1. Агриппина с траурною урною встречена великим плачем в разных местах. - 2. Торжество похорон; встретили знатнейшие лица города. - 3. Тиберий, Августа и Антония не показываются публично. - 4. Общественная скорбь. - 5. Тиберий показал себя скупым в оказании похоронных почестей. - 6. Извиняет себя и ободряет народ. - 7. Оставлено прекращение дел. Друз уходит к Иллирским войскам. - 8. Пизон к Друзу. - 9. оттуда в Рим с бодрым духом. - 10. Вслед за тем обвинен. Глава государства отсылает дело к сенату. - 11. Отыскиваются подсудимому защитники. - 12. Тиберия речь к сенаторам. - 13. Обвинителей доводы, 14, подсудимый плохо опровергает. - 14. Против него судьи не обнаруживают большой деятельности, а народ в высшей степени враждебен. - 15. Планцина дело свое отделяет. Смерть Пизона. - 16. Сомнительно - не по приказанию ли - и завещание Тиберию. - 17. Пизон сын оправдан. Планцину простили вследствие просьб Августы. Мнения против Пизона - 18. Государь смягчает. Неблагоразумная лесть. - 19. Друз получает почести овации. Випсания умирает. - 20. Такфаринат возобновляет воину в Африке. - 21. Строгостью Апрония она подавлена. - 22. Лепида обвинена в ложных родах, прелюбодеянии, отравлении. - 23. При нерешительных действиях Тиберия осуждена. - 24. Силан исхлопотал дозволение на ссылку. - 25. Закон Папия Поппея. Доносчики. - 26. Несколько слов о законах, которые сначала были просты и немногочисленны. - 27. Потом умножились до бесконечности. - 28. Попытка их поправить. - 29. Нерон, сын Германика, получает повышения почестей, берет в супружество Юлию, дочь Друза. - 30. Смерть и похвальное слово Саллюстия и Волузия, могущество при дворе неверно. - 31. Консулами Тиберий и Друз. Замечена непочтительность молодежи. Забота о дорогах. - 32. Такфаринат производит смятение вновь. Лепид проконсул Азип. - 33. Цецина удаляет жен из провинции. - 34. Ему, с поддержкою Друза, сопротивляется Вал. Мессалин, - 35. Блез, проконсул Африки. - 36. Злоупотребление изображениями Государя. - 37. Остановлено Друзом. - 38. Обвиненные во взятках, в оскорблении величества. Движение во Фракии. - 39. Веллей подавляет. - 49. Галлия возмущается под предводительством Флора и Сакровира. - 41. Андековенов усмиряет Авиола; Турониев подавляет. - 42. Флор падает от собственной руки; конец Тревирского возмущения. - 43. Эдуев возмущает Сакровир. - 44. Поражает страхом Рим, но не Тиберия. - 45. Силий. - 46. Галлов поражает, панцирных избивает. Сакровир налагает на себя руки. - -47. Тиберий притворяется будто хочет идти в Галлию. - 48. Смерть Квирина почтена. - 49, Луторий обвинен. - 50. Защищается Лепидом. - 51. Умерщвлен в тюрьме. Сенатское определение об отложении наказания. - 52. Едили толкуют об уменьшении роскоши. Сенат это дело возлагает на главу государства. - 53. 54. Он объявляет, что пособия этому надобно ждать от времени. - 55. Мало-помалу сами собою переменятся нравы. - 56. Власть трибуна просит для Друза и 57. получает при изъявлениях лести сенаторов. - 58. Диальский фламин добивается провинции. - 59. Другие сопротивляются. Друз замечен в надменности. - 60-63. Изображение свободы. - Азили (приюты) Греческих городов сенат рассматривает и предписывает им способ устройства. - 64. Болезнь Августы. Тиберия к матери нечистосердечная любовь. - 65. Времена, зараженные гнусною лестью. - 66. К. Силан призван на суд во взятках и оскорблениях величества. - 67 от многих тесним и от самого государя и 68. Осуждается. Лесть Долабеллы. - 69. Подавляет Тиберий и смягчает мнения. - 70. Корд, Енний, Капито - подсудимые. - 71. Всадничье счастье. Право Фламиниев. - 72. Базилика Павлла, театр. - 73. Бесстыдная просьба Такфарината. - 74. Блез на него нападает, берет его брата, но войну не довершает. - 75. Смерть Салонина, Катона. - 76. Юнии и её торжественные похороны. Все это совершалось в течении трех лет в консульство
М. Валерия и М. Аврелия - Тиберия Императора в четвертый раз и Друза Нерона во второй - К. Сульпиция и К. Гатерия.

1. Нисколько не оставляя плавания зимнего морем, Агриппина приплыла к острову Корцире, лежащему напротив берегов Калабрии. Тут немного дней взяла она успокоиться духом, неумеренная в горе и не умея переносить. Между тем, услыхав о ее прибытии, каждый из близких и друзей и очень много военных, как те, которые служили при Германике, так и многие неизвестные из соседних городов, часть - считая это обязанностью в отношении к главе государства, а большинство, следуя за ними, бросились к городу Брундизию, служившему для плавателей самим скорым и верным пристанищем. И как только увидели флот издали, наполнился не только порт и ближайшие места к морю, но стены, дома и откуда только можно было видеть подальше - толпою горевавших и спрашивавших друг друга: "в молчании ли или каким-либо приветствием должны принять, когда будет выходить из судна?" И недостаточно было известно - что больше соответствовало бы времени; когда флот подошел мало-помалу, не быстрою, как обыкновенно греблею, но все было прилажено к выражению печали. После того как Агриппина вышла из судна, держа траурную урну с двумя детьми и потупив глаза - один у всех вырвался вопль, и невозможно было различать плач близких и чужих, мужчин и женщин. Только свиту Агриппинину, утомленную продолжительным горем, встретившие, еще свежие в печали, опережали. Послав две преторианские когорты, Цезарь присовокупил: "что власти Калабрии, Апулы и Кампанцы исполнят последние свои обязанности к памяти его сына". Вследствие этого прах несли на своих плечах трибуны и сотники; впереди шли неприлаженные значки, перевернутые к низу пуки; а где переходили колонии простой народ в черном одеянии, всадники в трауре, сообразно со средствами местности, жгли одежды, благовония и прочее, что обыкновенно во время похорон. Даже те, города которых находились в стороне, все таки выходили на встречу и, устраивая жертвы и алтари богам теням, слезами и восклицаниями свидетельствовали о своем горе. Друз выступил в Таррачину с братом Клавдием и детьми Германика, находившимися в городе. Консулы М. Аврелий и К. Аврелий (уже они заняли свои должности), Сенат и большая часть народа наполнили дорогу, рассеявшись и с плачем сколько кто хотел. Лести тут не было, так как все знали худо скрытую радость Тиберия о смерти Германика.
3. Тиберий и Августа удержались показаться всенародно, считая несоответствующим их величию явно проливать слезы, а может быть как бы, когда все глаза будут тщательно всматриваться в их лица, не уразумели бы их лживость. Относительно матери Антонии, ни у описывавших эти события, ни в письменном дневнике им веденном, не нахожу, чтобы она исполняла какую-нибудь видную обязанность, когда кроме Агриппины, Друза и Клавдия и прочие одной крови поименно переписаны; но или удержало ее нездоровье или дух, побежденный плачем, всю громадность горя не мог бы перенести в глазах. Всего легче я поверю, что ее удержали Тиберий и Августа, которые из дому не выходили, чтобы показать равную скорбь и что пример матери подействовал и на бабку и на дядю.
4. День, в который останки Германика вносимы были в гробницу Августа, или носил отпечаток могильной тишины или тревожим был плачем; полны городские улицы, по Марсову полю сверкали факелы. Там воины с оружием, должностные лица без признаков своего достоинства, народ по трибам, вопили: "погибло дело общественное, никакой надежды не осталось". С большею готовностью и откровенностью, чем поверил бы кто что они помнят о властвующих над ними; ничто не кольнуло Тиберия более, как усердие граждан, обнаружившееся с жаром к Агриппине; ее называли: "украшением отечества, единственною кровью Августа, последним (остатком) примером древности". Обратясь к небу и богам, молили: "потомство её оставалось бы целым и пережило бы неправедных".
5. Были, которые требовали "торжества всенародных похорон" и сравнивали: "что Август совершил почетного и великолепного относительно Друза, отца Германика; так как он сам, в крайне суровую зиму, вышел до Тичина и не отходя от тела вошел вместе в город. Окружали ложе (покойного) изображения Клавдиев и Ливиев; оплакивали его на форуме, хвалили перед рострами; собрано все, что найдено предками или придумано потомками. А Германику не досталось и обычных почестей, должных даже каждому человеку знатного рода. Конечно тело, вследствие огромного расстояния дорог, в чужой земле как только можно было сожжено; но справедливо было бы потом приложить еще больше почестей, когда сначала судьба в них отказала. Братья встретили только на расстоянии езды одного дня, а дядя даже и до ворот, и то не вышел на встречу. Где же эти старинные обычаи предков? Поставленное перед ложем изображение, стихи, внушенные воспоминанием о его доблестях, и похвалы, и слезы, как возбуждения скорби?" Известно это было Тиберию и чтобы подавить речи народные, внушал эдиктом: "много знаменитых Римлян приняли смерть за отечество; но никто не был прославлен до такой степени живою скорбью. Все это очень хорошо и для него и для других, если только приложена будет умеренность. Не одно и тоже прилично людям, стоящим во главе государства и народу властителю (императору), что простым семействам или обществам. Еще свежей печали приличен был плачь и утешение в самом горе; но пора уже обратить дух к ободрению, как некогда божественный Юлий, утратив единственную дочь, как божественный Август когда у него исторгнуты были внуки, прогнали же прочь печаль. Вовсе не нужно примеров более древних: сколько раз народ Римский с твердостью переносил потери войск, гибель вождей, совершенную утрату знаменитых родов. Правители смертны, государство вечно, а потому пусть возьмутся за свои обыкновенные занятия, а - так как подходило время смотреть Магалезские игры - то и за самые удовольствия".
7. Тут окончилось прекращение дел и каждый принялся за свои занятия. Друз отправился к Иллирским войскам; умы всех были на стороже в надежде скорого отмщения Пизону; раздавались частые жалобы: "что он между тем странствуя по "веселым местам Азии и Ахайи, надменным и коварным промедлением старается уничтожить доказательства своих преступлений". Так сделалось общеизвестным: "что посланная Кн. Сентием, как я выше сказал, знаменитая отравительница Мартина погибла в Брундизие внезапною смертью; яд оказался скрытым у нее в волосах и на теле не оказалось никаких признаков, чтобы она сама себе причинила смерть". А. Пизон, послав вперед в Рим сына и дав поручения, какими он должен был смягчить главу государства, отправился к Друзу; он надеялся, что его он будет иметь к себе не столько ожесточенного вследствие гибели брата, сколько более расположенного вследствие удаления соперника. Тиберий, чтобы тем доказать беспристрастие суда, приняв ласково молодого человека, обращается с ним с щедростью, какую обыкновенно употреблял относительно сыновей знатных семейств. Друз отвечал Пизону: "если была бы правда в том, в чем его упрекают, то место его в скорби было бы главнейшее, но предпочитает он считать это ложным и пустым и смерть Германика не обращать кому-либо в пагубу". Это он говорил явно и избегая какой-либо таинственности. Да и не было сомнения, что так было предписано и Тиберием, так как юноша обыкновенно простой и не хитрый Действовал тут с искусством старика.
9. Пизон, переправясь через Далматское море и оставив суда у Анконы через Пицен, а потом Фламенскою дорогою, настигает легион, который был веден из Паннонии в город, а потом на караулы в Африку. Много толков было о том обстоятельстве: "что он дорогою во время движения часто показывался воинам". От Нарнии, избегая подозрений или вследствие того что люди робкие обыкновенно не знают на что решиться, спустился по Нару, а потом по Тибру и усилил раздражение народа, пристав с кораблем к могиле Цезарей. Днем, когда на берегу было много людей, и сам среди большой толпы клиентов, Планцина. окруженная женщинами - выступали с веселыми лицами. К обстоятельствам, увеличивавшим негодование, принадлежало и то, что дом Пизона, возвышавшийся над форумом, был украшен как на праздник, готовилось торжество и пиршество и вследствие знаменитости места - ничего не могло оставаться втайне.
10. На другой день Фульциний Трио заявил у консулов требование к Пизону. С другой стороны Вителлий, Вераний и прочие из свиты Германика, домогались: "нет тут никакого дела Триону; да и они не обвинителями, но в качестве свидетелей и доказчиков событий передадут поручения Германика". Он, опустив донос этого дела, добился позволения обвинять его прежнюю жизнь и сенаторы просили государя, чтобы он принял на себя дознание. И подсудимый не уклонялся от этого, опасаясь расположения умов народа и сенаторов. Напротив: "Тиберий достаточно силен, чтобы пренебречь слухами; да и связан он соучастием матери. Один судья легче разберет истину и то, что растолковано в дурную сторону, ненависть же и не доброжелательство преобладают у большинства". Тиберий сознавал всю тягость дознания и то, какими толками терзали его собственную добрую славу. А потому, допустив немногих приближенных, выслушивает угрозы обвинителей, а с другой стороны мольбы - и дело нетронутым возлагает на сенат. Между тем Друз, возвратясь из Иллирика, хотя сенаторы и положили: "за принятие Маробода и дела совершенные в предшествующее лето, войти ему в город с почестями овации" - отлагая почесть, вошел так. После этого подсудимый просил себе защитниками Л. Аррунция, Т. Виниция, Азиния Галла, Эзернина Марцелла и Секс. Помпея, но они отказывались под разными предлогами и явились защитниками М. Лепид, Л. Пизон и Ливиней Регул. Внимание всех граждан было возбуждено: "какая верность у друзей Германика, какая самоуверенность в подсудимом! Достаточно ли Тиберий сдерживает и подавляет то, что чувствует?" К этому более чем к чему-либо другому внимательный народ, относительно главы государства позволил себе более тайных толков или многознаменательного молчания.
12. В день собрания сената Цезарь сказал речь, обдумав в каком расположении духа: Пизон был легатом и другом его отца, а им дан в помощники Германику, по внушению Сената, для управления делами Востока. Там наглостью и соперничеством ожесточил юношу и предлежит беспристрастным настроением умов разобрать - радовался ли только он его кончине или Германик погиб жертвою злодейства. Так как если Пизон, будучи легатом, нарушил пределы своих обязанностей, нарушил долг повиновения к Императору, если смерть его, а мое горе служило для него предметом радости, возненавижу его, устраню от моего дома, но не буду силою государя мстить за частные неудовольствия. А если откроется преступление, которое должно быть отомщено хотя бы касалось убийства какого бы то ни было гражданина; то себе, и детям Германика, и нам родителям доставите праведное утешение. Вместе то имейте в виду, что Пизон обращался с войском как возмутитель и бунтовщик; искательством старался он приобрести расположение воинов; с оружием в руках домогался приобрести назад провинцию. Но может быть это ложно и в преувеличенном виде представили обвинители; на их излишнее усердие, справедливо негодую. К чему например шло - обнажать тело, допускать его быть предметом праздного зрелища для черни, распустить и между чужеземцами слух, что он погиб жертвою яда, если все это еще не верно и должно быть предметом исследования? Оплакиваю моего сына и всегда буду оплакивать; но не воспрепятствую подсудимому - представить все, что может обнаружить его невинность или обнаружить в чем даже мог быть несправедлив Германик. Да и вас умоляю, чтобы вы в этом деле потому только, что оно связано с моею скорбью, предложенные обвинения не приняли за доказанные. Защитники, которых ему дали или узы крови, или доверие к нему - помогите находящемуся в опасности, на сколько у кого достанет силы красноречия и заботы. Такой же труд, такое же постоянство убеждаю иметь и обвинителей. Только то сделаем мы для Германика помимо законов, что исследование о его смерти будет производиться в сенате, а не на форуме и сенаторами, а не (простыми) судьями. Во всем остальном должна быть употреблена одинаковая умеренность. Пусть никто не видит ни слез Друза, ни моей печали и вообще того, что против нас вымышляют ложного".
13. За тем назначен двухдневный срок для представления обвинений и чтобы через промежуток времени в шесть дней, обвиненный мог защищаться в продолжении трех дней. Тут Фульциний начинает старое и пустое: "с надменностью и корыстолюбием управлял он Испаниею". И доказанное это не могло обратиться во вред подсудимому, если в недавнем оправдается, а в случае если бы он был в этом, защищен, не могло бы послужить к его оправданию, если он будет связан более значительными преступлениями. После него Сервей, Вераний и Вителлий. с одинаковым старанием, а Вителлий с большим красноречием ставили в вину подсудимому: "из ненависти к Германику и желания переворотов, Пизон - большинство простых воинов своеволием и обидами союзников до того испортил, что от самых, что ни есть худших, получил название: отца легионов. Напротив, ко всем лучшим людям, в особенности сопровождавшим Германика и его друзей, был свиреп; наконец его самого извел заклинаниями и ядом; это послужило ему и Планцине, - к священнодействиям и нечестивым приношениям жертв. Взялся он за оружие против государства и для того, чтобы явиться подсудимым, побежден в сражении". Защита в прочих отношениях была робка; невозможно было отвергать ни ухаживания за воинами, ни того что провинция отдана была на жертву самым дурным людям, ни даже ругательства против императора; только в одном обвинении он, по-видимому, оправдался. Да и обвинители не слишком на этом настаивали, уличая его, будто бы он на пиршестве Германика, возлежа выше его, своими руками испортил пищу. Нелепым казалось, - чтобы Пизон дерзнул на это среди чужих рабов и в виду стольких бывших там и перед самим Германиком. Подсудимый предлагал всю свою прислугу и требовал исполнителей на пытку. Но судьи по разным причинам были неумолимы: Цезарь - за войну нанесенную провинции; сенат - не мог вполне поверить, чтобы смерть Германика не сопровождалась коварством.[1]... написали требуя; но это отвергли и Тиберий, и Пизон. Перед зданием сената раздавались голоса народа: "если Пизон ускользнет от мнения сенаторов, то они наложат на него руки". Изображения Пизона влекли в Гемонии и разорвали бы - если бы, по приказанию главы государства, не были они защищены и поставлены на место. Вследствие этого Пизон уведен в закрытых носилках трибуном преторианской когорты; разные слухи были - сопровождает ли это его страж безопасности, или исполнитель смертного приговора.
15. Такая же была не любовь к Планцине, но больше к ней милости и потому считалось сомнительным - насколько Цезарю относительно её была воля. И сама, пока еще надежды Пизона были ни в ту, ни в другую сторону; обещала "что она разделит его участь какая бы она ни была и, если к тому дело пойдет, будет товарищем его гибели". Но когда тайными просьбами Августы исхлопотала себе прощение, мало-помалу начала удаляться от мужа и разделять свою защиту от его. Подсудимый понял в этом признак своей гибели, колебался - не сделать ли последнюю попытку; по убеждению сыновей, укрепляется духом и снова входит в сенат. Снес он возобновление обвинения, неприязненные голоса сенаторов, все против него враждебное и неумолимое, но ничем так неустрашен как видя Тиберия без сострадания, без гнева, замкнутого как бы упорством, чтобы не дать места прорваться какому-либо чувству. Будучи отнесен домой, как бы придумывая защиту к следующему дню, немного написал, запечатал и передал вольноотпущеннику. Затем исполняет он обычную заботу относительно отдохновения тела, много уже ночи прошло, когда по выходе жены из спальни, велел затворить дверь и на рассвете найден с проколотым горлом, а меч лежал на земле.
16. Помню, слышал я от стариков - не раз видали в руках Пизона книжечку, которую он сам не пускал в общее известие; но друзья его говорили: "содержит она письма Тиберия и поручения относительно Германика и имел было он намерение - изложить это перед сенаторами и уличить главу государства, не будь он обманут Сеяном ложными обещаниями; да и не сам собою погиб он, но впущен был убийца". Ни того, ни другого утверждать не стану; но и не должен был скрыть рассказанное теми, которых жизнь продлилась до нашей молодости. Цезарь с лицом, принявшим выражение печали, жаловался перед сенатом, что "такая смерть имела целью возбудить негодование против него" и частными вопросами допытывался: "как Пизон провел последний день и ночь". А он по большей части умно, а кое-что и необдуманно отвечал - прочел последнюю волю Пизона, выраженную почти в такой форме: "подавленный заговором врагов моих и тяжестью лживого обвинения, насколько нигде нет места ни истине ни моей невинности, свидетельствуюсь богами бессмертными что жил я, Цезарь, верным к тебе и с таким же чувством благоговения к твоей матери. И вас умоляю, подумайте о моих детях. Из них Кн. Пизон нисколько не был участником моего жребия, все это время оставаясь в городе. М. Пизон отсоветовал мне возвращаться в Сирию; и за чем лучше я не уступил сыну юноше чем, он старику отцу? И тем усерднее прошу, чтобы он невинный не поплатился за мои дурные поступки. Сорока пяти летнею службою, удостоенный когда-то отцом твоим божественным Августом быть товарищем консульства, твоею прежнею дружбою - и никогда уже после этого не буду тебе докучать просьбами, - умоляю о спасении несчастного сына".
17. О Планцине ничего не прибавил. После этого Тиберий очистил юношу от обвинения в междоусобной войне: "сын не мог уклониться от приказаний отца" и вместе сострадал над знатностью дома и над тяжким несчастьем с самим Пизоном, как бы оно ни было заслужено. За Планцину говорил он со стыдом и против совести, ссылаясь на просьбы матери; а на нее то преимущественно и раздавались тайные жалобы всех лучших людей: "так это долг бабушки - убийцу внука видеть, приговаривать, исторгать у сената! Что законы требуют за всех граждан, одному Германику не досталось! Вителлия и Верания голоса оплакали Цезаря, а Планцина нашла себе защиту в Императоре и Августе. Конечно теперь она - яд и искусство, имевшее уже такое удачное приложение к делу обратит на Агриппину, на детей её и насытит примерную бабку и дядю кровью несчастнейшего семейства". Затем истрачены еще два дня под видом следствия. Тиберий приставал к детям Пизона, чтобы они защищали мать. И после того как наперерыв говорили обвинители и свидетели, а никто не давал ответа, увеличивалось более сожаление, чем недоброжелательство. Первый спрошен о мнении Аврелий Котта, консул (потому что при докладе Цезаря, и должностные лица исполняли эту обязанность) он полагал: "имя Пизона изгладить из общественных памятников; часть имущества назначить в публичную продажу, часть отдать сыну Кн. Пизону, но чтобы он переменил прозвание. М. Пизона, лишить сана, дать ему десять миллионов сестерциев и сослать на десять лет, а Планцине даровать безнаказанность по просьбе Августы". В этом мнении многое смягчено Государем: "из общественных памятников не должно быть изглажено имя Пизона, когда там остаются имена М. Антония, нанесшего войну отечеству, Юлия Антония, учинившего насилие в доме Августа". И М. Пизона избавил от потери чести и отдал ему отцовское достояние; довольно твердый, как не раз уже я заметил против денежных соблазнов, а в то время был еще милостивее вследствие стыда в оправдании Планцины. Он же (Тиберий) воспротивился, когда подали мнения Валерий Мессалин - чтобы поставлена была золотая статуя в храме Марса Мстителя, а Цецина Север - чтобы воздвигнут был жертвенник мщению. Он говорил: "все это посвящается за внешние победы; домашние же бедствия надобно прикрывать печалью". Прибавил Мессалин: "Тиберию. Августе, Агриппине и Друзу надобно высказать благодарность за отмщение Германика", а о Клавдие не упомянул. Мессалина Л. Аспренас перед сенатом спросил: "с умыслом ли пропустил?" и уже тут только приписано имя Клавдия. А я чем более обдумываю как то, что делалось в старину, так и то что теперь делается, тем более замечаю во всех делах человеческих забавного. И по слуху, и по известности, и по уважению скорее все назначались для власти кроме именно того, кого судьба припрятывала тайно как будущего главу государства.
19. Немного дней спустя, Цезарь предложил сенату: "Вителлию, Веранию и Сервею дать священство. Фульцинию обещая свое содействие к почестям, внушил, чтобы он красноречие не портил резкостью. Таков был конец мщения за смерть Германика, которая послужила предметом разнообразных толков не только для людей тогда живших, но и во времена последующие; так самые значительные события бывают сомнительными вследствие того, что иные каким бы то ни было образом услышанное считают за достоверное; другие самую истину обращают в противное; а в потомство переходит и то, и другое. - Друз, выйдя за город для повторения гадании, вслед за тем вошел с почестями овации. Немного дней спустя кончила жизнь Випсания, его мать, одна изо всех детей Агриппы смертью покойною; а прочие или погибли явно мечом или как полагали - ядом и голодом.
20. В этом же году Такфаринат, о котором я упоминал, что он в предшествовавшее лето разбит Камиллом, возобновляет войну в Африке сначала неопределенными набегами и опустошениями, по быстроте движения остававшимися безнаказанными; потом стал уничтожать целые деревни, увлекать большую добычу. Наконец, недалеко от реки Пагида, окружил когорту Римскую. Над укреплением начальствовал Декрий, человек деятельный, опытный на войне; такую осаду считал он позором. Он сделал увещание воинам - чтобы они в открытом месте дали возможность сражения - перед лагерем устраивает боевую линию. Первым натиском сбита когорта и Декрий быстро среди летящих стрел бросается на встречу бегущих, ругает значконосцев - "что воины Римские обращают тыл перед нестройными толпами беглецов". Тут он получает раны и хотя с проколотым глазом, но все обращает лицо прямо к неприятелю; и битву не покинул, пока не упал, оставленный своими.
21. Когда узнал Л. Апроний, преемник Камилла, более озабоченный позором своих, чем славою неприятелей, вследствие преступления редкого и в то время и по старой памяти, десятого человека из бесславной когорты, жребием назначенного, умерщвляет под палками. И эта строгость сделала такую пользу, что отряд ветеранов, числом не более пятисот, разбил те же Такфаринатовы войска, когда они напали на укрепление называемое Тала. В этом сражении Руф Гельвий, простой воин, совершил подвиг спасения гражданина и получил от Апрония в подарок ожерелье и копье. Цезарь прибавил гражданский венок (civica corona); он скорее жаловался, чем оскорблен был, что и его не дал Апроний по праву Проконсула. А Такфаринат - так как Нумиды были устрашены и не хотели иметь дела с укреплениями, раздробляет войну; при наступлении он удалялся, опять являлся в тылу и пока дикарь действовал таким образом, безнаказанно издевался над Римлянами, утомленными бесплодными поисками. А когда он свернул в места приморские, то, будучи связан добычею, оставался в постоянных лагерях; посланный отцом Апроний Цезиан с конницею и вспомогательными когортами, к которым он прибавил самых ловких воинов из легионов - дал удачное сражение против Нумидов и прогнал их в пустынные места.
22. А в Риме на Лепиду - у нее сверх славы (происхождения от Эмилиев), были прадедами Л. Сулла и Кн. Помпей, последовал донос - что она притворилась родившею от П. Квирина богатого и безродного. Присоединяли к этому прелюбодеяния, отравления и что чрез Халдеев делались расспросы относительно дома Цезарей; подсудимую защищал брат Манлий Лепид. Квирин и после данного развода все еще неприязненный, только прибавлял сожаления к женщине, как ни была она худо ославлена и виновна. В исследовании этого дела не легко было бы кому-нибудь узнать истинный образ мыслей государя, до того он разнообразно действовал, перемешивая признаки то раздражения, то кротости. Сначала он упрашивал сенат: обвинение в оскорблении величества не принимать в соображение. А вслед за тем М. Сервилия из бывших консулов и других свидетелей склонил высказать то, что как будто бы хотел смолчать. Он же рабов Лепиды, когда она содержалась под военною стражей, перевел к консулам и не допустил, чтобы с пыткою расспрашивали о том, что касалось его дома. Друза, назначенного консула, изъял от обязанности. - первому говорить мнение. Одни считали это гражданскою доблестью. чтобы других не поставить в необходимость соглашаться. Некоторые относили к жестокости: "не уступил бы он иначе, как с обязанностью осудить".
23. Лепида - в дни игр, которые наступили во время расследования, войдя в театр вместе с знатными женщинами, с горькими воплями называя предков своих и самого Помпея, а его памятники и изображения находились в виду, вызвала такое сострадание, что, разливаясь слезами в криках, желали всего худшего и ненавистного Квирину, которому уже старику "безродному самого темного происхождения дана, назначенная когда-то в супруги Л. Цезарю и в невестки божественному Августу". Потом пыткою рабов открыты преступления и принято мнение Рубеллия Блонда, который устранял ее от огня и воды. С ним согласился Друз, хотя другие более снисходительные подавали мнения. Вслед за тем для Скавра, имевшего от неё дочь, сделано - чтобы имение её не было назначено в публичную продажу. Тут только открыл Тиберий: "узнал он даже от рабов П. Квирина --- что Лепида покущалась и на него ядом". Несчастьям знатных домов (утративших в непродолжительное время Кальпурния Пизона, Эмилия Лепида) послужило утешением возвращение Д. Силана семейству Юниев. В немногих словах припомню то, что с ним случилось. На сколько имело силы счастье Августа в общественном деле, на столько в его доме оно было неблагополучно, вследствие бесстыдства дочери и внуки; их он изгнал из Рима, а соучастников в преступлении наказал или смертью, или ссылкою. Вине, весьма обыкновенной между мужчинами и женщинами, придавал тяжкое название оскорбления религии и насилия величеству и выходил за пределы снисходительности предков и своих собственных законов. Но других участь, а также и прочее того времени, сохраню для памяти, если довершив то, что я вознамерился, протяну жизнь для больших забот. Д. Силан, соблазнитель внучки Августа, хотя строгость к нему не перешла бы за пределы устранения от дружбы Цезаря, понял за указание ему ссылку и только уже в правление Тиберия, дерзнул умолять сенат и государя через сильное влияние брата своего, М. Силана, который отличался и знатностью рода и красноречием. Но Тиберий, когда Силан благодарил, перед сенаторами, дал ответ: "и он со своей стороны радуется, что брат его вернулся из отдаленного странствования; и по праву это дозволено, так как он не был изгнан ни сенатским определением, ни законом, но, впрочем, у него всецелым осталось отцовское раздражение и возвращением Силана не уничтожено то, чего хотел Август". После того Силан находился в городе (Риме), но почестей никаких не получал.
25. Потом доложил о смягчении закона Папия Поппея, утвержденного Августом уже в преклонных летах, после Юльских проектов, с целью вызвать наказания холостяков, и усилить средства казначейства. Но последствием его не было усиления числа браков и воспитания детей, а одиночество преобладало. Впрочем, увеличивалось число лиц, находившихся в опасности, так как всякий дом мог пострадать от толкований доносчиков. И как прежде преступления, так теперь законы стали в тягость. Это обстоятельство внушает глубже вникнуть в начала права и в то, каким образом достигли мы до такого бесконечного множества и разнообразия законов.
26. Люди отдаленной древности, не имея еще никаких дурных страстей, проводили жизнь беспорочно, без преступлений, а потому без необходимости наказаний или мер обуздания. Да, не было надобности в наградах, так как честного добивался каждый по своим наклонностям. И где не было стремлений вне нравственности, нечего было запрещать страхом. Но с утратою равенства - место скромности и стыда заступили честолюбие и насилие. Появилась страсть к господству и на веки осталась у многих народов. Некоторые тотчас или после того, как цари им надоели, предпочли законы. Сначала они, по необразованности еще людей, были просты. Преимущественно были в славе законы Кретийцев, написанные Миносом, Спартанцев - Ликургом и вслед затем Афинян уже более обработанные и многочисленные - Солоном. Нами Ромул управлял как только ему хотелось; потом Нума связал народ религиею и божественным правом. Кое-что придумано Туллом и Анком, но Сервий Туллий был главным установителем законов, которым должны были повиноваться и цари.
27. С изгнанием Тарквиния противу домогательств патрициев народ многое приготовил в защиту свободы и для утверждения согласия. Избраны децемвиры и сводом всего, что где-либо нашлось лучшего, составлены двенадцать таблиц - венец истинного права. Затем после давали законы, хотя иногда и на злодеев вследствие преступления, но чаще вследствие раздоров между сословиями и домогательства недозволенных почестей или для изгнания людей знаменитых и других дурных побуждений, насилием введены. Отсюда Гракхи и Сатурнины, возмутители черни и не меньше щедрый именем сената Друз; союзники подкупленные надеждами или проведенные вмешательством. Даже в войну Итальянскую, вслед за тем междоусобную, не опущено того, чтобы утвердить много разнообразного, пока Л. Сулла диктатор, уничтожив и изменив прежнее, а еще больше прибавив, приготовил отдых этому делу, но не надолго; тотчас возмутительными предложениями Лепида и немного после - трибунам возвращен произвол, куда ни захотят увлекать народ. И уже не только в том, что касалось общества, но и относительно отдельных личностей сделаны распоряжения и при высшей степени испорченности общества всего более законов.
28. Тут Кн. Помпей, в третий раз консул избранный для исправления нравов, сделался более в тягость старанием помочь, чем были тяжки самые порочные действия, своих же законов вместе и творец и нарушитель, что защищал оружием, оружием же утратил. Вследствие этого постоянные, в течение двадцати лет, несогласия: ни нравственности, ни права. Самые возмутительные поступки оставались безнаказанными, а много честных служили к гибели. Наконец в шестое консульство Цезарь Август, обеспеченный во власти, уничтожил, что бывши триумвиром установил и дал права, которыми мы должны пользоваться мирно под властью государя. Вследствие этого строже стали обязанности, приданы стражи и законом Папия Поппея побуждены наградами, так что если права родителей теряли силу, то место их заступал как бы общий отец - народ. Но и глубже проникали; город, Италию и где только были граждане касались их; многих состояния совершенно разорены и ужасом грозили всем, если бы не Тиберий: чтобы помочь горю, он по жребию назначил пять бывших консулов, пять бывших преторов и столько же из остального сената; они облегчили большую часть обязательств закона, что и послужило в настоящем некоторым облегчением.
29. В это же время Нерона, из детей Германика, уже вступившего в юношеский возраст, представил сенаторам и, не без смеха слушателей, просил: "освободить его от обязанности домогаться Vigintiviratus[2] и пятью годами ранее, чем следует по законам, дозволить просить Квестуры. Приводил в пример - ему и брату определено то же самое по просьбе Августа. Не усомнился бы я, что уже в то время находились люди, которые тайно издевались над подобными просьбами и, впрочем, это были первые ступени возвышения Цезарей. Более в глазах был еще обычай старины и пасынкам с отчимом не так тесна была связь родственная, как деда относительно внука. Присоединяется первосвященство и в какой первой день вступил он на общественную площадь (forum) - congiarium, подарок, простому народу, который сильно радовался, видя потомство Германика уже возмужалым. Радость еще увеличилась вследствие бракосочетания Нерона и Юлии, дочери Друза. И как это встречено благоприятными толками, так принято с неприятным чувством, что сыну Клавдия тестем назначен Сеян. Казалось оскверняющим знатность семейства и через меру возвышающим Сеяна, уже подозреваемого в честолюбивых надеждах.
30. В конце года распростились с жизнью знаменитые люди Л. Волузий и Саллюстий Крисп. У Волузия старинный род, не выходивший, впрочем, далее преторства, а сам внес консульство и со властью цензора, он занимался избранием декурий всадников и был первым собирателем богатств, которыми этот дом необъятно усилился. Криспа, родившегося во всадническом сословии, К. Саллюстий, знаменитый писатель истории Римской, внука сестры, принял в свою фамилию. А тот, хотя и готов был ему доступ к получению почестей, соревнуя Меценату, не имея достоинства сенаторского, превзошел могуществом многих увенчанных триумфом и бывших консулов, отличался от обычая древних опрятностью и заботливостью о своей наружности; вследствие избытка и богатства - ближе к роскоши; впрочем, обладал он силою духа, достаточною для самых значительных дел и тем деятельнее, чем больше показывал сонливости и лени. А потому и когда Меценат был еще не тронут - ближайший, а вслед за тем был главным, на ком опирались тайны императоров, - знал он об убиении Постумия Агриппы в преклонном возрасте; более, по-видимому, был в дружбе государя, чем пользовался силою - то же случилось и с Меценатом. Такова уже участь власти, редко вечной - пресыщение ли овладевает теми ли, что уже все дали, что можно, или другими, когда уже не осталось ничего более желать.
31. Последовало четвертое Тиберия и Друза второе консульство, знаменитое сотовариществом отца и сына; за два года перед тем Германику с Тиберием была таже почесть, и для дяди не веселая и не представляла такой родственной связи. В начале этого года Тиберий как будто для поправления здоровья, удалился в Кампанию, мало-помалу обдумывая долговременное и постоянное отсутствие, или для того чтобы, с удалением отца, Друз один исполнял обязанности консульства. Случилось, что обстоятельство, само по себе ничтожное, обратясь в размеры значительного состязания, подало молодому человеку повод приобрести расположение. Домиций Корбулон, исполнявший должность претора, жаловался перед сенатом на Л. Суллу, благородного юношу, что он ему во время гладиаторских зрелищ не уступил места. За Корбулона были: лета, отеческий обычай, сочувствие стариков. Напротив Мамерк Скавр и Л. Аррунций и другие близкие поддерживали Суллу. Состязались речами и припоминаемы были примеры предков, которые непочтительность молодежи строгими декретами заклеймили. Пока Друз не изложил того, что могло успокоить умы и Корбулону оказано удовлетворение Мамерком; он вместе и дядя и отчим Суллы, был из ораторов того времени самым плодовитым. Тот же Корбулон, объявляя во всеуслышание - что большая часть дорог в Италии вследствие обмана содержателей и беззаботности должностных лиц, сделались непроходимыми и как бы прерванными, принял на себя охотно исполнение этого дела. И это не столько принесло пользы обществу, сколько было гибельно для многих, на деньги и добрую славу которых с жестокостью употребил он осуждения и продажи с аукциона.
32. Немного спустя Тиберий в посланных к сенату письмах уведомлял его: "взволнована опять Африка набегом Такфарината и по обсуждению сенаторами необходимо избрать за консула человека опытного в военном деле, сильного телом и которого достало бы на войну. - Секст Помпей, получив повод высказать свою ненависть к М. Лепиду, обвинял его как недеятельного, нищего, в позор его предкам и что его за это надо устранить по жребию и от Азии. Сенат противоречил: "Лепид больше смирен чем недеятелен; стесненные обстоятельства наследовал он от отца и поддержал свое благородство безупречно, что и должно быть обращено ему в честь, а не в позор". А потому он послан в Азию. И относительно Африки определено: "Цезарю предоставить избрание - кому ее поручить".
33. Тут же Север подал мнение: "чтобы должностному лицу, которому достанется провинция, не сопутствовала жена". Предварительно он подробно излагал: "с женою живет он в согласии и она родила ему шесть человек детей и он, что хочет применить к общему делу, соблюл и дома, удержав жену в Италии, между тем как сам по многим провинциям исполнил сорок лет службы. Не даром и в старину было постановление, чтобы женщин не таскать с собою к союзникам и чужестранным народам. В присутствии женщин, есть кое-что вносящее в мирное время роскошь, в военное - опасения и движение Римского войска уподобляют нашествию народов диких. Пол не только слабый и к трудам неспособный, но если только дашь волю - жестокий, честолюбивый, жадный к власти. Ходит (женщина) среди воинов, имеет под рукою сотников: недавно женщина стояла в главе упражнения когорт, маневра легионов. Пусть сообразят - всякой раз как кто-либо обвиняется во взятках, большая часть обвинений падает на жену. К ним тотчас льнет все что ни есть худшего в провинции. Они берут на себя дела, ведут их; двух лиц выходов ждут с подобострастием; две главных квартиры. А приказания женщин более резки и неудобны. Они, некогда связанные Оппиевым и другими законами, теперь разорвав все узы - будут управлять делами гражданскими, а скоро и войском".
34. Это все выслушано было с одобрением немногими; большинство старалось помешать: "и не доложено об этом деле, да и Цецина плохой цензор в таком важном вопросе". Затем Валерий Мессалин; отец его был Мессала, было в нем подобие отеческого красноречия, отвечал так: "многое в старину суровое переменено на лучшее и более приятное. И теперь, не как прежде, город наш не находится в облежании врагов, и провинции уже более не неприязненны и немногое делается как уступка необходимостям женщин, что не может быть в тягость домам самих мужей, а не только союзников, остальное - общее с мужем и нет в этом никакой помехи миру. Конечно на войну надобно идти совершенно готовому; но по возвращении с трудов - что же приличнее, как не ласки жены? Но некоторые сделались причастны корыстолюбию и честолюбию! Что же? Разве сами сановники не подвержены многим и разнообразным дурным страстям? Но ведь нельзя же вследствие этого никого не посылать в провинции. Мужья часто подвергаются вредному влиянию женщин; ну, а все холостяки беспорочны? Приняты некогда Оппиевы законы, - того требовало положение государства. Потом сделаны уступки и смягчения, потому что так признано полезным. Тщетно нашу же недеятельность будем взваливать на других. Муж в том виновен, если жена выходит из границ умеренности. Да и вследствие слабости характера того или другого, неужели необходимо сделать зло мужьям, лишив их самых верных сотоварищей в счастье и несчастье? При том же пол, от природы слабый, предоставляется сам себе на жертву собственной роскоши и пожеланий других. С трудом остаются брачные связи невредимыми и при постоянном присмотре. Что же будет, если в течении разлуки многих лет в роде развода, они ослабнут. Так они, предупреждая порочные действия в других местах, должны же иметь в памяти то, что делается дурного и в самом Риме". Немногое присоединил Друз о своем браке: "Государям часто бывает необходимо посещать самые отдаленные места Империи. Сколько раз божественный Август странствовал по Востоку и Западу в сопровождении Ливии'? Да и он ездил в Иллирик, и если необходимо будет, отправиться к другим народам, то, не со всем равнодушно перенес бы он, если бы пришлось ему разлетаться с обожаемою женою, родительницею стольких общих детей". Таким образом мнение Цецины осталось втуне. И в день следующего собрания сената, Тиберий, письмами косвенно упрекнув сенаторов, что "всю заботу дел сбрасывают на государя", назначил М. Лепида и Юния и из них должен быть выбран проконсул Африки. Тогда выслушаны слова того и другого. Весьма усильно отговаривался Лепид, ссылаясь на телесное нездоровье, возраст детей, невесту дочь. Понятно было и то, о чем он умалчивал - что Блез родня (дядя) Сеяна, а потому сильнее. Отвечал и Блез, показывая вид будто отказывается, но не с таким упорством и сочувствие льстецов его не поддерживало (в отказе).
36. Вследствие этого обнаружено то, что прикрывалось задушевными жалобами многих. Распространялась каждому самому дурному человеку полная свобода - безнаказанно возбуждать против людей хороших порицания и ненависть, схватив изображение Цезаря. Даже вольноотпущенники и рабы, против хозяина или господина возвышали голос, руки - сами внушали страх. А потому сенатор Е. Цестий высказывал: "конечно государи наподобие богов; но и боги слушают просьбы молельщиков только справедливые, и никто не ищет убежища в Капитолие или других храмах города, чтобы там находить защиту в преступных действиях. Отменены законы и в конец уничтожены, когда на форуме, на пороге сенатского здания, Анния Руффила, которую перед судьбою обвинил бы он в обмане, осыпала его бранью и угрозами и не дерзает он применить правосудие вследствие противопоставленного изображения Императора". В этом роде другие, некоторые и еще хуже - высказывали кругом ропот; молили Друза "подать пример отмщения", пока он ее приведенную и уличенную не приказал держать под общественною стражей.
37. И. Консидий Экв и Целий Курсор, всадники Римские за то, что вымышленными обвинениями в оскорблении величества - коснулись претора Магия Цецилиана, наказаны декретом Сената, по распоряжению государя. То и другое обращалось в похвалу Друза: "им, обращающимся в городе в собраниях и беседах людей, смягчаются тайные (действия) отца. И вследствие этого самая роскошь в юноше не так не нравилась: "пусть лучше он имеет, такое направление: день проводит в выходах, ночь в пиршествах, чем один, не прельщаемый никакими наслаждениями, предается грустной наблюдательности и попечениям о зле".
38. И Тиберий, и обвинители не утомлялись. Анхарий Приск потребовал на суд во взятках Цезия Корда, проконсула Крита, прибавив обвинение оскорбления величества, а оно в то время было дополнением всех обвинений. Цезарь - Антистия Ветера, из значительнейших лиц Македонии, - оправданного в прелюбодеянии, побранив судей, снова вызвал на суд оправдываться в оскорблении величества, как возмутителя, соучастника замыслов Рескупориса в то время, когда он умертвив Котия, замышлял против нас войну. А потому: "обвиненному не велено давать ни огня, ни воды, и прибавлено, чтобы его содержать на острове, не прилежащем ни к Фракии, ни к Македонии". Так как Фракия - где власть была разделена между Реметалком и детьми Котия, у которых по их малолетству был опекуном Требеллиен Руф, к нам еще непривычная, была жертвою раздоров, обвиняя не меньше Реметалка, как и Требеллиена в том, что он дает безнаказанно обижать соотечественников. Целеты, Одрузы и Дии, сильные народы, взялись за оружие, с вождями различными, но равными между собою незначительностью происхождения. Что и было причиною, что война не приняла больших размеров. Одни вносят· смуту в настоящее положение дел, другие переходят гору Гем, чтобы вызвать и отдаленные народы. Большая часть и по-лучше устроенные осаждают царя и город Филиппополис, поставленный Филиппом Македонским.
39. Когда об этом узнал и Веллей (а он начальствовал над ближайшим войском)... послал всадников и легковооруженных воинов когорт на тех, которые блуждали, отыскивая добычу или содействие. Сам повел всю силу пехоты для снятия осады. Все вместе совершено с успехом; грабители истреблены, а между осаждающими начались несогласия, царь сделал удачную вылазку, а тут прибыл и легион. Да и не соответствовало бы название битвы или сражения, в котором избиты полу-вооруженные бродяги без пролития капли нашей крови.
40. В этом году города Галлий начали возмущение вследствие значительности долгов. Главный возбудитель его. был у Треверов - Юлий Флор, у Эдуев - Юлий Сакровир. И тот, и другой могли похвалиться знатностью рода и хорошими действиями предков и, вследствие этого, дано когда-то Римское гражданство, еще тогда, когда это было редким и только наградою за добродетели. Они, тайно сговорясь - пригласив людей, что ни самых на все решительных или таких, которым, по их нищете, опасением наказаний за преступные действия была величайшая надобность сделать что-нибудь дурное, соглашаются - Флор возмутить Бельгов, а Сакровир ближайших галлов. А потому на сборищах и в публичных местах ведут возмутительные речи: "нет конца податям, проценты тяжелые, начальники жестоки и надменны. И между воинами несогласие вследствие слуха о гибели Германика. Лучшее время воспользоваться опять свободою, если только они, будучи сами в цветущем состоянии, сообразят - как бедна Италия, как городская чернь невоинственна, нет силы в войсках кроме в иноземных".
41. Вряд ли хотя один город не был тронут семенами этого волнения; но первые высказались Андекавы и Туронии; из них - Андекавов усмирил Ацилий Авиола, легат, вызвав когорту, содержавшую гарнизон в Лугдуне, Туронии подавлены воинами легиона, присланными Визеллием Варроном, легатом нижней Германии, под начальством того же Авиолы и некоторых Галльских старейшин. Они подали помощь, чтобы скрыть свое отпадение и обнаружить его при более благоприятных обстоятельствах. Виден был и Сакровир с непокрытою головою, вызывавший на борьбу за Римлян: для показания, как он говорил, "доблести", а пленники его уличали: "дал он себя узнавать, чтобы в него не стреляли". Об этом дали знать Тиберию, но он пренебрег доносом и дал войне пищу нерешительностью.
43: Между тем Флор настойчиво осуществлял свои намерения, переманивал эскадрон конницы, который, будучи набран из Треверов, дисциплиною и знанием военного дела считался за наш, с тем чтобы, перерезав купцов римских, начать войну. Немногие из всадников подались соблазну, а большинство осталось верно своим обязанностям. - Другая толпа обремененных долгами и клиентов взялась за оружие; стремились они в леса, носившие название Ардуэнны, но легионы из того и другого войска, посланные Визеллием и К. Силием встречными дорогами не допустили их туда. Послан вперед с отборным отрядом Юлий Инд, из того же города, но враг Флора и, вследствие этого, готовый усердно действовать, толпу большую, но еще неустроенную разогнал. Флор мало известными потайными местами ушел было от победителей, но, увидав воинов, стороживших выход, пал от своей руки и таков был конец Треверского волнения.
43. У Эдуев началось движение с большею силою, так как и город их был богаче и дальше силы, которые могли бы подавить. Августодун, столицу народа, занял Сакровир вооруженными когортами и захватил знатнейшую молодежь Галлии, занимавшуюся там изучением наук и искусств с целью - этим залогом присоединить к себе их родных и близких. Вместе оружие, тайно сделанное, раздает молодым людям. Было сорок тысяч; пятая часть имела вооружение легионов; остальные имели рогатины и ножи и вообще обыкновенное оружие охотников. Из рабов присоединили назначенных в гладиаторы, которых по обычаю, в их племени принятому, носить постоянный покров - называют круппеллариями; они, неспособные наносить удары, сами были непроницаемы, силы эти росли хотя еще не явным содействием соседних городов, но усердием и готовностью отдельных лиц; да и притом же вследствие соперничества вождей римских, между которыми было нерешено, так как и тот и другой ведение войны присваивал себе; но скоро Варрон, дряхлый от старости уступил Силию, полному сил.
44. А в Риме говорили: "отпали уже не Треверы только и Эдуи, но шестьдесят четыре Гальских города вступили в союз с Германцами, сомнительны и Испании". Все как обыкновенно бывает по слуху принято с преувеличением. Лучшие люди в заботах об отечестве горевали: многие из ненависти к современному положению дел и желая перемены, сами радовались своей же опасности и пеняли Тиберия: "что при таком опасном положении дел, всю заботу посвящает донесениям обвинителей. Будет ли Юлий Сакровир в сенате подсудимым по делу в оскорблении величества. Явились наконец люди, которые остановили оружием кровожадные послания. Исполненный бедствий мир лучше променять даже и на войну". Тем тщательнее приняв на себя вид совершенно беззаботный, не изменив ни местопребывания, ни выражения лица, Тиберий и в то время вел себя по-прежнему: из возвышенности ли духа, или достоверно знал, что все это далеко не так значительно и важно как распространилось в народе.
45. Между тем Силий, выступив с двумя легионами, послав вперед вспомогательный отряд, опустошил, земли Секванов, а они были самые пограничные союзники и соседи Эдуев и взялись за оружие. Вслед за тем поспешным движением стремится он к Августодуну - значконосцы соревновали друг другу, да и простые воины толковали: "не нужно давать время ни обычному покою и обращать внимание на ночи; лишь бы только увидеть неприятеля и показаться ему лицом к лицу; этого достаточно для победы". У двенадцатого камня показался Сакровир и его войска в открытых местах: с фронта поставил он покрытых железом (в панцирях), на флангах когорты, сзади полу-вооруженных. Сам впереди на отличном коне разъезжал, приводя на память: "старую славу Галлов и сколько они бедствий причинили Римлянам; как украсит победителей свобода и снова побежденным сколько несноснее будет опять рабство".
46. Не долго так говорил и не перед веселыми: приближался уже строй легионов; а неустроенные и незнающие военного дела жители города уже недостаточно хорошо владели зрением или слухом. А Силий со своей стороны, хотя предвзятая надежда делала убеждения излишними, однако, восклицал: "должно им стыдиться, что их - победивших Германцев, ведут против Галлов, как бы против неприятеля. Недавно одна когорта поразила возмутившегося Турония, один эскадрон Тревера, а немногие роты этого самого войска - Секваннов. Тем скорее победите Эдуев, еще менее воинственных, богатых деньгами и погрязших в наслаждениях, а с побежденными поступите как знаете". Слова эти встречены громким криком. Конница окружила (неприятеля), а с фронта наступала пехота. На флангах не было нисколько задержки; немного остановки принесли закованные в железо, так как панцири выдерживали удары дротиков и мечей; но воины, схватив топоры и ломы - как будто бы сокрушать стену, поражали и тела, и то что их покрывало. Некоторые дубинами и вилами валили тяжесть неспособную к движению и лежавшие, не делая никаких попыток встать, оставлены были как бы бездыханные. Сакровир идет сначала в Августодун; потом, опасаясь сдачи, удаляется с людьми наиболее ему верными в соседнюю виллу. Там он погиб от своей руки, а остальные от взаимных ударов; зажженная потом вилла служила всем погребальным костром.
47. Тут только Тиберий написал сенату, что война началась и кончилась; и не убавил и не прибавил ничего к тому как было, но: "ему принадлежит план действий, а легаты отличились доблестью и верностью". Вместе присоединил он причины, почему не он сам, ни Друз не отправились на эту войну. Превозносил он: "обширность Империи, и неприлично государям если тот и другой город возмутится, оставлять столицу, средоточие управления. Теперь, так как уже не опасениями будет он руководиться, отправится - видеть настоящее положение дел и устроить". Назначили сенаторы обеты за его возвращение, и молебствия, и иное приличное случаю. Один Корнелий Доллабелла, в своих усилиях опередить других, дошел до нелепой лести, подав мнение: "чтобы с почестями овации вошел из Кампании в город". Последствием было письмо Цезаря, в котором высказывал; "что он не так чужд славы, чтобы по усмирении самых свирепых народов, после стольких триумфов в молодости или полученных или пренебреженных - уже стариком добиваться пустой награды за подгородную поездку".
48. Около этого времени Тиберий просил сенат: "чтобы умерший Сульпиций Квирин получил почести публичных похорон". Этот Квирин не имел ничего общего с древним родом патрициев того же наименования (Сульпициев); родился он в муниципие Ланувие. Показав свою деятельность в военной службе и усердно исполняя поручения, получил консульство при божественном Августе и вслед за тем, взяв приступом в Киликии укрепления Голюнаденцев - получил почести триумфа и дан в попечители К. Цезарю, когда он владел Армениею и за Тиберием он, когда тот жил в Родосе, ухаживал, что в то время и обнаружил (Тиберий) в сенате: хваля его (Квирина) услужливость к себе и обвиняя М. Лоллия, как виновника испорченности К. Цезаря и несогласий. А для прочих невесела была память К. Квирина за то опасное положение, в которое поставил он Лепиду, о чем я упоминал выше, за гнусную (вследствие скупости) старость с чрезмерным влиянием.
49. В конце года доносчик ухватился за К. Лутория Приска, всадника Римского, получившего от Цезаря денежный подарок за знаменитое стихотворение, в котором он оплакал последние минуты Германика. Ему ставили в вину что он: "когда Друз был болен, написал еще стихи с тем, чтобы, если бы он помер, обнародовать их еще с большею гласностью". Их К, Луторий читал из тщеславия в доме П. Петрония перед его тещею Вителлиею и многими знатными женщинами. Как только явился доносчик, прочие в ужасе сделали свидетельские показания; одна Вителлия утверждала, что ничего не слыхала; но уличавшим на гибель больше дано веры, и по мнению Гатерия Агриппы, назначенного консула, подсудимый осужден на смертную казнь.
50. Напротив М. Лепид начал говорить таким образом: "Если, отцы достопочтенные, будем иметь в виду только то, как нечестивым голосом К. Луторий Приск осквернил и ум свой, и слух людей, то недостаточно будет для него ни тюрьмы, ни петли, и никаких самых рабских мучений. Но если нет меры преступлениям и порокам; наказания же и средства исправления смягчают умеренность государя и примеры ваши и предков. Пустое от преступного, слова от злых действий представляют разницу. Есть место мнению, по которому ни проступок его (Летория) останется безнаказанным, и нам не пришлось бы раскаиваться ни в снисходительности, ни в строгости. Часто слышал я, что Государь наш жалел, если кто, причинив себе смерть, предупреждал его милосердие. Жизнь Лутория невредима; его спасение не послужит ни ко вреду общественного порядка; казнь не будет примером. Все его стремления, как полные безрассудства, ничтожны и непостоянны. И ничего важного или опасного, можно ожидать от человека, который сам же выдал свое преступление и старался действовать на слух не мужчин, а женщин. Впрочем, пусть он удалится из города, утратит имущество, устранится от огня и воды и, по моему мнению, это все тоже как бы он подлежал действию закона об оскорблении величества". С Лепидом согласился только Рубеллий Бланд из бывших консулов; прочие приняли мнение Агриппы; отведен в тюрьму Приск и тотчас же лишен жизни. Тиберий со свойственною ему двусмысленностью как бы осудил действие сената, превознося: "набожное чувство к государю тех, которые строго мстят за самые легкие его оскорбления", просил вперед так поспешно не наказывать за слова. Похвалил Лепида, но и Агриппу не осудил. А потому состоялось сенаторское определение: "декреты сената не вносить в казначейство до десятого дня и чтобы это продолжение времени служило отсрочкою осужденным". Но и сенат не был волен возвращаться на свои решения и Тиберий промежутком времени не смягчался.
51. За тем последовали консулы: Е. Сульпиций, Е. Гатерий. Делами внешними невозмущенный год - дома (отличился) подозрительною строгостью против роскоши; которая приобрела необъятные размеры на все, на что только тратятся деньги.
52. Но другие издержки, хотя и важнее, скрывались, так как, по большей части, цены не были известны; а приготовления обжорства и пресыщения желудка, приобретшие общую известность постоянными толками в народе, принесли заботу, как бы государь не повернул круто в старинной бережливости. Начал К. Бибул и прочие эдилы толковали: "пренебрегают законом против роскоши и запрещенные цены на предметы домашнего употребления увеличиваются со дня на день; умеренными средствами остановить невозможно". Сенаторы, спрошенные, все это дело возложили на государя. Но Тиберий часто сам с собою обдумывал есть ли возможность удержать в пределах так разгулявшиеся страсти? И строгие меры не принесут ли более вреда общественному делу? Как неприлично касаться того, чего достигнуть был бы он не в силах? Или строгим соблюдением домогаться бесславия и позора людей знаменитых. Наконец составил он письмо к сенату следующего содержания: "Отцы достопочтенные, в прочих может быть делах и более было бы полезно, чтобы я был спрошен лично и высказал, что считаю соответствующим общественному интересу. При этом же докладе лучше было мне глаз не показывать, дабы, когда вы будете замечать на лицах выраженные опасения людей, которые уличаются в постыдной роскоши, и мне не видеть их и, как бы захватить с поличным. И если бы ранее посоветовались со мною эти деятельные люди эдилы - не знаю, посоветовал ли бы я им - лучше оставить пороки уже усилившиеся и возмужавшие, чем добиваться обнаружения того - с какими порочными наклонностями справиться мы не можем. Но они исполнили свою обязанность так, как бы я желал, чтобы и прочие должностные лица действовали в исправлении их должностей. Но и нечестно молчать и неловко говорить мне, на котором не лежит обязанностей ни эдила, ни претора, ни консула, и когда в хорошо сделанном честь каждый себе берет лично, недостатки всех обращаются к ответственности одного. Ну что первое начну я запрещать и возвращать к прежнему обычаю? Необъятные ли пространства вилл, число прислуги или, правильнее, целые племена? Количество золота и серебра? Чудеса произведений ваяния и живописи? Одежды ли общие для мужчин и женщин? И ту исключительную принадлежность женщин, для коих за камни - деньги наши уходят к чужестранным и враждебным народам".
54. Не безызвестно мне, что на пирах и в беседах осуждают это и требуют границ, но если бы кто утвердил закон, назначил наказания, то те же самые возопиют о гибели общества, о том что самым светлым личностям готовится пагуба, что никто не уйдет от обвинения. - Конечно, и в теле болезни застаревшие долго усиливавшиеся, нельзя остановить иначе, как крутыми и решительными средствами. Уже испорченный, но и сам порча, вместе больной и ненасытный дух должен быть обуздан средствами настолько же сильными, как сильны пожелания, которыми он пылает. Сколько законов придумано предками нашими, сколько издано Августом: одни изглажены забвением, а другие - что хуже всего, отменены пренебрежением, а роскошь сделалась еще безопаснее. Желая того, что еще не запрещено, опасаешься как бы не запретили: но если можно запрещенное обойти безнаказанно, то нет уже места ни страху, ни стыду. Почему же когда-то преобладала бережливость? потому что каждый сам себя удерживал, потому что мы были граждане одного города, да и соблазны были еще не те, пока власть наша ограничивалась пределами одной Италии. Внешними победами чужое, а гражданскими (междоусобными) войнами выучились тратить и свое. Как не важно то, о чем внушают эдилы! Как, если посмотришь на прочее, легко надобно на то смотреть! Но, клянусь Геркулесом, никто не выскажет, что Италия существенно нуждается во внешних силах и средствах, что жизнь народа Римского со дня на день в зависимости от бурь и непостоянства морского. Если не подоспеют средства провинции и господам, и рабам, и полям, то поддержат ли нас наши сады и виллы. Вот, достопочтенные отцы, какая забота овладевает государем; нерадение об этом повлечет за собою гибель государства. Остальному надобно помочь в душе; нас стыд, бедных крайность, богатых пресыщение наведет на лучшее. Но если кто из должностных лиц будет обещать такую деятельность и строгость, что в состоянии будет противодействовать этому злу, такого и хвалю и сознаю, что он облегчит часть трудов моих. Если же они желают только выставить для обвинения пороки, а потом, снискав славу такого поступка, уклоняются и мне оставляют. Поверьте, отцы достопочтенные, что и я не слишком жаден к порицаниям; и без того много тяжких и, по большей части, несправедливых принимаю за общественное дело - и основательно избегаю пустых и неосновательных, которые ни мне, ни вам не принесут никакой пользы". По выслушании письма Цезаря, эдилы уволены от этой заботы и роскошь стала от конца Актиакской войны до той, которой Сервий Гальба стал во главе правления; в продолжении ста лет бывшая поводом к огромным расходам, мало-помалу стала приходить в упадок. Не считаю излишним вникнуть в причины этой перемены. Некогда богатые семейства, знатные по роду или по приобретенной ими известности, увлекались стремлением к роскоши, потому что еще тогда дозволялось ухаживать за чернью, союзными царствами и наоборот принимать и от них знаки расположения. Как кто обращал на себя внимание богатствами, домом, образом жизни, так и знатнее считался именем и количеством клиентов. Но когда совершились жестокие убийства и самая известность обращалась на гибель, прочие обратились к более разумному образу действий. Вместе новые люди из муниципий, колоний и даже провинций, часто принятые в сенат, внесли домашнюю бережливость и хотя через случай или собственную деятельность большая часть достигли до богатой деньгами старости, однако, оставались верны прежнему образу мыслей. В особенности виновником строгих нравов был Веспасиан, в жизни и поведении верный древности. Подобрастие к государю и страсть подражать ему сделали гораздо больше, чем наказание по законам и страх. А может быть во всех событиях есть как бы очередь, по которой как наступает время пороков, так и сменяется временем нравственным. Да и не все это было лучше у наших предшественников, но и наше время произвело много искусного и похвалы достойного на подражание потомству. Впрочем, это нам... а за предками бесспорно, останется превосходство в стремлении к честному.
56. Тиберий, снискав славу умеренности за то, что установил нападки обвинителей, послал к сенату, письмо, в котором просил для Друза Трибунской власти. Это слово придумал Август для означения верховной власти, чтобы не принимать названий ни царя, ни диктатора, а все-таки каким-либо названием стать выше других властей. Потом товарищем этой власти назначил он М. Агриппу, а по смерти его Тиберия Нерона, дабы не было сомнений о том кто будет его преемником; тем хотел он удержать злые замыслы других. Вместе полагался он на скромность Нерона и на свое величие. Но этому-то примеру Тиберий Друза принимает участником в верховном управлении, так как, при жизни Германика, он держал себя одинаково (беспристрастно) и к тому и к другому. В начале письма, почтив богов мольбою, чтобы они его намерения обратили к пользе государства, привел кое-что немногое о нравственности молодого человека и притом без лживого преувеличения; "есть у него жена, трое детей и находится в том возрасте, в каком находился он, Тиберий, когда его божественный Август призвал к исполнению этих же обязанностей. Да и теперь не с поспешностью, но на основании восьмилетнего опыта: подавлены возмущения, покончены войны, увенчанного триумфом и два раза бывшего консулом принимает соучастником труда. уже ему известного". Содержание этого письма сенаторы как бы прозревали в душах и лесть тем была изысканнее. Впрочем, не нашлось ничего придумать кроме подать мнение относительно изображений государей, воздвижения жертвенников богам, храма и арки. Только М. Силан уничижением консульства добивался новой почести для государей и сказал вместо мнения "чтобы на общественных и частных памятниках, для памяти времени не консулов имена записывались,' но тех которые несут трибунскую власть". А К. Гатерий, подал мнение: "что этого дня сенатские определения должны быть золотыми буквами изображены в Курии; был смешон старик в самой гнусной лести, дошедший до такой степени посрамления.
58. Тут же провинция Африка отсрочена Юнию Блезу; а Сервий Малутиненз, фламиний Юпитеров, (flamen Dialis) требовал, чтобы ему, по жребию, предоставили Азию; он говорил: "неосновательно общее убеждение, что Диалам нельзя выходить из Италии и будто бы право его не иное, как и фламинов Марса и Квирина. Далее, если брали провинции, то почему же это запрещено Диальским (Юпитера) фламинам? Нет об этом никаких постановлений народа и ничего не находится в книгах обрядных. Часто первосвященники совершали священнодействия фламинов, если фламину препятствовало здоровье или общественные обязанности. В течении семидесяти двух лет, после смерти Корнелия Мерулы никто на его место не был назначен, впрочем, обряды религии не прекращались. И если в течение стольких лет возможно было не назначать фламина безо всякого вреда для священнодействий, то тем легче можно ему отлучиться для исполнения проконсульской власти в течение года? Последствием частных когда-то неудовольствий было то, что верховные первосвященники не допускали их идти в провинции. Теперь, по милости богов, верховный первосвященник есть вместе и глава всех, недоступный ни зависти, ни недоброжелательству, ни каким-либо частным влияниям". Когда против этого спорили авгур Лентул и другие весьма разнообразно, дошли до того: "что необходимо дождаться мнения великого первосвященника". Тиберий, отложив исследование о праве фламинов, умерил обряды, назначенные по поводу Трибунской власти Друза; он прямо обличил: "уродливость мнения и что золотые буквы против обычая предков". Прочитаны и письма Друза: скромные их выражения приняты как самые надменные: "до того все пришло в упадок, что даже молодой человек, получив такую почесть, не почтил (посещением) богов города, не вошел в сенат, не начал своего служения под предзнаменованиями взятыми на родиной почве? Война его удерживает или может быть дальность расстояния? Нет, он, главное, скитается по берегам и озерам Кампании. Вот в каком духе воспитывается будущий правитель рода человеческого; вот ему главный урок из отеческих советов! Конечно вид граждан в тягость старику Императору; усталость лет и совершенных им трудов берет предлогом. Друза же что удерживает, если не надменность?"
60. Тиберий, укрепляя за собою силу первенства, предоставлял сенату подобие старого (порядка вещей) - требования провинций отсылая на рассмотрение сенаторов. Распространялось по Греческим городам своеволие и безнаказанность учреждения приютов (asyla). Храмы наполнялись худшими из рабов; там же находили защиту должники от кредиторов и принимаемы были подозреваемые в уголовных преступлениях. И не было власти достаточно сильной для усмирения возмущений народа, оказавшего свое покровительство преступным действиям людей так как бы священным обрядам богов. А потому положено, чтобы города представили свои права и послов. И некоторые добровольно оставили то, чем воспользовались без основания; а многие полагались на старинные суеверия или на заслуги народу Римскому. Замечательно было величие этого дня, в который сенат подверг своему разбору благодеяния предков, договоры союзников, установления царей, предшествовавшие власти Римлян, с полною свободою, как прежде - и утверждать и отменять.
61. Первые из всех пришли Эфесцы; они припоминали, "что Диана и Аполлон родились не в Делосе, как верит народ. У них находится речка Кенхрий, Ортигийская роща, где Латона беременная, опираясь на масличное, и доныне существующее, дерево, родила эти божества: по внушению богов посвящена роща. И сам Аполлон там, после убиения Циклопов, искал убежища от гнева Юпитера. Потом Либер отец, победив на войне, простил Амазонкам, умолявшим о пощаде и занявшим жертвенник. С дозволения Геркулеса, когда он овладел Лидиею, эта священная принадлежность храма еще увеличена; да и во время власти Персов, право это не уменьшено. После того Македоняне, а потом мы сохраняли".
62. Первые после Ефесцев, Магнеты опирались на учреждения Л. Сципиона и Л. Суллы, из них тот, прогнав Антиоха, а этот - Митридада, увенчали верность и доблесть Магнетов тем, чтобы: "убежище Дианы Левкофрины было недоступно насилию. За тем Афродиенцы, Стратоникийцы представили определения диктатора Цезаря за старинные услуги его делу и недавний декрет Августа. Похвалены: за то что нашествие "Парфов перенесли, не изменив ни насколько верность народу Римскому". Но город Афродиенцев - Венеры, а Стратоникийцев - Юпитера и Тривии защищали поклонение. Еще далее пошли Гиероцезарейцы, излагая, что: "Диана у них Персидская и капище освящено еще при царе Кире". Припоминали имена Перперны, Исаврика и многих иных Римских полководцев, которые приписали ту же святость не только храму, но и месту кругом на две тысячи шагов. Далее жители Кипра защищали три храма, из коих самого древнего - Венеры Пафосской построителем был Эриас; после него сын Амат воздвиг храм Венеры Аматузской; а Юпитеру Саламинскому - Тевцер, убежавший от гнева его отца Теламона.
63. Выслушаны также посольства и других городов. Утомленные их обилием сенаторы, а так как это было предметом. больших споров, предоставили консулам:, "рассмотрев права, если найдут какую-либо несправедливость, дело, не касаяеь его сущности, опять доложат сенату". Консулы о тех городах, которые я упоминал, донесли: "за Пергамом достоверно признано право убежища; остальных же начало темно, вследствие древности. Так жители Смирны ссылаются на оракул Аполлона, по приказанию которого будто бы посвятили "они храм Стратоникийской Венере; а жители Теноса приводят его стихи, коими он отдал приказание им воздвигнуть: изображение Нептуна и храм. Ближе по времени Сарды: подарок это Александра победителя; точно также Милезийцы основываются на царе Дарие; но и у тех и у других чтится одинаково память Дианы и Аполлона. А Кретийцы просят в честь изображения божественного Августа". Составлены сенатские определения, которыми, с большею, впрочем, почестью, предписывались все-таки границы (этого права) и приказано: "в самих храмах прикрепить медные доски для священного воспоминания и под предлогом религии не предаваться честолюбивым замыслам".
64. Около этого времени крайне плохое здоровье Юлии Августы поставило государя в необходимость поспешить возвращением в город: искренне ли было еще согласие между матерью и сыном или скрытая ненависть. Не задолго перед тем; Юлия, посвящая изображение божественному Августу недалеко, от театра Марцелла, имя Тиберия поместила после своего и полагали, что он это, как унижение величие Государя, затаил в груди как тяжкое оскорбление, не показав, впрочем, виду. Но в то время сенат определил: "мольбы богам, великие игры; их должны были дать первосвященники, авгуры, члены коллегии пятнадцати, члены коллегии семи и члены коллегии Августа?" Л. Апроний подал мнение; "чтобы и фециалы приняли особенное участие в этих играх". Цезарь воспротивился этому, вследствие различия прав священнослужителей и приведенных примеров: "никогда Фециалы не пользовались таким значением: Августовы (жрецы) прибавлены вследствие того, что это "священство есть собственность его дома с целью за него совершить обеты".
65. Не имею я намерения приводить мнения, разве замечательные по их честности или по явному позору. По моему мнению главная обязанность летописей - не умалчивать о добродетелях, а за дурные слова и действия внушать опасения потомства и бесславия. Впрочем, те времена до того уже были заражены самою гнусною лестью, что не только первые лица в государстве, которые самим унижением должны были прикрывать свою известность, но все бывшие консулы, большая часть тех, которые исполняли должности преторов и многие простые сенаторы наперерыв друг перед другом вставали, подавая мнения излишние и позорные. Сохранилось в памяти, будто бы Тиберий, каждый раз как выходил из курии, обыкновенно так выражался греческими словами: "о люди, готовые на рабство!" То есть даже и тот, кто не хотел общественной свободы, скучал терпеливостью столь униженного рабства.
66. Мало-помалу потом от неприличных действий переходили к неприязненным. К. Силан, проконсул Азии, потребован союзниками на суд во взятках. Вместе напали на него: Мамерк Скавр из бывших консулов, претор Юний Отто, эдиль Брутидий Нигер и ставят ему в вину: "оскорблена божественность Августа, пренебрежено величие Тиберия". Мамерк приводил старинные примеры, что: Л. Котта обвинен "Сципионом Африканским, Серв. Гальба - бывшим цензором Катоном, П. Рутилий - М. Скавром. То есть за такие именно дела требовали возмездия и Сципион, и Катон, и тот Скавр, которого, своего прадеда Мамерк, позор предкам, бесчестил бесславною деятельностью. Юния Оттона старинным ремеслом было учить грамоте; вскоре чрез могущественное влияние Сеяна сделался он сенатором и темноту своего происхождения старался прикрыть бесстыдным дерзновением. Брутидий имел избыток честных сил и если бы шел прямым путем, мог бы достигнуть всего славного, но его подстрекала торопливость: домогался он опередить сначала сверстников, потом высших, а наконец собственные надежды. А многих: даже людей добра, погубило то, что пренебрегли медленным, но безопасным - торопятся даже к своей гибели.
67. Увеличили число обвинителей: Геллий Попликола и М. Посконий; тот - квестор - Силана, а этот - легат. И не было сомнения, что подсудимый связан уже достаточно преступлением захвата денег, но присоединили многое гибельное и для невинных. Когда, при неприязни стольких сенаторов, при избранных для его обвинения красноречивейших людях всей Азии, приходилось ему отвечать одному, - незнакомому с ораторским искусством и притом в опасении за себя, которое ослабляет и самый опытный в деле красноречия талант; Тиберий не сдерживался, но теснил его и голосом, и выражением лица и тем, что сам, как можно чаще, задавал вопросы. Не давалось возможности ни опровергать, ни уклоняться и часто даже приходилось признаваться, чтобы не оставить вопросы без ответа. Да и рабов Силана, чтобы они могли быть спрошены под пыткою, общественный агент отпустил на волю; а для того, чтобы кто-нибудь из близких не оказал помощи находившемуся в опасности - подавали обвинения в оскорблении величества - что сковывало язык и заставляло молчать. А потому, испросив промежуток немногих дней, оставил свою защиту, осмелившись написать к Цезарю записку, в которой перемешивалась ненависть с просьбами.
68. Тиберий, чтобы под более извинительным предлогом было принято приготовленное от него Силану, приказывает прочитать обвинительный акт божественного Августа о Волезе Мессале, также проконсуле Азии и составленное против него сенатское решение. Вслед за тем Тиберий спрашивает Л. Пизона о мнении. Тот, предпослав многое о милосердии государя, высказал: "запретить Силану давать огонь и воду" и сослать его на один из Гиареких островов. То же и прочие; только Лентул сказал: "необходимо отделить у Силана имущество его матери (как рожденного от второй жены) и возвратить сыну"; на что согласился Тиберий.
69. А Корнелий Долабелла, давая внешний ход лести, порицал нравственность К. Силана и прибавил: "чтобы никто не был допускаем к жребию провинций порочный и покрытый бесславием. И пусть это разбирает государь, законы наказывают проступки. На сколько же будет лучше выразить заботливость и о себе, и о союзниках предупредив дурные действия". Против этого высказался Цезарь: "не безызвестно было ему то, что говорили о Силане; но нельзя уже основываться на слухах и многие действовали в провинциях несоответственно ни надеждам, ни опасениям, какие о них имели. Для некоторых самая важность дела служила побуждением к лучшему; другие же делаются еще глупее. Да и невозможно государю своим знанием обнять все; и мало будет пользы, если он будет увлекаться честолюбием других. Потому-то законы установлены на уже совершившееся, что будущее вовсе неизвестно. Так и предками установлено, чтобы наказание следовало за предварительным совершением проступка. Не нужно изменять того, что умно придумано и постоянно соблюдалось. Довольно бремени государям, довольно и власти. Правда уменьшается по мере того, как вкрадывается произвол; не нужно употреблять в дело власть там, где можно действовать через посредство законов". Чем реже случалось Тиберию говорить в народном духе, тем более с веселым расположением духа встречены его слова. А он, склонный к умеренности, если только не был под влиянием собственного раздражения, прибавил: "остров Гиерский суров и без следов человеческой деятельности. Пусть же они сделают снисхождение для фамилии Юнийской и для человека, некогда одного с ними сословия - пусть он лучше удалится в Цитеру. "Умоляет об этом и сестра Силана, Торквата, девушка старинной святости жизни". Согласно этому мнению состоялось решение.
70. После того выслушаны Киренейцы и, по обвинению Анхария Приска, Цезий Корд осужден за взятки. Л. Энния, всадника Римского, потребованного к суду в оскорблении величества тем: "будто бы он изображение государя обратил на разного рода употребление серебра". Явно высказал свое пренебрежение Атеи Капитон, как будто бы заступаясь за свободу: "не следует отнимать у сенаторов власть делать постановления; да и нельзя оставить безнаказанным такое преступление: пусть как он хочет, будет медлителен в собственном оскорблении, но не дарит оскорбления государственные". Понял это Тиберий как оно было, а не так как говорилось и продолжал заступаться. Для Капитона позор был тем значительнее, что знакомый с правом человеческим и божественным, прекрасную публичную деятельность и честные занятия дома, он обесчестил.
71. Потом занялись религиозным вопросом: в каком храме поставить дар, за здоровье Августы принесенный, по обету всадниками Римскими. Всадничьему счастью, хотя в Риме и много было капищ этой богини, но ни одного с таким названием. Найдено, что у Антия есть храм, который носит такое название: "а все церемонии в Итальянских городах, храмы и изображения богов - принадлежат к праву и владению Римлян". Вследствие этого дар поставлен у Антия. - И так как коснулись религиозных вопросов, то отложенный недавно ответ против Сервия Малугиненза, Диальского фламена, изложил Цезарь, прочитав декрет первосвященников: "если случится нездоровье с Диальским фламином, то, по усмотрению Великого первосвященника, он может отсутствовать более двух ночей, лишь бы только не в дни публичного священнодействия и не чаще двух раз в год". Такое решение в правление Августа, достаточно показывало, что отсутствие на целый год и управление провинциями для Диалов не допускалось. Припоминали пример Л. Метелла, Великого первосвященника, который задержал фламина Авла Постумия. Таким образом жребий Азии отнесен к тому, кто из бывших консулов был ближайшим к Корнелию Малугинензу. В те же дни Лепид просил сенат: "чтобы дозволили ему базилику Павла - воспоминание Емилиева рода, на собственные деньги поправить и украсить". Еще в то время было в обычае тратиться на общественные расходы. Да и Август не удерживал Тавра, Филиппа, Бальба - добычу от неприятеля и излишек богатств употреблять на украшение города и славу в потомстве. И по этому примеру Лепид, хотя и с умеренными денежными средствами, поддержал честь, наследованную от предков. А театр Помпея, сделавшийся случайно жертвою огня, Цезарь обещал построить: "так как из рода Помпеев ни у кого не достанет средств на его возобновление, а имя Помпея все-таки останется". Вместе с тем осыпал он похвалами Сеяна; "будто бы его трудами и бдительностью такой сильный пожар ограничился гибелью одного строения". И сенаторы приговорили: "статую Сеяну, а поставить ее у Помпеева театра". И немного спустя Цезарь - когда Юния Блеза, проконсула Африки, почтил почестями триумфа, сказал: что делает это в честь Сеяна, которого он был дядею по матери". А, впрочем, действия Блеза были достойны такой почести, потому что Такфаринат, хотя неоднократно прогоняемый, внутри Африки Возобновив свои потери новыми силами, дошел до такой наглости, что отправил посла к Тиберию: требуя со своей стороны мест для поселения себе и войску, или грозя бесконечной войною. Говорят еще ни разу не скорбел так Цезарь, вследствие обиды ему и народу Римскому нанесенной; "беглец и разбойник действует как бы враг открытый. И Спартаку, когда он после гибели стольких консульских войск, безнаказанно жег Италию, а государство изнемогало в важных войнах Сертория и Митридата, не дано, чтобы он, по договору, был принят на веру: неужели теперь, когда дела народа Римского находятся в самом цветущем положении, от разбойника Текфаринаса откупаться миром и уступкою полей". Дает поручение Блезу: "остальных склонять к надежде, что они могут положить оружие без вреда для себя; а чтобы самим вождем овладел во чтобы то ни стало". Большая часть прощены и приняты, а потом стали весть войну против хитростей Такфарината тем же, что и он, способом. Так как он, далеко неравный силою войска более к воровству способный, делал набеги многими в раз шайками, уклоняясь от Римлян и вместе пытаясь им сделать засаду. Приготовлено движение по трем направлениям и столько же отрядов. Из них Корнелий Сципион, легат, начальствовал с той стороны, откуда грабили Лептинов и убежище Гарамантов. На другом фланге, чтобы земли Циртенцев не были безнаказанно жертвою неприятеля собственный отряд вел Блез сын, а в средине с отборными воинами, оставляя в местах удобных укрепления и запасы, вождь сам все сделал для неприятеля тесным и враждебным: потому что в какую бы сторону ни уклонился неприятель, какая-нибудь часть войска Римского оставалась спереди, с флангов и часто с тылу, многие таким образом убиты или обойдены. Тогда все три отделения войска распределяет на многие отряды, поставив во главе сотников испытанной доблести и не следуя принятому обычаю, не отвел войска по прошествии лета и не расположил по зимним квартирам старой провинции, но как на пороге войны расположив укрепления, через воинов налегке и хорошо знакомых с пустынею, тревожит Такфарината, переносившего кочевье с места на место, пока не отступил: захватив его брата, впрочем, поспешнее, чем требовали пользы союзников, так как остались те, которые могли возобновить войну. Но Тиберий истолковал это как конченное и допустил даже для Блеза то, что легионы его поздравили Императором. Старинная это была почесть относительно вождей и они за хорошее ведение общественного дела получали это наименование восклицаниями войска в порыве радости; одновременно было много императоров, но безо всякого вреда для равенства других. И Август дал некоторым это название; но в то время Тиберий Блезу в последний раз.
75. Умерли в этом году знаменитые люди - Азиний Салонин, бывший на виду (как внук) М. Агриппы и Поллиона, брат Друза, назначенный зять Цезаря. И Капитон Атей, о котором я упоминал, стяжавший первое место в государстве гражданскою деятельностью; дед у него был сотник Суллы, а отец претор. Август поторопился дать ему консульство, чтобы он Лабеона Антистия, отличавшегося на том же поприще, опередил удостоением этого сана. То время произвело вместе тех двух людей как украшение мира; но Лабеон - ревнитель свободы неподкупленный и потому слава его значительнее; повелители же более ободряли услужливость Капитона. Лабеону то, что он остановился на преторстве, самое оскорбление обращалось в честь, а зависть к Капитону за то, что он добился консульства, возбуждала к нему ненависть.
76. Юния окончила жизнь в шестьдесят четвертом году после Филиппенсского сражения; дед её был Катон; жена К. Кассия, она была сестрою М. Брута. Завещание её подало повод к большим толкам в народе:. при своем большом состоянии, упомянув с честью почти о всех знатнейших лицах, Цезаря опустила. Это принято с чувствами гражданина и он (Цезарь) не препятствовал тому, чтобы её похороны почтены были похвальным словом с ростр и прочими торжественными обрядами. Впереди несены изображения двадцати знатнейших фамилий - Манлиев, Квинкциев и других столь же именитых, но более всех сияли имена Кассия и Брута, тем самым, что изображений их не было видно.