Поход Александра Македонского, послуживший началом эпохальных перемен в истории всего Восточного Средиземноморья, косвенным образом воздействовал и на международное положение Вифинии. Не будучи непосредственно затронуты греко-македонским вторжением в Азию, вифинские племена впоследствии все же оказались вынужденными отстаивать свою независимость от новых завоевателей - сначала от сатрапов Александра, а затем от диадохов, стремившихся установить контроль как над Вифинией, так и над полисами побережья Южного Понта и Пропонтиды. Ход событий продемонстрировал, что ресурсы складывающегося вифинского государства оказались достаточными для успешного, хотя и отнюдь не легкого, достижения трех взаимосвязанных целей: обеспечения полной самостоятельности, расширения территории и приобретения удобного выхода к морю[1]. Эта схема, определяющая основные направления вифинской внешней политики в эпоху раннего эллинизма, подразумевает столкновение в северо-западной Анатолии интересов трех политических сил: Вифинии, государственная и военная организация которой поднялась на качественно новый уровень, конгломератных государств диадохов, претендовавших на подчинение вифинцев, и греческих полисов, чьи возможности для ведения активной внешней политики также были далеко не исчерпаны. В результате довольно интенсивного воздействия этих политических величин регион северо-западной Анатолии, ранее не имевший устойчивых связей с другими областями Азии и Европы, постепенно интегрировался в оформляющуюся систему межгосударственных отношений эллинистического мира в целом. Борьба диадохов почти постоянно оказывала опосредованное, а нередко и прямое влияние на ситуацию в районе Боспора Фракийского, Южного Понта и Пропонтиды, и естественными "точками опоры" для македонских правителей в их военных и диипломатических мероприятиях являлись греческие полисы. Если интересы населения эллинских колоний и диадохов, часто стремившихся выступать защитниками и покровителями традиционных полисных свобод, реально совпадали, то давление на Вифинию со стороны ее объединившихся противников усиливалось; в случае же появления противоречий и разногласий между независимыми полисами и диадохами вифинским правителям предоставлялся шанс воспользоваться ими.
К моменту вступления греко-македонских войск в Азию Вифиния находилась под властью правителя Баса. Страна избежала подчинения Александру: Басу удалось разгромить тщательно подготовленную экспедицию сатрапа Геллеспонтской Фригии и Пафлагонии Каласа (Arr., Anab., I, 17, 1; II, 4, 1; Curt., III, 1, 24; IV, 5, 13) и тем самым подготовить то, что македоняне впоследствии отказались от Вифинии (Memn., F. 12, 4)[2].
Крушение персидского государства, предоставившее малоазийским правителям возможность усилить свою власть и увеличить собственные владения (Memn., F. 4, 1), могло оказаться выгодным для вифинцев: если ахеменидская администрация далеко не всегда оказывалась способной контролировать ситуацию в северо-западной Анатолии, то для Александра и в течение некоторого времени для диадохов Малая Азия и вовсе являлась, по образному выражению М. Кэри, всего лишь "a land of passage"[3]. Из этих перемен, однако, первым сумел извлечь преимущества не Бас, а гераклейский тиран Дионисий (337-305 гг.): ему удалось захватить часть вифинских земель к западу от Сангария, воспользовавшись тем, что Бас не мог направить свои силы против гераклеотов из-за опасности нападения македонских сатрапов с юга[4].
В 328 г. Басу наследовал его сын Зипойт, который жил 76 лет и обладал властью 48 (Memn., F. 12, 5). Именно с его деятельностью связаны основные вехи истории Вифинии этого периода.
Зипойт столкнулся с теми же проблемами, что и его отец, но в его правление они обозначились значительно отчетливее. Территориальная экспансия гераклеотов продолжалась и даже усилилась после женитьбы Дионисия на племяннице Дария III Амастрии (Memn., F. 4, 4-5), и вифинский правитель пока не имел возможностей эффективно ей воспрепятствовать. Начавшаяся после смерти Александра борьба диадохов в принципе отвлекала внимание македонских властителей от довольно незначительной малоазийской области и, казалось бы, позволяла Зипойту вести самостоятельную политику; но Антигон Одноглазый после окончательной победы над Эвменом (316 г.) включил в сферу своего влияния почти всю Малую Азию, и Зипойт был вынужден считаться с этим. Политика диадохов в Малой Азии была гораздо более агрессивной и последовательной, чем у Ахеменидов, и это, с одной стороны, несло непосредственную угрозу анатолийским династам; с другой - форсировало процесс консолидации и усиления их власти, что было жизненно необходимым для успешного противостояния македонским завоевателям[5].
Уже в 315 г. интересы вифинского правителя и Антигона пришли в непосредственное противоречие. Диодор сообщает, что в этом году племянник Антигона Полемей, проходя с войском через Вифинию, обнаружил, что Зипойт осаждает Астак и Калхедон. Полемей вынудил вифинского династа снять осаду и заключил союз как с этими полисами, так и с самим Зипойтом, взяв у него заложников (ποιησάμενος δὲ συμμαχίαν πρὸς τε τὰς πόλεις ταύτας καὶ πρὸς τὸν Ζιβύτην, ἔτι δὲ λαβῶν ὁμηρούς - XIX, 60, 3).
Этот пассаж содержит ценную информацию о соотношении сил между действующими сторонами. Зипойт, очевидно, еще не решался вступить в открытую конфронтацию с пребывавшими в зените своего могущества гераклеотами, но уже располагал достаточными возможностями для того, чтобы одновременно атаковать более слабые полисы[6], находившиеся, отметим, почти у противоположных пределов его владений. Попытка "одним ударом" подчинить Калхедон и Астак не удалась из-за вмешательства внешней силы, которая, видимо, серьезно угрожала безопасности Вифинии. Вступление войск Полемея на вифинскую территорию, не спровоцированное какими-либо враждебными действиями вифинского династа в отношении Антигона или представителей его администрации, не позволяет говорить о "соглашении на равных условиях" и считать Зипойта юридически равноправным партнером диадоха, как это делает М. Кэри[7]. Эд. Мейер, напротив, полагает, что означенный договор поставил вифинского правителя в зависимость от Антигона, и Вифиния оказалась фактически подчиненной ему[8].
Наиболее обстоятельно данный вопрос рассмотрен Р. Биллоузом. Он склоняется ко второй точке зрения, придавая особое значение предоставлению Зипойтом заложников и его пассивности в последующие годы вплоть до гибели Антигона[9]. Считая в целом неясной степень зависимости Зипойта от Антигона Одноглазого, исследователь указывает на сохранение за ним номинальной самостоятельности, предоставление которой он объясняет гибкостью политики македонского владыки, а статус Зипойта уподобляет положению Дионисия, тоже поддерживавшего союзные отношения с Антигоном[10].
Эту точку зрения также трудно принять полностью. Несомненно, навязанный Зипойту союз[11] противоречил его планам и приостановил поступательное развитие вифинской экспансии[12]. Однако, во-первых, вряд ли правомерно ставить знак равенства между связями Антигона с Дионисием и с Зипойтом. Первый из них был не потенциальным, а вполне реальным союзником Антигона: он оказывал ему военную помощь при осаде Тира, надеялся породнитъся с ним, выдав свою дочь замуж за его племянника, стратега Геллеспонтских областей[13], а впоследствии назначил Антигона опекуном своих детей (Memn., F. 4, 6)[14]. Отношение македонского властителя к Зипойту было иным, явно не столь благоприятным. Ни о каких контактах между ними в дальнейшем источники ничего не сообщают[15], и, более того, можно предполагать, что Антигон весьма настороженно следил за положением в Вифинии и стремился исключить возможность инцидентов, подобных событиям 315 г.
Именно такую цель преследовало основание им города Антигонеи, позднее переименованного Лисимахом в Никею[16]. Помимо этого, опорным пунктом для защиты Калхедона и Астака Антигону, кажется, служил один из Демонесийских (Принцевых) островов, до XIX в. носивший название Антигона[17]. Если Антигон действительно предпринял целый комплекс мер, направленных против Зипойта, то можно констатировать, что (уже не в первый раз в вифинской истории!) реальное положение страны оказалось не соответствующим ее официально оформленному статусу: союз с Антигоном не означал прочной дружбы с ним на деле.
Тем не менее заключение соглашения с Зипойтом принесло Антигону существенные выгоды, поскольку оно позволило удачно совместить решение военно-стратегических задач с осуществлением пропагандистской кампании в пользу греческой автономии[18]. Он избавился от потенциально опасного очага напряженности в своем тылу, наличие которого могло быть использовано его врагами[19], а также создал препятствие на пути возможного вторжения Кассандра в Азию[20]. Значительную пользу из этой ситуации извлек для себя и Дионисий: нейтрализация активности Зипойта Антигоном позволила гераклейскому правителю обезопасить себя от угрозы со стороны вифинцев и закрепить совершенные ранее территориальные приобретения[21].
Гибель Антигона и распад его державы в 301 г. предоставили Зипойту определенную свободу действий[22]. Вифинскому правителю удалось успешно сочетать борьбу против Лисимаха, овладевшего большой частью монархии Антигона[23], с новыми попытками расширить свои владения.
По сообщению Мемнона, Зипойт убил в сражении одного из стратегов Лисимаха, а другого далеко отогнал от своего царства; он побеждал также и самого Лисимаха, а потом и Антиоха, сына Селевка (ἀλλά καὶ αὐτοῦ Λυσιμάχου, εῖτα καὶ Ἀντιόχου τοῦ παιδὸς Σελεύκου ὀπικρατέστερος γεγονώς - Memn., F. 12, 5). Хронология и какие-либо детали этих событий совершенно неясны, и потому многие исследователи ограничиваются предельно общими указаниями на враждебность между Зипойтом и царем Фракии и достижение Вифинией в ходе этой борьбы независимости[24], хотя данные источников, кажется, все же позволяют рассмотреть этот вопрос более тщательно.
Столкновения Зипойта с Лисимахом, его полководцами и союзниками происходили в течение довольно длительного времени[25]. Вероятно, они никогда не затухали полностью на протяжении всего периода господства Лисимаха в Малой Азии (301-281 гг.), а наибольшую интенсивность, как кажется, военные действия должны были приобрести в первые годы III в., когда Лисимах предпринимал упорные попытки закрепить свое владычество и организовать управление на вновь завоеванных территориях[26]. Первые из них могли случиться уже вскоре после брака царя Фракии с Амастрией, которую Дионисий, умирая, назначил опекуншей своих несовершеннолетних детей Клеарха и Оксатра (Memn., F. 4, 8; 9). Именно таким образом можно интерпретировать сообщение Мемнона о том, что Лисимаха после женитьбе на Амастрии отвлекли многие дела (Memn., F. 4, 9)[27]: Зипойта закономерно встревожило установление союза между его соперниками, и он мог начать против них военные действия.
В первую очередь в них должны были быть втянуты стратеги Лисимаха, потерпевшие поражение от вифинского династа. Относительно обстоятельств столкновения Зипойта с самим Лисимахом у исследователей нет единого мнения. Наиболее обоснованным выглядит предположение, что самая крупная победа Зипойта была одержана в 297/6 г., в результате чего вифинский правитель принял царский титул. Этот год стал считаться началом вифинской царской эры[28]. Какие-либо детали этого события, к сожалению, полностью неизвестны. Попытки же найти сообщению Мемнона подтверждение в других источниках и соответственно иначе датировать нанесенное Лисимаху поражение не выглядят убедительными.
Так, если связывать победу Зипойта с походом Лисимаха, о котором сообщает Юстин: Inde Thracia (sc. Bithynia. - О. Г.) ac deinceps Heracleae bellum intuderat (XVI, 3, 3)[29], то следует признать, что неудача в столкновении с вифинцами (если таковое действительно состоялось) не помешала Лисимаху установить господство над Гераклеей (Trog. Proleg., 16; Memn., F. 5, 3). Успех Зипойта в таком случае не выходит за рамки чисто тактического достижения. Некоторые историки трактуют сообщение Мемнона о победе Зипойта над Лисимахом как указание на участие вифинцев в битве при Корупедионе[30]; этот тезис будет проанализирован ниже.
Антимакедонская политика Зипойта могла принести ему союзников в лице других малоазийских династов, прежде всего Митридата Понтийского. Существование дружественных отношений между консолидирующимися Вифинским и Понтийским царствами весьма возможно[31]. Их сближению могла способствовать как общая логика эволюции межгосударственных отношений в Малой Азии, выражавшаяся в стремлении местных династов противостоять македонянам, так и конкретный повод - вражда Зипойта и Митридата с тиранами Гераклеи[32].
Исход борьбы вифинцев против одного из наиболее могущественных диадохов был весьма благоприятным для крепнущей молодой монархии. Сумев отстоять независимость, Вифиния расширила свою территорию, обрела значительную политическую силу в масштабах северо-западной Анатолии и смогла усилить давление на своих традиционных противников - независимые греческие города побережья южного Понта и Пропонтиды. Очевидно, заключенные при Антигоне в 315 г. договоры, временно приглушившие остроту греко-вифинских противоречий, после его смерти потеряли всякое значение.
Перед лицом вифинской угрозы греки были вынуждены искать помощи у Лисимаха: Астак, Кадхедон и Гераклея признали свою зависимость от него[33], но это не спасло их от целого ряда тяжелых поражений. Союз с Лисимахом не принес эллинам ожидаемых результатов прежде всего из-за того, что македонский владыка строил свои отношения с греками на иных принципах, чем его предшественник Антигон[34]. Систематически проводившееся им ущемление прав свободных полисов, которые были вынуждены перейти под его покровительство, нередко приводило к складыванию в них тайной, а иногда и открытой политической оппозиции. Подобный раскол в действиях противников позволил Зипойту добиться в борьбе против них значительных результатов.
Крупным, хотя и кратковременным[35] успехом Зипойта стало завоевание Астака[36]. Нам неизвестно, когда именно вифинский правитель сумел подчинить этот город, но очевидно, что Астак был разрушен Лисимахом (Strabo, XII, 4, 2) из-за того, что он перешел в руки вифинцев[37]. Не исключено, что в течение какого-то времени город был столицей Зипойта[38]; в то же время предположение о возможном союзе граждан Астака с вифинцами[39] выглядит менее правдоподобным, так как политика Зипойта ярко демонстрирует, что он рассматривал греков не как потенциальных союзников, а как противников.
Весьма ценные и интересные сведения о взаимоотношениях Зипойта с греками содержатся в "Моралиях" Плутарха (Plut., Quaest. Gr., 49). Описываемую им войну вифинцев с калхедонянами многие исследователи отождествляют с событиями 315 г.[40], но явное различие приводимых в источниках деталей заставляет видеть здесь рассказ о более позднем эпизоде борьбы Зипойта с эллинскими соседями.
Сообщение Плутарха дает возможность заключить, что война калхедонян с вифинцами была довольно длительной, ожесточенной и крупномасштабной: как и в 416 г., грекам удалось при помощи фракийцев пожечь и опустошить вифинские земли (Θραικῶν ἐπικουρίας προσγενομένης· ἐπυρπόλουν καὶ κατέτρεχον τὴν χώραν). Тем не менее вифинский царь вышел из этой борьбы победителем: калхедоняне попали в засаду около Фалиона (περὶ τὸ καλούμενον Φάλιον)[41] и потеряли более восьми тысяч воинов. Они могли быть перебиты все до единого, но Зипойт прекратил избиение, угождая византийцам (Ζειπόίτου Βυζάντιοις χαρισάμενου). В городе почти не осталось мужчин, и после этого Калхедон в течение длительного времени не был способен играть активную роль в международных делах. Зипойт, вероятно, довольствовался достигнутым результатом: о каких-либо его враждебных акциях против калхедонян больше ничего не известно.
Не так давно в историографии появилась довольно оригинальная трактовка этого эпизода: на основании слов о том, что Зипойт действовал в угоду византийцам, делается вывод о существовании союза между Вифинией и Византием[42]. Этот альянс был якобы направлен против Лисимаха и даже привел к созданию прочного византийско-вифинского блока, разделившего азиатскую и европейскую половины владений диадоха[43]. Однако при детальном рассмотрении текста Плутарха и соотнесении изложенных в нем событий с ситуацией, сложившейся в начале III в. в межгосударственных связях северо-западной Анатолии, такое утверждение кажется сомнительным.
Существование дружественных отношений между византийцами и Зипойтом не подтверждается никакими свидетельствами, кроме упомянутого пассажа Плутарха. Смысл последнего довольно неясен и может быть понят как указание на вынужденную уступку Зипойта, опасавшегося вступить в открытый конфликт с могущественным Византием. Вмешательство византийцев в калхедонско-вифинский конфликт объясняется вполне естественным желанием не допустить захвата соседнего греческого города и уничтожения его жителей, что создало бы непосредственную угрозу и самому Византию[44]. Кроме того, указание Плутарха на участие фракийцев в боевых действиях калхедонян также косвенно свидетельствует против мнения С. Берстайна и Б. Макгинга: византийцы, контролировавшие пролив, легко могли бы воспрепятствовать переходу фракийских воинов в Азию в целях обеспечения интересов Зипойта, если бы он действительно был их союзником[45].
В ходе многочисленных коллизий эпохи диадохов и Вифиния и Византий оставались - каждый по-своему! - самодовлеющими политическими величинами, отнюдь не склонными вступать в обязывающие соглашения, которые могли бы ограничить их реальную самостоятельность во внешнеполитических делах. Заключение какого-либо договора с греческим полисом (не навязанное посредством силового давления) абсолютно не соответствовало общей линии политики Зипойта, делавшего ставку в отношениях с эллинами на грубую военную силу. Византийцы, в свою очередь, отказывались заключить союз и с Антигоном Одноглазым, и с Лисимахом (Diod., XIX, 77, 7), резонно считая более удобной для себя позицию нейтралитета[46]; поэтому кажется маловероятным, что Византий, отвергший предложения могущественных диадохов, пошел бы на создание прочного союза с "варварским" династом.
Время завоевания вифинцами Астака и войны с Калхедоном неизвестно. Эти события наверняка происходили после 301 г. и, возможно, после 297/6 г., так как Плутарх называет Зипойта царем.
Таким образом, обстоятельства войны против Калхедона никак не свидетельствуют о том, что в политике Зипойта по отношению к эллинам произошли какие-то изменения. Все независимые полисы региона Проливов, включая Византий, по-прежнему оставались его противниками.
Следующим объектом нападения вифинцев стала Гераклея. Город переживал в это время серьезные экономические и внутриполитические затруднения, вызванные авантюрным курсом тиранов, а с 284 г. - подчинением Лисимаху[47]. Вифинский царь уже мог считать себя достаточно сильным для борьбы с крупнейшим полисом юго-западного Причерноморья. Столкновения вифинцев с гераклеотами, вероятно, продолжались с самого начала III в.: именно на это указывает сообщение Мемнона о многих войнах, которые вел преемник Дионисия Клеарх II, "то выступая в союзе с кем-нибудь, то сам подвергаясь нападению" (τὰ μὲν συμμαχῶν ἄλλοις, τὰ δὲ καὶ ἐπιφερομένοις αὐτῶι ἐξητάζετο - Memn., F. 5, I)[48]. Внимательное изучение текста Мемнона (F. 5, 4) позволило С. Берстайну заключить, что гераклеоты потерпели ряд неудач: так, до 284 г. ими уже был потерян Киер[49], а еще раньше, вероятно, Финийская область.
Заключительным аккордом в развитии гераклейско-вифинских противоречий за период правления Зипойта и их кульминацией стал поход вифинцев в Гераклеотиду, который, по словам Мемнона, принес гражданам много бедствий, хотя они и сумели дать противнику отпор (F. 6, 3). Едва ли можно считать, что эта акция действительно представляла собой простой грабительский набег (ἐπιδρομή), выделяясь на фоне постоянных трений между Гераклеей и Вифинией только значительным размахом[50]. Действия Зипойта были направлены на подчинение Гераклеи, что должно было стать естественным завершением планов вифинского царя в борьбе с эллинскими соседями, но оказалось пока неосуществимым.
Мемнон, верный своему принципу умалчивать о неудачах гераклеотов[51], ничего не сообщает о том, что горожане в результате столкновения с Зипойтом лишились почти всей своей хоры: в руки вифинцев перешел даже расположенный на востоке их прежних владений Тиос[52]. Город оказался практически окружен враждебными соседями и пребывал в крайне тяжелом политическом и экономическом положении[53]. Зипойт мог надеяться использовать его трудности уже в ближайшем будущем.
Принципиально важен вопрос о времени вифинско-гераклейского конфликта. Почти все исследователи датируют его временем после гибели Лисимаха в сражении при Корупедионе (февраль 281 г.)[54], но данные Мемнона, вероятно, позволяют несколько уточнить такую хронологическую привязку. Ситуация, описанная во фразе: Ζιποίτης ... ἐχθρῶς ἔχων Ἡρακλεώταις· πρότερον μὲν διὰ Λυσίμαχον, τότε δὲ διὰ Σέλευκον (διάφορος γὰρ ἦν ἑκατέρωι) κτλ - F. 6, 3), однозначно может быть отнесена к периоду, охватывающему довольно краткий промежуток времени непосредственно после сражения при Корупедионе. Сообщение источника достаточно адекватно передает суть "неопределенной ситуации, когда в Малой Азии еще не упрочилось господство нового правителя Селевка"[55]. Зипойту наверняка было известно, что в городе в течение длительного времени росло недовольство Лисимахом и соответственно симпатии к Селевку: многие гераклеоты выступили на его стороне в решающем сражении, а один из них, Малакон, лично убил Лисимаха (Memn., F. 6, 1). Но, очевидно, к моменту своего нападения на гераклеотов вифинский царь еще не знал об их стремлении добиваться независимости от нового владыки Азии. Существовавшие ранее среди гераклеотов проселевковские настроения[56] углубили враждебность Зипойта к Гераклее, но отнюдь не явились ее причиной, как считают некоторые ученые[57]: противоречия между Вифинией и Гераклеей имели давнюю историю и были достаточно острыми. Все же царь Вифинии вряд ли начал бы военные действия против Гераклеи, если они были объективно на руку Селевку, с которым он на тот момент (τότε)[58] уже имел плохие отношения. Мемнон не случайно поместил пассаж о войне с Зипойтом между рассказом об отправке посольства гераклеотов (F. 6, 2), и о возвращении диойкета царя Афродисия, прибытием послов к Селевку и начале открытой конфронтации между ним и Гераклеей (F. 7, 1-2). События, происшедшие в Гераклее после гибели Лисимаха (F. 6, 1-2) не должны были занять много времени; поэтому кажется логичным не отделять войну Зипойта с гераклеотами от февраля 281 г. значительным хронологическим интервалом.
Эти выкладки имеют большое значение для уточнения позиции Вифинии на последнем этапе войн диадохов и, в частности, для решения имеющего давнюю историю вопроса об участии вифинцев в сражении при Корупедионе. Единственным памятником, предоставляющим все "за" и "против" в проблеме о гипотетическом союзе Зипойта с Селевком против Лисимаха, является надгробие вифинского офицера (ἡγεμόνας) Менаса, сына Биоэриса.
В рамках данной монографии представляется вполне уместным привести развернутый анализ этого источника, несмотря на то, что этому сюжету автор уже посвятил специальную статью[59]. Эта задача выглядит перспективной хотя бы потому, что стела Менаса является, пожалуй, самым ярким и показательным эпиграфическим памятником, связанным с эллинистической Вифинией, и несет информацию о самых различных аспектах ее истории.

Текст эпитафии
Хоть и изрядная кости мои объемлет могила,
Странник, пред мощью врагов в страхе я не отступил:
Пешим я в первых рядах против всадников стойко держался,
4 В Корупедионе то, где мы сражались тогда.
Прежде фракийца сразив наповал, ратоборца в доспехах,
Следом мизийца, я сам доблести ради погиб.
Можно за это воздать похвалу Биоэриса сыну,
8 Коий - вифинец Менас, сей ратоводец лихой.

Другое (стихотворение? - О. Г.)
Слезы надгробные пусть над трусливыми льет проходящий,
В хворях приявшими смерть, коей - безвестность удел,
Ну а меня, кто у Фригия вод за отечество наше
12 И за родителей честь славно сражался в бою,
В славе земля приняла, в рядах сраженного первых,
Прежде сразившего там много довольно врагов.
Можно вифинцу Менасу за то, Биоэриса сыну,
16 Мне, воздать похвалу, жизнь кто за доблесть отдал[60].

---

---

На мраморной стеле выше текста эпитафии помещены две фигуры лежащих воинов - очевидно, поверженных Менасом фракийца и мизийца. Видны предметы их защитного доспеха - овальные щиты, один из которых заметно меньшего размера. От фигуры самого Менаса сохранилась лишь нижняя часть ног. Рядом изображены лежащие на земле шлем и щит.
Уникальность памятника, дошедшего до нас в довольно хорошей сохранности (обломана лишь верхняя часть рельефа[61], а оставшееся изображение и текст видны довольно отчетливо), заключается в том, что в сткк. 4 и 11 текста эпитафии содержится прямое указание на место сражения. Упоминание Корупедиона в долине реки Фригий заставляет многих исследователей (в том числе весьма авторитетных) склоняться к мнению, что в последней битве эпохи диадохов между Лисимахом и Селевком в 281 г. на стороне сирийского царя участвовал вифинский контингент[62]. Возражения против этой точки зрения далеко не столь многочисленны и сопровождаются различными оговорками[63].
Между тем анализ надгробия Мена как памятника археологии, эпиграфики и языка позволяет отвергнуть данное мнение и привести целый ряд доказательств в пользу того, чтобы датировать монумент гораздо более поздним временем. Еще в 1974 г. израильский исследователь Б. Бар-Кохва опубликовал исчерпывающее по глубине исследование памятника[64]. Поскольку оно, к сожалению, осталось практически незамеченным другими учеными[65], имеет смысл подробно изложить содержащуюся в его работе аргументацию, кое в чем дополнив ее[66].
Прежде всего, предположение о союзе Зипойта с Селевком выглядит сомнительным по причинам политического порядка. Для крайне запутанных межгосударственных отношений раннеэллинистической эпохи прямолинейная логика по трафаретному образцу "враг моего врага - мой друг" оказывается оправданной далеко не всегда. Безусловно, Зипойт являлся непримиримым противником Лисимаха, но это вовсе не означает, что он в течение какого-то времени был дружен с Селевком. Почти сразу после гибели Лисимаха вифинский царь повел себя враждебно по отношению к сирийскому владыке; при этом фраза Мемнона "διάφορος γὰρ ἦν ἑκατέρωι" (F. 6, 3) не содержит ни малейшего указания на какой-либо поворот в политике Зипойта[67], приведший к разрыву с Селевком: историк указывает только на изменение отношения самих гераклеотов к царям Фракии/Македонии и Сирии. Правитель Вифинии не мог не понимать, что Селевк будет представлять такую же угрозу его царству, как Лисимах до него[68], и поэтому он не имел никаких оснований вмешиваться в борьбу диадохов, тем более в ущерб собственным планам, связанным с подготовкой агрессии против Гераклеи.
Определенную информацию в пользу датировки памятника не раннеэллинистическим периодом, а более поздним временем дает верная интерпретация соотносимого с ним историко-географического контекста. На место обнаружения стелы Менаса - окрестности современного селения Чиханкей у северо-западного берега Асканийского озера - власть Зипойта не могла распространиться задолго до 281 г. Недавно завоеванный вифинцами район в тот момент не мог рассматриваться ими в качестве "отеческой земли", за которую, как гласит эпитафия, доблестно погиб Менас. В силу этого обстоятельства он, скорее всего, был бы погребен на исконно вифинской территории[69], а поскольку этого не произошло, то следует предположить, что место его захоронения уже в течение длительного времени территориально относилось к Вифинскому царству. Ранее я отмечал, что эти рассуждения в значительной мере условны, поскольку северный берег Асканийского озера мог входить в сферу расселения вифинцев даже в доэллинистическую эпоху[70]. Однако материалы личных наблюдений, совершенных во время поездки в Турцию в сентябре 2001 г., внесли определенные коррективы. Выражение "северный берег" здесь не вполне корректно: Изникское озеро лежит в довольно глубокой и обширной долине, ограниченной со всех сторон холмами значительной высоты; вероятнее всего, вифинский контроль над всей долиной, исходя из рельефа местности, должен был быть распространен одномоментно[71]. Место находки памятника Менаса расположено вне прибрежной области озера и отделено от нее грядами холмов, так что его принадлежность Вифинии (даже если датировать его 281 г.) никак не может служить доказательством того, что Зипойту принадлежала и Никея. Однако в целом ряде работ, причем весьма авторитетных, именно локализация памятника Менаса служит аргументом в пользу установления вифинского контроля над Никеей до 281 г.[72] Едва ли это так[73]. Ведь место захоронения Менаса отстоит от Никеи на значительное расстояние и находится в три раза ближе к Киосу, чем к этому полису; однако никто не считает возможным говорить на этом основании о вифинском контроле над Киосом[74]. Кроме того, практически сразу после гибели Лисимаха вифинский царь начал крупную кампанию против Гераклеи, оказавшуюся успешной, но, очевидно, потребовавшую большой затраты сил; а вслед за тем он вступил в открытое противоборство с полководцами Антиоха I, продолжить которое было суждено его сыну Никомеду I[75]. Едва ли в столь напряженной обстановке у него были бы возможности включить в состав своего государства еще один крупный греческий город. Наконец, исключительно важную информацию, свидетельствующую о несколько более позднем включении Никеи в состав Вифинского царства, можно извлечь из обращения к так называемой вифинской городской (иначе "проконсульской") эре, начинающейся в 282/281 г.[76]
Небезынтересно провести также и исследование упомянутых в надписи имен, чем прежде никто специально не занимался. Имя Менас - греческое, причем оно отмечено ярко выраженным региональным колоритом[77]: как и некоторые другие имена, начинающиеся на "Мен" (Меноген, Менодор, Менофан), это ЛИ является производным от имени анатолийского бога Мена. Вполне закономерно, что для проникновения этого антропонима в греческую среду и последующего восприятия его в Вифинии в начале III в. еще не вошедшей в зону активного распространения греческой культуры (см. далее, с. 159), требовалось определенное и, видимо, немалое время. Это рассуждение общего плана отчасти подтверждается тем, что в Балканской Греции подобные имена появляются, судя по всему, только к концу III в.[78]
Имеет смысл обратиться к конкретным данным, связанным с территориально наиболее близкими Вифинии греческими полисами (к сожалению, данные для собственно вифинских городов в большинстве своем трудно верифицируемы). Так, в Византии, по данным надписей, производные от имени бога Мена имена встречаются 39 раз, но лишь два из них предположительно могут быть датированы III в.[79] В Кизике и его округе подобного рода антропонимы фиксируются 52 раза[80], но, к сожалению, лишь незначительная часть их более или менее точно датирована, так что определенные выводы здесь вряд ли возможны. Тем не менее относительно надписи, датируемой издателями III в. (тем самым она является одной из самых ранних в регионе из числа тех, где встречаются указанные теофорные ЛИ), в которой содержится сразу несколько интересующих нас имен[81], с уверенностью можно сказать, что она моложе стелы Менаса, если считать датой создания последней 281 г. Дело в том, что содержащиеся в ней имена Ἀρτεινος· (стк. 8), Ἀτεπόριος (gen. - стк. 8), Ακαιρου (gen. - стк. 17) были надежно определены французским исследователем О. Массоном как кельтские[82], следовательно, время выполнения надписи не может предшествовать переходу галатов в Азию.
Данные из других полисов не столь представительны, но и они в целом укладываются в ту же схему. Так, из четырех случаев появления имен на Мен- в надписях Киоса три датируются римским временем, датировка четвертого не определена[83]. Несколько иная ситуация в Калхедоне: все восемь случаев использования антропонимов на Мен- отнесены авторами к эллинистическому времени[84], однако, исходя из приведенной выше информации, такая датировка выглядит несколько заниженной[85].
Что же касается имени отца Менаса - Биоэрис, то оно известно только благодаря этой надписи и считается специфически вифинским антропонимом[86]. К. Ю. Белох указал на то, что композит -ηρις содержится в ЛИ Γαρσυήρις, упомянутом Полибием (V, 57, 5; 72, 3 - 76, 9)[87]. Этническая принадлежность этого лица неизвестна, однако корень Gars- встречается в приводимых Страбоном географических названиях, связанных с Каппадокией (Гарсавиры - XII, 2, 5; 10; Гарсавритида - XII, 1, 4; Гарсавры - XII, 6, 1; XIV, 2, 29), так что можно предположить анатолийское происхождение антропонима Гарсиэрис и, в силу некоторой близости к нему, Биоэрис. Возможным, однако, кажется и иной вариант. Французский исследователь О. Масон, как было показано выше, удачно продемонстрировал перспективность поиска кельтских корней в некоторых ЛИ, для которых первоначально постулировалось фрако-малоазийское происхождение[88]; не исключено, что и имя отца Менаса тоже может быть отнесено к ним. Стопроцентно надежные аналогии здесь подобрать трудно, однако обращает на себя сходство этого антропонима, например, с кельтским ЛИ Αυειορι? (ΜΑΜΑ VII 424). Для фракийских в широком значении и собственно вифинских антропонимов частым является употребление композита -πορις, который, видимо, означает "сын"[89]; здесь же мы имеем дело с другим компонентом слова -ρις, встречающимся в некоторых кельтских именах[90]. Обращение к тезаурусу древнекельтского языка А. Хольдера показывает, что у кельтов в Западной Европе зафиксировано имя Bio[91], а наряду с ЛИ, содержащими окончание -erios, встречаются и антропонимы с композитом -eris[92]. Если эти рассуждения верны, то следует признать невозможность появления имени Биоэрис в Малой Азии до прихода сюда галатов в 278/7 г. (причем нужно учесть, что его носитель уже должен был "натурализоваться" здесь до такой степени, чтобы его сын мог именовать себя вифинцем). Таким образом, данные греческой и кельтской антропонимики (при том, что я ни в коей мере не настаиваю на их полной надежности - не исключены, к примеру, и случайные созвучия) также свидетельствуют в пользу датировки надписи более поздним временем.
Далее, очень важным представляется характер изображения на стеле. На рельефе представлены предметы вооружения двух поверженных противников Мена - фракийца и мизийца (сткк. 5-6). Их щиты (один, меньшего размера, почти прямоугольный, другой - овальный, с ребром жесткости и умбоном) являются типичными образцами широко распространенного в эллинистическом мире щита, прообразом которого был галатский щит θυρεός[93]. Однако появление щитов такого типа в Малой Азии в 281 г. - за год до нашествия галатов на Грецию и тремя с половиной годами раньше их перехода в Анатолию - едва ли возможно[94]. Щит θυρεός широко распространяется в - Восточном Средиземноморье с начала второй четверти III в.[95], и разница в несколько лет здесь имеет принципиальное значение. Очевидно, многие исследователи просто не замечали такого противоречия; между тем именно традиционная датировка данного памятника 281 г. служит порой основанием для того, чтобы говорить о негалатском происхождении щита типа θυρεός[96], будто бы бытовавшего в Греции и даже в Азии еще до кельтского нашествия. Спорность таких предположений также была отмечена Б. Бар-Кохвой[97]; к его замечаниям можно добавить, что целый ряд изображений такого щита на малоазийских рельефах следует связывать именно с галатами[98].
Если обратиться к данным палеографии, то по этому критерию шрифт эпитафии должен быть отнесен скорее к рубежу III и II вв., нежели к раннеэллинистической эпохе. He вдаваясь в детали, подчеркну: уже первыми исследователями памятника было отмечено: начертание некоторых букв (в частности, Α, Β, Δ, Θ, Μ, Ξ, Σ, Τ, ϒ) в надписи нетипично для времени битвы Лисимаха с Селевком[99], хотя монументально-курсивный шрифт с писцовыми рудиментами, каким выполнен текст, имеет некоторую тенденцию к "опережению" обычных образцов письма[100]. Наиболее категорично высказывается в этом отношении Т. Корстен, на основании палеографического анализа датирующий памятник 190 г.: по мнению исследователя, Менас входил в состав вифинского отряда, будто бы участвовавшего на стороне римлян в сражении против Антиоха III при Магнезии-у-Сипила[101]. Это предположение, однако, неубедительно, так как письменные источники не оставляют сомнений в том, что вифинский царь Прусий I воздержался от участия в войне Рима с Антиохом на чьей-либо стороне (Polyb., XXI, 11, 1-2; Liv., XXXVII, 25, 4-14)[102]. Тем не менее в чисто палеографическом отношении выкладки Т. Корстена особого сомнения не вызывают: время создания надписи можно определить как конец III - первые десятилетия II в.
Наконец, можно добавить, что и характер текста эпитафии наводит на мысль о принадлежности его более позднему времени. о культуре вифинцев в эпоху раннего эллинизма нам ничего не известно, но едва ли может быть оспорена ее слабая подверженность эллинскому влиянию: вифинское общество еще не было способно сколько-нибудь активно воспринимать элементы эллинской παιδεία. Даже в письме царя Зиэла совету и народу Коса (240-е гг.) - первом относительно надежно датируемом памятнике вифинской эпиграфики - содержатся некоторые стилистические и синтаксические ошибки[103]. к сожалению, мы лишены возможности сравнить эпиграммы, начертанные на надгробии Менаса, с синхронными надгробными надписями из Вифинии. Но нельзя не отметить, что найденная в вифинской "глубинке" эпитафия воина, не отличавшегося, видимо, особой знатностью, написана нарочито архаизированным языком, вычурным и высоким "гомеровским" стилем, который слабо сочетается с культурным обликом Вифинии второго десятилетия III в.[104]
Суммировав все вышесказанное, можно заключить, что сражение, в котором погиб Мен, не тождественно битве между Лисимахом и Селевком: их объединяет только один географический район - стратегически важный и неоднократно становившийся местом самых различных вооруженных конфликтов[105]. В упоминании в тексте эпитафии места нет оснований видеть конкретную привязку к событиям 281 г., так как сражение между последними диадохами отнюдь не безоговорочно вошло в античную традицию именно как "битва при Корупедионе"[106]. С другой стороны, коль скоро это сражение получило широкую известность, подчеркивание того, что гибель Менаса случилась в месте тех же славных событий (хотя и совсем в другое время, но сообщать об этом, разумеется, автору/авторам эпитафии не было никакого резона) выглядит вполне логичным[107]. Исходя из этого, кажется наиболее правдоподобным связывать смерть Менаса с каким-то столкновением в ходе одной из вифинско-пергамских войн[108]. Лучше всего здесь подходят вторжение Прусия I на территорию Пергамского царства в 209 г. (Liv.f XXVIII, 7, 10; Dio. Cass., F. XVII)[109] или, как считает Б. Бар-Кохва, конфликт 156-154 гг. между Прусием II и Атталом II[110]. Упоминание фракийца и мизийца в качестве противников Менаса не должно вызывать удивления, поскольку представители этих народов многократно упоминаются в качестве наемников в пергамской армии[111].
Следовательно, можно заключить, что вифинцы не принимали никакого участия в битве при Корупедионе, что, кстати, вполне соответствует курсу Зипойта - воздерживаться от участия в крупных конфликтах диадохов, уклоняться по мере сил от заключения обязывающих заключений с македонянами и наращивать давление на греческих соседей.
После убийства Селевка I Птолемеем Керавном (в начале осени 281 г.) во внешнеполитическом положении Вифинии произошло некоторое изменение к худшему - не угрожавшее первоначально ее безопасности и независимости, но, по крайней мере, ограничившее на короткое время развитие вифинской экспансии в отношении греков. Дело в том, что гераклеоты сумели упрочить свою позицию, заключив союзное соглашение с Керавном (Memn., F. 8, 5)[112]. В скором времени, однако, ситуация приобрела более острый характер: наследник Селевка Антиох I достиг определенной стабилизации внутри своего царства и возобновил попытки укрепить пошатнувшееся господство на западе Малой Азии. Его стратег Патрокл направил для подчинения городов этого региона, в том числе и Гераклеи, экспедицию своего полководца Гермогена (Memn., F. 9, 1). Гераклеоты сумели избежать надвигающейся опасности посредством дипломатических мер: Гермоген отступил из их области в результате заключения договора о дружбе с их посольством (F. 9, 2).
Несомненна антивифинская направленность этого соглашения: сразу после его достижения Гермоген выступил против Вифинии (Ibid.)[113], и многие исследователи обоснованно видят в этом результат усилий гераклеотов, стремившихся использовать новую политическую конъюнктуру против своего традиционного соперника[114]. Этот поход, однако, оказался крайне неудачным: вифинцы неожиданно напали на противника, и Гермоген погиб вместе со всем своим войском (Ibid.)[115].
Победа над полководцем Антиоха стала последним подвигом старого царя[116]: в том же 280 г. Зипойт умер в возрасте 78 лет. За почти полувековой период его правления Вифиния значительно усилилась: независимость страны была сохранена, а ее территория - увеличена. Все эти достижения первого вифинского царя позволяют исследователям говорить о том, что Зипойт намеревался войти в политическую систему, созданную новыми эллинистическими владыками[117], а Вифиния при нем стала равноправным партнером своих малоазийских соседей и даже более удаленных тсударств[118]. Эти оценки во многом справедливы, но при ближайшем рассмотрении государственной деятельности Зипойта выясняется их односторонность.
Лейтмотивом политики Зипойта на всем протяжении его царствования оставалась вражда с независимыми греческими городами, которую следует считать наследием древних племенных традиций вифинского общества[119]. В новых исторических условиях эта линия подверглась лишь некоторой модернизации. Другим истоком политики Зипойта можно считать стремление утвердиться в роли преемника Ахеменидов, пытавшихся установить свой протекторат над полисами северо-западной Анатолии (Just., XVI, 4; Suid., s. v. Κλέαρχος)[120]. В любом случае действия Зипойта, основанные на непризнании статуса αὐτονομία καὶ ἐλευθερία свободных полисов, предусматривали разрешение конфронтации с ними чисто военным путем и не имели необходимой гибкости по причине полного отсутствия дипломатического оснащения. Естественно, такая политика не могла принести ему поддержки и признания со стороны греческого мира, без чего вряд ли было возможным становление Вифинии как "полноправной" эллинистической монархии. Потому можно согласиться с теми исследователями, которые подходят к характеристике возглавляемого Зипойтом государственного объединения, избегая традиционных оценок[121].
Провозглашение Зипойта царем, очевидно, имело определенный вес в глазах его современников - и греков с македонянами, и анатолийцев. Вероятно, именно эта акция Зипойта могла послужить своеобразным примером для коронации как Митридата I Ктиста в Понте, так и (с некоторой степенью вероятности) даже для Спартока III Боспорского[122]. Но представители азиатской знати, принимая титул βασιλεύς, преследовали прежде всего интересы антимакедонской борьбы[123], и к Зипойту это относится даже в большей степени, чем к кому-либо другому из анатолийских династов. Диадохи отнюдь не считали их равными себе по статусу: так, правитель Каппадокии Ариарат I, тоже провозгласивший, судя по всему, себя царем, в 322 г. был предан Пердиккой позорной и мучительной смерти (Diod., XVIII, 16, 1-2; 19, 3-5; Plut., Eum., 3; Just., XIII, 6, 1; App., Mithr., 8; Luc., Macrob., 13). Зипойт, по примеру других эллинистических владык, основал город, назвав его в свою честь, а старший из его сыновей был назван греческим именем[124], но этим и исчерпываются попытки первого вифинского царя выглядеть истинным эллинистическим монархом, а не амбициозным "варварским" династом[125]. Зипойт еще не чеканил своей монеты, что свидетельствует о его невнимании к вопросам торговли и экономического развития[126] страны и резко контрастирует с политикой его современников, первых правителей Понта и Каппадокии. Нам ничего не известно о его супруге, но вряд ли можно сомневаться в том, что она происходила из среды местной азиатской знати и не принадлежала к кругу греко-македонских царских фамилий. Династические связи с другими правящими домами в конце IV - первой половине III в. еще не вошли в арсенал средств внешней политики вифинских правителей, направленных на повышение авторитета династии.
В годы правления Зипойта Вифиния проходила через период внутренней и внешней консолидации и находилась примерно в том же положении, что и соседние складывающиеся анатолийские государства - Понт, Каппадокия, Пергам. Уже в ходе достаточно длительного отрезка предыдущего исторического развития малоазийского региона в целом здесь была подготовлена почва для создания государств как чисто греческого типа, так и со смешанным населением и культурой или даже с преобладанием негреческих элементов[127]. Политика Зипойта явно направляла дальнейшее развитие Вифинии по третьему пути, оставлявшему меньше возможностей на ее быструю интеграцию в систему эллинистических государств. Его курс в течение определенного времени был жизненно необходим для страны и привел к утверждению ее самостоятельности, но он должен был вскоре исчерпать себя, поскольку перестал способствовать органичному развитию вифинского общества в новых условиях, когда особую актуальность приобретали вопросы развития экономики, торговли, филэллинской политики. Действия Зипойта решили только военные задачи, стоявшие перед Вифинией, и оценка, данная ему Мемноном: "Прославившийся в войнах" (λαμπρὸς ἐν πολέμοις) (F. 12, 5), вполне справедлива. Но его политические мероприятия были изначально ограничены грузом многовекового соперничества вифинцев с эллинами и едва ли могли обеспечить окончательное закрепление достигнутых результатов: так, своему преемнику Никомеду Зипойт оставил очень сложную ситуацию как в международном, так и во внутригосударственном отношении[128].
Первый вифинский царь успешно противостоял натиску диадохов, мобилизуя, вероятно, для этого все ресурсы своей страны. В 280 г. с его смертью, заканчивается важный этап в развитии вифинской внешней политики - этап чисто силовых взаимоотношений с соседями. Борьба за раздел империи Александра уже завершилась оформлением важнейших эллинистических держав; последние диадохи покинули историческую арену[129]. Эти процессы, общие для всего Восточного Средиземноморья, своеобразно переломились в истории Вифинского царства: Зипойт, ровесник Александра Великого, современник и противник наиболее могущественных диадохов, передал власть своему старшему сыну Никомеду - политику, по-иному воспринимавшему требования времени. Карьера Никомеда I ярко иллюстрирует тот факт, что в начале "периода эпигонов" наблюдались как преемственность, так и разрыв с прежними традициями внешней политики[130]: его государственная деятельность стала во многом принципиально новым для страны явлением.

---

[1] SEHHW. Vol. I. P. 567. Значение последнего фактора не следует абсолютизировать, как, например, это делает Хр. Данов, считающий ориентацию на развитие морской торговли едва ли не главным мотивом политики вифинских правителей в IV—III вв. (Данов Хр. Древна Тракия. София, 1969. С. 410; cp.: Billows R. A. Antigonos the One—Eyed and the Creation of the Hellenistic State. Berkeley; Los Angeles; London, 1990. P. 411).
[2] Высказывалось мнение, что Калас даже погиб в походе против Вифинии, поскольку в дальнейшем его пост занимал некий Демарх (Baumbach A. Kleinasien unter Alexander dem Grossen. Jena, 1911. S. 5). Безотносительно того, верно ли это предположение, точка зрения о признании Басом зависимости от Александра (Фол А. Демографска и социална структура… С. 210; Орачев А. Витинска династия // КЕТД. С. 63; Ellis P. Β. Celt and Greek. P. 113) явно не обоснована.
[3] Cary M. A History of the Greek World from 323 to 146 B. C. London, 1932. P. 95.
[4] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 74. При этом Дионисий вряд ли координировал свои действия с представителями македонской администрации: изгнанные противники тирана активно настраивали Александра против него, и тиран опасался прямого вмешательства македонян во внутренние дела Гераклеи (Memn., F. 4, 1—2). Масштабы расширения гераклейской хоры к западу от Сангария являются предметом длительной дискуссии. См.: Дройзсн И. Г. История эллинизма. М., 1893. Т. 2. С. 373; Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 75; Recueil. P. 44; Asheri D. Uber die Fruhegeschichte von Herakleia Pontike. S. 19; Burstein M. Outpost of Hellenism. P. 74; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 31. Рис. 2; Dorner F. K. Hoepfner W. Das Eiland Thynias… S. 104. Abb. 1. Гераклеотам, видимо, удалось подчинить Финийскую Фракию, отделенную от собственно Вифинии рекой Псилис (Steph. Byz., s. v. Ψίλλις). См. подробнее: Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифииия… С. 116—120 и гл.I, § 1 данной монографии.
[5] Габелко О. Л. Царская власть в раннеэллинистической Малой Аиии: истоки, сущность, правовое обоснование // Античность в совремснном измерении. Тезисы докладов Всероссийской научной конференцпи, посвященной 35-летию научного кружка «Античный понедельник». Казань, 2001. С. 34.
[6] Максимова М. И. Античные города… С. 172.
[7] Cary M. A History of the Greek World… P. 97; cp.: Jouguet P. L’imperialisme macedonien et rhellenisation de l’Orient. Paris, 1937. P. 403; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 15; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 450; Aui—Yonah M. Hellenism and the East. Contacts and Interactions from Alexander to the Roman Conquest. Ann Arbor, 1978. P. 173; Kobcs J. «Kleine Konige». S. 115.
[8] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 515; cp.: Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 92. Note 29.
[9] Billows R. A. Antigonos the One—Eyed. P. 239, 442; Idem. Kings and Colonists. P. 106.
[10] Ibid. P. 251, 278.
[11] Это была, кстати, единственная сколь–нибудь заметная дипломатическая акция, в которой принял участие вифинский правитель.
[12] Lund H. S. Lysimachus. A Study in Early Hellenistic Kingdom. London; New York, 1982. P. 82.
[13] Мемнон имеет в виду упомянутого выше Птолемея.
[14] С. Берстайн полагает, что к концу правления Дионисия отношения между ним и Антигоном ухудшились. На стремление гераклейского тирана к самостоятельности указывает принятие им царского титула в 306 или 305 г., после того, как это сделал сам Антигон (Memn., F. 4. 6) и, не исключено, некоторое сближение с Лисимахом (Burstein 5. Μ. Outpost of 1 lellenism. P. 72—78,199. Note 98). Однако упоминание Мемнона о том, что «после смерти Дионисия дела у города шли ничуть не хуже, так как Лнтигон ревностно заботился и о детях Дионисия, и о гражданах его государства» (Memn., F. 4, 9) дает понять, что Антигон по–прежнему прилагал усилия к сохранению дружественных отношений с гераклеотами. Окончательная переориентация Гераклеи на Лисимаха произошла в конце периода регентства Амастрии (305 — ок. 300 г.) См.: Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 81. Так, в 302 г. гераклеоты оказали помощь Лисимаху в его борьбе против Антигона, предоставив продовольствие его мойску, зимовавшему на Салонийской равнине. Тогда же между Аисимахом и Гераклеей был заключен договор (Diod., XX, 109, 6). Не исключено, что эти события могли как–то затронуть и Вифинию, поскольку они разворачивались в непосредственной близости от ее пределов.
[15] Предположение Г. Гриффита о том, что фракийские наемники Антигона, участвовавшие в сражении против Эвмена в Паретакене (Diod., XVIII, 29, 2; 4), были вифинцами (Griffith C. T. The Mercenaries of the I lellenistic World. Cambridge, 1935. P. 49) оспаривается M. Лонеем (Launey M. Recherches sur les armees hellenistiques. Paris, 1949. Τ. I. P. 370. Note 4).
[16] Niese B. Geschichte… Bd. I. S. 397; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 296—297. Об основании Никеи См.: Strabo, XII, 4, 7; Steph. Byz. s. v.v. Νίκαια, Ἀντιγόνβια; Dio Chrys., Or., XXXIX, 1. Предложенная И. Зельхом (Solch J. Bithynische Stadte… S. 228) дата основания города, 316 г., отвергнута В. Руге, показавшим, что Антигон в это время воевал с Эвменом в Персии (Ruge W. Nikaia. Sp. 228). Активная градостроительная деятельность Антигона в Малой Азии в период между 321/320 г. (временем второго раздела сатрапий в Трипарадисе) и 315 г., на протяжении которого он вел тяжелую борьбу против Эвмена (см.: Шофман А. С. Распад империи Александра Македонского. Казань, 1984. С. 75-86; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 81-104, 315—321) кажется маловероятной.
[17] Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. 3. С. 379.
[18] Simpson R. H. Antigonos the One—Eyed and the Greeks // Historia. Bd. VIII. Ht. 4. 1959. P. 391. о политике Антигона в отношении независимых полисов Малой Азии см.: Ibid. P. 385—409; Самохина Γ. С. Антигон и греческие города Малой Азии // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Вып. 3. Л., 1976. С. 152—158; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 189-236.
[19] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 15.
[20] Buraselis K. Das Hellenistische Makedonien und die Agais. Forschungen zur Politik des Kassandros und drei ersten Antigoniden in Agaischen Meer und in Westkleinasien. Munchen, 1982. S. 9. Именно предполагаемый переход на сторону Кассандра стал для Антигона поводом к устранению Митридата — правителя Киоса (или Мизии) (Diod., XX, 111, 4).
[21] Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 98; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 77.
[22] Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 449.
[23] После битвы при Ипсе «Лисимаху, как храбрейшему из всех, было поручено управление самыми дикими народами» (Just., XV, 3, 5), под которыми, вероятно, следует понимать именно вифинцев. Если это так, то можно предположить, что Вифиния de jure считалась зависимой от Антигона, а после его смерти по праву победителя над вифинцами должно было перейти к Лисимаху. Отдельные замечания о существовании в течение какого–то времени дружественных отношений Лисимаха с Вифинией (Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. 2. С. 313; Гусева М. И. Фракийское государство Лисимаха: Дисс…. канд. ист. наук. М., 1955. С. 214) не находят достаточной поддержки в сведениях источников.
[24] См., например: Geyer F. Lysimachos // RE. Bd. XV. 1. 1928. Sp. 12—13; Landucci Gatinoni F. Lisimaco di Tracia. Un sovrano nella piospettiva del primo ellenismo. Milano, 1992. P. 170.
[25] Possenti U. Il re Lisimaco di Tracia. Torino etc., 1901. P. 158-159. Note 1.
[26] Hünerwadel W. Forschungen zur Geschichte des Konigs Lysimachos von Thrakien. Zurich, 1901. S. 54; против — Possenti U. Il re Lisimaco… Loc. cit.
[27] Hünerwadel W. Forschungen zur Geschichte… S. 53; cp.: Перл Г. Эры… C. 62. Прим. 98.
[28] О значении этого политического шага см. подробнее гл.V, § 1.
[29] Hunerwadel W. Forschungen zur Geschichte… S. 80. C. Берстайн убедительно показал, что подчинение Гераклеи Лисимаху произошло не в 289 г., как это считалось ранее, а в 284 (Burstein 5. M. Outpost of Hellenism. P. 93—94). C учетом этого уточнения мнение В. Хюнерваделя о том, что с походом Лисимаха на гераклеотов была связана последняя фаза его войны с вифинцами (при том, что сам исследователь придерживался более ранней датировки) (Hüncrwadel W. Forschungen zur Geschichte… Loc. cit.) приобретает лучшее обоснование.
[30] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 18; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 452; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 441; Marek Ch. Stack, Ara und Territorium… S. 21. Anm. 188.
[31] Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. C. 43—44.
[32] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 84, 142. Note 29.
[33] Ruge. Kalchedon // RE. Bd. Χ. 1919. Sp. 1557; CeyerF. Lysimachos. Sp. 27; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 84; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 120. Полную самостоятельность на протяжении всего периода диадохов сохранил только Византий (См.: Ceyer F. Lysimachos. Sp. 37), но Х. Хабихт полагает, что и он время от времени оказывал Лисимаху дипломатическое содействие (Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 451).
[34] Сравнение политики Антигона и Лисимаха в отношении независимых полисов: Magie D. The Political Status of the Independent Cities of Asia Minor in the Hellenistic Period // The Greek Political Experience. Princeton, 1941. P. 175—176. Мнение о более жестком отношении Лисимаха к грекам, чем у остальных диадохов, нередко оспаривалось, но в пользу его по–прежнему имеются серьезные аргументы (применительно, по крайней мере, к северо–западной Анатолии).
[35] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 16; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 21.
[36] К. Белох считает, что захват Астака Зипойтом дал начало вифинской эре, введение которой он, однако, не связывает с провозглашением Зипойта царем: по его мнению, царский титул был в Вифинии традиционным (Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV1. S. 234. Anm. 1). Современные исследователи не разделяют этого взгляда: Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 16. Note 3; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 452.
[37] Потеря Астака, кажется, была единственной неудачей Зипойта в борьбе с Лисимахом (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 17; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 451). Особняком стоит мнение Д. Уилсона, будто бы Астак был разрушен Лисмахом в борьбе против Антигона (Wilson D. R. The Histirical Geography… P. 453).
[38] Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 2; Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV1. S. 234.
[39] Solch J. Bithynische Stadte… S. 145.
[40] Merle H. Die Geschichte… S. 154; Ruge W. Kalchedon. Sp. 1557; Magic D. Roman Rule… Vol. II. P. 1194; Die Inschriften von Kalchedon. S. 94.
[41] Точная локализация этой местности, по мнению Х. Хабихта, не представляется возможной (Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 450). На мой взгляд, о ней же сообщает Дионисий Византийский, подразумевая гибель большого числа калхедонских граждан: ἄλλος ὄρμος· Φιέλα Χαλκεδονίων τῶν μέγα δυνηθεντων ἀνδρῶν (Dion. Byz., 100). Вероятно, сражение состоялось в холмистой местности (Ibid.), удобной для засад, неподалеку от гавани Фиела на азиатском побережье Боспора Фракийского (она находится на расстоянии примерно 13 км от Калхедона). о рельефе прибоспорского района см.: Протопопов А. П. Военно–топографическое описание… С. 6—12. Подробнее об этом: Габелко О. Л. Дионисий Византийский… С. 38—39. По мнению Э. Нольте, фатальная для калхедонян битва произошла у реки Псилис, в пользу чего свидетельствует относительная близость названий Φάλιον и Ψίλιον (Nolle E. De rebus gestis… P. 16). Однако такой вариант представляется сомнительным, поскольку эта река достаточно удалена от Калхедона и Византия.
[42] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 84; McCing B. C. The Foreign Policy… P. 16.
[43] Burstein S. M. Loc. cit.
[44] Мнение ирландского историка о вражде Византия и Калхедона, неизменного противника Зипойта (McCing В. С. The Foreign Policy… P. 16), не находит подтверждения в источниках и кажется малообоснованным: период напряженности в их взаимоотношениях (см. выше, с. 128) уже миновал. Вскоре, с 280 г., Византий и Калхедон стали союзниками по Северной лиге, а в дальнейшем, как видно из нумизматических материалов, между ними была установлена симполития (Schonert—Geiss E. Griechische Munzwerke. S. 78—80; Die Inschriften von Kalchedon. S. 124). Помимо того, калхедоняне едва ли могли бы вести большую войну против царя Вифинии, находясь в непосредственной географической близости с византийцами, если бы последние действительно были его союзниками.
[45] В 278 г. византийцы, даже будучи осажденными галатами, срывали все попытки противника переправиться в Азию (Memn., F. 11, 2).
[46] Невская В. П. Византий… С. 155.
[47] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 120.
[48] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 143. Note 35.
[49] Ibid. Против — Κ. Штробель (Die Galater. Gescichte… S. 188. Anm. 123).
[50] Дройзен И. Г. История эллинизма. Τ. 2. С. 368.
[51] Мемнон не дает никакой определенной информации, когда ведет речь о потерях гераклеотов. См. о его позиции при описании гераклейско–вифинских противоречий: Габелко О. Л. Мемнон… С. 111—112. Х. Хабихт в этой связи говорит о фальсификации им общего хода войны (Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 453).
[52] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 453; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 87. Существует предположение, что вифинцами была захвачена и Амастрия (ἦν γὰρ καὶ αὐτὴ μετὰ τῶν ἄλλων ἀφηιρημένη), правитель которой Эвмен был якобы назначен Зипойтом (Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 5). Однако то, что Эвмен в 279 г. отказался передать город гераклеотам, согласно условиям договора между ними и Никомедом (тогда как Киер и Тиос были возвращены) (Memn., F. 9, 4), указывает на независимость его от Вифинии.
[53] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 125.
[54] Meyer Ed. Geschichte des Konigreichs Pontos. S. 42; Idem. Bithynia. Sp. 516; Ruge O. Tieion. Sp. 858; Леви Е. И. Гераклея Понтийская… С. 81; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19; Habicht Ch. Zipoites (1) Sp. 450; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 87; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 441; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 21; BittnerA. Gesellschaft und Wirtschaft… S. 78. См. убедительное обоснование даты сражения: Heіnen H. Untersuchungen zur Hellenistischen Geschichte des 3 Jahrhun–derts v. Chr. Wiesbaden, 1972. S. 17—20. Исключением является мнение Х. Шнайдервирта, относящего поход Зипойта на Гераклею к 280 г., вслед аа экспедицией Гермогена (Schneiderwirth Н. Das Pontische Herakleia. S. 4~5). K. Штробель, напротив, датирует нападение вифинцев на Гераклею поздней осенью 282 г. (Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 201), но при этом нарушается логика событий, следующая из порядка размещения фрагментов Мемнона, который здесь явно не нарушен Фотием.
[55] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19. Подробное рассмотрение политики Селевка в Малой Азии после гибели Лисимаха предпринято в работе: Mehl A. Seleukos Nikator und sein Reich. Lovanii, 1986. S. 299-315. Конкретно о его взаимоотношениях с гераклеотами См.: Orth W. Koniglicher Machtanspruch und stadtische Freiheit. München, 1977. S. 39—43.
[56] Их более активному проявлению и официальному оформлению препятствовал контролировавший положение дел в городе Гераклид, которого отправила в Гераклею жена Лисимаха Арсиноя (Memn., F. 5, 5). Не вполне понятно, что имеет в виду Р. Биллоуз, говоря о «дипломатической поддержке», оказанной Селевком Гераклее во время конфликта последней с Вифинией (Billows R. A. Antigonos The One—Eyed… P. 441).
[57] Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 3; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 453; Orth W. Koniglicher Machtanspruch… S. 41.
[58] Перевод В. П. Дзагуровой «Зипойт … враждуя с гераклеотами сперва из–за Лисимаха, а потом (курсив наш. — О. Г.) из–за Селевка» не дает верного понимания текста, поскольку не отражает того момента, что вражда Зипойта с Селевком сложилась раньше его похода на Гераклею. Дж. Витуччи считает не вполне ясным, почему вифинский царь предпринял нападение на гераклеотов, если они пытались достичь полной независимости от Селевка (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19), а А. Мель полагает, что гераклеоты стремились к присоединению (Anschlüß) к Селевку — иначе фрагмент о нападении Зипойта не имеет смысла (Mehl A. Seleukos Nikator… S. 310; cp.: Will E. Histoire politique… Τ. I. P. 139). Современных исследователей, видимо, вводит в заблуждение неопределенность нового статуса гераклеотов, по–разному понимаемая ими и царем Азии. Если граждане Гераклеи после восстановления демократии надеялись в полной мере сохранить αὐτονομία καὶ ἐλευθερία, хотя и были заинтересованы в союзе с Селевком (в первую очередь для отражения вифинской угрозы), то последний имел некоторые правовые основания считать их перешедшими в его подчинение наряду с другими полисами, долгое время по необходимости поддерживавшими Лисимаха (Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 93). Намерение Селевка включить Гераклею в свои владения видно из отправки им в город диойкета; см. об этой должности: Bengtson H. Die Strategic in der Hellinistischen Zeit. Ein Beitrag zum antiken Staatscrecht. Munchen, 1943. Bd. II. S. 133 ff.
[59] Габелко О. Л. Датировка и историческая интерпретация надгробного памятника вифинца Менаса // SH. Vol. I. 2001. С. 45—61.
[60] Стихотворный перевод надписи, прекрасно передающий стилистические особенности эпитафии, выполнен Г. А. Тароняном, которому я выражаю искреннюю признательность.
[61] Вероятно, на утерянной части рельефа находилось изображение всадника, от руки которого погиб Менас (Pfuhl E. Zwei Kriegergrabmaler // AA. Bd. 46. 1932. S. 5-6).
[62] В хронологическом порядке (за исключением русских переводов): Mendel G. Inscriptions de Bithynie. P. 380—382; Meyer Em. Die Grenzen der Hellenistischen Staaten… S. 109-110; Cary M. A History of The Greek World. P. 97; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 17-18; Гусева М. И. Фракийское государство Лисимаха. С. 367; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 32; Der Hellenismus und der Aufstieg Roms. Die Mittelmeerwelt in Altertum. II / Fisher Weltgeschichte / Hrsg. v. P. Grimal. Frankfurt–am–Main, 1965. S. 131; Перл Г. Эры… C. 66. Прим. 123; Heinen H. Untersuchungen zur Hellenistischen Geschichte… S. 36; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 452; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 143. Note 33; Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 1269; Şahin S. Katalog der antiken Inschriften des Museums von Iznik (Nikaia) / IK. Bd. 10. Τ. 1. Bonn, 1982. Nq 751; Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М., 1982. С. 83; Бикерман Э. Государство Селевкидов. М., 1985. С. 68. Прим. 195; Lund Н. S. Lysimachus. P. 206 (здесь высказано предположение, что именно участие вифинцев в этом сражении могло склонить часу весов на сторону Селевка); Leschhorn W. Antike Aren. S. 195. Anm. 32; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 22; Strobel K. Galatien und seine Grenzregionen. S. 39. Anm. 94; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 171. Anm. 62; 196. Anm. 158; 201; Kobes J. «Kleine Konige». S. 116—117. Anm. 20 и др. — полный библиографический перечень, очевидно, составить уже невозможно. В большинстве этих работ, к сожалению, отсутствует сколько–нибудь критический анализ и самого монумента, и работ предшественников; создается впечатление, что некоторые из перечисленных исследователей даже незнакомы с фотографией памятника. Как курьез должно быть воспринято мнение Дж. Грэйнджера: вифинский царь Зипойт упомянут в его недавней работе… только в связи с участием в битве при Корупедионе, подаваемом как непреложный факт! (Grainger J. D. A Seleukid Prosopography and Gazetteer. Leiden; New York; Koln, 1997. P. 669). Впрочем, в другом месте той же монографии Зипойту приписывается… переправа галатов через Боспор Фракийский (Р. 10), в действительности осуществленная его преемником Никомедом I. Наиболее подробные комментарии: Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 458-461; Launey M. Recherches… Τ. II. P. 434435. Тот факт, что Менас не был наемником, следует из сткк. 12—13 (Ibid. P. 433. Note 4).
[63] Пожалуй, можно говорить о том, что в 80—90е гг. прошлого века тенденция более критически подходить к прежней трактовке памятника несколько укрепилась. См.: Mehl A. Seleukos Nikator… S. 295—296, где подчеркивается, что в надписи отсутствуют какие–либо упоминания и о Селевке, и о Лисимахе; поэтому вопрос об участии вифинцев в сражении 281 г. должен остаться открытым; cp.: Landucci Gattinoni F. Lisimaco di Tracia. P. 217; Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 72. Даже в тех работах, авторы которых придерживаются датировки надгробия 281 г., содержатся упоминания альтернативных вариантов: Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… Loc cit.; Strobel K. Galatien… Loc. cit.; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 201. Anm. 181.
[64] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription and Corupedion // SCI. Vol. 1. 1974. P. 14—23. Израильский историк, в отличие от многих своих предшественников, лично осматривал камень в Стамбульском археологическом музее, и это позволило ему уточнить прочтение стк. 3 надписи, в частности, что в слове ἱππεῖα сигма была переправлена из эпсилона (Р. 15. Note 8).
[65] Две встреченные мною глухие ссылки на статью Б. Бар—Кохвы (Walbank F. W. A Historical Commentary on Polybios. Oxford, 1979. Vol. III. P. 536; Cohen G. The Hellenistic Settlements in Europe, the Islands, and Asia Minor. Berkeley; Los Angeles; London, 1995. P. 399-400) не получили в историографии никакого отклика (тем более, что Г. Коэн считает идею Б. Бар—Кохвы сомнительной).
[66] Справедливости ради следует отметить, что основные положения данной статьи были сформулированы мною еще до того, как представилась возможность познакомился с работой израильского антиковеда. Позже автор этих строк трижды упоминал о необходимости передатировки памятника, ссылаясь на это исследование (Габелко О. Л. Фрако–вифинское население… С. 163; Он же. Гераклея Понтийская и Вифиния… С. 126; Он же. Последствия Апамейского мира: Рим и Первая Вифинская война // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности Ч. 1. Казань, 2000. С. 242. Прим. 69), однако до сих пор последнее слово остается за сторонниками противоположной точки зрения. См., в частности, новую работу: Фролова Н. А. Об изображении щита и меча на одном типе монет Левкона II // ПИФК. Вып. VII. 1999. С. 312.
[67] Х. Лунд полагает, что «Селевк рассчитывал на симпатию вифинцев и Гераклеи, но она оказалась кратковременной» (Lund H. Lysimachos. P. 202).
[68] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 16-18. Cp.: Grainger J. D. Seleukos Nikator: Constructing a Hellenistic Kingdom. London; New York, 1990. P. 193: Зипойт «был чрезвычайно подозрителен ко всем, кто имел вблизи него какую–либо власть». Это верное замечание, впрочем, не препятствует исследователю считать вифинского царя союзником Селевка!
[69] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 18.
[70] Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния… С. 122.
[71] В римское время дорога, идущая от Никеи на запад, шла именно вдоль южного берега озера (Şahin S. Katalog… Τ. 1. S. 7. Karte): северный обладает более пересеченным рельефом (возвышенность Нальдекен—Даг).
[72] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 461; по мнению исследователя, «Никея была взята вифинцами во время войны с Лисимахом в 281 г. или даже еще раньше, а после победы была уступлена им Селевком в качестве награды за их поддержку… Отец Менаса получил здесь имение, сам же Менас после своего тяжелого ранения при Корупедионе был привезен в это имение, где и умер». Очевидно, в этой красочной реконструкции событий, напоминающей отрывок из исторического романа, слишком много недоказуемых допущений. См. также: Ruge W. Nikaia. Sp. 229; Meyer Ern. Die Grenzen der hellenistischen Staaten… S. 109—110; Jones A. H. M. The Cities… P. 150; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 17; Burstein S. M. Outpost of Hellenism.. P. 84; 143. Note 33; Lcschhorn W. Antike Aren. S. 195-196; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 22; Cohen C. The Hellenistic Settlements… P. 399; Strobel K. Galatien… S. 39. Anm. 94; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 202; Idem. Bithynia // Der Neue Pauly. Bd. 2. 1997. Sp. 698. Отметим, что Б. Бар—Кохва и в этом вопросе проявляет разумную осторожность, говоря лишь о возможной угрозе Никее (которую он полагает все еще входившей во владения Лисимаха) со стороны обосновавшихся неподалеку от нее вифинцев (Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 18). Другое дело, что трудно принять мнение исследователя, будто бы Лисимах не мог допустить самого факта создания этой угрозы ввиду особого стратегического значения Никеи (что «автоматически» вынуждает его отнести время создания памятника Менаса к более позднему периоду): судя по всему, Лисимах к 281 г. просто был уже не в состоянии воспрепятствовать неуклонному усилению Вифинии.
[73] Т. Корстен, исходя из своего мнения о датировке надгробия (см. далее, с. 158—159), отметил, что данный аргумент полностью теряет ценность (Die Inschriften von Prusa ad Olympum. Τ. 1. S. 21. Anm. 3).
[74] Т. Корстен даже полагает, что «место обнаружения надписи в древности принадлежало городу Киосу» (Corsten Th. Uber die Schwerigkeit, Reliefs nach Inschriften zu datieren // IstMitt. 1987. Bd. 37. S. 195), но для начала III в. доказать это утверждение не удается: о хоре городов эллинистической Вифинии сведений крайне мало.
[75] Несмотря на временные внутренние трудности в государстве Селевкидов, первоначально (до подключения к ней галатов) война с Антиохом едва ли была для Вифинии успешной — особенно после того, как сепаратный мир с Антиохом заключил союзник Никомеда Антигон Гонат. Намеки на это можно увидеть в известной надписи из Илиона (OGIS 219 = Die Inschriften von Ilion / IK. Bd. 3. Hrsg. von P. Frisch. Bonn, 1975. № 34. Ctk. 15 слл.). См. об этом декрете: Jones C. P. The Decree of Ilion in Honor of a King Antiochus // GRBS. Vol. 34. 1993. P. 73-92.
[76] Recueil. P. 213 ff. Сведения об этих монетах, относящихся к 61/ 60—59/58 и 47/46 гг. и чеканенных при наместниках Папирии Карбоне и Вибии Пансе, см. в работе: Stumpf C. R. Numismatische Studien zur Chronologie der romischen Statthalter in Kleinasien (122 v. Chr. — 163 n. Chr.). Saarbrücken, 1991. S. 56—72. Я постарался обосновать, что отсчет лет по этой эре связан не с подчинением Никеи Вифинии, а с освобождением полиса из–под власти Лисимаха (Габелко О. Л. «Проконсульская» эра и положение полисов Вифинии в эллинистический и римский периоды // SH. Vol. II. 2002. С. 97-106). См. подробнее гл.V, § 2.
[77] Известны вифинец Менас, сыгравший ведущую роль в осуществленном Никомедом II государственном перевороте (149 г.) (App., Mithr., 4~5), и одноименный чиновник Аттала III на Херсонесе Фракийском (OGIS 339).
[78] Bechtel F. Die historische Personennamen des Griechischen bis zur Kaserzeit. Halle, 1917. S. 316; cp.: Pape W., Benseler C. E. Worterbuch der griechischen Eigennamen. Graz, 1959. Bd. I. S. 915. Отмеченное в последнем тезаурусе упоминание имени спартанца Менаса Фукидидом (V, 19, 2; 21, 1; 24, 1) возможно объяснить тем, что в данном случае имя восходит к греческому μήν — «месяц» (Loc. cit.).
[79] Die Inschriften von Byzanz. № 305, 347.
[80] См. списки имен в сборниках: Die Inschriften von Kyzikos und Umgebung. T. I. Grabtexte / IK. Bd. 18. Hrsg. v. E. Schwertheim. Bonn, 1980; Die Inschriften von Kyzikos und Umgebung. T. II Miletupolis.
[81] Die Inschriften von Kyzikos. T. II. № 7: Μηνᾶς (стк. 8), Μηνᾶ (gen. — стк. 9), Μήνιος· (стк. 13), Μηνᾶς (стк. 18), Μηνίου (gen. — стк. 21), Μήνιος (стк. 24), Μήνᾶς (стк. 28).
[82] Masson O. Thraces et Celtes en Asie Mineure // EA. Ht. 7. 1986. P. 1-2.
[83] Die Inschriften von Kios. № 97.
[84] Die Inschriften von Kalchedon. № 7, 12, 31, 37, 52.
[85] Две надписи, № 31 и 52, датируются издателями III в., хотя на втором из рельефов изображено явно римское ложе (Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 844).
[86] Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. S. 69 (отмечается, что эпиграмма Менаса может считаться самой ранней вифинской надписью); Duridanov J. Die thrakischen Personennamen Bithyniens. S. 38. Наиболее близким ему кажется имя Βιοβρεος (gen.) (Şahin S. Katalog… T. 2. 2. № 134); именительный падеж этого ЛИ может быть восстановлен как Биобрис (согласно Д. Дечеву и И. Дуриданову). Однако более вероятным кажется несколько иное восстановление этого имени — Βιοβρης·, так как оно имеет параллель в вифинской ономастике — ЛИ Πηροβρης (Ibid. № 1283, 1308). Очевидно, в этом случае сходство с именем отца Менаса ослабляется, и, следовательно, вифинское происхождение последнего не получает надежного лингвистического подтверждения. Следует вспомнить, правда, вифинское имя Βιθρυν[ος]! (gen.) (IG. II 8410. Стк. 2). Экстравагантное мнение Б. Кайля (Rev. de Phil. 1892. Τ. XXVI — non vidi; цит. по: Beloch K.). Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 458) о египетских (?!) корнях данного антропонима ни у кого из исследователей, как и следовало ожидать, понимания не встретило.
[87] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 461.
[88] Masson O. Thraces et celtes… о кельтских именах в Вифинии см. также: Duridanov J. Die Thrakische Personennamen… S. 34—38; Sergent B. Les premiers celtes d’Anatolie // REA. T. XC. 1988. № 3~4. P. 352355 (автор этой работы, однако, пытается доказать очень раннее появление кельтов в Малой Азии, что не подтверждается никакими источниками; поэтому к предлагаемой им трактовке конкретных антропонимов как кельтских следует относиться крайне осторожно).
[89] Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. s. v.
[90] Masson O. Thraces et celtes… P. 1.
[91] Holder A. Alt–celtischer Sprachschatz. Graz, 1961. Bd. I. Sp. 423.
[92] Ibid. Sp. 1463. Особо следует отметить, что второй композит имени встречается в Лигурии — области, соседней с Нарбонской Галлией, первоначальным районами обитания кельтов тектосагов, впоследствии переселившихся в Галатию (Strabo, IV, 1, 13), так что здесь нельзя исключать возможности этнических и языковых влияний.
[93] Pfuhl E, Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 1269; Трейстер М. Ю. Кельти y Північному Причорномор’ї // Археологія. 1992. № 2. C. 38. Указанные авторы парадоксальным образом никак не комментируют это обстоятельство.
[94] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 18—19. Пожалуй, первым на это обратил внимание М. Лоней: Launcy M. Etudes d’histoire hellenistique. I. Un episode oublie de l’invasion galate en Asie Mineure (278/7 av. J. — C.) // REA. T. XLVI. 1944. № 3-4. P. 222; Idem. Recherches… T. II. P. 448. Стремясь разрешить это противоречие, он определил больший щит как мизийский, который (будучи, по его мнению, очень похож на галатский!) представляет собой имитацию персидского щита γέῤῥον. Такая аргументация кажется слишком шаткой, тем более что другие образцы мизийских щитов неизвестны, а персидский γέῤῥον не имеет специфических деталей, характерных для θυρεός, и напоминает его только овальной формой. Французскому исследователю вообще присуща тенденция принимать за θυρεός любой овальный щит; в частности, в первой из упомянутых работ он считает предметом защитного вооружения галатов овальный щит, изображенный на одной стеле из Кизика, что едва ли обоснованно. Очевидно, оба щита, изображенные на стеле Менаса, есть не что иное, как разные варианты «эллинистического скутума типа D», по М. Айхбергу (Eichberg M. Scutum. Die Entwicklung einer italish–etruskischen Schildform von den Anfangen bis zur Zeit Caesars. Frankfurt–an–Main; Bern; New York; Paris, 1987. P. 191). К. Штробель тем не менее считает возможным утверждать, что щиты, изображенные на стеле Менаса, имеют галатское происхождение и были заимствованы во время столкновений и/или дипломатических контактов Лисимаха с кельтами во Фракии (о возможности последних См.: Will E. The Formation of the Hellenistic Kingdoms // CAH². Vol. VII. Part. I. 1984. P. 114—115 — впрочем, никакой конкретной информации по этому вопросу в источниках нет) (Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 171. Anm. 62). Сходных взглядов придерживается и М. Айхберг, согласно которому этот тип скутума был заимствован во время контактов между эллинистическими государствами и Апеннинским полуостровом в конце IV — начале III в. (Eichberg M. Scutum. S. 213—214). Автор настаивает на том, что эти типы вооружения могли быть принесены наемниками из западных регионов Средиземноморья и подкрепляет свое мнение общими ссылками на труды Г. Т. Гриффита и М. Лонея о роли наемников в эпоху эллинизма, где, однако, никакой конкретной информации по этому вопросу нет (равно как в источниках). Прямо опровергнуть этот взгляд, разумеется, невозможно (тем более, если учитывать известный феномен довольно быстрого распространения тех или иных видов оружия в древности). Однако все–таки сложно представить, что уже в 281 г. такое защитное вооружение могло быть в ходу у представителей разных народов (в том числе малоазийских мизийцев). См. также след. прим.
[95] Трейстер М. Ю. Боспор и Египет в III в. до н. э. // ВДИ. 1985. № 1. С. 133—137. Следует особо остановиться на изображении меньшего щита. При всем своем несомненном сходстве с «классическим» θυρεός он все же отличается от него достаточно существенно — пожалуй, настолько, чтобы рассматриваться как его самостоятельная облегченная модификация, возможно, входившая в комплект вооружения всадника (ведь Менас сражался с конницей) (См.: Launey M. Recherches… P. 448). Для того чтобы этот тип щита возник и прижился, был необходимо, вероятно, определенное время, что опять–таки дает аргументы против ранней датировки стелы.
[96] См. последнюю работу: Фролова Н. А. Об изображении… С. 312. Исследовательница апеллирует к мнению Н. И. Сокольского (О боспорских щитах // КСИА. Вып. 58.1955. С. 16).
[97] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 19—20 с соответствующей библиографией. Он отметил, что все приводимые сторонниками этой точки зрения примеры не вполне корректны, так как относятся ко времени после нашествия галатов и происходят из регионов, где их появление под кельтским влиянием не должно вызывать удивления (cp.: Eichberg M. Scutum. S. 221). См. о заимствовании галатского щита греками: Paus., VIII, 50, 1. Что касается фракийского овального щита, изображенного на фреске из Казанлыкского склепа (кон. IV — нач. III в.) (Сокольский Н. И. о боспорских щитах. С. 23; см. также иллюстрацию: Живкова А. Казанлыкская гробница. М., 1976. С. 29—30), то, как отмечалось выше (см. предыдущ. прим.), одной овальной формы явно недостаточно, чтобы считать данный щит аналогом кельтского. Большего внимания заслуживает изображение овального щита на монетах Птолемея II Филадельфа (285—246 гг.), на котором акцентирует внимание Н. А. Фролова (Об изображении… С. 312). По мнению исследовательницы, этот щит имеет чисто греческое происхождение, так как вероятность того, что египетский царь помещал бы на своих монетах изображение оружия своих наемников или даже врагов, исключена. Однако в эллинистическую эпоху такие прецеденты (причем связанные именно с галатами) неоднократно зафиксированы: так, оружие кельтов появляется на монетах вифинского царя Зиэла, использовавшего галатов в качестве наемников (Seurugian E. ΒΑΣΙΛΕϒΣ ΒΙΘϒΝΩΝ ΖΙΑΗΛΑΣ // GNS. Bd. 23.1973. S. 35). Несомненно, именно в ознаменование побед над кельтами помещены изображения галатского щита на монетах Этолийского союза (после 279/8 г.) и Пирра (278-276 гг.) (Eichberg M. Scutum. № 238, 239). к остальным приводимым Н. А. Фроловой примерам (Об изображении… С. 312— 313) вполне применимы контраргументы Б. Бар—Кохвы.
[98] См. изображение анализируемые в гл.III, § 1 — стелу Наны (Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. I. № 1273) и надгробный памятник Никасиона (Ibid. № 1277; Die Inschriften von Kios. № 58). Кстати, оба эти примера почему–то не учтены М. Айхбергом в его каталоге изображений подобных щитов.
[99] Mendel C. Inscriptions de Bithynie. P. 382; Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 459; особенно подробно: Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 20—21.
[100] Именно так высказался о шрифте надписи Ю. Г. Виноградов; в приведенной далее датировке надписи по характеру письма я следую именно ему. Ср. с высказыванием Э. Пфуля и Х. Мебиуса, что беглый и неровный шрифт надписи выглядит моложе, чем он есть на самом деле (?!) (Pfuhl E., Mobius H. Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. S. 308): датировка эпиграфического памятника не по стилю письма, а по вторичному и далеко не бесспорному признаку — упоминанию события, которое нельзя с уверенностью отождествить с известным по другим источникам фактом, — представляется крайне спорным в методическом отношении приемом. Высказывалось также предположение, будто эпитафия Менаса начертана на месте более ранней эпиграммы (Peek W. Metrische Inschriften // Mnemosynon Theodor Wiegand. Munchen, 1938. S. 35. Anm. 1), однако никаких следов этого на камне не заметно.
[101] Die Inschriften von Kios. № 98; Corsten Th. Uber die Schwerigkeit… S. 196—199. Немецкий эпиграфист даже приводит анализ памятника Менаса в качестве показательного примера датировки рельефов, хотя не принимает в расчет ни изображения щитов на стеле, ни иных деталей. Тем не менее, именно на его работы ссылается К. Штробель, указывая на существование альтернативных вариантов трактовки памятника.
[102] Подробнее см. гл.III, § 1.
[103] Herzog R. Ein Brief des Konigs Ziaelas von Bithynien an die Koer // AM. Bd. XXX. 1905. S. 176-178; TAM IV 1.
[104] О языке и стиле эпитафии: Mendel C. Inscriptions de Bithynie. P. 381; Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 15 (Note 8 — исследователь иронически берет слово «поэт» применительно к автору эпиграммы в кавычки); 23. Само исполнение памятника тоже весьма любопытно: его отличает наивное желание заказчика придать монументу особую пышность и торжественность. Так, именно с этой целью изображению Менаса, от которого сохранились только ноги, были приданы гораздо большие размеры, нежели фигурам его поверженных врагов (Ibid. P. 15, 23). Интерес представляет и «двойная» эпитафия: вторая эпиграмма, очевидно, принадлежит другому автору (Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. S. 308). Похоже, что родственники усопшего не смогли выбрать одно из двух предложенных им стихотворений и, не полагаясь на собственный художественный вкус, решили поместить на стеле сразу оба!
[105] Corsten Th. Uber die Schwerigkeit… S. 197.
[106] Так называет это сражение только Евсевий (τῆ περὶ Κόρου πεδίον μαχῆ) (Euseb. Chron. Ed. Schoene. I. 234—235 = Porphyr. FGrH, 260 F. 3, 8). Аппиан ошибочно говорит о битве в Геллеспонтской Фригии, путая ее с рекой Фригий (App., Syr., 62), а остальные источники не указывают места битвы (Memn., F. 5, 7; Hieron. FGrH, 154 F. 10; Trog. Proleg., 17; Just., XVII, 2, 1; Nep., De reg., III, 2; Paus., I, 10, 5). Характерно, что Страбон неверно именует эту местность «долина Кира» (Strabo, XIII, 4, 5; 13).
[107] Акцент на такого рода параллелях нередко встречается в античных нарративных источниках. См., например: Liv., XXXVI, 15, 12 — 16, 1 и Flor., II, 8, 11 — битвы при Фермопилах Леонида против персов и Антиоха III против римлян; Paus., X, 20, 12 — о сражении при Фермопилах между греками и персами и между греками и галатами; Dio Cass., F. XLII; Bell. Alex., 72; Plin., NH, VI, 10 — две битвы при Зеле: Митридат Евпатор против Триария и Цезарь против Фарнака (этот перечень наверняка не полон). Кажется возможным предполагать появление этого мотива и в надписи.
[108] Вероятность этого допускают: Bevan E. R. The House of Seleucus. Vol. I. London, 1902. P. 323 (хронологически первая попытка отойти от напрашивающегося понимания памятника!); Beloch K. J. Griechische Geschichte Bd. IV². S. 458; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 18; Mehl A. Seleukos Nikator… S. 296; Die Inschriften von Kios. № 98, но ни в одной из указанных работ данная версия не подвергается специальному рассмотрению.
[109] Источники не позволяют с точностью определить, какие именно области царства Атталидов подверглись тогда нападению вифинцев.
[110] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 22—23. Исследователь, однако, допускает некоторое противоречие с этим тезисом, датируя надпись на основании палеографического анализа не серединой, а началом II в. (Ibid. P. 21).
[111] О мизийцах См.: Launey Μ. Recherches… Τ. I. P. 437-440; Griffith G. T. The Mercenaries… P. 171-172, 177; о фракийцах: Ibid. P. 173 ff.
[112] Текст Мемнона едва ли подтверждает мнение о подчинении гераклеотов Керавну (Виноградов Ю. Г. Военные конфликты на Понте с участием эллинистических греческих полисов из–за монопольных и территориальных притязаний // Боспор и античный мир. Н. Новгород, 1997. С. 215). В отдельных исследованиях говорится о союзе Зипойта с Птолемеем Керавном (Дройзен И. Г. История эллинизма. T. III. С. 397; Grainger J. Seleukos Nikator… P. 193), не отраженном в источниках, противоречащем политическому курсу вифинского царя и поэтому кажущемся маловероятным. —
[113] Не вполне ясным кажется упоминание Мемнона о том, что Гермоген повел войско из Гераклеотиды ἐπὶ τὴν Βιθυνίαν διὰ τὴς Φρυγίας τραπόμενος (F. 9, 2). Возможно, этот крюк в маршруте селевкидского войска связан с тем, что во владении Зипойта в это время уже находились уже достаточно обширные территории.
[114] Schneiderwirth Н. Das Pontische Herakleia. S. 4; Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 112; Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 108; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 442; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 212.
[115] В ряде исследований в интерпретации данного эпизода допущены серьезные неточности: говорится о разгроме и гибели Патрокла, а не Гермогена, а сама победа приписывается не Зипойту, а его наследнику Никомеду I. См.: Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 73; Tarn W. W. Antigonos Gonatas. Oxford, 1969. P. 160-161. Note 83; Bengtson H. Die Strategic… Bd. II. S. 82; Bd. III. S. 200; Леви Е. И. Гераклея Понтийская… С. 83; Моисеева Т. А. Переселение кельтов… С. 74. Однако упоминание Мемнона о победе Зипойта над Антиохом (F. 12, 5) нужно связать именно с этим эпизодом.
[116] Дройзен И. Г. История эллинизма. T. III. С. 397. Прим. 94.
[117] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 21; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 433.
[118] Фол А. Демографска и социална структура… С. 211; Орачев А. Витинска династия. С. 63.
[119] Ср. с удачной характеристикой политики Зипойта в целом: он был «предан старым вифинским традициям» (Wilson D. R. The Historical Geography… P. 461).
[120] Габелко О. Л. Взаимоотношения Вифинского царства с независимыми греческими полисами в начале эпохи эллинизма // Античная история и современная историография. Материалы межвузовской конференции. Казань, 1991. С. 47.
[121] К примеру, Й. Кобес называет Вифинию при Зипойте «племенным княжеством» (Stammesfürsentum) (Kobes J. «Kleіne Konige». S. 84).
[122] См. об этом: Габелко О. Л., Завойкин А. А. Еще раз о вифинско–понтийско–боспорской эре // Боспорский феномен: Проблемы датировки и хронологии памятников. Материалы международной научной конференции. Ч. 1. СПб., 2004. С. 74-81.
[123] См. об обстоятельствах, сопровождавших воцарение других представителей восточной знати: Muller O. Antigonos Monophthalmos und «Das Jahr der Konige». Bonn, 1973. S. 124-127.
[124] По мнению Л. Ханнестад, наследник Зипойта мог сам выбрать себе имя при вступлении на престол: Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 74.
[125] Cp.: Ibid.; Kobes J. «Kleine Konige». S. 84. Высказывание о том, что в Вифинии утвердилась «филэллинская династия Зипойта» (Boffo L. I re ellenistici e і centri religiosi dell’ Asia Minore. Firenze, 1985. P. 16), представляется некорректным: действия самого Зипойта не имели ничего общего с филэллинизмом.
[126] Замечание Эд. Мейера об участии вифинцев уже в этот период в «мировой торговле» (Welthandel) (Meyer Ed. Bithynia. Sp. 516) выглядит необоснованным.
[127] Пельман Р. Очерк греческой истории и источниковедения. СПб., 1910. С. 297. Это мнение кажется гораздо более точным, нежели предельно общее указание на то, что анатолийцы будто бы не проявили враждебности к эллинизму (Eddy S. K. The King is Dead. P. 163).
[128] Трудно принять взгляд Р. Биллоуза, будто Зипойт завещал Никомеду пребывавшее в безопасности независимое царство (Billows R. A. Kings and Colonists. P. 106).
[129] Шофман А. С. Распад империи… C. 32, 133.
[130] Жигунин В. Д. Международная политика… С. 128.