ГЛАВА 3. Тимей и Полибий

Детальное изучение Тимея и его исторических произведений прежде всего требует анализа книги 12 Полибиевой истории, не только из-за количества материала, который она предлагает, но еще и потому, что контекст влияет на качество этого материала. Двадцать шесть из 164 фрагментов у Якоби являются исключительно или частично отрывками из книги 12 Полибия, и это самый распространенный источник для свидетельств. Кроме того, Т19, где Якоби разместил Полибиевы комментарии к Тимею, занимают шесть с половиной страниц из одиннадцати. Наличие стольких материалов о Tимее не случайно. Как Полибий делает паузу в книге 6 для того, чтобы обсудить римское государственное устройство и армию, так он посвящает и книгу 12 почти исключительно критике Тимея и его историческим писаниям. Полибий использует Тимея для вполне конкретной цели: чтобы показать, как не надо писать историю. Вдобавок, принижая Тимея, Полибий поднимает свой собственный авторитет. Поэтому мы не должны ожидать, что он обеспечит нам объективный, сбалансированный или, возможно, даже справедливый взгляд на Тимееву работу. В самом деле, несмотря на свои пространные инвективы, сам Полибий и в книге 12 и в других местах оставил свидетельства, подтверждающие, что Tимей был уважаемым и успешным историком и, в некоторых областях, тщательным и кропотливым исследователем.
Я ставлю себе целью показать, что фрагменты Тимея из книги 12 Полибия должны быть использованы с особой осторожностью в принятии окончательного решения о нем как об историке. во-первых, я кратко изложу суть и содержание книги 12 и затем попытаюсь выявить, какие проблемы были у Полибия с Тимеем. Далее я проанализирую ряд отрывков, в которых Полибий наиболее явно искажает Тимея. Наконец, я рассмотрю другие свидетельства в труде Полибия - вне контекста полемики в книге 12 - касающиеся его мнения и критики Тимея.
Книга 12 Полибия сама существует только в отрывочной форме; считается, что у нас есть примерно половина ее первоначального содержания. На самом деле только первые пять книг его сорокатомной истории сохранились целиком; в остальном мы полагаемся почти исключительно на два комплекта выдержек, созданных в византийскую эпоху. Первый обыкновенно называют Excerpta Аntiqua, ряд отрывков из древней эпитомы работы Полибия, составленных видимо еще до десятого века нашей эры. Они представляют из себя довольно большие пласты Полибиевой прозы, но лишь из первых восемнадцати книг. Важной особенностью этого собрания является то, что на основе сравнения с дошедшим до нас текстом из первых пяти книг, оно оказывается, как правило, надежным в плане порядка, в котором выдержки появляются, так что позволяет ученым достаточно прочно восстановить структуру оригинала. Для книги 12 только Excerpta Аntiqua сохраняет ценный раздел около начала (главы 3 и 4), плюс разбросанные части остальных книг.
Второй комплект выдержек изначально состоял из пятидесяти трех сборников, составленных по заказу императора Константина VII Багрянородного в X веке. Только шесть из них уцелели: "О доблести и пороках","О мыслях", "О стратегемах" (в том числе раздел, посвященный осадам), "О заговорах", "О посольствах народов к римлянам" и "О Посольствах римлян к другим народам". Но они все же обеспечивают большую часть наших свидетельств о второй половине труда Полибия и содержат также много материала из книги 12. Наконец, у нас есть цитаты из Полибия у более поздних античных авторов или византийских компиляторов, впрочем, конкретно из книги 12 почти ничего.
Полностью эти фрагменты из книги 12 были впервые размещены Беккером в 1844 году, и этого порядка во многом придерживаются два наиболее важных последующих издателя Полибия, Гульч (1870) и Бюттнер-Вобст (1893). Трудность с книгой 12 возникает из-за того, что она состоит не из политического/военного повествования, а скорее из широкой критики исторического труда Tимея и собственных высказываний Полибия об историческом методе. Обычно Полибий охватывал одну Олимпиаду двумя книгами, и каждый год обсуждал события в различных средиземноморских театрах действий в точном и регулярном порядке. Это знание помогает в восстановлении книги 12. В результате ученые должны были упорядочивать выдержки из разных компиляций на базисе содержания, перекрестных ссылок и иногда накладывающихся друг на друга цитирований.
Если было введение к книге, оно не сохранилось. Книга 11 охватывает события 206-205, и в последнем сохранившемся у Полибия сообщении о Ганнибаловой войне Публий Корнелий Сципион (в скором будущем Африкан) отплывает из Тарракона в Рим на консульские выборы (11.33.8). Став консулом, Сципион должен был вести войну в Африке. Похоже, что Полибий имел возможность обсудить некоторые особенности этого региона в самом начале книги 12, ибо в дополнение к пяти топографическим замечаниям Стефана византийского, два фрагмента относятся к флоре и фауне Африки. Фрагмент, помещаемый современными издателями первым (после кратких замечаний из Стефана), касается описания Полибием лотоса, и приводится Aфинеем (14.651d-f). Мы не можем знать, насколько обширно это отступление было, ни затрагивало ли оно только лотос или обсуждало и другие природные особенности Африки. В любом случае начало первого пассажа из книги 12, сохраненного в Excerpta Аntiqua, завершает отступление: "Кто-то будет восхищаться богатством страны; но можно сказать, что Tимей не только неосведомлен относительно вещей в Ливии [т. е. в Африке], но был по-детски наивен и совершенно лишен способности рассуждать, раз он верил известным нам старым сказкам, которые называют Африку песчаной, сухой и бесплодной" (12.3.1-2).
Полибий продолжает перечислять животных - домашних и диких, многих из них существующих только в Африке, которые обитают в этом регионе в большом количестве, прежде чем повторить свое утверждение, что Tимей умолчал о них,"как будто имел целью описать вещи ровно наоборот, чем они на самом деле были" (12.3.6).
Столь острая критика других авторов отнюдь не является необычной у Полибия, но в большинстве случаев обсуждение остается относительно коротким, и он быстро возвращается к своему основному повествованию. Здесь, однако, Полибий забыл и об Африке, и о римском вторжении в нее. Вместо этого он пускается в пространную критику Тимеева сообщения об острове Корсика. Тимей утверждал в своей второй книге, что остров содержит много диких животных; Полибий объясняет, что случайный наблюдатель мог бы так подумать, но тщательное исследование показывает, что очень немногие из животных на самом деле дикие (12.3.7-1.4).В самом деле, из заявления в следующем разделе (12,4с.2) выясняется, что кроме Африки и Корсики Полибий также обсудил ошибки Тимея по Сардинии (видимо опущенные эксцерптором) и Италии. Все это должно было показать, что Тимей полностью забросил самую важную часть истории: расследование, или экспертизу. Вот наконец мы и добрались до того, что является, по сути, настоящей темой книги 12: критики Тимея.
Опять же без каких-либо знаний о предисловии к книге трудно сделать однозначные выводы об этом походе в полемику. Сперва она кажется почти случайной: при описании Африки накануне вторжения Сципиона демонстрация Тимеева невежества в африканистике перерастает в широкомасштабную критику историка. Отступление было, конечно, запланировано, как Полибий раскрывает в 12.11.6-7: ему известно, утверждает он, что критика Тимея уводит его от главного предмета, поэтому он собрал ее в одном месте, чтобы не отвлекаться постоянно от основной темы. Очевидно у него было много что сказать.
Вслед за обсуждением Тимеевой географии Западного Средиземноморья (12.3-4d), различные эксцерпторы сохранили части длинного раздела, в котором Полибий трактует критику Тимеем других писателей (12.5-16). Главы с 17 по 22 в наших современных изданиях состоят из Полибиевой критики Каллисфенова рассказа о сражении между македонцами и персами при Иссе в 333. Его связь с Тимеевым материалом в книге 12 неясна. Возможно, она развилась из Тимеевой критики Эфора, поскольку глава 23 начинается с упоминания о ней. Но Сакс утверждал, что весь раздел из глав 17-22 размещался между 25f и 25g, из которых 25f содержит замечания об отсутствие у Эфора опыта в описании морских сражений. Это размещение действительно сделало бы понятнее смысл последнего предложения раздела (сейчас 12.22.7), которое упоминает Полибиеву критику и Эфора и Каллисфена. В любом случае, заключительная часть книги в теперешнем виде (12.24-28а) состоит из критики Tимея и его работы, то есть, его личный характер, а также его несостоятельность как историка. Книга 13 возобновляет повествование о средиземноморских событиях, охватывая период 205-204 гг.
Полибий атакует Tимея на многих фронтах. Для обсуждения я сгруппирую его филиппики на четыре широкие категории. Он обвиняет Tимея в том, что тот A) чрезмерно критичен и неуважителен к другим авторам, Б) преднамеренный лжец, Г) глуп и ребячлив и Д) небрежен к задачам историка. Границы между этими категориями нестабильны; как мы будем увидим, критические замечания взаимосвязаны, и фактически каждая из первых трех групп питает последнюю, которая служит главной темой книги 12.
Полибий дает своему читателю множество свидетельств о неумеренном оскорблении Тимеем не только других авторов, но и исторических личностей. Термином, который чаще всего появляется в этой связи и на основе которого строится весь портрет Тимея является "пикрия", "ожесточение" (12.11.4,14.1, 14.7, 15.4, 15.10, 23.1-2,25.5, 26d.3), которое выходит за рамки приличия не только для историка, но и даже для интеллигентного человека вообще. На протяжении всей книги Полибий сигнализирует о чрезмерном характере нападок Тимея без выбора лексики. В результате критика Тимеем его противников "кажется не знающей грани" (12.8.6), "далеко выходит за пределы должного" (12.7.1, ср. 14.7), "удивляет переизбытком злобы"(12.15.4). Особенно жесткие нападки на Тимея Полибий сопровождает термином "лойдория", "поношение, ругань" (12.13.2,14.7, 15.1 и 25c.2). Вдобавок он обвиняет Tимея в многократном использовании частицы "phil". Например, Tимей, согласно Полибию, "ослепленный филонейкией, пристрастием к спорам" нагромоздил "всевозможные оскорбления и инвективы" на Аристотеля по вопросу об италийский Локриде, приговаривая философа "чуть ли не к смертной казни" (12.7.1-5); точно так же он "спорил" с Эфором (12.4a.6) и Гермократом (25.6). Очевидно по его мнению Каллисфен заслуживал смерти от Александра за попытку превратить смертного в бога (12.12b.3, 23.3). И, наконец, использование термина "эпитимей", "придирчивый" в трех случаях, возможно, представляет собой намек со стороны Полибия на известное прозвище, данное Tимею афинянами и записанное Истром (12.11.4, 25c.2 и 4a.6).
Чрезмерный характер нападок Tимея заключается не только в их большом количестве, но и в языке, с помощью которого он их выражает. По мнению Полибия, Tимеевы инвективы против Аристотеля едва ли потерпят от нищего в суде (12.8.5-6), а его оскорбления в адрес Демохара постыдятся произнести даже в блудилище (12.13.2). В результате, Tимей виновен и в интеллектуальной и в профессиональной дефективности, как и в отсутствии нравственности. Чрезмерные оскорбления не только понижает тонус работы, но и оказывает пагубное влияние на читателей. Казалось бы, не хватает еще "развращения молодежи", но Полибий и здесь находит что сказать. Приведя пример Tимеевой одержимости бессмысленными парадоксами, Полибий пускается в краткий экскурс об этой же проблеме в Академии его дней, где, говорит он, молодые люди тратят свое время, придумывая новые сценарии - например, будет ли кто-то в Афинах нюхать яйца, сваренные в Эфесе - вместо изучения важных вопросов этики и политики (12.26 с.4). Вскоре после этого Полибий вводит людей, "испорченных" Tимеем - его адвокатов, не только обманутых его необоснованной репутацией серьезного историка, но и усваивающих худшие черты любимого автора, становясь "вздорными, неуживчивыми и невероятно упрямыми", вот и вся им польза от него (12.26d.5). Полибий утверждает, что люди, которые тратят свое время на чтение Tимеевых речей и многословных пассажей, превращаются в детей и педантов, как и его проза (26d.6).
Чрезмерность можно увидеть и в мелочах. Полибий обвиняет Тимея в "зацикливании на пустяках" (12.4а. 1) и приводит два примера мелких придирок. В первом он поправил Феопомпа относительно типа судна, на котором Дионисий II приплыл в Коринф: Феопомп сообщил, что это было торговое судно, в то время как Тимей утверждал, что это был военный корабль (12.4a.2). Во втором примере мы узнаем, что Тимей очевидно придрался к Эфору, что у него Дионисию было 23 года, когда он пришел к власти, правил он 42 года и умер в возрасте 63 лет. Никто, говорит Полибий, не поверил бы, что Эфор не умел считать, и должно быть ошибка эта не писателя, а писца. Только страсть критиковать и склонность обвинять могут объяснить это нападение Тимея (12.4a.3-6).
Даже в той области, в которой Полибий признает достижения Тимея - заботе о хронологической точности - похвала вызывает ропот в лучшем случае, если не подкоп. Он отмечает, что "характерной чертой" Тимея является "демонстрирование точности и озабоченности в этом предмете" (12.10.4). Полибий уже использовал тот же самый язык относительно усилий Тимея по сбору показаний свидетелей: что он "на многое притязает в этом отношении" (12.4d.1). Иными словами, Тимеева педантичность - это не только плохо само по себе, это просто проявление заботы о точности и чрезмерности в этом. Даже в описании кропотливой работы Тимея по обобщению разнообразных хронологических записей, Полибий, кажется, не в силах противостоять удару: Тимей - это человек, который изобличил ошибки в городских архивах, даже если они содержали несоответствие в три месяца (12.11.1).
Наконец, Полибий выходит за пределы простого перечисления примеров чрезмерной критики Тимея. Он постоянно налегает на тот факт, что Тимей совершает те же ошибки, в которых он обвиняет других. На самом деле, эти напоминания могут служить переходной целью, так как Полибий начинает новую линию атаки. После раздела, посвященного географическим промахам Тимея, Полибий спрашивает: "кто еще простит столь грубые ошибки, особенно Тимею, который так близко принимает к сердцу пустяковые огрехи у других?" (12.4a.1). Затем, между длинным обсуждением италийской Локриды и примерами неумеренной критики Тимея в адрес нескольких лиц, Полибий утверждает, что писатели, которые включают в свои работы видения и сны, должны радоваться, если их минует упрек, а не критиковать за ту же вину других (12.12b.1). Наконец, собираясь окончить главу, в которой он нападает на отсутствие у Тимея правильного исторического метода,
Полибий отмечает, что в атаке на Эфора Тимей совершает две ошибки, первая из которых заключается в том, что "он горько обвиняет других за то, в чем виновен сам" (12.23.2). В результате Тимей не только выглядит глупцом, но и Полибий может продолжать свою полемику, не представляясь сверхнормативным - ведь Тимей заслуживает всего, чего бы Полибий на него ни навесил.
Без правды история становится пустой и никому не нужной сказкой (12.12.3, 1.14.6; cр. 12.25g.2): по Полибию Тимей отображает тревожное отсутствие беспокойства за правду. Это не просто вопрос об ошибках Тимея; здесь гораздо более серьезное обвинение в преднамеренной лжи. На протяжении всей своей работы Полибий подчеркивает, что одно дело писать что-то несоответствующее действительности из-за неведения и другое делать это целенаправленно."Ибо мы уже сказали", говорит он в книге 12,"что пишущих ошибочно по незнанию следует поправлять и миловать, в то время как делающие это преднамеренно должны страдать от нескончаемых обвинений" (12.7.6). Похожие утверждения появляются в 12.12.4-7 как часть заключения Полибиева обсуждения Локриды - что Tимей явно принадлежит к последней категории умышленных лгунов. Следовательно, важно, чтобы Полибий утверждал, что Тимей лгал намеренно, ибо если многие его ошибки совершаются неосознанно, то столь длинная полемика нецелесообразна. В результате тема заведомой лжи работает на протяжении всей книги 12. Первое его высказывание на этот счет хранит атмосферу неопределенности, ибо он пишет, что Тимей описывает Африку прямо противоположно реальности "будто нарочно" (12.3.6). Но позже, при возникновении документального подтверждения, которое Тимей по его словам нашел о взаимоотношениях между италийской Локридой и ее метрополией, все сомнения исчезают. Полибий прямо говорит, что отказ Тимея предоставить подробности о происхождении этого свидетельства доказывает, что он сознательно и целенаправленно лгал (12.10.6).То же самое справедливо и для речей всех типов, которые Тимей сочинил для своей истории. Каждый, кто читает их, должен сделать вывод, что они не имеют никакого сходства с истиной и вставлены "умышленно" (12.25а.4). И это не единственная проблема с речами Tимея: в 12.25k.1 Полибий говорит, что он приведет цитаты из них для того, чтобы показать, как плохо они сделаны, и что этот дефект добавляется к его невежеству и готовности лгать.
В целом, Полибий избегает нападать на Тимея с использованием компромата, на котором основано большинство эллинистических ученых инвектив, как поступал и сам Тимей против Аристотеля и Демохара. Сексуальные наклонности, гастрономические привычки, события детства - этой псевдо-биографической информации нет в остатках книги 12. Хотя текст носит фрагментарный характер, мы можем заявить достаточно уверенно, что если Полибий включил столь сочные лакомые кусочки, его эксцерпторы - особенно компилятор "О доблести и пороках" - сохранили бы их. Полибий, конечно, ставит под сомнение моральный облик Тимея, но без конкретики. Обвинению можно подвести итог, сказав, что Тимей был не пригоден для написания истории.
Но хотя Полибий избегает прямых нападок на личную жизнь Тимея, он клевещет на своего предшественника более скрытым образом, через его выбор описательных выражений. Тимей постоянно изображается как глупец, по-детски простой, суеверный, ленивый и даже женственный. Значительная часть этой лексики появляется в ходе длительной Полибиевой критики речей в истории Тимея (12.25а, 25i.3-26b). При каждом случае Полибий придирается к Тимеевой риторике, говоря, что она полна пустых трюизмов и банальных прописных истин, как будто целью Тимея было не докладывать о том, что на самом деле сказано, а наоборот продемонстрировать свои собственные ораторские навыки (12.25a.5). Полибий утверждает, что Тимей рассматривает свои речи как способные включить все возможные рассуждения на заданную тему или ситуации, что является "абсолютно ложным, детским и схоластическим", так как фактические исторические случаи требуют выбора соответствующих аргументов (12.25i.5). Весь раздел пестрит выражениями, рисующими Тимея как "мальчишку, только что окончившего школьный курс" и "далеко уступающего ученикам в школе" (12.26.9, 12.25k.8. Cр. 26b.5). В целом Полибий предназначает свои цитаты из речей Тимея для того, чтобы показать, что автор "не любит мудрость и, короче говоря, неуч" (12.25.6).
Однако подобный язык возникает и в других местах. Ребячлив Тимей, когда описывает Африку (12.3.2), а его заявление о том, что ритуал октябрьской лошади у римлян чтит память об их троянских истоках, является самым детским из всех (12.4b. 1). Тимей сравнивается с Mаргитом в сообщении о фразе, которую он вкладывает в уста Тимолеонта, призывающего свои войска к битве (12.25.8), и, возможно, то же сравнение является неявным в 12,4а.5, где Полибий пишет, что Эфор наверняка превзошел Maргита в глупости, если он сделал ошибку в простейшем сложении, в чем обвиняет его Тимей. Опора Тимея на книги, а не на практический опыт является простодушием, словно кто-то считает, что он может стать искусным художником, изучая работы мастеров прошлого (12.25е.7). Тимей также занимается дурью, включая сны и видения в свои истории (12.12b.1). Эти вещи показывают Тимея и всю его работу "наполненными низменным суеверием и бабьим пристрастием к сказкам" (12.24.5). Наконец, как и легкомысленная молодежь Академии, Тимей показывает любовь к парадоксам всякого рода (12.26с. 1, 26d.1).
Наконец, неграмотность Тимея распространяется и на практический опыт государственного деятеля. Невозможно, заявляет Полибий, для людей, у которых нет знаний о войне и политике, хорошо писать по этим предметам; их обсуждение не опирается на опыт и не будет иметь описательной способности, что делает их бесполезными для читателей. И это особенно верно в случае с Tимеем, говорит Полибий, так как он не был очевидцем этих вещей (12.25g. 1-4). Это отсутствие опыта лежит в основе различия, которое Полибий желает чтобы его читатели делали между двумя историками, ибо он настаивал на своих собственных особых претензиях к "прагматической истории". Это требует участия в политических и военных делах, которыми Тимей никогда не занимался (12.25k.8), да и с полководцами и государственными деятелями не общался (12.27а. 1, 27.1-7). На самом деле, Тимею не только не хватает опыта, но он также страдает "библиотечностью" (12.25h.3), зависимостью от книг, которая определяет его характер, и поэтому его писаниям недостает жизненности.
В свете всего этого неудивительно найти Полибия приходящим к выводу, что Tимей не может и не желает исполнять обязанности, необходимые для написания истории. Неоднократно в первой части книги 12 Полибий обращает внимание читателя на недостатки своего предшественника. Tимей все делает "небрежно" (4с.3), "как попало" (3.6, 4.4), "мимоходом" (4.4), или "просто плохо" (4.4, 4с.2; ср. 24.6: "худое суждение"). В целом, он "неисторичен" - на более конкретном уровне он пропускает следствия, и, следовательно, на общем фоне не тянет на исследователя (3.2, 4с.2, 4d.2). Его самой большой проблемой, пожалуй, является "отсутствие у него опыта", которое появляется в этой первой части (4с. 1) и снова возвращается в конце книги (24.6, 25h.1, 27а.3).
Все критические замечания, обрисованные до сих пор - неумеренные нападки Тимея на окружающих, его склонность к намеренной лжи, его неграмотность и неопытность - укладываются в ту общую схему полемики Полибия, что Tимей не имеет и не может исполнять обязанности историка, и выставление данного момента обеспечивает большой финал книге 12. Бесчисленные высказывания Полибия о предпосылках и обязанностях для историка соблазнили некоторых ученых рассматривать книгу как некое руководство по написанию истории. Но ссылаться на книгу 12 как на отступление об историографии или указывать, что ее целью является изложение теории исторического метода, как некоторые ученые решили, ошибочно, поскольку поступать так значит скрывать весьма полемический характер книги. это ни в коем случае не объективный трактат об историческом методе. Целью Полибия в книге 12 является развенчание Тимея как великого историка, чтобы занять этот статус самому. Как утверждает Шепенс, Полибий использует заявления об историческом способе, чтобы поддержать свою критику Tимея, а не наоборот. Это становится ясно, если мы рассмотрим окончательные главы книги в свете критики Tимея, описанной выше.
Полибий утверждает, что ознакомление с документами и чтение предыдущих писателей только одна из трех предпосылок к написанию истории. Историк, говорит он, должен быть также знаком с физическими особенностями своего мира, и он должен либо быть очевидцем событий или, если это невозможно, получать свидетельства непосредственно от участников тех событий (12.25е.1-2). В самом деле Полибий продолжает утверждать, что "документальный" аспект истории - наименее важный из трех составляющих (12.25i.2; ср.12.27a.3-27.6). Это больше, чем просто совпадение, я считаю, что документальная работа была специальностью Tимея и основой его репутации как авторитета (12.10.4, 27а). Это предположение находит подтверждение в том, что в этом же контексте Полибий ставит вопрос о длительном сидячем образе жизни Тимея в Афинах (12.25d.1, 25h.1; см. ниже, раздел 6). В сущности, Полибий утверждает, что все библиотеки в мире не могут компенсировать отсутствие личного опыта в наблюдении мест и событий. Однако вскоре мы узнаем, что, помимо этих трех предпосылок, даже одни свидетельские показания не позволяют писать собственную историю. Для того, чтобы использовать эту информацию, историк должен быть человеком дела, разбирающимся в политических и военных вопросах (12.25g.1, 25h.4-6). Ближе к концу книги Полибий проводит параллель с Платоном: история будет писаться правильно лишь тогда, когда люди действия (прагматики) пишут ее, или когда историки считают необходимым сперва набраться опыта, прежде чем писать (12.28.1-5). На протяжении всей своей работы Полибий поясняет, что он имеет этот опыт. Даже в книге 12 сам он упоминает кое-что из своего собственного опыта, заслуги перед локрийцами (12.5.1-3). В общем, Полибий видит себя идеальным историком. Он читал своих историков, он объездил весь мир, он был свидетелем и участником каких-то великих событий и, для того, что он пропустил, он знает тех, кто участвовал. Прежде всего, он обладает политическим и военным опытом, необходимым для того, чтобы сделать что-то со всей этой информацией и превратить ее в историю.
Но Tимей представляет из себя предшественника, который приобрел определенную репутацию среди некоторой части аудитории Полибия, как он признается в нескольких местах (12.25c. 1, 26d.1-6, 28.6; также 10.4 и 25a.3). В результате Полибий может убить двух зайцев одним выстрелом своей длительной критикой: подрывая Tимееву репутацию, делая ставку на свое собственное право на истину, показывая, как правильно писать историю и отказывая в этом Тимею. Иными словами, точно ли изображение Полибия или нет, Тимей служит удобным подставным лицом. И для нас, пытающихся исследовать Tимея, здесь решающий момент, чтобы признать - в конечном счете крайне сложно определить, в какой степени реальный Tимей напоминал того, которого мы находим в книге 12 Полибия. Поэтому в первую очередь необходимо отказаться принимать заявления Полибия о нем за чистую монету. К сожалению, большинство современных ученых фактически не отступают от Полибия в своих суждениях о Tимее. Сомнения по поводу обоснованности претензий Полибия были на самом деле высказаны некоторыми учеными девятнадцатого века, например Геффкеном и Класеном. Однако, их взгляды были во многом основаны на чрезмерно амбициозных реконструкциях Tимеевой работы. Не было сделано никаких попыток решить вопрос о причине негативного отношения Полибия к Тимею. Белох, признавая в последнем "усердие и помощь в снабжении материалом", критиковал его предвзятое отношение к Тимолеонту и за оскорбления в адрес Агафокла, заключив, что "одна эрудиция отнюдь не делает историка", и это во многом перекликается с оценкой Б. Г. Нибура, который хвалил Тимея за эрудицию, но "оплакивал" его доверчивость и суммировал: "Большим недостатком была его склонность к клевете; он был средним, убогим человеком, который ненавидел всех великих героев и наслаждался, оскорбляя их". Джордж Грот, который отказывался считать все произошедшее до 776 году до н. э. историей, заявил, что Тимей прославился прежде всего "способом, которым он беспорядочно собрал и пространно повторил мифы о ранней истории Сицилии". Бьюри: "Полный педант без чувства меры или способности различить весомые вещи от тривиальных, интересующийся бессвязными деталями, любящий басни и чудеса". Так считается и сегодня. Коквелл: "Фрагменты могут значительно искажать восприятие, но впечатление, что он был как историк явно мутный, укреплено суровым суждением Полибия...." Мейстер: "Его главная деятельность лежит гораздо больше в сортировке предыдущей литературы критическим способом". Момильяно: "Педант с воображением, чьи буквоедство и полемический пыл лишают его полностью простой радости видеть и открывать в отличие от Геродота". Зато Манни описывает так называемую "библиотечность" Тимея как "критическое и методическое расследование". Педеш соглашается, что значительная часть штурма Полибия на Тимея несправедлива и нарушает его собственные принципы о прощении древних писателей за ошибки в географии. Уолбэнк находит, что Полибиевы аргументы против Тимея, особенно по локрийскому вопросу, основаны лишь на вероятности, а не на новых свидетельствах. Он признает, что Полибию нужно было снести Tимея, потому что он представлялся ему потенциальным конкурентом на звание "подлинного историка Рима". Уолбэнк приходит к выводу, что нападки Полибия опираются в основном на личную неприязнь к своему предшественнику, говоря: "С любой стороны обвинения Полибия кажутся несоразмерными или порочными". Но тем не менее он принимает общее суждение Полибия, что "Тимей несомненно много ошибался". Лабуске имеет очень скептическое представление о критике Tимея, утверждая, что два историка не так уж отличались в основных принципах или методологии, впрочем, необходима проверка Тимея на основе критического подхода к Полибиевым свидетельствам.
В конце первого сохранившегося раздела книги 12 - по поводу Tимеева невежества и ошибок в географии и этнографии Западного Средиземноморья - Полибий заключает, что Tимей "небрежен" в самой важной части историописания: расследовании. Он объясняет что, поскольку невозможно для одного человека стать свидетелем всех событий, ни быть знакомым со всеми местами, историк должен сперва получить информацию от наибольшего количества людей и лишь потом судить, какие люди и какая информация являются надежными (12,4с.2-5).
На этом Полибий не успокаивается; он заявляет, что Tимей просто "устраивает большое шоу" собственной правдивости, но на самом деле проваливается; затем он утверждает, что Tимей "настолько далек от установления истины через опрашивание других, что даже о том, чему он сам был свидетелем и о местах, где он лично побывал, он не скажет нам ничего путного" (12.4d.l-3): Полибий использует эту логическую уловку c целью создать решающий довод для своего дела: если мы можем показать, что Tимей неосведомлен и неправдив, когда речь идет о Сицилии, говорит он, то нет нужды приводить и другие примеры его лживости (12.4d.4).
Свидетельства того, что Tимей ошибался насчет дел Сицилии, которым он был очевидец, действительно могут дать изобличающие показания против его исторической проницательности, но это не имеет никакого отношения к проблеме о его способности и готовности вносить предложения по вопросам, о которых он не знает из первых рук.
Полибий привел здесь два примера. Первый касается Африки, которую Тимей по данным Полибия назвал "песчаной, сухой и бесплодной" отчасти потому, что он "все еще верил старым сказкам" (12.3.2). Опять же вследствие "поверхностного и беглого опроса" Тимей ошибочно сообщил, что на Корсике водится много диких коз, овец и крупного рогатого скота - хотя на самом деле, утверждает Полибий, их там нет (12.4.4). В оригинальном тексте Полибий, возможно, предложил третий пример о Сардинии, поскольку он упоминает этот остров вместе с Африкой и Италией (12,4с.2). Так что в любом случае два сохранившихся примера покажут (в Полибиевых глазах), что Tимей не исполнил ни одной из обязанностей историка, описанных Полибием в 12,4с.5: опросить и выбрать наиболее достоверные сообщения.
Но заключительный пример этого раздела, об Италии, не вписывается так хорошо и может подсказать, почему Полибий оставляет эту линию аргументации. Пример включает единственный фрагмент, прямо относимый к работе Тимея о Пирре, где записан римский ритуал Октябрьского коня (Polyb. 12.4b.1-4c.1 = F36). Фест сохранил описание обряда, в который входил и жертвенный убой боевого коня на Марсовом поле ежегодно в Иды октября. Tимей объяснил ритуал, по словам Полибия, как совершаемый в память о взятии Трои при помощи деревянного коня. Полибий считает это "самым детским заявлением из всех" и демонстрацией не только невежества, но и большой педантичности, ибо почти каждый варварский народ поступает так перед началом войны или отправляясь на решающую битву, и следовательно можно было бы сделать вывод, что все они произошли от троянцев. Интересно, что Полибий совсем не говорит, что Тимей небрежно расследовал этот случай. А ведь учитывая Tимееву популярность в Риме, Полибий мог ухватиться за этот отрывок, чтобы выставить ошибку предшественника об истории римлян, хотя не исключено, что эксцерптор пропустил один параграф.
В любом случае, Полибий сам указывает, что Tимей был на самом деле добросовестным исследователем и собирателем информации. В разделе об италийской Локрида, мы узнаем, что Tимей посетил локрийцев в Греции для расследования фактов, касающихся колонии. Там ему показали письменный договор между метрополией и колонией, который начинался с фразы "как родители детям". Кроме того, издавались указы, показывающие политию между двумя городами (12.9.2-4). Тимей также изучил законы и обычаи италийской Локриды и нашел их подходящими для колонии скорее свободных людей, а не отбросов общества, при назначении штрафов для похитителей, прелюбодеев и беглых рабов (12.9.5-6).
Ответ Полибия на свидетельства, представленные Tимеем, причудлив, если не безрассуден. Tимей, говорит он, не сообщает, какую Локриду в Греции он посетил, чтобы получить свою информацию (их было две), ни где именно письменные договоры нашли, ни имен магистратов, с которыми он говорил. Поскольку он молчал на все эти вопросы, Полибий заключает, "очевидно, что он сознательно лгал" (12.10.6). Все же причина, которую Полибий приводит потом для того, чтобы быть настолько уверенным в этой заведомой лжи, реально подрывает все его доводы против вялости Tимея в расследовательских делах. Полибий описывает Tимея как человека одержимого ссылками на свои источники информации, подтверждающие их надежность, поиском новых записанных свидетельств, сравнением и согласованием противоречивых сведений; и он не находит возможным поверить, что человек как этот оставил бы без внимания любую информацию, если она у него была. Но в высказывании его мнения Полибий невольно приводит свидетельства, чрезвычайно пагубные для его собственного дела.
"И еще, в чем он превосходит других писателей, и из-за чего, в конце концов, он наслаждается своей репутацией - я имею в виду его демонстрацию точности в хронологии и в записях, и его интерес к этому вопросу - что это характерно для Тимея, наверное, все уже знают" (12.10.4).
Полибий переходит к описанию одного случая этого характерного беспокойства за точность первичного документирования. Tимей не только идентифицировал одного из своих информаторов по вопросу об италийской Локриде, человека по имени Эхекрат, но пошел дальше и сообщил, что отец этого человека удостоился служить в качестве посла у тирана Дионисия - подразумевая, что Эхекрат происходил из знатной семьи и, следовательно, на основе моральных критериев, так часто используемых древними, его словам можно было верить. Полибий, по крайней мере, утверждает, что Tимей включил данные Эхекрата для того, чтобы не казалось, что "он услышал [о Локриде] от кого попало" (12.10.8), возможно, пытаясь намекнуть, что на этом фоне проверка тоже является лишь частью "демонстрации" точности со стороны Тимея. Но, если мы выступим из Полибиевых рамок на мгновение, то увидим, что этот эпизод показывает усилия, которые прилагает Тимей, чтобы найти этот источник в первую очередь, не опираясь на то, что он читал у предыдущих авторов или слышал переданным в легендах.
Далее Полибий неустрашимо устремляется в атаку, приведя пример хронологической точности Тимея.
"Ибо это человек, который сравнивает с их начала списки эфоров с реестрами царей в Лакедемоне, архонтов в Афинах и жриц в Аргосе, сличает, наряду с этим перечни олимпийских победителей и изобличает ошибки в городских архивах, даже если они показывают несоответствие в три месяца. Действительно, Tимей это человек, который открыл стелы в подсобных помещениях храмов и каталоги проксений на их дверных косяках" (Polyb. 12.11.1-2).
Иными словами, Полибий пытается утверждать, что Tимей настолько усерден в расследовательских делах и в цитировании свидетельств, что в этом одном случае, когда он не передал информацию для своего читателя, он сознательно лжет. Возможно, что лгал, и важно отметить, что предметом усилий Полибия в этом разделе является разница между преднамеренной ложью и ошибкой от незнания. Но хватаясь за эту соломинку, он потерял весь сноп, и в результате предоставил ценную информацию о беспокойстве Тимея за документальные подтверждения.
Позже в книге 12 Полибий фактически признает именно это. После длинного рассуждения о детском и педантичном характере речи в работе Tимея, Полибий утверждает, что теперь он объяснит причину всех Тимеевых ошибок: в то время как тот был кропотлив и прилежен в изучении письменных сообщений - включая работы предшествующих историков - он пренебрегал опросом свидетелей и личными наблюдениями (12.27.1-3). Как мы видели ранее, здесь зрится корень Полибиевой проблемы с Tимеем: он библиотечная крыса, книжная душа, кабинетный историк. В этом последнем разделе книги 12 Полибий подчеркивает необходимость для историка быть сведущим человеком, участвовать в событиях или интервьюировать их творцов, а не тратить время в библиотеках и опираться на книги.
Но аргументы Полибия имеют много дыр. Он сам сказал, что Tимей проводил личный опрос об основания италийской Локриды. Он сам сказал нам, что Tимею было известно о римском ритуале, и он не критикует его за получение этой информации из книг или легенд. Позже, под самый конец книги 12, он передает слова Тимея, что он пошел на "большие расходы и неприятности", чтобы собрать информацию о лигурах, кельтах и других племенах. Полибий утверждает, что это означало "сидеть в городе", собирая эти заметки, нежели лично посетить те регионы, но настрой Тимеева комментария вроде бы свидетельствует о каких-то путешествиях или по крайней мере о попытках собрать информацию из различных источников (12.28a.3-4). Должны ли мы принять это в качестве указания на поездки или нет, в любом случае, это показывает, что Tимей не писал историю исключительно из книг. Полибий также рассказал нам, что Tимей ходил в храмы, разыскивая надписи. В результате своими собственными высказываниями он сам коверкает подход своего предшественника к написанию истории. Полибиев упор на ранние части работы Tимея вводит в заблуждение, так как половину "Историй" последнего охватывают современные события. Но даже в изображении ранних частей искажающее влияние полемики Полибия является очевидным, например, об Африке, что либо Tимей никогда не бывал в Африке, либо он сознательно лжет о ней (12.3.1-6). Сам Полибий путешествовал в различных частях Африки, в том числе посещал Maссиниссу в Нумидии и плавал вдоль северо-западного побережья. Следовательно, критикуя Тимея, он обращает внимание на себя.
В пассаже, сохраненном Афинеем (14,651d-f), скорее всего, в частности, говорится о реакции Полибия на Тимеево описание лотоса. Может быть, Тимей включил эту информацию где-то в свои ранние книги, либо в связи с повествованием о мифологических временах, или как часть географического экскурса о Западном Средиземноморье. Но также возможно, что отрывок появился в добавление или вместо дополнения как часть рассказа о современной греческой истории, ибо есть и другие свидетельства, что в Тимеевы дни лотос как раз был связан с недавним событием.
Теофраст описывает лотос в четвертой книге своих "Исследований о растениях" и включает в себя следующие замечания:
"Дерево является распространенным и приносит много плодов; более того, говорят, что воины Офеллы в походе на Карфаген питались ими в течение нескольких дней, когда их припасы кончились" (4.3.2).
Событие это относится к осени 308. По воле Птолемея Oфелла управлял Киреной с 322. Древние источники рассказывают очень мало о нем или о Кирене до 309, когда он имел несчастье получить предложение о союзе с Агафоклом. Последний, осажденный карфагенянами в Сиракузах, сумел уйти со своей наемной армией в Африку, надеясь перенести театр военных действий на вражескую территорию (как поступил Сципион столетие спустя). В попытке укрепить свои шансы и усилить давление на Карфаген, Агафокл попросил помощи Oфеллы. Согласно сообщению Диодора, два правителя согласились с тем, что Oфелла будет править Африкой, а Агафокл сохранит Сицилию с перспективой и на захват Италии. (20.40.2-4). Oфелла собрал наемное войско приблизительно в десять тысяч, включая материковых греков, которые увидели возможность для грабежа и, возможно, даже для колонизации, поэтому они взяли с собой жен и детей. Но марш вдоль африканского побережья до Карфагена оказался длиннее и трудней, чем Oфелла и его наемники, очевидно, запланировали. Диодор не упоминает о лотосе, но он заявляет, что армейские запасы еды и воды закончились прежде, чем они прибыли к месту назначения; проблемы создавали и вездесущие ядовитые змеи, маскирующиеся в песке. Когда армия наконец дошла, то после первоначального показа дружбы Агафокл убил Офеллу и убедил наемников присоединиться к своим собственным войскам. Во-первых, следует отметить, что Теофраст описывает на самом деле не лотос, который правильно описан Полибием в пассаже у Афинея. Мы не можем быть уверены, что Тимеево сообщение совпадало с Tеофрастовым, но так как исправление Полибия появляется в книге 12, где он критикует общее описание Тимеем африканской флоры и фауны, то вероятно совпадало.
Сообщение Диодора может или не может исходить непосредственно из Tимея, но мы можем быть уверены, что последний изложил поход Офеллы: он был частью Карфагенской войны против греков в Сицилии, главного события в карьере Агафокла, сюжета последних Тимеевых пяти книг". Кроме того, Tимей, возможно, держался более близко к событию, которое имеет большое значение при рассмотрении его источника информации для кампании и для его описания лотоса. Диодор записывает, что Oфелла, согласившись на союз с Агафоклом, отправил послов в Афины с просьбой присоединиться к экспедиции. Дело в том, что Oфелла женился на афинянке: Эвфидике, дочери Мильтиада (который вел свое происхождение от Мильтиада, героя Марафона). Хотя нет никаких свидетельств, что Афины заключили союз с Oфеллой, Диодор отмечает, что многие афиняне пошли в наемники вместе с большим количеством других греков (Diod. 20.40.5-6).
По любому счету в 308 Tимей был уже в Афинах, изгнанный из Сицилии Агафоклом - тем самым, которому этот призыв к союзникам был в конечном итоге на пользу. Мы не можем знать наверняка, конечно, как Tимей относился к военной операции Oфеллы. Но он вряд ли болел за успех любого предприятия с участием Агафокла. В любом случае, когда сообщения о тяготах похода и несчастном конце Oфеллы достигли Афин, Tимей (как и Теофраст) был там и услышал о них. Хотя он может даже не начал писать свою историю в тот момент, Tимей использовал эти сообщения (либо по памяти, либо по заметкам), чтобы построить свое повествование о событиях в сицилийской (и Агафокловой) истории.
Скорее всего, он акцентировал долгий марш через пустыню, чтобы подчеркнуть нелепость этой затеи, возможно даже сравнив ее с афинской экспедицией в Сицилию во время Пелопоннесской войны, глупым приключением, чьи участники были неподготовлены и неграмотны. Есть большая вероятность, что описание Тимеем Африки как бесплодной пустыни было привязано к конкретному событию - походу Офеллы в Карфаген - и касалось лишь определенного региона, что Полибий не уточнил. На самом деле, мы знаем, что Tимей был вполне осведомлен о населенных и плодородных районах в Африке из свидетельства самого Полибия, который цитирует начало речи Тимеева Тимолеонта своим войскам перед боем. Тимолеонт начинает рассказывать, что хотя Ливия "вся сплошь заселена и изобилует людьми", однако когда греки хотят донести мысль об одиночестве, они часто используют пресловутую фразу "пустыннее Ливии", подразумевая не пустыню, конечно, а трусость ее жителей (12.26a.2). Так, в дни Тимея фраза "пустыннее Ливии", вошла в поговорку. Сицилийские греки действительно знали, что Африка была густо заселена, так как они сталкивались с большими армиями оттуда в течение почти двух столетий. Но побережье, протянувшееся между Карфагеном и Киреной, было фактически пустыней, как указывает опыт Oфеллы и его армии. Это усиливает вероятность того, что сообщение Tимея об Африке, приведенное Полибием, касалось конкретного региона.
Другое возможное указание происходит из параграфа Diod. 13.81.5, включенного в F26a у Якоби, где Диодор пишет (в контексте 406/5): "поскольку в то время в Ливию еще не пришло плодоводство ..." Если это действительно из Tимея, то это будет свидетельствовать о его осведомленности в том, что Ливия в его время возделывалась.
Но мы не можем быть уверены в источнике Диодора, хотя Tимей является наиболее вероятным кандидатом.
Иными словами, Tимей мог бы предложить точное сообщение об Африке либо при географическом описании Западного Средиземноморья, либо в связи с визитом Аргонавтов, но затем в ходе своего исторического повествования он подробно описал ужасы экспедиции десяти тысяч, не считая женщин и детей, вынужденных питаться плодами дикого растения, чтобы выжить. Тогда это было бы последнее сообщение, на котором Полибий предпочел сконцентрироваться. Представив это как все Тимеево описание Африки, он мог бы изобразить его неосведомленным и беспечным при выборе сообщений. Возможно Tимей не посетил Африку сам, и следовательно критика Полибия об отсутствии личного наблюдения справедливо. Но, как мы видели, это не значит, Tимею приходилось полагаться на древние легенды; сообщения очевидцев конечно, достигли бы
Афин в какой-то момент вскоре после события.
До сих пор мы видели, что искажение может происходить через упор на один эпизод или на одну часть работы, что делает его представителем всего. Следующий пример также включает в себя этот тип селективного упущения, но более тонким способом, так как он затрагивает исторический метод или точку зрения автора. Последний пункт Полибиевой критики Тимея, сохранившийся в первой части книги 12 (о его ошибках в отношении Западной Средиземноморской географии) включает в себя Сицилию, Tимееву родину. Полибий стремится убедительно доказать ненадежность своего предшественника в том, что он оказывается "невежественным и далеким от истины" не только относительно сицилийских районов, но и касательно самых известных среди них (12.4d.4). В качестве примера Полибий избирает легенду о фонтане Аретузе у Сиракуз. Этот родник находится в западной части прибрежного острова Ортигии, рядом с соленой водой Великой гавани. Это и понятно, что его присутствие там породило легенду о его источнике. Tимей, пишет Полибий, "говорит нам, что фонтан Aретуза в Сиракузах берет свое начало от Aлфея, реки в Пелопоннесе, протекающей через Олимпию и Аркадию. Ибо, говорит он, эта река, уходя в землю и промчавшись четыре тысячи стадий под сицилийским морем, поднимается на поверхность в Сиракузах. Это стало ясно, говорит он, из того факта, что однажды, когда проливные дожди выпали во время Олимпийских игр и река затопила площадь святилища, Aретуза извергла массу навоза крупного рогатого скота, закланного в жертву на празднике, и принесла золотой кубок, который признали как происходящий с праздника и унесенный прочь" (12.4d.5-8).
Предложил ли Полибий конкретные комментарии к этой истории, мы не знаем. Эксцерпт, сохранившийся в сборнике "О мыслях", не продолжается. Вполне возможно, что он отчитывал Tимея за наивную доверчивость, или давал разъяснения о научной невозможности истории, или выдвигал какие-то другие доказательства того, что Алфей впадает в море, а не уходит под землю (Страбон, собственно, и приводит оба варианта). Но в пассаже, сохраненном эксцерптором, по крайней мере, Полибий, кажется, утверждает, что Tимей предложил подробности с навозом и золотым кубком в качестве свидетельства правдивости истории: "он говорит ... что это ясно из того факта, что ...". Иными словами, Полибий дает четкое впечатление, что Tимей поверил в историю, которую рассказал и, следовательно, сдуру прилип к старой легенде. Но можем ли мы быть уверены, что Tимей фактически заявил о своей собственной доверчивости в этих "свидетельствах"? Мы знаем, что Tимей не придумал эту историю и не первый сообщил о ней. Традиция, что Aретузa имела свой источник в Пелопоннесе, встречается у Пиндара в начале Nemean 1: "Святое дыхание места Aлфея/Дитя знаменитых Сиракуз, Ортигия" (Nem. 1.1-2). История золотого кубка в фонтане, по крайней мере, восходит еще дальше, к поэту Ивику в середине VI века. Следовательно в дни Тимея легенда уже была древней.
Якоби печатает отрывок об Аретузе как фрагмент 41b Tимея. Он включает в себя две другие ссылки на него. Фрагмент 41а происходит Historia Mirabilium Антигона Каристского, который приводит в принципе ту же историю с теми же двумя подробностями, но начиная словами "как Пиндар и остальные говорят"; Tимей цитируется только в конце пассажа. Фрагмент 41с происходит из Страбона (6.2.4), который начинает историю словами "рассказывают, что", снова приводит те же две подробности и наконец, заявив, что Пиндар "следует этим сообщениям", цитирует Nemean 1. Tимей, пишет он, провозглашает то же.
Без оригинального контекста доклада Тимея об Аретузе мы никогда не узнаем наверняка, какую позицию он занял по отношению к легенде. Трудно поверить, что он принял сказку как единственную истину. Не более ли вероятно, что Tимей на деле лишь отразил мнение сиракузян о том, что это было правдой, а не утверждал это от себя, как выходит по Полибию? Давайте представим, что от Геродота уцелели бы лишь разбросанные ссылки в трактате Плутарха о его kakoetheia. Тогда перед нами во многом был бы Плутархов Геродот: умышленный лжец, ненавидящий всех греков, изобретающий низменные мотивы, распространяющий вредоносные слухи, клевещущий на добрых людей.
Для Полибия Tимею нельзя ни в чем доверять, раз уж он заблуждается даже относительно собственной родины. Мы же в рассказе об Aретузе, в сообщении о римского ритуале октябрьской лошади, даже в дебатах о происхождении италийской Локриды можем обнаружить геродотовский штамм - стремление доносить о прошлом либо из первых рук, либо через посредников. Но Tимей не строго и не просто Геродот Запада, ибо существует важное различие. Тимей показывает значительно большую обеспокоенность в урегулировании дискуссии, отвечая на вопросы и привлекая своих предшественников по имени (часто в оскорбительных выражениях) с целью доказать их неправоту. Эта разница с Геродотом, на мой взгляд, представляет собой одну из интересных особенностей развития греческой историографии в эллинистический период, хотя Тимей и затеняется злонамеренным изображением Полибия.
До сих пор мы фокусировали наше внимание на свидетельствах в полемическом контексте книги 12, чье сильное искажающее влияние на виду. Когда же мы исследуем отношение Полибия к Tимею в другом месте его работы, мы находим некоторые интригующие результаты. Во введении к своей истории Полибий сообщает, что он начнет со 140-й Олимпиады (220-216), ибо именно в это время история стала органическим целым и события в Италии и Африке переплелись с происходящим в странах Азии и Греции (1.3.4). Он также отмечает, что в результате его история соединяется с Аратом, так как тот закончил свои мемуары на данный момент (1.3.2). Но вскоре после этого он объясняет, что его первые две книги будут реально освещать события перед предложенной им стартовой датой для того, чтобы объяснить, какие ресурсы, войска, государственное устройство и римляне и карфагеняне имели, когда они начали свою борьбу, победитель в которой мог затем попытаться овладеть всем миром (1.3.7-9). Это двухкнижное prokataskeue или "вводный раздел" (1.3.10) получает затем свое собственное введение в
1.5. Там Полибий утверждает, что его начальной датой будет 129-я Олимпиада (264-
260), в которую римляне впервые переправились в Сицилию; кроме того, здесь соединение с историей Тимея, так как он остановился в этой точке (1.5.1). Следовательно уже в первых пяти главах работы Полибий сам был связан с двумя предшественниками.
Арат первый упоминаемый предшественник, и Полибий подчеркивает на протяжении ранних книг, что его собственная история действительно начинается в 220 г. (1.3.8,1.13.7-8,2.37.2,2.71.7, 3.1.1-3,4.1.9). но в некоторых отношениях связь с Tимеем важнее для Полибия. Хотя он подчеркивает, что его собственная работа одна из всеобщих историй и состоит из событий, происходящих по всему миру, Рим явно занимает центральное положение. Именно невероятно быстрый подъем Рима к мировому господству заставляет его писать (1.1.5), именно Рим вызвал "переплетение" мировых событий (5.101.3, 5.104), и именно римская аудитория, частично по крайней мере, будет читать его работы (6.11; 31.22.8-11). Полибий должен был связать себя с Tимеем, поскольку последний был греческим историком par excellence для римлян. Tимей одним из первых обсуждал древнюю историю римлян - только Гиероним из Кардии делал это до него, и фокусирование Tимея на Западном Средиземноморье предположительно было более привлекательно, чем повествование Гиеронима об Александровых преемниках (Dion. Hal. Ant. Rom. 1.6.1 = Timaios T9b). И понятно из слов Полибия в книге 12, что Tимей действительно имел поклонников и защитников, с которыми Полибий напрасно спорил, что он писал историю плохо (12.25c.1; cр. 26d. 1-6, 28.6). Характерно, что в послесловии ко всей работе, когда Полибий рассматривает то, что он охватил, то не Арат упоминается как его предшественник, а Tимей (39.8.4).
Итак, несмотря на свою попытку уничтожить репутацию Tимея в книге 12, при открытии и закрытии своей работы Полибий ссылается на него без комментариев.
Конечно, как отмечалось выше, "продолжение предшественника не обязательно влечет за собой верность его историографическим принципам", и критика Полибием какого-либо автора не исключает его использования им в качестве источника. но я подчеркиваю, что яркий характер контраста между отношением Полибия к Tимею в остальной части работы по сравнению с книгой 12 должен побудить нас не принимать последнюю за чистую монету.
Несколько странно не найти никаких ссылок на Tимея в ходе обсуждения Полибием событий в Италии и Сицилии до 264 (1.6-12). Полибий заявляет, что он лишь кратко очертит причины первой Пунической войны и начинает свой очерк с разграбления Рима галлами в 386, прослеживая всего в шести предложениях римское завоевание Италии до осады мятежных римлян, которые захватили Регий в подражание мамертинцам в Мессане. Затем Полибий отступает немного, чтобы описать ситуацию с мамертинцами (одна глава) и приход к власти Гиерона в Сиракузах (две главы). Чуть больше двух глав достаточно, чтобы рассказать о дебатах и решении в Риме относительно войны, о переправе Аппия Клавдия и его победах над сиракузскими и карфагенскими силами, осаждающими его. Остаток 12-й главы состоит из объяснения Полибия необходимости предшествующего эссе.
Многое из этого охватывает снову, которую Tимей, наверное, уже обсуждал в "Пирре". Кроме того, синхронность событий в начале данного раздела - галльское разграбление, Анталкидов мир и осада Регия Дионисием I - побудила многих ученых предположить западного греческого историка источником этого резюме и Tимея как наиболее вероятного кандидата. К сожалению, из-за недостатка связанных с римлянами фрагментов, мы можем только догадываться о деталях, с которыми Tимей обсуждал этот период. Как мы видели в главе 2, лишь один фрагмент определенно засвидетельствован как происходящий из его работы о Пирре, и только три могут быть однозначно связаны с Римом (Polyb. 12.4b = F36; FF 59-61). Единственными признаками того, что работа вышла в свет после смерти Пирра в 272 (или даже его деятельности на Западе) являются два утверждения Полибия относительно конечных точек своего труда (1.5.1 и 39.8.4). Можем ли мы быть уверены, что Tимей вдавался в какие-либо подробности для периода 272-264? Когда Полибий говорит, что Tимей остановился на первой переправе в Сицилию, какое конкретное событие он имеет в виду - решение римлян идти на войну? фактическую переправу Аппия? поражение сиракузян и измену Гиерона? Без дальнейших свидетельств любой ответ на эти вопросы должен оставаться спекулятивным.
Если Tимей все же является источником, то он должен упоминаться Полибием в 1.14 вместе с Филином и Фабием Пиктором. Нет его полемики против Tимея в 1.12, где он объясняет, почему он вернулся к 264. Скорее всего он спешил дать читателю примерное представление о состоянии дел в Сицилии в 264 и не останавливался на спорах. Тем не менее, вполне вероятно, что римская аудитория, по крайней мере, могла связать сообщение об этом периоде с Tимеем (см. выше), независимо от того, у кого Полибий заимствовал. В 2.16, Полибий касается географического невежества Тимея, которое является одним и зключевых компонентов Полибиевой критики в 12-й книге. Еще за пределами книги 12 Тимей появляется в связи с Агафоклом с несколько иной точкой зрения отношения к тирану. В книге 15, обсуждая надлежащую тему для серьезной истории, Полибий пишет, что "Агафокл, как говорит, издеваясь над ним, Тимей, начав как горшечник и оставив колесо, глину и дым, пришел молодым человеком в Сиракузы" (Polyb. 15.35.2 = F124c). Уолбэнк утверждает, что Полибий здесь "осуждает Тимея как злонамеренного и однобокого в укрывательстве заслуг и достижений Агафокла". Однако, "кто не знает", спрашивает Полибий в другом месте, "что Агафокл, тиран Сицилии, был жесток, когда приходил к власти, но мягок на троне?" (Polyb. 9.23). Tимей не упомянут здесь, но мы видим, что он был не одинок в своем изображении, по крайней мере, начала карьеры тирана. Опять же, "хотя ожесточение Тимея против Агафокла правителя Сицилии может показаться преувеличенным, тем не менее оно справедливо, ибо он возводит обвинение против врага, злого человека и тирана" (Polyb. 8.10.12 = F124a). Полибий кажется утверждает, что Агафокл заслужил если не оскорбления от Тимея, то по крайней мере весьма негативного портрета.
Наконец, отметим кратко, что Полибий и сам не чужд того, за что он критикует других авторов. Прежде всего мы можем указать на его знаменитую обличительную речь против Филарха, автора так называемого "трагического" стиля истории, который сценами со стенаниями и страданиями стремится пробудить эмоции у читателя (Polyb. 2.56.6-12). Тем не менее, мы находим их в достатке и у Полибия, например повествование о гибели Агафокла Александрийского, регента при Птолемее V в Египте, включая его жену, совсем как у Филарха обнажающую грудь в тревоге (15.31.13), увод карфагенских заложников в начале третьей Пунической войны (36.5.6-8) и появление жены Гасдрубала с детьми при падении Карфагена (38.20.7-10).
Что касается его критики Tимея в частности, то Полибий отчитывает его не только за чрезмерные оскорбления других авторов и исторических деятелей, но и за неумеренную похвалу Тимолеонту (12.23). Однако Полибий попал здесь под собственный огонь: Посидоний, по словам Страбона, обвинял его в преувеличении подвигов Тиберия Гракха в Испании с целью выслужиться перед ним (Strabo 3.4.13 = FGrH 87 F51). В большем масштабе можно утверждать, что героизация Тимеем событий в Сицилии и на Западе находит параллель в попытке Полибия уравнять деятельность Ахейского Союза с событиями в Риме, Италии и эллинистических царствах.
Мои примеры не предназначены сделать так, чтобы Полибий выглядел плохо. Скорее, они указывают на несколько искусственный характер полемики древних историков со своими предшественниками. Полибий добавляет два ограничения на свою критику других авторов: 1) не заходить за рамки описываемого периода и 2) не увлекаться и обсуждать только то, "что полезно и правильно для истории" (2.56). Но, как мы видели, книга 12 нарушает эти правила во всем. И следовательно, не только Полибий искажает наш образ Tимея непосредственно через его изображение в книге 12, но и сама полемика имеет "запас" увлекаемости, что снижает ее значимость в том, что она может сказать нам о реальной историографии Тимея.
Одним из наиболее убийственных упреков Полибия Tимею (то есть, в глазах Полибия) является тот факт, что он провел пятьдесят лет в изгнании в Афинах, и, следовательно, вдали от событий, о которых он сообщает. Действительно Полибий утверждает, что сам Tимей признавал отсутствие у себя опыта войны и незнание мест: "Tимей говорит в своей тридцать четвертой книге: "проведя пятьдесят лет непрерывно вдали от дома в Афинах, он, по общему мнению, был (egeneto) совершенно не искушен в военных делах, ни имел никакого личного знания мест" (12.25h.1).
Этот признание якобы стояло в начале его сообщения об Агафокле. Очевидно, что факт длительного изгнания был важным реквизитом в структуре Полибиевой полемики, потому что он уже утверждал это раньше, в 12.25d.1, где он говорит, что Тимей провел почти пятьдесят лет в Афинах. Полибий стремится не только обратить внимание на недостатки своего предшественника, но и запустить в определение "прагматической истории" Полибия грандиозные достижения, сделать более эффектным контраст с неудачей Tимея. Действительно фигура Tимея обрамляет это обсуждение прагматической истории, так как Полибий возвращается побить свою несчастную жертву еще раз в 12.25е.7, где он сравнивает его с человеком, который считает себя опытным художником после простого просмотра древних шедевров.
Однако, возникает текстовая проблема с этой "цитатой" Tимея из-за эпитоматора или, возможно, даже по вине самого Полибия. Оно вводится словосочетанием "Tимей говорит", но последующий глагол появляется в рукописи в индикативе (egeneto) вместо ожидаемого инфинитива косвенной речи. Якоби предполагает, что скорее всего "Полибий превратил упоминание Тимея о его долгом изгнании из родной Сицилии в общепринятое признание, вредящее его репутации как историка". В любом случае кажется маловероятным, чтобы Tимей "признал", что он не имел никакого военного опыта и не осматривал места, о которых писал. Если Tимей упоминал о своем долгом изгнании, то, вероятно, оплакивая утраченную родину или ощущая бессилие перед Агафоклом.
Важной особенностью всего этого является не столько сам факт полемики. Здесь прямой контраст между Tимеем и Полибием. Опять же, Полибий в некоторых отношениях пытался заменить Tимея как греческий историк Рима. Действительно, из последнего раздела книги наиболее заметно, что Полибий воюет против репутации Tимея как специалиста по истории Западного Средиземноморья, доходя под конец до раздражения (12.25c, 26d, 28.6). Когда Полибий отчитывает Tимея за постоянное возвеличение Сицилии над остальным эллинским миром, отвергая его тему "стакана" (12.23.7) по сравнению с ойкуменой, это не просто предубеждение материкового грека против его давно затерянных, полуварварских кузенов на Западе; представитель, образец тех историков, с которыми неблагоприятно сравнивается Тимей, это, по сути, Полибий. Это полемика в роли тонкого самопиара. В общем, полемический контекст свидетельств, сохраненных Полибием, имеет серьезные последствия для нашей способности изучить Tимея. Я попытался в этой главе выдвинуть на первый план эти искажения; далее мы рассмотрим Tимея в контексте его времени.