ГЛАВА VI. Сельская промышленность

Мы теперь должны исследовать, в какой степени капитализм проник в земледелие и заставил его стать более интенсивным. Здесь будет удобнее всего ознакомиться с теми спекуляциями, которые устраивались, особенно владельцами латифундий, при эксплуатации земли, — с вопросом об образовании земельной ренты и с вопросом о роли, которую сыграл в земледелии и в скотоводстве капитализм при разорении мелких собственников и земледельческого населения. Мы здесь встретились с весьма важными и сложными проблемами истории хозяйственного быта античного мира, но, конечно, было бы смешно надеяться, что может удасться осветить их вполне. Экономическая жизнь, в отличие от юриспруденции, не может быть изучена всесторонне, многое ускользает от взора наблюдателя; даже в той экономической жизни, которая проходит перед нашими глазами, так много неизвестного и противоречивого, что при изучении многих явлений никак нельзя было прийти к какому–нибудь соглашению относительно их; мы имеем теории оптимистические и пессимистические, и одни и те же факты приводились, напр., в виде доводов за протекционизм и против него. Что касается античного мира, то кроме трудностей, присущих предмету самому по себе, следует прибавить еще те затруднения, которые вызваны отсутствием данных или их недостаточностью. Римские писатели лишь случайно высказывали свое мнение по поводу того или иного явления из экономической жизни; да и то дело идет преимущественно о впечатлениях, вызванных преходящими явлениями, которые к тому приходилось наблюдать на очень небольшом пространстве, в Риме и его окрестностях, и лишь изредка во всей Италии; виденное подвергается искажению чаше всего благодаря политическим страстям и еще больше благодаря риторике. Как поэтому не усомниться в правильности утверждений, так часто высказываемых при выяснении причин величия и падения Рима, что капитализм, в современной нам форме, наложил отпечаток на сельское хозяйство, и что владельцы латифундий вели на своих землях капиталистическое хозяйство. Очень часто употребляют это выражение, когда говорят, что в Риме земли завоеванных государств были объектом спекуляций, игры и купли–продажи, как это имеет теперь место в Австралии; что играли на повышение и понижение цен сельских продуктов, что занимались скупкой съестных припасов в отдаленных странах, что земля обрабатывалась так, чтобы валовой сбор был, как можно, ниже, а издержки по производству, как можно, меньше. Говорят также и о том, что сельско–хозяйственная промышленность находила поддержку в торговле, которая также способствовала развитию мануфактуры. Рабство изображается как орудие в руках капиталистического производства, а во ввозе хлеба из Африки и в бесплатных раздачах хлеба в Риме усматривают непосредственную причину разорения италийских земледельцев.
Капиталистическая форма производства, за исключением колоний, вообще развивается сначала в городах, т. — е. в промышленности. Земледелие сначала не подчиняется влиянию капитализма, и только, когда промышленность в своем развитии дойдет до известной ступени, она начинает влиять на земледелие, придавая ему другой характер.
Мы уже говорили о домашнем хозяйстве в деревне, когда семья трудом своих членов удовлетворяла все свои потребности, а на рынок отправлялась для продажи излишков или для покупки кое–каких необходимых вещей, особенно железных, которые она не могла производить. От колебания рынка могла зависеть ее роскошь, но не ее материальное благосостояние. Мы могли также констатировать существование класса мелких землевладельцев, который сам своей земли не обрабатывал, но сдавал ее в аренду из полудоли колонам и жил скромно, не нуждаясь в произведениях своей земли, а излишки продавал на местном рынке. Они составляли цвет многих небольших городов Италии, принимали активное участие в политической жизни, но у них не было капиталов для земледельческих спекуляций. Их существование отнюдь не зависело от рынка, у них не было платежей, и они были свободны от налогов. Не было никакого побуждения расширять производство, так как рынок не мог бы поглотить произведенное.
Основное правило капиталистического сельского хозяйства — производить для продажи, и делать обработку земли более интенсивной, когда на рынке предвидятся хорошие цены. Отсюда возникает вопрос — мог ли рынок предложить эти цены, существовали ли столь огромные рынки, которые готовы были поглотить все земледельческое перепроизводство и побудить землевладельца расширить производство.
Все эти обстоятельства, обусловливающие существование капиталистич. земледелия, отсутствовали в античном мире. Население было редко, городские центры незначительны, жизненные условия просты, а покупная способность неимущих классов слишком слаба, чтобы побудить землевладельца вести более интенсивную обработку земли и спекулировать. В сельском хозяйстве реформы, требующие затраты капитала, могут быть произведены только тогда, когда спрос не ниже предложения; в противном случае прогресс в земледелии влечет за собой разорение землевладельцев. Сохранять обработку земли все время неизменной до тех пор, пока потребление и производство не достигнут одного уровня, а увеличившееся потребление не подымет цен, все это заставляет ограничиваться использованием исключительно естественного плодородия; последнее является наиболее выгодной системой для эпохи, когда производители могут рассчитывать только на ограниченный местный рынок; а это имело место в античном мире.
То, что установлено в отношении римской Италии и Галлии, должно относиться также и к другим областям, мы имеем в виду то, что производство обыкновенно превышало потребности и что цена на съестные припасы была низка. Отсюда вывод, что низкие цены указывают на всеобщее благополучие, царящее в натуральном хозяйстве, а с другой стороны, делает невозможным прогресс в сельском хозяйстве. Чтобы подтвердить факт существования этого изобилия и этой относительной дешевизны, мы можем сослаться на Полибия (II, 15), который говорит о дешевизне жизни в долине По, как о постоянном явлении. Там за пол–асс, т. — е. за 0,025 франка, в день можно было найти кров и пищу в любой харчевне. В его время (он умер в 125 г. до Р. Х.) сицилийский медим хлеба стоил 4 обола, или 1,21 франка гектолитр, таким образом, если выразить расходы путешественника в цене хлеба и взять указатель хлебных цен — 20 франков за гектолитр, то расходы путешественника были бы лишь немногим ниже 0,40 франка.
Указания Полибия относятся к Италии, а не к Риму, рынок которого был совершенно независим от цен в провинции, а последние в свою очередь были в экономическом отношении обособлены и независимы от Рима. Нельзя также принимать в расчет цены на хлеб в Риме, которые дает Марквардт, где с 203 по 196 г. до Р. Х. гектолитр стоил от 2 франков 64 до 2,50; дело в том, что тут идет речь об особых условиях римского рынка, зависевшего от прибытия кораблей из Испании, Сицилии, Сардинии и Африки, и независевшего от цен, бывших в деревнях Галлии, Транс — и Цизальпинской. Цены в Риме колебались и даже давали место биржевой игре; играли на повышение и понижение в зависимости от степени вероятности прибытия хлеба, от состояния погоды на море, от того, насколько велики были запасы в общественных зернохранилищах; но при колебании цен не выходили за пределы узкого круга и ничего не изменяли в условиях отдаленных рынков. Мы не можем последовать за теми, кто подобно Марквардту, говорят о ценах на хлеб, бывших в Риме во II веке до Р. Х., как о ценах, бывших во всей Италии, и которые, ссылаясь на наблюдения Плиния над римским рынком, находят в них доказательство, что низкие цены зависели от ввоза иностранного хлеба, отсюда делают ряд выводов, что хлебопашество в Италии было невыгодно. Неумение различать все эти факты может только ввести нас в заблуждение; необходимость же различать их станет ниже еще яснее.
Единственно, что известно, так это низкие цены на съестные припасы. Даже вино продавалось по ассу за 3 литра (0,05, фр; Plin., H. n., XVIII, 17). На это указывает Марциал, родом из деревень Испании и живший в Италии: «Крестьянин, говорит он, может быть вполне сытым, но у него ничего нет. Низкие цены на съестные припасы делают земледелие бедным» (XII, 76).
Условия существования земледельца были таковы: он мог транспортировать продукты только высокого качества, на которые был большой спрос, гораздо большая часть продуктов должна была быть продана на местном рынке, где предложение превышало спрос, и потому у него не было никакого интереса расширять производство и вкладывать новый капитал в земледелие.
Исследуем один за другим каждый из этих пунктов.
Часто утверждают, что ввоз в Рим хлеба из Африки закрыл италийским земледельцам римский рынок и разорил их. Это предполагает; что вначале италийский хлеб доставлялся в Рим, и что все земледельческое население могло получать при этой продаже выгодные цены. A priori невероятно, чтобы город, который в эпоху своего наивысшего развития потреблял около 4 миллионов центнеров хлеба, мог бы оказывать то или иное влияние на земледелие всего государства.
Но рассмотрим это поближе.
В начале своей истории Рим и Лациум в экономическом отношении неразрывно связаны; жители Лациума производят для потребления Рима, который является для них самым крупным хлебным рынком. Хлеб, составлявший главную пищу римлян, привозится из латинских полей, из наиболее близкого к городу района подвозятся овощи, фрукты и молоко. За первым поясом, где, по закону Тюнена, разводились сады и огороды и выращивались скоропортящиеся произведения, за поясом, где жил крестьянин, который своими криками по утрам будил на заре город, — следовал пояс злаков, пояс, где обработка земли велась по системам, становившимся все более экстенсивными по мере удаления к более отдаленным поясам.
Из Лациума Рим получал съестные припасы до тех пор, пока он не завладел странами, которые были богаты только хлебом, и, будучи лишены своих металлических богатств, могли уплачивать взыскиваемую с них дань только натурой. Местности, из которых Рим был вынужден получать хлеб, были расположены преимущественно в Сицилии, Сардинии и Африке. Вот почему на Рим хлынул поток хлеба, который залил вскоре пояс злаков в Лациуме и превратил его чуть ли не в пустыню, тянувшуюся до ворот Рима.
Очевидно, что ввоз хлеба из за–границы и даровая раздача погубили земледелие Лациума, в то же время невероятно, что бы они сделали то же с земледелием Италии, как это говорит Светон (Aug., 42), видевший в них причину исчезновения cultura agrorum, и как это, вслед за Световом, повторяют все, в том числе и Моммзен. Этот великий историк приписывает гибель землевладения ввозу хлеба из Африки, Сицилии и Сардинии; он утверждает, что италийские крестьяне превратились в слуг капитала, и что от наводнения римского рынка иностранным хлебом и от оказываемого им давления на цены, земледелие в Италии должно было преобразоваться, т. — е. население должно было взяться за обработку культур, требующих ведения интенсивного хозяйства, оно должно было заняться разведением виноградников, фруктов, овощей.
На вопросе о ввозе хлеба из–за границы сосредоточиваются все вопросы, относящиеся к земледелию, к его разорению, с одной, и к привлечению капиталов, с другой стороны; поэтому этот вопрос необходимо исследовать, чтобы быть в состоянии определить характер производства.
Светон, который первый обратил внимание на этот факт, дал о нем неверное представление: он говорил о нем, как о явлении, существовавшем во всей Италии; разорение постигло лишь один и то небольшой округ. Сначала попробуем определить размеры ввоза иностранного хлеба. Для годового Местного запаса во времена Августа получалось морем 60 миллионов «modii» в год = 5 миллионов 200 гектолитров (немного больше 4 милл. центнеров): 20 миллионов получалось из Египта, а остальные 40 милл. из Сицилии и Сардинии — этих житниц Республики, верных поставщиков годового съестного запаса. Ежедневное потребление Рима равнялось 79.000 «modii» в эпоху Цицерона и 75.000 в эпоху Северов; таким образом почти что половина хлеба шла на надобности столицы; вторая половина продавалась эдилами в прилегающих местностях[1].
Влияние того обстоятельства, что ввозимый хлеб раздавался даром или продавался ниже стоимости производства, давало себе чувствовать только в Риме и на соседних рынках. Для нас не представляет также интереса тот факт, что даровая раздача производилась 200.000 людей, и что, если иногда эта цифра повышалась, то это бывало случайно, вследствие неурожая и других каких–нибудь обстоятельств. Цезарь, будучи диктатором, довел число получавших бесплатно хлеб до 320.000, а затем понизил до 150.000. При Августе получавших было 200.000. Влияние этой государственной милостыни было гибельно для Рима, и не только для обработки окружающих земель, но вообще для всего его хозяйства. Надежда на даровой хлеб привлекала в город массу бездельников и лентяев, она побуждала плебс презирать труд, и даже рабовладельцы, чтобы получить бесплатный хлеб, отпускали на волю рабов с условием приносить им полученный хлеб. Здесь проявилась связь явлений экономической жизни и влияние, оказываемое ими друг на друга. Ввоз и бесплатная раздача разорили земледелие в римских деревнях, которые обезлюдели и превратились в пастбища; а это обезлюдение увеличило число городских безработных, тех, которых нужно было кормить даром хлебом на государственный счет в столице. Там действительно все чахло и погибало, всякий труд был заброшен, всякое занятие, кроме нищенства, было запрещено бедным. Профессии, занимавшиеся удовлетворением потребностей земледельцев, были заброшены. Когда гонят население из деревни, то все городское население осуждается на праздную жизнь, ему запрещают всякие ремесла, которые питают первоначальную форму торговли между городом и деревней. Но, повторяем, эти последствия имели место только в Риме, который был причиной их существования, так как даровая раздача производилась только в Риме, а влияние ввоза иноземного хлеба не давало себя чувствовать за пределами полей Лациума.
Если ввоз хлеба и разорил земледелие, то только в Лациуме, а введение скотоводства на полях южной Италии нужно отнести ко времени войн Ганнибала, обезлюдивших страну. Рим никогда не был рынком для италийского хлеба, так как не было хороших и удобных путей для подвоза в Рим большого количества хлеба. Одно дело военные дороги, которые дают возможность торговать дорогими вещами, предметами роскоши, не занимающими много места, и другое дело дороги, по которым можно провозить большое количество хлеба и вина в глиняных сосудах. Даже в средние века случалось, что хлеба нельзя было быстро переправить на далекое расстояние, а отсюда страшные голодовки в провинциях, находившихся по соседству с другими, в которых не было недостатка в хлебе и которые были отделены от первых всего лишь цепью гор. Издержки по перевозке продуктов из северной Италии или Галлии в Рим, были огромны, а потому эти области не вели друг с другом правильной торговли сметными припасами, занимавшими много места. Рим был вынужден удовлетворять свои потребности при помощи морского пути, не смотря на то, что этим его питание было поставлено в зависимость от ветров и морских разбойников.
Посмотрим теперь, не могло ли существование такого крупного городского центра вызвать к жизни производства для этого города, если не хлеба, то каких–нибудь других предметов питания, а особенно продуктов, принадлежавших к предметам роскоши, не оказало ли оно соответственное влияние на латифундии, не были ли введены интенсивные системы земледелия, не был ли вложен капитал в сельско–хозяйственные спекуляции.
Говорят, что спрос на предметы роскоши: вино, овощи и т, д., оказал влияние на способ обработки земли в латифундиях и побудил ввести интенсивную обработку земли под хлеб; говорят, что для получения специальных продуктов нужно было разделить латифундии на мелкие участки и отдать их мелким фермерам, делая таким путем труд более интенсивным и приостанавливая дальнейшее обеднение трудящихся классов. Столица заставила заниматься земледелием, и колон взялся за интенсивную обработку земли и произвел переворот в земледелии.
Значительный рост производства в Риме и иммиграция богачей из стран Средиземного моря должны были по Родбертусу повысить и сделать крайне разнообразным спрос со стороны жителей античного Рима. Но много–ли было таких лиц, которые могли потребить этот повышенный спрос? Эти предметы, на которые цена удесятерилась, прежде всего благодаря издержкам по перевозке, предназначались для небольшого числа богатых людей, нескольких сотен богачей и мотов; и не это ограниченное потребление могло преобразовать обработку земли. Не спрос на некоторые особые продукты: на розы, лилии и фиалки, на взращенные в теплицах овощи, на груши из Верроны и спаржу из Равенны, которые за столом богачей, как предметы редкости, вызывали всеобщее изумление, вместе с другими предметами, на которые существовал спрос со стороны эксцентричных прожигателей жизни: языками попугаев, розами Pestum'a, грибами из Вифинии, устрицами из Бриндизи и птицами из Нумидии, — не спрос на эти предметы роскоши мог заставить ввести новые способы обработки земли во всей Италии и дать толчок к производству и к спекуляции.
Конечно, доходы от продажи этих продуктов должны были быть гораздо выше, чем от продажи хлеба, но сколько можно было этих продуктов продать? Их привозили в Рим в небольшом количестве, а трудности, с которыми были сопряжены их перевозка и хранение, страшно вздували цены. Мы знаем из Плиния, что фрукты сами по себе были не по карману беднякам, а тем более фрукты, привезенные издалека (XVII, 1). Никакое крупное производство предметов роскоши не могло процветать; то же можно сказать относительно земледелия, относительно производства Местных припасов, предназначенных для потребления богатых, составлявших значительное меньшинство населения. Только теперь производство редко и дорого стоивших продуктов стало возможным, так как, благодаря быстрым путям сообщения, для них открыт мировой рынок.
Предполагать, как это делает Марквардт, что вместо мелкого земледелия. не окупавшего больших расходов, пытались организовать крупное производство отборного мяса, нежных фруктов, вин высшего качества, предполагать, это — значит по меньшей мере впасть в анахронизм, равным образом мы не можем подписаться под следующим мнением, высказанным Родбертусом: «Рим влиял на Италию, как город у Тюнена, а Италия — на все остальные земли, лежавшие по берегам Средиземного моря. Так как хлеб подвозился издалека, то Италия занялась другими культурами, требовавшими мелкого хозяйства».
Да будет нам позволено проверить правильность этих утверждений, принятых без споров и ставших общим местом в литературе по истории хозяйственного быта Рима. Нам кажется несомненным, что они покоятся на не совсем точной оценке действительности.
Чтобы интенсивное сельское хозяйство, производящее специальные продукты, могло бы получить широкое развитие, требуется много рынков с большой покупной способностью, а этого то и не было. Принимать в расчет многочисленные городские центры, где жил огромный класс мелких собственников curiales, ремесленников и неимущих нельзя было. Оставался только Рим, где были сосредоточены крупные состояния, добытые нечистым путем, и которые моты–наследники готовы были расточать.
Подобно тому как снабжение Рима провиантом заморскими рынками не оказывало влияния на местности, лежавшие за Лациумом, т. — е. на местности, которые никогда не посылали и не могли посылать хлеба в Рим, точно так и спрос на продукты высокого качества, который Рим мог предъявить, не мог заметно изменить формы производства в этих отдаленных местностях. Население столицы состояло из массы неимущих, у которой не было денег для покупки предметов роскоши. Сколько могли потребить, мы не скажем — дичи, а просто мяса те, кто, подобно не только тогдашним, но и современным жителям Италии, питались почти исключительно хлебом; мясо сохраняли для солдат, матросов, атлетов, риторов, горнорабочих и других лиц, занятым тяжелым трудом.
Мясо не было предметом повседневного потребления; для богатых людей свинина была уже большим лакомством. Низшие слои народа ели мясо лишь тогда, когда производилась даровая раздача по поводу праздников, триумфов, похорон и жертвоприношений.
Морем или по великому речному пути, по реке По, этому надежному помощнику моря по перевозке, Италия могла посылать в Рим лишь образчики своего сельского хозяйства. Благодаря долине реки По, можно было удовлетворить капризы богачей, их чревоугодие, но нельзя было ни снабжать Рим италийским хлебом, ни увеличить настолько доставку продуктов роскоши, чтобы это могло оказать влияние на характер земледелия целых областей. Расходы по доставке и транспорту составляли настолько значительную часть продажной цены, что поглощали львиную долю прибыли и экономически лишали всякой возможности продавать. Крестьянин долины реки По получал лишь десятую часть той цены, по которой хлеб, вино и прочие продукты могли быть проданы на отдаленных рынках. Это происходило главным образом потому, что перевозка стоила дороже самих продуктов; поэтому и было решено потреблять на месте подати, вносимые натурой, и было запрещено перевозить находившиеся далеко от морского порта.
Влияние Рима давало себя чувствовать, как город Тюмен, только в соседнем поясе, а не на всем полуострове. Оно ограничилось окружившими город деревнями; оно оказалось благоприятным для более близких из них, превращая их в огороды, и неблагоприятным для более отдаленных, заставляя их под давлением ввоза бросить возделывание злаков. Местное производство удовлетворяло спрос со стороны потребителей[2] и удачно боролось с производством более отдаленных областей, вынужденных подымать цены вследствие издержек по транспорту и конкурировавших с иностранным ввозом, шедшим морским путем. В античную эпоху, как и в позднейшую, т. — е, когда пути сообщения и способы транспорта были не совершенны, нивелирующее влияние конкуренции между местами производства и местами потребления, удаленными друг от друга, или совсем не проявлялось или проявлялось только случайно.
Влияние римского рынка давало себя чувствовать только в ограниченном районе. Способность рынка поглощать продукты массового потребления ограничивалось лишь прилежащим поясом, так как рынок был быстро насыщен редкими и дорогими продуктами, шедшими издалека. Вследствие этого Рим не имел никакого влияния на земледелие полуострова, а в особенности Верхней Италии. Когда население Рима увеличилось, а вместе с ним и затруднение по снабжению города провиантом, Рим превратился в приморский рынок, отрезанный от континента; он стал огромным городом — чревом, более отдаленным от Этрурии и долины реки По, чем от Египта, так как с последним он был соединен морем, а от вторых его отделяли крутая дорога через Апеннины, по которым с трудом перевозили на ослах и мулах пшеницу и вино в крупных глиняных сосудах.
От всей остальной Италии Рим был отрезан еще и потому, что по роскоши живших в нем богачей и их утонченным вкусам он стал вполне восточным городом. Для них привозили благовония из Аравии, жемчуг из Индии, шелк из Вавилона; владением, снабжавшим Рим сельско–хозяйственными продуктами, была уже не Италия, а, как говорит ритор Аристид в похвальном слове, произнесенном в 145 г. по Р. Х., Сицилия, Египет и обрабатываемые земли Африки. Вино, масло, маслины, мед, сушенная рыба, соленое мясо — все это подвозилось морем со всех областей и сухим путем из окрестных деревень; а так как эти продукты поступали из разных мест, то на рынке их было вполне достаточно и не было того спроса, который влияет на формы производства.
Можно положительно сказать, что хозяйство в Риме развивалось совершенно независимо от хозяйства в Италии. Деревни, отдаленные от большого центра, не чувствовали влияния концентрации населения в urbs’е. Эта концентрация давала себя чувствовать у ворот Рима или в деревнях, расположенных вдоль рек и посылавших свои продукты in urbem. Остальная Италия в экономическом отношении оставалась чуждой Риму, который, как говорит Симмах (X, ep. 34), «был в тягость всей Империи». 385‑й год был годом изобилия во всей Италии, а Рим стал добычей голода, и изгонял иностранцев и бедных. У Рима не было африканского хлеба. Sidoine Apollinaire никогда не рассчитывал на италийский хлеб, хотя, в бытность его префектом в Риме, ему часто приходилось бороться с голодом, угрожавшим городу; Рим никогда не закупал хлеба в Лигурии и Галлии, даже когда народное восстание грозило его жизни; он отправлялся на вершину Тибрских холмов и смотрел, не идут ли корабли, которые должны удовлетворить голод его подданных, а его самого избавить от смертельных тревог. Август должен был покончить жизнь самоубийством, потому что римлянам не хватало хлеба, хотя Италия, несмотря на вполне естественное и неизбежное падение земледелия, имела хлеба не только для собственного потребления, но и для потребления как своих городов, так и Рима, а при случае могла прийти на помощь провинциям, постигнутым неурожаем[3].
Равным образом Италия не играла роли города Тюнена по отношению к прочим землям, лежавшим по берегам Средиземного моря. Земледельческая Италия обходилась своими средствами, и в провинции ничего не доходило из африканского ввоза, так как наличное производство было достаточно для удовлетворения местных потребностей. Если, подобно Риму, италийские города и поглощали экзотические продукты, то это нужно отнести на счет роскоши живших там богачей. Теперь нам нужно исследовать состояние италийского земледелия в римскую эпоху.
Описание Италии, составленное в 345 г. по Р. Х., и по–видимому поболее ранним источникам, но принадлежащим по времени к эпохе после Страбона, дает следующую картину состояния различных областей Италии: «Калабрия производит пшеницу и она богата всем; в Бруциуме много превосходного вина; Лукания — плодородная область, богата всем и вывозит много свиного сала, ее горы покрыты богатыми пастбищами. Затем идет Кампания, хотя она и не велика, но в ней много владельцев латифундий; она обходится собственными силами и является житницей Рима». Анонимный автор этого краткого описания не останавливается подробно на других областях: он называет Тоскану, эту прекрасную и богатую всем провинцию; он говорит о вине Тосканы, о Пиценуме, о Сабинии, о Тиволи и приходит к выводу, что Италия plena omnibus bonis.
Эта картина согласуется с данными, дошедшими до нас из других источников, Италийские земли по прежнему продолжали возделываться под хлеб для своего местного потребления, подобно тому, как с другой стороны они оставались необработанными или превращались в пастбища там, где, как напр., на Юге численность населения значительно сократилась. Население везде было малочисленным, и те 434 городских центра, заставившие историков считать Италию государством, покрытым городами, были всего лишь небольшими посадами, а не центрами крупного потребления, — что побуждало земледельцев довольствоваться естественным плодородием земли. Говорить об Италии, как о весьма плодородной стране, значит говорить о явлении, которое в действительности никогда не имело места, если не считать долины реки По, которая тогда была по большей части покрыта болотами, Италия находилась в очень неблагоприятных условиях; она почти вся покрыта горами, бедными гумусом; Юг страдает от засухи. Мы не должны удивляться тому, что нам сообщают Варрон и Колумелла о производстве злаков, т. — е., что урожай в среднем был сам–четвертый, что только некоторые долины Тосканы давали урожай от сам–десять до сам–четырнадцать, а в Сицилии около сам–восемь. В действительности же удобрения было мало, так как скота в стойлах держали немного, плодосменная система плохо усвоена, культура хлеба очень часто повторялась на одной и той же земле, севооборот был двухгодичный, невежество было полнейшее, земледельческие орудия — несовершенны, искусственных лугов было недостаточно, часть жатвы растаскивалась рабами, колоны были поставлены в весьма тяжелые условия, — все это вместе взятое разоряло земледелие.
Усовершенствованию способов обработки, применению указаний агрономов и употреблению капиталов при обработке земли мешала невозможность найти сбыт. Для чего расширить производство, если не находилось достаточно покупателей и нужно было продавать в убыток и когда нужно было произведенное потреблять на месте, так как спрос был мал, а расходы по перевозке были выше, чем цена, по которой хлеб продавался.
Поэтому, земледелие оставалось в стационарном состоянии, а пребывание в таком состоянии — это упадок. Обработанная земля истощалась, что и констатировали современники; Лукреций (VI, 1168) утверждал, что земледелие, требуя Затраты массы труда, не давало возможности вести даже скудное существование. При таком ничтожном доходе, положение колонов было очень тяжелое; землевладелец не мог делать сбережений и у него не могло быть никаких побуждений вкладывать капитал в мелиорации, и он предпочитал давать деньги под проценты; он был бы разорен, если бы был вынужден доверить обработку своих земель рабам, которым нужно было давать пищу, кров и одежду. Земля ему давала меньше, чем сколько он был вынужден дать хлеба своим наемным рабочим.
Даже в начале XIX столетия картина земледелия в Италии не могла быть более печальной. Земля в герцогстве Модене давала урожай сам–три, самое большое сам–четыре, а в горах сам–два. Крестьяне ели пшеничный хлеб лишь на Рождество и на Пасху; их ежедневное питание состояло из лепешек из низших сортов хлеба и маисовой муки. Они оставляли для себя лишь тот хлеб, который им был нужен для посева, а остальное они продавали, чтобы купить хлеб низшего сорта, уплатить подати и купить на ярмарке то, что не производилось в их домашнем хозяйстве. Засеянная земля на другой год отдыхала. Повсюду были громадные дубы, желудями которых кормили свиней, но это было причиной сокращения производства. Виноградников было очень мало, если не считать тех, которые вырастали сами и вились вокруг вязов. Крупный скот был малочислен, удобрения было мало, а при тогдашних примитивных земледельческих орудиях глубокая вспашка в широких размерах была невозможна. Крестьянин тратил массу времени на свои религиозные праздники и отправлялся на рынок, чтобы немного заработать денег продажею произведений своих подсобных занятий. Работал он мало, обрабатывал он лишь землю, расположенную около его дома, а остальная земля лежала необработанной. Нищета царила крайняя.
Ни в античную, ни в позднейшую эпохи не были знакомы с интенсивной и рациональной обработкой земли, о которой пишут в книгах по агрономии. Между указаниями агрономов, опытами, производимыми ' на небольших опытных полях, с одной стороны, и действительностью, с другой стороны, ничего не было общего. Действительность рисует нам крестьянина, требовавшего от земли лишь то, что ему было нужно, чтоб не умереть с голода, она рисует нам крестьянина в виде землевладельца, который довольствуется истощающими землю культурами и отказывается производить предварительные расходы, так как доходы с этих денег поступят лишь через долгий срок.
Колумелла указывал, что повсюду были школы, где обучали красноречию и скоростишеству, но искусство, оплодотворяющее поля находилось повсюду в пренебрежении. Платя большие проценты, крестьянин не употреблял занятые деньги на улучшение земледелия, так как произведения земли не имели сбыта. Катон и Колумелла могли доказывать теоретически, что виноградник и маслины были выгодным предприятием, но никогда они не пытались доказать, что производители получат обещанную цену. Искусство земледелия заключалось лишь в том, чтоб эксплуатировать естественное плодородие почвы; продукты шли на удовлетворение местных потребностей; землевладельцы, не принимая никакого активного участия в производстве, ограничивались лишь получением денег с арендаторов или с колонов; они лишь потребляли и не были в силах ввести систему земледелия, свойственную капиталистическому хозяйству.
Если в античной Италии большинство земель и не давало урожая выше сам–четыре, то это не значит, чтобы земледелие не удовлетворяло не только нужды сельского, но и городского населения Италии; это не значит также, что производство хлеба было сосредоточено на земле худшего качества, а земля лучшего качества была оставлена под отборные культуры. Таково мнение Родбертуса, Пельмана и проч., но оно неверно. Если цены на вино, на масло, на мясо, на молоко и на овощи стояли высоко, то это могло послужить основанием для разведения этих продуктов в окрестностях Рима, но не дальше; и надо полагать, что Плиний имеет в виду именно окрестности Рима, когда говорит, что доходы с некоторых деревьев были так же велики, как с участка земли. Только здесь и в прилежащей полосе давали себя чувствовать рост населения и иммиграция в Рим с берегов Средиземного моря богачей, увеличивавших спрос.
Все те обстоятельства, о которых мы упоминали выше, гораздо лучше объясняют хронические кризисы, от которых страдало земледелие в Италии (хотя Тацит (Ann. XII, 43) и другие говорили о плодородии почвы[4], чем ввоз хлеба из Африки и введение культур, произведения которых были предметом роскоши миллионеров. Я не стану говорить того, что я говорил о ввозе хлеба и о его даровой раздаче, которыми пользовались несколько больше пятой части населения Рима; я лишь добавлю, что оба эти обстоятельства не мешали Кампании посылать в Рим, особенно через свои порты, некоторые особые сорта муки и даже муки для хлеба; Испания, Херсонес Таврический, Кипр, Беотия и т. д. делали то же самое; частные лица могли торговать и спекулировать на хлебе не только вследствие замедления или проволочек по ввозу, бывшему в руках государства, но и нормально — на хлебе, который должен был быть продан богатым и на некоторых высших сортах. Можно, конечно, много говорить о том, что якобы «свобода торговли, жаждущая прибыли, не считаясь с обшим благом», завладела лучшими землями и ввела на них новые культуры, чем сократила площадь лод хлебом, и заставила прибегнуть к ввозу последнего. Мы повторяем, что нужны значительно большие рынки для того, чтобы вызвать столь значительные последствия, и что в особенности в античном мире, вследствие плохого распределения богатства, спрос не мог заставить свободную торговлю перестать обращать свои взоры на плодородные земли, куда он обыкновенно направлялся. В действительности в глубине полуострова продолжали возделывать нужный для потребления хлеб по унаследованной от предков системе, истощавшей землю, и хлебом, привозимым из Африки, не. интересовались; только благодаря этой системе землевладение в Италии пришло в упадок. Беспристрастное исследование древнего сельского хозяйства показывает нам, что системы производства развиваются независимо от римского рынка, что такая громадная разница между ценами на римском рынке и ценами на мелких местных рынках зависела только от обилия или недостатка в продуктах[5].
Древние историки, по мнению которых в Риме сосредоточилась политическая история всего мира, не считались с действительным положением вещей в провинции с точки зрения экономической и потому не могли правильно оценить экономически явления своего времени. Они стали на не совсем правильную точку зрения и смешивали Рим с другими частями света. Но Рим не был всей Италией, а Галлия, как и Италия, не составляли предместий Рима[6]. Так как в Рим нельзя было посылать в большом количестве съестных припасов, то перейти от экстенсивной к интенсивной системе обработки земли и применить систему крупного производства, с техническим разделением труда, какого она требует, было возможно лишь в ближайших округах. Более отдаленные земли шли под хлеб, а наименее населенные превращались в пастбища[7]. Изобразить Италию в виде страны, покрытой виллами, парками и латифундиями, превращенными в огороды или предназначенными для выращивания роз, для разведения павлинов, оленей и т. п„ в виде страны, где капитал нашел для себя значительное применение, где спекуляция была поставлена на широкую ногу, где существовала сельско–хозяйственная промышленность, которая питалась и опиралась на обрабатывающую промышленность, и где последняя в свою очередь вызвала развитие сельско–хозяйственной промышленности и мануфактуры, — это значило бы нарисовать хотя и живописную, но совершенно фантастическую картину, которая растаяла бы, как дым, при внимательном и объективном исследовании фактов.
Посмотрим, что происходило в латифундях.
Один из наиболее авторитетных интерпретаторов римского общества, один из тех, который открыл путь к объяснению хозяйственного быта Рима под углом зрения капитализма, — Марквардт пишет: «Земледелие в свою очередь становится жертвой этой разнузданной спекуляции. Так как мелкое производство в земледелии перестало давать доходы, то перешли к крупному земледелию с применением севооборота и новых методов. Начали с того, что производство хлеба свели к елико возможному минимуму, и, напротив, расширили разведение маслин, виноградников и скота и, таким образом, избежали опасности со стороны иностранной конкуренции». А так как сенаторам было запрещено заниматься финансовыми, торговыми и мореходными операциями, то они себя посвятили исключительно земледелию; тогда то в латифундиях и стали развиваться в крупных размерах рыбная ловля, охота, разведение фруктов и овощей; стали изготовлять телеги, глиняную посуду, строить печи для обжигания кирпича, копать шахты и добывать песок, уголь и известь.
Перейдем к разведению в широких размерах фруктов, рыбы и дичи. Преувеличение здесь слишком очевидное. В настоящее время при помощи вагонов–ледников и то только из некоторых местностей можно лишь с трудом вывозить фрукты и рыбу; в частности разведение в промышленных целях этих продуктов не является характерным ни для одной области. Только теперь скотоводство превратилось в отрасль крупной промышленности; только теперь стали в крупных размерах производить масло, сыр и т. д.[8]; это стало возможным только потому, что мы располагаем быстрыми транспортными средствами, потому что имеются очень большие города, где в отличие от античного общества, едят много мяса, и потому· что имеются торговые договоры. То же можно сказать и о виноделии, судьба которого связана с городским потреблением, с легким транспортом и с торговыми договорами с государствами, не производящими вина.
Исходная точка Марквардта состоит в том, что мелкое сельское хозяйство перестало быть выгодным. Если он под мелким сельским хозяйством подразумевает производство хлеба в размерах, не превышавших местного потребления, то он прав, в особенности по отношению к крупным землевладельцам, которые на своей земле вели рабовладельческое хозяйство, потреблявшее весь произведенный им хлеб: кто не идет вперед, тот не получает никакой выгоды, а к тому хлеб становится объектом торговли только при известных особых условиях. Мы можем поверить Катону (r. r, I), заявившему, что так как хлеб не дает никакой прибыли, то землевладельцы не расположены затрачивать свои капиталы на улучшение своих земель под хлеб. Обработка земли при помощи рабов была для них убыточна. Когда они заменили свободный труд трудом рабов, они непосредственно на опыте убедились, что раб поглощает колоссальную часть чистого производства[9]; не от них зависело перейти к вольнонаемному труду, но к этому были направлены их усилия и это послужило причиной появления колоната. Чтобы избежать убытков, они сдавали в аренду свою землю и определяли арендную плату в деньгах. Расчет показал им все те способы, которые были в их распоряжении и давали им возможность не нести убытков; это были операции, которые рекомендовали теоретики: виноградники, требовавшие большое количество рабочих рук, и пастбища, требовавшие небольшое количество рабочих рук. Те, чьи земли находились в окрестностях Рима или других городских центров, или по соседству с морем или реками, извлекали из этого обстоятельства выгоду не только из того, что разводили растения, на которые был большой спрос, но, при случае, и из того, что выделывали кирпичи, уголь и проч. Но эти исключительные случаи не могут характеризовать сельское хозяйство.
Напротив, характерным для латифундий является экстенсивное хозяйство, т. е. производство того, что важно для villa, не требует транспорта хотя бы водного, или отыскания местных близлежащих рынков, так как городское хозяйство остается основой и опорой для земледелия, Своим богатством крупные землевладельцы обязаны не своим землям, а своим ростовщическим операциям и грабежу провинций; покупка же земельных участков была не столько средством капиталистической спекуляции, сколько разумным средством охранять благоприобретенное имущество от потерь и расточения. Они сосредоточили в своих руках земли, создавшие сеньории средних веков; кроме того в этой страсти, направленной преимущественно к созданию крупного землевладения, доминировавшего в политической и социальной жизни, не последнюю роль играло тщеславие, pulchritudo iungendi, как говорит Плиний. Земля едва–едва обеспечивала очень скромный процент на вложенный капитал, а отсутствие рынков мешало развитию производства. Затем в латифундии все обходилось довольно дорого: рабовладельческое хозяйство давало низкую прибыль[10], потеря во времени была велика, разделение труда слабо и его нельзя было сделать более интенсивным. Не надо забывать, что население Италии равнялась тогда 6 миллионам жителей, и потому частное хозяйство не могло быть с выгодой превращено в промышленное. Чем более рабство распространялось, тем больше падала цена земли; так как опыт с рабовладельческим хозяйством оказался очень неудачным, то наиболее предусмотрительные прибегли к парцелярному хозяйству, к сдаче земли в аренду рабам и, наконец, к колонату, ставшему всеобщим явлением.
Крупные землевладельцы были силою вещей приведены к необходимости удовлетворяться тем, что давала земля сама по себе. Они без сомнения читали прекрасные советы Катона и Колумеллы, но в то же время они должны были увидеть, как это сделал Palladius, что в этих советах все было плодом ораторского искусства, и убедиться в невыгодности увеличивать производительность земли, расположенной вдали от городских центров. Конечно, где это было возможно, там эксплуатировали особые свойства земли, устраивали каменоломни и шахты, изготовляли при помощи рабов вазы, кувшины, кирпичи или еще чаще поручали это officina’у или какому–нибудь conductor’у или какой–нибудь conductrix, заставлявших там работать рабов или вольнонаемных. Но мы далеки от картины, рисуемой Марквардтом, а также от тех, кто утверждает, что вслед за восстановлением земельного налога в Италии крупные землевладельцы были вынуждены ввести интенсивное земледелие и затратить на него капиталы. Напротив, налог довершил их разорение и заставил забросить землю.
Очень много говорят также о виноградниках. Если почитать некоторых писателей, то латифундии, оказывается, были превращены в великолепные виноградники, вино стало предметом крупной вывозной торговли, предложение не поспевало за спросом, Италия якобы монополизировала виноделие, а выгодные цены подняли культуру винограда на высокую ступень. Это мнение имеет целью показать богатство Италии, изобилие свободного капитала, который был вложен в земельные мелиорации, и многочисленность населения, занятого этим производством.
В нашем распоряжении имеются приводимые Катоном и Колумеллой цифровые данные (III, 3, 5), по которым виноградники давали прибыли до 18% на вложенный капитал. Но прежде всего в счет этой суммы не вошли расходы по оплате труда и содержанию рабов, потери в неурожайные годы и расходы по амортизации. Варрон (r. r. I, 8, 1) пишет, что в его время виноградники не были выгодным делом; а на примере Колумеллы мы видим, какая была разница между его кабинетными вычислениями и действительностью, так как земледельцы нашли разведение винограда невыгодным. И, действительно, он рассказывает, что за виноградниками был плохой уход, поэтому виноград был худого качества и вследствие скупости, невежества и небрежности давал мало гроздей; к тому же они мало ценились.
Древние писатели нам сообщают, что вино не было предметом массового потребления и что его пили не везде; что женщины, напр., его не пили вовсе; что в иных местах его было так много, что вода стоила дороже вина; что только некоторые высшие, не везде разводившиеся, сорта были предметом торговли, что разведение виноградников велось небрежно и что предпринимались покровительственные меры, чтобы побудить улучшить виноградоводство, но безуспешно.
Рим снабжался виноградом из окрестностей, а высшими сортами из Испании, Греции, отовсюду понемногу; оставалось еще местное потребление, в ограниченных размерах, так как мелкие землевладельцы сами удовлетворяли свои потребности, и не было тех больших рынков, которые, концентрируют спрос и вознаграждают вложенный капитал. Нужно относиться чрезвычайно осторожно к мысли некоторых ученых о крупной вывозной торговле, производимой в глиняных вазах; громоздких и хрупких; а если даже и были найдены сосуды для вина в наиболее отдаленных частях империи, то гораздо благоразумнее полагать, что дело идет о запасе, привезенном с собой каким–нибудь консулом, или о подарке, сделанном тому или иному главе племени. Установлено только одно: низкие цены на вино в Италии. Нужна была вся гнусная жадность Катона, чтобы указать, как приготовлять вино с водою и уксусом для рабов (57, 104) и давать его жнецам; правда, землевладельцы нередко предпочитали выбрасывать продукты, чем давать их рабочим.
В латифундиях хорошо видели, что разведение винограда стоило дорого и не оплачивалось, что оно требовало много рук и больших предварительных расходов. Об этом постоянном кризисе все высказывали свое мнение. Варрон советовал другую форму эксплуатации земли: разведение лугов и скотоводство, другие — разведение живности; совет столь же скверный, как и Катона с Колумеллой относительно виноградников: в подтверждение своих взглядов можно было указать только на единичные случаи, на опыты, удававшиеся в малом размере, на вычислениях, не проверенных долгим и проведенным в широком масштабе опытом; своими рассуждениями они могли привести неопытных земледельцев только к разорению. Кризис задел производителей, живших по соседству с Римом; они видели, что их вино замешается на столе богатых более дорогими сортами, особенно винами из Галлии. Они стали требовать введения мер, которые бы предохранили их от падения цены на вино, и добились введения этих мер во времена Республики в 129 г, до Р. Х. в царствование Домиция. Так как разведение винограда не могло развиваться естественным путем, т. — е. благодаря широкому спросу, то попытались оказать виноградоводству покровительство разными искусственными мерами и тем поднять земельную ренту, старались обеспечить Италию монополией на производство вина, запрещали разведение виноградников в Галлии или об'являли виноградники прерогативой ager iuris italici. У Домиция, было, даже возникла мысль помешать дальнейшему разведению винограда в Италии и уничтожить половину виноградников в провинции.
Введение этих запретительных мер объясняли различными причинами: по мнению современных писателей, под культуру винограда было отведено так много земли, что под влиянием этого производство хлеба настолько сократилось, что это заставило правительство принять меры, чтобы обеспечить Риму и Италии хлеб в достаточном количестве; по мнению же других писателей, за Италией хотели сохранить монополию на разведение виноградников, ввести таким путем более интенсивную обработку земли и дать работу бедным классам населения. Было бы бесполезно останавливаться для критики этих ложных тезисов, не менее ложных, чем тезисы Stace’а, который усмотрел в этих запретительных мерах желание заставить провинциалов быть более воздержанными, или чем мнение Филострата, полагавшего, что этим путем хотели прекратить нарушение общественного спокойствия в Азии, вызываемое вином.
Единственно, чем можно объяснить введение этих мер, примененных во времена Республики лишь по отношению к транзальпинским провинциям и некоторым народам на запад от Var, так это протекционистскими стремлениями, которые римляне так часто проявляли по отношению к сельскохозяйственным продуктам Италии, к шерсти, животным[11]. Эти меры скорее пытались провести в жизнь, чем их действительно проводили в жизнь; подобно тому, как это случилось с другими мероприятиями, запрещавшими х бивать рогатый скот, так и они вскоре перестали применяться или торжественно отменялись. Как известно, во всех провинциях были свои знаменитые сорта вин, оплачиваемые налогом, а протекционизм не смог уничтожить разведения вина вне Италии и не поднял земельной ренты небольшого числа привилегированных землевладельцев. Виноград при разведении привешивался к вязам, и в античном мире он никогда не получал такого распространения, чтоб угрожать культуре хлеба; последнее не имело места даже в наше время. Если потребление и выходило за пределы местного рынка, то производитель не был в состоянии ни продать, ни сохранить вина. Вследствие этого нет никакого основания утверждать, что разведение винограда было предметом крупной промышленности и что капиталы устремились в эту отрасль производства в таком изобилии, что видоизменили характер земледелия, сделав хлебопашество невыгодным занятием.
Что касается скотоводства, то оно было распространено в Лациуме, в провинциях у Адриатического моря, в Pouilles, в Венеции, Лукании и Сицилии, где разводили лошадей, ослов и мулов: за эти дорогие животные, которые спрашивались для бегов, для почты, для повозок богачей и для войска, давали хорошую цену. Их разведение было выгодным предприятием. Мы встречаемся, как и в наше время, с баснословными ценами, которые давали за некоторых животных. Что касается разведения рогатого скота, то, как выяснено, воловьего мяса ели мало, и только телятина фигурировала за столом богачей; масло и, возможно, коровье молоко не потребляли зовсе. Напротив, в колоссальном количестве потребляли овечье и козье мясо, молоко и сыр; поля Лациума кишели стадами свиней и мелкого скота. Производством шерсти занимались Сицилия, Калабрия, Pouilles, Этрурия и великая долина р. По.
Ниже мы дадим оценку этой форме производства.


[1] Исходя из цифры потреблении хлеба в Риме и зная размеры потребления в настоящее время в городах Южной Италии, приходят к заключению, что население Рима было выше 1 миллиона. Но если отметить, что, прежде хлеба потребляли больше, чем теперь, ие только вследствие плохих приемов молотьбы и помола но и потому, что хлеб был исключительной основой питания, потому что не умели использовать низшие сорта злаков, ячмень и овес, и не знали ни маиса, ни картофеля, а овощей потребляли мало, то на основании всего этого следует определить цифру населения меньше, чем в миллион.
[2] Рим много подучал из Сабинии, гористой, но богатой стадами (Страбон V, 238), маслинами и виноградниками (Колум. V; 8, — Плиний. Естест. история XV. 3).
[3] Когда во времена Траяна, Египет, этот ключ к ежегодному сметному напасу, как его называет Тацит (Hist. Ill, 8), был постигнут необычайным неурожаем от того, что Нил не разлился, Италия могла отправить нагруженные хлебом корабли, Плиний (Paneg., 30) прославляет этот мирный триумф, как одно из славнейших деяний Траяна.
[4] Тацит (Ann. XII. 42) говорит, что для римлян было выгоднее обрабатывать Египет и Африку; и он был прав, так как эти провинции доставляли хлеб бесплатно в виде подати, тогда как италийцам нужно было бы платить за него, или требовать от них в виде подати, а Италия подати не платила. Вот почему Рим устремился в Африку, чтобы утилизировать хлеб, который она выплачивала, а не потому, что Италия не была больше в состоянии снабжать Рим провиантом, как это думают Белох, Либерман и Перниж.
[5] В окрестностях Рима хлеб стоил дороже, чем в Галлии.
[6] Это выражение принадлежит Момзену (Рим. Ист. I, 8‑е изд. стр.854).
[7] Плиний сам отметил (XVIII, 5), что доход от виллы зависел от большей или меньшей близости от Великого Города.
[8] Римляне не потребляли масла, которое они считали предметом пищи варваров: Плиний Ест. Ист. XXVIII, 123.
[9] Колумелла (1.7) констатирует, что человек может обработать 6–7 югеров земли, дающих около 8 гект. (= 100 модий), за вычетом семян остается 6 гект., т. — е. столько, сколько потребляет раб.
[10] Дюро де–ла–Малдь, Вебер, Магерштет, Диксон. Рошер и все, кто изучал античное сельское хозяйство, утверждают, что в настоящее время требуется на ту же площадь земли гораздо меньше рабочих рук.
[11] По одному постановлению сената 592 г. для жертвоприношений требовались итальянские плоды и животные. Август разрешал римским купцам появляться на форуме только в шерстяной тоге, а Тиберий запретил потребление шелка.