ГЛАВА III. Землевладение

С древних времен землевладение в Риме имело большое значение. Когда влияние Рима ограничивалось только Лациумом, патриции при помощи ростовщичества, завладели тем небольшим числом югеров земли, которые принадлежали плебеям, занимавшим у патрициев деньги. Этим путем патриции расширили площадь своих владений. Покорив Южную и Северную Италию, Галлию, Грецию, Балканские провинции и Малую Азию, они завладели разными способами лучшими землями; этот захват совершался в согласии со всадниками, которые, разбогатев от рискованных ростовщических операций, искали более солидного помещения для своих денег в земле. Так возникла латифундия, таким путем сформировался этот могущественный класс крупных землевладельцев, оказавших такое громадное влияние на римское хозяйство.
Идея латифундии развивалась по мере того, как возрастало сосредоточение землевладения в небольшом числе рук и вместе с тем изменялся самый взгляд на земельную собственность. В античных государствах частная собственность на землю имеет иное историческое основание, чем в государствах германских и medièevaus, следовательно, само представление о земельной собственности было иное. В Риме понятие частной собственности применялось к количеству земли, которую могла обработать семья, т. — е. haredinm’у из двух югеров (0,50 гект.}. С ростом цивилизации, основанной на рабстве, эта площадь все увеличивалась и превратилась понемногу в латифундию. Тогда в отличие от «heredium» стали считать латифундией землю, которая превышала потребности семьи или не могла бы. обработана не собственными силами.
До Катона латифундиями считались владения, с очень небольшой площадью: 200 югеров (50 гект.) составляли уже латифундию. Имение, описанное Катоном, было не более 240 югеров (60 гект,). Во времена Варрона, т. — е. за столетие до P, X,, идея латифундии совершенно изменилась. С точки зрения этого сельского хозяина 1000 югеров (250 гект.) составляли латифундий. Столетие после Р. Х., т. — е. во времена такого знаменитого сельского хозяина, как Колумелла, это владение было уже недостаточным, тогда существовали такие громадные владения, что владелец в один день не мог их объехать верхом, («Colum рг.»). Люди побогаче хотели владеть целыми провинциями, они как–бы заболели неизлечимой болезнью, «inqens cupido agros continuandi (Liv XXXIV, 4)». Их тщеславие находило удовлетворение во владении крупными поместьями во всех провинциях (Colum 1, 3, 11, 12).
Законы Лициния были отменены небольшой кучкой капиталистов, состоявшей из нескольких знатных семей старинного происхождения (эта знать значительно поредела, так что после падения Карфагена в Риме действительно старинных семей было не более 15), из большого числа вольноотпущенников и выскочек, разбогатевших разными темными делами. Все они с ненасытной жадностью набросились на землю, лишая собственности крестьян, прогоняя мелких собственников и заменяя их рабами, которых доставляла в большом количестве и по дешевой цене война с ее пленниками и побежденными народами. Современники описали эти возмутительные систематические изгнания крестьян из их очагов. Салюстий («Jugurt 41») с грустью говорит о судьбе старых бедных родителей солдата, сражавшегося вдали для славы Рима, которых прогоняет с их маленького владения могущественный сосед. Гораций (Carm 2, 18) описывает, как богач узурпирует землю клиентов, уничтожая межи, и как бедствует землевладелец, бегущий с женой, с детьми и пенатами. Тит Ливий (Vi, 12) с печалью говорит о полях вольсков, населенных когда–то свободными людьми, а ныне рабами, единственными существами, которые нарушают тоску, навеваемую этой пустыней. Эта концентрация совершалась с головокружительной быстротой; она следовала за концентрацией движимого капитала так, что трибун Филипп в один прекрасный день мог сказать: в Риме нет даже 2000 человек, которые владели бы землей. (Cie. de offic. II 21). Преувеличение очевидное, и мы это покажем ниже. Равным образом латинские писатели преувеличивали размеры земельной концентрации. В первом веке по P. X, было в моде громить крупных землевладельцев-В школах для юношей темой по риторике служила жадность неумолимых богачей и изгнание крестьян собственников наравне с весталкой, которая тушит огонь под звуки нежных слов своего возлюбленного; эти темы были самыми излюбленными у всех передовых и революционно–настроенных умов. Риторы, как Квинтиллиан (Orat XII, 2) и Сенека, писатели романов вроде Петрония, черпали здесь темы для своих речей и произведений. Гиперболы Сенеки–Отца (Controv V, 5) о частной собственности на землю, населенную когда–то целыми народами, и гиперболы его сына, как напр.: необозримые стада пасутся там, где простирались провинции и царства (Dc belief VII, 10), страна, которую населял народ, повидимому принадлежит одному владельцу, что называли царством, есть лишь владение (Ep. XLIX); эти гиперболы похожи на гиперболы Петрония в его пире Тримальиона. В июньские календы в имении Кумах родилось 30 лиц мужского пола и 40 лиц женского; на гумнах вымолотили 400,000 мер зерна, 500 быков шло в упряжи (Satyr 53). Тримальион хотел присоединить к своим поместьям Сицилию, чтобы отправиться в Африку, не выходя из границ своих владений. И это не самая чудовищная карикатура; богач, о котором говорит Сенека, был еще более тщеславен, так как он хотел включить в свои владения Средиземное море.
Мы должны исключить всякие преувеличения и все, что относится к области риторики; многочисленные примеры таких преувеличений и такой риторики мы находим во всем, что касается богатства и роскоши римлян. Ammien Marcellin (XIV, 9) сообщает о тщеславии сенаторов, которые преувеличивали размеры своего имущества, и любили говорить о яко–бы получаемых ими громадных доходах. Сами писатели не умели разбираться в преувеличениях; пользуясь лишь немногими и недостаточными данными о неустройствах в этой громадной империи, они, не задумываясь, говорили о тех или иных событиях, как происходивших в определенной местности, хотя в действительности эти события могли случиться в какой–нибудь другой, и распространяли на всю Италию то, что было свойственно для окрестностей Рима. Мы знаем, какие затруднения встречают современные экономисты, когда хотят точно исследовать распределение земельной собственности в различных странах Европы, или общую сумму и распределение движимой собственности, хотя в их распоряжении имеются солидные обследования. Как же велики должны были быть затруднения, испытываемые римскими историками, у которых в распоряжении были лишь неполные и притом малочисленные данные? Их мнения можно принимать лишь с большой осторожностью.
Современные писатели также делали иногда чересчур поспешные обобщения. Они ссылались, например, на св. Куприяна (Ep 1, ad Danat, 13), который никогда не выезжал за пределы Африки, и цитируют то место, где он упрекает богатых африканцев в том, что последние прогоняют бедняков с их земель, чтобы до бесконечности расширять свои владения. Что Африка была страной латифундий, об этом еще повествует Плиний (Η. n VIII, 6) и это подтвердили недавно открытые надписи, при помощи которых мы ознакомились с подлинными законами, изданными для крупных владений в Африке, как частных лиц, так и императора; но Африка не была ни Италией, ни Галлией; и, исходя из условий землевладения в Тунисе и его экономического строя, нельзя делать никаких обобщений. Делан эти оговорки, мы не отрицаем существования латифундий и того громадного значения, которое они имели в жизни Рима; о той колоссальной опасности, которую они представляли, говорит не только Плиний в своем знаменитом Latifundia perdi del'd Italiam et provincias, но и Тиберий, когда, сообщая Сенару о язвах, разъедавших общество, он указывает на infinita villarum spatia, которые следовало бы попытаться уменьшить (Tacit Ann. III, 53), на роскошь в одежде, на ослепительные пиршества и на количество рабов.
Первыми областями в Италии, где образовались латифундии, была территория тех народов, которые принимали активное участие в восстании италиков против Рима: Сабиния, Лациум, Абруцция, Лукания, Апулия, Кампания. Восставшие туземцы были уничтожены или рассеяны, и громадные земельные пространства были конфискованы. Равно Пунические войны, которые стоили столько жизней Южной Италии, повлекли за собой образование латифундий. Вот к чему привели войны Ганнибала, разорившие на юге Италии столько народов и городов. Кроме того, население там поредело от войн Лукании против Великой Греции. Это были области которые обезлюдели от войн и от малярии, и где вследствие этого была подготовлена почва для распространения экономической власти римских капиталистов. Эти области, так сказать, сами отдали себя во власть латифундий.
Это расхищение земель направилось к северу и в Галлию лишь после того, когда Рим предоставил жадности и безумству сенаторов громадные, почти обезлюдевшие области, как Фракия, Вифания и Африка. Только во 2‑м веке до Р. Х. римляне, утвердившиеся силою оружия во всей Италии вплоть до вершин Альп, учредили для защиты плодов своей победы ряд колоний. Такова была политика римлян в долине реки По и в Галлии, между тем в Самниуме при помощи колоний они имели ввиду вновь заселить территорию, опустошенную войной (Liv XXVII 9), а в Кампании возобновить обработку земли и дать работу гражданам, лишенным собственности. Направлять колонизацию к северу побуждали соображения военного свойства, на юге полуострова, напротив, Рим лишь упрочивал основы своего хозяйственного быта. В политическом и экономическом отношении была существенная разница между этими двумя частями полуострова: когда Сулла в политическом отношении отделил Цизальпинскую Италию от Италии в собственном смысле этого слова, он понимал, что это различие в административном устройстве соответствовало различному отношению Рима к этим областям и также различным социальным условиям, при которых жило население юга и севера.
Чтобы понять, как совершился этот процесс концентрации земельной собственности, нужно вспомнить различные приемы, при помощи которых римляне одержали победу, и их отношение к побежденным народам. Мы не должны при этом ссылаться на юристов классиков, ибо они являются выразителями права в эпоху, довольно отдаленную от той, когда одерживались победы в Италии и в провинциях; нам нужно прибегнуть к другим источникам, которые дали бы нам возможность выяснить: почему Рим изменил свое отношение к италийским народам и установил различие между собственностью италийской и провинциальной, По–видимому, когда началось завоевание Италии, все земли побежденных народов, которые были предназначены для граждан или для колоний, и которые были проданы квесторами (ager quaestorius) были отданы получившим на то разрешение в уплату государству аннюитета (vectigal) в знак признания его суверенитета. Но эти аннуитеты исчезли как следствие земельного закона 110 г. до Р. Х., который был третьим по счету из земельных законов, имевших целью уничтожить дело Гракхов. Таким путем было уничтожено различие между ager romunus и большей частью ager italicus, и то и другое стало объектом go miniuma’а, что указывает на решительный шаг в романизации Италии, закончившейся еще до падения республики.
Вне Италии недвижимость, напротив, рассматривалась как плод победы; поэтому она вошла в состав государственных имений и переуступалась частным лицам по особому договору, вроде договора найма и узуфрукта, с обязательством ежегодно выплачивать казне определенную сумму (Gai II, 7) за этот minium.
Положение, что право над землями побежденных народов принадлежит государству, открывало широкое поле для удовлетворения жадности сенаторов и всадников, желавших владеть землей.
В Италии Рим отбирал у побежденных народов лишь часть земли, обычно треть, иногда половину и даже две трети. Полная конфискация имела место редко и то только в виде наказания; она была применена к Капуе (Liv, XXVI, 16) и к большему числу муниципий в Этрурии, в Самниуме и Лукании, когда Сулла хотел наказать города, принявшие участие в гражданской войне. Большинство войн против италийских народов заканчивались не их разорением, а наложением на них пени (Flacc Sicul 155, 6); их не только не изгоняли, но они еще часто получали землю; прежних собственников приписывали к какой–нибудь центурии или им давали возможность спокойно жить в соседних деревнях, которые назывались agri limitanei, а самих их — cives sine suffragio et iure honorum (id, 160, 11 – 12).
Покорение Италии не внесло, следовательно, крупных изменений в строе земельных отношений, так как туземцам были оставлены громадные пространства земли, свободные от военных налогов. В провинциях прежние владельцы были лишь терпимы; уплачивая налог, они обрабатывали свою землю, как временно нм уступленную, они считались просто арендаторами земли, которая прежде была их собственностью, и были связаны известными обязательствами. Следовательно, они пользовались правами, которые могли быть каждый день утеряны в зависимости от того, насколько это нужно было или этого хотелось настоящему собственнику этих земель — римскому народу, съемщиками которого они были. Это было применение старинного правила публичного права, объявлявшего всех побежденных лишенными собственности, так как победа разрывала законную связь между землей и лицами. Хотя жители провинции и не были собственниками, но простыми держателями, на практике это было тоже самое, так как все формы землевладения, по крайней мере с внешней стороны, подходили под понятия римского права о собственности, владении, сервитутах и найме.
В Италии земля была разделена на две категории: на ages publicus, принадлежавший римскому государству и который был колонизирован или арендован; и на ager privatus, предоставленный прежним владельцам, которых Рим лишил права продавать землю. Цель этого постановления осталась невыясненной: говорят, что это было сделано, чтобы их ослабить и помешать им соперничать, и что, устранив конкуренцию, Рим обеспечил себе возможность покупать эти земли, когда это нужно будет (Liv, VIII, 145 XLV, 30); но тогда остается непонятным, для чего нужно было подобное мероприятие растягивать на продолжительное время, когда можно было попросту применять право победителя, т. е. конфисковать землю и затем сдавать ее в аренду туземцам.
Ager publicus охватывал громадные пространства земли, по большей части плоды победы; в Италии и в провинциях agor publicus увеличивался от незанятых земель, от отказов и от наследств, от щедрот, или чего–нибудь другого со стороны данников — царей. Леса и пастбища, из которых он состоял, не подлежали разделу и оставались в общем пользовании; каждый гражданин мог посылать туда свой скот и брать нужные для употребления дрова. Лишь изредка государство уступало леса или пастбища в частное пользование в виде вечно наследственной аренды; чаще всего оно сдавало их с уплатой определенной суммы с головы скота. Поземельная подать, как и все доходы с ager publicus были взяты на откуп компанией публиканов, права которых были обеспечены правом штрафовать обманывавших их и конфисковать скот, выпущенный туда тайком. Чтоб дать понятие о средствах употребляемых этими компаниями для увеличения своих доходов, мы укажем только на то, что, пользуясь своим влиянием, они добивались согласия государства возобновить договоры об отдаче им откупа, если они окажутся не удовлетворенными. (Liv, XXXIX, 44; XLIII, 16). Ager publicus был для всадников очень доходной статьей, у законов о даровом наделении землей, изменявших, таким образом, форму землевладения, не было более ярых противников, чем всадники, откупщики земельного налога.
Во время республики этот способ эксплуатации земли имел большое значение. Сдача общественных 'земель представляла для казны источник обильных доходов; и с другой стороны право выпаса составляло крупную долю богатства частных лиц; чтобы это доказать, было бы достаточно сослаться на аграрное законодательство, которое, для обеспечения разномерного использования общественными землями, установило ряд мероприятий; кроме того, на безграничные размеры пастбищ указывают еще и другие обстоятельства, как например, громадное количество пастухов (Liv, XXXIX, 29). Как известно, еще во время гражданской войны эти пастбища стали монополией богатых, которые их захватили. Бык крестьянина и овцы бедняка должны были уступить общественные луга громадным стадам публиканов и богатого скотовода. Земельные законы пытались исправить положение вешей, но безуспешно. Все законы обходились; кормить скот на собственной земле, вместо того, чтоб его посылать на общественные пастбища, казалось оплошностью, недостойной толкового хозяина (Ovid Fast, V, 286). Между тем, известное число лиц получило в начале наследственное и безвозмездное право выпаса на ager publicus. Это правило однажды освященное законом Thoria должно было привести ager publicus к исчезновению. Ager publicus стал источником громадных латифундий сенаторов и всадников, которые таким путем приобретали экономическое и политическое господство в Италии и в провинциях. Это приобретение не стоило им никаких жертв, ни одной копейки, это был просто грубый захват, право не платить ежегодной поземельной подати и таким путем обратить в частную собственность земли, составлявшие владение государства.
Они образовали крупные земельные владения еще и при помощи других средств.
Как известно, часть ager publicus предназначалась римским гражданам, или служила для создания колоний. Чтобы внушить к себе уважение, Рим воздвигал среди только что побежденных народов пограничные укрепления, и город, который, будучи образован по образу и подобию города–матери, должен был распространять вокруг себя латинскую цивилизацию. Территория, отведенная под колонию, никогда не отличалась своими большими размерами, и носила характер укрепленного лагеря и коммерческой конторы. При наделении землей римляне призывали столько граждан, сколько было земли для раздела; колонии занимали ограниченную площадь, поэтому количество земли, приходившееся на долю каждого, зависело от числа эмигрантов (Sicut Place 135). Количество земли, которую получал каждый переселенец, зависело от общего количества земли и числа переселенцев. Впоследствии к этому присоединились привычка плебеев жить праздной жизнью, и те, сравнительно тяжелые условия, в которые был поставлен свободный труд, благодаря труду рабов; под влиянием всего этого нужно было увеличить количество распределяемой земли, чтобы привлечь колониста.
Таким образом, среди туземного населения были созданы небольшие оазисы римской собственности, составленные из лучшей, наиболее плодородной земли, из agri culti, в них не входили ни болота, ни гористые. местности, ни земли, непригодные для обработки. Вследствие этого колонии вместе с небольшими владениями колонистов, имевшими вид четырехугольников, прямоугольников или следующих одна за другой полос земли, расположились в долинах; там еще до сих пор сохранилась геометрически правильная сеть, которая свидетельствует о ее римском происхождении и указывает крайние границы земель, обрабатываемых римлянами. Это замечание имеет значение для истории романизации побежденных народов. Между прочим, относительно колонизации долин в Романье Элизз Реклю пишет: «Идя по Эмилианской дороге между Цесеной и Болоньей, путешественник с изумлением видит одинаковые дороги, они совершенно параллельны, отстоят друг от друга на равном расстоянии, перпендикулярны к большой дороге и направляются к северу по направлению к Polesine, их пересекают под прямым углом другие такие–же правильные тропинки так, что поля имеют одинаковую площадь. Если смотреть на эти поля с первых уступов Аппенинских гор, то получается вид шахматной доски покрытой зеленью или желтеющим жнитвом; подробные карты показывают, что земля в этих округах действительно разбита на геометрически правильные прямоугольники, одна из сторон равняется 714 метрам, а площадь каждого 51 гектару».
Это наделение всех одинаковыми участками носило в себе зародыш, из которого с течением времени должны были произойти латифундии, и вот каким путем. Основывая свои колонии, римляне не пытались устранить обстоятельств, которые могли бы помешать правильному и успешному развитию тех или иных хозяйств, они не препятствовали захватам общественных земель, которые могли быть гибелью для будущего этих хозяйств, даже больше — уже с момента учреждения колоний, при распределении земли между колонистами принцип равенства не всегда соблюдался, а он один только и мог обеспечить колонию. На деле заслуженным гражданам давали двойные и тройные наделы общественной земли или особые пастбища, кроме того, некоторые угодья приберегались для людей с политическим весом (Sicul Flacc 157,6) без обязательства устроить на этих землях хозяйства и поселиться в колонии. Таким путем многие патрицианские фамилии, получая львиную долю, ставились в привилегированное и господствующее положение; это было равносильно провозглашению права на абсентеизм. Эти особые пожалования послужили исходной точкой для еще большего неравенства в будущем. Сулла, раздав землю 120.000 солдат, отдал своим друзьям землю, отнятую у муниципалитетов, восставших против него. Произошла не только замена одних владельцев земель, принадлежавших к противникам Суллы, другими: одновременно раздел общественной земли создал класс богачей в среде колонистов. Цезарь последовал этому примеру; таким образом масса удобной земли, которая могла бы пригодиться для колонизации, сконцентрировались в руках небольшого числа фаворитов. Чем больше земли, необработанных полей, пастбищ и лесов, которые составляли общественное достояние, исключалось из разделов, тем больше было число лиц, получавших особое пожалование и приобретавших право выпаса, пропорциональное размерам их собственности, т. е. гораздо большее, чем принадлежавшее простым колонистам, это облегчало лица которые пользовались своим преобладанием на пастбищах, присвоить себе эти пастбища и затем предоставить их в общественное пользование.
Эти соображения позволяют нам утверждать, что римские латифундии-а эти особые пожалования были в сущности латифундиями, первоначально все возникли одинаковым путем, и только впоследствии они увеличились от концентрации земельной собственности; то обстоятельство, что с момента основания колоний некоторые получали громадные пространства общественной земли, как бы поселяло возле колонистов спрута, который и должен был их проглотить. Латифундии появились на свет одновременно с колониями. Латифундии должны были в своем развитии поглотить более мелкую собственность в силу той фатальной силы притяжения, которой обладает крупная собственность по отношению к мелкой. Таким образом, в самом сердце колонии были заложены элементы, которые должны были ее превратить в крупные латифундии,
Этому превращению содействовали еще и другие причины. Значительная часть колоний имели 'лишь эфемерный успех, чему они были обязаны тем элементам, которые входили в состав» колоний. Первые колонии были составлены из мужественного и плодовитого крестьянского населения, которое употребляло свои увеличившиеся запасы на воспитание гораздо большего численностью поколения крестьян и солдат; обилие земель делало их склонными иметь много детей, и таким путем увеличилось среди этой смеси, языков и рас число говоривших по латыни. Но когда условия труда в Италии изменились для этих крестьян наступили тяжелые дни. У них не было ни средств, ни капиталов. Хозяйство свое они вели изолировано, каждый сам по себе, и потому они легко были побеждены рабовладельческими хозяйствами, где труд был лучше организован и надлежащим образом распределен. Это послужило причиной, почему постепенно исчезло не мало обработанных земель.
Последующие колонии были составлены из людей, посвятивших свою жизнь военному ремеслу; мирной обработке земли они предпочитали военную добычу и приключения. Это были ветераны, совершенно неподготовленные и совершенно неспособные к занятию земледелием; в виде эмблемы они чаше сохраняли бунчук с орлом, чем быков в сохе. Это был буйный элемент, воспитанный на заговорах и политических переворотах, устраиваемых в столице; они привыкли жить возле политиков и быть в числе клиентов у убийц; это были граждане, не имеющие собственности, свободные, но не имеющие занятий, готовые пуститься на какую угодно авантюру. Возможно они требовали часто землю с тем, чтобы как можно скорее уступить ее другим; очень, может быть, что семьям пролетариев; приезжавшим из Рима, мешали прочно основаться качества отводимых участков, не говоря уже о расходах по первоначальной обработке земли и отдаленности ее от населенных центров. Все это делало участки неудобными, а возможность достигнуть благоприятных результатов — сомнительными.
Когда в Риме вошло в обычай платить солдатам жалованье, это потрясло весь общественный строй, так как то место, которое раньше в народном хозяйстве занимало земледелие, теперь заняли война и военная служба. Черни уже не зачем было добиваться земли, чтобы таким путем стать независимой и сделаться обладательницей жизненных благ: война предоставляла ей возможность разбогатеть. Кто сжился с солдатской жизнью, тот плохо приспособляется к крестьянской; между тем толпа деклассированных и флибустьеров росла по мере того, как войны вне пределов Лациума становились все чаще и чаще. Римский плебс стал питать отвращение к земледельческому труду, и поэтому надо полагать, аграрное движение в Риме бгыло скорее искусственно вызванным, чем имеющим глубокие корни явлением; это было превосходной избирательной платформой для политиков. Как только земли были розданы, и те, кто эти земли требовал на форуме, отправлялись туда со своими семьями, то скоро эти пионеры возвращались обескураженные и недовольные, как предстоящим им тяжелым трудом, так и ожидавшими их разочарованиями. Они бросали отведенные земли, которые переходили к государству или богатым заимодавцам давшим им ссуды.
В колониях позднейшей формации не было уже настоящих колонистов, не хватало рук для обработки земли. Обыкновенно ветераны охотно оставались в странах, где они служили долгие годы и где они способствовали приросту населения; в Италии же они были плохими отцами семейств. С их помощью, говорит Тацит, нельзя избавить страну от обезлюдения: они почти все разбрелись и повозвращались в провинции, где жили раньше. Они не признавали ни семьи, ни брака. Это уже не были колонии, связанные друг с другом сердечными узами и единством воли, и быстро образовавшие город, это было собрание индивидов, которые друг друга не знали, без руководителей, которых свел случай, толпа без связи (Ann, XIV, 27). И действительно, земли, которые Цезарь отвел в Кампании буйной и порочной толпе своих солдат, быстро обезлюдели. Знаменитые земельные угодия в Фалерне, розданные плебсу участками по 3 югера в 340 г. до Р. Х., спустя несколько лет перешли в руки нескольких крупных собственников. Так же Принест (Preneste), заселенная войсками Суллы, меньше чем в четыре пятилетия потеряла одного за другим всех своих колонистов. Военные колонии, если не исчезли тотчас же по своем возникновении, превращались в убежище для инвалидов; города, которые основал Август, и цветущее состояние которых прославляет мрамор Анкиры, были мертвыми городами; говорили, что Casilinum мертв, Тиволи пуст, Acerres и Climes безлюдны. По словам Тацита (Ann XIV, 27) у умерших ветеранов колоний Анциума и Тарента не оказалось наследников, и колонии остались незаселенными! Liber colon, 223,3, 224,3). Многие колонии, как например, Este, имели лишь эфемерный успех, другие расцветали на короткое мгновение, чтоб затем бесследно исчезнуть. В Кремону, колонию, славившуюся своим плодородием и богатством хлебом, было послано в 222 г, до Р. Х. 6000 семейств ветеранов; 32 года спустя, т. е. в 190 г., нужно было послать еще 6000 новых семейств, чтоб снова заселить эту колонию; что касается военных колоний, то жители их могли быть во всякое время вновь призваны в армию, и потому многие больше уже не возвращались (Sicul Place 16, 2, 12).
Военные поселения всегда обречены на смерть или на жалкое существование, земледельческие же колонии напротив процветают, потому что земля приобретается и расширяется только путем постоянной обработки земли, путем затраты на нее труда и путем увеличения земледельческого населения. Ведь не бродячие и усталые milites sine uxsoribus могли основать цветущие колонии, подобные колониям в Канаде, где английские и французские семьи земледельцев имели от пятнадцати до двадцати детей.
Кроме того, как мы видели, наделы были вообще чересчур малы чтобы быть в состоянии вознаградить труд, который они требовали. Занятая земля уже не обладала производительностью девственной почвы. Когда же дело касалось целины, то не хватало силы ее поднять. Государство, как общее правило, не давало ссуд ни деньгами ни орудиями производства. Только император Констанций приказал давать ветеранам необходимое количество денег, двух быков и сто мер хлеба (I. III. C. Th. VII, 20). Многие, растратив свои ничтожные запасы и ничего не извлекши из земли, бросали ее, как это случилось с первыми колонистами в Par West'е, в Канаде и в Алжире. Такова судьба первых колонистов, которые, за недостатком нужных средств, вынуждены отказаться от полученного разрешения и предоставить место другим; последние находят первоначальные работы законченными и могут выжидать, что дадут им произведенные ими затраты и извлечь, таким образом, пользу из того, что сделано ими самими или другими.
Таким путем наиболее слабые, плебейские колонии, т. — е, большинство, должны были бросить свои наделы, отказываться от собственности, которая их не кормила, и превратиться в арендаторов, съемщиков половников или рабочих. Это объясняет нам то, о чем до нас дошло не одно свидетельство, а именно: что военные наделы Суллы, спустя двадцать лет, перешли в руки крупных собственников, скупивших их за пожизненную ренту. Земли, розданные Августом, также переменили владельцев (Tacit Annal XVI 27 Hugin 131).
Это были новые латифундии, создавшиеся благодаря военным колониям. Это была прекрасная добыча, предоставленная плутократической олигархии. Войны, а в особенности войны, которые вели в Азии, доставили плутократии большое количество дешевых рабов, заменивших наемных рабочих. Последствием войны было то, что по всей римской империи была устроена торговля невольниками; не нужно было ездить далеко; на рынке в Делосе 10000 рабов, высаженные утром на берег, к вечеру были уже распроданы, так как богатые собственники под предлогом, что они окружены ворами, получали от консулов право совершать настоящие набеги на туземцев Апеннин, Альп, гор Сардинии и Корсики. Это была ужасная охота на людей-Семьи не находились в безопасности ни дома, ни вне дома; вооруженные разведчики их арестовывали, чтоб заклеймить и заключить в эргастулы (Sucton, aug. 32, Tiber. 8).
На берегах Африки торговля была организована на подобие той, которая существовала там еще не так давно. Торговцы человеческим мясом нанимали туземцев или завлекали их хитростью или силой, и сплавляли затем в латифундии, где не хватало рабочих рук. Благодаря этой торговле стали знамениты морские разбойники Крита и Каликий, поддерживавшие сношения с римскими торговцами.
Вот таким образом патриции стали обрабатывать те части общественной земли, которые были брошены колонистами, и которые они присвоили себе, равно как и те, по отношению к которым они должны были быть только простыми арендаторами. Юридически они должны были быть только колонистами республики, possessores, а не domini, но фактически их можно считать собственниками, так как, опираясь на преторский интердикт и bonorum possessio, они имели право продажи и дарения.
Если то основание, на котором они владели землей, не имело никакого значения для государств, то того же нельзя сказать относительно частных лиц. Единственно, что ограничивало их право пользования, как говорит Flaccus Siculus (138, 1 – 17), были лишь соседние владения и естественные препятствия.
Вот что мы можем сказать о причинах, повлекших за собой образование латифундий на общественной земле; дело сводится к захвату и к занятию наделов, предназначавшихся для колонистов и ими покинутых.
«В древности, говорит Аппий (de b. c. 1, 7), Сенат позволил всем распахивать необработанную землю; он надеялся таким путем удовлетворить потребности римлян, господствовавших в Италии, и потребности трудолюбивой и терпеливой италийской расы». По отношению к необработанной земле, т. е. большей части этого громадного владения, было для пользы граждан установлено особое частное право, так называемое possesso. Ничего не было проще, как получить это право поссессии; по праву владения захватывали в? е, что можно было обработать. Это простая форма завладения и закрепления земли в частную собственность по–видимому и погубила те классы населения, которые на первый взгляд должны были из этого извлечь пользу. Говоря об истории собственности, мы должны напомнить, что possessions существовали только в Италии; все участки общественной земли в провинции имели свое особое назначение и там не было, как в Италии, таких пустопоромсних земель, которые могли бы стать предметом завладения со стороны частных лиц.
Имущественное первенство предоставляло богатым не мало средств для скупки possessions в ущерб бедным гражданам, и все средства были хороши. Оклад поземельной подати доводился до высоты, недоступной маленькому карману, и при нем скупщики были уверены, что не встретят конкурентов. Заодно со свободными участками покупались также участки, покинутые колонистами. А затем время делало свое дело; в известный момент нельзя было больше разобрать, что принадлежало государству и что частным владельцам, так как все межи исчезли и следы прежних границ были окончательно утеряны. «Только время освятило владения и права, созданные их злоупотреблениями; оно сделало невозможной серьезную ревизию этих захватов. Это давностное владение, породившее столько интересов, имело свою законность. Эту землю владельцы оплодотворяли своими долгими трудами, обогатили плантациями и украсили зданиями; часто они ее покупали: это было отцовское наследие, приданое детей и жен, залог кредиторов. Какие названия! Силою вещей владение сохраняя свое имя, превратилось в собственность».
На основании тех сведений, которые сообщают римские историки, мы можем представить себе, как совершался этот захват. Мы сказали, что богатые с умыслом чрезвычайно повышали арендную плату, чтоб ее сделать недоступной для бедняков. Об этом свидетельствует Плутарх (Tib. Grace, 8). Публиканы устраивали с прочими капиталистами договор, из которого исключены были конкуренты: кто был однажды поссессором превращался из временного арендатора в вечного. Снисхождение, которое ему оказывали свои, стоявшие у власти, превращало владение в собственность.
Эти счастливцы, захватившие общественную землю, принадлежали к тому же классу, что патриции и всадники, которые проникли в колонии, в качестве элементов, разрушавших равенство, они получили большие доли. Эти, таким образом, покровительствуемые фамилии, понемногу завладели, всей территорией колонии, которая по разным причинам была брошена и оставалась никем незанятой. Брошенная земля была присоединена к крупным участкам, .ее окружавшим. Эти захваты совершались с условием возможного возврата, но всякое владение с течением времени осталось законным и по отношению к нему устанавливалось чуть ли не наследственное право. Этот процесс образования крупной собственности очень ясно очерчен в следующем отрывке у Annus (de b. c. 1). Одерживая победы над различными областями в Италии, римляне обыкновенно часть территории присваивали себе, основывали города или посылали в уже существующие граждан. Земли продавались с аукциона и сдавались в аренду, при чем арендная плата вносилась натурой. Таким путем надеялись покровительствовать интересам италийской расы. Но произошло обратное. Крупные капиталисты захватили в свои руки большую часть земель, а государство не было гарантировано, что земля будет обрабатываться. Хотя богачи только арендовали земли, но они надеялись, что с наступлением срока аренды ее у них не отнимут. За одно они покупали поля у мелких собственников, или захватывали их силой. Таким образом, у них были уже не villae, a latifundia. Тогда, из боязни, как бы свободные граждане не бросили поля, чтоб сделаться солдатами, стада и земли были поручены купленным рабам. Последствием было то, что богатые стали еще богаче, и толпа рабов на полях быстро росла; число рабов возрастало потом'.·, что у них было много детей и они не несли военной службы; в то же время, немногочисленные италийцы страдали от бедности и военной службы; освободившись от последней, они морально падали от безделия, так как не знали, чем заняться; земледельческие работы были поручены рабам, которых при обработке полей и охране скота предпочитали пролетариям.
Это краткое и ясное повествование об образовании латифундии, указывает в общих чертах тот путь, который совершила история хозяйственного быта Рима, разбогатев, благодаря пуническим войнам и войнам а Азии, патриции завладели плодородными землями колоний и теми, которые составляли ager publicus. Удерживая вперед проценты на занятый капитал, они отняли у крестьян плоды их трутов; увеличив массу капиталов, они стали их помещать в покупке земельной собственности. Было бесполезно и мало практично продолжать одалживать мелким собственникам, с которых много взять уже нельзя было, так как с расширением культуры хлеба и остальных злаков, цены пали, а продажа стала настолько затруднительной, что должник не был в силах уплатить по обязательствам. Тогда началась экспроприация. Свободные земледельцы были изгнаны и замещены рабами; таким образом, часть свободного земледельческого населения была переведена на положение наемников, и таким путем исчезла часть потомков колонистов, живших в колониях, где они должны были процветать.
Последствия всего этого сформулировал Плиний в своей знаменитой фразе; «Латифундии погубили Италию и провинции». Латифундии уничтожили свободный труд, послужили причиной обезлюдения целых областей и погубили эту мужественную италийскую расу, которая в течение веков снабжала Рим легионерами (Liv VIII; Plin Hist III, 20). Колонии и наделы, превратившиеся в крупные поместья, не давали уже империи нужный для защиты ее границ контингент войск. Вместе с гражданами, населявшим;: раньше колонии, а теперь частью погибшими, частью вымершими, исчезли также солдаты, из которых формировались легионы, исчез средний класс — эта основа военных государств.
Самое опасное и самое гибельное, что было в латифундиях для процветания общества времен Плиния, заключалось не в перемене культур и не в замене культуры хлеба скотоводством. Несмотря на существование латифундий, Италия и провинции не страдали от недостатка хлеба. Производства хватало больше, чем на удовлетворение потребностей; последнее признавал и Плиний, который считал это одним из блестящих результатов императорской политики (Paneg 30). Изменения социального характера, которые были вызваны возникновением крупного землевладения, историк подметил лишь те, которые больше всего бросались в глаза и сильнее всего давали себя чувствовать, т. — е. уменьшение числа свободных земледельцев, составлявших нерв армий. Хотя Плиний был только компилятором и довольно плохим критиком, тем не менее он знал, что латифундии могут принести пользу, если ввести новые, усовершенствованные способы и формы эксплуатации земли. Если одни стремились увеличить не столько свои доходы, сколько размеры своих владений, то другие, наоборот, стремясь увеличить свои доходы, организовали труд в латифундиях. Общество не может развиваться, если богатство и производительность труда не увеличивается. Плиний не мог иметь в виду экономический упадок Италии и провинций, так как в его время они процветали и все там было в изобилии. Какие бы симпатии он не питал к старине и к мелкой земельной собственности, он не хотел пророчить близкую гибель, которая к тому же должка была наступить три или четыре века спустя; он не говорил о бедствиях в будущем, но о бедствиях в прошлом и настоящем. Если его жалобы правильны, то это потому, что они не относятся к экономическим последствиям крупного землевладения; если бы это было так, то следовало бы сказать, что обработка земли свободными людьми была еще достаточно распространена, чтобы дать писателю источник для сравнения его превосходства перед обработкой ее рабами господствовавшей в латифундия.
Напротив, Плиний имел в виду исключительно уменьшение свободного населения, изгнанного и замененного рабами; этот вопрос волновал господствовавшие классы, так как отражался на организации армии и защите империи. Вот в этом заключалась порожденная латифундиями опасность, на которую указывают современники. Это имеет в виду Катон, когда говорит о деревенских жителях, доставлявших здоровых солдат (do r.r. praet), а впоследствии и Аппий, сожалевший об исчезновении свободного сельского населения, из среды которого вербовались войска. Причина ясна: на латифундии в 200–240 югеров, которое по мнению Катона было средним по величине, он насчитывал от 10 до 15 холостых рабов. А раньше этой площади было достаточно, чтобы прокормить вдвое большее число свободных людей с их детьми. Для народа, у которого набор производился таким образом, что каждый восьмой человек должен был служить с 17 до 45 лет, — подобную систему мы видели во время мобилизации в странах, с весьма развитым милитаризмом, — для такого народа было очень важно иметь большое количество солдат: это единственное затруднение, которое нужно было преодолеть во время тех перемен, которые произошли в хозяйственном быте страны. Когда те классы населения, из среды которых набирались войска, были ослаблены гражданскими войнами, когда римский народ стал телом без головы и головой без тела, как сказал Катилина, громадной толпой бедняков, среди которой было несколько богачей, — никто не заметил опасности, которая была вызвана этим уродливым распределением богатств; все обратили внимание лишь на опасность, происходившую от недобора в легионы; вот в чем усматривает Плиний печальную сторону возникновения латифундий.
Впрочем, латифундии не были повсеместным явлением в империи. Это чреватое по своим последствиям сосредоточение богатств в одних руках ни по своей форме, ни по своей силе не было одинаковым во всех провинциях; в римской империи не было одного какого–нибудь уклада экономической жизни. В Греции и Египте преобладала мелкая собственность, в Тунисе напротив крупная. В Африке земледельцы по большей части были свободны и обязаны лишь уплатой натуральных податей; в других местах они были рабами. В одних частях империи крупная собственность образовалась путем поглощения мелких владений, земель, назначенных колонистам, или путем расхищения государственных земель, общественных пастбищ, имений, принадлежащих городам, в других частях они представляли часть добычи, отданной полководцам, консулам, преторам, или возникли благодаря помещению капиталов, тщеславию фамилий (Colum, 1, 3; Sicul Race 137, 9), необходимостью иметь часть имущества в виде собственности; в иных местах крупная собственность была плодом победы или управления, полного обмана и хищничества. В некоторых провинциях, где понятие о частной собственности еще не было выработано, римские сенаторы поделили между собой земледельцев, с которых они требовали податей и оброков; они были как бы феодальными синьорами. В Галлии, например, они ограничились тем, что, истребив или лишив собственности туземную аристократию, заняли ее место, так что земледельческое население не заметило, так сказать, перемены и по прежнему было подчинено особого рода патронату, оказываемому в обмен за известную службу.
Эти земли по прежнему оставались населенными свободными поселенцами; оброк не изменил условий их существования, потому ли, что недоставало точного определения собственности, потому ли, что земледельцы находились на положение клиентов еще до господства римлян и продолжали таковыми быть и после победы, считая себя простыми держателями земли, имеющими на нее право пользования. Вероятно, эти отношения существовали и в других местностях Италии; таковыми были бесспорно колонисты, о которых говорит Плиний, что они платили оброк и обрабатывали земли собственным инвентарем.
Земля стала повсюду предметом ненасытных желаний; землевладение в этом обществе имело первенствующее значение, так как сами формы производства того требовали; продолжала господствовать традиционная идея о том, что богатство, заключающееся в недвижимости, одно только и есть истинное богатство. Законы напоминали об этом принципе выродившимся сенаторам, побуждая их помещать в землях приобретенное богатство; законодательство поступило так по тем же причинам, по которым у нас заставляли смотреть на торговлю и промышленность, как на занятия, не совместимые с благородством крови. Вследствие такого взгляда все привилегии, в особенности право состоять на государственной службе, были связаны с крупным землевладением.
Владельцы латифундий, следовательно, рассматривались, как principes loci (C. I. L X, 1201); для них сохранялись лучшие должности (id V, 4332 – 4341, Ofelli 3177) и своего рода протекторат и патронат над семьями свободных людей; последних заставляли смотреть на владельцев этих латифундий, как на. своего рода начальство, которому было подчинено население, среди которого они жили; им принадлежала полицейская власть, они защищали население против сборщиков податей и оказывали свое покровительство коллегиям, городам и плебеям. Подобно мелким синьорам в эпоху феодализма они занимались также вымоганием денег у беззащитных мелких землевладельцев; они не подчинялись муниципальным властям и, как рассказывает Аппий, жертвою их наглости становились даже города, так как не было такого бесчестного дела, от которого их мог бы удержать страх.
Эти привилегии, этот престиж, которым пользовались богатые люди, заставлял их приобретать земельную собственность. Иметь владения везде и при том много, быть могущественным и еще раз могущественным, как говорили о владельце латифундии, иметь много собственных людей (название и понятия как бы из феодального общества) — это была высшая ступень тщеславия выскочек и составляла полную противоположность прежнему принципу — иметь небольшое владение, но обрабатывать его хорошо. Отсюда приобретательная лихорадка и даже жестокость, о которой много свидетельств дошло до нас (Sic Place 161, 3 – 10). Рассказы об этих жестокостях чаше всего относятся к Италии, но их можно свободно отнести к грабежам, происходившим во всех провинциях: рассказы об изгнании мелких собственников с территорий Hirpinum’а и Cusinum’а (Cicer de lege agraria 3, 4) о жителях деревень, выгнанных из своих хижин (Sallust Jugurth 41; Herat, Ep. H, 18), о pauper dominus parvulae casae, убитом богатым владельцем, с целью грабежа (Apul IX 35), рассказ о том, как необработанная земля была захвачена скотом богачей (Festus V'Saltus) — все они согласуются с тем, что сообщает нам Sidomies V о грабежах, совершенных в Галлии, правда в более позднюю эпоху. То, что некоторые патриции сделали в Помпее, где они, воспользовавшись в 63 г. до Р. Х. беспорядком в делах, произведенным землетрясением, захватили лучшую часть городских владений, — это они проделывали решительно во всех провинциях, лишь только к тому представлялся случай.
Но для истории хозяйственного быта недостаточно установить существование латифундий, гораздо важнее указать, какую часть обработанной земли они занимали по сравнению с мелкой собственностью. Прежде ошибочно предполагали, что вся римская империя была покрыта крупными латифундиями, мелкая собственность почти совсем исчезла или, по меньшей мере, не играла большой роли в хозяйстве страны. Нет ничего более ошибочного. Даже тут римские писатели впадали в преувеличения; они говорили о явлениях, которые якобы имели место во всех провинциях, но которые им в действительности приходилось наблюдать лишь у ворот Рима, в Италии, южной и островной, и в Африке. Ведь известно, что статистические данные, бывшие в распоряжении у древних писателей, крайне недостаточны, кроме того, мы уже говорили, какую дань отдали римляне гиперболе.
Прежде всего не следует забывать, что размеры богатств в античном мире были далеко меньше размера богатств в современном обществе. Нам сообщают, что Красс был одним из самых богатых людей, каких знало римское общество. Он обладал недвижимым имуществом в 200 миллионов сестерций, несколько больше 40 миллионов франков. Принимая, даже при отсутствии подробной описи цифру, приводимую Плинием (H. n. XXXIII, 134) впоследствии оспоренную Плутархом (Crass 2,2), приводящим меньшую цифру, мы имеем свидетельство двух писателей, которые собирали не только мнения людей, готовых преувеличивать размеры своих богатств, но и предания; если мы обратим внимание, что в приводимую нами цифру входит все богатство Красса, т. е. его дачи, купленные по бешенной цене, и его казармы для сдачи в наем в Риме, то можно полагать, что около 100 миллионов сестерций, т. е. 20 миллионов франков, были представлены латифундиями. Если оценивать югер в 1000 сестерций (Colum, III, 3, 8), то Красс владел 250.000 гектаров (250 kmq), но так как у него было много пастбищ, которые расценивались ниже, то размеры его владения нужно считать несколько больше. Но как–бы не увеличивать эту цифру, в ней нет ничего такого, чтобы давало яркое представление о степени распространенности латифундий, о значении крупного землевладения и хозяйства, основанного на рабском труде, .в особенности, когда подумаешь, что в одной римской кампании перед 1870 г. фамилия Боргезе владела 22.000 гект., Сфорца Цезарини 11.000, Памфилий и Чиги 5.000, капитул святого Петра и больница Святого Духа 20.000, что ИЗ семейств владели 126.000 гектр. (1260 kmq.) и что 64 учреждения были собственниками 75.000 гектр. А ведь Красс, как и Аттик, имел земли везде понемного.
Другие сведения, относящиеся к вопросу о размерах землевладения, дошли до нас не в совсем точном виде, или им был придан смысл, которого они ни имели. Ссылаются, например, на Domitius’а, который в 49 г. до Р. Х. якобы дал из своих собственных земель по 4 югера каждому солдату из своих 30 легионов, между тем Цезарь, (de bell civ I, 17) говорит только, что он лишь обещал им раздать, затем во время гражданской войны, которая разорила массу народа, были очень склонны обещать то, что не принадлежало обещавшим, также, как и всякое чужое имущество вообще. Цезарь, с другой стороны, был очень заинтересован преувеличить силы своих противников и показать, при помощи каких обещаний и какой лжи они приобретали сторонников.
Цитируют также то место, где Плиний (H. n. ХХШ, 135) говорит о завещании вольноотпущенника Cecibus Jsidore в 8 г. до Р. Х., оставившего состояние в 60 миллионов сестерций, 4.116 рабов, 3600 быков, 257.000 овец, столько, сколько их есть в настоящее время в Апулии. Но Плиний был свидетелем невероятного легковерия; кроме того, чтобы обладать такими стадами, необходимо было владеть нужными для их содержания пастбищами. Рассказывают, что Агриппа владел в Херсонесе Таврическом, т. — е. на полуострове Галлиполи, у Дарданелл, площадью в 2.475 кв. километров, но Дион Кассий говорит только о том, что там вообще были крупные землевладения, а это большая разница. Но если даже и принять эти цифры, и все вообще цифры, относящиеся к африканским латифундиям, считать правильными, то мы прибавим, что они не единственные и не самые крупные, В настоящее время в Богемии князь Шварценберг владеет 1.448 кв. километрами земли, не считая других имений в Австрии; у герцога Кобургского в Венгрии 1.600 кв. килом, у герцога Ричмондского 978 кв. километров и Gordon Castle в Шотландии; во всех этих поместьях имеются большие копи; герцог Аргайльский собственник 681 кв. километр, земли в Англии, князь Плесс — 701 кв. километр в Пруссии. В Новом Свете насчитывают несколько лиц, владеющих очень большими пространствами земли, и есть не мало ферм в 200 – 300 кв. километров. В Канаде известна знаменитая Cheney Farm в 30.000 гектар. В Аргентине, Бразилии и Мексике имеются столь же громадные fazendas.
Затем само понятие латифундии относительно. В России, как и в Бразилии и Австралии 60 кв. километров вряд ли составят латифундий, потому что цена на землю низка и масса земель еще не обработана. В этих странах латифундий образовался не при помощи изгнания крестьян и уничтожения средней и мелкой собственности, что имело место во время возникновения латифундий в Италии, где прежний уклад жизни вплоть до последних годов Республики опирался на мелкую собственность. Жалобы прежних писателей о крестьянине, изгнанном из своего очага, относится к тому, что произошло возле Рима и в некоторых частях Италии. В Африке и в некоторых местностях на Востоке латифундии существовали еще до победы римлян, и сенаторы только заместили туземную аристократию.
Далее, особенное значение в экономическом отношении, латифундии приобретают в зависимости от густоты населения, т. — е. от числа тех, кто остается без земли и от количества обработанной земли по отношению ко всей площади, занимаемой страной. Вот почему для Англии имеет большое значение тот факт, что при населении в 39 миллионов жителей, 2000 фамилий владеют половиной территории, а шестая часть королевства находится в руках 91 чел. Настоящей страной латифундий можно назвать страну, где 47 чел. владеют от 24.000 до 40.000 гектаров, 23 — от 40.000 до 60.000, 10 — свыше 60.000 и 8 — свыше 80.000 гектаров земли каждый. Напротив, Cheney Farm в Канаде, где на квадратный километр приходится 0,6 человека, и огромные фермы в Квинсленде, где на квадратный километр приходится 0,2 человека населения, имеют совершенно иное значение, чем латифундии в Шотландии, в Богемии, в Венгрии и в Пруссии, где на квадратный километр приходится от 52,79 до 34,96 человека; богатство землевладельцев Старой Европы гораздо больше, чем богатство плантаторов Нового Света.
Сравним теперь громадные земельные падения сенаторов с населением Империи. После смерти Августа (14 г. Р. Х.) в Галлии Нарбонской насчитывалось 1.500.000 жителей, а стальной Галлии до Рейна 3.500.000; в землях по Дунаю 2 миллиона, в Испании 6 миллионов и в Италии 6 миллионов, включая сюда и рабов. Во всей Восточной Империи было в крупных цифрах 20.000.000 населения, а вместе с ее частями на Востоке это население достигало 55 миллионов. Перейдем к верхней Италии: В Этрурии было 200.000 свободных людей, в Умбрии 100.000, в Пиценуме 300,000, в Апулии 250.000, в Лукании 160.000, в Бруциуме 75.000, Лациуме и Венеции 1.000.000 и столько же на островах. Рабов было до 2.000.000 человек. Следовательно, на кв. километр приходилось около 24 чел., что немногим превышает густоту населения в Черногории (22) и России (18), между тем в настоящее время в Италии на кв. километр приходится 107 жителей. Таким образом, если при выяснении вопроса о распределении собственности, ее размерах и ее значении в жизни страны будет принято во внимание количество населения, впечатление которое производят римские латифундии будет уже значительно слабее.
Далее, в римскую эпоху не знали области или округа, который целиком принадлежал бы одному лицу. Мы не найдем ни одного такого случая ни в Галлии, ни в Испании, ни в Италии; ни древние классики, ни писатели V и VI века, как Сидоний и Сальвий, или папа Григорий, не говорят о чем–либо подобном. Размеры римских латифундий мы можем определить по их названиям, которые состояли из имени его владельца, с прибавкой суффикса anus в Италии и acus в Галлии. Эти названия стали именами поселений, расположенных на территории бывших латифундий, от которых они и заимствовали свое название. Французские и итальянские поселения в общем не больше нескольких тысяч гектаров. Самые крупные из них находятся в Южной Италии и на островах, а там как раз и находились самые большие латифундии.
Меньшее население имело, следовательно, меньшую площадь обработанной земли, и земледелие сосредоточилось на наиболее плодородных землях. Правда, древние писатели не оставили нам на этот счет никаких указаний, и у нас нет статистических данных о количестве обрабатываемой земли и площади, занятой лесами и болотами; но мы знаем, что последние тянулись на очень большом пространстве, что горы по большей части были не обрабатываемы и что обрабатываемые и засеиваемые земли находились в наиболее плодородных частях долин, в ближайшем соседстве с городами, с большими дорогами и реками. Например, знаменитые Леотинские поля в Сицилии занимали во времена Цицерона 30.000 югеров; в то же время теперь на территории Francofonte’а, Carlentini'и и Ientini’и, где находились эти поля, площадь обрабатываемой земли охватывает около 80.000 югеров, ровно 19.392 гектара. Точно также Модиканские поля занимали 70,000 югеров, в то время, как теперь Модика расположена на гораздо большей площади, а вокруг нее образовались владения коммун Scicli, Spaccafomo, Rosolini, Ragusa, т. — е. обрабатывать стали земли, которые во времена владычества римлян лежали втуне.
Вот те факты, которые определяют значение и роль латифундий в античном хозяйстве и которые приводят нас к тому заключению, что латифундии были преимущественно распространены там, где густота населения была меньше и где необработанных земель было много. Вероятно, владения, которые, как говорят, были величиной с царство, состояли по большей части из лесов и болот, из земель, которых малярия заставляла обращать в пастбища или забрасывать. Если бы можно было восстановить топографическую карту крупного землевладения, то было бы видно, что оно особенно было распространено в областях, где война истребила коренное население, т. е. в Лациуме, у ворот Рима, в Луканин, в Бруциуме, в Пиценуме, в Сицилии. Как раз в Пиценуме некий Ruffus купил на 100 миллионов сестерций земли ad gloriam, т. е. из хвастовства (Plïn Н. п. XVIII, 17), а в Самниуме сторонники Суллы получили громадные имения. Поля Prenest были заняты, a paueis (Cic. de lege agr II, III, 1). Долины до Тарренты и Тиррены были сданы публиканам, которые там разводили скот. Латифундии тянулись вдоль берегов Адриатического моря, где несколько рабов пасли стада рогатого и прочего скота; хлевов не было; стада находились под солнцем и дождем и ночевали под открытым небом; это были громадные территории без дорог, без торговли, с селениями, лежащими в развалинах. Мы там находим остроги, наполненные рабами, готовыми восстать. В Лукании были только латифундии и, следовательно, только рабы и восстания; то же в Сицилии, классической стране восстаний рабов, то же в Этрурии, где Тиберий Гракх видел лишь хижины рабов.
Латифундии преобладали также в Лациуме и у ворот Рима; вот почему римские писатели приходили к ошибочному заключению, что крупная собственность господствовала на всем полуострове. Республика отчудила общественные пастбища в Лациуме; плебеи, разоренные ростовщичеством, уступили патрициям свои heredia, которые были истощены чересчур интенсивной культурой злаков в течение 6 веков и не окупали затрачиваемый на них труд. Таким путем вокруг города на расстоянии от 70 до 100 километров в окружности, мелкая собственность уступила место латифундиям, которые захватили государственные и частные земли и заместили труд свободных людей и клиентов трудом рабов. Тот факт, что в местности, где находились 23 цветущих поселения Вольснов, Плиний (H. n. III, 5) и Тит Ливий (VI, 5) нашли одни лишь гибельные для здоровья. Понтийские болота, принадлежавшие римским патрициям, был результатом этой экспроприации; античные поселения Лациума были в полному упадке: от некоторых осталось лишь одно название. В окрестностях Рима были только стада и разбойники, пустари и малярия. Campagna Romano была тогда тем, чем она была в XVIII столетии. У морских берегов латифундии появились со времени пунических войн; ведение там хозяйства было поручено рабам, находившимся под надзором управляющего; в работе им помогали рабочие, приходившие из Умбрийских гор и продававшие за плату свой труд. Хотя члены императорских домов и фиск принадлежали к числу самых крупных землевладельцев, поместья же у них были понемногу везде, тем не менее больше всего земель они имели в Апулии, Калабрии и Пиценуме, так как именно там они держали особых прокураторов. В состав государственных земель входили еще сохранившиеся государственные земли (Sicul Flacc 137), ager albanus (I. 8, Dig. XXX, 39) общественные пастбища Бруциума и еще некоторые общественные земли и пастбища в Лациуме, Этрурии, в Кампании, в Сицилии и Сардинии находились латифундии, подаренные Константином папе Сильвестру, и как раз в этих именно областях находились наиболее крупные поместья Остготов (Ostrogoths). В Галлии, области с латифундиями, принадлежавшими старинной аристократии или вновь испеченным богачам, находились в Аквитании, в Лугдунези и в Бельгии. Напротив, в Галлии Нарбонской, где число колоний было велико, земля была поделена на небольшие участки; то же было и в некоторых местностях и на северо–востоке, возле границы, где были устроены колонии и где утвердились германцы. Там еще можно было встретить среднюю и мелкую собственность. В прочих местностях земля не была так раздроблена. Очень возможно, что там были мелкие собственники, но преобладание принадлежало крупным владениям. Мелкая собственность то там, то сям встречалась в Галлии, но ей принадлежала лишь ничтожная часть территории, средним и крупным землевладением была покрыта почти вся страна.
В заключение мы можем сказать, что не вся империя была покрыта латифундиями, и что в некоторых местностях преобладало мелкое землевладение, которое, как мы увидим ниже, не было целиком ни экспрорииро–вано, ни поглощено крупным землевладением, и что последнее не состояло из громадных земельных участков, сосредоточенных в одних руках. Оно возникло скорое путем приобретения массы участков в областях, находящихся на весьма большом друг от друга расстоянии. Наиболее богатые семьи этой эпохи не владели целым округом или провинцией, по крайней мере в Италии и во всей Галлии; у нас нет точных сведений о юридическом положении громадных владений, расположенных на Востоке и в Африке. Богатым семьям принадлежало 20 – 30 или 40 имений в разных провинциях, иногда во всех провинциях империи. Это и есть те patrimonia sparsa per orbem, о которых говорит Ammien Marcellin. Таким является недвижимое имущество Аттика, равно как семьи Anici, владевшей землями в Италии, в Африке и в Галлии, или владения Тертулиана, Симмаха в Италии, Syagrius’а Paulin’а, Ecdicius’а, Ferreolus’а в Галлии[1].


[1] Тертулиан подарил св. Бенедикту 34 fundi или villae, расположенные в Апулии, Шампании, Лигурии и у Адриатического моря, 18 — в Сицилии.