Парадоксом античной историографии является то, что Диодор Сицилийский, сегодня, пожалуй, наиболее часто цитируемый из всех древних историков, также, пожалуй, и самый презираемый современными учеными. Причины важности Диодора не трудно понять. Пятнадцать сохранившихся из его сорока книг представляют собой самый длинный из дошедших до нас греческих исторических трудов, единственную крупную греческую историю, уцелевшую от первого века до н. э., из бурного периода римских гражданских войн. Диодорова «Библиотека» излагала всемирную историю с мифических времен до 60 года до нашей эры. Из ныне существующих книг 1-3 описывала мифы и раннюю историю египтян, ассирийцев, мидян и прочих «варварских» народов, 4-5 охватывали часть греческого мифического периода, и 11-20 содержали непрерывную историю от 480 до 302 г. до н. э., включая материковую Грецию, Ионию, Сицилию и Италию. Без Диодора мы почти ничего не знали бы о сицилийской истории.
Диодор также приводит самое раннее сохранившееся сообщение об Александре Великом, а для истории четвертого века после битвы при Мантинее (362) «Библиотека» — единственный дошедший до наших дней непрерывный литературный источник. Даже там, где другие сообщения «выжили», Диодор часто служит важным дополнением и хранителем альтернативной традиции. Фрагменты книг 21-40, взятые в основном из византийских эксцерпторов, составляют важную часть свидетельств о часто скудно документированных эллинистическом периоде и римской республике.
Как это часто бывает с древними писателями, мало что можно сказать о жизни Диодора с какой-либо определенностью. Только два древних источника, оба поздних веков, приводят кое-какие биографические данные. Иероним, в своем издании Хроники Евсевия, говорит под 49 годом до н. э. «Диодор Сицилийский, автор греческой истории, стал знаменитым». Суда, в заметке о Диодоре говорит, что «он жил во времена Августа и ранее». Обе эти даты имеют зерно соли. Древние писатели часто вычисляли годы деятельности автора на основе floruit («процветал»), когда ему было около 40 лет. Более подробную информацию можно почерпнуть из «Библиотеки», единственной работы Диодора.
Диодор называет местом своего рождения Агирий, современную Агиру, в Сицилии (4.4). Первое, что он сообщает нам о себе, что он был в Египте в 180-ю Олимпиаду, 60-56 до н. э. (44.1) и что он стал свидетелем того, как египетская толпа умертвила римского эмиссара за убийство кошки, что произошло прежде, чем Птолемей XII Авлет был объявлен другом Рима (83.8). Этот случай имел место в 59, следовательно, Диодор был бы в Египте в 60. Возраст приблизительно 30 лет для этого случая кажется разумным, чтобы назначить Диодору дату рождения около 90. В книге 1 Диодор объявляет, что македонцы правили Египтом в течение 276 лет, и если Александр переправился в Азию в 331 (1.49.1), то получается, что в 55 Диодор, должно быть, все еще работал над книгой 1, и, возможно, все еще был в Египте. Он был в Риме в 45, так как он видел ростры, когда они находились еще вне сенатской курии (12.26.1), и Цезарь убрал их в том году. Диодор говорит, что он жил в Риме некоторое время из-за благоприятных условий для исследований, и он, возможно, провел там остаток жизни, хотя это не является бесспорным. В книге 1 Диодор также отмечает, что Птолемеи были последней династией, которая управляла Египтом, что было написано самое раннее в 31/30, и если Диодор говорит нам, что он провел 30 лет в исследованиях и путешествиях (4.1), и если вообразить, что до прибытия в Египет он уже путешествовал пять лет, то окончательная дата составления «Библиотеки» между 35 и 30 прекрасно согласуется с предыдущими замечаниями. Диодор, также говорит нам во вступлении: «Мое предприятие завершено, но книги до сих пор неопубликованы» (4.6). Это любопытное заявление предполагает, что Диодор еще редактировал свою работу (иначе он удалил бы его из вступления), и, возможно, что целиком сочинение было издано после его смерти. Мы увидим, что книга 1 включает важные указания на дату его написания, когда Диодор намеревался издать его и почему он изменил свои планы.

Quellenforschung

Причины низкой ценимости Диодора среди поздних ученых являются более сложными. За исключением последней (в основном не сохранившейся) части Библиотеки, Диодор пишет не современную историю, а о событиях за пределами собственной жизни. Это означает, что для своего повествования он должен опираться на ранее написанные истории, который факт он сам признает во вступлениии — что было правдиво для любого древнего историка, пишущего неновейшую историю, включая многих из предшественников Диодора, современников и писавших после него (например, Эфора, Феопомпа, Полибия, Тита Ливия). Но уже давно очевидно, что в тех частях его повествования, которые нам известны также из Геродота, Фукидида и Ксенофонта, Диодор существенно отличается от них тоном, литературным стилем, содержанием и даже общей структурой рассказа. Ученые интерпретировали это так, что Диодор должен был активно использовать источники, которые не уцелели, игнорируя при этом более известных и сохранившихся до сих пор писателей, и это обещало, что при тщательном исследовании эти первоисточники могли быть выявлены и даже реконструированы на базисе вторичного рассказа Диодора.
Так началось Quellenforschung (выявление первоисточника). Оно доминировало в течение девятнадцатого века и долгое время в двадцатом. Даже сегодня его воздействие все еще ощущается. Этот тип изучения, в большой степени под влиянием позитивизма девятнадцатого века, принимал как факт, что Диодор не был способен внедрять в свой исходный текст еще что-либо существенное. Согласно этому представлению, Диодор механически копировал единственный источник для особого периода, вводя ошибки из-за собственной глупости или из потребности уплотнить оригинал, и даже противореча другим частям своего собственного текста, когда два различных источника оказывались в «конфликте» (см. ниже примеры в книге 1). Все, что должны были сделать ученые, это определить отдельный источник для данной части рассказа, который можно было потом «толково обсудить». И в результате, текст Диодора тщательно исследовался на предмет любых зацепок для разгадки его источников, или в поисках любых признаков вроде ошибок или противоречий, которые, возможно, показали бы, где его использование одного источника закончилось и использование другого начиналось.
Этот тип изучения начал проявлять себя наилучшим образом с работы К. Фольквардсена в 1868 и возможно достиг своего пика в классической статье Э. Шварца о Диодоре в Pauly-Wissowa в 1903. Шварц назвал источниками Диодора Гекатея из Абдеры, Ктесия, Посидония, Полибия, Агафархида, Мегасфена, Эфора, Клитарха, Дуриса и Гиеронима, хотя даже он был вынужден признать, что были места, где Диодор вводит материал, взятый из вторичного источника в главный рассказ, взятый из главного источника. Мнение Шварца стало преобладающе непререкаемым, и его влияние может замечаться повсюду в диодороведении. Как только источник определялся, Диодор мог использоваться в качестве готового заместителя для того источника. Текст Диодора тогда мог бы использоваться для идентификации других текстов, которые могли быть составлены по тому же источнику.
Эта тенденция может стать круговой. Например, когда был обнаружен папирус P. Oxy 1610, он был признан происходящим из источника, или возможно, самим источником для 11.60.6-61.1. Так как источником 11-й книги Диодора считался Эфор, то Р. Оху 1610 был обозначен как фрагмент Эфора. Затем он был использован для утверждения, что Диодор широко копировал Эфора. Но как было отмечено, все это доказывает, что Р. Оху 1610 есть, вероятно, из источника Диодора. Предположение, что это Эфор, основывается на убеждении, что Диодор просто скопировал Эфора для всей 11-й книги, а не покоится на каких-либо фактических свидетельствах того, что Эфор был источником Диодора для данного конкретного отрывка. И из этих самых побитых кусочков папируса, соответствующим примерно 20 строкам повествования Диодора, Б. Гринфелл и А. Хант сделали потрясающий вывод о том, что Диодор «был практически неспособен сочинять самостоятельно» что он «следовал за Эфором почти слепо», и что в результате этого «раболепия» Диодор, наверное, спас нас от крупной потери, когда книги самого Эфора погибли».
Не удивительно, что этот тип изучения сводил к минимуму и очернял любой вклад Диодора в работу, опубликованную в конце концов под его именем. Все недостатки и ошибки в его работе (а он, конечно, делает ошибки, как и ожидалось в 40-томном труде) можно с готовностью возлагать на Диодора, в то время как его предполагаемые источники могли быть идеализированы и восхваляемы за их заслуги в древней истории. Почти все исследователи этого сорта относятся к Диодору с презрением. Шварц сказал, что «Диодорову работу вряд ли можно назвать книгой». Б. Нибур заявил, что Диодор был «наивный, безграмотный, совершенно бездуховный, не обладающий суждением, глупый, бездарный даже как эпитоматор». О. Мюррей подытожил метод Диодора как «механическое сокращение одного источника с вставлениями отрывков из других произведений, сделанное настолько некомпетентно, что вообще невозможно отделить главный источник и здраво обсудить его». И еще в 1998 году П. Стилиану заявил, что Диодор был «простым эпитоматором, да и то неумелым». Даже Кембриджская история классической литературы, которая направлена на то, чтобы охватить всю греческую литературу от Гомера до Римской империи, не имеет раздела о Диодоре и почти не упоминает автора, чей текст самый длинный из любого уцелевшего греческого историка и единственный сохранившийся пример этого жанра с первого века до нашей эры.
Делу Диодора не помог его собственный взгляд на историю и ее цели. Они изложены во вступлении и вращаются вокруг назначения истории как учителя и советника, базируемого на примерах прошлого. Как Диодор объясняет, «хорошо уметь использовать ошибки других как примеры, чтобы исправиться» и» [хорошо] быть в состоянии подражать успехам прошлого» (1.4). В другом месте в книге 1 Диодор оправдывает включение определенного материала, потому что он «наиболее способен помочь» (69.2) его аудитории историческими примерами. Однако, цели Диодора идут дальше. Как он объявляет во вступлении, история есть «страж добродетели известных людей, свидетель порочности злых людей и благодетель всего человечества. Ибо если мифология о тех, кто в Аду, хотя и ложная, весьма побуждает людей к благочестию и справедливости, то насколько же больше история, голос истины и мать всей философии, способна наделять стремлением к благородной жизни?» (2.2)
Так устанавливается прагматическое и моралистическое представление об истории, которое Р. Дрюс называет «сомнительным» и которое находится, вероятно, кроется в комментарии В. Тарна, что Диодор «не был компетентным историком, чего он естественно не признавал; он довольно глуп, но честен; он пишет, то, что он считает историей». Но эти исторические цели не новы у Диодора, хотя никакой предыдущий историк не делает этот прагматизм главной и центральной частью своего взгляда на историю, ни подчеркивает дидактическую природу истории так сильно. В то же самое время Диодор не интересуется установлением последовательности причин и взаимосвязи происходящих в мире событий, как Фукидид или Полибий. Так как Фукидид и Полибий намного ближе к нашим современным представлениям об истории, современным ученым легко забыть, что они были весьма неординарны среди древних историков, и нетрудно очернить авторов, вроде Диодора, которые не имеют аналогичных взглядов на историю. В последние годы, однако, наука в общем начала двигаться за пределы традиционного розыска первоисточника в направлении более конструктивного подхода к Диодору, хотя есть еще распространители Quellenforschung, которые защищают традиционные верования с пылом, приближающимся к «религиозному рвению». Перед рассмотрением более свежих событий давайте критически исследуем Quellenforschung книги 1 и поглядим, насколько эффективной оно было в установлении источников Диодора.

Источник(и) книги 1

Почти вся первая книга Диодора традиционно приписана учеными Египтиаке Гекатея Абдерского, который жил приблизительно в 360-290 до н. э. и посетил Египет во время господства Птолемея I. Должно отметить несколько исключений. Вступление к книге 1, которое является также вступлением ко всей Библиотеке, сочинено, как теперь широко признано, самим Диодором, хотя А. Д. Нок назвал его работой «маленького человека с претензиями». Главы 7-9, которые содержат своего рода философское эссе о происхождении человека и общества, являются особым случаем и будут рассмотрены в наших главах 2 и 3. Наконец, главы 32-41, касающиеся источников и наводнений Нила, как правило, приписывают либо Агафархиду Книдскому (ок. 215-145), либо Артемидору (процветал в 104-101). Главы 10-31 и 42-98 также считаются происходящими из работы Гекатея.
Впервые книга 1 была идентифицирована как Гекатеева Шнайдером в 1880 г., а Шварц в 1885 г. проработал в деталях, как несколько фрагментов Гекатея могут показать, что практически всю книгу 1 можно приписать ему. За исключением глав 32-41, которые были приписаны Агафархиду Леопольди в 1892 году, Шварц повторил эту точку зрения в 1903 г., которую в свою очередь принял Якоби в комментарии к F25 Гекатея, который фрагмент для него является по существу Diodorus 1.10-31, 42-98 с вероятными вставками Диодора. С другой стороны, Бартон в своем комментарии к книге 1 отметила, что определенные секции не согласуются друг с другом, и что несколько пассажей Диодорова текста казалось, более тесно связаны с другими эллинистическими авторами, а не с Гекатеем. Она пришла к заключению, что Диодор «несомненно использовал Гекатея, в то же самое время включая в структуру собственного строения материал других авторов». Аргумент Бартон, который не всегда четко сформулирован, не встретил значительного признания, и действительно, многие ученые просто отвергают его. Мюррей жаловался, что Бартон не рассматривала «более сложных» аргументов в пользу того, что Гекатей — единственный источник почти для всей книги 1. Мюррей — последний ученый, который приводит эти «более сложные» аргументы. В статье 1970 Мюррей описал книгу 1 Диодора как эпитому, возможно по большей части всю, Гекатея.
Поскольку эта статья регулярно цитируется более поздними учеными в качестве доказательства зависимости Диодора от Гекатея, доводы Мюррея, в частности, должны пройти специальную экспертизу. Мюррей выделяет четыре причины для того, чтобы обозначить основную часть книги 1 как «эпитому» Гекатея. Во-первых, все фрагменты из произведения Гекатея «могут легко вписаться в повествование Диодора». Во-вторых, повествование Диодора хронологически датируется концом четвертого века. В-третьих, этнографии Египта имеет тот же тип структуры, как этнографии Гекатея об иудеях и гипербореях. Наконец, сообщение Диодора сплачивается внутренне последовательным тоном и рядом деталей, которые повторяются или отражаются в разные моменты в книге.
Давайте начнем с первого утверждения Мюррея, что все фрагменты Гекатея легко вписываются в повествование Диодора. Мюррей предоставляет таблицу, чтобы продемонстрировать это, и Якоби приводит пассажи Диодора, которые он отождествляет с фрагментами Гекатея в пределах каждого фрагмента. Любая идентификация Гекатея из Абдеры как источника Диодора для книги 1 должна быть основана на тесной эквивалентности фрагментов, которые можно надежно отнести к Египтиаке Гекатея и повествованию Диодора. Этих фрагментов только шесть, с возможным седьмым. Из этих шести фрагментов, два из Диогена Лаэртского (FF1 и 3), два из Плутарха (FF4 и 5), и два — из самого Диодора (FF2 и 6). Возможный седьмой фрагмент (F19) имеет неясное происхождение. Один из Диодоровых фрагментов из книги 1 (F2), другой из книги 40 (F6). F6 является этнографией иудеев и должен рассматриваться отдельно.
Давайте начнем с фрагментов, полученных от авторов кроме Диодора. К историческим фрагментам нужно приближаться с чрезвычайной заботой, которой, как напоминает нам П. Брунт, часто недостает для этого типа анализа. В случае с Египтиакой Гекатея, фрагменты чрезвычайно коротки, что позволяет нам очень мало знать об объеме, порядке и качестве его работы. Кроме того, фрагменты исторических авторов, цитируемые другими, часто фокусируются на топографических или этнографических подробностях и поэтому не могут представлять работу автора. Это верно и для фрагментов Гекатея.
Только длинные фрагменты обеспечивают разумно верное руководство для того, чтобы сделать реальные выводы об авторе, и все законные фрагменты гекатея за пределами Диодора не больше чем краткие цитаты. Нужно добавить, что, если пассажи Диодора будут определены как базируемые на Гекатее на основе этих коротких фрагментов, необходимо, чтобы фрагменты и текст были тесно связаны.
F1 происходит из предисловия Диогена Лаэртского (который, вероятно, жил в начале третьего столетия нашей эры), где он кратко обсуждает философию египтян, поскольку она касается богов: «Солнце и луна — боги, называемые Осирисом и Исидой; они используют жука, змея, ястреб, и другие существа столь же божественные (так говорят Манефон в «Краткой естественной истории» и Гекатей в I книге «О египетской философии»). Они также воздвигают статуи и храмы этим животным, потому что им неведома форма бога. Они полагают, что вселенная, должно быть, возникла и может быть разрушена и является сферой. Звезды — огонь, и вещи происходят на земле согласно смешиванию с этим огнем. Луна затмевается, когда попадает в тень земли. Душа и переживает смерть и переходит в другие тела. Дождь происходит из-за изменений в атмосфере. Они исследуют естественные причины других вещей, которые перечисляют Гекатей и Аристагор. Они также установили законы правосудия, которые они приписывали Гермесу, и они обожествляли полезных животных. Они также считали, что они изобрели геометрию, астрономию и арифметику. Вот что говорится об изобретении философии». Мюррей и Якоби равняют первую половину этого фрагмента со следующим пассажем Диодора:
«Древние люди Египта … постигли, что было два бессмертных бога во-первых, солнце и луна, которую они назвали Осирисом и Исидой, поскольку существует определенный смысл в каждое из этих имен».
Диодор продолжает объяснять, что «Осирис» означал «многоглазый» (11.2), а Исида означает «древняя» (11.4). Так что единственное совпадение между этими двумя отрывками заключается в том, что египтяне говорят, что Осирис и Исида — солнце и луна. Но это была популярная и известная вера в эллинистическое время, и ассоциации Осириса с солнцем проявляется также в более поздних этапах египетской религии. Нет никакой причины полагать, что Диодор, должно быть, получил столь распространенное мнение от Гекатея. Действительно, Диоген Лаэртский приписывает ту же самую информацию Манефону (см. также Manetho F83).
Он также включает в себя информацию, которой нет в этом отрывке Диодора о жуке, змее и ястребе и которая, указывает он, также вытекает из Манефона и Гекатея, в то время как Диодор включает этимологическую информацию о фактических именах богов. Остальная часть пассажа имеет еще меньше общего с Диодором, который приписывает вере египтян, что от солнца берутся огонь и дух, от луны — влажность и сухость, и от обоих — воздух, и что Вселенная состоит из этих пяти элементов (11.5-6). Что египтяне исследуют естественные причины вещей — это обобщенное заявление, которое слишком расплывчато, чтобы отождествляться с каким-либо пассажем у Диодора. В то время как Диодор говорит, что египтяне приписывают Гермесу многие изобретения, законов о правосудии среди из них нет (16). Что египтяне обожествляли полезных животных, является еще одной распространенным и популярным убеждением, и этот отрывок не может быть принят как свидетельство того, что раздел Диодора о поклонении животным (86-90) происходит из Гекатея. Стоит отметить, что оба раза Гекатей упоминается в паре с другим автором, Манефоном или Аристагором, который предоставляет ту же информацию, что указывает на наличие многочисленных источников по египетской религии.
Следующий фрагмент (F3) также происходит из предисловия Диогена Лаэртского (1.9): «А Гекатей сообщает, что сами боги, по мнению персидских магов, имели рождение. Клеарх из Сол в книге «О воспитании» считает гимнософистов учениками магов, а иные считают, что даже иудеи произошли от магов. Между прочим, сочинители книг о магах оспаривают рассказ Геродота: они утверждают, что Ксеркс не пускал стрел в солнце и не погружал оков в море (ибо маги считают солнце и море богами) и что кумиры богов Ксеркс ниспроверг тоже в согласии с учением магов».
Якоби не отождествляет этот отрывок о магах с какой-либо частью Диодора, но Мюррей видит его как принадлежащего главе 11, приводимой выше по поводу Исиды и Осириса. Однако, поскольку в данной главе не содержится никакого упоминания о персидских магах, здесь в лучшем случае Мюррей выдает желаемое за действительное. Еще раз обратите внимание на то, как Гекатей упоминается вместе с другим автором.
Фрагмент 4 происходит из трактата Плутарха «Об Исиде и Осирисе» (9):
«Также многие полагают, что собственно египетское имя Зевса — Амон (или Аммон, как неправильно произносим мы). Себеннит же Манефон считает, что это слово означает «сокрытый» или «сокрытие». А Гекатей из Абдер говорит, что египтяне используют это слово всякий раз, когда они приветствуют друг друга, ибо слово является приветствием. Поэтому когда они взывают к верховному божеству, которое они считают тождественным всеобщности и как бы незримым и сокрытым, когда молят его показаться и обнаружить себя для них, то они произносят «Амон».
Якоби и Мюррей указывают на эквивалентный пассаж у Диодора (13.2): «Некоторые их имена — как и у небесных богов, но другие имеют собственные отдельные имена: Гелиос, Крон и Рея, и также Зевс, которого некоторые называют Амоном, и в дополнение к ним Гера и Гефест, и также Гестия, и наконец, Гермес».
Единственное, что этот отрывок имеет общего с тем, что Плутарх приписывает Гекатею, является то, что и Диодор, и Гекатей упоминают Аммона. Но Амон был главным Богом, которого любая египетская теогония упоминает обязательно. Кроме того, информация Гекатея, что египтяне использовали имя Амона в качестве приветствия, полностью отсутствует у Диодора. Поэтому совсем не факт, что Диодор черпал здесь из Гекатея, скорее можно предположить, что он не опирался на Гекатея.
Пятый фрагмент — также из «Исиды и Осириса» Плутарха (6): «Что касается вина, то из тех, кто служит богу в Гелиополе, одни вообще не вносят его в святилище, ибо непристойно пить днем, на глазах владыки и царя, другие употребляют его, но мало. И у них есть много празднеств с соблюдением сухого закона, когда они проводят время, предаваясь мудрости, учась и уча божественному. И цари, сообразуясь со священными предписаниями, пьют его определенное количество, как пишет Гекатей, ибо они — жрецы. Начали пить вино со времен Псамметиха, а сначала его не пили и не совершали им возлияний как чем-то приятным богам …Эвдокс во второй книге «Описания земли» утверждает, что именно так об этом рассказывают жрецы».
Предполагаемый эквивалент у Диодора в 70.11-12: «У царей было в обычае есть деликатесы, вкушая телятину и утятину, и пить предписанные меры вина, чтобы не пьянеть чрезмерно. И в целом их рацион был составлен настолько тщательно, что, похоже, здесь работал не законодатель, а самые лучшие врачи сосредоточились исключительно на здоровье царей».
Весь этот отрывок имеет общего с Гекатеем то, что цари выпивают определенное количество вина. Но на этом сходство заканчивается. У Диодора умеренное потребление вина является лишь частью общих правил о ежедневной диете царя. У Гекатея умеренное потребление вина происходит в контексте обязанностей царя как жреца, не говоря уже об остальном царском меню, которое регламентируется. Опять же, различия в этих отрывках, по-видимому, предполагают, что Диодор опирался здесь на другой источник, а не на Гекатея. Заключительный пассаж (F19) происходит из Порфирия и Стефана Византийского с незначительными различиями между ними. Вот текст Стефана: «Диосполь: основан Осирисом и Исидой. Катон говорит, что прежде, чем он был разрушен персами, он имел тридцать три тысячи тридцать деревень и семь миллионов жителей, и измеренной земли три тысячи семьсот арур; имеет сто ворот, по длине в четыреста стадий». 33 030 деревень и 7 миллионов жителей назначенные Стефаном и Порфирием, приятно соответствуют более чем 30 000 деревням и городам и приблизительно 7 миллионам жителей, которые Диодор приводит не для Фив, а для всего Египта во время Птолемея I (31.7-8), которые цифры, кажется, в значительной степени верны. Сто ворот в Фивах дает Диодор в 45.6, но он также приводит вариант, в котором цифра происходит не от ворот города, а от числа пропилеев (45.7). Длина окружности также дана Диодором как сто сорок стадий, а не четыреста. Однако, близость этих цифр действительно предполагает общий источник. И Порфирий и Стефан приписывают свою информацию иначе неизвестному Катону. Якоби исправил бы «Катон» на «Гекатей» на основе его приписывания книги 1 Диодора Гекатею. Но в FGrH 250 F20 Якоби указывает те же самые пассажи и там исправляет «Катон» на «Кастор», что, казалось бы, палеологически было бы лучшей подгонкой, чем «Гекатей». Эти пассажи едва ли могут быть посчитаны как свидетельство того, что Диодор привлекает Гекатея для этой информации, и могут снова указывать на существование других источников, на которые он, возможно, опирался.
Отсюда ясно, что фрагменты Гекатея не из Диодора не предоставляют практически никакой поддержки мнению, что Диодор в значительной степени основывался на Гекатее, не говоря уже, что книга 1 — это «эпитома», как утверждает Мюррей. Следовательно, Диодор не пользовался Гекатеем в тех местах. Давайте посмотрим на один фрагмент Гекатея, который в самом деле происходит из первой книги Диодора. Он встречается в исторической секции (45-68) в разделе о гробницах и памятниках вокруг Фив (46-49), особенно великой гробнице Осимандия (Рамсеса II). В описании гробниц города Диодор замечает, что жрецы приводят исходное число гробниц как сорок семь согласно их записям, но только пятнадцать остались ко времени Птолемея I и еще меньше к его собственному визиту. Потом Диодор добавляет (46.8): «Не только египетские жрецы пересказывают это из своих исторических трудов, но и многие из греков, которые побывали в Фивах в царствование Птолемея, сына Лага, и писали египетские истории, в том числе Гекатей, согласны с тем, что мы уже сказали».
В начале следующего отрывка, подробного описания могилы Осимандия, которое продолжается приблизительно три страницы текста, Диодор вводит описание словами «он говорит» (47.1). Здесь явная отсылка на Гекатея, единственного автора упомянутого по имени в пассаже выше, и разумно предположить, что большая часть описания гробницы взята из его работы. Однако, в конце этого описания Диодор отмечает, что «вот какова, они говорят, была гробница царя Осимандия» (49.6), переходя от 3-го лица единственного числа в начале сообщения к 3-му лицу множественного числа в конце. Мюррей набрасывается на это, и объявляет, что «следовательно Гекатей явно идентичен с предполагаемыми авторами oratio obliqua везде в [книге 1].»
Здесь — чрезвычайно широкое заключение из одного единственного предложения. Мюррей еще использует этот отрывок, чтобы проклясть Диодора дважды — во-первых, потому что он упоминает Гекатея «по имени только один раз, и то так, чтобы предположить, что он является вспомогательным источником», а во-вторых, потому что Диодор «выдает себя с головой», начиная с «он говорит» и заканчивая «они говорят». В результате, Диодор весьма обманывает, пытаясь скрыть свою зависимость от Гекатея, но он настолько некомпетентен, что обман ничего не стоит. Этот прием, к сожалению, слишком распространен в диодоровой критике, и никак не продвигает наше понимание о Диодоре или его источниках. Действительно, если Диодор был так настроен скрыть зависимость от Гекатея, можно ожидать, что он никогда не ссылался бы на Гекатея вообще, или, по крайней мере, не был настолько глуп, чтобы «выдать себя» всего через три страницы.
Вместо этого давайте искать более вероятные объяснения проблемы «говорит-говорят». Могут быть выдвинуты две альтернативы. Бартон предполагает, что Диодор использует множественное число «говорят» в безличном смысле, достаточно распространенное в древнегреческом языке. Возможно, лучшее объяснение состоит в том, что Диодор начал использовать Гекатея в качестве своего источника для гробницы Осимандия, но затем привлек и другие источники для дополнительной информации, вероятно в ходе описания детально разработанных рельефов гробницы. Первый рельеф изображает Осимандия в сражении сопровождаемого львом. Диодор приводит два объяснения того, что это означает, в конструкции: «некоторые говорят … другие рассказали» (48.1). Для того, чтобы привести многоразовые объяснения, должны быть многоразовые источники. Возможно, что Гекатей непосредственно цитировал многоразовые объяснения рельефного льва, но факт, что Диодор заключает секцию множественным «говорят», показывает, что вероятнее он прямо начал пользоваться информацией из другого источника, по крайней мере для рельефов. В главе 4 мы исследуем этот пассаж ближе и докажем, что одна его часть должна датироваться собственным временем Диодора и почти наверняка обязана его авторству.
В дискуссии по поводу того, сколько из этого пассажа относится к Гекатею, обозревается важный вопрос, особенно если, как Мюррей предполагает, Диодор горит желанием скрыть свою зависимость от него. Почему Диодор внезапно чувствует необходимость цитировать Гекатея здесь, единственный раз в книге 1? Ибо многое из исторической секции Диодора подразумевает, что он видел места и памятники, которые он описывает, лично (смотрите главу 2), но о регионе вокруг Фив он упоминает, что только несколько гробниц уцелело «в то время, когда мы посетили те области» (46.7), конкретизировав дату, 180-я Олимпиада. Однако, он также признает, что многое из его информации о городе и его памятниках является секонд хэндом: «мы были информированы» (46.1) или от жрецов и их записей, или из литературных источников, в том числе из Гекатея. Есть логическое объяснение этому. Фивы, возможно, были знамениты, но они также почти потеряли важность в Птолемеевский период. Их опустошили персы в царствовании Камбиза, как Диодор говорит нам (46.4-5), и разграбили Птолемеи в 207/6 и в 88. Кажется, последнее разрушение было особенно масштабным, так как Страбон сообщает, что в его дни там было лишь маленькое село (17.1.46). Кроме того, относительная изоляция Фив в Диодорово время, также как и расстояние от Александрии (около 400 миль вверх по течению) делает вероятным, что любой визит, который он, возможно, сделал, был краток. В результате Диодору пришлось прибегать гораздо больше к литературным источникам для Фив и окружающей области, чем для памятников, которые он описывает в Нижнем Египте. Так для информации относительно состояния города до персидского завоевания он полагался на жрецов, возможно в виде цитирования другим автором, и затем добавил более поздние сообщения греков, которые путешествовали во время раннего Птолемеева периода, до разграбления 207/6. Далекий от того, чтобы быть свидетельством обширного плагиата Диодора из Гекатея, этот пассаж вместо этого является свидетельством того, что он может быть и использовал литературу при описании местностей, которых не видел сам. И вместо того, чтобы быть типичным для Диодора в книге 1, этот пассаж выделяется как довольно нетипичный.
Отсюда проблематично использовать этот пассаж в качестве средства приписывания других секций книги 1 Гекатею, как некоторые пытались. Например, Шварц отмечает, что один из рельефов на гробнице Осимандия показывает главное правосудие, носящее фигуру Правды (48.6). Фактическое главное правосудие описано, снова с фигурой Правды, в 75.4-5. Шварц берется доказать, что 75.4-5 также из Гекатея, и поэтому вся секция о египетских обычаях (70-82, 91-93) должна также происходить из Гекатея, формируя объединенный пласт. Ссылка на жреческие записи в 46.7-8 должна также происходить из Гекатея, как и каждая другая ссылка на жреческие записи у Диодора. Но как подчеркивает Бартон, нет никакой причины, что целые главы и секции должны быть приписаны Гекатею «на основании единственного совпадающего предложения или ссылки». Например, председательствующий судья (или визирь) был настоящей и очень важной фигурой в древнем египетском правительстве, и нет никакой причины предположить, что Гекатей был единственным автором, который, возможно, упомянул его.
В основе этого аргумента лежит, конечно вера, что Диодор не мог пользоваться разными источниками для данной книги своей работы, и в пользу этого убеждения приводятся самые нелепые объяснения. Например, А. Ллойд утверждает, что «Диодор особо не утруждался» и если был доступен единственный источник, который охватывал материал, который он хотел охватить, «он им вполне удовлетворялся». Получается, что Диодор, несмотря на то, что провел около пяти лет в Египте и исследовал страну по меньшей мере до Фив, притом сделал Египет предметом первой книги 40-томной истории, был настолько ленив, что не обеспокаивался чтением другой книги кроме Гекатея по весьма интересующей его теме!
Также для фактических фрагментов Гекатея. Как показано, они дают очень небольшое основание для веры, что Диодор взял почти всю книгу 1 у него, что книга 1 — «конспект " Гекатея, как считает Мюррей. Второй аргумент, которым Мюррей пытается доказать, что Диодор опирался на Гекатея, есть утверждение, что рассказ книги 1 явно датируется царствованием Птолемея I, только он слегка модифицирован.
Действительно, Мюррей идет настолько далеко, что заявляет, что «попытки Диодора модернизировать этот рассказ являются страшной некомпетентностью». Имея в виду, что, даже если рассказ может быть датирован царствованием Птолемея I, это не составляет положительного доказательства для Гекатеева авторства. Давайте рассмотрим пассажи, которые продвигает Мюррей для поддержки своего заявления.
Первый предполагаемый анахронизм касается того, как Диодор называет первого Птолемея, сына Лага. Этот Птолемей упоминается в первой книге четырежды, в 31.7,46.7,46.8 и 84.8. В каждом случае он определяется как Птолемей, сын Лага, а не как царь. Отсюда Мюррей указывает, что источник Диодора здесь не только Гекатей, который писал в царствование Птолемея I, но более ранний историк написал работу о Египте перед Птолемеем, объявившим себя царем в 305. Но Птолемей II Филадельф (правил 282-246), также названый в этой книге дважды, ни в каком случае не определяется как царь тоже. В 33.11 он дается под названием «Второй Птолемей» и в 37.5 приводится как «Птолемей, называемый Филадельфом». Так как Птолемей II хронологически идет после Гекатея, вышеупомянутый аргумент непригоден. С другой стороны, Птолемей XII Авлет (правил 80-58) описан как «правящий» (44.1) и как царь (83.8).
Взятые вместе, эти пассажи показывают, что сам Диодор не чувствует никакой необходимости ссылаться на Птолемея как на царя, хотя у него, кажется, нет никаких приступов растерянности при этом. Это подтверждает экспертиза ссылок на Птолемея I в книгах 20-22. Птолемей впервые определяется как царь египтян в 20.27.1, хотя в этом пункте рассказа он формально не принял царского титула. Диодор отмечает в 20.53, что Птолемей, наряду с другими диадохами, объявил себя царем. Следующая прямая ссылка на Птолемея, в 20.75, через 22 главы, не упоминает его как царя. Фактически, хотя Птолемей — главная фигура в рассказе, он опять не называется царем до 20.88.9. Даже в 20.82.3, где Птолемеев соперник Деметрий называется царем, Птолемей, в том же пассаже, царем не называется. В фрагментах книг 21-22, Птолемей упоминается как один из группы царей (21.1.4b), но позже упоминается как просто сын Птолемея Лага (22.3.4). Непоследовательное использование Диодором титула царя в отношении Птолемея I не является доказательством его зависимости от Гекатея.
Другой очевидный анахронизм включает некоторые из дат, которые Диодор приводит в книге 1. В 44.1 Диодор говорит, что период, в который смертные управляли Египтом, был почти 5,000 лет, до времени Птолемея XII. В 69.6, однако, Диодор приводит цифру 4,700 лет, который срок смертные цари управляли Египтом. Мюррей утверждает, что разница состоит в том, что в 44.1 Диодор считает 4,700 лет египетского правления, которое заканчивается Амасисом в 69.6, плюс 195 лет персидского правления, которое окончилось прибытием Александра, которое Диодор датирует 331 (1.49.1), и последний факт в качестве хронологического маркера Гекатей использовал бы. Для Мюррея очевидно, что 4,895 лет достаточно близки 5,000, чтобы это имело смысл (хотя он добавляет 195 к 4,700 и придумал 4,945 лет). Проблема с этим чтением заключается в том, что Диодор явно говорит, что иностранные цари входят в цифры 4,700 и 5,000. Персидское правление тоже было бы здесь, и Диодор фактически упоминает, что персидские цари включены, в 44.1. Сакс предполагает, что числа достаточно близки, чтобы заботиться о противоречии со стороны Диодора. Но разницу между двумя цифрами, возможно, объяснил бы отказ Диодора включить 276 лет македонского правления в 4,700-летнюю цифру в 69.6, которую он явно включает в 5,000-летнюю цифру в 44.4. Эта интерпретация могла бы все еще быть использована для утверждения, что, Диодоров источник относился к периоду Птолемея I. Но завоевание Александра Великого из-за своей важности является удобным хронологическим маркером для любого автора о Египте, так что раннего Птолемеева источника не требуется. Диодор, возможно, ошибся в невключении македонского периода в цифру в 69.6, но он имеет неплохую компанию среди других историков, чья математика была иногда менее чем точна.
Мюррей указывает на другие пассажи у Диодора как на признаки раннего Птолемеевского источника. В 31.6-8 Диодор описывает побережье Египта без упоминания Александрии, хотя он упоминает ее гавань Фарос. Так как, однако, Диодорово египетское сообщение говорит о стране до македонского завоевания, это не так уж удивительно. Кроме того, Александрия была конечно функционирующим предприятием к тому времени, когда писал Гекатей, так что, даже если можно было бы показать, что этот пассаж был взят из Гекатея, отсутствие Александрии все еще требовало бы некоторого объяснения. Сам Диодор заявляет в 50.7, что основание и описание Александрии не подходят для первой книги, и обещает сделать это в надлежащем хронологически месте, что он и делает в книге 17.52.
Последний пассаж, который нужно рассматривать как потенциальный анахронизм, касается быка Аписа. Диодор говорит в 84.8, что бык Апис умер после смерти Александра Великого и незадолго до того, как Птолемей Лаг принял Египет. Мюррей утверждает, что это должно быть последним событием, зарегистрированным Гекатеем, и что пассаж у Диодора должен предположить, что никакой более поздний бык Апис еще не умер, когда Гекатей сделал это заявление. Однако, Диодор не приводит здесь хронологию быков Аписов, а скорее использует этот случай, чтобы продемонстрировать, насколько набожны были египтяне в своем поклонении животным, так что на погребение Аписа даже заняли 50 талантов серебра у самого Птолемея. Тут был без сомнения широко разрекламированный шаг Птолемея I с целью получить египетскую поддержку в начале своего царствования.
Так что не только свидетельства о Гекатее как об основном и вместе единственном источнике книги 1 практически отсутствуют, но и доказательств того, что повествование книги 1 можно отнести ко времени правления Птолемея I также практически не существует, и уж точно ничто не наводит на мысли о «страшной некомпетентности» со стороны Диодора. С другой стороны, есть несколько пассажей, отмеченных Бартон, где можно увидеть соответствие с другим автором или фрагментом. К сожалению для последователей школы одного источника, ни один из этих авторов не является Гекатеем. Например, Диодор утверждает в 82,3, что египетские врачи исполняли процедуры, изложенные в письменном законе. Нет никаких свидетельств об этом как о фактической египетской практике, но Аристотель (Политика 1286a) делает то же самое заявление.
Еще лучше — сообщение о Прометее, сохраненное у схолиаста к Аполлонию Родосскому (2.1248) и приписанное Агрету (Fgrh 762 F4). И Агрет говорит в 13-й книге «Ливики», что история о том, что печень Прометея поедалась орлом, произошла от того, что родину Прометея уничтожила река Орел, и «печень», как говорят многие, означает «плодотворная земля». Геракл отвел реку каналами, и «орел», казалось, был удален им, и Прометей освобожден от цепей.
Это близко согласуется с сообщением у Диодора, в котором Прометей — губернатор в Египте, чью землю опустошает затопленный Нил, который поворачивается назад только усилиями Геракла (19.1-4). Диодор также утверждает, что история орла произошла от дополнительного имени Нила. Это сообщение о Прометее полностью отлично от записанных в греческих преданиях, и зарегистрировано только у Диодора и в цитате из Агрета.
К сожалению, ничего известно об Агрете, но он был эллинистическим автором и, возможно, жил или в 3-м, или 2-м столетии до нашей эры. Конечно, вполне возможно, что и Агрет, и Диодор пользовались Гекатеем для этого пассажа, или что Агрет использовал или знал Гекатея, а затем Диодор пользовался Агретом, но это — чистое предположение. По меньшей мере один другой пассаж в Диодоре, 4.26.3, очень похож на пассаж, цитируемый схолиастом к Аполлонию Родосскому (4.1396), так что вполне правдоподобно, что Агрет был использован Диодором самостоятельно.
Получается, из трех пассажей, которые имеют самые близкие аналоги у Диодора, ни один не происходит из Гекатея, и только один происходит из хорошо известного автора, Аристотеля. Полное неведение как об Агрете, так и о Касторе-Катоне предполагает, что Диодор, возможно, копал гораздо глубже в доступном материале, чем думали считающие его простым эпитоматором, слишком ленивым, чтобы прочитать более чем единственную книгу о теме.
Два других известных автора египетской истории, Геродот и Манефон, — стоят обсуждения за их возможную связь с Диодором. Манефон был первым египетским автором, который, как известно, писал на греческом языке. Кажется, он жил в начале 3-го века, и доступное свидетельство предлагает, что он писал в царствование Птолемея II Филадельфа, хотя более поздняя дата не невозможна. Он написал Египтиаку, сообщение о египетской истории и обычаях в трех книгах, и как туземный жрец имел гораздо больше возможности использовать египетские записи, чем или Геродот (которого он критиковал), или Гекатей. Работа Манефона принадлежит к египетскому жанру царских списков. Царские списки, из которых только один существенный образец, Туринский Канон, уцелел, не считая Манефона, были списками царей и годами их царствований. Работа Манефона сохранила эту традицию и установила стандартное ныне разделение династий. К сожалению, она потеряна, но Иосиф сохраняет несколько длинных секций, смешанных с другим материалом в сочинении «Против Апиона». Был также конспект, фрагменты из которого дошли в писаниях ранних христианских хронографов, самый важный из них Секст Юлий Африкан.
Некоторые пассажи у Диодора похожи на уцелевшие фрагменты Манефона. В 26.1 Диодор пересказывает, что жрецы Египта говорят, что некоторые из богов, которые управляли Египтом, жили до 1,200 лет. Однако, согласно Диодору, некоторые люди чувствовали, что эта цифра невероятна. Вместо этого, они утверждали, что в самые ранние времена движение солнца еще не было признано и год был вместо этого основан на лунном цикле из 30 дней. Так что год по древним стандартам был бы тем же, как месяц по современным. Это же объяснение дается у Манефона F1.1-5 и в F2.1-2, а также, возможно, в комментарии Прокла к Платонову Тимею (22b), и оно не приводится где-нибудь в другом месте.
Есть также некоторое сходство между Manetho F83 и Diodorus 1.12-13 о меньших богах Египта, которые по мнению обоих авторов ассоциируются с пятью элементами духа, огня, воды, земли и воздуха. Действительно, Евсевий, из которого взят F83, замечает, что «Манефон пишет об этих вещах пространно, а Диодор кратко» (Eusebius Praepar. Evang. 3.2,87d), так что древние были осведомлены об этом сходстве также.
Однако, главная ценность Манефона, особенно для писателя, заинтересованного в хронологии, вроде Диодора, состоит в подробной хронологии, которую он представил для египетских царей и династий. Но ни следа этой хронологии не увидишь у Диодора, чья хронология царей пронизана ошибками (см. главу 4). Бартон видит один образец в историческом разделе, где Диодор, кажется, вторит Манефону (55.8 =? F34), но сходство в языке очень небольшое, хотя основные фактические сведения те же.
Это не представляется доказательством того, что Диодор использовал Манефон напрямую. Бартон и Мюррей согласились, что для многого из исторического раздела источником Диодора был не Геродот, а скорее источник источника Диодора. Многие пассажи следуют тому же основному рассказу геродотовых эквивалентов, но с подробными различиями и часто с вариациями имени царя. Так что для Геродота имя строителя Великой пирамиды — Хеопс, но для Диодора он Хеммис. Обе формы являются транслитерациями от вариаций одного и того же египетского имени.
Диодор даже повторяет некоторые из ошибок Геродота, например, перемещение строителей пирамид из четвертой династии в девятнадцатую (63.2, ср. Геродот 2.124), даже когда материал в этой секции устроен совсем по-другому.
С другой стороны, Диодор также включает информацию и даже царей, не упоминаемых Геродотом. Например, у Геродота Хеопс напрямую наследует Рампсиниту (2.124), но Диодор заявляет, что между Ремфисом и Хеммисом было семь царей, в том числе Нилей, от которого назван Нил. И в ряде случаев Диодор будет сходить со своего пути, чтобы критиковать анонимных историков, которые, безусловно, включают Геродота (см. главы 2 и 4).
Это указывает на две возможности — что Диодор использует источник, который в значительной степени опирался на Геродота, но вводил новую информацию и объяснения, или что Диодор сопоставлял Геродота наряду с другими сообщениями. У Мюррея, конечно, нет никаких сомнений, что «Геродот имел перед собой Гекатея», и что Диодор зависит от Геродота настолько же, насколько и Гекатей. Бартон вкратце допускает это, но отвергает возможность того, что Диодор использовал Геродота в сочетании с еще одним сообщением. По ее словам, ключевым фактором является критика Геродота Диодором в начале раздела о законах и обычаях Египта: «Геродот и некоторые писатели египетских дел предпочитали истине лепку причудливых сказок и историй ради развлечения». Поскольку Диодор унижает Геродота, Бартон считает, что Диодор не использовал бы Геродота. Она полагает, что это мог быть Гекатей, но также и предполагает, что Диодор комбинирует неизвестного автора, основанного на Геродоте с неизвестным автором, основанным на Манефоне, или даже что, возможно, был автор, из которого берет Диодор и который комбинировал Геродота и Манефона. Все это является очень спекулятивным. Хуже того, оно основано на заблуждении, что если Диодор критикует Геродота, это означает, что он не использовал бы его. Само принижение требует, чтобы Диодор был знаком с текстом Геродота. Действительно пассаж, указанный выше, предполагает особый тип материала у Геродота, который Диодор находил оскорбительным.
Кажется, нет конкретных причин, помимо общей убежденности в том, что Диодор мог просто скопировать свои источники, чтобы предположить, что он не может использовать материал у Геродота, рационализированный или лишенный «лепки причудливых сказок и историй» особенно в сочетании с другими источниками. Мы должны сделать шаг назад и спросить, действительно ли Диодор (что вероятно) игнорировал Геродота. Геродот, несомненно, один из классических авторов античности, чьи эклектичные интересы часто похожи на Диодоровы собственные. Как выдвигает П. Грин, бремя доказывания лежит на тех, кто будет утверждать, что Диодор не использовал Геродота, а не на тех, кто утверждает, что он его использовал.
Остаются главы 32-41, которые в настоящее время, как обычно, соглашаются, происходят от Агафархида Книдского, греческого историка и географа начала второго столетия. Этот раздел представляет подробное описание Нила (32-36) и обзор теорий о происхождении реки и причинах его наводнения (37-41) самых разнообразных писателей, среди которых числятся Фалес, Анаксагор, Еврипид, Геродот, Демокрит, Эфор, египетские философы, Энопид и Агафархид. Приписывание Агафархиду было впервые разработано Леопольди и принято Шварцем, Якоби, Мюрреем. Стоит отметить, что оно уже показывает больше интеллекта со стороны Диодора, чем обычно предоставляется «механическому эксцерптору», так как он признал, что сообщение Гекатея о реке является неадекватным, и выбрал запись Агафархида как лучшую.
Аргументом Леопольди для 37-41 является, по существу, то, что язык и терминология остаются неизменными повсюду (что указывает на общий источник) и что Агафархидова теория наводнения Нила, наконец, принята, и что назвать теорию четвертого века Эфора «самой свежей» в 39,7 мог только Агафархид во втором веке. Бартон в ее комментарии принимает этот анализ с оговоркой, что большая часть аргумента Леопольди могла относиться к Артемидору, географу, который писал около 100 до н. э. и который, как считается, широко опирался на Агафархида. Главный аргумент Леопольди приписывания 32-36 Агафархиду также тот, что они формируют блок с 37-41, хотя описание Нила, представленное там Диодором, не имеет никакого сходства с описанием Агафархида, сохраненного у Фотия. Кроме того язык 32-41 согласуется с остальной частью «Библиотеки» при незначительном аргументе о последовательности стиля. Действительно одно слово, которое дважды встречается в этом разделе, «уверяя» (37.7,40.6), является особенно диодоровым. В основе всего этого лежит предположение, что Диодор не был в состоянии наблюдать многое из того, что он сообщает о Ниле сам, и при этом у него не было времени, чтобы прочитать некоторые из предыдущих сообщений, которые он цитирует. Но Диодор действительно провел несколько лет в Египте, и конечно сделал бы обширные наблюдения за Нилом во время своих путешествий. И так как он был знаком с Эфором, и конечно знаком с Геродотом, нет никаких оснований не считать, что он читал по крайней мере, о некоторых из теорий, которые он обсуждает, и, по крайней мере, некоторые из аргументов, которые он приводит, основаны на его собственных наблюдениях. Действительно, как мы увидим в следующей главе, эта секция о Ниле заботливо помещена в книгу 1, чтобы выдвинуть на первый план важность личного наблюдения для историка.
К этому времени становится ясно, что Диодор мог использовать целый ряд различных источников. Бартон утверждать, что несколько противоречий в книге 1 лучше доказывают это, чем различные фрагменты, рассматриваемые выше. Некоторые из этих противоречий являются действительно только альтернативными версиями. В 15.1 Осирис назван как основатель Фив (или Диосполиса), но в 45,4 Фивы основывает Бусирис. Проблема здесь состоит в том, что Диодор признает, что есть разногласие среди его источников в том, кто фактически основал Фивы, и что некоторые говорят, что они были основаны «много лет спустя особым царем, о котором мы напишем при изложении его эпохи» 15.2). Тут пример историка, цитирующего различные сообщения, и не может быть маркировано «противоречие» при любых обстоятельствах. Почему Диодор обращает особое внимание на это, будет исследовано в главах 3 и 4.
Следующее очевидное противоречие касается введения обрядов Диониса в Грецию из Египта. В главе 23 это исполняет Орфей, в то время как в 97.4 некто Меламп. Опять же это явно различные версии, но в отличие от сообщения об основании Фив Диодор не обращает внимания на различные сообщения.
Другое противоречие, на которое указывает Бартон, касается строителя египетского Лабиринта. В 61.1 строителем назван один Мендес или Марр с кратким и неопределенным описанием здания, которое предполагает, что сам Диодор не видел его. Но потом в 66.3-6 Диодор подробно описывает гробницу, которая является лабиринтом. Но здесь Диодор не называет его лабиринтом, и на самом деле он явно не знает, что два здания являются одним и тем же.
Здесь ошибка с его стороны, но нет противоречия в рассказе, что можно использовать как довод в пользу двух различных источников. Лабиринт упомянут в третий раз в 89.3, где его строительство приписано раннему царю по имени Менас (уже упомянутому в 45.1) в ходе сообщения о поклонении у египтян животным. Здесь, однако, сообщение сделано в косвенной речи сразу после «говорят», и поэтому оно имеет меньше веса, чем прямое заявление Диодора в 61.1.
Наконец, Бартон чувствует, что Диодор противоречит себе, когда он называет Менаса первым смертным царем Египта в 45.1, Мендеса или Марра — поздними царями Египта в 61.1, и затем в 97.5 и Мендеса и Марра — возможными строителями лабиринта. Лингвистически Менас, Мендес и Марр, как представляется, будут вариантами одного и того же египетского имени, но Диодор не знает об этом. Так что Менас как один царь и Мендес/Марр как еще один не представляет собой противоречие, и рассказы о двух царях совершенно разные. Существует, безусловно, путаница со стороны Диодора, является ли Мендес/Марр одним царем или двумя.
Некоторые из этих противоречий, большинство которых сгруппировано в главе 96-98 и касаются строителя лабиринта, являются свидетельствами двух различных источников, вторгшихся в текст Диодора. Но их настолько мало, что они кажутся скорее исключением, чем правилом. Они вероятно тем более показательны, что текст книги 1, как он есть у нас, не получил окончательного редактирования, в котором Диодор сгладил бы эти проблемы. С другой сторон книга 1 отмечена высокой степенью последовательности в целом, что указывает на одного автора.
Можно верить, как Мюррей, Якоби и Шварц, что единство и последовательность Диодорова основного сообщения можно объяснить только одним источником, который механически сокращал Диодор, или можно верить, наряду с Бартон, что Диодоровым основным сообщением является мешанина, взятая из различных и плохо сопоставленных источников. Но возможно также, что сам Диодор гораздо более ответствен за содержание и структуру книги 1, чем было признано ранее. Эта диссертация показывает, что это на самом деле так, и объясняет, как книга 1 вписывается в общий план и цель «Библиотеки».

За рамками Quellenforschung

Со временем в ортодоксальности Quellenforschung начали появляться трещины, и первой из них стала диссертация лингвиста Дж. Палма 1955 года Uber Sprache und Stil des Sizilien. Палм детально проанализировал существующий текст Диодора и доказал, что и язык и стиль последовательны на протяжении всей «Библиотеки» и соответствуют позднему эллинистическому автору. Это поколебало обычный имидж Диодора как «механического аббревиатора», поскольку по крайней мере он переписал в свой единообразный стиль свои источники из различных периодов времени и языковых стандартов. Выводы Палма, хотя часто преуменьшались или игнорировались, не оспариваются. Отсюда утверждалось, что единство стиля в любой особой секции или главе «Библиотеки» есть свидетельство того, что Диодор принял то, что секция из единственного автора неприемлема, хотя сам Палм не делал очевидного шага и заявлял, что независимость языка также означала независимость мысли. Он действительно, однако, предполагал, что не было никакой причины верить, что Диодор читал только вторичный источник вроде Эфора, а не основные вроде Геродота и Фукидида. Свидетельство того, что Диодор не обязательно по-рабски копировал содержание своих источников, произошло от Р. Дрюса, в его докторской диссертации 1960. Дрюс полностью исследовал исторические книги «Библиотеки» и показал, что на протяжении всей работы ряд повторяющихся тем, в частности касающихся морали, которые согласуются по разделам, предположительно взяты из весьма разных источников и поэтому должны быть собственными убеждениями Диодора, вторгшимися в текст. В то время как Дрюс не выражал уважения к Диодору как к историку, жалуясь, что он был «небрежен» в стремлениях, «необходимых историку», он не бросал вызов ортодоксальности Quellenforschung, и предупреждал, что у Диодора было много заявлений, которые не могут быть приняты в качестве свидетельства для представлений о каком-то из его источников.
Еще один удар по принципам Quellenforschung пришелся в серии статей Рубинкэм, начиная с 1980-х. Она изучила использование Диодором ссылок среди его книг, чтобы выяснить, ссылался ли он просто на свои источники не думая. Рубинкэм нашла, что мало того что Диодор бессмысленно не копировал перекрестных ссылок из своих источников, как могло бы ожидаться от «механического эксцерптора» (даже от того, кто регулярно вставлял свои собственные моральные наблюдения), но также и что ссылки Диодора был фактически более подробны, чем у других древних историков. Это означало, что Диодор должен был знать, как совместить различные части своей работы и что он приблизился к своей задаче с заботой и обдуманно. Рубинкэм также обнаружила, что все перекрестные ссылки в существующих частях «Библиотеки» на 90 % были или выполнены или вероятно выполнены на превосходном уровне, учитывая масштаб работы, сложность материала и ограниченность средств.
Вероятно, самый большой вызов ортодоксальности был брошен в книге Сакса «Диодор Сицилийский и первый век». В ней Сакс утверждал, что Диодор, далекий от того, чтобы быть бессмысленным копировальным устройством, являлся фактически умным и оригинальным историком со своим собственным пониманием истории, которое влияло на форму и содержание его работы. Эта работа сделала важные шаги в понимании собственных мотиваций Диодора и того, как они сформировали его историю. Сакс утверждал, что «Библиотека» — «документ, существенно отражающий интеллектуальные и политические взгляды конца эллинистического периода». Возможно, его наиболее важным вкладом в обсуждение была его попытка разместить Диодора и его работу в контексте его времени, бурных последних лет Римской Республики и гражданской войны. Как и при любом нападении на ортодоксию, книга Сакса не получила всеобщего одобрения, и даже П. Грин, пожалуй самый горячий адвокат Диодора, считает, что Сакс «слишком оптимистичен», когда заявляет об интеллекте и оригинальности Диодора.
Кульминацией этой тенденции является недавний комментарий Грина к 11-12.37.1. Грин отвергает большинство предпосылок Quellenforschung как «тщательно продуманный карточный домик» и в частности возражает, что мы не можем оценить текст Диодора, основанный на воспринятом значении того, каким источником, предполагается, он пользовался в любой данный момент. Скорее мы должны базировать нашу оценку на врожденном правдоподобии фактов, пересказываемых Диодором, которые могут происходить из любого числа источников. Грин следует за Саксом в рассмотрении Диодора как серьезного, если и несовершенного историка, который хорошо знает задачу древнего историка. Возможно, самый ценный вклад Грина в дебаты — его аргумент, что многие из ошибок и нестыковок в «Библиотеке» намного легче объяснить, принимая его работу как неполную, а не тем, что Диодор был некомпетентным недоумком.
Грин пытается лучше понять, как вторичные авторы вроде Диодора используют свои источники и что сами они вносят в свои работы. Это большая проблема в древней историографии, так как так многие из наших существующих древних исторических источников несовременны событиям, которые они описывают, и поэтому вынуждены привлекать более ранние литературные сообщения, которые теперь почти полностью потеряны. Исследования все более и более показывает, что использование древним историком другой работы является намного более сложным процессом, чем считалось ранее.
Самый важный пример этого направления — недавняя статья А. Брайана Босворта об оценке правдивости существующих сообщений об Александре Великом, особенно Курция Руфа. Босворт исследует, действительно ли древние историки изобретают или изготовляют дополнительный материал, чтобы добавить к более раннему сообщению, которое они используют в качестве источника. Его заключение, основанное на различных сообщениях об Александре, является твердым «нет». Древние историки, привлекающие более ранние сообщения, оставались близко к фактам и рассказу, который передавался: «Природа игры должна была работать с наличным материалом, определяя и критикуя неправду и уклон, комбинируя детали из нескольких источников в многоплановую картину, без добавления изобретения собственного».
Это не означает, что несовременные историки были копиистами, как предполагает Quellenforschung. Сам отбор был частью творческого процесса, как напоминает Босворт. И один и тот же исторический эпизод мог быть создан вторичным древним историком, чтобы передать совсем другое сообщение, нежели у первичного историка, даже когда основной фактический рассказ оставался тем же самым. Как выражается Босворт, «протокол и заключение готовы, подогнаны и сотканы вместе в новой смеси с другим акцентом».
Конечно, это можно увидеть в тексте Диодора. Босворт использует как главный пример назначение Абдалонима царем Сидона, о чем сообщается у Курция, Диодора, Юстина и Плутарха. Все источники приводят одни те же основные фактические повествования, с разной степенью детализации. После того, как Александр сверг предшествующего царя Сидона за сочувствие Дарию, его визирь Гефестион нашел Абдалонима, родственника царского дома, работающего бедным садовником, и поставил его царем. Курций дает наиболее подробное сообщение, которому следует Диодор, чье фактическое повествование является, с некоторыми незначительными различиями в деталях, почти идентичным. Но с точки зрения общего представления и интерпретации существует широкий разрыв между Диодором и Курцием. Диодор рассматривает этот инцидент как прекрасный пример быстрой перемены судьбы, общей темы в его работе. Курций, с другой стороны, использует рассказ для рассуждения об умеренности. Так, когда Абдалоним встречает Александра у Курция, он беспокоится о том, способен ли он управлять с самообладанием, и предупреждается, чтобы он сохранял умеренность, которую познал в бедности. Курций подразумевает, что царская власть не должна достигаться любой ценой и что трудности и суровая жизнь могут быть лучшими условиями для царя. Факты остаются теми же и у Диодора, и у Курция, но презентация и интерпретация их весьма разные.
Это можно увидеть в другом месте у Диодора, где у нас есть еще один источник для сравнения. Например, начало книги 3, где речь идет об эфиопах и арабах, считается выписанным из Агафархида. В этом разделе Диодор неоднократно подчеркивает, что «необходимость» является учителем человечества (3.15.7,18.7,19.2, 24.4). Однако, в Фотиевой эпитоме Агафархида понятие «необходимость» абсолютно отсутствует. Это Диодор интерпретирует так сообщаемое Агафархидом, и мы увидим в главе 3 что «необходимость» составляет важную часть его представления о человеке и в книге 1 также.
Активное толкование Диодором его источников можно увидеть даже в сравнении с текстом P. Oxy 1610, обычно приписываемом Эфору (FGrH 70 F191). Как мы уже видели, то немногое, что можно восстановить в папирусном тексте, показывает, что Диодор придерживался основного повествования, но переписал в своем собственном стиле. Но даже сравнение с этим коротким фрагментом показывает, как Диодор переосмысливает события по его собственным убеждениям. В папирусе Афины описывается как «наиболее справедливые» или в этом роде. Однако, в эквивалентном пассаже Диодора описывает Афины как «наиболее милосердные» (11.59.3). Это очень тонкое изменение, но оно вписывается в Диодоров акцент на милосердие в Библиотеке вообще, а также позволяет контрастировать позже, когда Афины перестали действовать с милосердием и вместо этого предпочли править с помощью страха и террора.
Это действительно изменяет природу того, как мы рассматриваем и интерпретируем несовременного историка вроде Диодора. Даже если Диодор действительно полагался на единственный источник для данной книги или части книги (и это далеко от доказанного), он собирался дать иное толкование этому согласно своим собственным убеждениям и целям, даже в то время как основной фактический рассказ остается неизменным. Ученые больше не могут рассматривать сообщение Диодора как замещающее Эфора или Гекатея, или другой источник, который он, возможно, использовал.
Если Диодор сообщает о факте, нужно предположить, что он появился в его источнике и изучен. Но интерпретация должна пониматься как собственная Диодорова. Определенные примеры этого могут быть замечены в книге 1. С возможным частичным исключением Геродота для части исторического материала нет никакого существующего греческого текста, который мы можем использовать, чтобы проконтролировать Диодора. Однако, давайте посмотрим на два пассажа, где личные убеждения и цели Диодора повлияли на его формирование событий, как может быть доказано в сравнении с другими пассажами в «Библиотеке».
В своей секции о египетских обычаях Диодор проникает в некоторые детали египетской системы правосудия (75-76). В частности египетский метод слушания дела противопоставляется вполне резко практике греко-римского мира. Вместо устных прений перед судьями/присяжными заседателями в Египте обвинитель пишет подробные сведения о своей жалобе, и ответчик пишет опровержение. Обвинитель потом пишет опровержение ответчику, который в свою очередь пишет заключительное опровержение. После того, как обе стороны представят свои краткие сводки, судьи немедленно выносят решение, и их старшина ставит статуэтку Правды на документы победившей стороны. Египтяне утверждают, что эта практика необходима, потому что «адвокаты затенили бы правосудие речами» (76.1).
Простое и достаточно прямое объяснение, но Диодор чувствует себя шибко сведущим в этом вопросе и уточняет: «ибо египтяне знали ремесло ораторов и колдовство их словес, и слезы обвиняемых убедили бы многих пренебречь строгостью законов и силой правды» (76.1).
Здесь уже очень сильное осуждение риторики, но Диодор продолжает оправдывать египетский процесс подчеркиванием частицей «ведь»: «Ведь они заметили, что те, которых хвалили за ведение дела, часто уступали обману или убедительности или жалости к обвиняемому из-за напористости адвоката». (76.2). Но Диодор все еще не закончил и объясняет, почему египтяне не допускают ораторов к судопроизводству: «чтобы умный не имел преимущества над глупым, ни опытный над неопытным, ни смелые лгуны над сдержанными правдолюбами, но все достигали бы правосудия на равной основе» (76.3). Диодор посвящает приблизительно двадцать строк для оправдания египетской практики и осуждения использования риторики.
Эта секция должна поэтому отражать собственные чувства Диодора на предмет красноречия и риторики. Эти чувства можно заметить снова в его изображении известного процесса в более позднем месте его работы. После дорогостоящей афинской победы при Аргинусах в 406 в Афинах возникла конфликтная ситуация по поводу того, что не удалось подобрать тела убитых (13.101-103.2). Командующие флотом стратеги в письмах возвели вину за это на своих коллег, Ферамена и Фрасибула. Но эта стратегия имела неприятные последствия для них самих, ибо Ферамен и Фрасибул и их сторонники были «квалифицированными ораторами» (13.101.3), и красноречие одержало победу над написанным словом. В результате, хотя, когда письма были прочитаны, гнев афинян был первоначально обращен против Ферамена и Фрасибула, но как только те выступили, обвиненными оказались генералы. На собрании, где решалась судьба стратегов, «им вредили не в последнюю очередь родственники павших, пришедшие в одеяниях скорбящих» (13.101.6). Хотя Диодор не сообщает подробностей о методах, используемых Фераменом и Фрасибулом, чтобы убедить афинян, результаты говорят сами за себя о власти риторики убедить аудиторию все равно при каком процессе, и еще больше о силе низких уловок вроде облачения в траур. Исход — хотя стратеги «не обидели государство в любом случае» (13.102.4), они были казнены. Хотя народ был неправ, он был «спровоцирован на несправедливость» (13.102.5) людьми, обладающими навыками и хитростью риторики, опасность которой египтяне уже признали и разработали средства для ее минимизации.
О том же процессе сообщает Ксенофонт в «Элленике» (1.6.33-7.35). Различия между Диодором и Ксенофонтом запутаны, но в одном аспекте показывают, как Диодор сформировал свой рассказ в соответствии с его собственной мыслью. В сообщении Ксенофонта мы сначала слышим о стратегах, говорящих на собрании (1.7.3). Только после того, как выступил Ферамен, высказываются против стратегов, но даже теперь у всех стратегов есть свое собственное резюме (1.7.4-5). Контраст между силой риторики по сравнению с написанным словом (центральное место у Диодора и в Аргинусском процессе, и в похвальной египетской системе правосудия) у Ксенофонта отсутствует.
Второй пример из книги 1 показывает, как собственные теории Диодора об истории и его цели, которые он выражает во вступлении, влияют на его рассказ. Согласно законам, управляющим жизнью египетского царя, он был обязан слушать чтения «из священных текстов о полезных советах и делах самых известных людей» (70.9) перед принятием решений. Диодор вполне явно видит эти чтения как являющиеся родственными его истории, поскольку они выполняют функции, которые, утверждает он, делают историю настолько полезной, во вступлении, «ибо замечено, что она призывает людей к правосудию, осуждает злодеев, хвалит хорошее, в целом выставляя огромный опыт для своих читателей» (2.8).
Но египтяне, оценивая прошлое время как источник мудрости, фактически не имели повествовательной истории подобно грекам и римлянам. Диодор должно быть неправильно трактовал египетский литературный жанр как схожий с его понятием истории. Жанр, к которому он наиболее вероятно обращается — тексты мудрости. Это очень разнообразная коллекция дидактических работ, включая учения, наставления и наборы максим. Первоочередная задача почти всех текстов мудрости - maat, египетская концепция (охватывающая закон, правосудие, истину и порядок), которая, как мы увидим в главе 5, является чрезвычайно важным аспектом египетского царства.
Из существующих образцов литературы о мудрости два, «Наставление царя Мерикара» и «Наставление царя Аменемхета I для его сына Сесостриса I, являются, предположительно, инструкциями, оставленными царем для его сына, и подразумевающие, что эти тексты предназначались, чтобы читать их царю. Тип информации, включенной в эти образцы, конечно, квалифицируется как «советы… наиболее известных людей». Некоторые советы довольно просты, «Будь справедлив. Успокаивай плачущего, не угнетай вдову; не лишай человека собственности его отца, не умаляй имущества знатных». И есть ссылки на определенные предприятия и деяния авторов: «Я умиротворил весь Запад до побережья моря», так же как и на уроки, которые будут извлечены из неудач авторов: «В мое время произошло позорное дело: ном Тиса был разорен. Хотя это произошло от моего действия, я узнал это после того, как это было сделано. Было возмездие за то, что я сделал. Ибо разрушать — зло. Бесполезно восстанавливать то, что кто-то повредил, восстанавливать то, что кто-то уничтожил. Остерегайся этого! Удар возвращается ударом; каждому действию есть ответ».
Диодор прочитал или услышал описание этого жанра из своих источников и интерпретировал способом, который согласуется с методом, который он считает ролью истории. В его взгляде на эту идеализированную историю египетские цари обязаны были слушать и учиться из нее. Это демонстрирует, что независимо от окончательного источника его информации, Диодор представляет этот аспект египетского царизма в соответствии с его собственными теориями и убеждениями о роли истории в обществе.
Поскольку эти примеры показывают (даже если бы это было известно наверняка), что Гекатей Абдерский был источником для книги 1, мы должны считать интерпретацию и весь тон принадлежащими Диодору, что лишает силы заключительные два аргумента Мюррея за приписывание книги 1 Гекатею. Мюррей утверждал, что потому, что у этнографии Египта тот же самый тип структуры как и у Гекатеевой этнографии иудеев и гипербореев, книгу 1 должно приписать приписать Гекатею. Однако, сообщения Гекатея и о гипербореях, и об иудеях сохранились — сюрприз! — у Диодора (F7 = 2.47, F6 = 40.6), так что общие черты между ними и египетским сообщением, вероятно, произойдут из-за того, как Диодор интерпретировал Гекатея. Заключение Мюррея, что сообщение книги 1 Диодора объединено внутренне последовательным тоном и многими деталями, которые повторяются в различных местах в книге, одинаково ущербно по той же самой причине. Действительно, трудно подумать, чтобы Диодор мог произвести внутренне последовательное и объединенное сообщение, и вряд ли возможно привести это в качестве свидетельства, что он, возможно, его не написал.

Греческий интеллектуал в Риме.

Чуть ли не единственно, в чем сходились Стилиану, самый энергичный недавний защитник старой школы о Диодоре, и Грин, самый деятельный поборник новой, так это в том, что «если бы утерянные хронографы и историки, на которых он опирался, уцелели, никто не обратил бы ни малейшего внимания на Диодора». Однако, даже это предположение нужно теперь назвать вопросом. Диодор жил в бурные времена, и было бы удивительно, если бы не осталось следов о его точке зрения и исторических целях.
Чтобы понять историю Диодора должным образом, мы должны понять его место в римском мире и возможности, которые перед ним открывались. Диодор — конечно, римский провинциал, но самое существование его истории доказывает, что он из элиты. Только у члена элиты были богатство и досуг, чтобы предпринимать обширное путешествие и исследование, необходимые для столь амбициозной работы как «Библиотека».
Быть членом элиты означало больше чем только богатство и досуг. Римляне в завоевании средиземноморского мира поощряли членов местных элит отождествляться с римскими правящими классами. Членство в провинциальной элите, следовательно, предлагало шанс включиться в больший римский мир.
Важная часть элиты — интеллектуалы, то есть люди, которых отмечала «умственная деятельность и словесное производство, или устное или письменное». Интеллектуалы, через прямой контакт или в силу своих работ, ценились за свои знания и опыт более многочисленной элитой. У их литературной продукции могло бы быть в обществе полезное место, которое в свою очередь давало их авторам влияние и власть над их аудиторией, и сами интеллектуалы могли бы быть педагогами. Кроме того, это предлагало провинциальному интеллектуалу средства стать связанным с римской элитой. Действительно, провинциальные интеллектуалы, особенно греки, сами стремились в Рим в первом столетии до н. э. Мы можем видеть это в случае с самим Диодором, который во вступлении хвалит Рим за ресурсы, которые он предлагает историку для его занятий, и позже говорит о людях, которые стекаются в Рим, «как реки во всегда восприимчивое море» (34/35.6). Рим представлял из себя благодарную аудиторию и сенаторскую олигархию с большим количеством потенциальных покровителей. Действительно, было предположено, чтобы некоторые римские аристократы, в их патронаже интеллектуалов, возможно, считали себя занимающими место эллинистических царей.
Хорошо задокументированным примером греческого интеллектуала, который приехал в Рим, является Архий, чье римское гражданство было защищено Цицероном в 62. Архий прибыл Рим приблизительно в 102 из Антиохии, после получения аплодисментов за его стихи всюду по Греции, Сицилии и южной Италии. Цицерон изображает Архия как получившего доступ к влиятельному покровителю, и к могущественной, но благодарной аудитории из видных оптиматов, включая Катулов и Метеллов. Архий, который писал стихи на современные темы, включая войны с кимврами и Митридатом, следовательно получил доступ к самым фигурам, принимавших участие в делах, которые он описывал в стихах.
Связь с интеллектуалами вроде Архия была желательным товаром. Близкие отношения с интеллектуалами производили в римском аристократе впечатление греческой культуры и утонченности. Не только интеллектуал искал потенциальных римских покровителей, но и римские покровители также искали видных интеллектуалов. Действительно, в сохранившихся примерах из первого столетия кажется, что это всегда римлянин искал интеллектуала, а не наоборот.
Определяют два пути, которыми провинциальный интеллектуал мог достигнуть веса или влияния: или быть назначенным от римлян на важный пост, либо став советником, учителем или наперсником важного и влиятельного римлянина В случае с Диодором речь идет наверняка о втором выборе.
Мы знаем, что Антиох Аскалонский был большим другом римского генерала Лукулла и широко путешествовал с ним в его военных кампаниях. Но, несмотря на попытки Плутарха и Элиана подразумевать иначе, нет никаких достоверных свидетельств, которые предполагают, что Антиох был в любом случае военным или политическим советником. Другой пример, Антипатр Тирский, предположительно преподавал младшему Катону стоическую этику. Младший брат Антипатра Арист Аскалонский был близок с Брутом и очевидно популярен среди римской аристократии, но избегал политики. В имперский период, в окружении Августа было много греческих интеллектуалов, включая Афинодора Тарсского и Арея Александрийского. Дружба с Ареем приводится в качестве причины, почему Август простил город Александрию. Арей также вмешался перед Августом, чтобы спасти жизнь философа Филострата, сторонника Клеопатры.
Наш лучше всего задокументированный пример мудрого греческого советника, достигшего существенного влияния и силы в поздний республиканский период — Феофан Митиленский. Феофан стал близким другом и наперсником Помпея Великого. Это особенно актуально как пример для Диодора, потому что Феофан был историком, а не философом. Недавно обнаруженная надпись показывает, что Феофан происходил из правящего класса Митилены и служил пританом до того как он встретил Помпея. Он, вероятно, познакомился с Помпеем во время Митридатовой войны (66-63). Феофан был историк, который написал новейшую историю, и его близость с Помпеем, возможно, предоставила ему особый доступ к архивам Митридата для работы. Могло также случиться так, что сначала историческое сочинение Феофана привлекло к нему Помпея. Цицерон свидетельствует, что Феофан заслужил римское гражданство от Помпея за его проримские писания, но вероятно, что политический статус Феофана в Митилене также способствовал его важности для великого генерала. Все же Феофан пожертвовал этим положением в Митилене ради шанса войти в мир римской политики.
К 59 Феофан настолько освоился на римской политической сцене, что Цицерон ожидал назначения послом в Александрию по Феофанову представлению. Два других кратких отрывка предполагают, что Феофан советовал Цицерону через Аттика избегать изгнания и что он отговорил Помпея от участия в операции по восстановлению Птолемея XII Авлета на троне. Судя по свидетельствам писем Цицерона, кажется, что Феофан был особенно активен «за кадром» и обеспечивал доступ к Помпею через черный ход. Несмотря на это положение, Феофан полностью никогда не принимался как римлянин и упоминался Цицероном как «грек».
Во время гражданских войн Феофан служил у Помпея как praefectus fabrum (неточно указанный пост, который, вероятно, эквивалентен современному начальнику штаба или адъютанту). Исследовательница Ярроу отмечает, что много натурализованных римлян занимали этот пост в поздний республиканский период, и предполагает, что это потому, что их лояльность определенному патрону была надежнее, чем со стороны полноценных римских граждан, стремящихся ускорить их собственные карьеры. Именно Феофан представлял Помпея перед родосцами, когда они потеряли свой флот (Plutarch, Cic. 38.4). Феофан служит не только в качестве агента Помпея, но и как его активный советник. Он, кажется, использовал это влияние, чтобы получить особые привилегии для своего родного города Митилены и был вознагражден митиленцами за благочестие посмертно. Влияние Феофана на Помпея распространилось и на римскую политику.
Цезарь пишет (ВС 3.18), что, когда он послал Вибуллия для переговоров с Помпеем, то на них присутствовал Феофан наряду с Либоном и Луцием Лукцеем (другими историками в кругу Помпея). Цицерон также свидетельствует о важности и влиянии Феофана у Помпея. В письме от марта 49 он называет Феофана участником группы, благодаря которой Рим еще не погиб. В другом письме, от 51, Цицерон пишет, что он убеждал Феофана добиваться, чтобы Помпей оставался в Риме и не ехал в Испанию, и «пусть грек проявит свое влияние, ведь у него большая власть над Помпеем». После падения Помпея Феофан был прощен Цезарем и сумел сохранить высокое положение в римских кругах. Как точно это произошло, неясно, хотя у него, должно быть, были связи с цезарианцами. Его сын, Марк Помпей Макр, был даже назначен заведовать императорскими библиотеками Августом и занимал конное прокураторство в Азии. Итак, карьера Феофана действительно показывает, что провинциальный интеллектуальный историк мог законно стремиться к месту среди римской элиты.
Вот интеллектуальный мир, в котором двигается Диодор. Все же до некоторой степени Диодор, кажется, был нетипичным интеллектуалом. В частности он не показывает абсолютно никаких связей с видными римлянами или римскими патронами, несмотря на его похвалу городу Рим и его ресурсам для занятий во вступлении первой книги. Нам известны другие сицилийцы, конкретно Цецилий из Калеакте и Секст Клодий, которые имели доступ и были связаны с элитой. Диодор, конечно, хотел бы этого доступа. Без этого у него не было бы никакой аудитории для «Библиотеки». Кроме того, одно из основных верований Диодора — что «приобретение [исторического знания] является самой полезной вещью для всех возможностей в жизни» (1.4). Далее Диодор (4-5) сравнивает историка с Гераклом по причине благодеяния примеров и опыта человечества, которые он предлагает своим читателям. Это заявления интеллектуала, который, очевидно, имеет большие ожидания и большие надежды на свою историю и свои возможности влиять на свою аудиторию. Мы исследуем эту проблему в главе 6.
Ярроу утверждает, что заявления, сделанные провинциальными интеллектуалами о Риме, отражают действительность, но они также отражают желание провинциала направить внимание и взгляды своей аудитории на особые детали или проблемы. В случае с Диодором Ярроу рассматривает его аудиторию как гибрид греков и римлян. Диодор в состоянии ходить по тонкой грани между двумя культурами (которые теперь были объединены при общем правлении), выражая и восхищение, и критику обеих. Мы увидим, однако, что книга 1 содержит подсказки, что Диодор позиционировал свою работу прежде всего для римской аудитории, умевшей читать по-гречески.
Ярроу видит новейшую историю и почти новейшую историю как особое разнообразие, которое наиболее в состоянии влиять на аудиторию, «так как последствия этих событий все еще имели воздействие на жизнь автора и его окружающих». Это в свою очередь помогает определить политический характер этих текстов, и в соответствии с этим Ярроу сосредотачивается на фрагментарных частях труда Диодора и на нескольких других поздних республиканских историках, которые имеют дело непосредственно с римлянами. Ярроу открывает новые пути для того, чтобы понять отношения между провинциалами и Римом, отраженные в их исторических работах.
Однако, в случае с Диодором мы должны противостоять факту, что он писал не только новейшую историю. Действительно, только последние приблизительно восемь книг (охватывающие 147-60) «Библиотеки» действительно имеют право на лейбл современной истории. Но эти книги были бы написаны последними, и по-видимому последними были изданы. Если Диодор, как греческий интеллектуал в римском мире, серьезно хотел получить некоторое влияние в тех более поздних книгах, как утверждает Ярроу, тогда, он, должно быть, был настроен добиваться его и в ранних книгах.
Ярроу, несмотря на ее внимание на новейшую историю у сицилийца, действительно отмечает, что первые шесть книг Диодора все еще демонстрируют, насколько Рим был интегрирован в его мировоззрение. Римляне являются эталоном, с которым народы сравнены всюду по ним ранние книги (например, 2.5.7, 4.56.8, 5.39.7). Римские названия мест часто используются рядом с их греческими эквивалентами. Рим даже используется в качестве ориентира для расстояний в 4.56.6. Более того, для Диодора неспособность Рима завоевать отдельных варваров является признаком особенной дикости этих групп. Римляне явно скрываются на заднем плане в этих ранних книгах, и Диодор должен быть столь же настроен «затронуть политические события» здесь, как и в поздних книгах.

Аргумент

Книга 1 особенно достойна близкого исследования. Диодор хотел, чтобы ее прочитали в первую очередь. Поэтому мы начнем с рассмотрения места Диодора в греческой историографии с акцентом на книгу 1. Мы покажем, что Диодор является фактически новатором в греческой историографии, который определяет свой авторитет широтой охвата и готовностью бросить вызов некоторым правилам греческой историографии; кроме того, содержание книги 1 выбирается так, чтобы продемонстрировать авторский размах. В главе 3 мы рассмотрим конкретный отрывок в книге 1, где переделка Диодором исходного материала хорошо видна. Мы покажем, что Диодор переработал этот материал в соответствии со своим видением истории, описанным в главе 2; другой вывод напрашивается, что он противопоставляет человечество, продвигающееся вперед под нажимом «необходимости», и человечество, прогрессирующее под великим царем. Диодор продолжает делать это противопоставление на протяжении книги 1 и в главах 4 и 5 мы видим, что он разрешает его в пользу царя.
В этих главах мы также взглянем на исторические разделы книги 1, чтобы продемонстрировать, как Диодор использует Египет в качестве средства, с помощью которого он может обрисовать характеристики хороших правителей и хороших государств для своей аудитории. В то же время Диодор использует египетские примеры, чтобы привлечь внимание и раскритиковать недостатки, которые он видит в римском мире, но он также предложил возможные варианты их исправления с помощью своего египетского материала. С помощью Египта и исторических примеров в книге 1 Диодор способен сделать свою критику тонкой, возможно, чтобы откровенной критикой Рима не оттолкнуть потенциальных клиентов. Мы также продемонстрируем наличие затаенной поддержки Юлию Цезарю, которая появляется в определенные моменты в книге 1. В целом, мы видим, что одни и те же сюжеты встречаются на протяжении всей книги 1, включая секции, где авторство Диодора является бесспорным. Наконец, в главе 6 мы рассмотрим проблемы, связанные с кажущимся отсутствием Диодоровых патронов в Риме и его неудачей опубликовать «Библиотеку», и предложим некоторые возможные решения, основанные на содержании книги 1.