 1); об этих же основаниях Диодор прочел в свое время у Геродота (VII, 148. ср. Диод. XI. 3. 4) — да, кроме того, он ведь раньше рассказывал о возвращении Гераклидов; мы не раз уже видели, что он охотно возвращается к этой частя рассказа. 2) πρὸς δὲ τούτοις πολὺν χρόνον εἰρήνην ἔχουσα προσόδους μεγίστας ἐλάμβανε, ϰαὶ πλῆθος οὐ μόνον χρημάτων εἰχεν, ἀλλὰ ϰαὶ ἀνδρῶν, [кроме того, с тех пор как город в течение долгого времени наслаждался миром, он значительно увеличил свои доходы и обладал не только большим богатством, но и огромным населением] — все это, конечно, есть не что иное, как развитие слов Фукидида: οἵ τε Ἀργεῖοι ἄριστα ἔσχον τοῖς πᾶσιν, οὐ ξυναράμενοι τοῦ Ἀττιϰοῦ πολέμου, ἀμφοτέροις δὲ μᾶλλον ἔνσπονδοί ὄντες ἐϰϰαρπωσάμενοι [аргивяне же находились во всех отношениях в благоприятнейшем положении, потому что они не участвовали в Аттической войне и даже извлекли для себя выгоды из того, что были в мире с обеими воюющими сторонами].
Тут же Диодор прибавляет рассказ о возникновении отряда 1000 λογάδες. Фукидид упоминает о них по другому поводу — οἱ χίλιοι λογάδες, οἰς ἡ πόλις ἐϰ ττολλοῦ ἄσϰησιν τῶν ἐς τὸν πόλεμον δημοσίᾳ παρεῖχε (V. 67. 2) [тысяча избранных, которых государство с раннего их возраста обучало военным упражнениям за общественный счет]. То, что сообщает Диодор, несомненно частью покрывает собой слова Фукидида, но есть и кое какие дополнения. Я не придаю большего значения тому, что, по Диодору, отряд был учрежден именно теперь — это объясняется способом рассказа Диодора: ему хотелось связать учреждение отряда с стремлением к гегемонии; понимает он дело слишком механично: νομίζοντες αὑτοῖς συγχωρηθήσεσθαι τὴν ὅλην ἡγεμονίαν [считая, что им будет уступлена вся гегемония], они именно поэтому и устроили отряд. На самом деле, войны они должны были давно ждать и давно готовиться к ней; своим требованием возвращения Кинурии они сами ее вызывали; Диодор — это не первый случай — вводит в рассказ неупомянутое раньше учреждение, как вновь учреждаемое, и здесь противоречия с Фукидидом нет[7].
Но за то есть другое отличие, кажется очень существенное; если Диодор говорит, что Аргоссцы доставили отборному войску τροφὰς δημοσίας [государственное обеспечение], то это, очевидно, только передает слова ἄσϰησιν τῶν ἐς τὸν πόλεμον δημοσίᾳ παρεῖχε [обучало военным упражнениям за общественный счет] — передает, конечно, не совсем точно; отсюда же Диодор мог бы вывести свои положения относительно συνεχεῖς μελέται [постоянных тренировок]; но рядом с этим несколько странно звучит то, что он говорит об избрании этих 1000 человек из числа сильных τοῖς τε σώμασι ϰαὶ ταῖς οὐσίας [физически и богатых]; для этих, конечно, казенные харчи едва ли могли иметь значение, как могло его иметь освобождение от литургий. Эти две черты: освобождение от литургий и избрание из числа богатых — черты не придуманные Диодором и не взятые им из Фукидида, а заимствованные из какого нибудь хорошо осведомленного источника.
Grote в только что цитированном месте, принимая положение Диодора относительно времени возникновения отряда, в виде аргумента приводит следующее соображение: нельзя вообразить себе, чтобы Аргивская демократия решилась подвергнуться расходам и опасности содержания подобного отряда во время всего длинного времени мира, теперь пришедшего к концу. Это соображение очень остроумно, но мне кажется, что в нем заключаются два недоразумения. Что касается расходов, то они существуют только при версии Фукидида, что касается опасности? то она существенна только при версии Диодора. Я думаю, что либо отряд состоял из олигархов, либо он содержался на счет государства — не то и другое вместе. Диодор именно соединил две версии. Но даже допуская опасность, я считаю возможным предположить правильность давнего существования отряда; он не был опасен, пока положение было нормально; народ Аргоса был слишком силен для того, чтобы бояться этих 1000 человек; даже после того, как Аргивяне понесли тяжкое поражение, почти невредимые λογάδες ничего не могли поделать без помощи Лакедемонян (Thuc. V. 81. 2), а демосу ничего не стоило опять свергнуть их, когда Лакедемоняне ушли (V. 82. 2).
Олигархический элемент[8] Аргоса, имевший свой главный орган в отряде «1000», и выясняется нам из Диодора — и за ним мы можем следить у него и дальше. Как ни смелы иной раз гипотезы Müller–Strübing’a, в этом случае он прав: в рассказе Фукидида ясно далеко не все, и мы имеем у Диодора рядом с ним и другую версию, значительно от него отличающуюся[9] — вспомним, что Фукидид вовсе и не говорит, что демократию в городе уничтожили 1000 λογάδες· — это едва можно прочесть у него между строк.
Нам придется, пропустивши пока целый ряд событий у Диодора, проследить за судьбой этих λογάδες, начиная с Мантинейской битвы[10]. Здесь мы имеем значительное отступление от Фукидида. В то время как у Фукидида λογάδες никаких особых подвигов не совершают (прямой противоположностью Диодору звучат слова Фукидида: μάλιστα ϰατὰ πάντα τῇ ἐμπερίᾳ ἐλασσωθέντες τότε τῇ ἀνδρείᾳ ἔοειξαν οὐχ ἥσσον περιγενόμενοι [хотя в опытности оказались на этот раз во всех отношениях слабее неприятеля, однако, доказали превосходство свое в мужестве] (V. 72. 2); в то время как они там, где побеждают, побеждают вовсе не своей ἀνδραγαθία [отвагою], а только благодаря ошибке и непослушанию Спартанских офицеров, побеждают не одни, а вместе с Мантинейцами и их союзниками: в то время, когда они, столкнувшись с Спартиатами, сейчас же бегут, — у Диодора они оказываются всесокрушающими героями — и помимо Диодора мы имеем прямое свидетельство, выставляющее их в таком же виде: ϰαὶ ἐν Ἄργεί οἱ γνώριμοι εὐδοϰιμήοαντες περὶ τὴν ἐν Μαντινείᾳ μάχην τὴν πρὸς Λαϰεδαιμονίους ἐπεχειρηοαν ϰαταλύειν τὸν δῆμον [в Аргосе знатные, прославившиеся в Мантинейской битве против лакедемонян, предприняли упразднить демократию] (Arist. Polit. 1304 а). И здесь, значит, λογάδες отличились, и здесь они олигархи.
К тому же в битве при Мантинее Диодор упоминает еще одно обстоятельство, говорящее о том же — я имею в виду рассказ о Фараксе.
Но Фукидиду λογάδες дерутся вместе с Мантинейцами и союзниками. Когда на них напали Спартанцы, они οὐϰέτι πρὸς τὸ ἐγϰεῖσθαι τοῖς ἐναντίοις τὴν γνώμην εἶχον [более не думали о наступлении на врага], а сейчас побежали (V. 73. 3) ϰαὶ τῶν μὲν Μαντινέων ϰαὶ πλείους διεφθάρησαν, τῶν δ᾿ Ἀργείων λογάδων τὸ πολὺ ἐσώθη [и мантинейцы потеряли многих убитыми, напротив, большая часть отборных аргивян уцелела]. Само по себе это вполне вероятно, но Фукидид считает долгом прибавить объяснение — ἡ μέντοι φυγὴ ϰαὶ ἀποχώρησις οὐ βίαιος οὐδέ μαϰρὰ ἧν [однако, бегство и отступление не были стремительными и долгими], потому что Спартанцы вообще не любят долго преследовать. Это объяснение делает подозрительным факт, без того нисколько не возбуждающий недоразумений. Положим, что Спартанцы βραχείας ϰαὶ οὐϰ ἐπὶ πολὺ τὰς διώξεις (ποιοῦσι) [преследуют недолго и недалеко], но почему же это относится только к одним λογάδες и не имеет значения для Мантинейцев и союзников, почему тех пало больше (Мантинейцев 200 человек). Невольно является мысль о том, не умолчал ли о чем нибудь Фукидид, не пощадили ли Спартанцы λογάδες с какой нибудь особою тайною целью.
У Диодора дело обстоит иначе; λογάδες сокрушают все, но все остальное войско побеждено и обращено в бегство; тогда все Спартанское войско обращается на них, окружает их и рассчитывает перебить всех; τῶν δὲ λογάδων τῷ μὲν πλήθει πολὺ λειπομένων [отборных, уступающих числом] (все Лакедемонское войско против 1000 человек, — да и не тысячи; ведь они давно уже дерутся) ταῖς δ᾿ ἀνδραγαθίαις προεχόντων, ὁ μὲν βασιλεὺς ἐνεϰαρτέρησε τοῖς δεινοῖς… [но превосходящих неустрашимостью, царь атаковал] Царь Агис желает их перебить всех, чтобы смыть пятно, лежащее на нем со времени его отступления из Арголиды. Но один из данных ему из Спарты советников, Фаракс, заставляет его пропустить врагов. Положение, действительно, странное; небольшой отряд окружен победоносным войском — и вдруг это войско расступается, давая дорогу обреченным на смерть врагам. Это положение требует объяснения — Диодор его и дает — Фаракс διεϰελεύετο τοῖς λογάσι δοῦναι δίοδον, ϰαὶ μὴ πρὸς ἀπεγνωϰότας τὸ ζῆν διαϰινδυνεύοντας πεῖραν λαβεῖν ἀτυχούσης ἀρετῆς [посоветовал открыть ряды, чтобы пропустить отборных аргивян, для того чтобы они, доведенные до отчаяния, не проявили всю свою доблесть]. Это что то уж не по–спартански! Я думаю, ясно, что это объяснение есть не что иное, как риторическое пустословие[11]. В основе лежал факт: Спартанцы дали уйти λογάδες — тот же факт, который лежит и в основе Фукидидовского рассказа. Здесь однако известна еще одна подробность; λογάδες дали уйти не по инициативе царя, а по настоянию одного из доверенных лиц правительства — конечно, эфоров, посланных для того, чтобы контролировать действия скомпрометированного царя. Этот комиссар, очевидно, знал, что делал, когда унимал царя. Было бы делом крайней политической близорукости уничтожать именно тот элемент Аргосского населения, который давно уже поддерживал в Аргосе интересы Спарты, который мог именно теперь стать для нее опорным пунктом при восстановлении Спартанского всемогущества в Пелопоннесе.
Диодор и его источник видят факт не в этом освещении; они и ему придают такой вид, что он является лишним лавром в венке доблестных λογάδες. В дальнейшем Диодор рассказывает о судьбе λογάδες в значительной мере согласно Фукидиду, но опять таки в несколько другой окраске. Фукидид рассказывает о революции в Аргосе крайне глухо[12] — Λαϰεδαιμόνιοι ϰαὶ Ἀργεῖοι, χίλιοι ἑϰάτεροι… τὸν ἐν Ἄργεί δῆμον ϰατέλυσαν ϰαὶ ὀλιγαρχία ἐπιτηδεία τοῖς Λαϰεδαιμονίας ϰατέστη (V. 81. 2) [лакедемоняне и аргивяне, те и другие в числе тысячи человек … низвергли демократию в Аргосе и установили удобную для лакедемонян олигархию]. Эти 1000 Аргивян сначала вместе с Спартанцами идут против Сикиона — идут туда с специальной целью установить олигархию. Очевидно, в Аргосе получает после поражения и союза с Спартой сильный перевес олигархическая партия. Раз олигархическая партия могла добиться от Аргивского правительства согласия на такую меру, как поход против Сикиона, окончательная революция не должна была встретить сильного сопротивления, и я, вопреки Müller–Strubing’у, нахожу рассказ Фукидида, поскольку он касается самого переворота, достаточно полным.
Диодор сообщает гораздо более определенные, хотя, быть может, и не столько верные сведения. Переворот производят λογάδες — и еще раз Диодор настаивает на том, что они имели πολλοὺς σονεργοὺς διὰ τὸ προέχειν τῶν πολιτῶν ταῖς οὐσίαις ϰαὶ ταῖς ἀνδραγαθίαις [много пособников из числа знатных граждан, оказавших помощь смелыми поступками], т. е. у него отряд λογάδες вполне совпадает с олигархической партией; за то об участии Лакедемонян у него нет ни слова — и это не пропуск[13], какие мы так часто видели у Диодора; в этом убеждает нас упоминание о συνεργοί [пособниках] (хотя, быть может, и заимствованное в общей мысли из Фукидида, с той только разницей, что συνεργοί Лакедемонян превратились в споспешников олигархов): это участие συνεργοί делается не нужным при помощи Лакедемонян — не нужным не фактически, а логически. Диодор прибегает к ним для объяснения успеха λογάδες; при участии Лакедемонян он и без того объясняется. Для фактов, сообщенных Диодором, особого источника не нужно было, но для того, чтобы сообщать их, нужно было иметь представление, отличное от Фукидидовского.
Далее Диодор рассказывает, что олигархия эта была уничтожена чрез 8 месяцев — даты этой нет у Фукидида[14]. К этой общей фразе прибавлено замечание из Фукидида(?) διὸ ϰαὶ τούτων ἀνοιρεθέντων ὁ δῆμος ἐϰομίσατο τὴν δημοϰρατίαν [поэтому и когда они были казнены, народ вернул демократию]. Странность его заключается, во первых, в вводящем его διὸ ϰαὶ [поэтому и]; олигархия была уничтожена, почему и народ добыл себе демократию; это «почему и», очевидно, только неловкий способ присоединения новой мысли; во вторых, прибавлено собственно ὁ δῆμος ἐϰομίσατο τὴν δημοϰρατίαν [народ вернул демократию] — , но это не что иное как то, что было сказано раньше οἱ ὀλίγοι ϰατελύθησαν, τοῦ δήμου συστάντος ἐϰ᾿ αὐτοὺς [олигархи были уничтожены, когда у них установилась демократия] и значит не что иное, как то, что народ восстановил демократию. Таким образом, фактического присоединено только то, что Диодором запрятано в придаточное предложение τούτων ἀναφεθέντων [когда они были казнены]. Неловкость присоединения говорит о том, что Диодор не нашел его в связном тексте, а присоединил его к главному источнику — им, я думаю, был в данном случае не Фукидид. И это мне кажется ясным из дальнейшего. Рассказывая о действиях Алкивиада, вполне восстановившего демократию, Диодор, опять следует Фукидиду (это мы сейчас же увидим), но тут он невольно впадает в противоречие с этим τούτων ἀναιρεθέντων. При форме, которую он придал фразе, мы должны думать, что убиты все — тем более, что это отряд определенных 1000 человек. Далее, однако, оказывается, что живы еще многие из τῶν τὴν ἀριστοϰρατίαν αἱρουμένων [сторонников аристократии], и их приходится выгнать. Фраза τούτων ἀναιρεθέντων и есть только неловкая прибавка, которой Диодор не сделал бы, следуя все время Фукидиду[15].
Связи олигархов с Лакедемоном, связь Лакедемонского вторжения с внутренними делами в Спарте, естественно, должна была быть выпущена.
Вставивши уже известным нам образом рассказ о падении Скионы, Диодор, следуя Фукидиду, переходит сейчас же к рассказу о возвращении Делоса Делоссцам и затем, опять таки в порядке изложения Фукидида, рассказывает о недовольстве между Афинянами и Лакедемонянами. Сильно сокращая, он непосредственно связывает вопрос о возвращении Пилоса (V. 31) с союзом между Афинянами и Аргосом. Οἱ δὲ Ἀργεῖοι [Аргивяне], говорит Фукидид (V. 44. 1),… ἐπειδὴ ἔγνωσαν… ἐς διαφορὰν μεγάλην ϰαθεστῶτας αὐτους (sc. τοὺς Ἀθηναίους) πρὸς τοὺς Λαϰεδαιμονίους,… πρὸς τοὺς Ἀθηναίους μᾶλλον τῆς γνώμης εἶχον [… когда узнали … что между афинянами и лакедемонянами возник сильный разлад … стали больше уповать на афинян]. Это совершенно совпадает с словами Диодора. Если он утверждает, что Аргивяне убедили Афинян заключить с ними союз, то он этим передает то, что Фукидид говорит о совещаниях в народном собрании Афин (V. 44 sqq.). Говоря о том, что Лакедемоняне убедили Коринфян выйти из Аргивского союза и пристать к ним, он соединяет показание Фукидида о послах Лакедемонян в Коринфе (V. 50. 5) с его словами о том, что Коринфяне ἀπέστησαν τῶν ξυμμάχων ϰαὶ πρὸς τοὺς Λαϰεδαιμονίους πάλιν τὴν γνώμην εἶχον [отделились от союзников и снова стали склоняться к лакедемонянам] (V. 48. 3)[16].
О Гераклее Диодор рассказывает в порядке изложения Фукидида, но рядом с тем встречаются отступления, доказывающие, что и здесь Диодор заглянул в другой источник; важное значение, имеет то, что Диодор сообщает о числе посланных в Гераклею Фиванцев, но гораздо важнее то, что Фиванцы приглашены Гераклейцами, что Диодор совершенно не знает о том, что в Гераклее находится Спартанский начальник (даже несколько — по смерти Ксенара сейчас же оказывается новый), что он ничего не знает об изгнании этого Спартанского начальника. У него занявшие город Фиванцы остаются только вспомогательным отрядом. Гераклейцы μετ᾿ αὐτῶν (sc. τῶν Θηβαίων) ἠμύνοντο τοὺς ἐπεστρατευϰότας [с их (фиванцев) помощью оборонялись от атакующих]; у Фукидида Фиванцы захватывают город.
Сведение о Мекиберне взято из Фукидида (V. 39. 1); перенесено оно сюда, под конец года, как Диодор обыкновенно делает с мелкими известиями.
Гораздо затруднительнее рассказ о первом походе Агиса.
Аргивяне обвинили Лакедемонян в том, что те τὰ θύματα οὐϰ ἀπέδοσαν τῷ Ἀπόλλωνι τῷ Πυθίῳ [не оплатили жертву Аполлону Пифийскому]. Прежде всего, причем тут Аполлон Πύθιος? у Фукидида не Πύθιος, а Πυθαευς (V. 53.1). Диодор спутал их. Дело не в том, знает ли человек о существовании Аргивского святилища, а в том, что Пифийскому оракулу здесь делать нечего. Но Диодор и не мог бы взять из Фукидида этого места — Фукидид сейчас же говорит ϰυριώτατοι τοῦ ἱεροῦ ἧσαν Ἀργεῖοι [верховное заведывание святыней принадлежало аргивянам] — столько о Ливийском святилище знал и Диодор, чтобы здесь не напутать. Но если бы допустить здесь простую ошибку в тексте, пожалуй описку самого автора, то тот же вывод следует из другого отступления Диодора. Лакедемонянам объявили войну Аргивяне, говорит Диодор. Мы знаем из Фукидида, что они объявили ее Эпидаврянам, а по Диодору они ведут ее непосредственно с Трезенянами. Интересно, как стараются выпутаться из этого затруднения старые комментаторы (a. 1.). Palmerhis предлагает читать Ἐπιδαυρίοις [Эпидавряне], Wesseling поступает осторожней: fecisset Diodorus rectius, si τοῖς Ἐπιδαυρίοις scripsisset; sunt tamen Λαϰεδαιμονίων voce eorundem socii complecti, cuius usus exempla in hac belli Peloponnesiaci historia conplura sunt [Диодор поступил бы вернее, написав "с эпидаврянами"; "лакедемоняне" могли состоять из их же союзников, примеров чего в истории Пелопоннесской войны немало]. Но и та и другая возможность отрезывается текстом Диодора. Он сознательно пишет Λαϰεδαιμόνιοι [лакедемоняне] — и именно с этой точки зрения только и можно объяснить, почему он, рассказывая о походе на Трезен, поясняет πόλιν σύμμαχον Λαϰεδαιμονίων [город, союзный лакедемонянам] (очевидно, он Трезенян не желает назвать Лакедемонянами); эта прибавка и объяснит нам загадку. Диодор имеет особый от Фукидида источник, который понимает поход против Трезена (не Эпидавра, как говорит Фукидид), как действие, направленное против Лакедемонян; Аргивяне по тому или другому основанию, объявивши войну против Лакедемонян, не решаются напасть на них, а начинают с нападения на находящийся с ними в союзе город. Можно даже и сказать, почему — Афиняне не могут решиться явно порвать договор, они действуют против нужного им для специальных целей Трезена — правда, они этим точно также действуют против Лакедемона, но отсутствие «последовательности», как вполне справедливо выражается Busolt[17], в высшей степени характерно для Афинской политики данного. времени. Эта связь действий Афинян и Аргивян вполне ясно выражена у Диодора. Καθ᾿ ὃν δὴ χρόνον Ἀλϰιβιάδης ἐνέβαλεν εἰς τὴν Ἀργείαν δύναμιν ἔχών. τούτους δὲ οἱ Ἀργεῖοι παραλαβόντες ϰτλ [В это время Алкивиад вторгся в Арголиду, имея силу. Аргивяне, присоединившись к афинянам и т. д.]. Алкивиад ἐνέβαλεν [вторгся] — напал; известно, что Трезен относится к Арголиде — правда, только позже. У Фукидида Алкивиад приходит не для этой одной цели; это ἐμβαλὼν ἐς τὴν Ἀργείαν [вторгшись в Арголиду] — есть собственно новый факт; у Фукидида нападение происходит значительно позже[18]. Диодор не знает об остальной деятельности Алкивиада в Пелопоннесе, не знает и о помощи, которой ждали при встрече с Агисом от него; в его изображении остается один факт действий против Эпидавра (или Трезена). Итак, здесь не одни только новые слова, но и новое представление — очевидно, здесь новый источник, что, конечно, не исключает знакомства и справок по Фукидиду. При крайней краткости рассказа трудно это, однако, установить — так, я не могу сказать, обязано ли однократное нападение на Трезен (Эпидавр) своим происхождением новому источнику, или оно объясняется сокращением и упрощением рассказа Фукидида, к изложению которого Диодор сейчас же переходит. Этот переход здесь засвидетельствован самым рельефным образом: οἱ δὲ Λαϰεδαιμόνιοι τ:αροξυνθέντες ἐπὶ τοῖς εἰς τοὺς Τροιζηνίους παρανομήμασιν ἔγνωσαν διαπολεμεῖν πρὸς Ἀργείους. [лакедемоняне, будучи в ярости от этих беззаконных действий, совершенных против трезенян, решили начать войну против аргивян] — Да, но ведь война им уже давно объявлена — именно объявлена им, и дело не в том, решат ли они воевать; война уже существует. Для того, чтобы решиться воевать с Аргивянами, им не нужно ждать, пока их раздражат τὰ εἰς τοὺς Τροιζηνίους παρανομήματα [преступления против трезенян]. Здесь, конечно, фактического отличия нет, но является отличие в представлениях; по представлению, из которого вытекла новая фраза, война не была объявлена Лакедемонянам, нападение на Трезен была частной войной двух городов — словом, мы имеем опять дело с Фукидидом, Λαϰεδαιμόνιοι, ὡς αὐτοίеς οἱ… Ἐπιδαύριοι σύμμαχοι ὄντες ἐταλαιπώρουν… ἐστράτευον αὐτοὶ ϰαὶ οἱ εἴλωτες πανδημεὶ ἐπ᾿ Ἄργος [Лакедемоняне, когда их союзники эпидавряне были в бедственном положении … выступили в поход сами и с илотами всем войском против Аргоса] (V. 57. 1)[19] — чрез все предыдущие попытки нападения Спартанцев на Аргос (Thuc. V. 54. 1. 55. 3) Диодор благоразумно перескочил.
Дальнейший рассказ представляет собой некоторую особенность. Агис сразу подходит к Аргосу, Аргивяне выходят к нему из города. Но это я объяснил бы спешностью рассказа. Если Аргивяне сидели в городе и вышли из него только, когда под ним находился царь, то они не могли выйти из него προσλαβόμενοι [присоединив] Мантинейцев и Элидян. Диодор только то и уяснил себе из сложных движений Лакедемонян и Аргивян, что встретились они под самым городом. Точно также не имеет существенного значения то, что Агис вызывает врагов на битву. В остальном рассказы Диодора и Фукидида вполне сходны.
О битве при Мантинее я уже говорил, и мне теперь придется коснуться только некоторых частностей самой битвы и подготовительных действий. Указывая на отличия от рассказа Фукидида, Hertzberg и Schneideirwirt[20] отмечают: 1) число всадников (у Фукидида 300, у Диодора 200), посланных Афинянами. Разница настолько незначительна (и, при состоянии нашего рукописного предания, далеко не несомненна), что я не могу придать ей особого значения. 2) То, что Алкивиад следовал за войском не как посол, а как ἰδιώτης [частное лицо]. Это отличие было бы существенно, если бы оно существовало. На самом деле ἰδιώτης означает только то, что Алкивиад не был стратегом[21]; он следовал за войском так же, как Демосфен находился во флоте Евримедонта и Софокла, не будучи облечен определенной высшей властью, хотя имея определенные полномочия; для переговоров Афиняне нередко назначали лиц, не занимавших определенных должностей[22], если они почему либо для этой роли особенно подходили, как подходил для нее в данном случае Алкивиад[23]. Важнее прибавка Диодора — συνῆν Αλϰιβιάδης… διὰ τὴν φιλίαν τὴν πρὸς Ἠλείους ϰαὶ Μαντινεῖς [Алкивиад сопровождал их … из–за дружбы с элейцами и мантинейцами]. Алкивиад именно у Аргивян persona gratissima — это я себе могу объяснить только тем, что Диодор таким именно образом передал показание Фукидида о Мантинейцах и Элидянах, принудивших Аргивян допустить Афинян πρὸς τὸν δῆμον [к народному собранию]. Это собрание он, несомненно, имел пред глазами, когда писал — иначе неясно, что означает σονεδρευσάντων δὲ πάντων [когда все собрались на совет] — только из Фукидида можно понять, что это за πάντες [все], только из него можно понять, каким образом дружба с Мантинейцами и Элидянами могла заставить Алкивиада принять участие в походе (Thuc. V. 61. 2 ἔλεγον οἱ Ἀθηναῖοι Ἀλϰιβιάδοο πρεσβευτοῦ παρόντος ἔν τε τοῖς Ἀργείοις ϰαὶ ξυμμάχοις ϰτλ [афиняне, среди которых был в звании посла и Алкивиад, указывали аргивянам и союзникам и т. д.]).
Но рядом с этим есть черты, которые не могут быть объяснены из Фукидида. Афиняне пришли в Арголиду морем — конечно, морем — это настолько естественно, что говорить об этом не зачем, и если Диодор об этом говорит, несмотря на то, что Фукидид этого не упоминает, то для этого он должен иметь свои основания.
Другое, что гораздо более замечательно, это его изложение событий, предшествующих выходу в Орхомен. По Фукидиду Диодор, как мы уже видели, рассказал, что все собрались и порешили τὰς μὲν σπονδὰς ἐᾶν χαίρειν, πρὸς δὲ τὸν πόλεμον ὁρμῆσαι [нарушить перемирие и начать войну], и затем он продолжает: διὸ ϰαὶ τοὺς ἰδίους ἐϰαστος στρατηγοὺς παρώρμησε πρὸς τὸν ἀγῶνα, ϰαὶ πάντων προθύμως ὑπαϰουσάντων, ἑϰτὸς τῆς πόλεως ϰατεστρατοπέδευσαν [каждый стратег возбуждал своих воинов к бою; те охотно повиновались и встали лагерем за пределами города].
Mùller–Strübing, быть может, заходит в своей характеристике Фукидидовского рассказа слишком далеко, но что слишком многое в нем неясно, это не может подлежать сомнению. Один стратег приходит к Агису и приводит ему те и другие доводы, которые должны его убедить упустить из рук весьма для него славную победу. Победа для него обеспечена, у Аргивских дипломатов нет полномочий — Агис уходит. Охотно допускаю, что длинная речь, которую вложил в уста им Müller Strübing[24], вполне отвечает обстоятельствам дела; они убедили Агиса. Отсутствие у них полномочий не должно было его смущать; это, во первых, их дело, а, во вторых, ведь будут σπονδαί [договоры], значит, им придется раньше переговорить со своими, убедить их. Очевидно это они и сделали, так как σπονδαί заключаются, по крайней мере, власти приняли участие в договоре. Условия им сообщаются, народ знает о них. Но народ недоволен ими. Спрашивается, насколько действительно демократично государственное устройство Аргоса, если власти могут себе позволить заключить перемирие без воли, но не без ведома народа. Как бы то ни было, с народом они поладят, но что делать с союзниками? Ведь Аргивяне совершенно оставляют их на произвол судьбы. По договору Аргивяне отказываются от борьбы с Спартой — что же будут делать Мантинейцы и Элидяне? Неужели и их убедили Аргивские друзья Спарты? Для них слишком многое стояло на карте, они должны были употребить все усилия для того, чтобы этот ненавистный договор уничтожить. Вот почему они и не уходят, а все еще остаются в Аргосе; единственное для них средство достигнуть своей цели — это прибегнуть к Афинянам и убедить их вмешаться в дело. Для Афинян с договором между Аргосом и Спартой исчезла вся цель союза; они могли очень лениво помогать Аргосу, по небрежности ли или вследствие особых политических видов известных партий, но упустить союз совершенно не могло быть в их видах; теперь, когда часть союзников была еще под Аргосом, следовало ковать железо. Они, конечно, действовали в своих интересах, но и в интересах Мантинейцев и Элидян — вот почему Алкивиад пришел διὰ τὴν φιλίαν τὴν πρὸς Ἠλείους ϰαὶ Μαντινης [из–за дружбы с элейцами и мантинейцами]. Müller–Strübing удивляется незначительности посланного Афинянами отряда — я вполне согласен с ним, но я не могу выразить сомнения в том, что он был послан для борьбы со Спартанцами. Быть может, цель похода была не столько военная, сколько политическая: надлежало произвести давление на олигархов, друзей Спарты, в руках которых власть. Если не все, имевшие власть, и были в душе спартанофилами, то в данную минуту им приходилось стоять за мир, который они против воли народа — употреблю современное выражение — подписали. Они и не желают допустить беседы Афинских послов с народом — они боятся, что народ, увидя за собой Афинскую силу, не захочет признавать и навязанных ему σπονδαί [договоров], так как ему не будет причины бояться олигархов. Вспомним, что Аргосский народ не боялся Спартанцев, что Аргивяне полагали, что их начальники не спасли их от поражения, а дали врагу ускользнуть (Thuc. V. 59. 4. 60. 5)[25].
Я говорю, не допустили к народу Афинских послов — я думаю, что это весьма существенно; если Аргивские власти ἀπιέναι ἐϰέλεουν αὐτοὺς (sc. τοὺς Ἀθηναίους) [приказали им (афинянам) удалиться], то мне кажется ясным, что это относится к войску, что войско и не было впущено в город; когда наконец впустили Афинян, то впустили именно их послов.
Это приводит нас к вопросу о том, где находились союзники Аргивян и их войско. Если мои рассуждения относительно недовольства, существовавшего между Аргивянами и союзниками, верны, то, мне кажется, будет ясно, что войско союзников — около 6000 человек — не вошло в город; оно дало бы слишком сильный перевес партии, не желавшей σπονδαί. Само по себе не имело бы смысла впускать в городские стены такой сильный отряд; я думаю, что и начальники союзных отрядов не охотно согласились бы ввести туда свое войско — , насколько, конечно, для них имели значение чисто дисциплинарные соображения. В Аргосе, конечно, не было казарм для такого отряда — не постоем же размещать солдат.
Словом, мне кажется вполне естественным, что войска и союзников и Афинян стояли лагерем под Аргосом — и там они должны были служить для Аргивских власть имеющих далеко не удобным камнем в их опасной политической игре. Когда и Афиняне и союзники, стоявшие под городом, потребовали допущения к народному собранию, им нельзя было отказать.
Народ тогда решил, как этого и следовало ожидать, τὰς σπονδὰς ἐᾶν χαίρειν [нарушить перемирие]; eo ipso [тем самым] наступало военное положение; надлежало соединиться с союзниками — всего удобней было сделать это, выйдя самим из города, а не впустив их в город — ἐϰτὸς τῆς πόλεως ϰατεστρατοπέδευσαν [встали лагерем за пределами города]. И здесь, когда все было поставлено на военную ногу, произошел и военный совет и нападение на Орхомен — этот вопрос не мог и не должен был быть решен в народном собрании. У Диодора это отличие двух заседаний вполне ясно: συνεορευσάντων… ἔδοξε [когда собрались … решили]; ϰατεστρατοπέδευδαν — ἔδοξεν οὖν ϰτλ [встали лагерем — решили же и т. д.].
Таким образом, мы у Диодора имеем рассказ, представляющий собой если не историческую истину, то то, что исторически безусловно могло быть — и чего у Фукидида explicite[26] нет — и здесь он привлек кроме Фукидида новый источник. В дальнейшем изложении рассказ Диодора отличается крайней торопливостью — ею объяснил бы я его отступления от Фукидида. Так, когда он говорит, что Орхомен был взят приступом, между тем как у Фукидида орхоменцы сдаются, он только выпускает подробности, одним словом χειρωσάμενοι [покорив] передавая то, что подробно рассказано у Фукидида (προσϰαθιζόμενοι τοῖς τείχεσι ϰαθ᾿ ἡμέραν ἐποιοῦντο προσβολὰς τοῖς τείχεσι [подойдя к городу, совершали ежедневные атаки на стены] = τὸν Ὀρχομενόν πάντες ἐπολιόρϰουν ϰαὶ προσβολὰς ἐποιοῦντο [все войска осаждали Орхомен и производили приступы] Thuc. V. 61. 4.).
Тегея у Диодора осаждена; чтобы отвлечь от нее врагов, Агис нападает на Мантинею. Ни факта осады Тегеи ни этой мотивировки у Фукидида нет; но надо сознаться, что рассказ его далеко неясен. Союзники παρεσϰευάζοντο ἐν τῇ Μαντινείᾳ ὡς ἐπὶ Τεγέαν ἰόντες [готовились в Мантинее к нападению на Тегею]. Тегеаты извещают о грозящей им опасности Спартанцев. Спартанцы помогают ϰατὰ τάχος [как можно быстрее] — и начинается ряд движений, направленных то на Мантинею, то на Тегею — чем объяснить эти движения, Фукидид каждый раз не говорит — Диодор и не потрудился уяснить себе это. На самом деле, Тегеаты извещали не об опасности, которой грозил враг. В Тегее была партия, которая готова была отпасть от Лакедемона. Теперь, когда в Мантинее стояли войска союзников, готовые идти на Тегею, они желали исполнить свой план. Тегея — ὅσον οὐχ ἀφέστηϰεν πρὸς Ἀργείους ϰαὶ τοὺς ξυμμάχους [почти отпала к аргивянам и союзникам] (Thuc. V. 64. 2). Поход Агиса имел две цели: 1) прежде всего надлежало обеспечить Тегею от замыслов антиспартанских Тегеатов — для этого достаточно было военной демонстрации под стенами Тегеи; Агис для этого туда направился, туда же направив ближайших из союзников, Аркадян (Thuc. V. 64. 3); 2) следовало сокрушить врага — и для этой цели Агис отправился в Мантинею, туда же приказав явиться и более далеким союзникам. Диодор всего этого не понял — да и не упомянул даже о замыслах Тегеатов. Ему нужно было таким образом объяснить непонятное для него движение Агиса в Мантинею; битва в конце концов должна была быть там — много остроумия для того, чтобы придумать данное им объяснение не нужно было, но мы смело можно приписать его ему лично.
После битвы при Мантинее происходит союз между Аргосом и Спартой; к нему присоединяются и Мантинейцы — все это точно по Фукидиду, Как и Фукидид, Диодор говорит только о Мантинейцах, не говоря об Элидянах, хотя в свое время не упомянул о том, что они не участвовали в битве.
Итак, заключен мир, и сейчас же после того Лакедемоняне вторгаются в Арголиду, берут Гисии и разрушают строимые Аргивянами стены[27]; каким образом это возможно, кажется совершенно непонятным — и остается непонятным до тех пор, пока мы не прибегнем к Фукидиду. Недоразумение, вызываемое текстом Диодора, объясняется тем, что он следовал Фукидиду, причем ситуация изменилась под влиянием другого источника. Как мы уже видели, Диодор изображает олигархическую революцию в Аргосе чисто внутренним делом, не говоря об участии в ней Лакедемонян. Поэтому мир и союз с Спартой и разрыв с Афинами с ней в связи не стоит — о последнем он и не упоминает. В виду этого он поставлен в необходимость выпустить из Фукидида, которому он теперь следует, все то, что тот говорит о сношениях Аргивских олигархов с Спартанцами и помощи, которую им оказывают или не оказывают из Спарты. Таким образом новое вторжение Спартанцев является совершенно немотивированным, как является и немотивированным возобновление дружественных отношений с Афинами и помощь, которую оказывают против олигархов последние[28].
Только в последнем эпизоде борьбы Лакедемоняне связаны с Аргивскими олигархами; Орнею берут Спартанцы и дают ее Аргивским изгнанникам. Но и здесь Диодор должен был иметь источник, помимо Фукидида (V I. 7), Отличия рассказа Фукидида установлены Schneiderwirth’ом[29] — многое объясняется у Диодора обычными фразами, но, как мне кажется, решающее значение имеют слова: προσέταξαν ϰαϰοποιεῖν τοὺς Ἀργείους [велели вредить аргивянам], между тем как у Фукидида сказано прямо противоположное — σπεισάμενοί τινα χρόνον ὥστε μὴ ἀδιϰεῖν Ὀρνεάτας ϰαὶ Ἀργείους τὴν ἀλλήλων [заключив договор на некоторое время, чтобы орнеаты и аргивяне не обижали друг друга] — имеются в виду, конечно, не Орнеаты и φυγάδες [изгнанники][30], а Орнеаты и φαγάδες с одной стороны — Аргивяне с другой.
Верный своему обыкновению, Диодор к концу года прибавляет ряд мелких заметок. О делах Никия мы уже говорили; заметка о Мелосе так сжата, что мы не можем судить об ее источнике. Заметка о Фокидянах не может быть заимствована из Фукидида, так как из него (V. 32. 3) Диодор не мог бы узнать даже, кто победил. Очевидно, найдя у Фукидида короткую, ничего не говорящую заметку Диодор не успокоился, пока не нашел в своем другом, или даже других источниках более подробных указаний. В недостатке вдумчивости мы можем его обвинить, но ни в каком случае не в недостатке прилежания и интереса к взятой на себя задаче.


[1] Kirchhof, Thukydides und sein Urkundenmaterial 56 sqq. неправильно относят решение к пленным; к Скионе оно не могло бы быть применено — ϰαὶ εἴ τινα ἄλλην πόλιν ἔχουσι [и какого–либо другого города во владении афинян] не может относиться к пленным. Cp. Steup, Thukydideische Studien I. 52.
[2] Поэтому нет нужды предполагать особый источник; что Диодор говорит о Скионе, как об острове, объясняется (Wesseling, a. 1) неправильным пониманием Thuc. IV. 120. 3 и 121. 2. Если Müller–Strübing не желает допустить, что такую ошибку сделал Эфор (Thuc. Forsch. 147), он, пожалуй, прав, во почему не предположить, что ее сделал Диодор, так хорошо определивший положение Антандра?
[3] Это относится, конечно, ко времени их возвращения (Busolt, Forschungen zur Griechischen Geschichte 126), а не ко времени до их плена, как полагает Classen a. 1.; из этого ясно, как поздно последовало наложение на них ἀτιμία [атимии]; нельзя объяснить анахронизма Диодора, предполагая что наложение ἀτιμία и снятие ее последовало в тот же год.
[4] Kirchhof o. 1. 61.
[5] Busolt o. 1. 115.
[6] Ср. Grote, History of Greece VI. 446 sqq.
[7] Ср. Grote, History of Greece VII. 16 up. Sclmeiderwirth, Politische Geschichte des dorischen Argos 52.
[8] W. Herbst, o. 1. стр.45. Busolt о. 1. стр.79.
[9] Aristophanes und die historische Kritik 468 sqq.
[10] Сравнение рассказа Диодора с рассказом Фукидида см. у Hertzberg, Alkibiadеs 135 и Schneiderwirth o. 1. 52 пр. 83.
[11] Впоследствии это событие послужило источником для апофтегм plut. Apophteg. Lac. Eth. 215. cp. Wesseling a. 1.
[12] Müller–Strübing o. 1. Classen, Thukydid es V Vorbemerkungen 22 sqq.
[13] Как думает Fricke, Untersuchungen über die Quellen des Plutarchos im Nikias und Alkibiades pg. 54.
[14] Ср. Stahl и Classen ad Thuc. V. 82. 2, определяющих продолжительность правления олигархии в 5 месяцев.
[15] В основном источнике не было ничего о способе восстановления демократии; поэтому он не совпадает с источником Павсания (II. 20.) Плутарх (Alcib. XV) следует Фукидиду (его версии).
[16] На сколько они делают это из дружбы к Спартанцам, сомнительно. В конце концов Спартанцы знали это лучше, чем Classen а. 1, cp. Busolt o. 1. 149.
[17] o. 1. 159.
[18] Что означает ἔχων δύναμιν [имея силу] — понятно, что нападение происходит с войском. У Фукидида сказано, что у Алкивиада было немного солдат, Афинская традиция знала, что у Алкивиада было 200 гоплитов (Isocr. XVI. pg. 349). Не знаю, можно ли предположить у Диодора пропуск.
[19] В высшей степени характерно для способа выражения Диодора то, что он уверяет, будто для этого похода Лакедемоняне ἐπέατησαν ἥγεμόνα Ἄγιν τὸν βασιλέα [назначили предводителем царя Агиса], что, конечно, не значит, что его специально для этого назначили; это façon de parler; я уже неоднократно указывал, что всякий рав, когда Афиняне посылают войско, они это делают, στρατηγὸν προχειρισάμενοι τὸν δεῖνα [избрав стратегом того–то].
[20] 1.1.
[21] Gilbert, Beiträge 239.
[22] Müller–Strübiug о. 1. 413.
[23] Beloch Att. Politik. 54.
[24] o. 1. 419 sqq.
[25] Müller–Strübing o. 1. 404. Busolt o. 1. 167.
[26] Если не читать вместе с Classen’ом ad. Thue. V. 61. 2 ἔλεγον οἱ Ἀθηναῖοι.,. ταῦτα [говорили афиняне … следующее] вместо традиционного ταὐτὰ [то же самое]. Реальное положение Classen представляет себе вполне верно; cp. Grote, History of Greece VII. 102; источник Диодора однако в одном сильно отступает от Фукидида: действительно ли расположились Аргивяне лагерем рядом с союзниками — могли ли они тогда остаться, когда союзники пошли против Орхомена (V. 62. 3)?
[27] У Диодора взятие Гисий предшествует разрушению стен, у Фукидида наоборот — Диодор следовал географическому порядку.
[28] Если Aen. Tact. 26. 7 относится к этому времени, то олигархи готовили вооруженное восстание; характерно, что здесь они называются οἱ πλούσιοι [богатыми], как и Диодор характеризует их богатством.
[29] о. 1.
[30] Sclmeiderwirth о. 1. I. 43.