Книга Первая

Содержание книги: Глава 1. Римских дел положение до Августа. - 2. Хитрая его политика ии способы упрочить власть. - 3. Разные Августом назначенные ему преемники. - 4. Положение дел и ощущения граждан при Августе. Суждения о его наследниках. - 5. Болезнь Августа, кончина его скрыта. Призван к наследству Тиберий. - 6. Умерщвление Постумия Агриппы. - 7. Рим готов раболепствовать. Присяга на верность новому Государю. - 8. Завещание Августа и особенные почести при его погребении. - 9. Суждения об Августе и в ту и в другую сторону. - 10. Последующие суждения. - 11. Тиберий хитро отказывается от верховной власти, но сенат пристает к нему. Отчет о положении государства. - 12. На Азиния раздражен Тиберий, а потом 13. ту же немилость навлекают на себя Аррунтий, Гатерий и Скавр. - 14. Лесть сената в отношении к Ливии, ее умеряет Тиберий. - 16. Восстание Паннонских легионов восьмого, девятого, пятнадцатого; виновник его Перценний. - 17. Возмутительные его речи, - 18. Неистовствуют воины; их успокоить старается Блез. - 19. Посольство к Государю. - 20. Усиливается возмущение. - 21. Блеза тщетные усилия. - 22. Едва не гибнет он жертвою мнимого преступления Вибулена. - 23. Военные трибуны прогнаны. Луцилий убит. - 24. Друз отправлен Тиберием усмирить возмущение. - 25. Он прочитывает послание Тиберия. - 26. Отсрочивает удовлетворение требований воинов, что те встречают криками. 27. Волнение разгорается все сильнее. Опасное положение Лентулла. - 28. Затмение луны устрашает возмутившихся и этим случаем пользуется Друз. - 29. Ожесточение воинов мало-помалу прекращается. - 80. Зачинщики возмущения казнены, а легионы возвращены на свои зимние квартиры. - 31. Начинается возмущение, еще более важное, десяти Германских легионов. - 32. Жестокость к сотникам. Замечательное дело Херея. - 33. Цезарь Германик спешит к легионам из Галлии. - 34. Убеждает их быть верными. - 35. Те излагают свои жалобы; некоторые предлагают дать ему верховную власть, но он упорно отказывается. - 36. Ищет средств помочь беде. - 37. Предлагают отставку и деньги и так мало-помалу волнение подавлено. - 38. Возмущаются значконосцы, но их силою усмиряет Менний. - 39. Снова восстание в первом и двадцатом легионах. Воины грозят Цезарю насилием, а Планку смертью. - 40. Германик, отпустив сына и жену 41. вынуждает воинов к раскаянию. - 42. 43. Говорит им красноречивое слово. - 44. Перейдя к другому образу мыслей, воины требуют сами себе наказания; виновников сами предают казни; назначены новые сотники. - 45. Против тех, которые оставались в волнении, готовится сила. - 46. Беспокойные слухи в городе. - 47. Тиберий притворно собирается в путь. - 48. Угрозы Германика. - 49. Воины истребляют сами тех, кто их возмущал. - 50. Желая загладить свое безумство, идут против неприятеля. Подавлены Марсы. - 51. Разрушен храм Танфаны. Неудача коварного умысла засады на обратном пути. - 32. Тиберий не от чистого сердца хвалит Германика. - 53. Юлии смерть и нравственность. Гракх убит. - 54. Учреждается общество Августалов. Смуты актеров. - 55. В следующем году набег на Каттов. Арминий, Сегест. - 56. Катты, застигнутые врасплох, подавлены. Маттий предан пламени. - 57. Осажденного Сегеста освобождает Германик. Жена Арминия взята в плен. - 58. Речь Сегеста. С ним и его семейством ласково обращаются. - 59. Арминия ругательства на Сегеста и Римлян, - 60. Восстание Херусков и других народов. Бруктеры разбиты. - 61. Памятники бедствия Вара. - 62. Останки погибших в нем преданы погребению к неудовольствию Тиберия. - 63. Сражение с Арминием. - 64. На Цецину в неблагоприятной местности нападает Арминий, но тот остается бесстрашным. - 65. Воины пришли в оцепенение. Зловещий сон Цецины. Римляне почти разбиты. - 66. Панический страх, но он подавлен. - 67. Совещание Цецины об отступлении. - 68. Счастливая вылазка. Поражение Германцев. - 69. Заботы Агриппины о том, что относится к деятельности мужчины, оскорбляют Тиберия. - 70. Легионы переведены назад с опасностью морским проливом. - 71. Сегимер изъявил покорность и принят. - 72. Притворная скромность Тиберия. Восстановлен закон об оскорблении величия, и 73. приложение ему сделано относительно лиц, самих незначительных; явилась язва доносчиков. - 74. Марцелл потребован на суд как оскорбитель величества. Неосторожно высказал Тиберий свое раздражение против него. - 75. Щедрость Тиберия. - 76. Наводнение Тибра. Облегчено положение Ахаий и Македонии. Игры, данные Друзом. - 77. Своеволие сцены сдержано. - 78. Храм Августа. Сотая часть. - 79. Очистили воду Тибра. - 80. Почему Тиберий редко менял управителей. - 81. Замешательство при производстве выборов.
Все это делалось почта в течении двух лет в консульства:
Секста Помпея и Секста Апулея,
Нерона Клавдия Друза Цезаря и К. Норбана.

1. Городом Римом сначала владели цари. Вольность и консульство установил Брут. По временам прибегали к диктатуре и власть децемвиров не могла устоять больше двух лет, и не долго имела силу консульская власть военных трибунов. Не продолжительны были господства Цинны и Суллы и могущество Помпея и Красса скоро обратились в пользу Цезаря, а войны между Лепидом и Августом окончились Августом: он то все, утомленное междоусобными раздорами, принял под свою власть с именем первого (в государстве), главы государства. Но древнего народа Римского все, что было с ним и счастливого и неблагополучного, предано памяти знаменитыми писателями; для описания времени Августа не было недостатка в светлых умах, пока вкравшаяся лесть не заставила их отвернуться. Дела Тиберия, Кая, Клавдия и Нерона, пока они процветали, под влиянием страха, передавались ложно; а когда они исчезли, то повествование о них составлено под влиянием еще свежей ненависти, вследствие этого - мысль моя: немногое передать о последнем времени Августа, за тем господство Тиберия и прочее: без гнева и пристрастия, коих побуждения чужды для меня.
2. После того, как с уничтожением Брута и Кассия не оставалось уже более и вооруженных сил за общественное дело, Помпей у Сицилии подавлен, у Лепида отнято все, Антоний убит и даже партии Юлианской (приверженцев Юлия Цезаря) не осталось другого вождя кроме Цезаря. Сложив название триумвира, он выставлял себя консулом и для защиты черни довольствовался правом трибунским. Обольстив воинов подарками, народ раздачами хлеба, а всех сладостью покоя, мало-помалу начал воздыматься, и себе присваивать обязанности сената, сановников, законов, безо всякого противодействия. Люди самые энергичные пали или на поле битвы или жертвою гонения; остальные аристократы, чем более готовности высказывали к рабству, тем щедрее осыпаемы были почестями и богатствами и обязанные своим возвышением новому положению дел, предпочитали готовое и безопасное прежнему и сопряженному с опасностью. Да и области не отвергали такого положения дел: подозрительна стала для них власть сената и народа, вследствие раздоров между властями и корыстолюбия правителей; помощь закона оказывалась бессильною и они затемнялись под влиянием силы, просьб и наконец денег.
3. Впрочем Август, как помощников власти, возвысил Клавдия Марцелла, сына сестры и почтил находившегося еще в ранней молодости М. Агриппу, происхождения незнатного, но доброго товарища военной службы и побед - повторенным консульством. Вслед за тем по смерти Марделла, взяв в зятья Тиберия Нерона и Клавдия Друза пасынков, увенчал титулом императоров; в то время семейство его еще было дело, так как он родившихся от Агриппы Каия и Люция ввел в семейство цезарей; их, еще не сложивших с себя детской одежды, задушевных желанием его было почтить названием первых лиц юношества и добиться назначения их консулами, хотя, по-видимому, он отказывался. Когда Агриппа оставил жизнь, Л. Цезаря на дороге к войску в Испании, а Кая на обратном пути из Армении, слабого от раны, похитила смерть ранняя или по воле судьбы или вследствие коварства мачехи Ливии. А так как Друз умер еще прежде, то Нерон один оставался из пасынков. На него обратилось все: сын, соправитель власти, приобщается разделить власть трибуна, показывается всем войскам и уже не тайными, как прежде уловками матери, но явно убеждениями. Старика Августа опутала она до того, что единственного внука - Агриппу Постума, он выбросил на остров Планазию, человека - это правда - грубого, недоступного изящным искусствам, глупо хваставшегося силою физическою, но не уличенного ни в каком преступлении. Германика же, происходившего от Друза, поставил начальником над восемью легионами у Рейна и приказал Тиберию усыновить его; хотя в доме Тиберия и был сын юноша, но для того, чтобы опираться на большее число помощников. Войны в то время не оставалось никакой, кроме против Германцев; да и ту вели для того, чтобы загладить позор, понесенный вследствие потери войска вместе с Квинтилем Варом, чем от желания распространить границы владений или другого достойного вознаграждения. Дома дела были покойны; должностные лица носили все прежние названия: молодое поколение возросло уже после Актийской победы, да и большая часть стариков родились во время междоусобных войн. Много ли оставалось таких, которые видели дело общественное (республику) невредимым?
4. Все, утратив равенство, дожидались велений главы государства, в настоящем не было никакого опасения, пока Август еще в силах возраста, поддерживал себя и дом свой и спокойствие. Но с приближением старости утомилось тело от болезней, близок был конец и новые надежды. Не многие толковали на ветер о благах свободы; многие опасались войны; иные её желали. Огромное большинство в разнообразных толках рассуждали о предстоявших властителях: "суровый Агриппа, раздраженный понесенным бесчестьем ни возрастом своим, ни опытностью в делах неспособен вынести такие тяжелые обязанности. Тиберий Нерон зрел летами, приобрел известность на войне, но горд тою древнею и врожденною в семействе Клавдиев гордостью; много признаков жестокости, хотя и сдавленной, вырываются наружу. Он с раннего детства воспитан в царствующем доме; еще в молодости осыпан консульствами, триумфами: даже и в те года, когда он, под видом уединения; находился в ссылке в Родосе, мысли его обращены были только на раздражение, притворство и тайный разврат. Тут же и женщина, слабая, как и все они; нужно служить женщине и кроме того двум молодым людям; пока они гнетут общественное дело, а там пожалуй и растащат".
5. Вот это и в таком же роде толковали, а здоровье Августа становилось все хуже и некоторые подозревали· преступление жены. Прошел слух, что за немного месяцев пред тем Август, с избранными соучастниками и одним провожатым Фабием Максимом, отправился в Планазию известить Агриппу. Много там и с той и с другой стороны было слез и знаков расположения; вследствие этого возникла надежда, что юноша возвратится под кров дома. Максим открыл это супруге своей Марцие, а та Ливии; известился о том и Цезарь. Скоро после того умер Максим (сомнительно искал ли он сам себе смерти): на похоронах его слышались вопли Марции, винившей самое себя: в том "что она была причиною гибели мужа". - Как бы там дело это ни было, Тиберий едва только вошел в Иллирик, приглашается спешными письмами матери; не довольно верно известно, нашел ли он Августа у города Нолы еще живым, или бездыханным; сильною стражей Ливия оградила и дом и дороги. Между тем распускаемы были вести благоприятные, пока с принятием всех мер, какие требовали обстоятельства, молва принесла единовременно известие - о кончине Августа и о том, что во главе дел стал Нерон.
6. Первым преступлением нового владычества было убийство Постумия Агриппы; его ничего незнавшего, обезоруженного, сотник с духом самого крепкого закала едва докончил. Об этом деле Тиберий ничего не говорил перед сенатом; прикрывался мнимым повелением отца, которое будто бы он передал трибуну стоявшему на страже: "незамедлил бы он Агриппе нанести смерть, лишь только он окончит жизнь". Без сомнения много и весьма возмутительного высказывал Август в жалобах на нравственность юноши, чем и достиг утверждения Сенатского декрета об его ссылке. Впрочем, он никогда не был ожесточен до такой степени, чтобы решиться на убийство кого-либо из своих. Да и невероятно было - умертвить внука для безопасности пасынка. Гораздо ближе к истине, что Тиберий и Ливия, первый от страха, а вторая под влиянием ненависти, свойственной мачехе, поспешили убийством молодого человека им подозрительного и ненавистного. Когда сотник, по военному обычаю, доложил: "исполнено то, что он повелел", то Тиберий дал ответ: "я ничего не приказывал, а о содеянном надобно отдать отчет сенату". Когда об этом узнал Саллюстий Крисп, (член тайных дел), то он к трибуну послал письменное приказание, внушал Ливии не выводить на свет божий тайны семейные, советы приятелей, услуги воинов. Пусть Тиберий не ослабляет власти главы Государства, все отсылая к сенату. Необходимое условие власти - чтобы отчет, где только нужно, отдаваем был одному.
7. А в Риме наперерыв бросались в рабство консулы, сенаторы, всадники. Чем кто знатнее, тем более брал на себя притворства и спешил с постным лицом, как бы не обнаружить радость при кончине главы государства и не быть печальнее должного; все тут было и слезы, и веселье, и вопли, и льстивые речи. Консулы Секст Помпей и Секст Аппулей первые дали присягу в верности Тиберию Цезарю, а у них Сей, Страбон и К. Турраний - тот префект преторианских когорт, а этот народного продовольствия; вслед за ними сенат, воины, народ. Тиберий все начинал через консулов, как бы при древнем порядке общественном и не решаясь властвовать. Даже самый указ, коим сзывал сенаторов в собрание подписал в силу власти трибунской, полученной при Августе. Указ был в немногих словах и смысл его крайне скромный: "намерен спросить мнение о почестях родителю; сам от тела его не отходит, и из общественных обязанностей только эту взял на себя". Но по смерти Августа он как император дал сигнал преторианским когортам: караулы, оружие и прочее во дворце; воины сопровождали его и на общественную площадь и в заседание сената. Письма к войскам послал он такие, как бы верховная власть была уже утверждена за ним; ни в чем не обнаруживал нерешительности, кроме в переговорах с сенатом. Главная причина заключалась в опасении, как бы Германик, в руках которого находилось столько легионов, несчетные вспомогательные силы союзников, удивительное расположение в народе, не предпочел бы взять верховную власть, чем ее дожидаться. Имел в виду (Тиберий) и славу: лучше быть избранным и призванным по требованию общественного дела, чем подкрасться при помощи женских ухищрений и усыновления, сделанного уже в старости. Впоследствии обнаружилось, что нерешительность была употреблена в дело - узнать расположение умов первых лиц в государстве; подмечая каждое слово, выражение лица - он скрывал это, как готовую улику преступления.
8. В первый день собрания сената не позволил он (Тиберий) ни о чем толковать, кроме о последних почестях Августу, по его завещанию, внесенному девицами Весталками, наследниками назначены - Тиберий и Ливия. Ливия сопричислялась к семейству Юлиев с именем Августы; во втором порядке - внуки и правнуки, а в третьем написал первые лица в государстве, по большей части ему ненавистных, но из собственного тщеславия и рассчитывая на похвалу потомства. Завещание не превышало обыкновенных размеров; только народу и черни дал сорок три миллиона пятьсот тысяч сестерций, воинам преторианских когорт каждому по тысяче, воинам легионов по 800, когортам граждан Римских по 500 сестерций. Тут спрошены мнения о почестях: из них показались наиболее заслуживающими внимания: "похоронному шествию идти в триумфальные ворота - мнение Галла Азиния, чтобы впереди были несены заглавия изданных Августом законов и названия побежденных им народов" - мнение Л. Аррунция. Мессала Валерий присовокупил: "чтобы каждый год возобновлялась присяга во имя Тиберия". На вопрос. Тиберия: "не по его ли поручению он высказал это мнение? - От себя выразил, отвечал он, да и в том, что относится до дела общественного, он ничьими мыслями не руководствуется кроме собственных, если бы даже это было для кого-нибудь и обидно". Только такого рода лести не доставало! Сенаторы единогласным криком требовали: "чтобы тело нести к костру на плечах сенаторов". В надменной умеренности Цезарь признал это ненужным и народу внушал объявлением: "чтобы он как некогда неуместною ревностью ознаменовал беспорядками похороны божественного Юлия, так и теперь пусть не желает лучше тело Августа предать огню на общественной площади, нем на Марсовом поле, месте для того назначенном". В день похорон воины стояли как бы для обороны, подавая повод к злым намекам тем, которые или сами видели или родители слышали о том дне еще несозрелого рабства и вольности не в добрый час вновь стяжанной, когда убитый Цезарь представлял для одних самое возмутительное, а для других превосходнейшее дело: а теперь состарившийся во владычестве глава государства, после долговременного правления, передав даже наследникам силы в деле общественном, имел ли необходимость в военном прикрытии для того, чтобы ненарушено было спокойствие его похорон.
9. Вследствие этого много было разговоров о самом Августе; для большей части служили предметом удивления пустые обстоятельства: "один и тот же день был первым принятия власти, и последним - жизни; помер он в Ноле в том доме и даже спальном покое, где отец его Октавий окончил жизнь; толковали и о числе консульств, которыми он поравнялся вместе с Валерием Корвом и К. Марием; тридцать семь лет непрерывно облечен он был трибунскою властью; название императора дано ему двадцать один раз и другие почести или усилены для него или придуманы новые". Люди умные в суждениях о жизни Августа разнообразно и хвалили его и ставили ему многое в вину. Первые: "уважением к родителю и крайними требованиями общественного дела, в котором не было тогда никакого места законам, вынужден он был к войне междоусобной; ни изготовиться к ней ни вести ее невозможно же было все безукоризненными средствами. Во многом он вынужден был уступить Антонию, мстя убийцам отца, во многом - Лепиду. А когда этот последний состарел в бездействии, а тот погиб жертвою своего распутства, то для распадавшегося государства не было другого исхода кроме - быть управляемым властью одного. Впрочем, порядок общественный устроен - не царством, и не диктатурою, но под именем первого (главы государства). Пределы империи ограждены океаном или отдаленными реками; легионы, провинции, флоты - все представляло стройное целое. Справедливость к гражданам, умеренность к союзникам; самый город Рим великолепно украшен; в весьма немногих случаях употреблена сила, и то для доставления спокойствия прочим".
10. Против этого возражали: "родственные чувства и обстоятельства общественного дела были взяты только предлогом; а на самом деле страстно домогаясь власти подкупом поднял заслуженных воинов, будучи частным человеком, и притом еще в ранней юности приготовил войско, подкупил легионы консула и притворно пристал в партии Помпея. Вслед за тем когда, по определению сената, получил дикторские пуки и право претора, с гибелью Гирция и Панзы (пали ли они жертвою неприятеля, или Панзе в рану подлит яд, а Гирция убили его воины, управлял ковом Цезарь) присвоил себе оба войска; против воли сената исторг он у него консульство и оружие, врученное ему против Антония, обратил против порядка общественного; граждане сделались жертвою гонений; последовали разделы земель, незаслужившие похвалы даже от тех, которые их брали. Конечно гибель Кассия и Брута была возмездием наследственной вражды (хотя и следовало бы частными неудовольствиями жертвовать для общественных); но Помпей введен в заблуждение приманкою мира, а Лепид - притворною дружбою. После того Антоний, опутанный Тарентинским и Брундузинским союзным договором и браком с сестрою его, смертью заплатил за это коварное родство. Затем конечно был мир, но и тот обагренный кровью: Лоллианское, Варианское - поражения; в Риме убиты Варроны, Егнации, Юлы". Не щадили его (Августа) и в семейных делах: "у Нерона уведена жена и в насмешку спрошены первосвященники: законно ли она выходит замуж с зачатым, но еще не рожденным плодом. Роскошь К. Педия и Ведия Поллиона; наконец Ливия, тяжелая мать в отношении дела общественного, а для семейства Цезарей невыносимая мачеха. Уже и божествам не оставлено никаких почестей с тех пор, как он захотел, чтобы его чтили храмами и божественными изображениями через фламинов и жрецов. Да и Тиберий взят в наследники не вследствие любви к нему или заботы к делу общественному, но так как он (Август) прозревал его надменность и жестокость, то сравнением худшего домогался себе славы". И действительно Август за немного перед тем лет, требуя от сената снова Тиберию трибунской власти, хотя и к чести его говорил, но вставил кое-что о его привычках, поведении и нравственности, что как будто бы извиняя ставил ему в вину. Впрочем, по окончании обычном похорон, определяются (Августу) храм и небесные почести.
11. Обращены потом мольбы к Тиберию. А он говорил в разном смысле: о громадной власти, о собственной скромности: "один ум Августа способен был совладать с такою тяжестью; а он, призванный Августом разделить часть забот - на опыте узнал до какой степени зависит от воли судьбы все бремя правления; а потому в государстве, опирающемся на стольких знаменитых людях, пусть они всего не возлагают на одного; большее число деятелей легче исполнит соединенными трудами обязанности к общественному благу". В этих словах заключалось более достоинства, чем чистосердечия. У Тиберия даже в предметах, где не хотел употреблять скрытности, постоянно от природы ли или от привычки, выражения были темны и двусмысленны. А в то время он старался вовсе скрыть свои мысли, и тем более вдавался в неопределенность и двоемыслие. А сенаторы, под влиянием единственного опасения, как бы не показалось, что они поняли (истинный смысл слов Тиберия) не щадили жалоб, слез, обетов; простирали руки к богам, к изображению Августа, к коленам его самого. Тут он велел принести книжку и прочитать. Содержалось там изложение сил общественных: сколько граждан и союзников под оружием, сколько судов морских, царств, областей, налогов и пошлин, потребностей и издержек. Все это своею рукою переписал Август и прибавил совет - не распространять далее границ владений, неизвестно, под влиянием опасений или зависти.
12. Когда сенат рассыпался в самых низких выражениях преданности, Тиберий тут выразился: "что он, хотя не чувствует себя под силу всему делу общественному, но возьмет на себя попечение о той его части, которая будет ему поручена". Тогда Азиний Галл спросил его: "Цезарь, какую же часть общественного дела хочешь ты, чтобы была тебе поручена?" Пораженный неожиданным вопросом, Тиберий несколько времени хранил молчание: "считает он несоответственным своей скромности - выбирать что-либо или избегать чего-либо из того, от чего он предпочитает уклониться совсем". Снова Галл стал говорить (из лица заметил он, что Тиберий оскорбился): "не с тем он и спросил, чтобы делить то, что делению недоступно, но с целью вынудить и у него признание - что тело общественное едино и должно быть управляемо духом одного". Присоединил похвалу об Августе, да и самому Тиберию напомнил его победы и то, что он в тоге (в мирное время) совершил прекрасного в течение стольких лет. Но и тем не смягчил его гнев, будучи еще прежде ему ненавистным, так как он взял в супружество Випсанию, дочь М. Агриппы, бывшую некогда женою Тиберия, домогался как бы большего, чем частному человеку следовало бы и сдерживал энергию своего отца Поллиона Азиния.
13. После Галла Л. Аррунций своею речью, немного отличавшеюся от речи Галла, также оскорбил; хотя у Тиберия и не было никакого старинного неудовольствия с Аррунцием, но он на него смотрел подозрительно как на человека богатого, способного, с лучшими наклонностями и соответственным добрым мнением общественным. Август в предсмертных беседах рассуждая о тех, которые отказались бы от первого места в государстве, если бы им его предлагали, или желали бы занять его, будучи ему не под силу и которые и желали бы и были бы в состоянии, сказал: "М. Лепид способен, но смотрит на это с пренебрежением; Галл Азиний жадничает, но слаб; Л. Аррунций не недостоин и, если представится случай, будет иметь достаточно смелости". О первых все согласны, а вместо Аррунция некоторые передают Кн. Пизона и все, кроме Лепида, сделались жертвою различных обвинений; так устроил Тиберий. Даже К. Гатерий и Мамерк Скавр поразили его подозрительный дух: Гатерий - словами: "доколе, Цезарь, потерпишь ты, что нет главы у государства?" а Скавр сказав: "есть надежда, что мольбы сената не останутся без действия, так как он (Тиберий) правом трибунской власти не воспротивился докладу консулов". На Гатерия он тотчас же накинулся, а Скавра - и тем неумолимее было его раздражение, прошел молчанием. Утомленный общими криками, упрашиваниями отдельных личностей, мало-помалу уступил и то, не сознавая что как будто бы принимает власть, но перестав отказываться и отпрашиваться. Достоверно известно, что когда Гатерий с просьбою вошел во дворец и упал к ногам прогуливавшегося Тиберия, то едва не был убит воинами, потому что Тиберий упал случайно или запутавшись в руках Гатерия; но и опасностью такого человека не был нисколько тронут, пока Гатерий не стал умолять Августу и только в её усерднейших просьбах нашел себе защиту. Много лести сенаторами оказано и в отношении Августы,
14. Одни предложили ей название родительницы, другие - матери отечества; большая часть предложили к имени Цезаря приписать сын Юлии. Тиберий заметил на это: "необходимо сохранить умеренность в почестях женщинам и ту же умеренность применит он и к тем, которые ему оказываются". Впрочем, тревожимый завистью и возвышение женщины принимая как уменьшение собственного достоинства, даже не позволил ей назначить ликтора; а жертвенник усыновления и другие подобные почести воспретил. А для Германика Цезаря просил власти проконсульской, и отправлены к нему послы сообщить ему об этом и принести ему утешение в печали по случаю кончины Августа. А почему такое же точно требование не было высказано относительно Друза, причиною было, что Друз был назначен консулом и сам находился на лицо. Кандидатов претуры поименовал двенадцать - число, переданное Августом и на убеждения сената прибавить, клятвою обязался, что он из этого числа не выйдет.
15. Тут-то в первый раз выборы с Марсова поля переведены в Сенат; а до этого дня хотя самое важное совершалось произволом главы государства, по все еще сколько-нибудь значила и деятельность самих триб. Да если народ и выразил сожаление об отнятом праве, только бесплодными толками и сенат, освободясь от подкупов и позорных заискиваний, охотно согласился под руководством Тиберия рекомендовать не более четырех кандидатов, которые должны быть назначены без искательства и отказа. Между прочим трибуны народные просили - на собственный счет дать игры, которые должны быть занесены в календарь и, от имени Августа, носить название Августовых. Деньги назначены из казначейства и дозволено им (трибунам) в цирке носить одежду триумфальную; но ехать на колеснице не дозволено. Вслед за тем ежегодное празднование перенесено к тому претору, которому принадлежит судебное разбирательство между гражданами и чужестранцами.
16. В таком положении находились городские дела, когда возмущение овладело паннонскими легионами; новых причин никаких не было: перемена властителя обнадеживала на безнаказанность своеволия и даже на награды в случае войны междоусобной. В летних лагерях находились вместе три легиона под начальством Юния Блеза; он, услыхав о кончине Августа и вступлении Тиберия, или вследствие обычного прекращения всех дел, или от радости, забыл обычные подарки. Вследствие этого воины стали вольничать, заводить ссоры, охотно слушать речи людей самых дурных, наконец домогаться наслаждений и спокойствия, а на дисциплину и труды смотреть с пренебрежением. В лагерях находился некто Перценний, некогда начальник театральных фигурантов, впоследствии рядовой воин, дерзкий на язык и театральным искусством наученный составлять сходбища. Он умы неопытные и находившиеся в сомнении - каковы будут условия военной службы после Августа, начал мало-помалу возбуждать в беседах ночных или когда день уже клонился к вечеру; тут уже лучшие воины расходились и он выбирал что ни на есть хуже.
17. Наконец подготовив себе и других двигателей возмущения, он спрашивал их, как бы говоря в собрании: "Зачем они наподобие рабов повинуются немногим сотникам, а трибунам еще в меньшем числе? Когда они дерзнут требовать облегчения, если не подействуют на нового и еще не утвердившегося государя или мольбами или оружием? Довольно уже за столько лет наказаны они своею беспечностью, что старики вынесли тридцать или сорок лет службы и большая часть с изуродованным от ран телом. Даже и для отпущенных военная служба не кончается, но их удерживают под знаменами и под другим названием переносят они те же труды. И если кому удастся преодолеть столько случайностей жизни, то и за тем влекут их в различные земли, где они получают под именем земель - трясины болот или невозделанные горы. Конечно военная служба сама по себе тяжела и бесплодна: десятью в день ассами ценят душу и тело; из этого - одежда, оружие, палатки; из этого источника выкупаются и строгость сотников, и отпуски от службы. Между тем побоям и ранам, суровостям зим, упражнениям летним, жестокой войне или бесплодному миру - нет конца. И другого облегчения не может быть, если только военная служба не будет подчинена известным законам: - получать им каждому по динарию, чтобы шестнадцатый год приносил конец службы и далее, чтобы их под знаменами не задерживали, но чтобы в тех же лагерях награждение выплачивалось деньгами. Разве воины преторианских когорт, получающие по два динария, после шестнадцати лет службы возвращающиеся в дома свои, переносят более опасностей? Не унижают они и городской службы; но сами у варварских народов видят неприятеля из своих палаток".
18. Большинство криками выражало одобрение под влиянием разных побуждений: одни негодовали на знаки побоев, другие на свою седину, а большая часть на изношенную одежду и обнаженное тело. Наконец дошли до такого неистовства, что задумали три легиона смешать в один. Помехою им послужило соревнование, так как каждый домогался этой чести для своего легиона; на иное обратились и вместе поставили трех орлов и значки когорт. Вместе сносят дерн и устраивают возвышенное место, с которого виднее было бы кто там сидеть будет. Когда они так хлопотали, прибыл Блез; он то ругал, то удерживал воинов, возглашая: "Лучше моею кровью обагрите руки; легче преступление убить вашего начальника, чем изъявить ослушание Государю: или, оставаясь невредимым, удержу легионы в верности или умерщвленный ускорю ваше раскаяние".
19. Впрочем, возвышение все росло и уже было в грудь человека, но наконец воины уступая упорству Блеза, оставили намерение. Блез говорил с большим искусством: "не через возмущения и беспорядки Цезарь должен узнать о желаниях воинов. И их предшественники от древних военачальников, и сами они от божественного Августа не просили таких нововведений; и не совсем своевременно обременять заботами только что начинающего правление Государя. Но если бы они и пожелали попытаться в мирное время того, чего не требовали даже победители в междоусобных войнах, то к чему же они, вопреки обычного повиновения, вопреки уставам дисциплины, замышляют насилие? Пусть они назначат уполномоченных и при нем выскажут им свои поручения". Возгласили воины: "чтобы сын Блеза Трибун принял на себя это поручение и просил бы для воинов увольнения после шестнадцати лет службы. Остальные поручения дадут они тогда, когда в первом получат успех". С отъездом молодого человека водворилось до некоторой степени спокойствие; но воины гордились тем, что сын легата, сделавшись оратором (заступником) дела общественного, достаточно обнаруживал как уступку необходимости то, чего они прежде не могли добиться умеренностью.
20. Между тем отряды, до начала возмущения отправленные в Навпорт для устройства дорог, мостов и других нужных дел, услыхав о смутах в лагерях, свернули значки; разграбили окрестные селения и самый Навпорт, представлявший что-то наподобие городка: а сотников, старавшихся их удержать, преследовали насмешками и ругательствами, а потом и побоями. Особенное раздражение было против Авфидиена Руфа, начальника лагерей; его, стащив с повозки, нагружают ранцами и гонят в первом ряду, в насмешку спрашивая: "охотно ли он несет такую большую тяжесть и по таким длинным дорогам". Этот Руф сначала был простым воином, потом сотником, сделался начальником лагерей, постоянно припоминал старинную строгость военной службы, сам состарившись от деятельности и трудов и тем был неумолимее, что сам на себе перенес.
21. С прибытием их возобновилось возмущение и, рассеявшись по полям, они опустошали окрестности. Блез немногих, наиболее обремененных добычею, в виде угрозы прочим велел высечь розгами и запереть в тюрьму. В то время легату оказывали еще повиновение сотники и лучшие из простых воинов. Те сопротивлялись влекущим, обхватывали колена около стоявших, поименно взывали к каждому, то каждый к той сотне, в которой служил воином, то к когорте, к легиону, восклицая: "что одна и та же участь угрожает всем". Вместе с тем осыпают ругательствами легата и призывают небо и богов в свидетели. Одним словом не оставалось ничего более к возбуждению негодования, сострадания, опасений и раздражения. Все сбежались и, разломав тюрьму, расторгают оковы и примешивают в свою среду дезертиров и осужденных за уголовные преступления.
22. Вследствие этого возмущение запылало с большею силою и вождей для него явилось гораздо более. Некто Вибулен, рядовой воин, перед трибуналом Блеза поднятый на плечах окружающих, сказал воинам смущенным и со вниманием ждавшим что-то он приготовил: "конечно вы этим невинным и несчастным возвратили свет и дыхание жизни; но кто возвратит брату моему жизнь, а мне брата? Его, посланного к вам от войска Германского, об общих ваших интересах, в прошлую ночь заколол через своих гладиаторов, которых он держит и вооружает на погибель воинов. Дай, Блез, ответ - куда ты бросил труп? "Даже враги не отказывают в похоронах! Когда лобызаниями и слезами изолью мое горе, то и меня прикажи умертвить; убитых же не за преступление какое-либо, а за то, что мы заболтались о пользах легионов, - они пусть похоронят".
23. Еще более возбуждал он плачем, поражая руками грудь и лицо. Затем, оттолкнув тех, которые поддерживали его на плечах, он бросился на землю и припадая в ногам каждого из воинов, вызвал такое негодование и ожесточение, что часть воинов перевязала гладиаторов, которые находились на службе Блеза; часть - остальных его домочадцев, а другие рассеялись отыскивать тело. И если бы в скором же времени не обнаружилось, что тела никакого не найдено, а рабы, и среди мучений нитки отрицали убийство и оказалось ясным, что у него и брата-то никогда не было, то легаты были бы на краю гибели. Впрочем, выгнали трибунов и префекта лагерей; вещи бегущих разграблены и убит сотник Луцилий, которому в солдатских шутках дали прозвание: "давай другую", потому что он, сломав розгу на спине воина, громким голосом требовал другую, а за тем еще. Другие скрылись по закоулкам; удержали одного Клемента Юлия, так как он по своему быстрому соображению, считался способным исполнять поручения воинов. Уже сами легионы восьмой и пятнадцатый готовили друг на друга оружие, вследствие того, что первый требовал на смертную казнь сотника, по прозванию Сирпика, а воины пятнадцатого легиона его защищали; но воины девятого легиона вступились с просьбами и где на последние не обращали внимания, то с угрозами.
24. Слух об этом побудил Тиберия, как он ни уединялся и ни старался скрывать в особенности неприятные известия - отправить сына Друза со знатнейшими лицами государства и двумя преторианскими когортами. Он не снабдил их никакими точными наставлениями; должны были они соображаться с положением дел; а когорты сверх обыкновенного усилены отборными воинами. Прибавлена большая часть преторианской конницы и вся сила Германцев, составлявших в то время стражу императора. Присоединен и начальник претория Элий Сеян, товарищ Страбона, его отца, имевший сильное влияние на Тиберия, попечителем молодого человека, а для прочих руководителем к опасностям и наградам. Когда Друз приблизился, то легионы, как бы исполняя свою обязанность, вышли к нему на встречу, но не с радостью как обыкновенно, и не блистая вооружением, а в самом грязном виде и с выражением лиц, где под видом печали изображалась скорее дерзость.
25. Когда он перешел за окопы лагеря, у ворот поставлены караулы; приказали отрядам вооруженных воинов находиться в известных местах лагерей; остальные несметною толпою окружают трибунал. Друз стоял, рукою требуя, молчания: воины как только обращали глаза на свою многочисленность, издавали грозные звуки негодования. При виде же Цезаря как бы трепетали. Пробегал неясный ропот: то дикие крики, то вдруг молчание; под влиянием различных стремлений души, то сами чувствовали страх, то старались внушить его. Наконец, когда волнение прервалось, он прочел письмо отца, в котором было написано: "особенная ему забота о храбрейших легионах, с которыми он вынес много военных кампаний: как только дух его отдохнет от горестной потери, то он доложит сенату об их требованиях, а покамест послал к ним сына - без замедления дать им то, что сейчас же может быть исполнено; остальное же надобно оставить до сената, который несправедливо было бы лишить следующей ему доли и милости и строгости".
26. Собрание воинов ответило: "что они поручили сотнику Клементу говорить за них". Тот начал: "об увольнении после шестнадцати лет службы; о наградах по её окончании, чтобы каждый день жалованья давался динарий; заслуженных воинов не держать под знаменами". Когда Друз в этих делах ссылался на решение сената и отца, то прервали его крики: "зачем же он пришел, если он не в состоянии ни увеличить жалованье воинов, ни облегчить их труды, наконец не имея воли ни на какое действие в их пользу? Когда-то и Тиберий имел обыкновение, ссылаясь на Августа, оставлять без исполнения желания легионов. К такому же искусству обратился теперь Друз. Всегда ли к ним будут приходить только молодые люди из семейства императора? Совершенная новость, то император только то, что относится до польз воинов - обращает в сенат, а в таком случае надлежало бы советоваться с сенатом каждый раз, когда назначаются казни или сражения; или для наград есть хозяева, а в наказаниях каждый волен"!
27. Затем они расходятся от трибунала, и если кто встречался из преторианских воинов и приятелей Цезаря, то они грозили им руками; причина раздора и начало военных действий. В особенности негодовали они на Кн. Лентула: о нем полагали, что он превосходя других и летами, и военною славою, поддерживает Друза с пренебрежением смотрит на это своеволие воинов. Немного после, когда он удалялся с Цезарем и в предвидении опасности, направлял путь к зимнему лагерю, они окружили его и спрашивали: "куда он идет? к императору или к сенаторам? Не для того ли, чтобы и там действовать вопреки польз легионов?" С такими словами они придвигаются, бросают каменья; уже исходя кровью от раны, нанесенной камнем и уверенный в гибели, он защищен толпою людей, пришедших вместе с Друзом.
28. Ночь грозную и которая не обошлась бы без преступления, смягчила судьба. Луна при ясном вдруг небе утратила свет. Воины, не зная причины, приняли это явление как предзнаменование того, что делалось и сравнивали свои труды с затмением светила: "благополучно все их дело кончится, если только богине возвратится сияние света". Зазвенела медь; лагерь огласился звуком труб и рогов. Радость и печаль сменялись по мере того, как светило то становилось яснее, то темнело; а когда нашедшие облака совершенно скрыли его из виду и полагали, что оно исчезло во тьме, то умы, уже пораженные раз и тем более склонные к суеверию горевали: "предвещается им вечный труд и их преступлениям противны боги". Цезарь счел благоразумным воспользоваться таким расположением умов и из представившейся случайности сделать разумное употребление; он отдал приказание обойти все палатки. Призывается сотник Клемент и другие, которые честными средствами приобрели общее расположение; они втираются в караулы, посты, к часовым у ворот, манят надеждами, грозят опасениями. "Доколе будем держать в осаде сына императора? Какой конец этой борьбы? Неужели Перценнию и Вибулену дадим мы присягу на верность? Неужели Перценний и Вибулен будут платить воинам жалованье, заслуженным раздаивать земли? Наконец вместо Неронов и Друзов - они будут домогаться власти над народом Римским? Не лучше ли нам, последним в преступлении, быть первым в раскаянии! Медленно достается то, что требуется сообща; а частную милость тотчас можно заслужить, тотчас можно получить". Такие разговоры произвели впечатление на умы и вкинули между воинов подозрение, новобранца разрознили от заслуженного воина и расстроили единодушие легионов. Мало-помалу водворилось расположение к повиновению: оставляют ворота; значки, в начале возмущения собранные в одно место, относят туда, где они обыкновенно стояли.
29. Друз с наступления дня позвал воинов на собрание, хотя не мастер говорить, но с природным благородством винит в прежнем, одобряет настоящее, говорит: "что не подействуют на него никакие застращивания и угрозы; если же он увидит, что они расположены к умеренности, услышит их мольбы о прощении, то напишет отцу, чтобы он милостиво выслушал просьбу легионов". На их мольбы о том к Тиберию посланы: снова тот же Блез, Л. Апроний, всадник Римский из когорты Друза и Юст Катоний, сотник первого ряда. Затем произошла борьба мнений, одни полагали: "нужно подождать послов, а между тем снисходительностью смягчить воинов". Другие полагали: "необходимо действовать более сильными средствами. Для народа не годятся никакие полумеры: грозит он, чтоб самому не бояться; безнаказанное пренебрежение следует за нагнанным страхом. "Пока еще действует на них суеверие, вождь обязан подействовать на них страхом и уничтожить виновников возмущения". Друз от природы был расположен более к строгости: призвав Вибулена и Перценния, приказал их убить. По мнению большинства, они зарыты в самой палатке вождя, а по другим сведениям их тела выброшены за вал нарочно на показ.
30. Затем разысканы все главные виновники смут и частью, скитаясь за лагерями, они убиты сотниками или воинами преторианских когорт, а некоторых выдали их же товарищи в доказательство верности. Заботы воинов увеличила очень ранняя зима, с постоянными дождями и до того суровая, что невозможно было выходить из палаток, собираться и с трудом могли сберечь самые значки, которые уносимы были вихрем или потоками воды. Продолжалось опасение небесного гнева: "не даром на их преступления затмеваются светила, обрушиваются непогоды". Другого нет облегчения в таких бедах, как оставить лагерь неблагополучный и оскверненный и, освободясь от кары небесной, возвратиться всем к своим зимним квартирам. Сначала возвратился восьмой, потом пятнадцатый легион. Девятый возглашал было: "надобно дожидаться писем Тиберия", но вслед затем огорченный удалением других, угрожавшую необходимость предупредил добровольно. А Друз, не дожидаясь возвращения послов, так как настоящее положение дел было уже достаточно спокойным, возвратился в город.
31. Почти в те же самые дни и от тех же причин возмутились Германские легионы и их волнение было тем сильнее, чем они были многочисленнее; не мало надеялись они, что Германик Цезарь не будет в состоянии выносить власть другого и отдастся легионам, и они своею силою увлекли бы за собой все. У берегов Рейна было два войска; верхним начальствовал К. Силий, а низшим А. Цецина. Главное начальство надо всем находилось у Германика, внимание которого в то время было сосредоточено на производстве в Галлиях ценза или переписи. Легионы, которыми начальствовал Силий, в нерешительном состоянии духа смотрели на возмущение других. Воинами же нижнего войска овладею неистовство; начало взяло оно от воинов двадцать первого и пятого легионов; они увлекли за собою первый и двадцатый легионы; они находились на одних и тех же летних помещениях, на границах Убиев или праздно, или в легких занятиях. А потому, услыхав о кончине Августа, большинство воинов, молодежи только что произведенного в городе набора, привыкшее к своеволию, к трудам необвыкшее, возбуждали грубые умы остальных: "наступило время, в которое заслуженные воины должны добиться своевременного увольнения, молодые люди - более щедрого жалованья, а все конца своих бедствий и отмстить за жестокость сотников". И это не один, как среди Паннонских легионов Перценний и не смущенному слуху воинов, обращавших глаза на другие войска более сильные, но во множестве раздались крики и голоса возмущения: "в их руках участь Рима; своими победами увеличивают они государство; самые императоры от них заимствуют свое наименование".
32. Да и легат не сопротивлялся; безумие большинства, не давало места твердости. Вдруг, придя в неистовство, извлекши мечи, нападают на сотников (старинный источник ненависти для воинов и повод к жестокости) повалив их осыпают ударами, шестьдесят на каждого, чтобы поровнять с числом сотников. Затем они избитых, истерзанных и отчасти уже бездыханных бросают перед валом или в реку Рейн. Септимий убежал к трибуналу и припадал к ногам Цецины, но до тех пор был сечен, пока не умер. Кассий Хереа, вскоре после того заслуживший память потомства убийством К. Цезаря, в то время цветущий молодостью и силами, между противоставших вооруженных воинов проложил дорогу мечом. С тех пор уже ни трибуну, ни префекту лагерей повиновения оказываемо не было. Караулы, посты и все, в чем потребность настоящего указывала необходимость, они исполняли сами собою. Это у них, воинским духом заносившихся далеко, было главным доказательством волнения сильного и неукротимого; не отдельно и не по побуждению немногих, но за одно молчали, за одно воспламенялись, с таким постоянством и единодушием, как бы все это совершилось царским произволом одного.
33. Между тем Германику, который, как мы сказали, занимался в Галлиях переписью - цензом, приносят известие, что Август умер. В супружестве имел он внучку Агриппину и множество от неё детей; а сам, родясь от Друза, брата Тиберия, был внуком Августы, но озабочен тайным недоброжелательством к себе дяди и бабки, а оно было тем сильнее, чем несправедливее его побудительная причина. У народа Римского в свежей еще памяти был отец Германика, Друз, и было общее, убеждение, что если бы он достиг верховной власти, то возвратил бы свободу; эта благосклонность народа и с тою же надеждою обратилась на Германика. У молодого человека образ мыслей был истинного гражданина, он был удивительно ласков со всеми и наружностью и речью представлял совершенную противоположность Тиберию, надменному и скрытному. Присоединялась и свойственная женщинам способность легко всем оскорбляться, а чувство мачехи раздражало Ливию против Агриппины. Да и сама Агриппина была более раздражительна, чем бы следовало - и только её скромность и любовь к мужу - неукротимый её дух обращали на хорошее.
34. Но Германик чем ближе был к осуществлению лучших надежд, тем более обнаруживал усердия за Тиберия. Ближайших Секванов и города Белгов заставил дать присягу на верность ему. Оттого то он, услыхав о возмущении легионов, тотчас же поспешил туда; они встретили его вне лагерей с глазами потупленными в землю, как бы от раскаяния. Когда Германик вышел за лагерные окопы, начали раздаваться нескладные жалобы. Некоторые, схватив его руку, под предлогом поцеловать, вкладывают его пальцы в рот, чтобы он ощупал челюсти, уже лишенные зубов: другие показывали члены, сгорбившиеся от старости. Образовавшееся было собрание, так как оно казалось смешанным, распустил, велев воинам: "разойтись каждому к своей роте; так они лучше услышат ответ: впереди пусть несут значки, чтобы хоть по этому можно было различить когорты". Исполнено это приказание было с неохотою. Тогда начав с должной почести Августу, обратился к победам и торжествам Тиберия, осыпая особенными похвалами: "все, что он превосходного сделал в Германиях с этими легионами. Затем он хвалил единодушие Италия, верность Галлии". Нет нигде смут или несогласий.
35. Все это выслушано было в молчании или с умеренным ропотом. Коснувшись возмущения, он спросил: "где же скромность, свойственная воинам? Где краса старинной дисциплины? Куда изгнали они трибунов, куда сотников?" Все обнажили свои тела, показывали с упреком рубцы: от ран и следы побоев; затем нескромными голосами жалуются на продажность увольнений, скудное жалованье, трудность работ и уже прямо словами ставят в вину: вал, рвы, заготовление фуража, материалов, дров и что другое делается по необходимости и против спокойствия в лагерях. Начал подниматься жестокий кряк заслуженных воинов; они, исчисляя тридцать лет или и более службы умоляли: "помочь им утомленным и чтобы не смерть застигала их в тех же трудах, но был бы конец усердной службы и безбедный покой". Были и такие, которые вновь требовали денег, завещанных божественным Августом с благоприятными для Германика обетами и изъявляли готовность ему, буде желает, верховной власти. Тут он, как будто самая мысль о преступлении его омрачала позором, поспешно соскочил с трибунала. Когда он хотел удалиться, противоставили ему оружие с угрозами, если он не вернется назад. Но он громко возглашая, что скорее умрет, чем изменит верности, выхватил меч с боку и, подняв его, уже направлял в грудь, как бывшие к нему ближе остановили его, силою схватив за правую руку. Самая дальняя и стеснившаяся часть собрания и, трудно поверить слову, некоторые отдельные воины, подходя ближе, подавали совет: "пусть поражает себя". Воин, по имени Калусидий, подал ему обнаженный меч, прибавив: "этот острее". Жестоким и безнравственным показалось это воинам, даже пришедшим в исступление, что и дало возможность приближенным Цезаря увлечь его в палатку.
36. Было там совещание о том, как помочь горю: получено известие: "готовят послов - привлечь и верхнее войско к тому же делу; город Убиев назначен к разрушению и руки, обремененные добычею, обратятся к разграблению Галлий". Увеличивал опасения неприятель, знавший о возмущении у Римлян и в случае, если берег будет оставлен, имеющий немедленно сделать нашествие. Если против отпавших легионов вооружить вспомогательные войска и союзников, начнется междоусобная война - такая строгость была бы полна опасности; щедрость была бы, позорною и дело общественное было бы в равной опасности - если ничего не будет сделано из требований воинов, или все будет сделано. А потому, когда все эти основания были достаточно взвешены положено написать письмо от имени верховного главы государства: "увольнение дается прослужившим двадцать лет; облегчение службы для воинов, прослуживших шестнадцать лет; удерживаются они под знаменами, но в дело употребляются только в случае необходимости отразить неприятеля; то, что им завещано, выдать по их просьбе и даже удвоить".
37. Поняли воины, что это на время придумано, и стали требовать немедленного исполнения. Увольнение поспешно производится трибунами, а денежная раздача отсрочивается до удаления легионов по зимним квартирам. Воины пятого и двадцать первого легиона не уходили, пока в тех же летних лагерях не были выплачены им деньги из взятых на дорогу приближенными Цезаря и им самим. Первый и двадцатый легион легат Цецина отвел в город Убиев; позорно было движение этих легионов, везших между значками и флагами казну, похищенную у главного вождя (императора). Германик отправился к верхнему войску и привел к присяге легионы второй, тринадцатый и шестнадцатый без всякого с их стороны замедления. Воины четырнадцатого легиона обнаружили было некоторую нерешительность; но им, хотя и без всякого с их стороны требования предложены деньги и увольнение.
38. А в земле Хавков начали было возмущение находившиеся там на караулах значконосцы отпавших легионов, но немедленною казнью двух воинов несколько усмирены. Отдал это приказание Менний, префект лагерей, действуя для примера хорошо, но вряд ли по законному праву. Потом, когда волнение усилилось, он бежал и найден; видя, что небезопасно место куда было он скрылся, защиту заимствует в смелости: "насилие употребляют они не в отношении префекта просто, но в отношении Германика вождя и Тиберия императора". Пришли в ужас окружавшие; тут он, схватив значок, обратился к берегу и провозглашая громко: "если кто удалится из строя, будет сочтен дезертиром" - отвел на зимние квартиры воинов смущенных, но ни на что не дерзнувших.
39. Между тем послы от сената застают Германика уже на обратном пути у жертвенника Убиев. Там зимовали два легиона: первый и двадцатый и заслуженные воины, недавно посланные под знамена. Воинами, волнуемыми опасениями и совестью, овладело подозрение - не явились ли эти послы по приказанию сделать недействительным то, чего они добились через возмущение и по обычаю черни - находить виновного, как бы ни было ложно обвинение, слагают всю вину на Мунация Планка, бывшего консула, начальника посольства и виновника сенатского декрета. Ночью, бывшие на караулах, воины начинают требовать значок, находившийся в доже Германика. Сбежавшись толпою к дверям ломают их; стащив с постели Цезаря, принуждают его выдать знамя опасением немедленной смерти. Затем разошлись они по дорогам и встретили послов, которые, услыхав о возмущении, спешили к Германику. Начинают их ругать, приготовляются убить, в особенности Планка; его достоинство удерживало его от бегства и ему в опасности не было другого убежища, кроме лагерей первого легиона; обняв там значки и орла, искал защиты в уважении к религии и если бы орлоносец Кальпурний не отразил насилия, то явление, редкое даже у врагов - легат народа Римского в Римском лагере, кровью своею обагрил бы жертвенники богов. Наконец на рассвете, когда можно было распознать и вождя, и воинов, и случившееся, Германик, войдя в лагерь, приказал привести к себе Планка и принял его на трибунал. Тут напал он на гибельное неистовство, которое возобновляется гневом не воинов, а богов, и открыл воинам - зачем пришли легаты. Красноречиво высказал он сожаление о праве посольства, о тяжкой и незаслуженной обиде Планка и о том, какой позор навлек на себя легион. Собрание воинов было скорее поражено удивлением, чем спокойно; легаты отосланы под прикрытием всадников вспомогательного войска.
40. Это опасение все ставили в вину Германику: "он не отправился к верхнему войску, где было повиновение и готова помощь против бунтовщиков. Слишком достаточно наделано ошибок увольнением воинов, денежными раздачами и вообще мерами слабости. Далее, если он не дорожил своею собственною безопасностью, то зачем сына, ребенка, жену беременную держал среди людей неистовых, поправших все условия человеческого права? Хоть бы их возвратил деду и делу общественному". Долго он медлил; наконец убедил он удалиться жену несоглашавшуюся было - так как она говорила, что в ней кровь божественного Августа и опасности ей под силу - обнимая с обильными слезами и её стан и общего их сына. Двинулся в поход достойный жалости строй женщин: изгнанницею шла жена главного вождя, неся на груди маленького сына; окружали ее с плачем жены друзей (Германика), разделявшие её участь. Не в меньшей печали находились те, которые оставались.
41. Не цветущее было лицо Цезаря; находился он как будто не в своем лагере, но в городе взятом неприятелем. Его вздохи и вопли коснулись даже слуха и внимания воинов; выходят из палаток: "где это слышан плачь? Что это за печаль? Знатные женщины - не имея для прикрытия ни сотника, ни воинов, безо всякой свиты обычной для жены императора - удаляются к Треверам, ищут у чужестранцев верности!" Отсюда стыд и сострадание и воспоминание об отце Агриппы, о деде её Августе; тесть Друз; сама отличалась плодородием, и удивительным целомудрием. Ребенок, уже в лагерях рожденный и вскормлен в обществе легионов; его военною кличкою назвали Калигуллою, так как его обували большею частью в обувь воина чтобы задобрить умы большинства. Но ничто так не подействовало, как зависть в Треверам, молят, удерживают, пусть возвратится, останется, частью бегут на встречу Агриппине, а большая часть вернулись к Германику.
42. А он, под свежим влиянием горя и раздражения, начал так говорить окружавшим его воинам: "ни сын, ни жена не дороже для меня отца или общественного порядка; но первый пусть найдет защиту в своем величии, а государство Римское в других войсках. Жену и детей моих, которых охотно за вашу славу я принес бы на жертву, теперь я удаляю от неистовых для того, чтобы какое бы тут ни совершилось преступление, оно было бы искуплено только моею кровью, и чтобы убийство внука Августова, гибель золовки Тиберия не увеличили бы вашу вину. В течении этих дней на что только вы не решились и чего вы не дерзнули? Какое название мне дать этой толпе? Воинами ли назову тех, которые валом и оружием держите в осаде сына императора? Не гражданами ли? А для вас влияние сената до того ничтожно, что право, уважаемое самим неприятелем, святость посольства и народное право - вы попрали, Божественный Юлий усмирил возмущение войска одним словом, назвав квиритами воинами, не уважавших данную присягу. Божественный Август лицом и видом привел в ужас Актийские легионы. А мы, хотя еще и не такие лица, но от них ведем происхождение; если бы воины Испании или Сирии вышли из повиновения, и то было бы и удивительно, и не выносимо. А теперь первый и двадцатый легион, тот - получивший знамена от Тиберия, этот сотрудник в стольких сражениях, увенчанный столькими наградами, оказываете такую то благодарность вождю вашему! Такую то весть понесу я отцу, до которого изо всех других областей доходят только приятные слухи? Что его новобранцы, его ветераны не могли насытиться ни облегчениями службы, ни деньгами. Только тут убивают сотников, изгоняют трибунов, заключают в оковы легатов. Лагери, реки - обагрены кровью, а я влеку неверное дыхание среди людей неприязненных.
43. "Зачем в первый день собрания отвели вы меч, которым я готовился пронзить грудь мою? О, неблагоразумные друзья! Лучше и с большею любовью действовал тот, который подавал кинжал. Я пал бы, но не знал бы о стольких преступлениях моего войска. Вы избрали бы вождя, который мою бы смерть оставил безнаказанною, а отмстил бы за гибель Вара и трех легионов. И пусть не попустят боги, чтобы Белгам, хотя и по их собственному вызову, принадлежала честь и слава - оказать помощь имени Римскому, подавить народы Германии. Божественный Август, дух твой восприятый на небо, твой образ, отец Друз, твое воспоминание с этими же самими воинами, в которых уже проникают и стыд и слава, пусть смоют это пятно и междоусобные раздоры обратят на гибель неприятелей! А вы, которых я теперь вижу совсем с другою наружностью, с другими чувствами, если вы возвращаете сенату - его послов, императору - повиновение, мне жену и детей, то удалитесь от соприкосновения и отделите возмутителей; это будет ручательством вашего раскаяния, доказательством вашей верности".
44. С повинною головою на это, сознавая справедливость сделанных упреков, они умоляли: "наказать виновных, простить впавшим в заблуждение и весть их против неприятеля, жену возвратить назад, пусть вернется воспитанник легионов, а не служит заложником для Галлов". В возвращении Агриппины отказал по случаю близкого разрешения от бремени и наступающей зимы: сын придет; остальное пусть они сами приведут в исполнение. Разбежались воины, совсем переменясь и самих главных возмутителей связав влекут к легату первого легиона К. Цетронию, а тот производил над каждым суждение и казнь следующим образом: легионы стояли собранные, извлекши мечи: подсудимого трибун показывал с подмосток. Если они кричали: "виновен", то сброшенный вниз немедленно был убиваем и воин радовался убийству, как будто им себя оправдывал. Цезарь им не препятствовал, - так как без всякого его приказания - жестокость совершенного и возмутительность падали на одних и тех же. Последовавшие примеру заслуженные воины не много спустя посылаются в Рецию, под видом защиты провинции, угрожаемой Свевами, а на самом деле чтобы вырвать их из лагерей, еще ненавистных как жестокостью наказания так и памятью преступления. Потом он произвел пересмотр сотников: каждый, по вызову императора, должен был высказать свое имя, место служения, место родины, число лет службы и что он хорошего сделал в сражениях, а у кого были военные награды, тот должен был их упомянуть. Если трибуны и легион с похвалою отзывались о его деятельности и поведении, то он сохранял свое место; если же единогласно обвиняли его в жестокости, корыстолюбии, то он изгонялся из службы.
45. Так было устроено в настоящем положение дел, но оставалась еще неменьшая тягость по случаю ожесточения пятого и двадцать первого легионов, зимовавших у шестидесятого камня (место имеет название Старого), первые они начали возмущение; руками их совершены жесточайшие преступления: не устрашены они были наказанием своих товарищей по службе, не обращались к раскаянию и сохраняли раздражение. Вследствие этого Цезарь готовится спустить по Рейну оружие, флот, союзников с тем, чтобы вести войну, если его повеления не будут уважены.
46. Между тем в Риме, где еще не было известно - чем кончилось дело в Иллирике, а пришел слух о волнении Германских легионов, смущенные граждане обвиняли Тиберия: "что между тем, как он притворною нерешительностью издевается над сенаторами и народом, обессиленными и безоружными, воины в то время бунтуют и не могут быть удержаны в повиновении властью двух юношей, еще не пришедших в совершеннолетие; следовало ему идти самому и противоставить власть императорскую и нет сомнения, что воины смирились бы, видя перед собою главу государства, обладающего долговременною опытностью и верховного вместе с тем распорядителя и мер строгости и щедрости. Август, удрученный годами, и то был в состоянии столько раз отправляться в Германию, а Тиберий, цветущий годами, сидит в сенате, стараясь перехитрить словами сенаторов? Довольно мер принято для удержания города (Рима) в рабстве: умы воинов следует успокоить, чтобы спокойствие для них было выносимо".
47. Никакого действия не производили на Тиберия эти речи и у него было твердо решено - но упускать из рук верховное управление и ни себя, ни дело общественное не подвергать случайностям. Много и разных причин было беспокойства: войско Германское сильнее, но Паннонское ближе; первому опорою могут служить богатства Галлии, а второе угрожает Италии. Которое же ему предпочесть? А обойденные как бы не раздражались, хуже оскорбясь этим! Через детей же одновременно действует он и на то, и на другое войско и достоинство его от этого нисколько не страдает; в отдалении еще больше к нему уважения. Вместе с тем молодым людям извинительно - кое-что предоставлять усмотрению отца и оказавших сопротивление Друзу или Германику - может сам или усмирить или сломить; но где же искать защиты, если бы они презрели императора"? Впрочем, как будто бы уже вот-вот собираясь в путь, назначил кому провожать, велел собирать вещи нужные для дороги, приготовлять суда. Вслед затем ссылаясь то на зиму, то на разные дела, держал в заблуждении прежде всего людей благоразумных, потом народ, а дольше всего провинции.
48. А Германик, хотя стянул войско и приготовился отмстить отпавшим, счел за лучшее дать еще время - может быть воины, под влиянием недавнего примера, подумают о себе и послал вперед письма к Цецине: "что он идет с сильным войском и что если они предварительно не подвергнут казни зачинщиков зла, то он будет избивать всех без разбора". Цецина тайно прочел их орлоносцам, знаменосцам и всем, сколько было в лагере людей благонамеренных и убеждает: "избавить всех от позора, а себя от смерти. В мирное время принимаются в соображение побудительные поводы и заслуги каждого, а с наступлением войны виновные и невинные вместе падают". Они, испытав расположение умов тех, которых считали годными и видя, что большая часть легиона остается верною своим обязанностям, по мнению легата, назначают время когда напасть с оружием на людей самых гнусных и к бунту расположенных. Тут, поданному, между ними сигналу, врываются в палатки, избивают ничего не знающих и никто, кроме участников замысла, не ведал какое начало убийства и какой конец.;
49. Вид междоусобия был совершенно отличный от всего подобного, что когда-либо, случалось; не открытым боем, не из разных лагерей, но из одних и тех же постелей люди, которых день видел вместе вкушающими пищу, а ночь - покой, расходятся на две стороны, бросают друг в друга оружие. Крики, раны, кровь - на виду; причина - скрыта; остальное в руках случая. Погибли и некоторые из благонамеренных, когда поняв, на кого обращена жестокость, и дурные люди схватились за оружие. Ни легат, ни трибуны не сдерживали: большинству предоставлен полный простор и мщения и удовлетворения. Вслед затем вошел в лагерь Германик и, проливая обильные слезы, называя это не лечением, а побоищем, отдал приказание сжечь тела.
Умами еще ожесточенными овладевает страсть - идти против неприятеля, как бы в искупление своего безумства; не иначе полагали они быть в состоянии умилостивить тени своих товарищей, как получив честные раны на тела, опозоренные братоубийством. Увлеченный пылом воинов Цезарь, наведя мост, переправил двенадцать тысяч из легионов, двадцать шесть союзных когорт, восемь эскадронов всадников, поведение коих в это возмущение не получило ни малейшего пятна.
50. Веселые, и не вдали, пребывали Германцы, так как мы удерживаемы были сначала прекращением дел вследствие потери Августа, а впоследствии раздорами. А Римляне поспешным движением пересекают Цезийский лес и вал, начатый Тиберием; ставят на рубеже лагерь; с фронта и с тылу ограждают валом, а с боков срубленными деревьями. Оттуда осматривают мрачные ущелья и советуются: "из двух дорог выбирать ли кратчайшую и обычную, или более затруднительную и неиспробованную, но где именно поэтому неприятель не принял никаких мер предосторожности". Избран путь более дальний, остальные все приготовления ускоряются, так как люди, посланные на разведывание, приняли известие: "наступающая ночь - праздник у Германцев и они проводят ее в пиршествах и играх". Цецине отдано приказание - с легкими когортами идти вперед и отстранять препятствия движению от лесов; в умеренном расстоянии за ним следуют легионы. Содействовала ночь совершенно светлая; подошли к поселкам Марсов и поставлены кругом караулы, а те растянулись по постелям, около столов безо всяких опасений, не поставив вовсе стражей. До того все от беспечности было в беспорядке; никакого опасения войны, да и между пьяными спокойствие было непрочно и ненадежно.
51. Цезарь - алчные легионы, для того чтобы опустошение захватило больше места, разделил на четыре отдела: на пятьдесят миль пространства опустошил огнем и мечем; ни пол, ни возраст не вызвали жалости; одновременно и светское, освященное, и знаменитейший храм тех народов, называемый у них Танфан сравняли с землею; воины ран не получили, избивая полусонных, безоружных и рассеявшихся. Это побоище вызвало Бруктеров, Тубантов, Узипетов; они заняли ущелья, через которые предстояло Римскому войску движение назад. Вождю это было известно; он двинулся в путь и в сражение. Впереди шли часть конницы и вспомогательные когорты; затем первый легион, в средине войсковые тяжести; левый фланг составляли воины двадцать первого, а правые фланг пятого легиона. Двадцатый легион прикрывал тыл, сзади шли остальные союзники. Но неприятели, пока войско не растянулось по ущелью, не двигались, потом они слегка нападали на фланги, а всеми силами на задние ряды. Легкие когорты приходили в замешательство от плотных Германских отрядов, когда Цезарь, подъехав к воинам двадцатого легиона, громким голосом закричал: "вот время загладить возмущение, пусть идут вперед и спешат вину обратить в честь". Воспламенились духом, и дружным напором сломили неприятеля, выгнали на открытое место и много избили. Как только войска, шедшие впереди, вышли из лесов, укрепили лагерь; затем путь был спокоен; веря в настоящем и забыв о прежнем, воины размещаются по зимним квартирам.
52. Известие об этом и порадовало Тиберия и его озаботило: радовался он, что возмущение подавлено; но тревожился тем, что раздачею денег и поспешным сокращением срока службы старался заискать Германик расположение воинов, а также и приобретенною им Германиком воинскою славою. Впрочем, он доложил сенату о его действиях, многое припомнил о его доблести, более для виду изукрасив его словами, чем стараясь вселить убеждение, что он так думает от души. Гораздо короче похвалил он Друза и окончание волнения в Империи, но с большим старанием и искренностью и все льготы, данные Германиком, распространил и на Паннонское войско.
53. В том же году умерла Юлия, когда-то за бесстыдство заключенная отцом её Августом сначала на острове Пандатерии, а потом в городе Регинов, которые живут на берегу Сицилийского пролива. Она была в супружестве Тиберия еще при жизни Цезарей, Кая и Луция и оказывала ему пренебрежение как неровне - и вот в чем заключалась настоящая причина, почему он удалился в Родос. Достигнув власти, он ее изгнанницу, опозоренную и после смерти Постума - Агриппы, не имевшую ни откуда надежды, нуждою и долговременным изнурением уморил, полагая, что убийство это останется втайне вследствие отдаленности места ссылки. Подобная же причина была жестокости к Семпронию Гракху; он, происходя из благородного рода, ума бойкого и красноречивый только на дурное, был в связи с тою же Юлиею, когда она была в супружестве М. Агриппы. Но этим не кончились его любовные проказы: уже выданную за Тиберия упорный соблазнитель разными наговорами возбуждал в ненависти к мужу и письмо, которое Юлия писала к отцу своему Августу с жалобами на Тиберия, было сочинено, так по, крайней мере все полагали - Гракхом. Вследствие этого удаленный на Церцинну, остров Африканского моря, он перенес четырнадцатилетнюю ссылку. Тут воины, посланные совершить убийство, нашли его на выдавшемся месте берега, не ждавшего ничего хорошего. По прибытии их просил он "короткого срока - последнюю свою волю передать на письме супруге его Аллиарие". За тем он подставил шею убийцам и получил смерть с твердостью, не недостойный имени Семпрониев; жизнью же он им изменил. По некоторым известиям эти воины присланы были не из Рима, но от Л. Аспрената, проконсула Африки, по влиянию Тиберия, который, конечно ошибочно, надеялся ответственность убийств сложить на Аспрената.
54. В том же году получили начало новые священные обряды; установлено священнодействие Августовых товарищетв (sodalium Avgustalium), точно так как некогда Т. Таций, удерживай священнодействие Сабинов, установил сподвижников Тициев. Избраны жребием из первых лиц государства двадцать один; прибавлены Тиберий, Друз, Клавдий и Германик. Августовы игры, тогда в первый раз начатые, смутил раздор, возникший вследствие спора актеров. Поблажку делал Август сценическим представлениям под влиянием Мецената, предавшегося необузданной любви к Батиллу, да и сам не прочь был от подобных же слабостей и считал нечуждым своих обязанностей гражданину - принимать участие в увеселениях народа. Совсем другого образа мыслей был Тиберий, но народ, в течении стольких лет привыкший к ласковому с ним обращению, еще не дерзал, повернуть круто.
55. В консульство Цезаря Друза и К, Норбана определен Германику триумф, а война все еще продолжалась. Хотя он с величайшим старанием делал к ней приготовления на лето, но с наступлением весны нечаянным набегом на Каттов начал ее раньше. Возникли надежды вследствие раздоров у неприятеля, делившегося между Арминием и Сегестом, из коих тот и другой заслужили известность: один вероломством в отношении к нам, а другой - верностью. Арминий - возмутитель Германии, а Сегест открывал, что "готовится возмущение" неоднократно и прежде на последнем пиршестве, после которого взялись за оружие. Он убеждал Вара: "связать его и прочих старейшин; народ ничего не дерзнет, лишь только удалены будут зачинщики, а себе он даст время разобрать основательность обвинений и степень виновности каждого". Но Вар пал жертвою жребия и насилия со стороны Арминия. Сегест, хотя единодушием народа и увлеченный на войну, оставался при своем разномыслии, но его личная ненависть усилилась вследствие похищения Арминием его дочери, сосватанной за другого. Зять - ненавистен, родные - враги и то, что при согласии служит скреплением любви, при вражде было только поводом к раздражению.
86. Вследствие этого Германик передал Цецине четыре легиона, пять тысяч вспомогательных войск и набранные в виде ополчения отряды Германцев, живших по сю сторону Рейна; столько же легионов и двойное число союзников сам повел и - поставив укрепление на следах отцовского поста, на горе Тавне, с войском налегке спешит в землю Каттов, оставив Л. Апрония устроить дороги и переправы на реках, так как - а это явление редкое в тех краях - вследствие засухи - воды в реках было мало и оттого возможно было быстрое, беспрепятственное движение вперед; а для движения назад опасались дождей и приращения рек. К Каттам подошел он так неожиданно, что все - слабое возрастом и полом, тотчас же захвачено в плен или избито. Молодежь вплавь переправилась через реку Адрану и отражала Римлян, начавших устраивать мост; потом сбитые действием орудий и стрелами, после тщетных попыток к соглашению миром, некоторые перешли к Германику, а остальные, покинув села и деревни, разошлись по лесам. Цезарь, предав пламени Маттий (столицу этого народа) опустошил открытые места и повернул к Рейну; неприятель не дерзнул тревожить тыл уходящих; что в их нравах, так как они уступают более из хитрости чем из страха. У Херусков было в мыслях помогать Каттам, по привел их в ужас Цецина, туда и сюда действуя оружием, и Марсов, дерзнувших выйти на встречу, остановил счастливым сражением.
57. Не так много времени спустя, пришли от Сегеста послы, прося: помощи против насилия его соотечественников, которые держали его в осаде; Арминий у них пользовался большим влиянием, так как склонял к войне. У дикарей, чем кто смелее и решительнее на все, тем больше ему доверяют и лучшим считают для ведения дел. Присоединил Сегест сына посла по имени Сегимунда, но молодой человек не решался ехать от совести, так как он будучи в том году, когда Германии отпали, сделан жрецом у жертвенника Убиев, сбросил жреческие повязки и убежал к бунтовщикам. Впрочем, обнадеженный в снисходительности Римлян, он взял на себя поручения отца; ласково принятый, он послан с прикрытием на Гальский берег. Дело показалось Германику стоящим чтобы обратить войско назад; сразился он с осаждающими, и Сегест вырван вместе с большою толпою и его близких и клиентов. Находились там и знатные женщины, в числе которых жена Арминия - она же дочь Сегеста, разделявшая более образ мыслей мужа, чем отца; у побежденной не было ни видно слез, ни слышно просьб; сложив руки на груди, она вперила глаза на свой отяжелевший живот. Несены были и вещи, обобранные в побоище Вара и они розданы в добычу очень многим из тех, которые тогда отдались добровольно.
5$. Тут же был и сам Сегест, громадный видом; не чувствовал он робости, воспоминая о добром союзе. Слова его были таковы: "не первый для меня этот день верности народу Римскому и постоянства с того времени, как божественный Август пожаловал мне звание гражданина, выбирал я друзей и недругов согласно с вашими пользами и не из ненависти к отечеству (так изменники ненавистны даже тем, кого предпочитают) но от убеждения, что пользы Германцев и Римлян нераздельны и от того, что более одобрял мир чем войну. Вследствие этого я обвинил перед Варом похитителя дочери моей, нарушителя вашего союзного договора - Арминия. Видя, что дело отложено по беспечности вождя и что мало охраны в законах, я усильно просил Вара, чтобы он велел связать меня, Арминия и участников его заговора. Свидетельница - та ночь, которая лучше бы для меня была последнею! То, что случилось вслед за тем, скорее может быть оплакано, чем заслужить защиту; впрочем я и налагал оковы на Арминия и вынес то, что и на меня были наложены его партиею. Но как только имел возможность вступить с тобою в сношения, я предпочитаю прежнее новому и спокойствие смутам и - не из-за награды какой-либо, но чтобы оправдаться в вероломстве; а вместе я способен быть примирителем для народа Германцев, если только он предпочтет раскаяние гибели. В молодости и заблуждении сына прошу прощения; признаюсь, что дочь моя приведена сюда только необходимостью. Твое дело принять в соображение, что на тебя больше повлияет - то ли что она зачала от Арминия или то, что она от меня рождена?" Цезарь, в ласковом ответе, обещал детям и близким его безопасность, а самому место жительства в старой провинции. Войско отвел назад и - с дозволения Тиберия - принял название императора. Жена Арминия родила ребенка мужеского пола, воспитывала его в Равенне, но - как с ним сыграла судьба - в свое время упомяну.
59. Слух о том, что Сегест передался и благосклонно принят, встречен с надеждою или с огорчением, глядя по тому кто желал войны или кому она была неприятна. Арминий, и без того склонный к насилию, выходил из себя от бешенства, вследствие похищения жены и того, что плод её чрева в рабстве; ветром летал он по Херускам, требуя вооружиться против Сегеста. против Цезаря; не удерживался он и от брани: "что за прекрасный отец! великий Император! сильное войско! Столько рук утащили одну женщину. Перед ним легли три легиона и такое же число легатов. Войну ведет он не изменою, не против беременных женщин, но открыто, против вооруженных. И до сих пор видит он в священных рощах Германцев знамена Римские, принесенные им в жертву богам отечества. Пусть возделывает Сегест побежденный берег; пусть возвратит сыну священство; как человеку, Германцы никогда и ни за что не простят ему за то, что, по его милости, увидали между Рейном и Эльбою розги и секиры. Другими племенами, незнающими власти Римской, не испытаны казни, неведомы им поборы; и если они сняли их с себя и без успеха ушел тот, в число божеств записанный, Август, тот возлюбленный Тиберий; то пусть не робеют они перед неопытным юношею, перед войском, расположенным к возмущению. Если они лучше хотят сохранить. отечество, родных, если они предпочитают старый порядок вещей тому, чтобы иметь над собою господина и у себя новые поселения, то пусть лучше следуют за Арминием, который указывает им путь к славе и свободе, чем за Сегестом, ведущим их к постыдному рабству".
60. Возбуждены этим не только Херуски, но и смежные им народы; увлечен в эту же партию Ингвиомер, Арминия дядя по отцу, пользовавшийся исстари уважением Римлян. Вследствие это-то опасения Цезаря возросли и, как бы война не нагрянула одним ударом, послал Цецину к реке Амизию, через землю Бруктеров, с сорока когортами Римлян для того, чтобы отвлечь неприятеля. Конницу повел префект Педо границею Фризиев; а сам, посадив на суда четыре легиона, повез их по озеру; вместе собрались у вышеназванной реки - пехота, конница и флот. Хавки, так как с их стороны обещана была помощь, приняты в сотоварищи войны. Бруктеров, предававших свою собственность огню, разбил с легким отрядом А. Стертиний, посланный Германиком; среди побоища и разграбления найден орел девятнадцатого легиона, с Варом утраченный. Потом войско поведено в самые отдаленные пределы Бруктеров и все пространство земли между Амизиею и Луппиею реками опустошено не вдали от Тевтобургского лесу, в котором, как говорили, находились останки Вара и легионов, непреданные погребению.
61. Вследствие этого овладело Цезарем сильное желание - отдать последний долг воинам и вождю; подвинуто было к сожалению все, находившееся там войско за родных, приятелей и наконец при мыслях о случайностях войны и судьбе людей. Послан вперед Цецина - осмотреть все закоулки леса, сделать мосты и насыпи на болотах и обманчивых равнинах; вступают в плачевные места, видом и воспоминанием обезображенные. Сначала лагерь Вара; обширный пространством с размеренными путями, обнаруживал, что тут работали руки трех легионов; потом полу-осыпавшийся вал, неглубокий ров давали понять, где остановились уже полу-сокрушенные остатки (войска). В середине лагеря белели кости или разбросанные, или в куче, глядя потому где бежали, где сопротивлялись. Тут же лежали обломки оружия, трупы коней и вместе на сучьях дерев торчавшие вперед черепы. В соседних рощах жертвенники дикарей, у которых они накололи трибунов и сотников первых рядов. Пережившие это побоище, ушедшие из сражения или оков, рассказывали: "вот тут пали легаты; здесь похищены орлы; место, где нанесена Вару первая рана, где он нашел смерть, поразив себя своею же несчастною рукою; вот с этого трибунала говорил Арминий, сколько виселиц, сколько могильных рвов и как он надменно издевался над значками и орлами!".
62. Таким образом находившееся налицо Римское войско, на шестой после побоища год, трех легионов кости, - причем никто не знал, земля покрывает чуждые ли остатки или своих, всех, как родных одной крови - с возраставшим против неприятеля раздражением, предавало погребению, вместе с чувством горя и озлобления. Первый кусок дерну, когда воздвигался могильный холм, положил Цезарь, исполняя как лучший долг к отшедшим, так и разделяя настоящее горе. Тиберий этого не одобрил, или потому что все действия Германика принимал в дурную сторону, или в убеждении, что войско видом убитых и непогребенных будет медлительнее к бою и более бояться неприятеля: "и притом Императору, которому принадлежат обязанности авгурства и исполнение древнейших священных обрядов, не следовало касаться похоронного дела".
63. Германик, преследуя Арминия, отступавшего в места непроходимые, как только представилась возможность, отдал приказание выступить коннице и отнять поле, которое занял неприятель. Арминий, предупредив своих, чтобы они собрались и подошли ближе в лесу, повернул вдруг; вслед за тем, он дал знак броситься вперед - тем, которых спрятал по лесам. Тогда конница пришла в смущение при виде нового строя; посланы вспомогательные когорты, но, уступая напору бегущих, увеличили смятение и были бы они сбиты в болото, известное побеждавшим, для незнавших гибельное, если бы Цезарь не устроил в боевом порядке выведенные легионы. Вследствие этого неприятелем овладел ужас, а воинами - уверенность (в успехе). Разошлись, при равных условиях. Вслед за тем, отведя войско к Амизии, легионы перевозит на судах также как они прибыли; часть конницы получила приказание следовать к Рейну берегом Океана. Цецина, который вел мое войско, получил внушение - как ни знакомыми путями предстоит ему обратное движение, но чтобы он как можно поспешнее перешел Длинные мосты. Это узкий путь между обширных болот, по которому когда-то Л. Домиций провел гать. Остальное были болотистые места вязкие от густого ила или с неопределенными берегами; кругом леса, имевшие некоторый склон: их тогда наполнил Арминий; сокращенными дорогами и быстрым движением опередив воинов обремененных тяжестями и оружием. Цециною овладело сомнение, каким образом он возобновит мосты, провалившиеся от ветхости и вместе отразит неприятеля и он заблагорассудил на том же месте стать лагерем с тем, чтобы одни начали работы, а другие - сражение.
64. Дикари, пытаясь прорвать охранительную цепь и напасть на возводивших укрепления, затрагивают, обходят кругом, набегают; смешиваются крики производящих работы и сражающихся. Все вместе для Римлян было неблагоприятно, место глубоко вязкое, на котором и стоять было трудно и идти вперед скользко; тела обременены панцирями и в воде не было возможности раскачивать дротики. Напротив Хорускам привычны были сражения в болотах; ростом они были высоки; огромными копьями наносили они раны в каком бы то ни было далеком расстоянии; наконец ночь прекратила неблагоприятное сражение для легионов, уже клонившихся к поражению. Германцы не знавшие утомления вследствие удачи, и тут не искали покоя, а сколько источников ни получало начало в поднимавшихся тут горных возвышенностях, отвели в места, находившиеся внизу: земля залита водою, и все следы работ изглажены, а труды воинов удвоились. Сороковой год военной службы был для Цецины как повиноваться, так и повелевать; знаком он был и с успехом и с обстоятельствами сомнительными и потому не доступен страху. Но соображая будущее, ничего другого не нашел, как неприятеля удерживать в лесах, пока раненные и вообще все сколько есть тяжелого строя уйдет вперед, так как среди горных возвышенностей и болот простиралась равнина, по которой возможно было движение для небольшой боевой линии. Отобраны легионы: пятый на правый фланг, на левый двадцать первый; воины первого легиона должны были идти впереди, а воины двадцатого легиона следовать сзади.
65. Ночь в разных отношениях была беспокойною: дикари весело пировали и их веселые песни и нестройные звуки наполняли лежавшие внизу долины и леса, повторявшие отголосок. У Римлян слабые огни, прерывистые голоса, а сами в разных местах привалились к валу, скитались около палаток; скорее сон их не брал, чем они бодрствовали. И вождя привел в ужас зловещий, покой: привиделся ему Квинктилий Вар, облитый кровью, приподнявшимся из болот и слышал он его зов, но не послушал и оттолкнул протянутую руку. Как только рассвело, посланные на фланги легионы, неизвестно вследствие робости или недоразумения, оставили назначенное место, заняв поспешно поле по ту сторону трясины. Впрочем, Арминий, как ни открыта была для него возможность набега, не тотчас бросился, но когда тяжести войсковые завязли в грязи и рытвинах, воины кругом пришли в смятение, порядок значков расстроился и, как обыкновенно бывает в подобных случаях, каждый только о себе заботится и тупым становится слух на приказания, отдает Германцам приказ броситься вперед, а сам возглашает: "вот Вар и снова тою же судьбою постигнутые легионы"! Вместе с этим он с отборными войсками разрезает пополам строй Римлян и преимущественно наносит раны лошадям; те, скользя в собственной крови и топи болот, сбрасывали всадников, опрокидывали встречных и топтали лежавших. Больше всего труда было около орлов; вперед нести их не позволял град стрел, а поставить невозможно было в совершенно влажную землю. Цецина пока поддерживает строй, упал с убитого коня и был бы окружен, если бы первый легион не воспротивился. Помогла жадность неприятелей; оставив убивать, бросились они за добычею и легионы с наступлением вечера вышли на место открытое и твердое. Но и тут не было еще конца бедствий; нужно было воздвигать вал, брать материалы для насыпи, а была потеряна большая часть орудий, которыми вынимается земля или срезается дерн; не было палаток воинам, никаких средств облегчения для раненых. Деля между собою пищу, запачканную грязью или кровью, они оплакивали гибельную темноту, и то что для стольких тысяч людей остался уже только один день.
66. Случайно конь блуждавший разорвав путы, испуганный криком, привел в смятение некоторых попавшихся ему навстречу. Вследствие этого такая вышла тревога от убеждения, будто бы ворвались Германцы, что все ринулись к воротам и преимущественно стремились к декуманским (задним), как находившимся в противоположную от неприятеля сторону и, следовательно, представлявшим более безопасности для бегущих. Цецина, узнав, что страх этот неоснователен, но видя, что он не в состоянии удержать воинов ни влиянием, ни просьбами, ни силою, лег в самих воротах и преградил путь состраданием, так как надобно было идти через тело легата; вместе с тем трибуны и сотники научили их, что страх их был ложный.
67. Тогда, собран их в главное место лагеря и приказав принять его речи в молчании, внушает им обстоятельства времени и необходимости; "единственное спасение в оружии; но им надобно действовать обдуманно и оставаться внутри окопов, пока неприятель не подойдет ближе в надежде взять приступом. Вслед за тем надобно со всех сторон сделать вылазку и прорваться до Рейна. Если они побегут, то впереди еще много лесов, болот более глубоких и зверский неприятель; а победителям месть, слава; припоминает: сколько дома осталось милого, а в лагерях честного; смолчал о невзгодах". Вслед затем он лошадей легатов и трибунов, начав со своих, раздал безо всякого искательства храбрейшим воинам для того, чтобы они бросились на неприятеля, а потом пешие воины.
68. Не меньше тревожили и Германца надежды и страсти; делился он между различными мнениями вождей. Арминий советовал; "дать Римлянам возможность выйти и как только они выйдут, то снова их окружить в местах низменных и неудобных для движения". Мнение Ингвиомера было суровее и приятнее дикарям; "окопы обойти с оружием в руках; вследствие поспешного приступа более будет пленных и добыча без повреждения. С наступлением дня осыпают рвы, набрасывают решетки, хватаются за верхи вала, а наверху его редко где были воины, да и те как бы в оцепенении страха. Когда они завязли в окопах, дан знак когортам, заиграли рога и трубы; с криком и натиском осыпали они тыл Германцев с укором; "тут не леса, не болота, но в местах ровных праведные боги!" Неприятеля, помышлявшего о легком избиении немногих полу-вооруженных - звук труб, блеск оружия, чем они были неожиданнее, тем больше озадачили; падали, на сколько жадные при удаче, так при несчастии неприготовленные. Арминий безвредно, а Ингвиомер после тяжкой раны, оставили сражение; простых Германцев избивали на сколько хватило лишь дня и раздражения. Уже ночью вернулись легионы, но хотя еще больше было ран, а одолевал все тот же недостаток в пище, но в победе было для них все: и сила, и здоровье, и богатство.
69. Между тем распространилась молва, что "войско окружено и неприязненный строй Германцев угрожает Галлиям", и если бы Агриппина не помешала развести мост, наведенный на Рейне, то были люди, которые решились бы на это преступление, но жена, великая духом, в то время приняла на себя обязанности вождя и воинам, если кто из них был беден или ранен, раздавала одежды и лекарства. Передает К. Плиний, описавший Германские войны, что она (Агриппина) стояла при начале моста, высказывая похвалу и благодарность возвращавшимся легионам. Это глубоко запало в душу Тиберия: "не спроста такая заботливость и в воинах заискивают не против чужестранцев. Ничего не осталось для императоров, когда женщина производит смотр полкам, подходит к знаменам, пускает в ход подкуп. Как будто· бы уже мало честолюбивого домогательства - сына вождя носить в одежде простого воина и желать, чтобы его называли Калигулою Цезарем. У войска Агриппина имеет уже более силы, чем легаты, чем вожди: подавлено женщиною возмущение, которое удержано быть не могло именем главы государства". Поджигал это и усиливал Сеян, знакомый по опыту с характером Тиберия, ненависть откладывал в долгий ящик и скрывал, а когда она возрастала, тогда пускал в ход.
70. Германик из легионов, везенных на судах, - второй и четырнадцатый передал П. Вителлию вести сухим путем для того, чтобы облегчить плавание судам по морю, обильному мелями и возможность пользоваться отливом моря. Сначала Виттеллий совершал движение по земле сухой или чуть захваченной приливом; но скоро, с наступлением равноденствия, когда особенно воздымается океан, при сильных порывах северного ветра, войско было схватываемо и уносимо (волнами). Земли наполнялись водою; все слилось вместе - и пролив, и берег, и поля. Нельзя было разобрать почву твердую от неверной, мелкое место от глубокого; погружаются в волны вьючные животные, тяжести; плавают и попадаются на встречу бездыханные тела; перемешиваются между собою отряды; одни по грудь, а другие по рот в воде, а местами вследствие неровностей почвы разбросанные или заваленные; против воды бессильны были голоса и взаимные убеждения; не было разницы между деятельным и ленивым, умным и простым, обдуманностью и случайностью: все уступаю одной и той же силе. Наконец Вителлий, выбравшись на места более возвышенные, туда же подвел войско; переночевало без самых необходимых предметов, без огня, большая часть воинов с обнаженным или поврежденным телом не менее в жалком положении как те, которые находятся в осаде у неприятеля; да и тем можно воспользоваться честною смертью, а этим конец бесславный. С наступлением дня открылась земля. Проникли до реки Визургиса, куда Цезарь направился с флотом; посажены потом и легионы, а между тем распространился слух, что они потонули; не верили спасению, пока не увидали Цезаря и приведенное назад войско. Уже Стертиний, посланный вперед для принятия в подданство Сегимера, брата Сегестова, его и сына его привел в город Убиев, И тому, и другому· даровано прощение - без труда Сегимеру, медленнее его сыну, так как о нем говорили, что он издевался над телом Квинктилия Вара. Впрочем, пополнить потери войска состязались Галлии, Испании. Италия, предлагая, что у кого было готовое - оружие, лошадей, золото. Похвалив их усердие, Германик только взял на войну оружие и лошадей, а воинам оказал пособие собственными деньгами; а для того, чтобы самое воспоминание о несчастье смягчить ласкою, обходил раненых, превозносил похвалами отдельные подвиги; осматривал раны, одних - надеждами, других - славою, а всех приветливою речью и заботливостью привязывал к себе и укреплял на битвы.
72. В этом году определены отличительные знаки триумфа А. Цецине, Л. Апронию, К. Силию за действия их вместе с Германиком. Тиберий отверг наименование отца отечества, народом не раз предлагаемое. И не позволил дать себе присяги, хотя таково было мнение сената: "неверны все дела смертных; и чем бы кто больше ни получил, тем скорее в скользком положении". Но этим не давал еще уверенности, что мыслит как гражданин, потому что он ввел вновь закон величества. Тоже наименование ему было и у древних, по другое подвергалось суду; если кто вредил изменою войску, народу - возмущением, наконец дурными действиями делу общественному и тем касался величия народа Римского. Ставили в вину действия, а слова были безнаказанными. Первый Август, под видом этого закона, велел произвести следствие об оскорбительных книжках, взволнованный наглостью Кассия Севера, с какою он в дерзких сочинениях касался чести знатных мужчин и женщин. Да и Тиберий, когда Помпей Макр претор спросил его совета: "судить ли за оскорбление величества?" дал ответ: "законы надобно приводить в действие". И его ожесточили стихи; выпущенные в свет неизвестными сочинителями на жестокость и надменность его и на, несогласный с матерью, образ мыслей.
73. Не лишним будет привести обвинения, взведенные на Фалания и Рубрия, всадников Римских, не из знатных, с целью ознакомить - с каким искусством Тиберия вкралось самое пагубное зло, потом подавлено, наконец разгорелось и все охватило. Фалания уличал обвинитель: "в том, будто бы он принял в число священнослужителей Августа, которые по всем домам, имелись в виде братств - некоего Кассия, фигуранта позорного телом и в том, что продав сады вместе продал статую Августа". Рубрию ставилось в вину, "что он клятвопреступлением оскорбил божество Августа". Когда это стало известно Тиберию, то он написал консулам: "не для того отцу его определено небо, чтобы эта почесть обращена была на гибель граждан. Актер Кассий, между прочими занятиями своего искусства, принимал участие в играх, которые его мать посвятила в память Августа. И не нарушает уважения к религии то, что его изображения, как статуи других богов, поступают вместе с продажею садов и домов. О клятве же должно так думать, как если бы он обманул Юпитера; об оскорблении богов пусть заботятся сами боги".
74. Не много спустя - Грания Марцелла, претора Вифинии, его квестор Цэпио Криспин потребован на суд в оскорблении величества, за подписью Римлянина Гиспона; он принял образ жизни, приобретший впоследствии большую известность, вследствие бедственных обстоятельств времени и решительности людей на все: находясь в нужде, неизвестности, но будучи беспокойного характера он тайными доносами вполз к Государю жестокому и скоро стал грозить опасностью людям, наиболее пользовавшимся известностью, приобрел силу у одного, а ненависть у всех и подал пример, следуя которому из бедняков сделались богачи, из достойных презрения - грозою для всех; устроили гибель другим, а наконец себе. Обвинение на Марцелла заключалось в том: "что он о Тиберие имел зловещие речи". Обвинение, от которого увернуться было невозможно, так как обвинитель из нравственных поступков главы государства выбирал самые гнусные и ставил в вину подсудимому; то, что они были действительно, заставляло верить словам. Гиспон прибавил: "статуя Марцелла находится выше, чем Цезарей и что на другой статуе, отняв голову Августа, поставил изображение Тиберия". На это он вспылил до такой степени, что, выйдя из обыкновенной молчаливости, вскричал: "в этом деле и он подаст мнение открыто и под присягою" для того, чтобы и Прочих поставить в эту же необходимость. Но следы умиравшей вольности еще оставались, а потому Кн. Пизон спросил: "в каком порядке выскажешь ты, Цезарь, свое мнение? если первый, буду, иметь нему следовать, а если после всех, опасаюсь как бы неблагоразумно не разойтись с тобой в образе мыслей". Подействовали эти слова и чем неосторожнее была его горячность, тем из раскаяния терпеливее он вынес то, что подсудимого оправдали в обвинении оскорбления величества; а дело о неправильно взятых деньгах предоставлено рециператорам (обычным судьям.)
75. И не довольствуясь исследованиями сенаторов, он присутствовал при решении судебных дел, сидя в углу трибунала, чтобы не согнать претора с курульного кресла и в присутствии его много решено наперекор искательству и просьбам сильных; но в попечениях об истине, гибла свобода. Между прочим сенатор Пий Аврелий жаловался: "от тяжести общественной дороги и водопровода обрушился его дом" и просил пособия сенаторов. Сопротивлялись преторы казначейства, но явился в помощь Цезарь и цену построек присудил Аврелию, сочувствуя добросовестным просьбам о деньгах: добродетель эту он удержал долго, пока вместе с прочими не лишился и этой. Бывшему претору Проперцию Целеру, просившему по бедности увольнения из сословия, выдал десять сестерциев, достаточно убедясь - что денежные затруднения наследованы им от отца. Когда и другие пытались добиться того же самого, он приказал сенату исследовать дело, под влиянием строгости; даже в том, что делал как следует, был он суров, так что другие предпочитали молчание и бедность - признанию и благодеянию.
76. В этом же году Тибр, увеличенный постоянными дождями, залил ровные места города; за отливом его доследовала гибель строений и людей. А потому Азиний Галл подал от себя мнение "обратиться к Сивиллиным книгам". Тиберий отказал, одинаково скрывая и божественное и человеческое. Атеию Капитону и Л. Аррунцию поручено (изыскать) средство удержать реку в берегах. Признано за лучшее - Ахайю и Македонию, умолявших об облегчении тягостей, освободить в настоящем от управления проконсульского и передать Цезарю. На выходах гладиаторов, пожертвованных им от своего имени и от имени Германика председательствовал Друз, слишком радуясь пролитию крови, как она низка ни была. Для народа это подало повод к опасениям и говорили, что и отец замечал ему о том с упреком. Почему сам Тиберий не присутствовал при зрелищах, толковали разно: одни говорили, что ему большое стечение народа в тягость, другие объяснили это свойственным ему грустным расположением духа и опасением сравнения, с какою ласкою присутствовал Август. Не поверил бы я, будто сыну дана возможность - обнаружить жестокость и оскорбить чувства народа: хотя и это было высказываемо.
77. А своеволие театра, начавшееся в предшествующем году, высказалось тут с более важными последствиями: убиты не только из черни, но даже воины и сотник, ранен трибун преторианской когорты в усилиях остановить брань на должностные лица и раздор народа. Шли толки об этом возмущении и у сенаторов и высказаны были мнения: "предоставить преторам право телесного наказания относительно актеров". Вступился против этого Гатерий Агриппа, трибун народный, за что осыпан был бранью Азиния Галла в его речи. Тиберий молчал, предоставляя сенату это подобие свободы. Впрочем, вмешательство трибуна имело силу, так как божественный Август дал когда-то ответ: "что актеры должны быть свободны от побоев" - и Тиберий поставил себе за правило не нарушать его распоряжений; Относительно размера платы и против безграничного мотовства любителей состоялись многие определения; из них особенно замечательны: "сенатор не должен входить в дома пантомимов; не должны их, когда они выходят всенародно, окружать всадники Римские; не должны быть предметом зрелища иначе как в театре: преторам предоставлена власть зрителей за невоздержность осуждать в ссылку".
78. На просьбу Испанцев дозволено построить Августу храм в поселении Тарраконенском и подан пример для всех провинций. Когда народ отпрашивался от платежа одной сотой с цены продажных предметов, Тиберий объявил: "военное казначейство опирается на этот доход: а также не под силу будет тяжело делу общественному, если воины заслуженные будут иметь чистую отставку ранее двадцати лет". Таким образцом необдуманные последствия внезапного возмущения и вынужденный им шестнадцатилетний срок службы, уничтожены на будущее время.
79. Предложено потом в сенате Аррунцим и Атеем: чтобы умерить разливы Тибра не отвести ли воды рек и озер, из которых прибывает? - Выслушаны посольства городов и поселений. Флорентинцы просили: "как бы Кланис, будучи отведен от обычного русла и обращен в Арно, не принес бы им такой же гибели". Соответственное этому представляли Интерамнаты: "погибнут плодороднейшие поля Италии, если река Нар (а к этому делались приготовления), разведенная на ручейки, обратится в болота". Не молчали и Реатины, не соглашаясь, чтобы завален был исход из Велинского озера в реку Нар; "тогда разольется оно по окрестностям; лучшим образом озаботилась природа делами человеческими, дав рекам известные истоки, известные русла и назначив как начало, так и конец. Нельзя не принять в соображение и религиозные убеждения союзников, посвятивших и таинства, и рощи, и жертвенники отеческим богам. Да и сам Тибр не захочет, совершенно отчужденный от прилежащих рек, иметь течение с меньшею славою". Просьбы ли поселений, затруднительность ли работ, суеверие ли имели силу, но принято мнение Пизона, чтобы все оставить без перемены. Поппею Сабину отсрочено управление провинциею Мезиею и прибавлены Ахайя и Македония. И это в обычае Тиберия было: продолжать власть и как можно большее число людей удерживать до конца их жизни в одних и тех же войсках или гражданских должностях. О причинах различно толковали; одни говорили, что:· "во избежание новой заботы, раз что ему понравилось, сохранял навсегда, а некоторые объясняли завистью: чтобы меньшее число пользовалось". Есть и такие, которые полагают, что ум его, быстрый на хитрости, был туп на соображение. Не будучи последователем высоких добродетелей, он с другой стороны ненавидел пороки; от лучших людей ждал он опасности себе, а от дурных урону общественному делу. В такой нерешительности дошел он до того, что поручил провинции и таким личностям, которым выезд из города (Рима) не дозволял.
81. Относительно консульских выборов, которые тогда в первый раз были при этом государе и впоследствии, я не решусь ничего сказать утвердительно; до того различные сведения находим не только у писателей, но даже в его речах. То, скрыв имена кандидатов, он излагал происхождение каждого, и жизнь, и службу так, чтобы можно было понять кто они такие; а иногда, не приводя и этих объяснений, убеждал кандидатов, чтобы они искательством не смущали выборов и обещал им свою в том заботу. По большей части утверждал он: "что только те считаются заявившими свои права, имена которых он передал консулам: могут и другие заявить, если только полагаются на благосклонность или на заслуги". На словах благовидно, на деле пустое или притворное и чем больше прикрывались подобные действия призраком свободы, тем сулили в будущем еще худшее рабство.