(К немецкому переводу книги Сальвиоли),
Из современных наук история хозяйства принадлежит к числу тех, что чрезвычайно быстро расширяют поле своих исследований и большею частью вознаграждаются быстрым нарастанием полноты материалов. Несмотря на это, картина античного хозяйства, которой мы располагаем, и очень спорна и очень неясна. Виною тому, пожалуй, в меньшей степени недостаток сведений о прошлом, чем недостаточное познание настоящего. Лишь изучение непосредственно окружающего нас мира может дать нам познания и методы, помогающие ориентироваться в более от нас отдаленных областях. Мы никогда не получили бы ни малейшего представления о химической природе звезд, если бы побоялись ближе подойти к химии составных частей нашей земной коры. Лишь основательнейшее изучение земли могло привести нас к предпосылкам изучения звездного мира. Точно также мы не были бы в состоянии, с некоторой уверенностью, воссоздать по немногим найденным костным остаткам вымерших животных их общий вид, если бы усомнились усерднейшим образом изучить анатомию и физиологию ныне существующих животных.
То же — и с историей хозяйства. Невозможно понять экономические отношения древности и ясно представить себе их взаимосвязи, не уразумев современного способа производства во всем его своеобразии и решительно не раскрыв законов его хода и развития.
Но нерешительность в этом отношении отличает буржуазную экономическую науку, и в этом — ее различие с научным социализмом. Эта нерешительность может быть несознательной и непреднамеренной, но это нисколько не ослабляет ее вредного действия. Оно сказывается, естественно, лишь на практических проблемах современности, но этого достаточно для того, чтобы затруднить и изучение проблем прошлого, давно отошедших от сферы современных противоречий интересов, затруднить тем более, чем отдаленнее это прошлое, и чем скуднее и неопределеннее его остатки (памятники).
Исключительно этой нерешительностью приходится объяснять то обстоятельство, что, вместо Марксова объяснения хода хозяйственного развития, может получить господство в истории хозяйства теория Бюхера, представляющая только ухудшенное переложение учения Маркса.
Для Маркса история хозяйства есть история развития способов производства. Это развитие принимает твердые формы, соответственно легко установимые, поскольку речь идет о технике производства. Совершенно иначе обстоит дело с формами производства, представляющими не отношение человека к природе, но отношения людей между собою в их борьбе с природой, то–есть: экономические отношения. Эти последние отношения, естественно, очень сильно определяются техникой; они должны, например, быть совершенно иными там, где существует развитая железнодорожная сеть, нежели там, где собственные ноги человека являются единственным средством передвижения его. Но экономические отношения не идентичны с техническими.
Насколько последние облекаются в определенные, ясно распознаваемые формы, настолько первые — текучи и все труднее распознаваемы, тем труднее, чем больше развивается производство, чем значительнее производственные коллективы, чем разнообразнее их техника, чем древнее их история: на ее протяжении старые, пережиточные формы все более переплетаются и смешиваются с новыми.
Не легко дать Ариаднову нить, которая позволяла бы не затеряться в этом лабиринте. Скорее всего это возможно с помощью руководящих указаний, данных нам Марксом.
Естественнейшим способом производства Маркс признает первобытный коммунизм. Люди живут маленькими группами–обшинами, каждая из которых сообща использовывает почву, это важнейшее средство производства, и сообща владеет ею, поскольку в такой примитивной обстановке может идти речь о ясных имущественных отношениях. Работа протекает в рамках общественных привычек и по общественно–согласованным планам, а продукты труда принадлежат обществу и распределяются между членами его равным образом по общественно–согласованным правилам.
Продукты остаются внутри произведшего их общества и им потребляются.
Развитие техники приводит к тому, что отдельные общества начинают производить излишки по сравнению с потребляемым ими самими. Одновременно развивается и общение: отдельные группы приходят в более частое и более живое соприкосновение с другими группами, живущими на другой почве и в других условиях и потому производящими другие продукты. Так создается условие для обмена излишков и расширения каждой группой круга потребляемых ею продуктов.
Производство для собственного потребления начинает отступать на второй план, а производство на обмен приобретает все большее значение. Но вместе с тем начинается вытеснение общественного производства частным производством. Частная собственность на продукты распространяется на все большее число областей, а с ней развивается частная собственность на средства производства и под конец — и на самое важное из них, — на землю. На этой ступени развития свободный работник сам владеет, как правило, своими средствами производства и распоряжается своими продуктами, выменивая их на другие. Каждый производит теперь все больше ему самому ненужных продуктов и потребляет продукты, не произведенные им, но полученные в обмен на свои продукты.
С частной собственностью на средства производства создается, однако, также возможность потери отдельным работником своих средств производства, превращения его в неимущего, в пролетария. На другой стороне создается возможность превратить самого отдельного работника в частную собственность, в раба, занятого в частном производстве, и, наконец, возникает возможность для отдельных производителей присвоить себе и накопить средства производства многих других, чтобы затем пустить их в эксплуатацию с помощью купленных несвободных рабочих или передать их неимущим свободным рабочим в эксплуатацию из доли продукта, например, — в испольную аренду. Это накопление богатства может стать массовым явлением уже до появления капиталистического способа производства, стать своего рода «первоначальным накоплением капитала», как называет его Маркс, различнейшими насильственными способами и в том числе войной. Уже на заре истории, у вавилонян и египтян, мы находим временами случаи такого массового накопления. Разительнейший пример его в античном мире представляет то массовое накопление, о котором преимущественно говорит настоящая книга, и которое было осуществлено армиями Рима.
Каждый из этих случаев накопления всегда раньше или позже кончался падением того государства, в котором оно совершалось. Лишение массы работников их средств производства приводило в конечном итоге к хозяйственному и политическому параличу, к падению государства, становившегося добычей соседних более диких народов, еще живших в более первобытных условиях. Это было уделом каждой известной нам развитой античной культуры как в долинах Евфрата и Нила, так и на берегах Средиземного моря.
Новый хозяйственный элемент проявился лишь в Северной Европе с начала пятнадцатого столетия, когда и для нее наступила эра первоначального накопления.
Во всяком случае, Испания и Португалия, опередившие в этом отношении Северную Европу, пришли в конце концов к такому же параличу, как и государства античного мира. Северные же государства атлантического побережья пришли, благодаря благоприятному стечению обстоятельств, к тому, что из пролетаризации большинства своего населения и концентрации больших богатств в немногих руках, при одновременном развитии мирового общения, развили новый, капиталистический способ производства, собирающий многочисленные наличные пролетарские рабочие силы для массового производства. Этому массовому производству накопленные большие богатства доставляют, благодаря одновременному развитию естествознания, мощные средства, а новые средства массового интернационального общения создают одновременно необходимый для массовых продуктов обширный рынок.
Одновременное образование массового пролетариата и концентрация колоссальных богатств в немногих руках, бывшие причиной общественного распада в древнем Риме и даже в более поздней Испании, становятся с семнадцатого столетия и прежде всего в Англии исходным пунктом нового более совершенного, капиталистического способа производства, чрезвычайно укрепляющего силы государства и общества и в быстром победном шествии овладевающего миром, но в то же время и создающего в своих недрах нового мощного врага себе, — пролетариат, превращающийся из паразита в основу общества и тем самым приобретающий все большую мощь. Конец, уготованный древне–римскому обществу германскими варварами, угрожает капиталистическому обществу со стороны его собственных рабочих. Но последние не станут, подобно первым, разрушать общество, чтобы на развалинах его вновь установить примитивный способ производства и еще раз начать сначала весь ход развития: они владеют волей и способностями в высшей мере усовершенствовать тот способ производства, носителями которого они сами являются. Они добьются этого тем, что положат конец частной собственности на могуче выросшие средства производства и тем превратят их из орудия эксплуатации и деградирования масс в источник богатства, культуры и досуга для всех.
Таково — Марксово понимание хозяйственного развития. Он нигде так точно и ясно не изложил его, но, если собрать его разрозненные замечания на эту тему и приложить вытекающий из них метод к известным фактам хозяйственной истории, то получится только–что намеченный ход мыслей.
В противовес ему Бюхер выдвигает следующие три ступени хозяйственного развития:
1. Ступень замкнутого домашнего хозяйства (чистое собственное производство; хозяйство, не знающее обмена), когда блага, произведенные в хозяйстве, в нем же и потребляются.
2. Ступень городского хозяйства (производство на заказ, или ступень прямого обмена), когда блага переходят из производящего их хозяйства непосредственно в потребляющее их хозяйство.
3. Ступень народного хозяйства (товарное производство, ступень обращения благ), когда блага должны, как правило, пройти через ряд хозяйств, прежде чем попасть к потребителю их. («Возникновение народного хозяйства», 4-ое изд., стр.108).
Последовательность этих трех ступеней приблизительно соответствует направлению, в котором происходит, по Марксу, экономическое развитие общественного производства, простое товарное производство, капиталистическое производство. Но Бюхер и Маркс различаются не только в том, что Бюхеровы ступени представляют значительно более неподвижные и твердые формы, чем текучие фазы развития у Маркса. Не одинаковы у обоих и сферы их внимания. У Маркса она — гораздо шире, охватывая всю историю хозяйства. Его точка зрения позволяет проследить имевшее до сих пор место хозяйственное развитие от самых ранних зачатков его и во всей полноте и многообразии его, а также открыть в нем зародыши будущего. Бюхер правда, также утверждает, будто охватывает в своем делении все хозяйственное развитие, но дает на каждой ступени лишь единичное явление, часть, вместо целого.
Так, на место общественного производства Бюхер ставит, в качестве первой ступени, замкнутое домашнее хозяйство, т. — е. одну из многих форм общественного производства и притом последнюю из них, образующуюся во время разложения первобытного коммунизма и проходящую через всю эпоху простого товарного производства и рядом с ним вплоть до порога капиталистического способа производства.
Точно так же производство на заказ представляет лишь одну из форм простого товарного производства. Если даже ограничить последнее одной. формой городского хозяйства, хотя товарообмен наблюдается уже задолго до образования городов, еще в стадии кочевого хозяйства, то и тогда товарное производство горожан невозможно без одновременного товарного производства селян. Крестьянин, доставляющий в город на продажу скот, зерно, шерсть, лен и т. п., не раз все–же продает их не непосредственно потребителям. Он продает свой скот мяснику, который уже передает мясо потребителям, зерно — пекарю или, быть может, лишь мельнику, который продает муку пекарю, изготовляющему тогда хлеб для потребителей. И шерсть он продает, конечно, не тому, кто хочет носить суконный костюм, но торговцу шерстью или суконщику. В самом городе существует множество ремесленников, производящих точно также для торговца или для дальнейшего производителя, а не непосредственно для потребителя.
Но раз мы находим уже при простом товарном производстве целый ряд товаров, «долженствующих пройти через ряд хозяйств, прежде чем попасть к потребителю», то, разумеется, не подходит придавать этому свойству значение характерного признака для следующей ступени, — для «народного хозяйства», которое сам Бюхер однажды называет «капиталистическим хозяйством». Но, конечно, какой другой признак придумать для капиталистического хозяйства в отличие его от простого товарного производства, если заодно с Бюхером принимать во внимание для характеристики различных способов производства не весь их процесс производства в целом, а лишь кусочек его, — обращение готового продукта? Общественная роль рабочего в процессе производства, его общественное право на средства производства и продукты труда кажутся Бюхеру при характеризовании различных способов производства чем–то, не относящимся к делу. Его интересует при этом лишь вопрос:, как попадают готовые продукты в руки потребителя? Характерно, что точно также, как современная буржуазная теория стоимости, теория предельной полезности, так и современная буржуазная теория хозяйственного развития сторонится от процесса производства и рассматривает, как «хозяйство», лишь обращение готовых благ.
Б своем пространном исследовании относительно происхождения народного хозяйства Бюхер упоминает о наемном труде лишь в двух коротких предложеньицах. Один раз на стр.161: «… Возникает массовое производство с разделением труда в мануфактурах и на фабриках и с ними сословие наемных рабочих» И ни одного слова более об этом предмете. Затем на стр, 167 значится: «… Где нужен чужой труд, он оказывается по отношению к производителю постоянно — принудительным (рабским, крепостным) — на первой ступени, длительно–служебным — на второй, и коротко–договорным — на третьей». Это — все, что мы узнаем об общественном положении рабочего Видно, что к нему подходят, как к совершенно постороннему и вполне безразличному вопросу; коротко, но не хорошо. Ибо рабство — отнюдь не особенность производства для собственного потребления. Рабы и крепостные достаточно долго и часто работали в товарном производстве. И просто абсурдно — видеть экономическое своеобразие наемного труда при капиталистическом способе производства в краткости договорного отношения. А это–то и отличает для Бюхера капиталистический способ производства от всех остальных. Оставим здесь совершенно без внимания, что различие в продолжительности рабочего договора в ремесле и в крупной индустрии не является ни всеобщим, ни основным. Но прежде всего: действительно отличительнейшая особенность современного наемного труда не только не подчеркивается в только–что приведенном тезисе Бюхера, но и прямо–таки отрицается. Ведь, этот тезис начинается словами: «где нужен чужой труд, он оказывается… коротко–договорным на третьей ступени». Таким образом, он оказывается лишь иногда нужным. Но именно третью ступень, капиталистический способ производства, характеризует то, что при нем «чужой труд» нс–является чем–то, лишь случайно нужным, но многократно отсутствующим без всякого вреда для производства; что «чужой труд» с силой необходимости обусловливается самим характером способа производства; что на «третьей ступени» «чужой труд» является формой труда вообще; что наличие его образует предпосылку всего производственного процесса.
Видно, что три ступени Бюхера, поскольку они отличаются от Марксова изображения развития различных способов производства, являют собой не меньше, чем прогресс. Очень далекие от того, чтобы сообщить характеристике отдельных способов производства большую остроту и точность, они сглаживают их различия, совершенно оставляя без внимания важнейшие точки зрения.
И не вопреки этому, но именно вследствие этого, воззрения Бюхера проникли в буржуазную экономическую науку. Классическая школа стала для нее шаткой, когда — именно под влиянием «Капитала» Маркса — с очевидностью выявилось, что законы капиталистического товарного производства не являются вечными законами природы, но лишь законами преходящей исторической фазы. Этим доказывалось, что капитализм — преходящ, а это становилось очень опасно в виду растущего пролетарского наступления, угрожавшего тем, что тотчас за теоретическим познанием последует практическое действие.
Здесь очень кстати подошло Бюхерово открытие. Оно признает, что капиталистическое хозяйство — лишь преходящее историческое явление. Но что характеризует, по Бюхеру, это явление? Тот факт, что блага должны, как правило, пройти через ряд хозяйств, прежде чем попасть в руки потребителя. Ни слова о частной собственности на средства производства, об отсутствии собственности у наемных рабочих. Если эти черты характерны для капиталистического способа производства, они исчезнут и должны исчезнуть вместе с ним, как только пролетариат достаточно окрепнет. Насколько безмятежнее рисуется дальнейшее развитие нынешнего «народного хозяйства», если отличительным признаком его является только прохождение благ через различные «хозяйства», а наемный труд представляет собой постороннее попутное явление!
Благодаря этому ложному освещению современного способа производства, воззрения Бюхера получили господство в буржуазной истории хозяйства и, между прочим, затемнили важнейшие моменты для понимания экономики античного мира. Не удивительно, что историки и исследователи, античного мира заявляют о несогласуемости теории Бюхера с обнаруженными ими фактами.
Но, экономически невышколенные, эти историки не в состоянии в достаточной мере распознать, чем отличаются хозяйственные явления древности от хозяйственных явлений нашего времени Они слишком сближают те и другие. Так им остается ограничиться обнаружением отдельных хозяйственных явлений. Это — в высшей степени важная и благодарная работа, успех которой, однако, тем настоятельнее требует теоретического обобщения и переработки богатого нового материала.
Достойное внимания начало этому кладет, по моему, настоящая книга. Автор ее — основательный знаток хозяйственных отношений не только древности, но и средневековья. С 1884 года он — профессор итальянских университетов: сначала — в Палермо, а с 1903 года — в Неаполе на кафедре истории и философии права.
Его интерес к исследованию прошлого не повлек за собой равнодушия к современности: с жаром обратившись к ее проблемам, он пошел при этом совершенно другими путями, чем значительное большинство его коллег. Он не примкнул к буржуазии, а также отверг — величественную с виду, а в сущности жалкую — рисовку надпартийной объективностью, увиливающей от всякого ясного ответа и отвечающей вопросительным знаком на неотложнейшие задачи момента. Сальвиоли присоединился к небольшой, но избранной горсти профессоров, решительно причисляющих себя к пролетариату и представляющих славное своеобразие итальянской университетской жизни, Сальвиоли вступил в социалистическую партию, сотрудничал в партийной прессе и выступал с докладами и даже был в 1894 году — правда, безуспешно — партийным кандидатом в парламент.
Все–же его социалистический интерес к науке дал гораздо большие результаты, чем интерес к практической политике. Он изучил марксизм и освоился с историческим материализмом и ходом мыслей «Капитала», каковые и сумел в высшей степени осмысленно и плодотворно применить к своим научным занятиям историей хозяйства.
Нельзя назвать его ортодоксальным марксистом. Так, например, он не целиком приемлет терминологию Маркса и иногда употребляет слово «капитал» в такой связи, где Маркс предпочел бы выражения «деньги» или «средства производства» или «запас продуктов». И исторический материализм он понимает иначе, чем мы, ортодоксальные марксисты, принимая, что этот материализм сводит всякое общественное действие на экономические мотив ы, тогда как мы объясняем всякое общественное своеобразие особыми экономическими условиями.
Все–таки эти отклонения не дают нам основания не признать, что ум и пытливость Сальвиоли были обогащены и оплодотворены изучением Маркса. Именно исторические рассуждения в третьем томе «Капитала» раскрыли пред Сальвиоли множество новых перспектив и дали ему толчки для наилучшего использования его знания античного мира. Плодом десятилетнего труда его была настоящая книга, впервые появившаяся на французском языке (Le capitalisme dans le mond antique. Перевод с итальянской рукописи А. Бонне. Париж, 1906 г. Изд–во Giard & Brière). Она так захватила меня, что я побудил моего сына Карла перевести ее на немецкий язык и посоветовал моему другу Дицу издать этот перевод, на что Сальвиоли охотно согласился. Она — ученый труд, но написана так ясно и легко–понятно, что для понимания ее совершенно не требуется никаких специальных знаний. Она — понятна и для читателей, не знающих древних языков и незнакомых с античной историей. Конечно, знание римской истории, хотя бы только поверхностное, облегчает понимание книги Сальвиоли. Тому, кто хотел бы пойти в своих занятиях историей античного хозяйства дальше книги Сальвиоли, можно прежде всего рекомендовать «Падение рабства в древнем мире» Чиккотти, представляющееся прекрасным дополнением ее именно для греческой эпохи. Я не хочу сказать этим, что я согласен с каждой деталью в этой книге, но в истории античного общества еще так много неясного и спорного, что вряд–ли найдется два автора, вполне согласных в освещении ее.
Возможен вопрос, целесообразно–ли, чтобы располагающие ничтожным досугом рабочие жертвовали частью его на занятия древностью, вместо того, чтобы сосредоточить весь свой интерес на современном.
На это следует возразить, что современность, несомненно, требует всего их интереса, но что полное понимание современности предполагает некоторое знакомство с прошлым. Если, как мы видели вначале, пространственно и во времени отдаленное не может быть понято, пока мы не разберемся в непосредственно окружающем нас, то можно также, напротив, утверждать, что для более глубокого понимания ближайшего к нам требуется предварительное проникновение в более отдаленное от нас.
Единственное, что можно познать в вещах или явлениях, это — их различия. То, что мы называем свойствами вещи, суть в действительности признаки, коими она отличается от других вещей. Вещь сама по себе не может, таким образом, никогда быть действительно познанной, но каждая вещь или каждое явление познаются лишь через сравнение с другими вещами или явлениями. Таким образом, мы должны также для познания капиталистического способа производства сравнить его с другими способами производства. Это сравнение произошло уже на заре его на том противоречии, в какое он впал по отношению к способу производства, из коего сам вырос в эпоху угасающего феодализма. Но мы тем лучше поймем капитализм с его проблемами и тенденциями, чем разнообразнее способы производства, с коими он сравнивается. Отсюда — большой интерес нашей партии к истории первобытного мира. Это относится, конечно, и к классической древности.
Эпоха конца ее, т. — е. как–раз тот период, о котором преимущественно повествует Сальвиоли, имеет для нас особенное значение еще и потому, что никакой другой до него не подошел так близко к капитализму, никакой другой не выдвинул проблем, столь соприкасающихся с проблемами нашего времени.
Существеннейший продукт того периода — христианство — остался и до наших дней могучим фактором практической политики, фактором, конечно, чисто–тормозящего свойства, с тех пор как вырос современный капитализм, но фактором, с которым последнему не справиться. Продукт античного капитализма может быть полностью преодолен лишь с помощью продукта современного, промышленного капитализма, — лишь с помощью социализма.
Так содержание настоящей книги многими нитями связывается с боями нашего времени.
Берлин. К. Каутский,
Март 1912 года.