Глава IX. Демосфен

§ 1 Введение
Искусство риторики не могло двигаться дальше после Исократа, который в добавление к стилю, который был настолько совершенен, насколько вообще профессиональные навыки могут это позволять, передал своим многочисленным ученикам искусство сочинения звучных фраз и соединения их вместе в тщательно разработанные периоды. Любой юный соискатель литературной славы мог теперь узнать от него свободно льющуюся прозу, которая невозможна была у Фукидида или Антифонта. Если стиль Исократа временами по какой–либо причине оказывался чрезмерно разработанным, так что содержание делалось второстепенным, это ошибка не художника, но скорее человека: величайшие его сочинения — плод его учёности; он слишком склонен к рассужденью и бесстрастен, чтобы обладать подлинной жизненной силой.
C Демосфеном и его современниками всё это было по–иному; они были людьми активно вовлечёнными в политику, движимые сильными партийными чувствами и колеблемые личными страстями. Всё это было результатом политической ситуации: как сильны были чувства в поколении предшествовавшем олигархической тирании Тридцати в Афинах, так и теперь, когда Афины и вся Греция сражались не против олигархии, но владычества чужеземного правителя, сила их этим возбуждалась.
Новое явление этого периода — публикация политических речей. Со времён самого раннего из ораторов — Антифона, профессиональные логографы сохраняли с помощью записи свои речи. Поводы к большинству из них были незначительны и имели только личное значение, хоть иные речи Лисия и других и касались косвенно политических проблем.
Другой разряд речей, которые обычно старались сохранить — эпидиктические, сочиняемые для произнесения в больших собраниях, таких как религиозные праздники или общественные погребения. Исократ был новатором, сочиняя речи, представлявшие собой настоящие политические трактаты; но они предназначались лишь для чтения и он не намеревался когда–либо их произносить.
Отношение современников Демосфена к записи своих речей было весьма разнообразным. Некоторые, как Демад или Фокион никогда их не публиковали и едва ли вообще имели их в готовом виде перед их произнесением. Они полагались на свой искусство импровизации.
Другие, например Эсхин, Ликург и Динарх, пересматривали и публиковали свои судебные речи, особенно те, которые имели отношение к политике. Гиперид и Демосфен, вдобавок к этому, в некоторых случаях выпускали в свет исправленные версии своих публичных речей. Демосфен далеко не всегда публиковал такие речи; значительные периоды его политической жизни не представлены никакими письменными сочинениями. Но он, как кажется, постоянно стремился делать записи своих высказываний, содержащих объяснение своей политики, для того, чтоб те, кто не слышал его речей или не вполне понимал их содержание получили бы возможность глубже узнать его взгляды после того как кратковременный эффект красноречия улетучится. Вполне вероятно, что большинство опубликованных таким образом его речей относится к периодам, когда его сторонники не были господствующими в государстве и оппозиция старалась укрепить свои позиции с помощью записи его речей. Мы получаем от этого два важных результата: во–первых, речи эти — важный вклад в литературу и до крайности ценны для исследования развития греческой прозы; во–вторых, они имеют величайшую историческую ценность, ведь хотя в отдельных деталях они и ненадёжны, всё ж являются великолепным материалом для исследования политической ситуации, целей и принципов антимакедонской партии.
§ 2 Жизнь
Оратор Демосфен родился в Афинах в 384 г. до н. э. Его отец, Демосфен из дема Пеания, был богатым производителем щитов; его мать была дочерью афинянина по имени Гилон, который покинул Афины в конце Пелопоннесской войны, будучи обвинён в предательстве; он поселился близ Боспора Киммерийского [1] и женился на богатой женщине, местной уроженке. Мы о ней ничего более не знаем, кроме того, что Эсхин называет её скифянкой. Но она могла быть эллинкой по происхождению; даже Плутарх сомневается в правдивости обвинения Эсхина в том, что она была варваркой. Для Эсхина, однако, хватило и тени подозрения, чтобы наименовать своего врага грекоязычным скифом.
Демосфен–старший умер оставив сына семи лет и дочь — пяти. Согласно его воле опекунами были назначены его племянники — Афобот и Демофонт и его друг Фериппид. Двое первых, как ближайшие из родственников, по афинскому обычаю, должны были жениться на вдове и её дочери, но не выполнили этого условия. За годы малолетства Демосфена его опекуны своим управлением разорили щитовую мастерскую и растратили накопленное достояние.
В возрасте 18 лет Демосфен, который был воспитан своей матерью, потребовал вернуть ему имущество отца. Опекуны разными способами пытались ему в этом помешать и три года тянулись попытки соглашения и разбирательств у третейских судей. Всё это время Демосфен обучался риторике и юриспруденции у Исея, методы которого в ранних речах Демосфена до того несомненны, что современники замечали: «он проглотил всего Исея» [2]. Наконец, по достижении 21 года, ему удалось привлечь своих обидчиков к суду; благодаря обучению у Исея он оказался в состоянии защищать своё собственное дело и выиграл его. Изворотливость его противников позволила им вовлечь его в новый процесс, длившийся более двух лет. В конце концов он выиграл дело, но ему удалось возвратить лишь малую часть отцовского достояния.
Будучи вынужден искать средства к жизни, он взялся за профессию составителя речей, которой и занимался большую часть своей жизни [3]. Он изготовлял для других речи так же как его отец изготовлял щиты и был таким же ремесленником, как его отец. С помощью этой новой профессии он восстановил своё утраченное состояние. В добавок к тому, что он ковал такое оружие для других, он ещё учил детей риторике. Но это занятие он, как кажется, забросил вскоре после 345 года, когда общественные дела потребовали всей его энергии. [4] С этого времени он прекрасно использовал меч своего собственного производства.
Говорят, что будучи ещё несовершеннолетним юношей он попытался выступить в экклесии и провалился. Голос был слишком слаб, манера произносить речи — несовершенна, стиль — неподходящий для подобных выступлений. Провал только подстегнул его тренироваться с тем, чтоб устранить свои природные дефекты. Все знакомы с рассказами о том, как он декламировал с камешками во рту и произносил речи взбегая на холм, о его занятиях в пещере на морском берегу, где он старался заглушить своим голосом шум прибоя.
Тренировки, которым он себя подвергал, позволили ему большей частью избавиться от тех недостатков, от которых он страдал, но у него всё же никогда не было тех красот голоса и манеры произношения, которые были у Эсхина. Рассказы о нём, созданные во времена Плутарха, представляют его увлечённым изучением лучших греческих писателей. Согласно традиции, он восемь раз скопировал «Историю» Фукидида. В это мы не верим, но мы считаем несомненным, что его стиль он тщательно изучал. Он не был непосредственным учеником Исократа или же Платона, но сочинения первого дали ему возможность много узнать о построении прозы и ритме и хотя он возражал против принципа Платона, что мудрец должен избегать агоры и судов, он был вдохновлён многими его идеями, составившими фундамент его политики. От изучения таких мест Фукидида как Мелосский диалог и другие, в которых историк основывает справедливость на праве сильного, он мог с облегчением обратиться к более благородной дискуссии о справедливости в «Государстве» и в самом деле в своих взглядах на то, что хорошо и справедливо, Демосфен много ближе к философу, чем к историку.
Профессиональный составитель речей в Афинах мог специализироваться на каком–либо особом роде дел и ограничив таким образом сферу деятельности, стать подлинным специалистом в своей области, как Исей, например, в делах о завещаниях. Но он мог подвизаться и в широкой сфере деятельности. Сельский житель мог иметь тяжбу со своими соседями о границах или о том что хлынувшая во время дождя с соседнего участка вода произвела на соседнем участке разрушения [5]; тихий и спокойный по натуре человек мог потребовать возмещения за побои, за которые не мог или не хотел воздать равной мерой [6]; предприниматель, обманутый в результате тёмной морской сделки желал вчинить иск по торговым делам [7]. Но кроме этих частных дел, были ли они чисто гражданскими [8] или практически, если не технически, уголовными, есть и другие, более значимые для логографов. Так государство могло пожелать обвинить должностное лицо, злоупотребившее его доверием. Во времена когда честность была куда большей редкостью, чем ловкость, была нужда выбирать обвинителя, известного скорее своей честностью, чем судебными способностями. Такому обвинителю нужна была профессиональная поддержка; это породило некоторые ранние политические речи Демосфена — «Против Андротиона», «Против Тиморкрата», «Против Аристократа» (355-352 гг). Замечательно, что мы не находим никаких следов других речей в период между речами против своих опекунов и первыми из этой второй группы. Возможно он провёл эти десять лет частью в занятиях науками, частью в ведении таких дел, которые выпадают обычно на долю новичков. В это время он должен был создавать себе репутацию, но он мог не пожелать зафиксировать на бумаге свои первые опыты, которые, когда он достиг зрелости как оратор, вероятно казались ему недостойными его репутации.
Невозможно преувеличить значимость всех этих ранних занятий Демосфена для его карьеры. В эти ранние годы он должен был близко познакомиться со многими сторонами законодательства; он вступал в близкие отношения с людьми всех слоёв общества и всех оттенков политических воззрений. Для того, чтоб быть полезным на политических процессах, он должен был тщательно изучать политику. Такое изучение было очень ценно для формирования будущего государственного деятеля и благодаря полу–публичным процессам, в которых он участвовал, хоть и не лично и возможно не всегда в согласии с собственными своими убеждениями, постепенно сформировались собственные его политические взгляды.
Так в 354 году, год спустя после процесса Андротиона, Демосфен выступил перед дикастерией (гелиэей) в качестве синегора Ктесиппа на процессе против Лептина. Процесс этот имел некоторое политическое значение. Несколько месяцев спустя он предстал перед народным собранием, чтобы выступить с речью «О симмориях», за которой вскоре последовала и другая публичная речь — «За мегалопольцев» (353 г). А через два года он предстал перед народом уже не как простой проситель, но как истинный защитник его интересов, с великим рядом своих «Филиппик».
С этого времени карьера его естественным образом делится на три периода. В первый (351-340 гг) он находился в оппозиции к тогдашним властям Афин. Начало его отмечено несколькими знаменитыми речами — «Первой филиппикой» и первой из трёх «Олинфских речей» (351-349 гг). До этого времени афиняне не сознавали значимости роста македонского могущества. Всеголишь восемь лет минуло с тех пор как Филипп, по своём вступлении на трон, задался великой целью объединить составные части своего царства, которое долго терзаемо было гражданской войной, возбудить национальное чувство и создать армию. За короткое время он добился потрясающих успехов. Сочетая силу с хитростью, он в 357 году завладел Амфиполем и Пидной. В следующем году он завладел золотыми рудниками горы Пангей, что доставило ему источник неиссякаемого богатства и побудило к более амбициозным предприятиям. Это был перелом в его карьере: подкуп, которым он был знаменит и на который он очень полагался, он теперь мог практиковать в большом масштабе.
В ранних речах Демосфена мало упоминаний о Филиппе; несомненно, он не считал его опасным соперником Афин. Есть беглое упоминание о нём в речи против Лептина (354 г) [9]; в речи против Аристократа он уделяет ему больше внимания, но отзывается о нём почти презрительно: «Вам, конечно, хорошо известен тот самый Филипп Македонский» (ιστε δηπου Φιλιππον τουτονι τον Μακεδονια ) (§ 111). Он рассматривается как враг, но лишь наряду с прочими варварскими правителями, такими как Керсоблепт Фракийский.
Но Филиппу недостаточно было захватить те города и области по соседству от себя в неприкосновенности которых были заинтересованы Афины — Амфиполь, Пидну, Потидею, Метону и часть Фракии. Он вмешался в фессалийские дела, что уже гораздо больше встревожило Афины (353 г). В 352 г. он вознамерился перейти Фермопилы и принять участие в Священной войне против Фокиды, но здесь Афины впервые вмешались и остановили его продвижение.
Но после этого энергичного отпора афиняне, несмотря на возобновившуюся деятельность Филиппа во Фракии и в Пропонтиде, впали в апатичное безразличие, от которого Демосфен напрасно старался пробудить их.
Стиль «Первой филиппики» показывает, что Демосфен полностью осознавал серьёзность ситуации и неизбежную опасность, которой благодушие соотечественников подвергает их; он хотел дать им почувствовать, что дело, хоть ещё не безнадёжное, может стать таковым, если они и далее будут упорствовать в бездействии, в то время как дружные усилия вновь приведут их в безопасность:
«(2) Итак, прежде всего не следует, граждане афинские, падать духом, глядя на теперешнее положение, как бы плохо оно ни представлялось. Ведь то, что в этих делах особенно плохо у нас в прошлом, для будущего оказывается весьма благоприятным. Что же это именно? Это то, что вы сами, граждане афинские, довели свои дела до такого плохого состояния, так как не исполняли ничего, что было нужно. Вот, если бы вы делали все, что следовало, и, несмотря на это, дела были бы в таком положении, тогда и надежды не могло бы быть на их улучшение. (3) Затем, стоит вам только представить себе — слыхали ли вы это от других, или знаете по собственным воспоминаниям — какие силы были у лакедемонян и даже еще не так давно и как вы, несмотря на это, славно и благородно ни в чем не уронили достоинства своего государства, но во имя справедливости выдержали войну с ними…(4) Если же кто–нибудь из вас, граждане афинские, думает, что с Филиппом трудно вести войну, и судит об этом по тому, как велики имеющиеся у него силы, и еще потому, что наше государство потеряло все укрепленные места, тот человек судит, конечно, правильно, но все–таки пусть он примет в расчет то, что мы, граждане афинские, когда–то владели, как своими, Пидной, Потидеей и Мефоной и всей той областью с окрестностями, и многие из племен, действующих теперь заодно с ним, были самостоятельны и свободны и предпочитали поддерживать дружественные отношения с нами, а не с ним. (5) Если бы Филипп тогда стал на такую точку зрения, что, раз афиняне занимают столько укрепленных мест, угрожающих его стране, с ними трудно воевать, не имея союзников, тогда он ничего не сделал бы из того, что достигнуто им теперь, и не приобрел бы такой силы. Нет, он прекрасно увидел, граждане афинские, что все эти места — военные награды, выставленные перед всеми одинаково, но по естественному порядку присутствующим достаются владения отсутствующих и готовым трудиться и подвергать себя опасности владения беспечных… (8) Не думайте же в самом деле, что у него, как у бога все теперешнее положение упрочено навеки. Напротив, кое–кто и ненавидит его, и боится, граждане афинские, да еще завидует и притом из числа таких людей, которые сейчас по виду как будто расположены к нему особенно хорошо. И вообще все, что бывает и с некоторыми другими людьми, надо предполагать и у его сторонников. Правда, сейчас все это притаилось, не имея себе прибежища из–за вашей вялости и легкомыслия; от этого вам теперь я думаю, пора уже отказаться…(10) Так когда же, когда наконец, граждане афинские, вы будете делать, что нужно? Чего вы дожидаетесь? — "Такого времени, клянусь Зевсом, когда настанет какая–нибудь необходимость". — Ну, а как, по–вашему нужно рассматривать вот эти теперешние события? Я по крайней мере думаю, что для свободных людей высшей необходимостью бывает стыд за случившееся. Или вы хотите, скажите пожалуйста, прохаживаясь взад и вперед, осведомляться друг у друга: "Не слышно ли чего–нибудь новенького?" Да разве может быть что–нибудь более новое, чем то, что македонянин побеждает на войне афинян и распоряжается делами греков? — "А что, не умер ли Филипп?" — "Нет, он болен". (11) Да какая же для вас разница? Ведь если даже его и постигнет что–нибудь, вы вскоре же создадите себе нового Филиппа, раз будете все так же относиться к делам. Ведь и он не столько силе своей обязан тем, что приобрел такое могущество, сколько нашей беспечности».
Оратор даёт подробные советы по ведению войны; он просит их завести войско, не десять или двенадцать тысяч наёмников «существующие только в донесениях» [10], но хотя малый, но зато действенный экспедиционный корпус, основой которого станет контингент граждан–гоплитов, одна четверть от всех них, небольшой, но так же эффективный флот; кроме того нужны деньги для выплаты этой армии и флоту (этот предмет часто упускало из виду собрание) и полководец в которого войско будет верить. Совет был весьма умеренным и дан был в крайне опасной ситуации. Демосфен надо полагать знал о чём он говорил, когда заявил, что сейчас будет вполне достаточно двух тысяч гоплитов, двухсот человек кавалерии и полусотни трирем. Решительная атака на Филиппа с такими силами, вероятно, влила бы бодрость в сердца многих из его врагов, которых он ещё не окончательно покорил.
Есть один момент, отличающий этот совет, от того, что советовали прежде. Войско должно было быть создано не для одного лишь отдельного похода; оно должно было сохраняться в первоначальной своей силе столь долго, сколь это будет необходимым [11]. Солдаты будут служить определённое время и к концу своего срока будут заменяться свежими войсками [12]. Армии этой недостаточно будет, чтобы нанести Филиппу окончательное поражение, но достаточно, чтоб произвести сильное впечатление. Можно послать и большие силы, но они будут громоздки и необходимого эффекта не добьются [13].
«Первой филиппике» не удалось произвести желаемый эффект. Та же самая судьба постигла и последовавшие за ней «Олинфские речи». В 349 году Филипп нашёл предлог развязать войну с Олинфом, который обратился за помощью к Афинам. Союз, которого он напрасно искал в 357 и 352 гг. , теперь, вероятно, заключён был без особого сопротивления и Харес с двумя тысячами наёмников отправился на помощь Олинфской лиге. Демосфен всячески старался подчеркнуть значимость ситуации: помощи, за которую уже проголосовали недостаточно, действовать надо тотчас же и послать второе войско из граждан, а не из наёмников — первое будет защищать Олинф, второе — всюду беспокоить Филиппа. Для этого необходимы были крупные денежные ресурсы и он намекал, что ресурсы эти у афинян под рукой. Он имел в виду зрелищные суммы (θεωρικον), но он вынужден был касаться этой темы осторожно. У власти было правительство Евбула и закон Евбула объявлял любую попытку тронуть θεωρικον преступлением. — Демосфен, будучи в явном меньшинстве, мог продвигаться лишь очень осторожно, намекая только, что смена правления была бы желательной, но не предлагая, но не предлагая конкретных действий.
Имеется заметное различие в тоне между речами 1-2 и 3. В первых он настаивает, что всё ещё возможно, обращает внимание на то, что в военных приготовлениях Филиппа есть много слабых пунктов и что единая, энергичная политика сможет победить его. В последней для него уже ясно, что благоприятный случай упущен и утраченное можно возвратить только энергичными мерами. Он открыто выступает теперь за то, чтобы обратить зрелищные деньги в воинские и это главная тема его речи, все доводы которой сводятся к этому [14].
Но усилия Афин были медлительными и слишком недостаточными; Олинф и другие города Халкидской лиги пали в следующем, 349 году. Они были разрушены, а все их жители обращены в рабство. Попытки объединить пелопонесские государства против общего врага были тщетными; начались переговоры между Филиппом и афинянами. Они начаты были сначала неформально, частными лицами, но в 347 г. , по предложению Филократа, к Филиппу было направлено посольство. В ответе Филиппа, полученном в 346 г. требовалось, чтобы Фокида и Гал исключены были из предлагаемого договора. Демосфен оспаривал этот пункт, а Эсхин защищал его. Отправлено было второе посольство и заключён позорный Филократов мир. Результатом его было разрушение Фокиды. Демосфен, хоть и не одобрял этот мир, позже в том же году, в речи «О мире», призвал Афины придерживаться его условий, аргументируя это тем, что разорвать его — значит вызвать ещё большие бедствия.
Как следствие мира, Филипп оказался в состоянии созвать Совет амфиктионов и заставить их проголосовать за осуждение Фокиды. Двадцать два города были разрушены, а голоса Фокиды в Совете перешли к Филиппу, который так же стал председательствующим на Пифийских играх. Так всего за несколько лет варвар получил высочайшую религиозную санкцию своих претензий стать вождём Греции. Одни Афины, отказались признавать её, но Демосфен видел, что упорно враждебная позиция может вовлечь все государства в новую Амфиктионийскую войну. Поэтому он решил подавить голос совести и смотреть на заключённый с Филиппом договор не как на вечный мир, но как на перемирие, во время которого можно сделать новые приготовления. Минули шесть лет номинального мира, в течение которых Филипп распространял своё влияние дипломатически. Из принципа или из политических соображений, он обращался с Афинами подчёркнуто любезно и через своих агентов делал расплывчатые предложения крупных услуг, которые он им якобы готов был оказать. Многие из граждан верили в его искренность, особенно Исократ, который в 346 г. говорил о беспочвенности подозрений, вызванных утверждениями злокозненных лиц о том, что Филипп хочет уничтожить свободу Греции [15]. Демосфен же заявлениями Филиппа не обманывался никогда. Он теперь был признанным вождём и собрал на своей стороне могучую кучку патриотических ораторов, таких как Ликург и Гиперид. Филипп же, после того как организовал управление Фессалией и вступил в союз с Фивами, начал вмешиваться в дела Пелопоннеса, поддерживая Мессению, Аркадию и Аргос против Спарты.
К этим государствам было послано афинское посольство, возглавляемое Демосфеном, предупредить их об опасности, угрожающей им в связи с этим новым союзом. Демосфену удалось произвести некоторое впечатление и по–видимому, некоторыми из этих государств были посланы в Афины ответные посольства. В ответ на их речи, от которых ничего не сохранилось, Демосфен произнёс «Вторую филиппику». В ней он разоблачил двуличие царя. «Шагам, предпринимаемым Афинами, он противодействует средствами, совершенно им неадекватными; мы говорим, он действует. Говорим мы вполне уместно, но не делаем однако ничего. Каждая из сторон упорна в той линии, которой следует, но его линия более эффективна (§§ 1-5). Уверения Филиппа в доброй его воле и расположении принимаются слишком уж охотно. Он верно рассчитал, что Фивы, в отплату за оказываемые им услуги, предоставят ему свободу действовать. Теперь он, по тем же самым соображениям, помогает мессенцам и аргосцам. Он увидал совершенно ясно полную невозможность для себя прельстить чем–нибудь наше государство и наше нравственное чувство и совершить что–нибудь такое, что убедило бы вас ради вашей собственной выгоды отдать ему во власть хоть кого–нибудь из остальных греков (§§ 6-12). Прежние его деяния выдают его; как он подчинил беотийские города Фивам, так он не освободит пелопонесские государства из под ига Спарты. Истинная цель его — вы и он знает, что вы об этом знаете; потому он всегда настороже и помогает против нас фиванцам и пелопоннесцам, которые, как он рассчитывает, достаточно алчны, чтобы заглотить нынешнюю его наживку обещаний и достаточно глупы, чтобы не предвидеть последствий» (§§ 12-19). Эпилог содержит обвинение тех, чья политика достойна порицания за все нынешние неприятности и треволнения. Здесь, как и всегда, Демосфен не называет имён тех, против кого он выдвигает обвинения, в данном случае Эсхина и Филократа.
Антимакедонская партия усилилась в 343 году. Гиперид выступил с обвинением против Филократа, который удалился в изгнание и был осуждён на смерть. Одновременно сам Демосфен возобновил выдвинутое три года назад обвинение против Эсхина, в предательском поведении во время посольства к Филиппу, хоть к тому существовали два немалых затруднения. Во–первых, собственная его политика в этом вопросе не была так уж резко отличающейся от политики Эсхина; во–вторых, постановка вопроса здесь относится к наличию поступка и является, по терминологии тогдашней риторики «предположительной»; доказательств вины Эсхина он практически не даёт. Учитывая такую слабость позиций обвинителя неудивительно, что Эсхин был оправдан; удивительнее то, что оправдан он был лишь незначительным большинством голосов.
В 342 г. Филипп, влияние которого в Пелопоннесе несколько ослабело, начал новую военную кампанию во Фракии и в 341 г. подступил к Херсонесу. Обладание этим районом означало контроль над Дарданеллами и так как Афины в вопросе поставки хлеба сильно зависели от черноморской торговли, его успехи становились угрозой их существованию. Диопиф, предводитель афинских клерухов, пожелал в 343 г. вывести их в Кардию, город в Херсонесе, бывший в номинальном союзе с Македонией. Кардия не пожелала их принять, и Филипп послал городу помощь. Диопиф, в согласии с обычаем того времени, для того чтоб поддержать свой флот, взыскивая «добровольные пожертвования» равно с друзей и врагов, разорил ряд районов Фракии, подчинённых Македонии. Филипп обратился к афинянам с увещательным письмом, а его приверженцы в городе потребовали отозвать Диопифа. В ответ Демосфен, в речи «О делах в Херсонесе», призвал не бросать Херсонес во время такого кризиса: там надо сохранить постоянные военные силы. Он защищал действия Диопифа, объясняя их необходимостью. Ведь у афинян было в обычае отправлять войска в заграничные походы безо всякого снабжения; следовательно, полководцы должны были всем снабжать себя сами: «(24) К чему может привести такое положение, это некоторым из вас необходимо уразуметь. Я скажу об этом откровенно; да иначе я и не мог бы. Все военачальники, какие когда–либо выходили от вас в море (за правильность этого я готов отвечать каким угодно наказанием), берут деньги и с хиосцев, и с эрифрейцев, и вообще со всех, с кого только могут взять (я имею в виду население городов в Азии). (25) При этом те, которые имеют в своем распоряжении один–два корабля, берут меньшие деньги, имеющие же более значительные силы берут более крупные. И, конечно, плательщики платят малые или большие деньги не даром (не настолько же они глупы), но этим способом они покупают обеспечение, чтобы не чинилось никаких обид выезжающим от них купцам, чтобы они не подвергались ограблению, чтобы их торговым судам давалась охрана и тому подобные преимущества. Они говорят про это, что "дают благодарность", и под таким названием известны эти поборы. (26) Вот и теперь, если в распоряжении Диопифа есть войско, то ясно, что все люди там будут платить ему деньги. В самом деле, откуда же иначе, — как вы думаете, — берет средства на содержание войска человек, который ни от вас не получил ничего, ни сам не имеет средств, чтобы выплачивать жалование наемникам? — С неба что ли? Не оттуда же, конечно. Но он делает сборы, выпрашивает еще какие–нибудь пожертвования, заключает займы; вот на это и существует» [16].
В добавление к плану военной кампании речь, как и многие другие, обзор положения дел и обычные попрёки афинян в апатии. Заключение однако содержит более серьёзные предостережения, чем обычно, показывая этим, что Демосфен почти разуверился в успехе: «(77) Если вы будете так относиться к делам и откинете свое равнодушие ко всему, то еще, может быть, — да, может быть, — и теперь положение поправится. Но, если вы будете сидеть, выражая свое участие только шумным негодованием или одобрением, а когда нужно будет что–нибудь делать, будете уклоняться от этого, тогда я не представляю себе, какая же речь, при вашем нежелании исполнять свои обязанности, могла бы спасти государство».
В том же самом 341 году была произнесена «Третья филиппика». Ситуация оставалась в сущности той же самой. Демосфен опять требует послать помощь в Херсонес и гарантировать безопасность Византия, но упор он делает не на этих пунктах, разобранных уже предыдущими ораторами [17]. Да, мы должны помочь им, это так и позаботиться, чтоб они не претерпели никакого вреда, но нам следует обсудить ту великую опасность, которая теперь угрожает всей Греции [18]. Эта широта взгляда, отличающая «Третью филиппику» делает её величайшей из всех его публичных речей.
В речи «О делах в Херсонесе» Демосфен уже предлагал отправить многочисленные посольства, теперь он на этом пункте останавливается подробнее; интересы Афин и всей Греции должны стать едиными и все государства должны помочь в их реализации. Ведь Филипп вынашивает замыслы против греческой свободы в целом; Афины должны вооружиться и встать во главе великого союза во имя борьбы за свободу: «(26) Я не говорю про Олинф, Мефону, Аполлонию и про тридцать два города во Фракии, которые он разорил все с такой жестокостью, что даже если подойдешь близко к этим местам, затрудняешься сказать, жили ли когда–нибудь в них люди. Обхожу молчанием также и то, что племя фокидян, столь сильное прежде, теперь уничтожено. А в каком положении Фессалия? Разве не уничтожил он там государств и демократического правления и не установил четверовластий, чтобы жители были рабами не только по городам, но и по племенам? (27) А города на Эвбее разве уж не управляются тиранами и притом города на острове поблизости от Фив и от Афин? Разве в письмах он не пишет определенно: "А у меня — мир с теми людьми, которые хотят меня слушаться"? И он не только в письмах так выражается, но и на деле поступает не иначе: вот он направился к Геллеспонту, раньше ходил против Амбракии, подчинил себе Элиду, такое значительное государство в Пелопоннесе, сделал недавно покушение на Мегары — словом, ни Греция, ни варварская земля не могут насытить жадности этого человека».
Эта краткая выдержка — превосходный пример того, как Демосфен умел использовать исторические доводы, но он даёт некоторое представление и о речи в целом, ведь она и в самом деле изобилует многочисленными ссылками на события, относящиеся к делу с противопоставлениями между настоящим и прошлым.
Это беспрерывное обращение к примерам в значительной мере вытесняет разумные доводы, но эффект убеждения, даваемый сочетанием чувства и разума, в целом весьма сильный.
Сам оратор вероятно сознавал важное значение этой речи как изложения своей политики, ведь он похоже опубликовал её в двух вариантах. Оба сохранились в различных семьях рукописей. В более кратком тексте, сохранившемся в рукописях S (Parisinus) и L (Laurentianus) опущены многие фразы и даже целые параграфы из тех, что встречаются в другой группе. Это заставляет думать, что краткий вариант — окончательная форма, в которой Демосфен желал сохранить свою речь [19].
«Четвёртая филиппика» содержит предложение о том, что Афинам следует вступить в переговоры с персидским царём о помощи против Филиппа. Речь эта возможно подделка, но особого рода. Около трети её состоит из мест, прямо взятых из речи «О делах в Херсонесе», а один раздел (§§ 35-45) по поводу употребления зрелищных денег совершенно противоположен тому, что говорится об этом в Олинфских или в Херсонесской речи. С другой стороны некоторые места по стилю и тону вполне достойны Демосфена и вполне согласуются с его взглядами. Можно почти не сомневаться, что здесь мы имеем дело с компиляцией из подлинных речей Демосфена, разбавленных некоторым количеством риторических прикрас. Речи «В ответ на письмо Филиппа» и περι συνταξεως — явные и очевидные подделки. Они замыкают список «Филиппик».
С «Третьей филиппикой» в записи публичных речей Демосфена наступает перерыв, в тот момент, когда красноречие его достигло величайших высот. Итак, многие из лучших его речей относятся к годам, когда он был в оппозиции; теперь, после одиннадцати лет упорной борьбы, он поставил себя как главное лицо в народном собрании. Выступал он теперь, несомненно, часто и блестяще, но занятый важной административной деятельностью, не имел времени или же необходимости выступления свои записывать.
340-338 годы были для Афин временем энергичного оживления. В этот столь короткий, но блестящий период казалось, что город–государство сможет выйти победителем из борьбы против монархии. Энтузиазм побуждал патриотическую партию к благородным усилиям. Эвбея вырвана была из под влияния Филиппа и Афины учредили новую лигу, включавшую Акарнанию, Ахайю, Коркиру, Коринф, Эвбею и Мегару. Сам Филипп получил отпор у Византия, который обратился к Афинам за помощью и не напрасно.
Во внутренних делах новый закон о триерархии позволил не только усилить флот, но и устранить большой социальный повод для недовольства, распределив бремя триерархии на все классы общества в справедливой пропорции к их состояниям, в то время как до того беднейшие граждане чрезмерно от него страдали. Ещё большего масштаба реформой было осуществление проекта столь заветного для Демосфена по использованию зрелищных денег на военные нужды (339 г.). В 338 г. управлять финансами назначен был Ликург; должность эту он исполнял с исключительной эффективностью двенадцать лет подряд (338-326 гг).
Но Филипп располагал большими средствами и был наиболее опасен, когда, как казалось, показал тыл своим врагам. Потерпев неудачу на Геллеспонте, он отвёл свой флот и предпринял наземный поход против скифского правителя, который оскорбил его. Этот поход не имел прямого отношения к его великим замыслам и афиняне предвкушали, что он потерпит поражение или даже будет там убит. Он и в самом деле был там ранен, но вернулся в 339 г. в Македонию, достигнув возможно главной своей цели — восстановил доверие к себе своих солдат после неудач в последних столкновениях с греками.
Тем временем ход событий в Греции, вероятно отчасти под его влиянием, принял направление благоприятное его планам.
В 340 г. Афины в Совете амфиктионов в качестве пилагоров представляли два врага Демосфена — Мидий и Эсхин. Последний описывает как он, вероятно не по политическим мотивам, но из личного недоброжелательства побудил амфиктионов объявить священную войну амфисским локрам. Война между греками оказалась на руку Филиппу. Амфиктионийская война затянулась и осенью 339 года Совет, под влиянием Эсхина, привести дело к завершению. Царь быстро оправился от своей раны и энергично взялся исполнить священную миссию, что позволило ему беспрепятственно пройти через Фессалию и Фермопилы. Достигнув Элатеи, некогда главного города Фокиды, но теперь заброшенного, он остановился и принялся укреплять это место для обороны. Новость эта поразила ужасом Афины, как живо описал Демосфен [20]. Было поспешно созвано народное собрание, и Демосфен разъяснил смысл этого действия царя. Это была угроза одновременно как Афинам, так и Фивам. Всё красноречие великого государственного деятеля было направлено на то, чтобы побудить Афины забыть закоснелую вражду и помочь Фивам всеми своими военными силами быстро и безо всяких условий. То, что Демосфен был успешен в этом предприятии — вероятно величайший из известных триумфов красноречия. Война всё равно была неизбежна раньше или позже и это было очень важно для его репутации, что он сумел заключить союз с Фивами, хоть он и закончился гибельно для всех вовлечённых в него греков в 338 г. , в битве при Херонее.
В дальнейшем влияние Афин на внешнюю политику было сильно ограничено, хоть они и сохранили независимость, ведь Филипп был великодушный враг [21]. Демосфен занимался в это время внутренними делами; ему было поручено восстановление укреплений и он пожертвовал на это собственных 100 мин. За это Ктесифон в 337 г. предложил наградить его золотым венком. Эсхин обвинил Ктесифона в незаконном предложении и возникло знаменитое дело о венке, породившее со стороны обеих соперников великие речи. Дело, однако, затянулось на шесть лет.
В 336 г. Филипп был убит. Демосфен выказал свою радость, публично появившись в венке из цветов, хоть и был в трауре из–за смерти своей дочери. Величайшие надежды, питаемые городами–государствами разбились однако об энергию Александра который, будучи всего лишь двадцати лет от роду, выказал себя более великим полководцем и государственным деятелем, чем его отец.
Демосфен побудил к восстанью Фивы, а персидский царь поддержал их золотом, но Александр сокрушил и разрушил Фивы до того как к ним пришла помощь и направил Афинам ультиматум. Он потребовал выдать Демосфена, Ликурга и восемь других ораторов — их сторонников. Спасены они были, как кажется, благодаря вмешательству Демада [22].
Александр отправился в Азию, а афинские государственные деятели остались ссориться относительно политики их города. Произошло так, что то судебное дело в которое Демосфен и Эсхин были вовлечены перешло теперь в суд. Вопрос, по которому шла меж ними тяжба был только предлогом; в действительности вопрос стоял о рассмотрении и вынесении приговора по относительно политической жизни двух великих антагонистов последних двадцати лет.
Обвинений против Ктесифона в незаконности его действий выдвинуто было три: 1) в предложении ложно утверждалось будто Демосфен оказал большие услуги государству, что является ложью, так как Демосфен ничего кроме зла для государства не сделал; 2) незаконно награждать должностное лицо прежде чем оно представит отчёт о своих действиях; 3) объявление о награждении в театре было незаконным.
По второму и третьему пунктам обвинитель имел сильные позиции, но реальное значение имел только первый, так как в действительности обвинение было направлено против Демосфена. Соответственно, основная часть речи Эсхина посвящена обвинениям в адрес общественной жизни Демосфена. Взяты четыре её периода: 1) от войны за Амфиполь до Филократова мира (357-346 гг); 2) годы мира (346-340); 3) политическое возвышение Демосфена (340 – 338); 4) годы после Херонеи (338-330).
Ответ Демосфена (de Corona) в основном посвящён защите его политики Технические пункты (2 и 3), на которых номинально основана защита, на самом деле остаются глубоко в тени. Замечательно, что говоря о ранних своих годах, он не пытается опереться на свои великие речи, с помощью которых он пытался в то время повлиять на ситуацию в стране — «Первую Филиппику» и три «Олинфские». Обсуждает он главным образом мирные переговоры. Более полно говорит он о втором периоде, но наибольшее внимание уделяет третьему — времени когда он был признанным лидером народа, так что восхваляя национальную политику, он невольно воздавал дань и собственному патриотизму. На последний период, годы после битвы при Херонее, есть только беглые намёки.
Порядок изложения не хронологический и структура речи не систематическая; тем не менее речь «О венке» — величайшая из всех афинских речей.
Речь эту невозможно представить в выдержках или в пересказе; чтоб её оценить, нужно прочесть её целиком. Всё, что может дать краткий обзор её содержания — это обратить внимание на особенности структуры, которые, вероятно, в некоторой степени зависят от длины речи и разнообразия предметов, которых она касается:
§§ 1-8 Традиционное введение (exordium), начинающееся и заканчивающееся торжественной мольбой;
§§ 9-52 Опровержение наветов, сделанных Эсхином. Этот раздел состоит главным образом из собственной демосфеновой версии мирных переговоров 346 года, цель которой — показать, что Эсхин и его сторонники и в самом деле в своих делах с Филиппом дошли до государственной измены;
§§ 53-125 Защита Ктесифона. Демосфен старается доказать, что во–первых, он заслуживал того, чтобы получить венок, во–вторых, что с точки зрения закона он не виноват. Он резюмирует положение в Греции в годы мира и тотчас же после этого перечисляет свои собственные заслуги и оправдывает свою политику. Он исследует вопрос законности и доказывает, что действия Ктесифона законны; §§ 126-159 Инвектива против Эсхина. Это можно назвать псевдо–эпилогом, но в действительности это только интерлюдия. Речь идёт о рождении и жизни его противника и в особенности о тех его действиях, которые разожгли Амфиктионийскую войну; §§ 160-251 Демосфен продолжает рассмотрение своей прежней политики в том, что касается союза с Фивами и последней войны с Филиппом; §§ 252-324 Исключительно длинный эпилог, в основном посвящённый сравнению между Демосфеном и Эсхином. Оратор тесно связывает себя с городом, политику которого он формировал, так что нападая на него, Эсхин нападал на Афины. Речь заканчивается, как и началась, с мольбы.
§ 3
Следующие несколько лет Демосфен, возможно, провёл за сочинением частных речей для других, хотя авторство большей части сохранившихся речей этого периода сомнительно. Он так же остался заметной фигурой в афинской политике. Он не изменил своих взглядов, но, как кажется, отстранён был от лидерства в патриотической партии другими, чей патриотизм был более бурного и неистового типа, чем его, так что он теперь стал считаться умеренным во взглядах. Может быть именно эта его позиция ввергла его в опасность в 324 году.
Гарпал, оставленный Александром сатрапом Вавилона, как только до него дошли слухи о смерти его господина в Индии, сбежал с царской казной и в сопровождении шести тысяч человек, сел на корабли и отплыл в Грецию. Он появился в Пирее и чересчур пылкие патриоты решили, что Афины должны приветствовать его и воспользоваться его сокровищами и людьми для восстания.
Демосфен выступил против открытого разрыва с Александром и по его предложению флоту было отказано в доступе в гавань. Гарпал явился вторично, без войска, и был принят. По пятам за ним явились посланцы от Александра и потребовали его выдачи, но против этого выступили Демосфен и Фокион. По предложению Демосфена, решено было выждать. Гарпала же решено было заключить под стражу, а его сокровища разместить в Парфеноне. Ценность сокровищ объявлена была Гарпалом в 720 талантов, но вскоре стало известно, что в Акрополе находится только 350. Тем временем Гарпал сбежал из–под стражи и исчез; подозрение пало на всех тех, кто имел с ним какого–либо рода дела. Чтобы утишить общественное возбуждение Демосфен предложил, чтоб Совет Ареопага расследовал тайну пропавших сокровищ. Шесть месяцев спустя Совет вынес своё заключение о, огласив список из девяти публичных персон, виновных в том, что они получили часть пропавших денег. Список возглавляло имя самого Демосфена; он обвинялся в том, что получил двадцать талантов за то, что помог Гарпалу бежать. Это заявление не являлось судебным приговором, но из–за него было начато расследование, были назначены десять общественных обвинителей и Демосфен признан был виновным. Он приговорён был к уплате штрафа в 50 талантов и поскольку оказался не в состоянии его уплатить, то был заключён в тюрьму. Вскоре он бежал на Эгину, а затем в Трезен, где, согласно Плутарху, каждый день сидел у моря, с грустным видом взирая на далёкий берег Аттики.
Обстоятельства всего этого дела неясны; мы не знаем как Демосфен защищался, но мы располагаем двумя обвинительными речами — Гиперида и Динарха. Обе эти речи неполны. Факты были установлены расследованием Ареопага, так что дополнительных доказательств не требовалось. Суду оставалось только истолковать мотивы и определить степень вины каждого обвиняемого.
Гиперид [23] утверждает, будто Демосфен сначала признал, что взял деньги. Но впоследствии он это отрицал, заявляя, что готов умереть если будет доказано, что он их получил [24]. Несомненно, сам Демосфен предложил, чтоб ареопаг расследовал дело.
Два обстоятельства этого дела вызывают недоумение: во–первых, наложенный штраф — в два с половиной раза больше полученной суммы — был весьма лёгким в виду того, что закон требовал десятикратного возмещения. Во–вторых, трудно представить себе, когда бы Демосфен мог получить эти деньги. Гарпал не мог заплатить ему во время своего бегства или в любое время после своего ареста, ведь он не взял деньги с собой в тюрьму. Что деньги уплачены были раньше так же представляется невозможным, ведь Демосфен всё время выступал против Гарпала. Профессор Батчер полагает, что деньги могли быть даны когда Демосфен противодействовал выдаче Гарпала Александру [25].
Были выдвинуты две теории полного или частичного оправдания оратора: 1) он был абсолютно невиновен и пал жертвой интриги своих политических врагов — крайних патриотов, несогласных с его умеренной политикой и его страх врагов из промакедонской партии. Вторая состоит в том, что он получил деньги и потратил их или собирался их потратить на тайные дела того рода, на какие их тратит всякое государство, хотя обычно невозможно сообщить подробные данные о таких расходах. И даже если он не мог доказать такого их употребления, проступок получения взятки был вполне простительным, как признавал даже его обвинитель Гиперид, если деньги не были получены во вред интересам государства. В пользу Демосфена мы имеем позднее свидетельство Павсания, который утверждает, что раб — казначей Гарпала, будучи по поводу этого дела схвачен и допрошен, сообщил список имён получателей взяток, в котором не содержалось Демосфена.
Другое обвинение во взяточничестве выдвинуто было Динархом, который заявил, что Демосфен получил 300 талантов от Великого царя в 335 г. , чтоб спасти Фивы, но принёс их в жертву собственной алчности, потому что захотел присвоить десять талантов, которые были обещаны аркадянам за их содействие. История смешная.
В 323 году Александр умер; ожила надежда на свободу и Демосфен отправился в поездку по Пелопоннесу, чтобы побудить города к совместным действиям. Он помирился с партией Гиперида и возвращён был из изгнания. Он доставлен был на родину в триреме и из гавани его сопровождала процессия. Вопреки закону, государство уплатило его штраф. Ламийская война началась успешно под командованием Леосфена, но в битве при Кранноне Антипатр сокрушил греческие силы. Афины вынуждены были принять македонский гарнизон, отменить своё демократическое устройство и выдать своих вождей на месть победителям. Демад внёс в народное собрание предложение о казни Демосфена и Гиперида. Демосфен сбежал из Афин и нашёл убежище в храме Посейдона на острове Калаврия. Здесь его настиг агент Антипатра Архий, бывший актёр, ныне известный как «охотник за людьми». Этот человек попытался соблазнить его щедрыми обещаниями, но Демосфен ответил: «Вот что, Архий, прежде неубедительна была для меня твоя игра, а теперь столь же неубедительны твои посулы». Взбешённый Архий разразился угрозами и Демосфен заметил: «Вот они, истинные прорицания с македонского треножника, а раньше ты просто играл роль. Обожди немного, я хочу послать несколько слов своим». Якобы собравшись писать, он принял яд из кончика своего тростникового пера, а затем оперся головой на руки, словно бы задумался. Когда Архий снова подошёл к нему, он посмотрел ему в лицо и сказал: «Теперь, если угодно, можешь сыграть Креонта из трагедии и бросить это тело без погребения. Я, о гостеприимец Посейдон, не оскверню святилище своим трупом, но будь свидетелем, что Антипатр и македоняне не пощадили даже твоего храма». Сказав так, он попытался встать, но упал и умер на ступенях алтаря [26].
Лукиан в «Похвале Демосфену» сообщает неправдоподобное мнение Антипатра, получившего новости от Архия. Вот что он якобы сказал: «И это было сделано по–демосфеновски, Архий! Непреклонный, блаженный дух! Какая твердость волн, какая достойная гражданина предусмотрительность — всегда иметь под рукой залог своей свободы! Итак, сам он ушел от нас, чтобы жить на островах блаженных жизнью героев, как говорят люди, или — как полагают иные — вступил на те пути, которыми души уходят на небо, чтобы стать божественным спутником Зевса, хранителя свободы. Тело же его мы отошлем в Афины, как дар земли, дар еще более драгоценный, чем тела павших при Марафоне!» [27].
§ 4 Литературная репутация
Приговор древности, обычно принимаемый и в новые времена, превозносит Демосфена как величайшего из ораторов. В своё собственное время он имел соперников: Эсхин, как мы уже видели, во многих отношениях достоин с ним сравнения; из других современников Фокион впечатлял достоинством, искренностью, краткостью — «он мог сказать больше меньшими словами»; энергичные экспромты Демада были подчас эффективнее изысканных тонкостей Демосфена. Эсхин заявлял, что предпочитает слушать Леодама из Арахны, но тон в котором он это говорит — почти апологетический, а острая критика, которой он почти постоянно подвергает своего соперника, практически гарантирует, что последний признавался величайшим оратором своего времени.
Что касается позднейших греческих учёных, тех что были далеки настолько, чтобы видеть ораторов домакедонской эпохи в надлежащей перспективе, то они чрезвычайно восхищались Демосфеном. Автор трактата «О возвышенном» видит в нём немало недостатков и допускает, что во многих отношениях Гиперид превосходит его [28]. Тем не менее он находит в Демосфене некий божественный дар, который возвышает его надо всеми прочими; он превосходит ораторов всех времён; его громы и молнии потрясали и выжигали всякое противодействие; невозможно было наблюдать его ослепительный блеск без содрогания. Гиперид никогда не делал ничего столь устрашающего.
В позднейшие времена мы находим термин «Оратор» в той же мере приложимым к Демосфену, как «Поэт» к Гомеру. Лукиан, литературные оценки которого всегда заслуживают внимания, написал «Похвалу Демосфену», содержащую воображаемый диалог, главное действующее лицо которого — Антипатр. Он воздаёт великодушную дань своему убитому врагу, который «поднимал на ноги спящих сограждан» [29]; «Филиппики» сравниваются с таранами и катапультами и говорится, что Филипп очень радовался тому, что Демосфена никогда не избирали полководцем, ведь коли даже его речи колебали царский трон, то его деяния, если б он имел к тому возможность, вовсе бы его сокрушили.
Из римских критиков, Цицерон во многих местах в «Бруте» и «Ораторе» выражает крайнее восхищение мастерством Демосфена во всех стилях ораторского искусства; он считает его далеко превзошедшим всех других, пусть иной раз в деталях он и не достигает совершенства. Похвала Квинтиллиана весьма разборчива, но искренна; фактически мы можем сказать, что греки и римляне вполне единодушны в похвалах оратору.
Что до стиля Демосфена, общее представление о нём составить трудно, так как он весьма варьируется; каждый из трёх родов речей — судебные речи в частных и общественных тяжбах и публичные речи, обращённые к народному собранию, все имеют свои особые черты. Но всё же есть черты, характерные для всех родов речей.
Первая из них — большая забота о композиции. Известно, что Исократ годами отделывал те из своих речей, которые рассматривал как свой вечный вклад в науку политики; Платон писал, вымарывал и вновь писал, до того как удовлетворялся формой, в которой даровал свою философию миру; Демосфен, безо всех этих долгих лет тяжкого труда, мог порождать подобающие случаю речи, столь блестяще отделанные, что достойны были почитаться за великую литературу, не говоря уже об их вкладе в тогдашнюю политику.
Хорошо известна злая шутка, что его речи пахнут полуночным маслом, но однако ж у него должна была быть в речи замечательная природная беглость, чтобы быть в состоянии сочинить такое множество речей так хорошо. Впрочем, ведь с другой стороны допустимо, что речи его дошли до нас далеко не в их первоначальной форме. Кажется у ораторов того времени было обыкновение подготавливать к публикации свои речи, произнесённые по важным поводам, чтобы большая аудитория могла иметь возможность ознакомиться со взглядами автора по политическим или юридическим вопросам, имевшими более чем преходящий интерес.
Мы располагаем косвенными данными, что Демосфен имел обыкновение вносить исправления в свой текст. Эсхин приводит и высмеивает некоторые выражения, большей частью преувеличенные метафоры, которые отсутствуют в дошедшем до нас тексте, хотя некоторые из них явно должны были б там присутствовать, если б текст не подвергался правке [30]. Стоит здесь заметить, что Эратосфен [31] сообщает, будто Демосфен, выступая, иногда терял над собой контроль, что его охватывало как бы вакхическое неистовство, а Деметрий Фалерский говорит, что как–то раз, словно вдохновлённый свыше, он произнёс перед народом клятву в стихах:
Землёй клянусь, ручьём, потоком, родником! [32]
Строчки этой нет ни в одной из сохранившихся речей, но замечательно, что такого рода формула, представленная сходным ω γη και θεοι — «О Земля и Боги», часто встречается у Демосфена, как впрочем обнаруживается и у его современника Эсхина.
Очевидно, что аттические вкусы претерпели изменения; такие выражения чужды величавой гармонии Исократа и редки в сдержанном стиле Лисия; но они начинают чаще появляться у Исея, стиль которого послужил образцом для ранних речей Демосфена. Некоторые другие выражения происходят из народной речи, и возможно будучи избегаемы Исократом как слишком разговорные, обнаруживаются в публичных речах Демосфена, напр. ο δεινα и ω ταν .
Точно так же надо объяснять наличие в них грубых выражений и личных оскорблений. Во многих из речей на публичных процессах Демосфен позволяет себе всю ту свободу, какая допускалась вкусами его времени. В употреблении уничижительных эпитетов – θηριον , καταρατος и им подобных- он не заходит дальше обычной практики Эсхина и его даже превосходит в этом Динарх. Но по интенсивности оскорбительных намёков частного характера в отношении своих политических оппонентов он впадает в такие крайности, что мы удивляемся как приличная аудитория могла выносить его [33]. Очевидно афинская публика любила пошлости, за исключением насмешек над собой.
В речах на частных процессах дело обстоит иначе: здесь так же встречаются грубые и вульгарные места, что впрочем неизбежно, так как в уголовных делах часто встречаются грязные подробности. Иногда описываются вызывающие отвращение поступки [34], но однако всё это уместно и нисколько не походит на неуместное употребление оскорбительных предметов, как в речах на публичных процессах.
В речах произносимых перед экклесией, Демосфен ставит себе более высокий идеал. Частная вражда не должна была вторгаться в область публичной политики и в «Филиппиках» и «Олинфских речах» Демосфен твёрдо следует этому правилу. Он не опускается до личностей, не бранит своих политических противников, иногда даже и не называет их имён. Вежливость в споре верно и справедливо сохраняется.
§ 5 Стиль и композиция
Несмотря на то, что Демосфен писал на чистом аттическом диалекте, всё же Дионисий более хвалит Лисия и Исократа за большее совершенство их в чистоте языка. Вероятно это оттого, что Демосфен ближе был к живой речи. Даже в совещательных своих речах он использует такие выражения как ω ταν , ο δεινα и такие присловья как νη Δια , регулярное употребление которых показалось бы Исократу относящимся к языку комедии. Эпидиктический стиль так же должен был чуждаться таких резких выражений как λαγω βιαν εζης — «ты живёшь заячьей жизнью», что эквивалентно нашему «ты живёшь собачьей жизнью» [35] или знаменитое κακων Ιλιας — «целая Илиада бедствий» [36]. Явно из разговорной речи метафорическое употребление некоторых слов, напр. εωλα και ψυχπα — «несвежие и холодные» (о преступлениях) [37], προσηλωςθαι — «пригвоздить к пыточному столбу» [38] или ряд грубых метафор в рассказе о том, как Аристогитон, сидя в тюрьме, поссорился с новичком: «Прежде чем Аристогитон вышел из тюрьмы, туда попал некий житель Танагры. У него был документ для поручительства. Аристогитон, подойдя к нему и что–то болтая, похищает у него записку. Когда тот начинает обвинять его и говорить в гневе, что лишь Аристогитон мог украсть у него этот документ, Аристогитон доходит до такой мерзости, что пытается избить его.
(61) Танагриец, молодой и свежий, побеждает его, вялого и слабосильного. Оказавшись в таком положении, Аристогитон откусывает противнику нос» [39]. А такая смелая персонификация абстракций как: «вы, граждане афинские, видели, как теперешний мир разрушил стены городов у ваших союзников и как он же сооружает дома у послов [40], как у нашего государства отнял достояние, а этим людям доставил такие богатства, которых они никогда еще и во сне не рассчитывали приобрести» и такая фраза как τεθνᾶσι τῷ δέει τοὺς τοιούτους ἀποστόλους — «они (союзники) напуганы до смерти (такими походами)» кажутся скорее сильными, чем высокохудожественными [41].
Но, как кажется, в самые серьёзные, важные моменты Демосфен отказывался от метафор. Ради сарказма он мог пользоваться такими выражениями как те, что приведены выше в описании сцены с Аристогитоном в тюрьме, а во время вспышки негодования мог отзываться о своих политических противниках следующим образом: «Все эти люди, граждане афинские, каждый у себя на родине задаются теми же целями, что и эти у вас: это — люди богомерзкие, льстецы, сущее проклятие, они искалечили каждый свое отечество, пропили свободу в прежнее время Филиппу, а теперь Александру; чревом своим и позорнейшими страстями они измеряют благополучие; они опрокинули свободу и независимость от чьего–либо господства — то, что в прежнее время служило грекам определением и мерилом блага» [42]; но в особо важных случаях, в рассказе ли или в разборе дела, он обращается к стилю, сходному со стилем Лисия. Простота языка, которым он описывает волнение, вызванное новостями об оккупации Филиппом Элатеи вошла в пословицу [43]; сходные выражения в «Третьей Филиппике» дают другой хороший пример: «(75) Если же каждый будет изыскивать средства к исполнению своего желания, но в то же время будет сидеть сложа руки и думать только о том, чтобы самому не делать ничего, тогда, во–первых, он никогда не найдет для этого дела исполнителей, так как, если бы таковые были, они уже давно бы нашлись, поскольку сами вы ничего не хотите делать, но их нигде нет; во–вторых, я боюсь, как бы со временем уже необходимость не заставила нас делать сразу все то, чего мы сейчас не хотим.(76) Итак, вот каково мое мнение: об этом я вношу и письменное предложение. И я думаю, что еще и сейчас наши дела могут поправиться, если оно будет проводиться в жизнь. Впрочем, если кто–нибудь другой может предложить что–нибудь лучшее, чем мое, пусть он говорит и подает свой совет. Но ваше решение, какое вы примете, пусть послужит — да помогут все боги! — нам на пользу».
Простота языка равна трезвости тона. Самые простые слова, если должным образом употребляются, производят замечательный эффект, который иногда усиливается повторением, прием вполне обычный для Демосфена – αλλ ουκ εστιν , ουκ εστιν οπως ημαρτετε («Но нет, не могло, никак не могло быть, граждане афинские, вины с вашей стороны») [44]. При повторе слова, мы немного повышаем голос. В пользовании этой фигурой речи Демосфену следовал Динарх, его подражатель, но употреблял её слишком часто и порою неуместно. В этом, как во многом другом, его стиль — неудачная пародия на великого оратора.
Дионисий, в свою очередь, сравнивает Демосфена с некоторыми другими из писателей. Он, например, обнаруживает места напоминающие по стилю Фукидида [45]. Так он цитирует первый раздел «Третьей Филиппики» и с помощью превосходного анализа показывает точки сходства. Главная характерная особенность, отмеченная критиком, состоит в том, что он вводит свои мысли не путём какой–либо обычной, естественной последовательности, но пользуясь искусственным порядком слов, который позволяет привлечь внимание путём избегания простоты.
Так вводное придаточное предложение вводится между подлежащим и глаголом главного придаточного предложения, в то время как мы долго не можем понять какие глаголы как в обеих придаточных, так и в самом главном предложении. Возникающие при этом особые эффекты невозможно воспроизвести в таком не флективном языке, как английский.
В других случаях, особенно в рассказе, Демосфен подражает ясности Лисия в её лучших проявлениях. Дионисий упоминает как заслуживающее полного одобрения яркое и живое изложение истории, на которой основано обвинение Конона. Так как эта речь даёт нам превосходную картину лагерной жизни недисциплинированного ополчения, мы позволим себе привести из неё пару выдержек:
«(3) Два года назад я отправился в Панакт, где нам приказано было нести гарнизонную службу. Сыновья вот этого Конона поставили палатку рядом с нами, хотя я предпочел бы этого избежать, поскольку с этого–то и пошли у нас вражда и ссоры. А с чего именно — об этом вы услышите. Сыновья Конона обычно пили целый день, как только кончался завтрак. И пока мы находились в гарнизоне, это происходило постоянно. Мы же и там вели тот образ жизни, к которому привыкли здесь. (4) Так вот, когда для прочих наступала пора ужинать, они к этому времени уже напивались. Сначала они многократно оскорбляли рабов, находившихся у нас в услужении, а затем пришел и наш черед. Под тем предлогом, что наши рабы, приготовляя еду, дымят или же грубят им, они по всякому поводу били их, выливали свою ночную посуду и мочились возле нашей палатки; нет такой дерзости и такого оскорбления, которых бы они себе не позволили. С возмущением наблюдая это, мы сначала увещевали их. а затем, когда они стали и над нами издеваться и ни в какую не унимались, то все мы — те, кто питался из одного котла — сообща пришли к стратегу и рассказали об этих неприятностях, причем я ничем среди других не выделялся. (5) Стратег очень крепко выбранил их не только за грубость по отношению к нам, но и вообще за их поведение в лагере; они же не только не унялись и не усовестились, но в тот же вечер, едва стемнело, тут же ворвались к нам и сначала оскорбляли нас, а затем стали бить меня; они подняли вокруг нашей палатки такой крик и шум, что пришли стратег, таксиархи и несколько солдат; они и помешали тому, чтобы нам причинили непоправимый вред, а также тому, чтобы, оскорбленные этими пьяницами, мы сами не нанесли им ущерба» [46].
Другое место из той же самой речи даёт нам параллельную картину поведения обвиняемого в гражданской жизни: «(8) И так случилось, что мы повернули назад от Феррефатия и, прогуливаясь, снова оказались примерно у того же Леокория. Тут мы с ними и столкнулись. Когда же мы схватились, один из них, кто именно, я не знаю, набросился на Фанострата и держал его; а этот Конон и его сын, и сын Андромена, набросившись на меня, сначала сорвали с меня плащ, а затем, сбив меня с ног, они с такой силой били меня ногами и так издевались надо мной, что разбили мне губу, а глаза у меня совсем заплыли. Я был в таком тяжелом состоянии, когда они меня оставили, что не мог ни встать, ни подать голос. Лежа на земле, я слушал, как они долго и скверно ругались. (9) Кое–что из их слов носило такой богохульный характер, что я, пожалуй, не рискнул бы повторить их в вашем присутствии; расскажу вам только о том, что свидетельствует о наглости этого человека и доказывает, что все это — дело его рук; ведь он там еще и пел, подражая петухам, одержавшим победу, а остальные подбивали его на то, чтобы он хлопал себя локтями по бокам, как крыльями. И вот после этого случайные прохожие подобрали меня в раздетом виде, так как эти люди ушли, захватив мой плащ. Когда меня доставили к дверям моего дома, моя мать и служанка подняли крик и плач. С большим трудом меня принесли в баню и, обмыв, показали врачам. В доказательство того, что я говорю правду, я представлю вам свидетелей случившегося» [47].
Дионисий замечает, что экклесия и суды состояли из весьма разнородных элементов [48]: далеко не все обладали тонким да и просто умом; большинство были крестьянами, торговцами, ремесленниками, которым больше нравилась простая речь; необычных оборотов речи они не переваривали; много меньшую часть составляли люди высоко образованные, с которыми не следовало говорить как с большинством и оратор старался не пренебрегать и ими. Таким образом, чтобы удовлетворить и тех и этих, надо было держаться некой средней линии, избегая крайностей в ту или другую сторону.
По мнению Дионисия Исократ и Платон дают хорошие примеры этого среднего стиля, где кажущаяся простота, понятная для всех сочетается с тонкостью, доступной только знатоку; но Демосфен превосходит из обоих, достигая в этом совершенства. Для этого он берёт то место из речи «О мире», которое сам Исократ выбрал, чтобы привести его в качестве превосходного примера своего собственного стиля в речи «Антидосис» («Обмен имуществом»)и противопоставляет его месту из Третьей олинфской речи, большей частью в пользу Демосфена, которого находит более величавым, более возвышенным, более веским и умеющим избегать свойственной Исократу холодности, порождаемой чрезмерной утончённостью.
Критика стремиться основываться на накоплении мелких деталей, но нет сомнения, что Дионисий опирался в основном не на анализ, но на субъективные впечатления. Перечислив достоинства и недостатки каждого из этих двух ораторов, он описывает собственные впечатления: «Когда я читаю речи Исократа, либо судебного жанра, либо совещательного, либо на тему морали, я остаюсь спокойным: мой дух невозмутим, я оказываюсь в том же состоянии, что и человек, чье ухо поражено споиндическим пением или напевом в дорическом стиле, полном степенности. Но когда я беру речь Демосфена, я восторгаюсь дивным и совершенным неистовством, со всех сторон тысячи чувств потрясают меня. Недоверие, дух партийности, страх, презрение, ненависть, сострадание, благосклонность, гнев, желание; все страсти, которые обуревают сердце человека, волнуют меня шаг за шагом и я уже не отличаюсь от жрецов Кибелы, когда они празднуют мистерии своих богов; их передача происходит либо через запах благовоний, либо через звуки инструментов, либо они рождаются от божественного вдохновения: не один раз я спрашивал себя, какие чувства должны были испытывать слушатели. И действительно, несмотря на века, которые отделяют нас от этого оратора, и хотя он обращался к темам чуждым для наших интересов, он нас захватывает, он нас покоряет и доносит до нас то, что хотел; до какой степени афиняне и другие греки его времени были движимы этим красноречием в самый момент торжественного обсуждения по вопросам, которые касались их так близко, когда Демосфен говорил среди них с тем достоинством, которое было самым благородным его свойством; со страстной интонацией, через которую он выражал всю энергию своей души; когда он превозносит все свои слова величественным действием, к которому он склонен больше чем другие ораторы, это признается всеми и в этом легко убедиться по торжественным речам, которые я только что процитировал. Они предоставляют не только приятное чтение: кроме того они учат нас как должно говорить публично и как применять иронию, гнев, угрозу, кротость; иногда советы, иногда увещевания, но всегда соразмерные характеру стиля. И если при простом чтении мы обнаруживаем в этих речах тот жизненный дух, который переносит к месту действия, без сомнения, в его красноречии было нечто сверхъестественное и неотразимое» [49].
Дионисий, как мы знаем из его работ, обладал замечательно острым чувством стиля и сильным воображением. В том же самом своём сочинении он демонстрирует как формы периодов подсказывают Демосфену тон, в котором слова должны произноситься и жесты, которыми они должны сопровождаться [50].
И хотя мы, современные учёные, и не можем с ним соперничать в этих особых дарованиях всё ж мы можем чувствовать то же, что и он. Мы не можем, например, не оценить, читая речь такую как «Третья филиппика», сколь глубоко Демосфен понимает выраженную в «Горгии» платонову идею, что риторика — это искусство убеждения. Нет необходимости останавливаться на анализе средств, с помощью которых он добивается своих целей; тут он может быть сходен с Лисием в простоте изложения сути дела, там столь же вовлечён в дело и антитетичен, как Фукидид, или даже столь цветущ, как Горгий; он может быть, как сказал Дионисий, истинным Протеем в перемене форм; но в любой форме, представая безыскусным, утончённым, патетическим, негодующим, саркастическим, он равно убедителен. И причина этого проста: он всегда держит в уме простую цель, а именно побудить слушателей чувствовать то же, что и он. Исократ ожидал от читателей, что они, следуя за изложением содержания, будут воспринимать и те красоты формы, в которых оно выражается; Демосфен на это не рассчитывал. Хорошей речью для него была речь успешная, а не та, которой в качестве литературного произведения будут восхищаться критики. Это лишь случайность, что его речи обладают такими литературными качествами, которые поставили его в число выдающихся мастеров аттической прозы; как оратор он был от этого совершенно независим.
Чисто практический смысл речей Демосфена заставлял его отвергать любые теоретические правила схоластической риторики. Он не стремится к сложности периодов, делающих стиль Исократа монотонным, несмотря на блестящую его изощрённость и изобретательность. Длинные и короткие, сложные и простые предложения применяются вперемешку, безо всякого систематического порядка, так что мы не можем назвать какой–то один главный их отличительный признак; форма предложения, так же как и лексика, подчиняется конкретным целям [51].
Он был в меру осторожен в избегании зияния между словами, но в этом вопросе он изменил правило Исократа, чтобы соответствовать требованиям речи; он руководствовался слухом а не зрением; так мы обнаруживаем, что Демосфен пренебрегает тем, что между cola или частями периода имеется зияние; фактически, любой паузы в произношении достаточно, чтобы оправдать отсутствие элизии (опущения) открытого гласного перед паузой. Исократ, напротив, обычно избегал даже намёка на зияние в таких случаях.
Есть другое формальное правило композиции, в соблюдении которого Демосфен выказывает больше тщательности: это избегание того, чтоб краткие слоги следовали друг за другом. Замечательно, что он очень редко допускает трибрахий (три кратких слога) там, где достаточно небольшого усилия, чтобы избежать их, в то время как примеры последовательности более чем трёх кратких гласных крайне исключительны [52]. Применением этой практики часто можно объяснить необычный порядок слов [53].
Нам известно от Аристотеля и других учёных, что более ранние мастера аттической прозы, с Фукидида и далее, обращали внимание на метрическую форму слов и на определённые сочетания долгих и кратких слогов. Так Фрасимах особо исследовал употребление пеона в начале и конце предложения. [54]
Эффект нарастания числа кратких слогов, в стихах или в прозе, убыстряет движение строки или периода. Так Еврипид производит это впечатление частым употреблением трибрахия и крайний случай применения этого эффекта — галлиямб, как то, например, в «Аттисе» Катулла [55]. Напротив, умножение долгих слогов замедляет движение и производит эффект важности и торжественности [56].
Демосфен как кажется первым из прозаиков избегал трибрахия; Платон же, как кажется, сознательно предпочитал нарастание кратких слогов там, где то возможно. Различие между этими двумя подходами вероятно в том, что Платон стремился воспроизводить естественную скорость речи, а стиль Демосфена более торжественный и величавый, предназначенный производить впечатление на большое собрание. Это единственное метрическое правило, которое соблюдает Демосфен и по мнению одного из самых здравомыслящих нынешних исследователей даже и оно соблюдалось скорее инстинктивно, чем сознательно [57]. Он никогда не пользовался никакой метрической формулой для конца для конца предложения, сравнимой со знаменитой цицероновской esse videatur или двойным трохеем в начале предложения, применяемым позднейшими писателями. Исследование показывает, что он был почти до бесконечности разнообразен как в началах предложений, так и в их концах. Он, как кажется, никогда не следовал какой–либо механической системе.
Масса труда была положена, и особенно в Германии, на анализ ритмического элемента в стиле Демосфена. Несомненно, многие ораторы, начиная с Горгия стремились установить приблизительное соответствие между параллельными частями периодов или теми, что меж собою противопоставляются. В некоторых случаях обнаруживается равное число слогов в двух частях периода и даже более или менее полное ритмическое соответствие. Такие приёмы служат для того, чтобы выделить те особые фигуры речи, которые так услаждали Горгия и которые обычно применяются в речах, предназначенных для демонстрации ораторского искусства; трудно ведь представить, чтоб столь тщательная разработка сознательно применялась в длинных судебных речах.
Приложение к третьему тому «Аттических ораторов» Бласса — монументальный труд. Оно содержит анализ первых семнадцати параграфов речи «О венке» и целиком «Первой олинфской» и «Третьей филиппики» и приходит к выводу, что эти образцы демосфеновой прозы могут почти с несомненностью рассматриваться как сравнительно простая форма композиции, подобной пиндаровой оде. Трудно говорить на такую тему без очень долгого и тщательного исследования этого трудного вопроса, но теория ритмического соответствия выглядит разработанной чересчур уж тщательно. Многие разобранные случаи требуют поправок; да, мы обнаруживаем слова в среднем залоге, а так же неестественно и произвольно построенные фразы. Но я не верю, что анализ их до такой уж степени обоснован; более разумно полагать, что Демосфен имел природный острый слух и что практика так развила его способности, что определённый ритм был естественен для всей его речи. Я не верю, что все эти приёмы были преднамеренными [58].
§ 6 Риторические приёмы
Исей, учитель Демосфена, был мастером аргументации и доказательства. В самых ранних из речей Демосфена очевидны следы влияния Исея, но в более поздних сочинениях он развивает различные способности, позволившие ему превзойти учителя. Сознавая недостаточность, для народной аудитории, простого рассуждения, он усиливал свою логику дополнительными средствами, апеллируя многочисленными косвенными способами к чувствам и предубеждениям. Хорошим способом возбуждения интереса было поражающее ум употребление парадоксов: «(24) Что касается денег и некоторого, теперь уже очевидного, их источника, то хотя я и знаю, что слова мои покажутся неожиданными, но все–таки это надо будет сказать. Именно, я уверен, что для всякого, кто сумеет правильно взглянуть на вещи, станет очевидно, что один только я говорил правильно и предвидел будущее. Я лично полагаю, что сейчас не к чему говорить о деньгах. Дело в том, что у нас есть в случае надобности источник — большой, прекрасный и справедливый; но если мы будем его искать сейчас, мы должны будем себе представить, что потом в нужное время у нас его может не оказаться; тем более не следует нам пользоваться им теперь. А если сейчас мы оставим его в неприкосновенности, он у нас будет. Что же это за источник, которого сейчас нет, но который потом явится? Да, это похоже на загадку. (25) Я объясню. Вы видите наше государство, граждане афинские, все вот это. В нем богатств чуть ли не столько же, сколько во всех остальных государствах вместе взятых. Но владельцы этих богатств держатся такого взгляда, что если бы все ораторы стали пугать их, говоря, будто придет царь, будто он уже пришел, будто иначе и быть не может, и если бы наряду с ораторами столько же прорицателей стали предсказывать это же самое, они и тогда не только не сделали бы взносов, но и в ведомости не показали бы и даже не признались бы, что имеют такие средства. (26) Но если бы они воочию увидели, как эти вещи, сейчас столь страшные на словах, сбываются на деле, тогда не будет ни одного столь глупого человека, который сам не предложил бы и даже первым не сделал бы взносов. Кто в самом деле предпочтет погибнуть сам со всем своим состоянием, чем внести часть своего имущества ради спасения себя и остального достояния? Так вот насчет денег я и говорю, что они будут тогда, в случае действительной надобности, а ранее этого — нет. Поэтому и искать их я не советую. Ведь то, что вы теперь сумели бы достать, если бы решили доставать, еще более смехотворно, чем ничего» [59].
Точно так же в «Третьей Олинфской речи» он возбуждает любопытство аудитории предлагая загадку на которую, после некоторой паузы, сам же и даёт ответ. Обсуждается вопрос оказания помощи Олинфу. Как всегда имеют место денежные затруднения: «(10) "Да! что нужно помогать, — скажет, пожалуй, кто–нибудь, — это мы все уж решили, и мы поможем; но как это сделать, — вот о чем говори". В таком случае, граждане афинские, не удивляйтесь, если я скажу нечто неожиданное для большинства. Посадите законодателей. А в заседании этих законодателей не проводите никакого нового закона (у вас их достаточно), отмените только те, которые в настоящее время приносят вам вред. (11) Я говорю вот так — вполне ясно — про законы о зрелищных деньгах и еще про некоторые относительно воинов, идущих на войну; одни из этих законов распределяют между людьми, остающимися дома, воинские деньги в качестве зрелищных; другие предоставляют безнаказанность людям, уклоняющимся от военной службы, и через это отбивают охоту и у тех, кто готов исполнять свои обязанности. А когда вы отмените эти законы и сделаете безопасной дорогу к тому, чтобы предлагать наилучшее, вот тогда и ищите, кто написал бы предложение, пользу которого все вы знаете» [60].
Упоминание о зрелищных деньгах бросает некоторые отблески на упорство и настойчивость оратора. Он не удовольствовался только тем, что изложил то, что предлагает и не оставил свои слова потонуть под собственным их весом. Словно опытный лектор он повторял свой тезис, разными способами его выделяя и подчёркивая до тех пор пока не ощутил, что аудитория в самом деле осознала его важность. Стены, что он атакует, не падут от звука труб; непрерывные удары стенобитных его орудий должны проделать в них брешь, его катапульты должны сбить защитников с их позиций. Таков смысл комментария Лукиана к словам, приписанным Филиппу.
Так например речь «О делах в Херсонесе» можно разделить на три части, в которых речь идёт соответственно о действиях Диопифа, бездеятельности Афин и вине сторонников Филиппа; но во всех трёх частях энергично подчёркивается необходимость активных действий. Это подлинная тема речи; остальное имеет значение лишь постольку, поскольку значимо для этой темы.
Вышеприведённая выдержка из «Третьей олинфской речи» демонстрирует с каким искусством он вводит диалоги, в которых он вопрошает или отвечает на воображаемую критику Это средство часто даёт значительный эффект. Ниже несколько иной тип: «(25) Кроме того, граждане афинские, вам не надо упускать из виду и того, что сейчас у нас есть еще возможность выбирать, вам ли воевать там, или ему у вас: если олинфяне будут держаться, вы будете воевать там и наносить вред его стране, без всякого страха пользуясь произведениями вот этой, имеющейся тут, вашей собственной страны; если же Филипп одолеет их, кто помешает ему идти сюда? (26) Фиванцы? Да они — чтобы не сказать про них слишком резко — и сами будут не прочь принять участие в нападении на вас. Или, может быть, фокидяне? Это те–то, которые и собственной страны не в силах защитить, если вы им не поможете! Или кто–нибудь другой? "Да нет же, любезнейший, он и не подумает этого делать!" — Однако это было бы крайней нелепостью с его стороны, если бы он, когда соберется с силами, не привел в исполнение того, чем сейчас похваляется, рискуя прослыть за безумного» [61].
Рассказ так же может занимать место доводов. Так рассказ о злодеяниях Филиппа за последние годы оказался для афинян более убедительным призывом к действиям, чем любые доводы в пользу кого–либо из тех союзников, над кем нависла в тот момент угроза [62].
Знание Демосфеном истории было обширным и глубоким. Превосходство его знаний над знаниями Эсхина проявляется в более философском применении, которое он придаёт своим апелляциям к прецедентам; его примеры уместны и ненадуманны; он мог пролить свет на настоящее не только ссылками на древние факты, но глубоким пониманием того, что одушевляло людей тех времён [63].
Приведённые уже примеры риторического диалога с воображаемыми оппонентами так же наводят нас на мысль об использовании им сарказма. Тонко замаскированный сарказм мог скрываться как в значительной длины пассаже, так и в анекдоте. Мимоходом можно заметить, что он обычно сдержан в пользовании анекдотами и не пользуется ими без причины. Здесь он может быть оправдан тем, что фигурирует в качестве исторического прецедента процедуры, которую он иронически рекомендует своим современникам.
Резко выступая против опрометчивой практики афинских политиков ежемесячно предлагающих ради собственной выгоды законы [64], он рассказывает об обычаях локрийцев и с серьёзным видом притворяется желающим, чтоб подобные ограничения были введены и в Афинах: «(139) Хочу теперь, граждане судьи, рассказать вам о том, как предлагают законы у локров. Вам не принесет вреда знакомство с неким чужеземным примером законодательной деятельности, особенно таким, каким пользуется благоустроенное государство. Там считают необходимым пользоваться издревле установленными законами и соблюдать завещанный предками порядок — а не предлагать новые законы согласно желанию каждого или же для сокрытия преступлений. А именно, когда кто–нибудь пожелает предложить новый закон, он должен вносить его на рассмотрение с петлей на шее Если там решат, что предложенный закон хорош и полезен, законодатель остается жить и может спокойно уйти; если же признают закон нехорошим, законодателя тут же казнят, затянув петлю. (140) И они не осмеливаются предлагать новые законы, но пользуются старыми, точно их соблюдая. Говорят также, граждане судьи, что у них новый закон принимается лишь один раз за много лет. У них существует закон, согласно которому, если кто–нибудь выбьет другому глаз, то должен сам лишиться глаза (никакого денежного штрафа в этом случае не полагается). Есть молва, будто некто там пригрозил своему врагу — у которого был один глаз, — что выбьет у него этот последний. (141) Когда эта угроза прозвучала, одноглазый переживал ее необыкновенно сильно и, полагая, что жизнь станет для него невыносимой в случае ее исполнения, решился внести новый закон, согласно которому, если кто–нибудь выбьет глаз одноглазому, должен сам лишиться обоих (чтобы и обиженного и обидчика постигло одинаковое несчастье). Это был единственный новый закон, который, как говорят, приняли локры за более чем двести лет» [65].
Всё это однако имеет место лишь в судебных речах. В них это выглядит отлично, но однако ж неуместно в том более величавом и торжественном стиле, в каком он обращается к собранию. Равно неподобающим в речах перед собранием было бы что–либо подобное той ядовитой сатире, которую он допустил в речи «О венке», вульгарным оскорблениям и грубым карикатурам на Эсхина [66]. Единственным оправданием для них является то, что они хотя и злонамеренны, но настолько преувеличены, что выглядят совершенно невероятными. Их можно сравнить с аристофановой сатирой на Клеона во «Всадниках», которая хоть и была весьма грубой, всё же не могла нанести Клеону сколь–нибудь серьёзного вреда. Демосфен и в самом деле воистину уподобляется Аристофану, когда говорит о деяниях Эсхина: «(261) Когда же ты был записан в число демотов — все равно, каким способом (молчу уж об этом), — словом, когда ты был записан, ты сейчас же избрал себе прекраснейшее из занятий — быть писарем и прислужником у мелких должностных лиц. Когда же, наконец, ты расстался и с этим, проделав сам все то, в чем обвиняешь остальных, (262) ты своей дальнейшей жизнью не посрамил, клянусь Зевсом, ничего из совершенного ранее, но ты нанялся к тем, как их называли, тяжко воздыхающим актерам Симикку и Сократу и был у них тритагонистом, причем ты собирал словно арендатор с чужих усадеб смоквы, виноград, и оливки, получая от этого больше прибыли, чем от состязаний, в которых вы бились не на жизнь, а на смерть; у вас велась непримиримая и необъявленная война со зрителями, и потому естественно, что ты, получив от них много ран, высмеиваешь как трусов тех, кто не испытывал таких опасностей» [67].
В нём можно заподозрить недостаток остроумия и кажется он в этом пункте ниже Эсхина, хотя в одном или двух случаях он выказал себя отменно остроумным. Как сказал Дионисий:
Ни единого смертного нет со всеми дарами богов [68].
Если, как считал критик [69], можно было опасаться, что его насмешки обратятся против него самого, он был много более серьёзно одарён в других вещах, с лихвой компенсировавших этот недостаток.
Не стоит удивляться, что он был совершенно свободен от софистики. Как и многие хорошие ораторы, он, защищая хорошие дела или плохие, старался слабые доводы представить сильными и в своих усилиях часто выглядел совершенно лицемерным и неискренним. Так вся речь «О венке» — это попытка сбить судей со следа, наводя на ложный след. В его защиту можно сказать, что в данном случае правосудие и в самом деле было на его стороне, но найдя, что юридическая позиция Эсхина была неуязвимой, он фактически отказался от обсуждения юридических вопросов и обратил ход процесса на другие темы. В данном случае, по общему признанию, технические пункты были лишь предлогом для возбуждения дела и вероятно мало что значили для суда. Процесс в реальности шёл о политических принципах и действиях двух великих противников, Ктесифон же был только лишь орудием. А исследование других речей обнаруживает много меньших пунктов по которым, точно оценивая уровень своей аудитории, он намеренно вводил её в заблуждение. Так собственное его знание истории было глубоким, но опыт показывает, что знания любой аудиторией истории собственного своего поколения отрывочны и неточны. События не представляются нам в должной перспективе; мы должны опираться либо на свою собственную память, которая может быть искажена предубеждением, либо на утверждения историков, которые слишком близко отстоят по времени, чтоб иметь верный взгляд. Это даёт политикам возможность так группировать или искажать факты, чтобы создавать ложное впечатление.
Примеры такой недобросовестности со стороны Демосфена вероятно многочисленны, даже если они и незначительны.
Так в речи «О преступном посольстве» [70] он утверждает, что Эсхин отнюдь не возражая против претензии Филиппа стать амфиктионом, был единственным кто высказался в пользу этого; но ведь сам Демосфен советовал на это согласиться. В речи «Против Тимократа» содержатся явные преувеличения нанесённого обвиняемым ущерба. Тимократ предложил дать некоторым должникам время заплатить их долги; Демосфен утверждал, что он восстановил их во всей полноте гражданских прав без уплаты их долгов [71]. А в конце речи он делает утверждение, противоречащее тому, что он заявил о том же во вступлении (exordium) [72].
Но такие риторические приёмы были совершенно банальными проступками, которым подвержено большинство политиков [73]. Сам оратор вероятно допускал, что для пользы защищаемого им дела допустимы даже более сомнительные действия. Следует помнить, что все действительно важные дела в которых он принимал участие возникали на политической почве и на протяжении всей своей публичной карьеры он никогда не ослаблял усилий к тому, чтобы сохранять те принципы, которые он излагал в своих публичных выступлениях. До последнего, до самого конца он на свободу греков, на свободу Афин и притом не основанную на каком–то недостойном компромиссе, но основанную на новом возрождении прежнего афинского духа. Возрождение, которое он рисовал в своих речах должно было представлять собой возрождение духа личного самопожертвования. Каждый человек должен был осознать во–первых, что город предназначен к славной миссии — воплотить идеал свободы, основанной на принципах правосудия и справедливости, во–вторых, чтобы этого достигнуть, каждый должен жить не для себя или для своей семьи, но для всего города. Надо понимать, что Демосфен всегда держал эти светлые идеалы в голове, что выделяет его среди других ораторов. Ликург — второстепенный оратор, производил впечатление своей искренностью и неподкупностью; Демосфен же, величайший из ораторов, более всех прочих выделялся благородством устремлений.
§ 7 Структура речей
Структура речей предоставит нам последний пример многосторонности Демосфена как писателя и его свободы от стандартных форм.
Мы и в самом деле видим, что он регулярно пользуется одним и тем же видом вступления и эпилога, но в расположении других частей, из коих строится речь, он позволял себе полную свободу. Мы не можем у него рассчитывать находить изложение дела в одном и том же месте и чтобы за ним тотчас следовали собственные доводы, далее опровержение доводов противников и т. д. Все части речи могут быть перемешаны, так как он выстраивает свои доводы не в хронологическом порядке, даже и необязательно в логическом, но располагает так, как ему представляется наиболее удобным. Он не связывал себя обычными правилами ведения войны и мог, нанося сокрушительный удар по центру, фланги оставлять незащищёнными. В некоторых случаях почти невозможно правильно расчленить его речи в соответствии с общепринятыми правилами; так в речи «О венке» вызывает спор вопрос, где ж в действительности начинается заключение [74].
Большинство речей действительно заканчивается в соответствии с аттическим правилом, управляющим трагедией и ораторским искусством, несколькими предложениями в умеренном тоне, контрастирующими с предыдущим возбуждением; за бурей страстей следует успокоение. В судебных речах в самом конце обычно присутствует мольба к судьям о справедливом приговоре или же оратор выражает убеждение, что теперь он смело может оставить дело на решение суда. Так «Речь против Лептина» заканчивается с простотой достойной Лисия: «Не знаю, нужно ли еще продолжать речь. Полагаю, что все, о чем было сказано здесь, вы прекрасно поняли». Конец «Речи против Мидия о пощёчине» более торжественный: «Ради всего того, что было здесь сказано и более всего ради самого божества, праздник которого этот человек святотатственно осквернил, накажите этого человека, как того требуют в равной мере благочестие и справедливость».
В окончании речи «О преступном посольстве» больше личного чувства: «Вам следует покарать его и тем самым показать пример всем — и своим согражданам, и остальным грекам». Конец речи «Против Тимократа» весьма сходный: «Из всего, что было сказано мною выше, ясно вытекает необходимость отнестись к этому человеку со всей строгостью и наказать его в пример всем остальным, ибо проявить мягкосердечие к подобным людям и вынести им приговор, предусматривающий легкое наказание, — значит поощрять и приучать все большее число людей к тому, чтобы они совершали преступления против вас самих». « Против Андротиона о нарушении законов» заканчивается личным мнением Демосфена по поводу преступления: «Я полагаю, что человек, которому предстоит вступать в храм и касаться руками священных очистительных сосудов и корзин, на долю которого выпала забота о священных обрядах — должен соблюдать нравственную чистоту не определенное количество дней, но всю свою жизнь — всю свою жизнь не совершать таких поступков, которыми переполнена вся биография этого человека». Концовка речи «Против Аристократа» выдержана в сходном тоне. Окончание «Первой речи против Аристогитона» прямо апеллирует к личным интересам судей: «И зачем нужно оправдывать негодяя, когда всем позволено быть благоречивыми и молить о благе для всех: и вам — самим для себя и всем прочим афинянам молить об этом для вас? Добавлю сюда и чужестранцев, и детей, и женщин. Ибо настигла, всех настигла злоба Аристогитона, и все желают освободиться от его коварства и увидеть его уже понесшим наказание».
Речь «За Ктесифона о венке» замечательна во всех отношениях; это великая речь, которая выросши из дела почти тривиального, оставляет в стороне менее важные вопросы, превратившись в превосходную защиту патриотической политики. Начинается она с торжественного обращения: «Прежде всего, граждане афинские, я молю всех богов и богинь, чтобы такая же благожелательность, какую я всегда питаю по отношению к государству и всем вам, была и мне оказана вами в настоящем процессе». А заканчивается она уникальным образом: обращением не к суду, но к высшему трибуналу, обращением более всего впечатляющим своим языком, напоминающим священные религиозные формулы: «Нет, нет, о все боги! да не допустит этого никто из вас, но лучше всего внушите и этим людям какое–нибудь лучшее сознание и помыслы, а если они неизлечимы, то сделайте так, чтобы они на земле и на море сами по себе сгинули и пропали, а нам, всем остальным, дайте наискорейшее избавление от нависших страхов и верное спасение».
По своим концовкам речи перед собранием естественно отличаются от судебных; в них нет нападений на обвиняемых и не клеймятся преступления; слушатели сами, так сказать, на защите самоё себя и оратор свободно указывает им на их заблуждения и ошибки, но как уже было сказано, личного порицания противников избегает; если были злые советчики, то ответственность за последствия их дурных советов ложится на собрание и его можно только переубедить следовать в лучшем направлении. Так речи «О симмориях» и «За мегалорпольцев» заканчиваются резюме советов оратора. А в речи «О свободе родосцев» заключают в себе превосходное обращение к урокам древности: «Так имейте же в виду, что ваши предки воздвигли эти памятники не для того только, чтобы вы восхищались, созерцая их, но для того, чтобы вы и подражали доблестям воздвигших их людей».
Некоторые речи, посвящённые отношениям с Македонией заканчиваются краткой молитвой о руководстве: так «Первая Филиппика»: «Но хотя я еще не знаю, какие последствия ожидают меня в дальнейшем, все–таки я твердо убежден, что, если вы исполните мое предложение, это должно послужить вам на пользу, и потому беру на себя говорить об этом. Победит же пусть то, что всем должно принести пользу»; « Первая олинфская»: «в зависимости от того, какой оборот примут у вас дела, такими будете вы и судьями их действий. А успешными да будут они — ради общего блага!»; «Третья филиппика»: «Итак, вот каково мое мнение: об этом я вношу и письменное предложение. И я думаю, что еще и сейчас наши дела могут поправиться, если оно будет проводиться в жизнь. Впрочем, если кто–нибудь другой может предложить что–нибудь лучшее, чем мое, пусть он говорит и подает свой совет. Но ваше решение, какое вы примете, пусть послужит — да помогут все боги! — нам на пользу»; «Третья олинфская»: «Вот я изложил, пожалуй, почти все, что считаю полезным, а вы уж постарайтесь выбрать такое решение, которое должно принести пользу и государству и всем вам!».
Иногда он выказывает к собранию большее доверие, как во «Второй олинфской»: «И если вы будете так вести дела, тогда не сейчас только будете хвалить одного лишь оратора, внесшего предложение, а и самих себя впоследствии, когда все государство в целом будет у вас в лучшем состоянии».
«Вторая филиппика» заканчивается молитвой, сходной с той, что в речи «О венке», хоть и менее выразительной; речь «О делах в Херсонесе» — упрёком и предупреждением. Речь «О мире» вовсе не имеет заключения и обрывается на сарказме.
Указание на характер тем подлинных речей может быть полезно для справки. Их можно разделить на три группы: а) частные; б) публичные; с) совещательные.
А. — Речи по делам частных лиц
«Против Афоба, Ι (http://simposium.ru/ru/node/761) и ΙΙ (http://simposium.ru/ru/node/762)», 363 г. , произнесены на процессе, который Демосфен вёл против своего опекуна по поводу растраченного тем демосфенова имущества.
«Против Афоба III. В защиту Фана от обвинения в лжесвидетельстве» (http://simposium.ru/ru/node/763), 363 г. Афоб, проигравший предыдущий процесс, обвинил свидетеля, Фана, в лжесвидетельстве; Демосфен защищал последнего.
«Против Онетора, I (http://simposium.ru/ru/node/764) и II (http://simposium.ru/ru/node/765), 362 г. Еще одно дело, выросшее из опеки. На процессе против Афоба обнаружилось, что Онетор присвоил часть демосфенова имущества, женившись на его сестре и заявил что имущество это принадлежит ей как имущественный залог в обеспечении возврата её приданого. Против него Демосфен возбудил иск о насильственном противодействии законному вступлению во владение имуществом.
«О венке за триерархию» (http://simposium.ru/ru/node/784), между 361-357 гг. Аполлодор, награждённый венком, даваемым ежегодно триерарху, первым представившему оснащённый корабль, потребовал себе и второй, за то что оснастил триеру лучше всех.
«Против Спудия о приданом» (http://simposium.ru/ru/node/774) (датировка неясна). Афинянин Полиевкт умер, оставив двум дочерям равные доли наследства. Муж старшей из них заявил, что приданое, данное за ней, не было ему выплачено полностью и что следовательно Спудий, муж младшей дочери, не имеет права на половину всей недвижимости, в частности на дом. Прежде должен быть уплачен долг истцу.
«Против Калликла» (http://simposium.ru/ru/node/788) (датировка неизвестна). Калликл, земледелец, заявил, что отец ответчика построил стену, обрушившуюся и завалившую ров для отвода воды; потому земля истца во время дождей была затоплена. Ответчик отрицал обвинение и даже насмехался над ним на том основании, что дорога была естественным отводным рвом [75].
«Против Конона» (http://simposium.ru/ru/node/787) (вероятно 341 год). Аристон, афинянин, обвинил Конона в нанесении побоев. Ссора произошла во время несения сторонами процесса гарнизонной службы, когда Конон со своими сыновьями намеренно задирали Аристона и его друзей. Затем ответчик с помощью сыновей и других лиц, членов позорного «Мохок клуба», именуемого «Трибаллы», неистово напали на истца.
«За Формиона» (http://simposium.ru/ru/node/769), 350 г. Формион, главный клерк Пасиона, знаменитого афинского трапезита, унаследовал его дела. Несколько лет спустя Аполлодор, младший сын Пассиона, вчинил иск, обвинив Формиона в удержании большой доли его имущества. Формион, однако, доказал, что уже прежде имела место договорённость, по которой Аполлодор уже отказался однажды от своей претензии, что сделало данный процесс недействительным.
«Против Стефана, I» (http://simposium.ru/ru/node/778), 349 или 348 гг. Аполлодор обвинил Стефана, свидетеля защиты Формиона на предыдущем процессе, в лжесвидетельстве. Замечательно, что Демосфен, профессиональный спичрайтер, теперь сменил сторону и участвует в процессе достаточно сомнительном с моральной точки зрения, если судить по строгому счёту.
«Против Беота, I» (http://simposium.ru/ru/node/772), 348 г. У Мантия, афинского политика, было три сына: Мантифей (законный), Беот и ещё один незаконный. Беот заявил претензию на имя Мантифей и истинный Мантифей возбудил процесс, чтобы запретить ему пользоваться этим именем.
«Против Пантенета» (http://simposium.ru/ru/node/770), 346 г. Иск (παραγραφη) Никобула против Пантенета, которого он обвинил в нанесении ущерба его руднику. Дело оказалось трудным оттого, что рудник находился во владении не менее чем шести различных лиц в качестве владельцев, кредиторов по закладным, арендаторов.
«Против Навсимаха» (http://simposium.ru/ru/node/771), ок. 346 г. Навсимах и Ксенопиф, бывшие подопечные, возбудили процесс против своего опекуна Аристехма по поводу своего имущества, но согласились на сделку в три таланта, которые были им уплачены. После его смерти они возбудили процесс против четырёх его сыновей, возобновив свои первоначальные требования. Сыновья опротестовали иск как неправомерный на основании закона, не разрешающего новое судебное разбирательство в случаях, когда до этого одна сторона отказалась от претензий к другой и освободила ее от обвинений.
«Против Евбулида» (http://simposium.ru/ru/node/790), 345 г. Евксифей, который был во время проверки исключён из списков граждан, заявил, что является гражданином и что он пал жертвой козней Евбулида, своего личного врага. Настоящий процесс — апелляция (εφεσις) на это решение.
Остальные частные речи вполне вероятно Демосфену не принадлежат, хотя доказать это достоверно, невозможно. Но однако это подлинные судебные речи, сочинённые автором или авторами демосфеновского времени, потому представляя крайний интерес и значение для всех исследователей частной жизни Афин.
«Против Каллиппа» (http://simposium.ru/ru/node/785), 369 г. Εφεσις или апелляция к суду на решение третейского суда, которое согласно истцу, Аполлодору, сыну Пасиона, не имело формальной силы, так как третейский судья не принёс клятвы. Дело возникло из–за претензий, предъявленных Каллиппом на деньги, сохранявшиеся у трапезита Пасиона и выданные им Кефисиаду.
«Против Никострата» (http://simposium.ru/ru/node/786), 368-365 гг. Аполлодор заявил, что Арефузий, государственный должник, владеет двумя рабами, которые подлежат конфискации в уплату долга. Никострат, брат Арефузия, заявил, что рабы принадлежат ему. Аполлодор в этой речи доказывает, что это утверждение ложное.
«Против Тимофея» (http://simposium.ru/ru/node/782), 362 г. Аполлодор требует с Тимофея деньги, которые, как он утверждает, последний взял в долг у Пасиона.
«Против Поликла» (http://simposium.ru/ru/node/783), 358 г. Аполлодор вынужден был лишнее время оставаться триерархом, так как Поликл, его сменщик оказался не готов к исполнению обязанностей. Потому первый требует возмещения расходов.
«Против Стефана, II» (http://simposium.ru/ru/node/779). Вторая речь на процессе против Стефана (см. «Против Стефана, I». В этой речи он усиливает доводы, уже приведенные раньше, и добавляет другие доводы в обоснование того, что завещание было противозаконным.
«Против Эверга и Мнесибула» (http://simposium.ru/ru/node/780), 356-353 гг. Процесс по обвинению в лжесвидетельстве свидетелей в деле экс–триерархов, являющихся государственными должниками.
«Против Зенотемида» (http://simposium.ru/ru/node/766) (датировка неясна). Запутанная история мошенничества и тайного сговора взятыми в долг под безопасность корабля (в случае гибели корабля с должников не должны были требовать денег) и попытки потопить корабль.
«Против Беота, II (http://simposium.ru/ru/node/773), 348-346 гг. Мантифей требует от своих братьев, чтобы они возместили ему приданое матери, вдобавок к его доле в наследстве отца.
«Против Макартата» (http://simposium.ru/ru/node/776), ок. 341 г. Дело о подложном завещании и спорных претензиях на наследство.
«Против Олимпиодора» (http://simposium.ru/ru/node/781), 341 г. Олимпиодор и Каллистрат, свойственники, получили наследство Конона. Но их права были оспорены другими претендентами. Перед самым началом нового процесса афиняне организовали поход в Акарнанию, и Олимпиодор, включенный в список мобилизованных, отправился вместе с ними. В день слушания дела судьи, убежденные, что участие в походе было лишь предлогом, аннулировали иск Олимпиодора. По возвращении Олимпиодора из похода, он и Каллистрат возбудили новый процесс. Олипиодор требовал наследство целиком, а Каллистрат — половину, но тайно они сговорились разделить добычу поровну. В результате Олимпиодор получил все наследство, но не стал выполнять условия соглашения и не отдал Каллистрату половину. Потому на очередном процессе, на котором и была произнесена эта речь, Каллистрат требует половину всего наследства; он ссылается на соглашение и говорит, что и в последнем судебном процессе содействовал Олимпиодору, позволив ему говорить все, что тот хотел, и представить лжесвидетелей; если бы они не сговорились друг с другом о его содействии Олимпиодору в этом процессе, он легко бы уличил свидетелей во лжи и не допустил бы, чтобы Олимпиодор выиграл дело.
«Против Лакрита» (http://simposium.ru/ru/node/768) (датировка неизвестна). Лакрит отказывается от ответственности за долги своего брата Артемона, имущество которого он унаследовал.
«Против Фениппа» (http://simposium.ru/ru/node/775), 330? г. Истец, назначенный к исполнению триерархии, заявил, что Фенипп более в состоянии исполнять её и нужно совершить antidosis (обмен имуществом). Он обвиняет Фениппа в том, что тот не представил в положенный срок опись имущества, а сделал это намного позже, снял печати с домов, чтобы вывезти кое–что находившееся там, и вопреки истине утверждает, будто обременен большими долгами.
«Против Леохара» (http://simposium.ru/ru/node/777)(датировка неизвестна). Очередное дело о спорном наследстве.
«Против Апатурия» (http://simposium.ru/ru/node/767), 341?. Апатурий утверждает, что ответчик имеет с ним личные обязательственные договоры в соответствии с письменным соглашением, которое, однако, было утеряно. Ответчик выступил с протестом против незаконного возбуждения дела (παραγραφη) на том основании, что у него есть освобождение по бывшим обязательственным договорам с Апатурием, впоследствии же никакого уже не было обязательственного договора, а в таких случаях законы не дают права судиться.
«Против Формиона» (http://simposium.ru/ru/node/9330), ок. 326 г. Торговец Формион взял деньги в долг под залог безопасности корабельного груза для торговой поездки на Боспор и обратно. Но оказалось, что там не было сбыта товара и поэтому когда корабль собрался отплывать назад в Афины, он не погрузил на корабль закупки на взятые в долг деньги, как было оговорено в контракте. На обратном пути корабль потерпел крушение и на этом основании Формион заявил, что свободен от уплаты долга. Когда Хрисипп, кредитор, потребовал уплаты, Формион подал протест против незаконного возбуждения дела (παραγραφη), заявляя, что исполнил договор.
«Против Дионисодора» (http://simposium.ru/ru/node/789), 323-322 гг. Другой процесс по поводу нарушения договора в сходном деле.
В. — Речи на публичных процессах
«Против Андротиона» (http://simposium.ru/ru/node/756), 355 г. Написана Демосфеном для своего клиента Диодора. Андротион предложил наградить золотым венком Совет за услуги по итогам года. Евктемон и Диодор выступили против этого предложения как незаконного, так как в этот год не были построены новые триеры. Демосфен в своей речи нападает на отсталую морскую политику, выдвигая исторический довод о важности флота, яростно обрушивается на коррумпированность партии, которую представлял Андротион, так же как и на его личный характер.
«Против Лептина» (http://simposium.ru/ru/node/754), 354 г. Это первое выступление Демосфена перед судом по общественным делам. Лептин внёс предложение никому более не предоставлять ателию — освобождение от обложения налогами. Существовала ателия от всех литургий и ограниченная — от некоторых повинностей, пошлин или взносов. Она предоставлялась людям, оказавшим благодеяние государству. В общем то её отмена была благотворной в виду существовавших финансовых затруднений. Но Демосфен апеллировал к справедливости и славе государства: «Смотрите же, как бы вам не оказаться людьми, допускающими в государственной жизни то, чего вы избегаете в частной. Среди вас не найдется ни одного человека, который подарил бы что–то другому и потом стал бы требовать возвращения подарка. Даже пытаться сделать подобное никто не стал бы» [76]. Такое навлечение на государство дурной славы лживого и не заслуживающего доверия, он сравнил с растратой денег — преступлением, наказываемым смертью [77].
«Против Тимократа» (http://simposium.ru/ru/node/758), 353 г. Это ещё одна речь, написанная для Диодора и повторяющая некоторые места из речи против Андротиона. Дело в том, что люди, задолжавшие казне и не могущие выплатить свой долг, подлежали заключению в тюрьму. Тимократ предложил по этому поводу следующий гуманный закон: «Если кто–либо из афинян, задолжавших казне, дополнительно осужден на заключение в тюрьме или будет осужден в будущем, ему (или лицу, выступающему от его имени) разрешается выставить поручителей, утвержденных народом, за сумму его долга, которые должны поручиться в том, что до условленного срока долг будет уплачен. При этом условии осужденный имеет право оставаться на свободе. В случае если долг не будет уплачен в установленный срок, лицо, за которое поручились, должно быть заключено в тюрьму, а имущество поручителей конфисковано». Демосфен заявил, что закон был принят с нарушением формальностей и является неконституционным. Многие из его доводов софистичны или же банальны, но некоторые достаточно весомы и особенно тот, что вносить законы в интересах отдельных лиц — очень плохо. Заключение содержит похвалу афинским законам [78].
«Против Аристократа» (http://simposium.ru/ru/node/757), 352 г. — важный источник относительно афинских законов об убийстве. Аристократ внёс проект постановления, делавшего личность Харидема неприкасаемой: «Если кто убьет Харидема, виновник должен быть арестован в любом государстве, находящемся в союзе с афинянами. Если же кто–нибудь попытается освободить арестованного, будь это государство или частное лицо, то оно подлежит исключению из Союза». Этого человека, предводителя наёмников, который обещал отдать афинянам Амфиполь, отвоевав его у Филиппа, Аристократ предложил удостоить этого постановления. Ныне он командовал военными силами фракийского царя Керсоблепта. Демосфен написал эту речь для Евтикла, который выступил против этого постановления. В ней с необычайной тщательностью разработаны три пункта: 1) предложение незаконно; 2) оно противоречит интересам Афин; 3) Харидем как личность его недостоин. Лучше всего Демосфену удались обращение к законодательным принципам, использование исторического довода, а так же описание условий службы наёмников и политики варварских окраин. Доводы против Харидема весьма сильны: он служил Афинам, Олинфу, Азии и Фракии, легко и свободно изменяя всем и каждому.
«Против Мидия» (http://simposium.ru/ru/node/755), 347 г. Превосходная речь на столь тривиальную тему, что её не может возвысить всё красноречие Демосфена. На всём протяжении речи сильные страсти, величавый тон, патетические и юмористические места и всё это из–за пощёчины! Мидий, имевший давнюю личную обиду на Демосфена, был так же и его политическим противником. Когда Демосфен решил выступить в 348 году на Великих Дионисиях в качестве хорега от своей филы Пандиониды, Мидий сделал всё что мог, чтоб испортить выступление. В ходе самого представления он отвесил Демосфену пощёчину на глазах у всех зрителей в театре. Демосфен выступая в народном собрании обвинил Мидия в святотатстве (αδικειν περι την εορτην). Осуждение в народном собрании не подразумевало наказания и Демосфен полон был решимости довести дело до конца. Ведь Мидий, покусившись на официальное лицо при исполнении им своих обязанностей и кроме того совершивший своим поступком святотатство, мог быть приговорён к смерти или конфискации имущества. В конце концов, однако, как мы узнаём от Эсхина [79], был достигнут компромисс и Демосфен получил полталанта компенсации за нанесённое ему оскорбление. Сумма эта была совершенно недостаточной, но есть все основания полагать, что Демосфен уступил по политическим причинам, так как в конце этого года заключается некое соглашение между ним и партией Эвбула, к которой принадлежал Мидий.
«О преступном посольстве» (http://simposium.ru/ru/node/34), 344 г. Мы переходим теперь к двум великим речам, возникшим из политической вражды Демосфена и Эсхина — «О преступном посольстве» (344 г.) и «О венке» (330 г.). История их раздора дана в предыдущих главах и сами речи в некоторой степени уже описаны, так как жизнеописание этих двух ораторов было бы неполным без изложения их антагонизма. Здесь однако можно сделать несколько дополнительных замечаний. В первой Демосфен ведёт трудный бой; он обвиняет здесь Эсхина в том, что он, будучи подкуплен заключил позорный и фатальный мир. Привести прямых доказательств вины своего противника он не мог, но его основания для предположений достаточно прочны. Он располагал одним неоспоримым фактом: Эсхин, по возвращении из второго посольства, сделал определённые заявления и обещания, которые ввели народ в заблуждение, результатом чего Филипп занял Фермопилы и разрушил Фокиду. Сам Эсхин был обманут или же подкуплен Филиппом и так как за ним никогда не замечали того, что он глупец, стало ясно, что он оказался негодяем. Большой раздел речи (§§ 29-97) посвящён описанию последствий политики Эсхина, а другой (§§ 98-149) — выводам о его виновности на основе как уже изложенных фактов, так и других случаев из его политической карьеры. То, что он виновен делается ясным уже из первого раздела (§§ 9-28), где описывается происшедшая с ним внезапная перемена. Впечатление виновности усиливается описанием событий второго посольства (§§ 150-178). Теперь обвинение установлено насколько позволяли обстоятельства; остальная часть речи почти такая же длинная как первая, в сущности только дополнение. Она более дискурсивна и в иных местах напоминает своим провозглашением общих принципов совещательные речи.
Речь «О венке» (http://simposium.ru/ru/node/33) (330 г.) даже превосходит предыдущую видимостью беспорядка, который вероятно обусловлен глубиной замысла. Единство и последовательность целого сохраняется мыслью, пронизывающей каждый раздел, что оратор отождествляет себя с городом, его политика — политика города, личные интересы слиты с интересами общины и дело должно быть выиграно не уловками права, но путём обоснования более широких принципов, лежащих в основе всех действий государства.
Речи «Против Аристогитона, I (http://simposium.ru/ru/node/759), II (http://simposium.ru/ru/node/760)», 325-324 гг. [80] обычно считаются не подлинными. Вейл, однако, защищает подлинность первой, отвергая вторую. Этот процесс представляет собой попытку одолеть злонамеренного и опасного сикофанта.
Ещё две речи ораторов–современников включены в издания Демосфена ошибочно: «Против Неэры» (http://simposium.ru/ru/node/792), написанная для Аполлодора между 343 и 339 гг. и посвящённая вопросу юридического статуса гетеры и «Против Феокрина» (http://simposium.ru/ru/node/791) (ок. 340 г.). Феокрин был сикофантом, которого Демосфен заклеймил позором, употребив его имя в качестве ругательства, назвав Эсхина «трагическим Феокрином», т. е сикофантом [81].
С. — Совещательные речи
О ряде совещательных речей, таких как первая (http://simposium.ru/ru/node/20), вторая (http://simposium.ru/ru/node/21), третья (http://simposium.ru/ru/node/24) и не подлинная четвёртая (http://simposium.ru/ru/node/25) Филиппики, первая (http://simposium.ru/ru/node/17), вторая (http://simposium.ru/ru/node/18) и третья (http://simposium.ru/ru/node/19) Олинфские речи, «О мире», «О делах в Херсонесе» (http://simposium.ru/ru/node/23) речь уже шла выше.
«О симмориях» (http://simposium.ru/ru/node/29), 354 г. В ней речь идёт о слухах, что персидский царь намерен вторгнуться в Грецию. Демосфен убеждает, что сейчас эти опасения безосновательны и предостерегает от каких–либо резких шагов, но признаёт, что в будущем неприятности возможны и поэтому необходима реформа флота. Деньги можно будет получить, когда опасность станет неизбежной; теперь нужно улучшить вооружение и оснастку флота. Стиль речи — фукидидовский.
«За мегалопольцев» (http://simposium.ru/ru/node/31), 353 г. Мегалополю, центру Аркадской лиги, основанному Эпаминондом, угрожала разрушением Спарта и поэтому он обратился за помощью к Афинам. Одновременно направила посольство в Афины и Спарта. Демосфен, выступая публично сторонником нейтралитета, в действительности поддерживал аркадян, желавших сохранить свою независимость, ради баланса сил. В этом вопросе он потерпел неудачу.
«О свободе родосцев» (http://simposium.ru/ru/node/30), 351 г. Речь в поддержку островитян против вмешательства в их внутренние дела Артемисии, вдовы Мавсола Карийского. И тут Демосфену не удалось настоять на своём, главным образом из–за предубеждения против родосцев, которые в 357 г. восстали против Афин.
«О Галоннесе» (http://simposium.ru/ru/node/22), 342 г., не принадлежит Демосфену и приписывается Гегесиппу. Это ответ на предложение Филиппа подарить Афинам остров Галоннес, который он захватил, очистив его от обитавших на нём пиратов [82].
«О договоре с Александром» (http://simposium.ru/ru/node/32) (датировка неясна, возможно 335 г.), так же принадлежит не Демосфену, но какому–то его современнику. Тема её: договор должен соблюдаться во всём, но Македония его нарушает, так что это законный повод для Афин вернуть их свободу.
«В ответ на письмо Филиппа» (http://simposium.ru/ru/node/26) и «О распределении средств» (http://simposium.ru/ru/node/28) обычно считаются риторическими подделками.
Две совещательные речи — «Надгробная» (http://simposium.ru/ru/node/793) и «Любовная» (http://simposium.ru/ru/node/794) почти несомненно не принадлежат Демосфену, а 6 писем (http://simposium.ru/ru/node/795) — сомнительны. «Вступлений к политическим речам» (http://simposium.ru/ru/node/9331) (prooemia) — вероятно подлинные упражнения раннего периода жизни Демосфена.


[1] Эсхин (Ctes ., § 171) говорит только ἀφικνεῖται εἰς Βόσπορον («прибывает в Боспор»), что не вносит ясности, так как было несколько Боспоров. Факт, что он именует женщину Σκυθις , кажется доказывает, что он имел в виду Крым.
[2] Пифей, цитируемый Дионисием.
[3] Последняя частная речь, несомненно ему принадлежащая, датируется 346 или 345 годом, но другие, напр. «Против Формиона», подлинность которой не вызывала сомнений в древности, датируется 326 г. или даже позже. Подлинность её по крайней мере вероятна.
[4] Эсхин в Timarchus, §§ 117 , 170-175 (345 г.) называет его учителем. В речи о посольстве (343 г.) нет упоминания об этой профессии.
[5] «Против Калликла».
[6] «Против Конона».
[7] Речи против Зенотемида, Лакрита, Дионисодора, Формиона.
[8] Напр. «Против Беота».
[9] § 61. «Пидна и Потидея, которые ныне подвластны Филиппу, а с вами состоят во враждебных отношениях»; см. так же § 63.
[10] § 19 ἐπιστολιμαίους ταύτας δυνάμεις .
[11] § 19 Δύναμίν…ἣ συνεχῶς πολεμήσει…
[12] § 21 χρόνον τακτὸν στρατευομένους, μὴ μακρὸν τοῦτον, ἀλλ᾽ ὅσον ἂν δοκῇ καλῶς ἔχειν, ἐκ διαδοχῆς ἀλλήλοις .
[13] § 23 οὐ τοίνυν ὑπέρογκον αὐτήν (οὐ γὰρ ἔστι μισθὸς οὐδὲ τροφή), οὐδὲ παντελῶς ταπεινὴν εἶναι δεῖ.
[14] Я считаю традиционный порядок Олинфских речей верным. Вопрос во многом спорный и ясно разобран Вейлем в его введении к речам (Les Harangues de Demosthene).
[15] Isocr., Philippus, §§ 73-74.
[16] Ctes., §§ 24-26.
[17] § 19.
[18] § 20.
[19] Тема эта тщательно разобрана Вейлем (Les Harangues.. , P. 312-316). С доводами его следует тщательно ознакомиться тем, кто интересуется данным вопросом. Я процитирую только его выводы: «Мы уже видели, что большинство мест, которые отсутствуют в рукописях S и L, могли принадлежать только самому Демосфену» (р. 314); «Итог нашего исследования заключается в том, что мы имеем в наличии два равно подлинных текста и что изменения и дополнения, которыми они друг от друга отличаются должны быть приписаны самому оратору». Эти выводы принимают Бласс (Att. Bereg., 1893) и Сэндис (1900), который однако полагает, что более краткая версия была первым вариантом речи. Батчер (Demosthenes, ed. 1911)полагает, что более краткий текст представляет собой «более зрелое исправление оратора».
[20] De Cor., §§ 169-170.
[21] Филипп. как кажется, испытывал подлинное восхищение Афинами и всегда обращался с ними крайне уважительно. Более полную аргументацию этой точки зрения см. Hogharth Philip and Alexander.
[22] Plut., Dem., XXIII.
[23] Hyp., Contra Dem., fr.3 , col., XIII.
[24] Dinarchus ., Contra Dem., I.
[25] Butcher., Dem., pp. 124-127.
[26] Plut., Dem., XXIX.
[27] Lucian., Dem. Enc., 50.
[28] De Sublimi ., XXIV.
[29] Lucian ., Dem. Enc., 36 : οἷον ἐκ μανδραγόρου καθεύδοντας.
[30] Aesch., Ctes., 72 ; 166 ; De Leg., 21 ; Ctes., 84 ; 209.
[31] Plut., Dem.,IX, παράβακχον.
[32] Ενθουσιωντα ; cf. Aristophanes, Birds, 194 : μὰ γῆν μὰ παγίδας μὰ νεφέλας μὰ δίκτυα,
[33] Особенно карикатуры на частную жизнь Эсхина и на историю его семьи в de Corona 129-130 , 260. Пикард–Кембридж разъясняет, что завсегдатаи судов были ниже по своему социальному положению, чем завсегдатаи экклесии. Плата за посещение и там и там была привлекательна разве что для безработных, но в то время как обеспеченные люди, имевшие досуг имели и достаточные мотивы посещать экклесию и посвящать ценное время бескорыстному служению благу государства, у таких людей было мало стимулов заниматься изнурительной судебной рутиной (см. Demosthenes, ch. 3).
[34] E. g Conon, § 4.
[35] De Cor., 263.
[36] De Falsa Leg., 148.
[37] Midias, 91.
[38] Ibid., 105.
[39] С другой стороны, он часто извиняется за метафоры типа ωςπερ или οιον – ην τουθ ωσπερ εμποδισμα τι τω Φιλιππω — хотя εμποδισμα возможно такая же естественная форма выражения как английское «obstacle».
[40] De Falsa Leg., 275.
[41] I Phil., 45; τεθνάναι τῷ φόβῳ Θηβαίους , de Falsa Leg., 81.
[42] De Cor., 296.
[43] Ibid., 169.
[44] Ibid., 208.
[45] De Thucyd., 53.
[46] Contra Conon., 3-5.
[47] Ibid., 8-9.
[48] De Demos., XV.
[49] Demos., XXII.
[50] Demos., LIII, LIV. Так Эсхин, прочтя вслух несколько выдержек из Демосфена, и заметив какое воздействие они произвели на слушателей, воскликнул: «А что если бы вы услышали самого этого зверя»?
[51] De Chaersonesso, 69-71 даёт пример предложения в 27 строк в тойбнеровском издании.
[52] Timocrates, 217 οὐδ᾽ ὁτιοῦν ἂν ὄφελος εἴη это как раз такой случай. В этом примере невозможно другое расположение слов: οὐδ᾽ ὁτιοῦν ἂν εἴη  ὄφελος дало бы резкое зияние. Ср. так же I Olynth., 27 ἡλίκα γ᾽ ἐστὶν τὰ διάφορ᾽ ἐνθάδ᾽ ἢ ἐκεῖ πολεμεῖν , где последовательно идут пять кратких гласных.
[53] E. g De Falsa Leg., 11 διεξιὼν ἡλίκα τὴν Ἑλλάδα πᾶσαν, οὐχὶ τὰς ἰδίας ἀδικοῦσι μόνον πατρίδας οἱ δωροδοκοῦντες . Положение ἀδικοῦσι необычно, но в предложении уже преобладают краткие слоги и любое другой порядок слов дал бы больше их вместе, напр. более естественный порядок τὰς ἰδίας μόνον πατρίδας ἀδικοῦσι или ἰδίας μόνον ἀδικοῦσι πατρίδας .
[54] Arist., Rhet., III, 8,4.
[55] Super alta vectus Attis celeri rate maria etc. Конец с пятью краткими слогами создаёт эффект стремительной скорости.
[56] Ср. «спондеический» гимн Ζευ παντων αρχα , παντων αγηνορ , Ζευ σοι σπενδω ταυταν υμνων αρχαν.
[57] Croiset, Hist. de la Litt. Gr., tome IV, pp. 552-553 .
[58] See ad hoc, Croiset, IV, 553,1.
[59] De Symmor., 24-26 .
[60] III Olynth., 10-11.
[61] I Olynth., 25-26.
[62] Chersonese, 61-67. Рассказ о теперешнем положении Фокиды — простой, но впечатляющий довод по описанию: «Зрелище ужасное, граждане афинские, и достойное жалости! Когда мы недавно отправлялись в Дельфы[61], нам поневоле пришлось видеть все это — дома, разрушенные до основания, разбитые стены, страну без мужчин цветущего возраста, несчастных женщин и нескольких ребятишек да стариков в жалком состоянии[62]. Словами никому не выразить тех бедствий, которые сейчас там происходят. А ведь о том, что некогда фокидяне подали голос против требования фиванцев относительно обращения нас самих в рабство[63], об этом я слышу от всех вас» (De False Leg., 65).
[63] Cf. III Olynth., 24-26.
[64] Т. е на каждом собрании экклесии, на котором можно было вносить законопроекты.
[65] Timocratres, 139-141.
[66] В частности De Corona, 129-130 ; 258-262.
[67] Ibid., 261-262.
[68] De Demosth., 54 λβ́οὐ γάρ πως ἅμα πάντα θεοὶ δόσαν ἀνθρώποισιν
[69] De Sublimi, XXXIV.
[70] De Falsa Leg., 112-113.
[71] § 90.
[72] §§ 9 ; 196 ; Вейл верно замечает: «Ораторы не стремятся к точности; они широко пользуются лживыми гиперболами».
[73] Пикард–Кембридж (Demosthenes, p. 80) замечает: «Люди, сходящиеся на собраниях в толпу не способны думать… Оратор часто пользуется доводами, которые невозможно защитить посредством логики и применяет методы воздействия на толпу, которыми постыдился бы воспользоваться в отношении своего друга». Это отчасти верно, но всё же может быть принято только с оговорками. Доводы в совещательных речах Демосфена обычно несут свет и в публичных речах о причинах Великой войны выдающийся государственный деятель Афин часто апеллирует к высшей природе своих слушателей.
[74] Имеется псевдо–заключение (§§ 126-159), посвящённое главным образом происхождению и жизни Эсхина. Здесь можно было б и закончить, но оратор, начиная с § 160 , возвращается к защите собственной политической жизни. Действительное заключение содержится в §§ 252-324. Путаница отчасти несомненно связана с особыми, специфическими обстоятельствами дела, а именно с тем, что круг разбиравшихся на процессе вопросов, был гораздо шире, чем могло бы показаться. Демосфен не столько разбирает юридические аргументы законности постановления Ктесифона, сколько превозносит собственное политическое поведение за много лет.
[75] Вполне убедительный ответ. В Греции и в наши дни дороги используются как водоотводы, так же как и на юге Испании. В Малаге, несколько лет назад, трамвайная линия действительно пересекала речное русло.
[76] § 136.
[77] § 167.
[78] §§ 210 sqq. Характер государства отражается в его законах (νόμους … ὑπειλήφασιν …τρόπους τῆς πόλεως).
[79] Ctes., 52.
[80] Из Динарха (Aristogiton, 13) мы узнаём, что этот процесс немного предшествовал делу Гарпала.
[81] De Cor., 313 τραγικὸς Θεοκρίνης.
[82] Этот Гегесипп, второстепенный оратор, был ярым приверженцем патриотической партии. В 357 г. он выдвинул обвинение против Каллиппа в связи с делами в Кардии (De Halon., 43). В 343 г. он был одним из послов к Филиппу (Demosth., De Falsa Leg., 331). Он был ещё жив в 325 г. (Croiset., Vol. IV, p. 621). Данная речь содержит ясное и простое обсуждение различных пунктов предложения Филиппа. Стиль её простой, безыскусственный и Дионисий, не сомневавшийся, что это сочинение Демосфена, замечает, что оратор здесь возвратился к стилю Лисия. Часты зияния и имеются монотонные повторы. Критики несколько удивлены были заключительной фразой § 45 : «Если вы носите свои мозги в головах, а не в пятках, чтоб ходить по ним». Эсхин называет оратора κρωβυλος из–за его причёски с пучком на верхушке головы.
Ссылки на другие материалы: