Глава V. Исей

§ 1
Дионисий не смог найти у тех авторов, к которым он обращался никакой определённой информации о жизни Исея. Даты его рождения и смерти неизвестны; мы не можем, замечает Дионисий, сказать каковы были его политические взгляды и даже были ли они вообще [1]. Мы так же в сомнении относительно места его рождения; некоторые авторы называют его афинянином, а другие халкидянином. Предположение, что он мог быть потомком афинянина, поселившегося на Халкиде в качестве клеруха вполне правдоподобно, но не имеет никакого подтверждения [2]. Вывод из того факта, что он не принимал участия в общественной жизни потому, что был возможно чужеземцем, неприемлем. Тот факт, что будучи афинянином или нет, он никогда не выступал ни на одном из великих национальных собраний, где выступали риторы изо всех греческих государств кажется доказывает то, что он не имел амбиций на известность в качестве оратора, но довольствовался тем, что был профессиональным спичрайтером.
Существует легенда, что молодой Демосфен, под воздействием речей Исея, пригласил последнего жить в своём доме, с тем чтобы всесторонне обучить его всем премудростям судебного оратора. Говорят даже, что самая ранняя из речей Демосфена — «Против Афоба», была в действительности сочинена его учителем. Степень достоверности этих рассказов совершенно незначительна, но влияние Исея на Демосфена было тем не менее значительно, вне зависимости от того были ли у них личные контакты или нет.
Дионисий пишет, опираясь на авторитет Гермиппа, что Исей был учеником Исократа и учителем Демосфена и тесно общался с лучшими из философов [3]. Но нет данных, что он был когда–либо спутником Сократа, так как его имя ни разу не упоминается Платоном.
Самая ранняя из его речей («По делу о наследстве Дикеогена»), может с некоторой вероятностью быть датирована 390 годом, а самая поздняя («По делу о наследстве Аполлодора») — 353 годом.
Если дата 390 год верна, то период его учения у Исократа резонно можно поместить между 393-390 гг., когда этот оратор открыл свою школу и на этом основании мы можем поместить рождение Исея приблизительно в 420 год. Но хронология основывается исключительно на внешних данных, которые в данном случае двусмысленны; ведь равно возможна более поздняя датировка и в этом случае самой ранней речью будет «По делу о наследстве Аристарха» 377-371 гг. Исей, таким образом, не мог бы родиться до 400 года. Больше уверенности в датировке его последней сохранившейся речи 353 годом, но мы не располагаем данными относительно того долго или нет жил оратор после её сочинения. Он ведь мог прожить много лет после удаления от дел. Исократ писал до самой своей смерти, но он стремился к выражению великих мыслей; Исей же, не имея политических интересов, мог, оставив монотонную задачу написания речей для других, быть доволен, не находя более в сочинительстве никакой необходимости. Однако, приблизительные даты жизни 420-350 дают большую продолжительность такой жизни.
Исей возможно единственный изо всех ораторов к которому мы не можем питать никаких чувств. Если бы во внешних источниках содержался хоть бы маленький ключик к его истинным чувствам, мы могли бы извлечь из его речей хоть какие–то намёки, которые помогли бы нам представить его личность. Он известен нам только по речам написанным для других и все они, кроме одного фрагмента относятся к делам о наследстве — далеко не самой интересной отрасли закона. Ни в одном из данных процессов он лично заинтересован не был, если разумеется не принимать на веру более чем сомнительное утверждение греческого краткого содержания четвёртой речи, что он сам он сам выступал в защиту Гагния и Гагнофея, будучи их родственником.
Мы можем противопоставить его случай случаю Антифонта, который сходным образом известен нам главным образом из его речей в одной области права — процессам по убийствам. Но в случае с антифоном нам повезло в том, что мы располагаем кратким, но выразительным сообщением о его жизни Фукидида, которое даёт общие контуры картины; и вдобавок текст тетралогий оказывает нам довольно существенную помощь в установлении деталей. Об Исее как о человеке нам известно пожалуй даже меньше, чем о Гомере. Мы обладаем только ощущением превосходного умения вести дела относительно предметов особого рода — его исключительного знания тонкостей наследственного права и его способности применять эти знания наилучшим образом — умения вызывающего восхищение, но и скуку.
Исей — наш главный источник относительно аттического наследственного права [4]. Право это было часто произвольным и хотя до некоторой степени упрощалось фактом, что лицо имевшее сыновей, не могло законно завещать имущество кому–либо помимо них, сложность и запутанность степеней родства была столь велика, что лишь специалист мог в них в совершенстве разбираться. В Афинах не было сословия профессиональных юрисконсультов; аттические законы очень широко и превратно толковались дилетантами, о чём мы имеем сведения в ряде сообщений относительно того, что лица вносившие законы часто обвинялись в противозаконии, т. е в том, что они вносили законопроекты, противоречащие уже существующим законам. И как их составление было делом случайной, бессистемной импровизации, так и их толкование часто было вопросом настроения судей в данный, конкретный момент. Несомненно сохранялись какие–то записи судебных решений, но афиняне не питали большого уважения к прецедентам или не могли широко ими пользоваться из–за отсутствия профессиональных судей, которые были бы экспертами в таких вопросах. Потому–то для человека подобного Исею, сочетавшего детальное знание законов и юридической процедуры с мастерством в применении своих знаний открывалось множество возможностей; тот, кто мог трактовать как ему угодно закон или прецедент, чтоб их обойти, когда в формулировках законов оставалось место для их двусмысленной интерпретации, мог поворачивать их смысл в ту или другую сторону в соответствии со своим делом.
Та отдельная отрасль правосудия, которую Исей выбрал как свою особую вотчину была важна из–за большого количества дел о наследстве, разбираемых афинскими судами и дела эти часто сами по себе важны были ещё из–за того, что факт наследования имел религиозное значение. Афинянин стремился сохранить за собой наследство не только для того, чтоб имущество оставалось бы в семье, но и для того, чтоб семья имела представителя, который отправлял бы частный культ домашних богов и в особенности должным образом исполнять погребальные обряды в отношении завещателя и прежде всего жертвоприношения на его могиле. Наследование, таким образом, связано было с определёнными религиозными обязанностями и те, кто не мог иметь детей, обычно старались обеспечить продолжение семейных культов усыновлением при жизни или же по завещанию.
Мастерство Исея в ведении сложных дел хорошо демонстрируется значимостью раздела доводов в любой из сохранившихся речей; например, речь V («По делу о наследстве Дикеогена») касается претензий племянника некоего лица к своему кузену, который унаследовал третью часть по завещанию, которое было фальшивым, как то было впоследствии доказано и в итоге унаследовал всё по второму завещанию, которое, по мнению истцов, также было фальшивым. Два завещания и исходы двух предыдущих процессов судьи держали в уме, так же как сложные и запутанные отношения сторон; но Исей представил дело в совершенно ясном свете. А в XI речи («По делу о наследстве Гагния») упоминаются по именам 23 члена семьи и надо было проследить семейные ответвления большого количества троюродных братьев, на степень родственной близости которых в некоторых случаях влияют браки между двоюродными братьями и сёстрами. В сути дела нелегко разобраться даже и при чтении и кажется, что судьи в этом деле, озадаченные, вынесли ошибочный вердикт
Но ораторские приёмы Исея можно, однако, более тщательно исследовать на примере более простой речи — «По делу о наследстве Кирона» (VIII). Основные факты этого дела следующие: Кирон от своего первого брака имел дочь — мать двух истцов. Кирон женился вторично, на сестре Диокла. Сын брата Кирона, подстрекаемый Диоклом, внёс встречный иск на основании того, что (1) дочь Кирона была незаконнорождённой и следовательно её сыновья так же были незаконнорождёнными; (2) сын брата в любом деле имеет преимущество перед сыном дочери. Оратор, старший из истцов, прежде всего юридически доказал законность происхождения своей матери, показав, что Кирон всегда рассматривал её как свою дочь, дважды давал ей приданое и считал её сыновей своими естественными наследниками:
По делу о наследстве Кирона
«(1) В таких случаях, граждане, неизбежно приходится негодовать, когда некоторые не только осмеливаются оспаривать чужое имущество, но и надеются своими доводами доказать, что у противника нет тех прав, которые предоставляются законами. Именно это сейчас вот они и пытаются делать. Ведь хотя дед наш Кирон скончался не бездетным, а оставил после себя нас, детей своей законнорожденной дочери, они и иск подают о вступлении в наследство как ближайшие по степени родства, и издеваются над нами, утверждая, будто мы не дети его дочери и будто у него вообще никогда не было ее. (2) А причина того, что они поступают так, это их корыстолюбие и размеры имущества, которое Кирон оставил после себя, а они силой завладели им и держат в своих руках, и они осмеливаются говорить, будто он ничего не оставил после себя, и вместе с тем прибегать к оспариванию его наследства. (3) Однако ж надо считать, что судебное разбирательство у меня в действительности направлено не против подавшего иск о вступлении в наследство, а против Диокла из дема Флия, прозванного Орестом: это ведь он и есть подговоривший его учинить нам хлопоты, лишающий нас имущества, которое Кирон, дед наш, умирая, оставил после себя, а нас подвергающий этим опасностям, чтобы ничего не вернуть нам из этого имущества, если вы будете введены в заблуждение, дав убедить себя его доводами. (4) Конечно, при таких их уловках вам надо узнать все проделки их, чтобы, не оставшись неосведомленными ни о чем из происшедшего, но с ясностью зная все это, вы затем подали свой голос. И если вы и на каком–нибудь другом деле в суде когда–нибудь особенно заостряли внимание, я прошу вас и на этом деле таким же образом заострить внимание, как того требует и справедливость. Хоть и много было в нашем полисе судебных дел, вам станет видно, что никто более бесстыдно, чем они, и более явно не домогался чужого имущества. (5) Однако ж это трудно, граждане, против изощренности речей и против свидетелей, свидетельствующих неправду, вступать в тяжбу о столь значительном совершенно неопытному в судах, и все же я очень надеюсь, что и добьюсь здесь у вас справедливости, и, во всяком случае в пределах изложения справедливого, сам тоже буду говорить удовлетворительно, если не получится что–то такое, что сейчас как раз ожидается мной. Так я прошу вас, граждане, и выслушать меня с благосклонностью и, если вы решите, что со мной поступили несправедливо, помочь мне в справедливости.
(6) Так вот, прежде всего, что мать моя была законнорожденной дочерью Кирона, я докажу вам, приводя для давних событий слышанное из разговоров и свидетелей слышанного, а для тех событий, о которых и сами помнят, знающих свидетелей и еще очевидные доказательства, которые более вески, чем свидетельства. После того как я покажу все это с ясностью, тогда я покажу, что и наследовать более полагается нам, чем им, имущество Кирона. Итак, с чего они начали об этом, начиная с того и я попытаюсь излагать вам.
(7) Дело в том, что дед мой, граждане, Кирон вступил в брак с моей бабушкой, которая была его двоюродной сестрой, родившейся от сестры его матери. Так вот, она, прожив с ним в браке недолго времени, родив ему мою мать, через четыре года окончила жизнь, а дед, так как у него была одна только дочь, вторым браком берет в жены сестру Диокла, от которой у него рождаются два сына. И он и воспитывал ее у своей жены вместе с детьми от нее, (8) и еще при их жизни, поскольку она вошла в возраст для замужества, выдает ее замуж за Навсимена из дема Холарг, дав за ней в приданое двадцать пять мин с одеждами и золотыми вещами. И тот через три–четыре года после этого, занедужив, умирает, не имея детей от нашей матери, а дед наш, взяв ее к себе и не вернув себе все то приданое, которое дал за ней, вследствие безвыходного положения дел Навсимена, вторым браком выдает ее замуж за моего отца и дает за ней в приданое тысячу драхм. (9) Ну и вот это все в ответ на те обвинения, которые они сейчас выдвигают, как можно было бы показать с очевидностью, что так и было? Я, ища, нашел. Обязательно о моей матери, была ли она дочерью Кирона или нет, проживала ли она у него или нет, устраивал ли он в честь ее пиршественные угощения при обоих ее бракосочетаниях или нет, и получил ли каждый из вступивших в брак такое–то приданое за ней, всё это должны знать те слуги и служанки, которые были у него. (10) Так вот, желая вдобавок к имеющимся свидетелям привести доказательство относительно этого на основании допросов под пыткой, чтобы вы больше верили им, которым не надо будет приводить доказательства, но которые уже привели его относительно того, о чем свидетельствуют, я считал, что вот они должны выдать служанок и слуг для допроса под пыткой относительно и этого и всего остального, что им приходится знать. (11) Но он, который сейчас будет считать, что вы должны верить его свидетелям, отказался прибегнуть к допросу под пыткой. Да ведь если будет ясно, что он не согласился на это, что еще остается свидетелям, кроме решения теперь свидетельствовать ложь, раз он отказался от такого важного доказательства. Я‑то думаю — ничего. Ну а что я говорю правду, возьми–ка прежде всего вот это свидетельство и зачитай…
[Свидетельства]
(14) Кому естественно знать те давние события? Ясно, что тем, кто был с нашим дедом. Так вот, эти свидетели засвидетельствовали слышанное ими. Кто должен знать все касающееся выдачи замуж моей матери обязательно? Помолвившиеся и присутствовавшие при них, когда они помолвливались. Так вот, засвидетельствовали это близкие родственники и Навсимена, и моего отца. А кто знает то, что она воспитывалась в доме и была законнорожденной дочерью Кирона? Оспаривающие сейчас наследство на деле с очевидностью свидетельствуют, что это правда, раз отказываются прибегнуть к допросу под пыткой. Так что естественно, конечно, чтобы вы не поверили не нашим, а скорее их свидетелям.
(15) А теперь мы вдобавок к этим доказательствам имеем привести еще и очевидные доказательства для того, чтобы вы узнали, что мы происходим от дочери Кирона. В самом деле, как это естественно бывает, когда есть дети [сыновья] от своей дочери, никогда он не совершал ни одного жертвоприношения без нас, но, будь это у него малое жертвоприношение, будь большое, мы всюду присутствовали и участвовали с ним в жертвоприношениях. И не только на такие призывались мы, но и на Сельские Дионисии водил всегда нас, (16) и вместе с ним мы и зрителями были, сидя рядом с ним, и праздники справляли у него все; и когда он совершал жертвоприношение Зевсу Ктесию, к каковому жертвоприношению он относился особенно ревностно и ни рабов не привлекал поэтому, ни чужих свободных, но сам лично все делал, мы принимали участие в этом жертвоприношении, вместе с ним подготовляли жертвы, вместе возлагали их на алтарь и все прочее делали вместе, и он молил дать нам здоровье и достояние доброе, как это естественно для деда. (17) Да ведь если бы он не считал нас сыновьями своей дочери и не видел в нас единственных своих отпрысков, которые останутся после него, то он отнюдь не делал бы ничего этого, а приблизил бы к себе вот его, который сейчас утверждает, что он его племянник. И что все это правда, совершенно доподлинно знают слуги нашего деда, которых вот он не согласился передать для допроса под пыткой, знают с совершенной очевидностью и некоторые из тех, кто бывал с нашим дедом, которых я представлю свидетелями. Возьми–ка эти свидетельства и зачитай».
Оратор продолжает, что он и его брат были введены Кироном во фратрию и им позволено было Диоклом совершить погребальный обряд над Кироном и таким образом Диокл молчаливо признал их претензии.
Далее он приводит юридический довод, что прямые наследники обладают большими правами, чем родственники по боковой линии. В качестве заключения он даёт сведения об имуществе и о махинациях Диокла, нрав которого он порицает и заканчивает приводя доказательства, что его следует признать виновным в прелюбодеянии.
§ 2 Художественные достоинства
Исей учился у Исократа и поэтому логично было бы последовать хронологическому порядку и повести речь сначала об учителе; но поскольку учитель пережил ученика на несколько лет и был активен до самой своей смерти, то обычно соображения старшинства в расчет не принимаются. Более приемлемо изучать Исея в связи не с Исократом, но с более ранними спичрайтерами, Антифонтом и Лисием. Он теснее связан с ними по своему содержанию, так как он, подобно им, главным образом практический писатель и его деловой стиль имеет больше сходства со сжатым обсуждением дела Лисием, чем с пышным «эпидиктическим» стилем автора «Панегирика».
По языку различие между Лисием и Исеем незначительно; оба пользуются обыденным современным языком, держась разумной середины по отношению к современной им народной речи. Поиск в речах последнего позволяет обнаружить несколько слов которые, насколько позволяют судить наши знания имеют поэтический оттенок; но практически всеми ими пользуются и другие ораторы и прозаики [5].
Также у Исея есть несколько заслуживающих внимания метафор, таких как εκκοπτειν — «стучать», «бить по голове» (употреблено потом Динархом) и καθιπποτροφειν — «гнать от себя деньги прочь», т. е беспрерывно расточать, проматывать их. Мы мало знаем о тех идиоматических выражениях, что были в ходу на афинских улицах в IV веке, но мы знаем, что народная речь всегда имеет тенденцию к пользованию грубыми метафорами и когда мы контактируем с разговорной речью, мы вполне ожидаем находить такого рода выражения [6]. Изучение частных писем, сохранившихся среди оксиринхских папирусов, даёт нам тому множество примеров [7]. Наконец, некоторые слова напоминают язык комедии [8].
Мы охотно готовы поверить, что допуская эти небольшие отступления от чистоты своего аттикизма, оратор делал кой–какие снисхождения реализму, от которого мы, как правило, находим очень мало следов в литературной прозе [9].
Его грамматика, если мерить её в соответствии со строгими аттическими нормами, подчас далеко не безупречна [10] и рукописи дают некоторое количество словесных форм, которые предположительно являются неаттическими [11]. Следует ли нам исправлять подобные места в соответствии с предполагаемым стандартом или сделать стандарт более либеральным, принимая подобные места — это вопрос дискуссионный. Рукописи Фукидида демонстрируют необычайную разноголосицу в грамматике и хотя одни учёные изощряются в приведении текста к порядку и благопристойности, противоположная школа критики полагает, что историк мог предпочитать писать так, как пожелает. Величайшие художники выше законов их искусства и Исей мог снизойти до уровня который, как он знал, не является высочайшим.
Таким образом, в отношении чистоты языка Исей, хоть и превзойдён Лисием и Исократом, всё ж не далеко от низ отстал. Он на одном уровне с Лисием также и по ясности и точности мысли, а так же в том, что Дионисий именует εναργεια — живость изображения. Но в структуре предложения некоторое различье между ними может быть замечено. Лисий, как уже отмечалось, сильно варьирует её в соответствии с предметами своей речи, последовательность периодов нарушается введением более свободного стиля, но в то же время он любит антитезы, которым иногда приносит жертвы.
Исей свободен от такого напряжения (straining) после антитез и едва ли вообще связан схоластическими правилами. Мы не можем утверждать, что его стиль непериодический, ведь формально периоды у него присутствуют; но характерная черта его стиля заключается в искусстве пользования короткими предложениями, часто резкими, почти всегда энергичными и сильными. В доказательной части, он использует воображаемые вопросы и ответы; в рассказе он иногда даёт нам ряд коротких предложений, связанных по мысли, но формально не соединённых вместе. Иногда его стиль кажется небрежным, но сила его воздействия даёт основание заключить, что небрежность эта была умышленной. Следующее место иллюстрирует эти стилистические особенности («По делу о наследстве Аполлодора (VII), § 5): «Дело в том, что Эвполид, граждане, Трасилл и Мнесон были братьями единоутробными и единокровными. Им отец их оставил после себя состояние большое, так что было сочтено, что каждый из них должен и нести общественные повинности у вас. Они втроем поделили его между собой. Из них двое скончались приблизительно в одно и то же время, Мнесон — здесь, безбрачным и бездетным, а Трасилл — в числе триерархов в Сицилии, оставив после себя сына Аполлодора, который усыновил меня».
Речь по делу о наследстве Кирона содержит превосходный пример доказательства посредством вопросов и ответов (§ 28): «На основании чего сказанное должно вызывать доверие? Не на основании ли свидетельств? Да, думаю. А на основании чего — свидетели? Не на основании ли прибегания к допросам под пыткой? Да, естественно. А на основании чего — не верить их словам? Не на основании ли их отказа от средств доказательства? Всенепременно. Как же можно было бы с большей очевидностью доказать, что моя мать была законнорожденной дочерью Кирона, как не доказывая таким вот образом?».
Третья цитата даёт хороший пример чисто декоративного употребления риторического вопроса; она ценна тем, что показывает нам: Исей мог, при случае, пользоваться более лёгкими штрихами и оттенками. Обычно он так холодно–логичен, что мы с радостью обращаемся к любому проявлению самого обычного чувства («По делу о наследстве Никострата, §§ 7-10): «(7) Да не только на основании этого вы могли бы узнать, что выдвигающие это против вот них — люди чужие какие–то, но и на основании происшедшего вначале. Ведь кто только не обрёзал у себя волосы, после того как из Аки пришло два таланта?! Или кто только не стал носить черную одежду, словно благодаря этой скорби унаследует это состояние? Или сколько только родственников и сыновей по отказу не стало притязать на имущество Никострата? (8) Демосфен, вот, стал утверждать, что он племянник ему, но после того как был разоблачен ими, отступился, а Телеф — что Никострат отказал ему все свое имущество, и этот вскоре унялся. Аминиад явился к архонту с сыном ему, которому не было и трех лет, и это при том, что Никострат не проживал в Афинах вот уже одиннадцать лет. (9) Пирр из дема Ламптры стал утверждать, что имущество это посвящено Никостратом Афине, а ему самим Никостратом отказано. Ктесий из дема Беса и Кранай сперва стали утверждать, что им по иску присужден один талант с Никострата, а после того как не могли этого доказать, вымыслили, будто он был их вольноотпущенником, — но и тут не доказали того, что говорили. (10) Это — тотчас же в первое время ринувшиеся за имуществом Никострата. Хариад же тогда ничего не оспаривал, а потом явился не только сам, но и усыновляя ребенка от гетеры. А это было у него, что или он унаследует имущество, или сделает этого ребенка горожанином. Но и он поняв, что относительно родства будет, пожалуй, изобличен, оспаривание со стороны ребенка снял, а за себя внес залог в обеспечение своего иска по отказу».
Дионисий, очень тонкий и глубокий художественный критик не находит в Исее грации и шарма Лисия, но зато признаёт его более одарённым [12].
Этот «шарм», с помощью которого Дионисий мог отличать подлинную речь Лисия, не поддаётся определению и слишком неуловим, чтобы наш более грубый и непонятливый ум мог его почувствовать; но мы всё же в состоянии составить общее впечатление, что стиль Лисия временами был более приятен, чем стиль Исея. Возможно что–то есть в том, что древний критик сравнивает речи первого с ясно написанной картиной простого колорита и рисунка, а последнего — с более разработанной и искусной композицией, где присутствуют игра света и тени, а глубина и блеск колорита в некоторых случаях делают контуры неясными — с намёком, что рисунок может иметь недостатки [13]. Но сравнение это более верно в отношении структуры речей, чем стиля. Дионисий обращается к их стилю [14] и приводит параллельные места из введений к их речам, чтоб продемонстрировать простоту Лисия и искусственность Исея. Но демонстрация далеко не убедительна. Первый пример из Лисия в самом деле простой и ясный, но выдержка из Исея, хоть язык её и в самом деле несколько более усложнённый, кажется равно пригодной для своей цели.
Лисий пишет следующее: «Судьи, я не раз оказывал услуги Евмафу, и должен оказать еще одну. Сегодня при вашей поддержке я приложу все усилия, чтобы спасти его. Уделите мне несколько минут вашего внимания и не думайте, что я взялся за это дело с необдуманным усердием без каких–либо законных оснований. Во время архонтства Кефисодора, когда я командовал триерой, моя семья получила известие о моей гибели в морском сражении. Евмаф, которому я доверил деньги, поручил сообщить моим родителям и моим друзьям, что я передал ему средства и они остались нетронутыми, столь порядочно и справедливо выполнял он свой долг. Когда я возвратился к родному очагу, весьма признательный за такое благородство, я познакомился с ним ближе, и когда он вел свои дела, я ссужал его деньгами. Впоследствии, когда Дионисий уводил его как раба, я заставил отпустить его на свободу, потому что знал, что Эпиген освободил его перед магистратами. Но я не буду вдаваться в подробности по этому делу».
А вот параллельное место из Исея: «Граждане судьи, я и прежде Эвмату вот этому был полезен справедливым образом, и сейчас, если это сколько–нибудь по моим силам, попытаюсь спасти его вместе с вами. Выслушайте меня немного, чтобы никто из вас не подумал, будто я взялся за дела Эвмата по опрометчивости или по какой–нибудь другой несправедливости. Дело в том, что когда я был триерархом в архонтство Кефисодота и к моим родным пришла такая весть, будто бы я погиб в морском сражении, а поскольку у меня был вклад у Эвмата вот этого, Эвмат, позвав к себе моих родных и друзей, объявил им о моих деньгах, которые находились у него, и отдал все правильно и справедливо. За это я, спасшись, стал еще больше иметь дело с ним и, когда он устраивал свою трапезу, я содействовал ему в обеспечении деньгами, и после этого, когда Дионисий пытался увести его в рабство, я не дал сделать это, заявив, что он свободный, зная, что он был отпущен на волю Эпигеном в суде. Но с этим я повременю».
Дионисий так оценивает их: «Какая разница между этими двумя вступлениями? Вот какая: Лисий, главным образом, приятен естественностью и простотой: «Ἀναγκαῖόν μοι δοκεῖ εἶναι, ὦ ἄνδρες δικασταὶ, περὶ τῆς φιλίας τῆς ἐμῆς καὶ τῆς Φερενίκου πρῶτον εἰπεῖν πρὸς ὑμᾶς» (Я считаю необходимым, господа судьи, прежде всего сказать вам о дружбе моей с Фереником). Дальше еще проще; это самый обыденный язык: «Ἵνα μηδεὶς θαυμάσῃ, ὅτι ὑπὲρ οὐδενὸς ὑμῶν πώποτε εἰρηκὼς πρότερον, ὑπὲρ τούτου νῦν λέγω»( чтобы никто из вас не удивлялся, что я, никогда прежде не говоривший ни за кого из вас, теперь говорю в его защиту» У Исея работа скрывается под кажущейся простотой; мы понимаем, что так говорит оратор: «Ἐγὼ καὶ πρότερον Εὐμαθεῖ τούτῳ ἐγενόμην χρήσιμος, καὶ δικαίως· καὶ νῦν, εἴ τι ἐστὶ κατ' ἐμὲ, πειράσομαι συσσώζειν αὐτόν» (Судьи, я не раз оказывал услуги Евмафу, и должен оказать еще одну. Сегодня при вашей поддержке я приложу все усилия, чтобы спасти его). Его стиль более возвышенный и не такой простой, как у Лисия. Эта разница еще яснее, когда он говорит: «Μικρὰ δέ μου ακούσατε, ἵνα μηδεὶς ὑπολαβῃ ὑμῶν, ὡς ἐγὼ προπετείᾳ, ἢ ἄλλῃ τινὶ ἀδικίᾳ, πρὸς τὰ Ευμαθοῦς πράγματα προσῆλθον» (Послушайте меня чуть–чуть, чтобы никто из вас не заподозрил, чтобы безрассудство или какая другая несправедливость подтолкнули меня взяться за дело Евмафа)».
Дионисий находит, что употреблённое здесь выражение προπετείᾳ, ἀδικίᾳ, πρὸς τὰ Ευμαθοῦς πράγματα προσῆλθον звучит скорее искусственно, деланно, чем непринуждённо. В этом он может быть прав; но мы чувствуем, что он чересчур критичен, когда порицает следующую фразу за отсутствие простоты и пытается, несколько её изменив, показать как её можно было бы улучшить, так её переделав: «Деланности не было бы заметно, если бы оратор сказал: «Ὅτε γὰρ ἐτριηράρχουν, καὶ ἀπηγγέλη τοῖς ἐνθάδε, ὡς ἄρα τετελευτηκὼς εἴην, ἔχων μου παρακαταθήκην Εὐμαθὴς οὑτοσί» (Ибо когда я был триерархом и пришла весть находившимся здесь, что меня убили, мною хранился залог у этого самого Евмафа)». Здесь он несомненно удачлив в том, что один раз опустил имя Евмафа, дважды у Исея встречающееся; но другие изменения состоят чисто в замене двух временных придаточных предложений, вводимых οτε (когда) двумя причастными оборотами в genetivus absolutus — конструкция, которая, конечно столь обычна у всех греческих писателей, чтобы избежать порицания в том, что она является риторической.
§ 3 Структура речей
Сила Исея как оратора состоит, таким образом, не в каком–либо обаянии его языка или же в ораторском даре, но в его исключительном, можно сказать исчерпывающем знании законов и его замечательном искусстве аргументации. Он обладал почти уникальным даром косвенного утверждения и доказательства фактов, относящихся к данному делу. Это то мастерство (δεινοτης), о котором Дионисий столь часто отзывается со скупым восхищением.
Речи его не составлены все по одному простому плану, но, напротив, представляют великое разнообразие структуры. Лисий держится практически одного и того же плана — введение, рассказ (изложение дела), доказательство, заключение. Исей, когда рассказ слишком долог или же его суть сложно уяснить с одного раза, не даёт его целиком, но разбивает на части, каждая из которых сопровождается данными и доводами [15]. Дионисий говорит: «Так как в этих речах повествование очень длинное, Исей не обсуждает его целиком: он делит его на несколько частей и каждую часть подкрепляет свидетелями и доказательствами. Он без сомнения опасался, что слишком длинное дело сделает речь трудной для понимания, а нагромождение доказательств повредит ясности, если они будут объединены». Он особенно ссылается на речь за Евфилета, большой отрывок из которой, в его цитате, дошёл до нас. Анализ любой из сохранившихся речей показывает, что они искусно составлены по различным планам, а материал их умело приспособлен соответственно требованиям дела. Это мастерство, заточенное скорее на успех дела. чем на литературную славу показывает, что Исей был прежде всего умелым тактиком, таким мастером доказательства, что «Лисий кажется заслуживающим доверия, даже если он говорит что–то несоответствующее действительности; тогда как Исей вряд ли застрахован он подозрений, даже когда он не искажает истины» [16].
Дионисий несомненно слишком далеко заходит в своём стремлении противопоставить Лисия Исею; он старается приписать Исею дурную репутацию и ищет средства оправдать своё осуждение человека, который «искусно нападает на противника и овладевает разумом судей» [17].
Этот грек поздней эллинистической эпохи, глубоко проникся афинским духом, требующим артистического склада ума и при этом подозрительно относящимся к любому человеку выглядящему чересчур ловким и искусным, духа находящего своё выражение у Антифонта, самого раннего из всех ораторов, когда он делает своих героев оспаривающими собственную свою неопытность и намекающими, что их оппоненты потому только кажутся сильными, что обладают некоторым позорным умением представить плохое дело в лучшем свете.
Исей иногда повторяет доводы и даже приводит некоторые документы дважды. Это нехудожественно, но это окупается. Заметный прогресс по сравнению с его предшественниками обнаруживается в форме некоторых из его эпилогов. Более ранние ораторы обычно довольствовались тем, что изложив дело, взывали к справедливости или к милосердию. Исей делает более практическое применение заключительным периодам; он резюмирует дело, указывая на то, что доказал то, что доказать намеревался [18]; даёт краткое резюме рассказа, ход которого он теперь считает точно установленным или требований выдвигаемых им и его противником. В одной речи (VIII, § 46) он уже достигает конца и суммирует всё чего достиг, как вдруг в самых последних словах поражает нас неожиданным нападением на нрав своего противника: «Не знаю, что еще надо говорить: думаю, вам ничего не остается неизвестным в сказанном. Возьми же оставшееся свидетельство, о том, что он попался на прелюбодеянии, и зачитай».
Некоторые из более ранних сочинителей речей делали попытки давать очерки характеров и старались, чтоб их речи соответствовали нраву (ηθος) их клиентов. Исей эту иллюзию не соблюдает; стиль его отчасти варьируется в зависимости от предмета, но каждая речь несёт на себе, как отмечает Дионисий печать профессионального писателя, что должно было притуплять остроту восприятия афинских судей [19]. Вероятно, опыт накопленный ораторами показал, что такие попытки были совершенно бесполезными; ведь для определённого рода клиентов необходимо было или писать плохие речи или делать очевидным, что оратор был только рупором защитника более умного, чем он сам и поскольку успех в деле был важнее художественной иллюзии, то выбор был очевидным. Этос у Исея состоит не в том, чтобы сделать своих персонажей говорящими совершенно натурально, а в том, чтоб представить доводы в их пользу так, чтоб они наилучшим образом обращались к разуму и чувствам судей. Кроме того опыт показал, что хотя из уст реального оратора обращение к чувствам и страстям может иметь большой эффект, такие обращения сами по себе, не поддерживаемые доводами или сделанные в неблагоприятный момент, могут принести больше пользы, чем вреда. Обращение к разуму всегда сильнее, если только говорящий не оскорбляет слушателей слишком уж высокомерным к ним отношением.
Когда суд убеждён уже доводами в пользу справедливости дела, апелляция к состраданию или же к негодованию может стать успешной; без такой подготовки, она лишь последняя надежда в слабости.
Исей, хоть и пользовался такими апелляциями, как владел и всяким иным оружием из арсенала оратора, но с умеренностью и тактом, выказывая в этом, как и во всей своей тактике, глубокое знание практической полезности.
§ 4 Речи
«Жизнеописания» Псевдо–Плутарха сообщают нам, что Исею приписывалось 64 речи, из которых 50 считались подлинными. Он так же сочинил «Искусство риторики». Мы теперь располагаем одиннадцатью и большим фрагментом двенадцатой и знаем заголовки сорока двух других. Все 11 дошедших до нас речей имеют прямое или косвенное отношение к наследованию. Шесть из них связаны с διαδικασιαι — процессами на которых решалось кто правильный истец. Это следующие речи: «По делу о наследстве Клеонима» (http://simposium.ru/ru/node/13791) (речь I, датируется 360 – 353 гг); «По делу о наследстве Никострата» (http://simposium.ru/ru/node/13793) ( речь IV, датировка неясна), по поводу которой автор «содержания» (argumentum) утверждает, не без правдоподобия, что Исей лично произнёс эту речь; «По делу о наследстве Аполлодора» (http://simposium.ru/ru/node/13796) (речь VII, ок. 353 г.); «По делу о наследстве Кирона» (http://simposium.ru/ru/node/13797) (речь VIII, датировка неясна, возможно ок. 375 г); «По делу о наследстве Астифила» (http://simposium.ru/ru/node/13798) (речь IX, датируется возможно, примерно 369 г); «По делу о наследстве Аристарха» (http://simposium.ru/ru/node/13799) (датируется между 377 и 371 гг).
Три речи связаны с обвинениями в даче ложных показаний в связи с делами о наследстве, а именно «По делу о наследстве Менекла» (http://simposium.ru/ru/node/14204)(речь II, датируется примерно 354 годом), «По делу о наследстве Пирра» (http://simposium.ru/ru/node/13792) (речь III, неясной датировки) и «Речь о наследстве Филоктемона» (http://simposium.ru/ru/node/13795) (речь VI, датировка этой речи может быть установлена с точностью как 364-363 гг), так как мы узнаём из § 14 , что прошло 52 года с афинской экспедиции на Сицилию.
Речь V «О наследстве Дикеогена» (http://simposium.ru/ru/node/13794) — это εγγυης δικη , процесс с целью принудить Леохара, который был поручителем за Дикеогена в соглашении относительно завещания двоюродного брата последнего, так же звавшегося Дикеогеном, к исполнению договора, так как Дикеоген, обязавшись, уклонялся от его исполнения. Дата её может быть установлена только по упоминанию смерти завещателя, который был убит в битве при Книде. Речь здесь может идти о двух сражениях — первое в 412 , а второе в 394 году. Между этим событием и настоящим процессом прошло 22 года, так что процесс можно датировать или 390 годом (на много лет раньше, чем любую другую речь Исея) или 372 годом.
«О наследстве Гагния» (http://simposium.ru/ru/node/13800) (речь XI) — обвинение опекуна в плохом исполнении опеки, установленной по завещанию.
«Речь за Эвфилета» (http://simposium.ru/ru/node/13801) (XII), значительный фрагмент которой сохранил Дионисий — это единственный образец речи Исея, не связанной с делами по завещанию. Она связана с обращением Эвфилета в суд по поводу решения членов его дема, которые исключили его из списка граждан.
Остальные фрагменты маловажны, кроме разве того, что они сообщают нам названия нескольких утраченных речей. А один из них (фр. 23) содержит несколько фраз, буквально повторяемых в § 28 VIII (Кирон) речи.
Фрагмент речи «За Евманфа», сохранённый Дионисием, был уже упомянут нами выше.


[1] Dion., de Isaeo, I.
[2] Jebb., Vol. II, p. 265.
[3] Dion., de Isaeo, I.
[4] Он, безусловно, самый важный; в некоторых случаях мы можем дополнять его из Демосфена, прочие же авторы значения не имеют.
[5] Jebb, Attic Orators, Vol. II, p. 277.
[6] Клисфен (Hdt., VI, 129) в момент крайнего волнения замечает Гиппоклиду απωρχησαο τον γαμον — «Ты, право, проплясал свою свадьбу».
[7] См. также употребление υπωπιαζω в Новом завете.
[8] Напр. γρυξαι.
[9] Мы уже замечали, что составители речей были, как правило, до смешного безуспешны в своих попытках заставить клиентов говорить так, как это было бы для них естественно.
[10] Напр. V, 23 ἡγούμενοι γὰρ οὐκ ἂν αὐτὸν βεβαιώσαι ; V ,31 ὡμολογήσαμεν ἐμμενεῖν3 οἷς ἂν οὗτοι γνοῖεν ; V, 43 δαπανηθεὶς .
[11] Напр. καθισταωειν , ψηφισεσθε , αξαντες.
[12] De Isaeo, III.
[13] Ibid., IV.
[14] Ibid., V.
[15] Cp. Ibid., XIV.
[16] Ibid., XVI.
[17] Ibid., III.
[18] Напр. в речах II, III, VII, VIII, IX.
[19] De Isaeo, XVI.
Ссылки на другие материалы: