§ 1. Битва при Гимере

Приступая к изучению сицилийской истории Диодора, мы прежде всего не должны упускать из виду, что как ни развиты были местные истории, они никогда не достигали такого развития, как история общегреческая или та, которая вскоре — к началу научно–исторических трудов в древней Греции — получила значение такой общегреческой истории — история аттическая. Истории эти не возбуждали того широкого и общего интереса, с которым греческий мир относился к общегреческой истории. Поэтому, либо вообще не могло возникнуть многообразия традиций, столь затрудняющих изучение вопросов о составе наших источников, либо эти традиции, раз возникнув, погибали под влиянием отсутствия к ним интереса; сохранялся тот вариант, или те варианты, который или которые попадали либо в общераспространенные общие изложения греческой истории, либо в какую нибудь частную историю, почему либо пользовавшуюся особым авторитетом. Таким образом, автор, излагавший такую частную историю, в непосредственно интересующем нас случае Диодор в изложении Сицилийской истории, имеет под рукой меньшее количество источников. Поэтому, его изложение имеет более простой, более единый, характер, что, конечно, в значительной мере упрощает задачу нашего исследования.
С другой стороны, я нахожу необходимым всегда иметь в виду, что Диодор — Сицилиец. Нельзя каждый раз, когда он ссылается на местные черты, свидетельствующие об особенном интересе к Сицилии и особенном с ней знакомстве, заключать на этом основании к особому характеру источника. Диодор сам и непосредственно мог иметь такие сведения, сам мог знать многое из того, что он описывал, сам не мог не оказывать особого и исключительного внимания истории своего родного острова. Об этом яснее всяких доводов говорит уже то несоразмерно большое место, которое он в своем труде уделил ее изложению. Volquardsen[1] вполне справедливо замечает, что изложение Диодора содержит в себе строго Сицилийскую историю, что оно характеризуется сицилийской окраской, проявляющейся в указании целой массы обстоятельств, которых не упомянул бы никто, кроме сицилийца, потому что они говорят о точном знании топографии острова и имеют интерес только для сицилийца, но выводить отсюда необходимость сицилийского источника для Диодора — неправильно. Диодор все эти сицилийские черты мог и сам внести.
С этими частно сицилийскими чертами мы столкнемся с первых же шагов нашего анализа, с изучения истории поражения Карфагенян при Гимере.
Нам придется однако начать несколько издалека. Чем объясняется поход Карфагенян?
Тут существуют две резко отличающиеся версии. Геродот (VII. 165) рассказывает, что Карфагенян привел в Сицилию Терилл, сын Криниппа, тиран Гимеры, выгнанный оттуда Фероном, тираном Акраганта; зять Терилла, Анаксилай, помог тестю убедить Карфагенян вторгнуться в Сицилию, давши им в заложники сына. Эта версия ничего не сообщает, не говорю — не знает, о совместных действиях Персов и Карфагенян.
Диодор устанавливает полный союз этих двух народов. «Царь», рассказывает он (XI. 1. 4), «желая уничтожить (ἀναστάτοιϰ ποιῆσαι) всех эллинов, послал к Карфагенянам послов относительно совместных действий и заключил с ними договор, по которому ему надлежало напасть на жителей материка, а Карфагенянам — произвести одновременное нападение на Сицилийцев и Италиотов. Одновременно и производят свое нападение оба народа (XI. 20. 1).
Взгляд Диодора находит себе параллель во взгляде Эфора, рассказывающего, по словам схолиаста к Пиндару (Pyth. I. 146. Müller F. H. G. I. pg. 264 frg. 111), что παρασϰευαζόμενου Ξέρςου τὸν ἐπὶ τῇ Ἑλλάδι στόλον,… ἐϰ Περσῶν ϰαὶ Φοινιϰών (παραγενέσθαι) πρέσβεις πρὸς Καρχηδονίους, προστάσσοντας ὡς πλεῖστον δέοι στόλον (lacuna?) εἰς Σιϰελίαν τε βαδίζειν ϰαὶ ϰαταστρεψαμένους τοὺς τὰ τῶν Ἑλλήνων φρονοῦντας πλεῖν ἐπὶ Πελοπόννησον [когда Ксеркс готовился к походу в Элладу … от персов и финикийцев (прибыло) посольство к карфагенянам с предписанием идти с наибольшей частью флота в Сицилию и, подчинив приверженцев дела эллинов, плыть в Пелопоннес]. Мы здесь имеем дело не с текстом Эфора, а с передачей его у схолиаста, к тому еще в тексте, несомненно испорченном. Настаивать на προστάσσοντας [предписании], говорящем о приказании, данном Персами Карфагенянам, едва ли возможно, тем более, что чтение рукописей не установлено; нельзя, поэтому, видеть здесь разницы между Эфором и Диодором. Meitzer[2], настаивавший на этом отличии, и все те, которые следовали ему[3], исходят из представления о подчинении Карфагена Персии, но далеко не доказано, чтобы это подчинение было действительным фактом; наоборот, все, что мы знаем, говорит против этого, как это показано Freeman’ом[4]. В данном случае, где нам доступен контроль, установить отличия между Эфором и Диодором нельзя. Представление о сознательном единстве действий Карфагенян и Персов, на котором покоятся весь рассказ Диодора, решительно Эфоровское.
Но рассказ Эфора заключает в себе не только указание на союз Персов с Карфагенами. Рядом с этим говорится и о союзе материковых греков с Гелоном. По Эфору Гелон не только соглашается помочь грекам, но даже уж успел приготовить флот, но в это время он услышал о движении Карфагенского флота на Сицилию и, конечно, отложил посылку вспомогательного отряда.
Как понимает дело Диодор, трудно сказать. Сейчас же после своей победы над Карфагенянами Гелон готовится отправиться на помощь грекам, и если не делает этого, то потому, что уже поздно, что Греки и без того успели справиться с Персами. Этот рассказ о сборах Гелона вводится непосредственно, без всякого объяснения — он несомненно производит впечатление чего то, подготовленного предыдущим изложением; это и дает нам право полагать, что предыдущее изложение именно ведет к союзу между Греками и Гелоном — тогда непосредственность, с которой тиран сейчас же после изгнания Карфагенян готовится к войне против Персов, станет понятна. Он и раньше хотел пойти, но ему помешали враги — теперь, когда враги сделаны совершенно безопасными, он только возобновляет прерванное их нападением дело[5]. Что о союзе Диодор рассказывал, ясно из введения к XI-ой книге, по которой десятая книга τὸ τέλος ἔσχε τῶν πράξεων…. εἰς τὰς γενομένας δημηγορίας ἐν τῇ ϰοινῇ αυνώδῳ τῶν Ἑλλήνων ἐν Κορίνθῳ περὶ τῆς Γέλωνος συμμαχίας τῶν Ἑλλήνων [завершалась событиями … когда в Коринфе в общем собрании обсуждали заключение симмахии между Гелоном и эллинами]. Очевидно, что в этой предыдущей книге излагался и результат этих δημηγοριῶν [обсуждений], но, к сожалению, мы от этой предыдущей книги имеем только отрывки. Сохранилось только известие об условиях союза, ставимых Гелоном, и несколько отрывков из сказанных по поводу этих условий речей, общий тон которых, враждебный Гелону, должен, понятно, быть отнесен не на счет Диодора, а на счет говорящих эти речи. Отношение Диодора к Гелону не изменяется с переходом от десятой книги к одиннадцатой, как это на первый взгляд могло бы показаться.
Некоторое указание в пользу того, что переговоры между Греками и Гелоном не повели к отрицательному результату, можно видеть в ответе, данном соединенными Греками Аргивянам, ставившим те же требования, что и Гелон — εἰ φιλοτιμοῦνται λαβεῖν τὴν τῶν Ἑλλήνων ἡγεμονίαν, ἄξια αὐτῆς δεῖν ἔφασαν πεπραχότας ἐπιζητεῖν τὴν τηλιϰαύτην δόξαν [если они хотят командовать греками, то пусть сначала покажут дела, достойные этой чести](Диод. XI. 3. 5). Как мы сейчас же увидим, существовала традиция, по которой именно такой ответ был дан Гелону. Диодор пользуется им по отношению к Аргивянам, а потому едва ли мог такой же ответ Гелону вложить в уста Грекам — тем более, что по общей риторической склонности Диодора к параллелизации он не преминул бы здесь упомянуть и Гелона.
Объяснение лежит в одном из вариантов, которым следует Геродот; рассказавши о переговорах Гелона с Греками и об окончательной их неудаче, он присоединяет однако замечание о том, что Сицилийцы однако, говорят, что все таки, ϰαὶ μελλων ἄρχεσθαι ὑπὸ Λαϰεδαιμονίων [даже под начальством лакедемонян], Гелон помог бы Грекам, если бы не начался поход Карфагенян — т. е. говорит то же, что и Эфор, который несомненно в значительной мере им пользовался. Этот то поход, по всем вероятиям, и был дан у Диодора, рассказ которого таким образом всецело совпадает с рассказом Эфора. Мы имеем сицилийскую версию предания — и имеем ее не у Тимея[6].
Значительные недоумения вызывает ответ, данный у Геродота Гелоном послам Греков. «Вы, говорит Гелон, осмеливаетесь требовать от меня помощи против варвара, а сами, ἐμεῦ πρότερον δεηθὲντος βαρβαριϰοῦ στρατοῦ συνεπάψασθαι, ὅτε μοι πρὸς Καρχηδονίους νεῖϰος συνῆπτο, ἐπισϰήπτοντός τε τὸν Δωριέος τοῦ Ἀναξανδρίδεω πρὸς Ἐγεσταίων φόνον ἐπαρήξασθαι, ὑποτείνοντός; τε τὰ ἐμπόρια συνελευθεροῦν..,. οὔτε ἐμεῦ εἷνεϰα ἤλθετε βοηθήσοντες, οὔτε τὸν Δωριέος φόνον ἐϰπρηξόμενοι [Вы, говорит Гелон, осмеливаетесь требовать от меня помощи против варвара, а сами когда я просил вас также сообща напасть на варварское войско, когда у меня разгорелась война с карфагенянами и я настоятельно просил вас отомстить за умерщвление эгестейцами Дориея, сына Анаксандрида, и даже обещал помочь вам освободить ваши эмпории … вы не пожелали ни помочь мне, ни отомстить за умерщвление Дориея], но все это уладилось — и дело обошлось без вас. Теперь же, ἐπεὶ, περιελήλυθε ὁ πόλεμος ϰαὶ ἀπὶϰται ἐς ὑμεας, οὕτω δὴ Γελωνος μνῆστις γεγονε» [когда эта война дошла до вас и стоит у вашего порога, тут–то вам пришлось вспомнить и о Гелоне].
Сказал ли это или что нибудь подобное Гелон, вопрос недоступный для решения. Геродот влагает в его уста то, что, по его мнению, Гелон мог сказать, но факт то, что Геродот считает указанное им столкновение предшествующим битве при Гимере — и с этим нам должно неизбежно считаться; это до тех пор будет являться препятствием толкованию Holm’а[7], идентифицирующего оба события и поэтому полагающего, что битва при Гимере предшествует вторжению Персов в Грецию, пока он не докажет, что понимание Геродота неверно и невозможно. Объяснение Melzer’а[8], видящее в словах Гелона отзвук тенденциозного оправдания Сицилийцами своего отсутствия среди боровшихся с Персами Эллинов, оправдания, спутавшего все обстоятельства дела, опять таки возможно только тогда, если не может фактически быть прав Геродот. На самом деде прежде всего нужно бы установить, насколько совпадает событие, о котором говорит Гелон, с историей поражения при Гимере. Война, о которой говорит Гелон, имеет целью: 1) победить Карфагенян, 2) отомстить жителям Эгесты за смерть Дориея, 3) освободить торговые места, — конечно, находившиеся во власти Карфагенян. О нападении Карфагенян нет ни слова — не об отражении его и идет речь; о спасении от Карфагенян должен бы был говорить Гелон. Эгеста в истории поражения при Гимере не играет никакой роли. Месть за убийство Дориея, освобождение находящихся во власти Карфагенян городов — все это далеко не совпадает с историей нападения на Гимеру[9].
Мы должны предполагать другую войну с Карфагенянами, войну, размеров которой не следует себе представлять слишком широкими. Столкновение с Эгестой должно было вызвать борьбу с находившимися на острове Карфагенскими войсками. Такое предположение высказал уже Grote[10], развил и обосновал его Freeman[11], показавший, что после неудачной попытки Дориея должно было последовать враждебное столкновение с Карфагенянами, поведшее к разрушению Гераклеи и подчинению Селинунта Карфагену.
Уже Дункер[12] сослался в подтверждение просьбы о помощи Гелона на Just. XIX. 1. Несмотря на некоторые допущенные им ошибки, не смотря на то, что вместо рукописного Leonidam несомненно следует принять конъектуру Гутшмида Leonidae, все таки общий результат остается — мы имеем свидетельство о просьбе, с которой к Грекам обращались Сицилийцы задолго до поражения при Гимере.
Для того, чтобы вернуться к Диодору, нам следует еще разобрать свидетельство Аристотеля (Poet. 23, 1459 a), рассматриваемое обыкновенно в связи с исследуемым нами вопросом об ответе Гелона: ϰατὰ τοὺς αὐτοὺς χρόνους ἡ τ᾿ ἐν Σαλαμῖνι ἐγένετο ναυμαχία ϰαὶ ἡ ἐν Σιϰελίᾳ Καρχηδονίων μάχη, οὐδεν πρὸς τὸ αὐτὸ συντείνουσαι τέλος [морское сражение при Саламине и битва с карфагенянами в Сицилии, совершенно не имеющие общей цели, произошли в одно и то же время]. Что место это имеет не историческое, а строго эстетическое значение, в этом безусловно прав Meitzer[13]. Аристотель желает показать, что в эпическом произведении должно быть некоторое единство[14], между тем как, по его мнению, история часто этого единства не имеет, а связана только единством времени. Так, единством времени связана битва при Саламине и битва при Гимере, но эти различные πράξεις [события] имеют различные τέλη [результаты], между тем как единство поэтическое образовалось бы, если бы они шли к одному (τὸ αὐτὸ) τέλος [(тому же самому) результату]. Аристотель, значит, не видит этого общего исхода — историческая сторона дела его не интересует, он не говорит о связи между событиями, он скорее отрицает эту связь, эту общность; но выводить, что он и не признавал ее исторически, нельзя, как нельзя и следовать туманным гаданиям Meltzer’а, видящего в замечании Аристотеля об отсутствии связи нечто вроде полемики против Эсхила, связавшего события[15], быть может, против существовавшей эпической поэмы того же направления.
С другой стороны, нет никакого основания утверждать, что Аристотель отрицает совпадение дней битв при Саламине и Гимере — он говорит только то, что ему нужно сказать, а нужна ему простая одновременность без всякой ее ближайшей квалификации.
Геродот говорит, что битва при Гимере совпала с днем битвы при Саламине. Диодор говорит о совпадении ее с битвой при Фермопилах. Само по себе это совпадение возможно, но нужно заметить, что из современников, сближающих оба события, ни у Пиндара (Pyth. I. 146), ни у Симонида (epig. 141 Berglc), ни тем более у Эсхила ни прямо ни в свидетельствах древних нет указания на совпадение в днях. Самое противоречие между Геродотом и источником Диодора показывает, что традиция знает только простую одновременность, и приурочивание к отдельным дням явилось позже — я думаю, что и практически, при трудности сообщений в эпоху войны, при различии и путанице календарей, современники могли и не заметить совпадения дней; известия пришли не скоро, да и тогда, когда они пришли, обеим сторонам не до сравнения календарей было. Приурочение Диодора вызвано риторическими побуждениями, но оно вполне совпадает с премиссами Эфора, и не должно быть объясняемо заимствованием из Тимея.
И в самом деле, какое мы имеем право говорить о связи с Тимеем? Что было у Тимея относительно интересующих нас событий? Обыкновенно ссылаются в данном случае на отрывок Тимея, касающийся союза Греков с Гелоном (Müller F. H. G. I стр.213 frg. 87). Но дело в том, что мы имеем не Тимея, а Полибия (XII. 26. 6), полемизирующего с Тимеем, и даже не Полибия, а текст его константиновских эксцерпторов. Эксцерптор сообщает: когда Гелон обещал (ἐπαγγελομένου) помочь Грекам 20000 пехотинцев и 200 военных кораблей (цифры те же, что у Геродота (VII. 158), с тем отличием, что у него тоже кратное двух число распространено еще дальше: по 2000 всадников, лучников, пращников и гиподромов), если они уступят ему гегемонию на море или на суше (у Геродота это есть второе предложение, уступка Гелона) тогда, говорят, собравшиеся в Коринфе представители Греков дали послам Гелона πραγματιϰώτατον ἀπόϰριμα [мудрейший ответ]: пусть Гелон придет со своей силой, как ἐπίϰουρος, τὴν δ᾿ ηγεμονίαν ἀνάγϰη τὰ πράγματα περιθήσειν τοῖς ἀρίστοις τῶν ἀνδρῶν [союзник, а что касается главнокомандования, то война сама неизбежно предоставит его достойнейшему] (=тому ответу, который у Диодора Греки дают Аргивянам). Итак, Греки не возлагали всех своих надежд на Сицилийцев, а верили в свои силы и вызывали τὸν βουλόμενον ἐπὶ τὸν τῆς ἀνδρείας ἀγῶνα ϰαὶ τὸν περὶ τῆς ἀρετῆς στέφανον, ἀλλ᾿ ὅμως Τιμαιος [всякого желающего выходить на состязание в мужестве и на борьбу за венок, однако Тимей] — итак, до сих пор говорит не Тимей[16], до сих пор приводится тот рассказ, которому Полибий придает значение истинного — ἀλλ᾿ ὅμως Τίμαιος εἰς ἕϰαατα τῶν προειρημένων τοσούτους ἐϰτείνει λόγους ϰαὶ τοιαύτην ποιεῖται σπουδὴν [однако, Тимей на каждое из вышесказанного тратит очень много слов и проявляет всяческое усердие], для того, чтобы показать, что Сицилия выше всей остальной Эллады, что совершенные в ней дела славней и прекрасней всех, совершенных во всем мире, что из всех отличившихся мудростью людей всех мудрей оказались Сицилийцы, что всего деятельней, всего более проникнуты божественным духом (θειοτάτους) из всех Сиракузяне — и все это по поводу посольства Гелона? Не о речах Тимея говорит Полибий, как думают многие,[17] а об изложении Тимея — понятно, не по поводу одного посольства все это им сказано — ἕϰαστα τῶν προειρημένων [каждое из вышесказанного] не к одному факту относится, а к целому ряду их. Мы имеем эксцерпт — и только один из пунктов, приведенных у Полибия, как употребленных Тимеем для возвеличения Сицилии на счет Эллады, приведен у эксцерптора. Вся суть в том, чтобы показать, как уверены в своем превосходстве Греки материка, и противопоставить этому риторическое упражнение Тимея.
Словом, фактически мы ничего не узнаем относительно показания Тимея. Если даже допустить, что весь тот поток похвального красноречия, которое, по словам Полибия, излил Тимей, излит им по поводу посольства Гелона, то мы все таки ничего фактического не узнаем, кроме того, что факт посольства признавался Тимеем и что он считал притязания Гелона основательными. Но чем это поможет нам для критики Диодора? Самый факт посольства известен ему мог быть по Эфору и Геродоту; как я старался показать, Эфоровское воззрение на дело и послужило основой его изложения, а что касается оценки притязаний Гелона, то знаем мы по этому вопросу из Диодора не много, а то, что нам известно, скорей говорило бы против заимствования из Тимея. Тон приведенных отрывков несомненно враждебен Гелону. Единственное фактическое указание (X. 33) соответствует Геродоту (Гелон предлагает συμμαχῆσαι ϰαὶ σιταρϰῆσαι [заключить союз и предоставить продовольствие] = Herod. VII. 157 Гелон предлагает уже указанное количество солдат — αῖτόν τε ἁπάση τῇ Ἑλλάδι, ἔστ᾿ ἄν διαπολεμήσομεν [и продовольствие всей Элладе, пока мы будем воевать]). Конечно, возможно, что в дальнейшем у Диодора были и речи в честь Гелона, но мы их не имеем, да они ничего бы и не доказывали. Ритор рассуждает pro и contra.
Если характеристика Полибия и может быть к чему нибудь применена, то только к той параллели, которую проводит Диодор между подвигами спасших Элладу героев и подвигом Гелона. Но уж не говоря о том, что здесь мы должны иметь общераспространенный взгляд сицилийских патриотов, Диодор сам характеризует эту параллель как вставку, как ссылку на этих патриотов, которые сравнивают битву при Платеях с битвой при Гимере — πολλοὶ τῶν συγγραφέων [многие из историков] делают это. Что в числе этих πολλοὶ [многих] может быть и Тимей, это не только возможно, но и вероятно — Диодор эту вставленную им параллель теснейшим образом связывает со своим текстом. Именно поэтому он и сравнивает не Саламин, а Платеи. Битва при Гимере была до битвы при Саламине, но известие о последней пришло в Сицилию во время сборов Гелона. Очевидно, к тому же времени пришло в Грецию и обратное известие — т. е. уже после битвы при Саламине. Ободрять оно могло только для битвы при Платеях. Но тут то и видно отличие текстов — Диодор имеет в виду далее именно Саламинскую победу — только к ней относится: ϰαὶ τῶν τὴν ἄλλην ἡγεμονίαν παρ᾿ ἀμφοτέροις ἐσχηϰότων παρὰ μὲν τοῖς Πέρσαις διαπεφευγέναι τὸν βασιλέα ϰαὶ πολλὰς μυριάδας μετ᾿ αὐτοῦ, παρὰ δὲ τοῖς Καρχηδονίοις μὴ μόνον ἀπολέσθαι τὸν στρατηγὸν ϰτλ.[и судьба вождей в обоих случаях была различна: у персов царь спасся, и многие мириады вместе с ним, тогда как у карфагенян не только погиб полководец и т. д.]; при Платеях то же погиб стратег. Θεμιστοϰλέους ἐπινοήματα [Интрига Фемистокла] не относятся к битве при Платеях. Автор или авторы, из которых заимствовал Диодор, понимали дело шире — они сравнивали всю войну, всю историю изгнания Персов с битвой при Гимере. Τὰ ἐπινοήματα Θεμιστοϰλέους не относятся специально к Саламинской битве; это ясно из πρὸ τῆς μάχης [прежде битвы], которое в данной связи может относиться только к одной битве — той, которая указана, т. е. Платейской[18].
Посмотрим же, что мы далее знаем относительно Тимея.
Схолиаст к Pind. Olymp. II. 29 сообщает, что Дидим, μάρτυρα Τίμαιον, τὸν συντάξαντα τὰ περὶ τῆς Σιϰελίας, προφερόμενος [приводя свидетельство Тимея, сочинившего историю Сицилии], передает, что Θηρών… Γέλωνι τῷ Ἱέρωνος ἀδελφῷ ἐπιϰηδεύσας γάμῳ συνάπτει τὴν αὑτοῦ θυγατέρα Δημαρέτην, ἀφ᾿ ἤς ϰαὶ τὸ Δημαρήτειον νόμισμα ἐν Σιϰελίᾳ [Ферон породнился с тираном Гелоном, дав ему в жены свою дочь Демарету, от которой была названа сицилийская монета демаретейон]. Фактически несомненно только то, что Тимей говорит о свойстве между Гелоном и Фероном — об этом ничего Диодор не говорит ни там, где рассказывает о призыве Гелона на помощь (XI. 20. 5), ни там, где рассказывает о самой Демарете (XI. 26. 8). Что же касается самого свидетельства о монете, то по форме оно очень может быть вставкой самого Дидима, так как оно нисколько не связано с самым рассказом. Но если оно даже и принадлежит Тимею, то для того, чтобы утверждать, что оно взято Диодором именно из него, нужно прежде всего знать, что именно сказал Тимей, как объяснил он происхождение монеты и ее связь с Демаретой.
До известной степени можно определить это. Мы имеем два указания относительно происхождения Δημαρήτειον: Гесихия Александрийского s. v. Δημαρήτειον — νόμισμα ἐν Σιϰελίᾳ ὑπὸ Γέλωνος ϰαπὲν ἐπιδούσης αὐτῷ Δημαρέτης τῆς γυναιϰὸς εἰς αὐτὸ τὸν ϰόσμον [сицилийская монета, отчеканенная Гелоном, когда его жена Демарета вручила ему для этой цели украшения] и дополняющее его свидетельство Поллукса (IX. 85): ἡ Δημαρέτη Γέλωνος οὖσα γυνὴ ϰατὰ τὸν πρὸς Λίβυας πόλεμον ἀποροῦντος αὐτοὺ τὸν ϰόσμον αἰτησαμένη παρὰ τὼν γυναιϰῶν συγχωνεὺσασα νόμισμα ἐϰόψατο [Демарета, жена Гелона, который испытывал затруднения во время войны в Ливии, потребовала от женщин украшения и, переплавив их, отчеканила монеты]. Свидетельство Поллукса развивает свидетельство Гесихия — быть может и даже вероятно, очень произвольно, но основа обоих свидетельств одна и та же, и, так как каждый из писателей, которыми мы пользуемся, черпал из Дидима, то мы и можем возвести совпадающие свидетельства к Дидиму же. Итак, Дидим — или Тимей, если интересующее нас замечание восходит к нему — объясняли возникновение Δημαρήτειον тем, что Демарета отдала на него свои — или добытые ею у Сиракузянок — сокровища, т. е. не так, как объясняет Диодор; у последнего монета вычеканена из данного Демарете Карфагенянами венка. Быть может и первое объяснение αὐτοσχεδίασμα [ни к селу, ни к городу], но второе несомненно такой же домысел, но только неверный. Как показал Hulfcsch[19], весь венок весил 2,62 килограмма — из такого количества металла монет не чеканят; с другой стороны мнение Bergk’а[20] о том, что в венке было 2620 килограммов, не выдерживает критики; венков в 100 пудов не делают. Но это не важно, важно только то, что мы, во 1), не можем утверждать, что Тимей говорил о Δημαρήτειον, и 2), что если он говорил о нем, то не то, что говорит Диодор.
Единственное непосредственное и несомненное совпадение заключается в сообщенном Диодором факте уплаты Карфагенянами контрибуции (XI. 26. 2). Равным образом и Тимей сообщает, что Гелон потребовал у Карфагенян χρήματα εἰς φέρειν [внести средства][21] (Schol ad Pind. Pyth. Il, 3 Muller F. H. G. I pg. 214 frg 89). Но совпадения одних фактов недостаточно, если мы не знаем ни обстановки, в которой сообщен факт, ни освещения, в котором он представлен.
Далее, Volquardsen[22] и за ним Unger[23] указывают на то, что сведения о числе Карфагенского войска (XI. 20. 2) повторяются (XIII. 59 и 94 и XIV. 67), сведение о ϰολομβήθρα [купальне] в Акраганте (XI. 25. 4) повторено (XIII. 82. 5) — и то и другое в частях, заимствованных из Тимея; но, не говоря уже о том, что последнее требует доказательства, все эти повторения — особенно первые — должны быть объяснены, как реминисценции, которые с таким же правом могут принадлежать Диодору, как и Тимею; замечание о ϰολομβήθρα на столько местного характера, что без труда может быть объяснено личным знакомством Диодора с местностью[24].
Словом, относительно Тимея мы ничего не знаем, зато знаем, что свое влияние на обстановку, в которой рассказана битва при Гимере, оказал Эфор.
Переходим к рассказу о самой битве и приготовлениях к ней. Число Карфагенских воинов совпадает у Диодора с числом, данным у Геродота(VII. 165) — эти 30 мириад, очевидно, черта традиционная, если исторически, пожалуй, и не верная. Числа кораблей Геродот не указывает — у Диодора оно дано — 200 кораблей[25]. Перечисление народностей в существенном передано по Геродоту, с той только разницей, что Диодор переводил их на более понятный его времени язык, приспособил его к понятиям своего времени[26]. Елисики Геродота равняются Галлам Диодора[27]. Непосредственный отзвук Геродотовского текста я желал бы видеть в словах, которыми Диодор мотивирует назначение Гамилькара главнокомандующим Карфагенян — στρατηγόν εἵλοντο Ἁμιλϰωνα, τὸν μάλιστα παρ᾿ αὐτοῖς θαυμαζόμενον προϰρίναντες [избрали стратегом Гамилькара, считая его среди своих наиболее уважаемым], передающих слова Геродота (VII. 166) τὸν Ἁμίλϰων…. βασιλεύσαντα ϰατ᾿ ἀνδραγαθίην Καρχηδονίων… [Гамилькара … царствовавшего карфагенянами благодаря своей доблести] Самая форма выражения, конечно, не сходна — для Диодора употребленное им выражение одно из обычных в его стилистическом обиходе — характерно и не случайно то обстоятельство, что Диодор счел нужным приводить самую мотивировку.
Флот двинулся в путь. На пути его встречает буря. Играет ли здесь свою роль аналогия с бурей, разрушившей флот Мегабита (XI. 12. 3) — ναῦς μαϰρὰς… ὑπὲρ τὰς τριαϰόσιας ἱππαγωγούς τε ϰαὶ τῶν ἄλλων παμπληθεῖς [военных судов более трехсот и других с лошадьми и с прочим грузом] — , не могу утверждать. Во всяком случае, если не видеть в этом исторического факта, то все таки объяснение того обстоятельства, что уничтожены были как раз τῶν σϰαφῶν τὰ ϰομίζοντα τοὺς ἱππεῖς ϰαὶ τὰ ἅρματα [суда, везущие лошадей и оружие], вероятней лежит в этой аналогии, чем в том, что предание не могло ничего рассказать о применении этих в позднейшее время столь характерных для Карфагенян родов оружия[28]; при том характере, который в рассказе Диодора приняли дела, коннице места действительно не было, да о каком роде оружия и сообщает «старое предание»?
Диодор дает очень точное и обстоятельное описание действий Гамилькара, описание, в значительной мере основанное на знании местности[29]. До самой битвы все просто, связно и понятно. Несколько риторический характер описания и. некоторые преувеличения вполне естественны для Диодора.
Трудность начинается с рассказа о битве.
У Геродота о самой битве почти ничего не сказано, зато сообщены две версии относительно судьбы Гамилькара. По рассказу Сицилийцев он исчез неведомо куда. Ни живого ни мертвого не могли найти его, хотя Гелон искал его повсюду, Busolt прав, когда говорит[30], что рассказ Сицилийцев основан на предположении о том, что спастись с острова нельзя было; Сицилийская версия признает также, как и Диодор, что не осталось даже вестника победы — все или были убиты, или взяты в плен; между теми и другими искал его Гелон. Нечто чудесное видит версия Сицилийцев в этом исчезновении.
Вторая сообщенная Геродотом версия — версия Карфагенян — не стоит с первой в противоречии; наоборот, она только служит ответом на вопрос о чудесном исчезновении Карфагенского вождя. Целый день, говорят Карфагеняне, продолжалась битва. Все это время вождь Карфагенян ἐθύετο ϰαὶ ἐϰαλλιρέετο [приносил жертвы и испрашивал благоприятных знамений]; когда же он увидел, что его войска побеждены, он сам бросился на костер — οὕτω δὴ ϰατοτϰαυθέντα ἀφανισθῆναι [и так сгоревши, погиб] (к этому ведет и весь рассказ — к ответу на вопрос, как ἠφανίσθη [погиб] Гамилькар; тоже слово употреблено в Сицилийской версии).
У Диодора дело несколько сложнее. Гелон желает ἀϰινδύνως [без всякого риска] уничтожить силу врагов — συνεβάλετο δὲ αὐτῷ ϰαὶ τὸ αὐτόματον [неожиданно ему представился случай] — обычное выражение Диодора, на которое я уже не раз указывал; ϰρίναντος δ᾿ αὐτοῦ τὰς τῶν πολεμίων ναῦς ἐμπρῆσαι [когда он решил сжечь вражеские корабли], Гамилькар находился ϰατὰ τὴν ναυτιϰὴν στρατοπεδείαν [в морском лагере] и готовился принести Посейдону жертву. Это жертвоприношение не оказывает никакого влияния на ход дела; между тем, оно здесь рассказано, как одно из обусловливающих его обстоятельств. И далее, Гелон, воспользовавшись перехваченным им письмом, извещавшим Гамилькара о дне прихода к нему вспомогательного отряда из Селинунта, ϰατὰ ταύτην [при наступлении] послал в лагерь всадников — οὔσης τῆς ἡμέρας ταύτης, ϰαθ᾿ ῆν ἔμελλε συντελεῖν τὴν θυσίαν Ἁμίλϰας [это был именно тот день, когда Гамилькар собирался принести жертву]; почему всадники приходят именно в ναυτιϰὴν στρατοπεδείαν [в морской лагерь], куда им меньше всего приходить следовало? Объяснение Freeman’а[31], делающего их ассистентами жертвоприношения греческому богу Посейдону, по меньшей мере, фантастично; они застали Гамилькара за жертвой и за жертвой убили. Эта жертва сама по себе не нужна; если Диодор так настаивает на ней, то, очевидно, она ему в предании дана; жертва Посейдону объясняет, почему Гамилькар в лагере кораблей, но почему именно ему приносится жертва? План заключается в том, чтобы сжечь корабли и убить Гамилькара. План этот удается, но тогда начинается битва с пешим войском. Битва эта описана яркими красками — неясно только, каким это образом Карфагеняне не знают того, что знают их враги, каким образом они только во время битвы узнают о пожаре кораблей и гибели вождя[32]. Происходит большое кровопролитие — τῆς μάχης δεῦρο ϰαὶ ἐϰεῖσε ταλαντευομένης [победа склонялась то к одной стороне, то к другой]. Это любимый стилистический прием Диодора (cp. XVI. 4. XVII. 33), но он показывает, что Диодор представляет себе битву очень продолжительной; если же присоединить исходящий из тех же представлений рассказ Полиэна (I. 28) о деятельности Ферона, о его победе и борьбе с Иберийцами, то подучится еще большая продолжительность битвы — и все таки Карфагеняне не знают, что за ними горят их корабли, и все таки они нисколько не удивляются тому, что вождя их нет пред ними, что он не отдает никаких приказаний. Мне кажется, что рассказ самого Диодора вполне цельный, но что в основе его лежат два представления: 1) то самое, которое, по существу, лежит в основе Геродотовского представления. Жертва существенна. Гамилькар жертвует — битва идет и идет долго. Гамилькар исчез. В эту версию, как часть входил и рассказ, переделанный Полиэном, хотя источник, непосредственный источник не тот, что у Диодора; 2) версия, объясняющая исчезновение Гамилькара убийством и στρατήγημα, но все же не упускающая связи этого убийства с укоренившейся традиционной чертой — жертвоприношением Гамилькара. Первая версия не отличала двух лагерей — и у Диодора в изложении битвы роль корабельного лагеря не ясна. Ведь не был же он не защищен сильным отрядом. Что делали всадники Гелона, взявши лагерь и поджегши корабли? Ведь, оказавшись в тылу у Карфагенян, они должны были бы оказать влияние на битву. Вторая версия должна была рассказать о сожжении кораблей, чтобы объяснить, почему Карфагеняне не кинулись на них. Определенные исторические данные, вероятно, были и здесь, иначе трудно было бы объяснить себе рассказ о судьбе последних 20 карфагенских кораблей[33].
Насколько обязательно для всех преданий о гибели Гамилькара жертвоприношение, видно из странного рассказа Полиэна, где спутан целый ряд преданий и культовых элементов. Στρατήγημα Гелона заключается в том, что он заставляет Педиарха, очень похожего на него, одеть свое платье и в сопровождении переодетых лучников[34] выйти из лагеря и приносить жертву. Когда же они увидят, что выйдет Гамилькар и т. д. — казалось бы ясно, что он выйдет для того, чтобы напасть на находящегося вне лагеря Педиарха, которого он будет считать Гелономͺ для этого именно и устраивается весь маскарад. На самом деле он тоже выходит, чтобы приносить жертвы, и вот в это то время, в то время, когда он ἔθυε ϰαὶ ἔσπενδε [приносил жертву и совершал возлияния], его и убили. Στρατήγημα должно быть, его придумывают или передают различно, но в конце концов Гамилькар должен быть убит во время жертвоприношения. В каком бы смысле в Карфагене ни был связан Гамилькар с общественным культом города[35], Греки вместе с Геродотом и вслед за ним полагали, что его чтут, как героя — Сицилийским Грекам это легко было знать, так как во всех Сицилийских колониях Карфагенян[36] ему были установлены μνήματα [памятники]. Полумифическим лицом он и представлялся Грекам — и в этом мифе о нем существенную роль играет жертвоприношение.
Следует история наград, розданных солдатам, история распределения пленных[37], примирения с Карфагенянами и, наконец, отчета, который дает Гелон своему народу — отчета, который окончательно утверждает за ним власть. У Диодора все написано вполне последовательно, в вообще ему свойственном риторически–поучительном духе. Тиран является невооруженным — τῶν ὅπλων γυμνὸς [не только без оружия] и ἀχίτων ἐν ἱματίω [но даже без туники, одетый только в плащ][38]. Рассказ Полиэна (I. 27. 1) передает то же самое, только в более грубых чертах — здесь Гелон прямо раздевается пред глазами народа. Результат также выражен смелей — Гелон становится ἀντὶ στρατηγοῦ τύραννος [вместо стратега тираном]. Очевидно усиление того же варианта, очевидна общность основного источника[39], но точно также ясно, что не из того же источника заимствован уже разобранный нами рассказ Полиэна о смерти Гамилькара — там Гелон уже является тираном[40].
Итак, в результате мы получаем следующее. Рассказ Диодора отличается вполне цельным характером; только в рассказе о ходе самой битвы мы можем заметить следы различных вариантов, но соединенных не самим Диодором. Есть некоторые пункты непосредственного соприкосновения с Геродотом. В остальном мы можем проследить наличность тех основных положений, на которых построено было изложение Эфора, и не можем показать сколько нибудь значительных следов знакомства с Тимеем.


[1] Untersuchungen über die Quellen der Griechischen und Sicilischen Geechichten bei Diodor, Buch XI bis XVI. Kiel 1868 pg. 78.
[2] Geschichte der Karthager. Berlin 1879 I. стр 214.
[3] Busolt о. 1. II² стр.788. пр. 7.
[4] The history of Sicily. Oxford 1891, I pg. 510 sqq.
[5] Этим устраняется соображение Unger’а, Diodors Quellen im XI Buche. Phil. XL. стр.79.
[6] Simon, frg. 141 (Bergk P. L. G. III⁴ 495), говорит об этой помощи — не тем ли Гелон Παρίσχε πολλὴν σύμμαχον Ἕλλησιν χεῖρ᾿ εἰς ἐλευθερίαν [весьма способствовал свободе для эллинов], что победил Карфагенян? Bergk о. 1. 487 (a. 1.).
[7] Gesch. Siciliens стр.416.
[8] о. 1. стр.495.
[9] Какие εμπόρια [эмпории] имеются в виду, неясно. Толкование Barth’а, Rh. Mus. VII 75 мне непонятно. Stein а. 1, понимает это, кажется, слишком широко. Слова Plass’а (Die Tyrannie. Leipzig 1859 pg. 288) о столкновениях, бывших между Гелоном и отдавшимися под защиту Карфагенян жителями Эгесты, сами по себе верны, неверно только замечание его о том, что дело не дошло до войны — это безусловно противоречив словам Геродота (cp. Meitzer 1. 1.).
[10] History of Greece V. стр.219 пр.
[11] о 1. стр.477 слл. и 514 сл.
[12] Gesch. d. Alt. VI стр.664.
[13] о. 1. 477.
[14] Ср. Vahlen а. 1.
[15] В трагедии Γλαῦϰος [Главк]: Πόντιος [Понтий] cp. Welcker, Aesehyl. Trilogie 477, 481 и возражение у Gruppe, Ariadne 92.
[16] Как, очевидно, полагает Busolt o. 1. II² стр.290 пр.
[17] Имей здесь Полибий в виду речи, он говорил бы не о «речах» Тимея, а речах послов, как говорил τοσούτοις τίσιν χρώμενον εἰσάγει λόγοις τὸν Ἑρμοϰράτην [вводит Гермократа с речью следующего содержания] (XII. 25. к.). Разбираемый нами отрывок служит уже примером не неудачных — главным образом по своей ἀϰαιρία [неуместности] — речей, а примеров παραδοξολογία [парадоксологии] Тимея.
[18] Тимей ли здесь, нельзя сказать с уверенностью; употребленное Диодором выражение: τὸ λεγόμενον μηδὲ ἄγγελον διασωθῆναι [как говорится, не уцелело даже вестника] недоказательно (Holm. Geschichte Siciliens II 364). Это пословица, употребленная еще у Гомера JI. XII. 73. ср. Herod. VIII. 6. Just. I 8,12); у Диодора она дважды встречается в речах Сицилийцев, вероятно не взятых из Тимея (XIII. 21. XIV. 67). ср. Bachof. Jahrb. f. Phil. 129, 459; одни антитезы еще ничего относительно роли Эфора не доказывают, Ср. Endemann, Beiträge zur Kritik des Ephoros, 15.
[19] Römische und Griech. Metrologie1 стр.433 cp. Bergk P. L. G. 4 стр.485.
[20] См. у Hultsch’а o. 1. стр.434 пр. 2.
[21] О требовании прекращения человеческих жертв Тимей не говорил. как полагает Volquardsen o. 1. стр.89. Свидетельства о требованиях Дария (Just XIX. 1) и Гелона (Plut. Mor. 172a и Theophr. ap. sch. ad. Pind. Pyth. II. 3) нас не касаются.
[22] o. 1. стр.93.
[23] Plut. 40 стр.79.
[24] Ἀξιοθέατον ϰατασϰεύασμα, ὥστε πρόσοψιν ἰπιτερπῆ γενίσθοα [Достойное зрелища творение, приятное для созерцания] (XI. 25. 4) = ὥστε μεγάλην τέρψιν παρασϰευάξειν τοῖς θεωμένους [так что доставляло большое наслаждение для созерцающих] (XIII. 82. 5); об этом он, впрочем, может судить только понаслышке, так как ϰολομβήθρα была засыпана — διὰ τὸ πλῆθος τῶν χρόνων [со временем] — а что Диодор имеет в виду свое именно время, а не время Тимея, ясно из замечания XIII. 82. 6 — ἂ Τίμαιος ἑωραϰέναι φησι μέχρι τοῦ ϰαθ᾿ ἑαυτὸν βίου διαμίνοντα [об этом говорит Тимей, видевший эти памятники в свое время].
[25] Диодор дважды говорит о численности войска — XI. I. 5 и 20. 2. Если число 200 кораблей традиционно, то нет нужды полагать, что придумано число 3000 транспортных судов (Busolt, Rhein. Mus. 40 стр.157); оба числа одинаково засвидетельствованы. Что о последних Диодор упоминает только при самом походе, понятно.
[26] Busolt o. 1. II², стр.792 пр. 3.
[27] Müllenhof, Deutsche Alterthumskunde I 186 сл.
[28] Melzer о. 1. I стр.217. Busolt Rh. Mus. 40 стр.167.
[29] План расположения Карфагенян см. у Freeman’а o. 1.1. стр.187.
[30] 1. 1. Rh. Mus. 40.
[31] о. 1. II. стр.195 сл.
[32] Cp. Bueolt, Rh. Mue. 40 стр.158.
[33] Указывает ли находящееся на Гимерских монетах рядом с словом Νίϰη aplustre (Head., Hist. Num. 127) непременно на морскую битву, сомнительно.
[34] Τοξόται… τόξα ὑπόе ταῖς μυρρίναις ϰρύπτοντες [Стрелки … скрывая луки под миртовыми ветвями] очень напоминает знаменитый схолий ἐν μύρτου ϰλαδί τὸ ξίφος φορήσω, ὥσπερ Ἁρμόδιος ϰαὶ Ἀριστογείτων [в миртовых ветвях меч понесу, как Гармодий и Аристогитон].
[35] Cp. Meltzer o. 1. I. стр.215.
[36] Не этих ли Сицилийских Финикиян и имеет вообще в виду Геродот, говоря о Карфагенской версии.
[37] Характерно, как неосторожно обращается Диодор с отдельными словами и как, поэтому, осторожны должны быть мы. 22. 4 рассказывается, что 150000 Карфагенян было убито, οἱ δὲ λοιποί [остальные] убежали к какой то укрепленной (?) местности и там сдались — 25.2 оказывается, что многие разбежались ἐς τὸ μεσόγειον — μάλιστα δ᾿ εἰς τὴν τῶν Ἁϰραγαντίνων [вглубь страны, особенно на земли акрагантинцев]; значит в разные стороны; 20.3 τὰς μαϰράς ναῦς ἁπάσας ἐνεώλϰησε [все военные корабли он (Гамилькар) вытащил на сушу] и окружил рвом и стеной — 24.2 оказывается, что с 20 этого не сделано; вставка οὐϰ обязательна.
[38] Ср. Γυμνὸς ἐν τῷ χιτωνίσϰῳ [полуголый в одном хитониске] Demosth. XXI. 216. pag. 583; обыкновенно это выражение означает нечто другое. В гиматие без хитона на статуях часто изображают богов, философов, государственных мужей (cp. Baumeister s. v. himation и рисун. 46) — не воспоминание ли это о статуе Гелона?
[39] Cp. Melber. Jahrb. f. Phil. Suppl. XVI pg. 484.
[40] У Элиана то же, что у Полиена — хотя прямой источник другой; точно также Гелон снимает с себя, но не ἐσθήτα [одежду], а πανοπλίαν [доспехи] — и в конце концов оказывается ἐν χιτωνίσϰῳ [хитониске]: солдат, конечно, под панцирем не носил ἱμάτιον [плаща]; в таком виде он изображен на статуях ἐν ἀζώστῳ χιτώνι [в неподпоясанном хитоне]. Ael. V. H. XIII. 37. VI 11. ср. Plut. Tim. 23 sub finem.