§ 1. События первых лет Пелопоннесской войны

С пелопоннесской войной мы вступаем в эпоху, когда Диодор, как источник, естественно отступает на задний план; естественно, его значение падает, но изучение его становится легче, так как мы везде можем его контролировать — и в этом контроле мы руководимся таким писателем, как Фукидид. Наша главная и непосредственная задача — установить, в каком отношении стоит Диодор к Фукидиду; наша вторая задача — постараться выяснить себе, насколько непосредственно это его отношение.
Уже с самого начала мы видим несомненную связь нашего писателя с Фукидидом; он начинает с того же момента, с какого начинает и Фукидид — с нападения на Платеи.
Это вовсе не так просто и не так естественно, как может показаться. Начать с того, что в сознании Афинян война началась раньше — в мире Аристофана (290) хор молит богиню явиться ἡμῖν οῖ τρυχόμεθ᾿ ἤδη τρία ϰαὶ δέϰ᾿ ἔτη [нам, которые мытаримся уже тринадцать лет#] (мир дан в 421 году)[1]. На это представление массы, судящей только по тому, что ей пришлось вынести, может и не соответствовать более глубокому историческому взгляду на дело историка[2]. Однако и у самого Фукидида вопрос поставлен далеко не ясно; считая началом войны нападение на Платеи (II 1, II 3), он в то же время в других местах прямо и ясно считает началом войны первое нападение на Аттику войск Архидама — только так можно понять слова I. 125. 2 πρὶν ἐσβαλεῖν ἐς τήν Ἀττιϰὴν ϰαὶ τὸν πόλεμον ἄρασθαι φανερῶς [прежде вторжения в Аттику и открытого начала военных действий] и (V. 20. 1) ἡ ἐσβολή ἡ ἐς τή1ν Ἀττιϰὴν ϰαὶ ἡ ἀρχὴ τοῦ πολέμου τοῦδε [со времени первого вторжения в Аттику и начала этой войны]. В каждом из приведенных выражений оба обозначения вполне совпадают. Относить слова ἀρχὴ τοῦ πολέμου τοῦδε [начало этой войны] к нападению на Платеи, как этого требует Muller Strübing[3], не позволяет нам уже порядок слов. Противоречие, несомненно, есть[4]. В нашу задачу не входит ни объяснять, ни устранять это противоречие[5] — для нас важно только то, что, не смотря на все это, Диодор все таки в начале своего изложения войны последовал именно началу Фукидида, хотя едва ли от него ускользнуло и противоречие изложения Фукидида. Дело не в отдельных датах или словах — сходство гораздо существенней. Трудность, вызвавшая разногласие в точном определении начала Пелопоннесской войны, заключалась в том, что ей предшествовал ряд военных действий, и задача заключалась именно в том, чтобы определить, какой именно пункт следует рассматривать, как начало самой войны, какие события считать либо просто ей предшествующими, либо причинно с нею связанными. Фукидид и внес это деление; начав с изложения причин, вызвавших войну (I. 23. 4. 5. cp. I. 65. 3), он доходит до нападения на Платеи — и здесь он считает начало самой войны, — и в этом ему последовал Диодор. Это то отличие и имеет гораздо большее значение, чем самое указание на то, что с этого пункта начинается описание Фукидида. Это последнее замечание есть не что иное, как общая историко- литературная заметка, одна из тех, которые проходят чрез весь труд Диодора[6].
Фукидид начинает войну с архонтства Питодора, Диодор с архонтства Евтидема — но это вовсе не составляет отличия в самом пункте начала войны, как это утверждает Müller–Strübing[7], следующий Ullrieh’у[8] — Диодор все таки начинает войну с нападения на Платеи; никакого другого источника, кроме посредственно или непосредственно Фукидида, здесь он не имеет. Он и не мог начать с другого пункта — и по очень простой причине. Причины войны изложены им по Эфору — Эфор, вместе с Фукидидом перечисляя причины войны, доходит до нападения на Платеи — очевидно, это последнее должно было уже быть отнесено к войне. Если он отнес это событие к архонтству не Питодора, а Эвтидема, то в этом вина его хронологической системы. Мне думается, что здесь опять таки дело композиции. Год войны должен, конечно, относиться к архонтству Эвтидема, будем ли мы принимать конъектуру Krüger’а к Thuc. II. 2. 1, или нет — Диодор и считал для себя удобным соединить все события, связанные с этим первым годом войны и не вошедшие в изложение причин, в один композиционный комплекс; поэтому он сюда же отнес не только нападение на Платеи, но даже и Пелопоннесский конгресс, а он произошел за 5½ месяцев до начала войны[9]. Для Диодора он нужен был здесь, так как он представляет собой наиболее важный исходный пункт для рассказа о войне.
Вполне естественным образом Диодор и считает начавшими войну Лакедемонян, и в этом, если не следуя непосредственно Фукидиду, то делая из него вывод — Λαϰεδαιμόνιοι — πρῶτοι τοῦ πολέμου ϰατήρξαντο [лакедемоняне первыми начали войну], хотя он же и говорит, что они δύναμιν ἀξιόλογον ἤθροιοαν… ϰρίναντες ϰαταλελύσθαι τὰς σπονδὰς ὑπὸ τῶν Ἀθηναίων [собрали большое войско … считая, что афиняне нарушили перемирие] — и затем он приводит силы Пелопоннесцев и Афинян; и здесь Диодор следует Фукидиду в самом расположении фактов — Γεγενημένου τοῦ ἐν Πλαταιαῖς ἔργου ϰαὶ λελυμένων λαμπρῶς τῶν σπονδῶν — οἱ Ἀθηναῖοι παρεσϰευάζοντο…. παρεσϰευάζοντο δὲ οἱ Λαϰεδαιμόνιοι [После событий в Платеях и громкого нарушения перемирия — афиняне готовились … готовились и лакедемоняне] — и далее перечисляются союзники каждой стороны. Разница только в том, что Диодор рассказывает только об имевшихся уже союзниках, а о посольствах рассказал уже раньше, между тем как Фукидид рассказывает о них только теперь. Но эта разница не фактическая — в этом убедит нас простой анализ.
XII. 41. 2. Диодор рассказывает, что Лакедемоняне послали к царю Персидскому, к Итальянским городам — αὐτοὶ δὲ μετὰ τῶν Πελοποννησίων τὰς πεζὰς δυνάμεις διατάξαντες ϰαὶ τἄλλα τὰ πρὸς τὸν πόλεμον ἡτοιμασμενοι ϰτλ [сами же, совместно с пелопоннесцами, собрали сухопутные силы и сделали прочие приготовления и т. д.]. Далее следует рассказ о Платеях — и затем опять говорится о том, что они δύναμιν ἀξιόλογον ἤθροισαν [собрали большое войско], тогда, когда ἔϰριναν [сочли], что στονδαὶ [договоры] уничтожены. Верно должно было бы быть одно из двух, но первое упоминание есть не что иное, как обычное у Диодора общее введение, суммирующее то, что должно быть дальше рассказано. Диодор желает показать, как Лакедемоняне начали первые войну — и вот, сказавши это в общих чертах, он далее переходит к объяснению и подтверждению своей общей мысли. Что для этого общего введения он воспользовался все таки Фукидидом, ясно из того, между прочим, что он говорит о призыве τῶν ϰατὰ τὴν Σιϰελίαν ϰαὶ Ἰταλίαν συμμάχων [сицилийских и италийских союзников]. У Фукидида при первом упоминании не ясно, что это за союзники — об этом мы у него узнаем дальше (III. 86), но у Фукидида это понятно[10] — за то совершенно не понятно это у Диодора. Мы только что прочли у него довольно подробную историю Сицилии — и нигде, ни одним словом он и не заикнулся о каких бы то ни было отношениях Сицилийцев к Спартанцам; если здесь он говорит о них, как существующих, то уже из этого ясно, что он переменил источник и пользовался тем, в котором такое упоминание будет естественно — т. е. Фукидидом.
Разница, далее, заключается к том, что у Фукидида Спартанцы[11] собирались послать к Персидскому царю (II. 7. 4 — исполнено это позже II 67) — у Диодора они это уже сделали, но это объясняется тем же суммарным характером введения, в целях которого не лежит разбирать отдельные моменты.
Откуда Диодор знал, что Италийцы и Сицилийцы дали 200 кораблей, я не знаю[12]. Не могу я также сказать, откуда Диодор знает, что Опунтийские Локры были все на стороне Спарты, из других же Амфиссейцы. Из Thuc. III. 101 это, собственно, говоря не следует[13] — Амфиссейцы там также, как и остальные из Локров, только вступают в союз.
Во всяком случае здесь, кроме Фукидида, у Диодора есть еще источник, так же охотно дающий точные цифровые данные, как тот, с которым мы уже часто встречались.
Перехожу к эпизоду взятия Платей. Здесь сходство с Фукидидом бросается в глаза — целый ряд черт далеко не существенных общ и тому и другому рассказу; тем большего внимания заслуживают отдельные отличия, показывающие непосредственную близость обоих текстов.
У Фукидида вторгнувшиеся в город Фиванцы объявляют, что желающие могут быть приняты в союз Беотян. Платейцы τρὸς ξύμβασιν ἐχώρησαν [пошли на соглашение]. То же рассказывает и Диодор, присоединивши еще то, что Платейцы для этого послали послов. Но сделали они это потому, что полагали, что Фиванцев очень много, а полагали они это потому, что была ночь. Из этого Диодор поспешно делает вывод, что увидеть врагов они могли только со светом — и, действительно, в его рассказе начинается битва только утром[14]. Диодор здесь слишком поспешно ухватился за Фукидидовское выражение τὸ περίορθρον [под утро] — и просмотрел, что по всему ходу рассказа у Фукидида ясно, что битва происходила ночью (укажу на параллельные выражения Thuc. II. 3. 2 τῷ γὰς πλήθει τῶν Πλαταιῶν οὐ βουλομένῳ ἤν τῶν Ἀθηναίων ἀφίστασθαι [большинство платейцев не хотели отпадать от афинян] = Diod. XII. 41. 5 οἱ δὲ Πλαταιῶν βουλόμενοι τὴν πρὸς Ἀθηναίους συμμαχίαν διαφυλάτιειν [платейцы, желая сохранить союз с Афинами]).
К утру начинается битва. Известное время Фиванцы держатся — ритор Диодор, конечно, прибавляет объяснение: διὰ τὰς ἀρετὰς προεῖχον [превосходили в силу своей доблести]. Фукидид живо описывает ожесточенную борьбу Платейцев, описывает усилия мужей, действия рабов и женщин, неблагоприятную погоду — Диодор выбирает из всего этого только одно — τῶν δ᾿ οἰϰειῶν ϰαὶ τῶν παίδων βαλλόντων τὰς ϰεραμίδας [когда рабы и дети принялись бросать черепицу] (cp. Thuc. 4. 2) — и это выставляет причиной; его увлекает τὸ παράδοξον [необычность] этого.
Несколько человек спаслось — они довели до сведения Фиванцев о гибели отряда, те сейчас же двинулись из Фив πανδημεί [всеми силами] — у Фукидида, несомненно, они вышли еще раньше, но это сказано на столько неясно[15], что при некотором невнимании очень не трудно это упустить из виду.
Фиванцы входят в землю Платейцев. Все данные одинаковы у Диодора и Фукидида, но здесь начинается более существенное отличие несомненно тенденциозного характера. Никто не. ожидал нападения — ἧσαν γὰρ ϰαὶ ἄνθρωποι ϰατὰ τοὺς ἀγροὺς ϰαὶ ϰατασϰευή, οἰα ἀπροσδοιήτου τοῦ ϰαϰοῦ ἐν εἰρήνῃ γενομένου [ибо на полях были люди и движимое имущество, так как зло свалилось внезапно посреди мира]. У Фукидида это вполне естественно, так как время, прошедшее от нападения передового отряда на Платеи до вторжения всего войска в их область, не больше одной ночи — у Диодора это уже гораздо менее понятно: там прошла не только вся ночь, но и большая часть дня — или должна была пройти; на самом деле, Диодор в указании побочных обстоятельств, как начало битвы, место, где были Фиванцы, отправившиеся после получения посольства πανδημεί [всем народом] уклонился от Фукидида бессознательно — поэтому то он и рисует положение теми же чертами, что и Фукидид — διὰ δὲ τὸ παράδοξον ἀνετοίμων ὄντων τῶν ϰατὰ τὴν χώραν [из–за внезапности застигнутые врасплох на своей территории]. Но далее, по рассказу Фукидида, Фиванцы собираются воспользоваться этим положением — и только собираются, между тем как у Диодора они очень многих убили, многих взяли в плен. У Фукидида Фиванцы рассчитывают, взявши в плен — не убивши, конечно — возможно большее количество находящихся в полях Платейцев, иметь пленных ἀντὶ τῶν ἔνδων, ἢν ἄρα τύχωσι τίνες ἐζωγραμένοι [как заложников за фивян, находившихся в городе, если только кто–нибудь из них еще остался в живых]. Диодор, изменивши факты, пользуется предположением Фиванцев, превращая его в факт. И у Фукидида и у Диодора Платейцы посылают послов к Фиванцам, но у Фукидида они грозят убить пленных, если те обидят кого нибудь из находящихся вне города Платейцев. Фиванцы уходят, οὐδὲν ἀδιϰήσαντες [не причинив никакого вреда]; у Диодора они естественно предлагают обмен пленных, на условии возвращения добычи и ухода из страны — и действительно условия эти исполняются, пленные обмениваются, Платейцы не убивают Фиванцев, как это говорит Фукидид, как это говорит Демосфен[16]. Здесь не может не быть тенденции. Злые Фиванцы совершили гнусное нападение, они затем убили многих Платейцев, а Платейцы только защищались; безоружных пленных они не убивали. Но эта тенденция не исключительно афинофильская[17]. Фукидид давал в руки такой тенденции отличное средство защиты Афинян; их руки были в крови Фиванцев неповинны; они сделали, что могли, чтобы спасти пленных, и не их была вина, если Платейцы раньше совершили дело, чем они могли ему помешать (Thuc. II. 6. 2). Это и не может быть Платейской версией: по уверению Фукидида, (II. 5. 6) Платейцы не отрицали факта убийства — во время Фукидида такой факт должен был бы быть слишком свежим в памяти всех — они только утверждали, что не обещали, а главное не обещали клятвенно, не убивать пленных.
Это и вообще не есть определенная версия, а только сознательное, хотя для меня плохо понятное извращение Фукидидовского рассказа. Это видно из того, что в дальнейшем Диодор опять следует Фукидиду, нисколько не принявши во внимание изменившихся оснований, которые должны бы привести к другим последствиям.
Платейцы посылают в Афины — τῆς συνθεσεως γενομένης [по заключении договора] — , а сами свозят с полей все, что могут. У Фукидида это вполне понятно: 1) Платейцы, конечно, ежеминутно могут ждать нападения; они начинают свозить свое имущество еще раньше, чем убили Фиванских пленных; раз они убиты, вполне естественно, что Фиванцы, свободные от той угрозы, которая заставила их уйти, вернутся; 2) в Афины из Платей посылаются два вестника — оба до ухода Фиванцев, когда грозила настоятельная опасность. У Диодора нет ни того ни другого основания. Фиванцы, конечно, могут вернуться — почему они должны вернуться, почему помощь нужна сейчас, это далеко неясно, не выяснено, по крайней мере, у Диодора. Вестник послан, когда непосредственная опасность миновала. Афиняне высылают τους ἱϰανούς [достаточно сил]; те спешат, сколько могут, но не застают Фиванцев (μὴ φθασαντες τοὺς Θηβαίους). Это решительно непонятно. Фиванцы ведь ушли раньше, чем Платейцы послали в Афины. Афиняне не могли спешить для того, чтобы застать ушедших врагов. Эта несообразность до того ясна, что Reiske предложил уничтожить μὴ [не], но ведь ни Фукидид ни Диодор не говорят же о том, что Фиванцы сейчас же напали на Платеи (ср. Thuc. II. 12. 5. II. 71. Diod. XII. 47). При рассказе Фукидида это замечание имело бы смысл, хотя он его прямо не делает, у Диодора оно не имеет его[18].
Таким образом весь рассказ тесно примыкает к Фукидиду. Диодор — или его источник, пользуясь Фукидидом, — частью сознательно, частью бессознательно вносят в него различные изменения. Сознательные изменения имеют в виду оправдание Платейцев и упрек Фиванцам. В то время как Фукидид уверяет, со слов Фиванцев, которых традиция оказала сильное влияние на его рассказ[19], что те ничем не обидели Платейцев помимо самого нападения, Диодор, как будто полемизируя с ним, уверяет, что, наоборот, они убили многих.
Думаю, что этого вполне достаточно, чтобы доказать всю неосновательность столь далеко заходящих предположений Iunghahn’а[20], основывающегося на нашем месте.
Вторжение Пелопоннесского войска в Аттику рассказано в самых общих чертах, но и тут общий характер удержан, сохранено противоречие между Афинянами, рвущимися в бой, и Периклом, удерживающим их. Что Афиняне ушли в город, об атом Диодор второпях забыл рассказать — здесь это ему было не нужно. Посылка кораблей в Пелопоннес представляется Диодором, как особое στρατήγημα Перикла. Если в том обстоятельстве, что, по Диодору, удаление Пелопоннесцев из Аттики вызвано именно этой посылкой кораблей, и есть значительное отличие от Фукидида, то для объяснения этого отличия нет никакой нужды предполагать особый источник — для Диодора post hoc [после этого] почти всегда равняется propter hoc [вследствие этого]. Частных отличий от Фукидида почти нет — я могу отметить только то, что Диодор говорит об опустошении Акте, которой не называет Фукидид, но Диодор мог поставить себе тот вопрос, какой ставит себе Müller Strübing[21], — что же делали Афиняне до нападения на Мефону? Найдя у Фукидида (II. 25. 1) выражение ἄλλα τὲ ἐπόρθουν παραπλέοντες ϰαὶ ἐς Μοθώνην ϰτλ [опустошали и другое, проплывая мимо, и у Мефоны и т. д.], он пожелал выяснить себе, что это за ἄλλα — и его географические сведения, равно как и чтение Фукидида (II. 56. 3) подсказали ему ответ — ἀϰτή [побережье].
Некоторые мелкие отличия объясняются частью привычками Диодора, частью его соображениями. Там, где Фукидид, всегда принимающий в соображение специальные особенности данного факта, сообщает, что Брасид вошел в Метону, ὀλίγους τινὰς ἀπολέσας τῶν μεθ᾿ ἑαυτοῦ [потеряв немногих своих] (II. 25. 2), Диодор, знающий, что победа всегда сопровождается гибелью многих из побежденных, пишет: πολλοὺς ἀνελὼν [убив многих] — и, конечно, затем начинает осаду, которой у Фукидида нет; Афинянам некогда было осаждать. Фукидид рассказывает, что Афиняне укрепили Аталанту. Диодор пишет πολέμων πρδς τους εγχωρίους [чтобы воевать с местными], забывая, что таких έγχώρίοι [местных] нет, так как Аталанта была до того не заселена (Thuc. II. 32).
Укрепление исполнено по Фукидиду Афинянами — Диодор и знает, кем: Клеопомпом, понятно, знает из Фукидида же: Аталанта в Локриде, а в Локриду послан был Клеопомп. Соображения же заставили Диодора объяснить поселение Эгинетов в Фиреатиде как бы отместкой за то, что Афиняне в свое время поселили в Навпакте Мессенян, изгнанных Спартанцами, как были изгнаны Эгинеты Афинянами. Диодор прочел у Фукидида следующее объяснение: ϰατά τε τὸ Ἀθηναίων διάφορον ϰαὶ ὅτι σφῶν εὐεργέται ἧσαν ὑπὸ τὸν σεισμὸν ϰαὶ τῶν εἱλώτων τὴν ἐπανάστασιν [отчасти из вражды к афинянам, отчасти за те благодеяния, которые оказали им эгинцы во время землетрясения и восстания илотов] (II. 27. 2). Каким образом Эгинеты оказали Спартанцам услугу во время Мессенского восстания, Диодор не знал, но упоминание его направило его мысль вообще на историю этого восстания; τὸ Ἀθηναίων διάφορον [вражда к афинянам] заставило его думать о роли Афинян в этом восстании — и он воспользовался уже раньше рассказанным им (XI. 84. 7) фактом. Черты сходства с Фукидидом безусловно доказательны. Укажу ex. gr. только на два случая. Фукидид (II. 26. 1) рассказывает, что Афиняне послали корабли περὶ τὴν Λοχρίδα ϰαὶ Εὐβοίας ἅμα φυλαϰήν [к Локриде, чтобы одновременно сторожить и Евбею]. Диодор переводит сжатую фразу Фукидида на свой расплывчатый язык: προστάξαντες τὴν τε Εὔβοιαν παραφυλαττειν ϰαὶ Λοχροῖς πολεμεῖν [с приказом охранять Евбею и вести войну с локрами]. Что мы имеем здесь сознательное переложение Фукидида, сохраняющее его расчленение, кажется несомненно.
Еще более доказателен следующий пример. Говоря об Аталанте, Диодор называет ее островом, точно также как это делает и Фукидид. Между тем Диодор в другом месте (XII. 59. 3) заявляет, что только тогда (в 426 году) Аталанта вследствие землетрясения сделалась островом — значит, в 430 им не была. Во втором месте Диодор и отступает от Фукидида (III. 89. 3) — там он имеет другой, не вполне им понятый, источник[22].
Принцип расположения материала очень простой. Рассказавши об удалении Архидама с полей Аттики, Диодор заканчивает год, — но он всегда старается дать годовому рассказу какое нибудь окончание, и поэтому он в общих чертах рассказывает о событиях на море; πορθήσαντες τῆς παραθαλαττίου χώρας πολλὴν ϰαὶ τινα τῶν φρουρίων ἑλόντες [опустошив много прибрежных областей и взяв несколько крепостей] — выражает собой всю сумму того, чтобы было сделано афинским флотом; он должен был начать рассказ о них и поэтому считал себя обязанным и кончить. Фактически он однако относит рассказ о морских операциях к следующему году — и опять таки о всех вместе, хотя некоторые, заставившие Спартанцев издать приказ о возвращении домой союзных контингентов, должны были совершиться в предшествующем году — и здесь он старается дать цельный рассказ, рассказать о всем, что сделал флот, под одним годом. Что это не год Фукидида, это его нисколько не должно смущать — он сознает, что годы Фукидида суть не архонтские годы, а годы войны.
В пределах одного года он следует еще более простому принципу — рассказать сообщенное Фукидидом в той последовательности, в какой оно рассказано у Фукидида, хотя бы оно и не случилось в такой последовательности; по большей части он считает последовательностью временной последовательность рассказа, иной раз даже забывая, что этим противоречит Фукидиду. Так, Фукидид рассказывает о походе в Локриду после похода в Пелопоннес — Диодор и заявляет, что первый совершился после второго, хотя Фукидид утверждает их одновременность (II. 26. 1). Никакого внимания на временные указания Фукидида Диодор иной раз не обращает. Далее, события располагаются в пределах одного года по группам, при чем соблюдается опять тот же принцип цельности рассказа. Проследить, насколько указанные принципы соблюдаются во всем изложении, и составит одну из задач нашего дальнейшего изучения Диодоровского рассказа, причем я буду указывать специальней только случаи уклонения от них или случаи, особенно резко доказывающие их применение.
В дальнейшем изложении наиболее крупное отклонение от Фукидида представляет собой упоминание Аттического тетраполя, пощаженного Пелопоннесцами (XII. 45. 1); Фукидид (II. 56. 2) утверждает, что Спартанцы γῆν πᾶσαν ἔταμον [опустошили всю землю]. Диодор, очевидно, принимая во внимание это выражение своего источника, изменяет его в σχεδὸν πᾶσαν [почти всю]. Самый факт, особенно в связи с мотивировкой, представляет собой явное противоречие с Фукидидом — он не знает чувств, питаемых Пелопоннесцами к Οἰνόη [Эноя] (II. 181. 2), городу Аттического тетраполя (Strab. VIII. 383 Steph. Byzant. s. v. τετράπολις).
Из какого источника заимствовал здесь свое указание Диодор, наверное указать нельзя, но едва ли можно сомневаться, что источник здесь тот же, что и в IV. 57. 58, где Диодор подробней рассказывает о судьбе Гераклидов в Аттике — за это ручается встречающийся в обоих местах термин тетрапол и общий тон всего отрывка, отличающегося симпатиями к Афинянам. Что версия в общем одна и та же, ясно с первого взгляда. Для нас интересна только связь рассказанного мифа с пощадой, оказанной Пелопоннесцами тетраполю. Самый миф мы имеем и у Фукидида (I. 9. 2), но там он упомянут вскользь для особых целей. У Геродота (IX. 27) он уже является в строго выработанной тенденциозной форме — одни из всех Эллинов граждане тетраполя приняли изгнанных Еврисфеем Гераклидов. Полная тенденциозная обработка именно в связи с событиями Пелопоннесской войны дана в Гераклидах Еврипида[23]. Вслед за ним эта версия получает наиболее широкое распространение: она становится принятой аттической версией — о пощаде, оказанной священным деревьям Афинян во время Пелопоннесской войны, говорят и Филохор, и Истр, и Андротион[24], об истории поселения Гераклидов в тетраполе говорит Ферекид (ap. Anton. Liberal, с. 33. Muller F. H. G. I. 82 pg. 11). О пребывании Гераклидов в Аттике и оказанной им Афинянами помощи упоминает Эфор (Sch. in Pind Pyth. V. 101. Müller F. H. G. I. pg. 295 frg. 11), но его версия в значительной мере отличается от Диодоровской. Аттическая версия в той или другой обработке[25] была изложена Диодором в четвертой книге его труда, и оттуда, не прибегая ни к какому новому источнику, Диодор взял ее для своего замечания в нашем месте. В остальном мы можем проследить, как Диодор шаг за шагом идет за Фукидидом. По принятому им правилу post hoc, ergo propter hoc обычную высылку кораблей он считает следствием бедствий Афинян — и далее, уход Пелопоннесцев считает следствием высылки кораблей — ясно, как он точно установленную Фукидидом временную связь (когда Перикл отправился в поход, Пелопоннесское войско еще было в стране (II. 56. 3), когда он вернулся, его уже там не было (II. 56. 6)) превращает в причинную, хотя Фукидид указывает совершенно другую причину ухода врагов (II. 57).
Начавши о Перикле, Диодор должен о нем и кончить — но здесь он отступает от Фукидида в одном важном пункте. Объяснивши причину недовольства Периклом почти дословно взятыми у Фукидида выражениями, он рассказывает, что Афиняне лишили Перикла стратегии, что они оштрафовали его в 80 талантов и после тою послали в Спарту с просьбой о мире. Что Диодор говорит о лишении Перикла звания стратега, это не важно: он легко мог вывести это низложение Перикла из замечания Фукидида об его вторичном избрании[26]; не имеет здесь также значения и то, что и Плутарх (Pericl 35) говорит о низложении Перикла — рассказ Диодора отличается от рассказа Плутарха в существеннейших чертах; об общности источника и речи быть не может. За то невольно заставляет недоумевать Диодоровское приурочение времени посылки послов в Спарту. У Фукидида Афиняне, гневаясь на Перикла, посылают в Спарту послов с просьбой о мире. Когда же послы эти потерпели неудачу, тогда то они ἐνέϰειντο τῷ Περιϰλεῖ [стали нападать на Перикла] (II. 59. 2); Периклу удается примирить их с собой до известной степени — οἱ δὲ δημοσίᾳ μὲν τοὶς λόγοις ἀνεπείθοντο ϰαὶ οὔτε πρὸς τοὺς Λαϰεδαιμονίους ἔτι ἔπεμπον [открыто следовали его внушениям и больше к лакедемонянам послов не отправляли], но затем все таки наказали Перикла. У Диодора они, наоборот, после того, как наказали Перикла, посылают послов в Спарту; ὥς δὲ οὐδεὶς αὐτοῖς προσεῖχεν [так как никто не обратил на них никакого внимания], они вынуждены были опять выбрать стратегом Перикла — т. е. совершенно наоборот: неудача посольства ведет не к падению, а к восстановлению власти Перикла.
Среди известных нам очень немногочисленных рассказов об интересующих нас событиях подобной версии нет. Это, конечно, само по себе ничего бы еще не доказывало. Тем не менее, я думаю, мы и здесь должны предположить свободную переделку источника со стороны Диодора. Isler[27] вполне справедливо указывает на значительную неясность в изложении Фукидида; неясно, почему Перикл все таки был наказан, несмотря на впечатление, произведенное его речью — еще менее ясно, почему он затем был опять восстановлен в стратегии. Незначительно переставивши Факты, Диодор получил обоснование этого вторичного восстановления. У него оно выражено крайне неудачно, но мне кажется, что некоторая доля истины лежит в его рассказе.
Beloch[28] в высшей степени ясно излагает положение в Афинах. Партии, враждебные Периклу, соединяются против него; пароль их — мир. И цель их достигнута — Перикл не выбран в стратеги; следствием является процесс. Коалиция, достигнув результата, должна была дать народу то, ради чего тот пошел против Перикла, но она потерпела неудачу; она не добилась мира; переговоры с Спартой не привели ни к какому результату. Спрашивается только, когда это случилось. Beloch должен признать: — когда Перикл еще был стратегом, до процесса. Но в таком случае, раз враги Перикла не дали того, что обещали, чем же объяснить то, что народ не выбрал Перикла, чем объяснить то, что он осудил его. Интересно, что в своей греческой истории[29] тот же Beloch вынужден рассказать о посольстве после процесса Перикла и неудачей посольства объяснить вторичное возвышение Перикла — т. е. поступает так же, как Диодор. Вопрос слишком запутан, чтобы мы могли здесь исчерпать его. Действительно ли Перикл не был выбран, или он был лишен стратегии[30] и вновь избран в тот же год, или он вообще не потерял стратегии, что тоже возможно — все это вопросы, которых я здесь касаться не буду.
Остается еще отметить размер пени, наложенной на Перикла. Фукидид его не указывает, Плутарх говорит, что в различных источниках она определялась в размере от 15 до 50 талантов (Pericl. 35). Диодор определяет ее в 80 талантов; само по себе возможно, что Диодор имел источник, которого не знал Плутарх, но мне кажется, что при порче, которой легко подвергаются в самых рукописях цифры, мы можем, вслед за Wilamowitz’ем[31], предположить описку в тексте.
Что история взятия Потидеи списана с Фукидида, не может подлежать сомнению; один пример покажет это наилучшим образом. Фукидид, говоря о походе Агнона и Клеопомпа, прибавляет, что отправившись они взяли войско, которым раньше пользовался Перикл (II. 57. 1). У Фукидида это имеет смысл — Перикл либо уже потерял стратегию, либо находится под судом, но Фукидид об этом расскажет только в следующей главе — ему поэтому здесь приходится указать на то, что Агнон отправился в поход вместо Перикла. Диодор это списывает, хотя у него выражение теряет смысл, так как он уже раньше рассказал о смерти Перикла; что у него, таким, образом оказывается, будто за смертью Перикла начал командовать Агнон, что осада Потидеи значительно перемещается хронологически, — это нас удивлять не должно.
Цифры и здесь отличаются от цифр Фукидида, но в данном случае едва ли взяты из какого нибудь другого источника. Если Фукидид говорит о 1050 погибших под Потидеей солдат Агнона, то Диодор может себе позволить упомянуть о πλείους τῶν χιλίων [более тысячи]. Крупней отличие в цифре военных расходов — в то время как Фукидид говорит, что осада обошлась в 2000 талантов, Диодор говорит о более, чем 1000 талантов — но здесь это отличие может легко быть объяснено другим более существенным отличием. Фукидид относит свою цифру к концу осады, Диодор ко времени, когда уехал Агнон — времени, после которого осада продолжалась. Диодор это соображение принял во внимание — и поставил свое неопределенное «больше тысячи», именно принимая во внимание рассказ Фукидида. Цифры приведены не ради них самих, а как мотив действий того или другого лица; интересно отметить, что Диодор здесь воспользовался Фукидидом совершенно свободно. Фукидид приводит свои цифры, как соображение, заставившее Афинских полководцев согласиться на капитуляцию Потидеи. Ему эти соображения нужны были — он раньше рассказывает о том, как гневались Афиняне на своих стратегов за выгодные условия, предоставленные ими Потидейцам. Диодор этого последнего факта не приводит; мотива для принятия условий Потидейцев ему также не нужно — болезнь достаточно сильный мотив для того, чтобы заставить Афинян охотно согласиться на капитуляцию. Таким образом у него остается в распоряжении заимствованное из Фукидида соображение: мы уже столько то истратили — и он распоряжается им по своему усмотрению. Как усиленно старался Агнон взять Потидею, об этом он не мог не рассказать: все эти μηχαναί [штучки] для него слишком интересны; он не только здесь передает Фукидида, но даже распространяет его — ἔτι δὲ σίτου δαψίλεὶαν ἱϰανὴν πάσῃ τῇ δυνάμει [изобилие зерна для всего войска] развито из слов Фукидида ἄλλη παρασϰευή [прочие приготовления]. И все таки он не сейчас уходит, а остается, не смотря на чуму — это для Диодора ясно из потерянных им более, чем тысячи солдат. Это упорство нужно мотивировать — и он пользуется мотивом Фукидида, совершенно извращая его: Афиняне не ушли, потому что уже истратили на осаду более, чем тысячу талантов; Диодор вполне разумно указывает на необходимость закончить дело, так дорого уже стоившее. Для ухода Агнона ему затем не нужно указывать причин. Агнон старается взять город силой — опять таки для того, чтобы не увеличивать еще расходов — это не удается; тогда он уходит, рассчитывая на то, что оставленных им солдат будет достаточно для того, чтобы взять город голодом.
Насколько близок Диодор к Фукидиду, прекрасно показал Stahl[32]; весьма вероятно его предположение о том, что и Фукидид указывал на 1000 поселенцев, посланных в Потидею (Thuc. II. 70. 4 ἐποίϰους (ἐς α΄) ἑαυτῶν [колонистов (тысячу) своих]), как это делает Диодор (XII, 46. 3).
Далее Диодор изменяет своему принципу досказывать начатое до конца; начавши о Формионе, он перескакивает к осаде Платей, причем переход у него так неловок, что при беглом чтении может показаться, будто осада Платей есть противовес действиям Формиона. Осада Платей рассказана по Фукидиду — рассказана очень сжато и вполне ясно. Некоторое отклонение от Фукидида замечается в рассказе о поражения при Спартоле — не столько в числе войск (у Диодора одна, у Фукидида 2 тысячи), сколько в названии и числе стратегов. Фукидид говорит о Ксенофонте, сыне Еврипида, начальствовавшем τρίτος αὐτός [третьим]. Диодор называет только двух и полагает, что два и было. Имена он мог заимствовать из Фукидида же — Ксенофонт был одним из тех стратегов, которые взяли Потидею (II. 70. 1) — те же стратеги, очевидно, были посланы и против Халкидян и Фракийцев, может быть, и не все, так как им пришлось выдержать процесс из–за капитуляции Потидеи[33], но то, что Диодор заимствовал только два имени, оставивши третье в стороне, заставляет думать, что здесь он имел сведения помимо Фукидида, тем более, что и Плутарх (Nic. VI) упоминает тоже только о двух стратегах, причем второго называет Каллиадом[34].
Точный сжатый пересказ Фукидида, сохраняющий при всей сжатости даже некоторые выражения своего оригинала, представляет собой изложение похода Спартанцев (Thuc. II 80. 81. 2) в Акарнанию. Интересно только, что Диодор считает этот поход современным поражению при Спартоле, основываясь, конечно, на словах Фукидида τοῦ δ᾿ αὐτοῦ θέρσος [тем же летом] и не обращая внимания на следующее οὐ πολλῷ ὕστερον [немного позднее].
Обе битвы Формиона рассказаны сжато, но небрежно — я позволю себе объяснить эту небрежность тем, что Диодору пришлось здесь перелагать довольно обширный отрывок своего источника и его внимания не хватило для того, чтобы точно уяснить себе смысл его. Только этим, я думаю, следует объяснить то, что Диодор говорит о взятом Афинянами адмиральском корабле врагов (τὴν στρατηγίδα ναῦν), между тем как Фукидид говорит об одном из адмиральских кораблей (τῶν στρατηγίδων νεῶν μίαν) — Диодор просмотрел, что в Пелопоннесском флоте было несколько стратегов (Thuc. II. 83. 4); второпях Диодор оставил Спартанский флот в Патрах, не досмотревши, что он успел побывать в Киллене. Не уследивши за длинным рассказом Фукидида о том, как Формион выжидает момента и только вынужденный принимает битву, он заставил его начать битву, не преминувши сказать пару слов об его τόλμη; об удалении Лакедемонян в Коринф Диодор рассказал совершенно верно, почти дословно по Фукидиду — , но вставивши здесь указание, сообщенное у Фукидида раньше, о посланных Афинянами 20 кораблях, он несколько извратил смысл сообщения — всякий подумает, что Афиняне именно теперь и послали корабли.
Кнем и Пелопоннесский флот находятся в Коринфе, оттуда они замышляют совершить нападение на Пирей; не имей мы Фукидида, мы не поняли бы рассказа Диодора. Кнем, находящийся в Коринфе, берет в Мегаре τὰς νενεωλϰημένας τετταράϰοντα τριήρεις [сорок вытащенных на берег триер]? Каким образом он очутился в Мегаре? Что это за οἱ τριήρεις [триеры]? Почему владеющий флотом Кнем берет триеры в Мегаре? — все это вопросы, на которые у Диодора нет ответа. У Фукидида (II. 93 sqq.) сказано, что Пелопоннесцы, взявши весла и все необходимое, решили пешком перейти в Мегару, взять там находящиеся в ней 40 кораблей и оттуда поплыть в Пирей. Так они и сделали, взяли τὰς ναῦς [корабли] и т. д. Диодор выпустил начало и, списывая остальное, не подумал об этом. Точно также в его рассказе совсем бессмысленным является нападение на Саламин. Для войска, желающего внезапно напасть на Пирей, нет лучшего средства испортить себе дело — у Фукидида и это ясно: Пелопоннесцы боялись, да и ветер им помешал. И здесь Диодор выпустил объяснение Фукидида.
В рассказе о походе Ситалка есть несколько довольно крупных отклонений от Фукидида — это одно из тех мест, которые многих заставляют отказаться от мысли о непосредственной зависимости Диодора от Фукидида[35]. Принявши во внимание то, что нами сказано о небрежности, проявляемой Диодором там, где ему приходится сокращать значительные — в данном случае отрывок, если не очень велик (II. 95 102), за то очень запутан, представляет ряд перечислений и отступлений — отрывки Фукидида, попробуем оценить его отступления.
То, что Диодор говорит о силах Ситалка, несомненно заимствовано из Фукидида — тут доказательством служит не столько общее совпадение фактов, сколько самая мысль по поводу похода Ситалка сообщить об этих фактах и порядок, в котором они сообщаются; к тому же ведет и совпадение отдельных выражений. Но тут же есть и отличие — у Диодора виновником возвышения царства Одризов служит Ситалк, у Фукидида Терей[36]. Мне кажется, однако, что это отличие скорей говорит в пользу непосредственного заимствования Диодора, чем против него. В нашем отрывке Фукидида говорится только о Ситалке, говорится о силе государства, говорится о том, какой силы оно достигло при нем. Мысль сообщить о возвышении царства должна была явиться у Диодора — и, именно следуя этому месту, он и должен был это сделать так, как сделал. Что царство было раньше незначительным, а возвысилось только в последнее время, он помнил из первого упоминания о нем (Thuc. II. 20), но при общей своей небрежности спутал Терея с Ситалком. Если предположить, как это обыкновенно делают, что Диодор списывает Эфора, то придется ту же небрежность приписать последнему. Отличие представляют далее цифры. В то время как у Фукидида доход государства определяется в 400 талантов, Диодор говорит о 1000 круглым счетом. Собственно говоря, здесь цифры и не могут равняться, так как Фукидид говорит о доходах Севта, Диодор Ситалка. Эго опять таки можно приписать небрежности Диодора. Самую цифру Диодора можно, следуя Pack’у[37], объяснить тем, что он постарался определить цифру всех доходов, между тем как у Фукидида определена только цифра доходов, получаемых в деньгах и прямыми сборами, причем сказано, что не меньше этого приносят и подарки и деньгами и другими ценными вещами. Но тогда все таки остается необъясненным отличие в цифре воинов. Конечно, и здесь есть попытка объяснить Фукидида, разбивши его общую цифру на частные цифры пехоты и кавалерии, но все таки общая цифра оказывается не равной. Мы опять имеем того же дающего точные цифры писателя, которого встречали так часто — но его данные вставлены в рассказ Фукидида, в данную им рамку и в данном им порядке: размер царства, затем сумма доходов, затем число войска. Из того же писателя и точно так же вставлено и упоминание Ахейцев среди восставших против Одризов народов — заимствовано оно из того же Фукидида (VIII. 31), где в числе подчиненных Фессалийцам народов перечисляются и Ахейцы Фтиотийские[38].
Несомненно самому Диодору принадлежат слова, которыми он вводит изложение причин войны Ситалка — об этом свидетельствует их неловкость. Уж не говоря о том, что это введение оказывается более обширным, чем тот рассказ, к которому оно служит введением, Диодор не сумел даже провести его последовательно и логично Обещавши изложить причины войны, чтобы легче было читающим уяснить себе то, что о войне будет сказано, он затем, оказывается, излагает причины, по которым Ситалку пришлось собрать войска (δι᾿ ἀμφοτέρας οὖν τὰς προειρημένας αἰτιας ἧν ἀναγϰαῖον αὐτῷ συστήσασθαι δύναμιν ἀξιόλογον [эти две вышеуказанные причины и заставили его поднять столь значительную армию]). Да и вообще причины войны не излагаются — по крайней мере, относительно той войны, о которой только и говорит Диодор — войны с Пердиккой: ἀλλοτρίως διαϰείμενος [пребывание в плохих отношениях] нисколько не объясняет ни возникновения войны, ни чего бы то ни было в самой войне. Диодор и тут следовал Фукидиду — он только передает слова его δύο ὑποσχέσεις τὴν μὲν βουλόμενος ἀναπρᾶξαι, τὴν δὲ αὐτὸς ἀποδοῦναι [желая добиться исполнения обещанного ему и самому выполнить свое обещание] (II. 95. 1). Фукидид говорит о причинах, говорит о них и Диодор.
Дальнейшей торопливостью рассказа объясняются и его мнимые отступления от Фукидида. Что Ситалк вел на царство Филиппа, об этом Фукидид говорит, что он его привел, это уже добавил Диодор, но добавил только на словах — фактически о воцарении нет и речи; какое же это воцарение, когда все Македоняне сидят в крепостях и Ситалк ни одной крепости еще не взял? Фукидид рассказывает о сопротивлении Македонян, Диодор чрез него перескакивает, сразу переходя к тому положению, к которому Македоняне, наконец, по словам Фукидида (II. 100. 6), пришли.
Затем Ситалк обращается против Халкидян. Афинян и у него нет — причину этого он пропускает. О действиях Ситалка против Халкидян он не говорит. Говорит он сообразно с Фукидидом о собравшемся против Ситалка войске. В перечислении он прибавляет Халкидян — для этого ему особого источника не нужно; ему кажется, что именно Халкидянам, против которых пошел Ситалк, прежде всего естественно вооружиться; по Фукидиду однако этого сообщать не имело смысла — Халкидяне либо уже раньше были вооружены, либо в это время, когда страна их была занята врагами, вооружиться не могли. Диодор и присоединяет Халкидян вне общего перечисления — он вполне резонно отделяет всех остальных, боящихся вторжения Ситалка, от Халкидян, в стране которых тот уже находится. Но далее он связывает удаление Ситалка с этим вооружением остальных народов и Халкидян — и главным образом последних; здесь он опять действует по принципу post hoc ergo propter hoc [после этого — значит по причине этого] — на этот раз, пожалуй, и справедливо. С Пердиккой царь раньше уже вступил в переговоры; почему ему не удавалось ничего у Халкидян, Фукидид не говорит. Рассказ Фукидида далеко не ясен — быть может, с целью не ясен[39] — Диодор самостоятельно подыскивает причину, как умеет.
Итак, оценив отличия Диодора от Фукидида, мы едва ли придем к необходимости посредствующего между ними звена.
К концу годового рассказа Диодор говорит о вторжении Пелопоннесцев к кратких словах, в общем написанных не столько по Фукидиду (Фукидид в данном случае (III. 1) сообщает о кой каких столкновениях, между тем как Диодор по прежнему — в существенном верно — говорит, что Афиняне не осмеливались ϰατατάξασθαι [выйти против]), сколько по установившемуся у него шаблону; этому же шаблону он следует и в характеристике ὑπὸ δὲ τῆς νόσου ϰαὶ τῆς σιτοδείας πιεζόμενοι, ϰαϰὰς περὶ τοῦ μέλλοντος ἐλάμβανον ἐλπίδας [страдая от болезни и бескормицы, питали только мрачные надежды на будущее]; что здесь шаблон, следует из упоминания σιτοδεία [бескормицы], которой в Афинах, не осажденных с моря, не было и быть не могло; самая фраза вызвана подражанием фразе Фукидида: οἱ Ἀθηναῖοι.,., ἧταν γὰρ τεταλαιπωρημένοι ὑπό τε τῆς νόσου ϰαὶ τοῦ πολέμου ἄρτι ϰαθισταμένου ϰαὶ ἀϰμάζοντος [афиняне … бедствовали и от болезни, и от войны, недавно возникшей и набирающей обороты].


[1] Ср. Ullrich, Beiträge zur Erklärung des Thukidides pg. 38 и пр. 57.
[2] Ср. Herbst, Philologus стр.637.
[3] Iahrb. f. cl. Phil. 127 pg 668.
[4] Cp. Ullrich, o. 1. стр.36 np. 53. Unger, Sitzungsber. der Bayer. Akadem. d. Wissenschaften. Hist. phil. kl. 1871 pg. 41.
[5] Cp. Steup, Thukydideische Studien II 56.
[6] Перечисление их см. у Volquardsen’а o. 1. pg. 5 sqq.
[7] Cp. Jahrb. f. Phil. 594 sqq.
[8] o. 1. стр.33.
[9] Steup. o. 1. 55.
[10] Ср. Freeman, History of Sicily II 626. H. Droysen, Athen und der Westen 55.
[11] Не только Спартанцы, как у Диодора, но и Афиняне cp. Krüger, Dionysii Halicam. Histöriogr. pg. 350 Herbst, Zur geschichte der auswärtigen Politik Spartas 33 sqq.
[12] Herbst, Zu Tlmkydides. Erklärungen und Wiederherstellungen I. 50 предполагает, что Фукидид (II. 7. 4) написал — ναῦς ἐπετάχθη ς᾿ [судов приказали соорудить ς'] — т. е. 200 — эта конъектура объясняла бы цифру Диодора — ср. его же Zur Geschichte der auswärtigen Politik Spartas стр.27.
[13] Volquardsen o. 1, pg. 40.
[14] Интересно, что это представление вообще существовало среди Греков. Демосфен (contra Neaeram 25 pg. 1379) тоже полагает, что борьба началась днем, хотя в общем его изложение совпадает с Фукидидовским ср. Szanto, Wiener Studien VI. 168.
[15] Ср. мою статью: «Рассказ Фукидида о нападении Фиванцев на Платеи». Филологическое Обозрение VI. стр.71 слл.
[16] Знал ли об убийстве пленных Геродот (VII. 223), нельзя сказать. Эвримах мог бы быть убит во время битвы в городе — так мог бы думать Геродот, хотя Фукидид этого не думает (Thuc. II. 5. 7).
[17] Cp. Holzapfel, Untersuchungen über die Darstellung der griechischen Geschichte von 487 bis 413 vor Ohr. hei Ephoros Theopomp. u. a. Autoren 10,
[18] Интересную особенность представляет собой рассказ Демосфена (1. 1.). Сейчас же после победы над Фиванцами Платейцы посылают в Афины просить помочь им, ἂν οἱ Θηβαῖοι τὴν χώραν αὐτῶν δῃῶσι [если фиванцы будут опустошать их страну]; Афиняне помогают, и Фиванцы, увидев их, уходят. Здесь конъектура Reiske имела бы, пожалуй, значение.
[19] См. мою вышеуказанную заметку.
[20] Jahrb. f. Phil. 135 pg. 748.
[21] Jahrb. f. Phil. 127, стр.626
[22] Ср. Strabo I pg. 60. ср. Lolling. Athen. Mittheilungen I. 255.
[23] См. Wilamowitz. De Euripidis Heraclidis commentatiuncula pag. XV. sq.
[24] Scliol. ad. Soph. Oed. Col. 697. Müller F. H. G. I. 401 frg. 102. I. frg. 27.
[25] Ср. Busolt. G. G. I² 159 пр.
[26] Ср. Gilbert. Beiträge zur inneren Geschichte Athens. 119.
[27] Jnhrb. f. Phil. 103. стр.383.
[28] Attische Politik стр.24.
[29] I стр.531.
[30] Wilamowitz, Aristot. u. Athen II. 248.
[31] o. 1. II 247. пр. 51.
[32] Rhein. Mus. 39. 307.
[33] Gilbert, o. 1. 122.
[34] Ср. Beloch, Att. Polit. 300.
[35] Ср. Pack. Hermes X. 283.
[36] Hoeck, Hermes XXVI. 77 пр. 5.
[37] 1. 1.
[38] Источник Диодора (XI. 3. 1) этого подчинения не признает. Там, как и XV. 80. 6, Ахейцы перечисляются рядом с Фессалийцами.
[39] Cp. Müller–Strübing, Aristophanes und die historische Kritik 721 sqq.