Заключение

Мы увидели, что очень немного можно сказать с абсолютной уверенностью о жизни Тимея, его работе или его методах. В результате внимательный читатель этой книги найдет многочисленные суждения, которые опираются как правило на мои собственные или лучшие догадки других. Но я попытался отметить эти предположения с предельной ясностью и базировать их на критической экспертизе свидетельств, а не на несомненном принятии суждений современных ученых. Без некоторого уровня образной реконструкции у нас было бы немного что сказать об историописании в древнем мире. В некоторый момент, однако, мы должны предпринять попытку избежать этого порочного круга, сломать затасканные предположения, отделить свидетельства, которые мы действительно имеем, от шелухи сложившихся мнений.
Наша цель состояла в том, чтобы повторно изучить в контексте историка и остатки его работы. У нас есть старое изображение его, основанное на искаженной картине, нарисованной Полибием и нетипичными свидетельствами, сохраненными более поздними авторами. Мы изучили подробно природу его долгого изгнания, чтобы определить воздействие на его писания от пребывания в Афинах, так же как и его место в процветающем интеллектуальном сообществе того времени. Наконец, мы попытались использовать более сложное понятие жанра в анализе композиционных возможностей, доступных Тимею, когда он производил свои исторические работы.
Я уже выразил надежду, что методология, развитая здесь для исследования Тимея, окажется применимой и к другим фрагментарным историкам. Но вне методологического аспекта это исследование поднимает другие возможные интересные темы. Во-первых, понятие, что Тимей посредством своего историописания был занят строительством особенно западной греческой идентичности, требует дальнейшей разработки через анализ других историков греческого Запада. Во-вторых, проблемы, поднятые полемическим контекстом, в котором мы находим большую часть свидетельств Тимея, открывают больший вопрос роли полемики и инвективы в древней историографии.
Но большая работа все еще может быть проделана. Потребность установить твердую методологию для исследования фрагментарных историков означало, что мы были неспособны вступить в детальное обсуждение всех аспектов работы Тимея, которые заслуживают нашего внимания. Я затронул эти проблемы кратко в книге, но все извлекли бы выгоду из большего развития всесторонней экспертизы. Например, в то время как у нас нет богатых и длинных дословных цитат Тимея, уцелевших достаточно, чтобы сделать анализ его стилистических тенденций. Это включало бы экспертизу извлечений из его речей, сохраненных в книге 12 Полибия. Особая тема - как вписывается в его стратегию литературного состава синхронизация событий. Наконец, есть группа людей и одного человека, место которого в работе Тимея требует дальнейшего соображения: группа - пифагорейцы, которые часто появляются в фрагментах и чья важность для интеллектуальной и политической истории южной Италии и, в меньшей степени, Сицилии известна, человек - Александр Великий. Я утверждал, что решение Тимея не писать о делах диадохов указывает не на ностальгическое бегство от действительности с его стороны, а скорее на авторский выбор, основанный на его вере, что история Западного Средиземноморья была не менее важной, чем у материковой Греции и Эгейского моря. Кроме того я показал, что Сицилия и южная Италия играли важную роль в делах Афин и эллинистических царств в начале третьего века.