Как ни ужасно было все то, что перенесла Италия за первое десятилетие гражданской войны, все же эта война скорее разожгла, чем успокоила, огромное количество боеспособных и не желавших примириться с создавшимся положением вещей элементов. Проскрипции Суллы касались не только самих павших, но и их семей: лишение прав распространено было и на потомство проскрибированных. Вся эта масса обездоленных, конечно, ждала только случая, чтобы вернуть себе потерянное. Пример Суллы и его противников показывал, что для этого нужна была только энергия и решительность, уменье воспользоваться недовольством масс и использовать подходящий случай для привлечения на свою сторону значительного количества решительных и вооруженных людей.
А недовольных и обездоленных в Италии, даже вне правящих классов, было немало. Земельная политика Суллы выбросила за борт жизни тысячи людей, повторные призывы рабов под знамена революции, открывшаяся для них возможность при переворотах, путем предательства, добиться свободы и материального обеспечения внесли сильнейшее брожение в огромные массы рабского населения Италии. Конфискации крупных имений знати, сопровождаемые анархией внутри каждого большого имения, давали возможность рабам бежать и так или иначе вести существование свободных людей в рядах римского и италийского пролетариата. Велико было, наконец, и число таких, которые когда-то стояли в рядах войск вождей демократии и унесли с собой к своим очагам ненависть к победителям и жажду мести.
Естественно поэтому, что войску демократа Сертория, уведенному им после поражения демократов в Испанию, обеспечен был постоянный приток свежих сил. Понятно, что Италия наполнилась бродячими толпами бандитов, что немалая часть обездоленных пополнила ряды пиратов, все более и более захватывавших в свои руки власть над морями. Ясно, наконец, что всякий новый призыв к гражданской войне должен был, если не сейчас, то через некоторый промежуток времени найти себе отклик в массах.
Прежде всего немедленно после смерти Суллы демократическая партия не могла не попытаться вернуть себе потерянное и испробовать прочность сулловой конституции. Попытка эта была сделана Лепидом и доведена была им до гражданской войны. Эта краткая и не очень упорная борьба поучительна прежде всего тем, что благодаря ей выяснилось одно вытекавшее из соотношения сил основное положение. Сенат как таковой и теперь, как и в последующие моменты борьбы, оказался бессильным и небоеспособным. В единении с вождем, пользовавшимся доверием войска, он был, однако, колоссальной и необычайно упругой и стойкой силой. С Лепидом при поддержке сулланских вождей Квинта Лутация Катула и Гнея Помпея Младшего он справился почти шутя.
Ближайшие после смерти Суллы годы, и помимо попытки Лепида, полны были для Италии и для всего римского мира тревоги и тягчайших потрясений. Намечу важнейшие, не вдаваясь в подробности.
В Испании война с Серторием принимала все более и более грозный облик. Помимо того, что войско Сертория было прибежищем для всех недовольных и обездоленных в Италии, Серторий сумел сделаться центром, около которого объединились многие племена Испании, недовольные римским режимом. В связь с ним вошли и те силы в римской державе, которые частью уже выступили, частью в каждый данный момент готовы были выступить против Рима. Прежде всего все крепшая организация морских пиратов, прочно осевшая в Малой Азии, на берегах Кили-кии и на Крите, затем вновь возраставшая мощь Митридата, грозившая превратиться в коалицию иранских и полуиранских государств против Рима. За плечами Митридата вырисовывается одновременно облик новых врагов Рима на Востоке, более серьезных и упорных: армян с одной стороны, парфян - с другой.
Наконец, в самой Италии Риму пришлось выдержать упорную и позорную борьбу с восставшими рабами, борьбу, нанесшую сельскохозяйственной жизни Италии, главным образом Южной и Средней, ряд тяжелых ударов. Война эта вновь подвергла разорению и без того уже разоренные Кампанию, Луканию, Самний, Апулию и Пицен, она лишила римское хозяйство многих десятков тысяч рабочих рук, которых некем было заменить, и лишний раз подчеркнула, что обычная структура римского командования давно пережила себя. Как в Испании с Серторием удалось справиться только путем посылки туда Помпея с экстраординарными полномочиями, так и с рабской войной, войной фракийца Спартака, совладал один из сподвижников Суллы, облеченный экстраординарными полномочиями, - Марк Лициний Красс.
Из всех более или менее трудных положений Рим, таким образом, не находил иного выхода, как повторное призвание к жизни экстраординарных магистратур с широкими военными полномочиями, которые вручались людям, имевшим связи и пользовавшимся влиянием среди солдат пролетарского войска.
В качестве носителей этих полномочий в первую голову выдвигаются на авансцену политической жизни те ближайшие помощники и сотрудники Суллы, которым он обязан был в значительной степени своей победой над демократами, главным образом, Помпей, рядом с ним Красс, Лукулл, Метелл, на втором плане Луций Сергий Катилина и многие другие. На первое место среди них быстро встал Гней Помпей, выделившийся уже при Сулле, которому он помог в самый критический момент, получивши от него ряд ответственных и серьезных поручений и ряд совершенно необычных отличий, добытых им чисто революционным путем.
Молодым человеком, не начавшим еще своей политической карьеры, он встал во главе войска, собранного им из солдат своих родичей и из многочисленных зависимых от рода Помпеев землевладельцев и арендаторов Пицена. В самом начале своей успешной военной деятельности он получил от Суллы высшее военное отличие - приветствован был им высоким именем императора. После успехов в Сицилии и Африке, где он уничтожил остатки войска демократов, во главе которых стоял бежавший из Италии Карбон, по почину Суллы присоединил он к своему имени прозвище «Великий» - «Magnus» и вынудил, несмотря на нежелание Суллы, разрешение на празднование триумфа над Африкой - «ex Africa», несмотря на то, что победил он в Африке своих же сограждан. Наконец, после смерти Суллы, все еще не имея никакого законного права командования (imperium[1]), которое могли иметь только магистраты или бывшие магистраты, он получил ответственное командование в Испании (против Сертория) и отпраздновал второй триумф, опять-таки незаконный, над Испанией - «ex Hispania».
Все эти успехи создали Помпею необычайный ореол и дали ему готовые кадры бойцов, охотно откликавшихся на его призыв. Опираясь на них, он получил, минуя всю серию магистратур, консульство на 70 год, после чего при их же поддержке, естественно, сделался вершителем судеб Рима. Неоднократно становился он, в силу приобретенного положения, перед вышенамеченным вопросом о согласовании высшего военного командования с властью сената и римской конституцией вообще. В этом вопросе он занял довольно определенное, но по необходимости двойственное положение. Он не примкнул определенно ни к одной из борющихся партий, стремясь использовать для своих целей и ту, и другую, и, делая уступки обеим, пытался все время идти скользким путем компромисса, комбинируя несоединимое и создавая призрачную возможность мирного сожительства единоличной военной власти, деятельного участия в государственной жизни трибунов и народного собрания, и руководящей роли сената. Результатом этой политики не могла не быть беспрерывная борьба, постоянно возобновлявшаяся анархия и бесконечные осложнения.
Рим жил в состоянии постоянной политической лихорадки, никто не был уверен в завтрашнем дне и в воздухе все время носился призрак повторения сулловой диктатуры и всех связанных с воспоминаниями о ней ужасов.
Особенно тревожна была вторая половина шестидесятых годов, когда на Рим надвинулся новый ряд осложнений в области внешней и внутренней политики.
Не успел еще Рим опомниться от ужасов рабской войны, как перед ним выросли новые жестокие перспективы. Необычайно обострился продовольственный вопрос, так как подвоз хлеба постоянно прерывался господствовавшими на море пиратами. Еще более осложнился он тем, что на этой почве политические честолюбцы и коммерческие спекулянты разыгрывали причудливые симфонии, то задерживая, то выпуская на рынок запасы хлеба. Все более грозным становился вопрос аграрный: появлялись все новые и новые аспиранты на земельные наделы, шла бешеная спекуляция на земли, все увеличивавшая и увеличивавшая кадры безземельного пролетариата, готового служить кому угодно и для чего угодно. Наконец, на Востоке снова началась, на этот раз решительная, борьба с Митридатом под руководством Лукулла; всякое промедление здесь могло вызвать повторение событий 88 года.
Естественно, что в этой обстановке открывалось широкое поле деятельности для политических честолюбцев и карьеристов, более последовательных и более беззастенчивых, чем Помпей и люди его типа. Кадры их сторонников были готовы, налицо была и программа - старая программа демократической хартии. Не хватало только вождя, так как Сулла основательно почистил ряды демократов, устранив из них все талантливое и выдающееся. Случайно сохранил жизнь, однако, один из самых талантливых, которого Сулла, несмотря на его молодость, считал чрезвычайно опасным для дальнейшей судьбы своей конституции - Гай Юлий Цезарь. В шестидесятых годах он постепенно стал выдвигаться на первый план политической жизни, принимая все более деятельное участие в ежедневной политической сутолоке форума и приобретая себе все большую популярность.
В конце шестидесятых годов обстановка сложилась особенно благоприятно для возобновления решительных действий со стороны демократов. Крупные уступки им сделаны были Помпеем уже в 71 году, когда он добивался консульства вместе с Крассом. Теперь наступил еще более благоприятный момент. Для борьбы с пиратами, а затем для окончательной ликвидации Митридата, уже сильно потрепанного Лукуллом, пришлось прибегнуть к обычному средству - создать экстраординарное командование. Около этого командования возгорелась жестокая политическая борьба. Носитель этого командования был предуказан - это был, конечно, Помпей. Но Помпею необходимо было не только получить командование: он добивался того, чтобы оно было действительно экстраординарным, то есть давало бы в его руки, по возможности, неограниченные полномочия. Идти так далеко сенату не было никакого основания, и Помпею пришлось широко пойти навстречу демократам и получить власть из рук народного собрания (67 г.).
Во время его отсутствия открывалось, по всем вышеуказанным причинам, широчайшее поле деятельности для Цезаря и его сторонников. Им надо было встретить Помпея по его возвращении во всеоружии. На этом фоне и развернулась сложная и запутанная история так называемого восстания Катилины, в первых этапах которого ясно видна рука ловкого политика, ткавшего ткань необычайно сложной политической интриги. Для нас этот эпизод - cause célěbre[2] тогдашнего Рима - интересен как показатель того, что и в это по внешности спокойное время, не отмеченное ни гражданской войной, ни массовыми политическими убийствами, должны были переживать и римское общество, и все население Италии.
Нити всей политической интриги того времени находились, несомненно, в руках Красса и Цезаря. Во что бы то ни стало им нужно было до возвращения Помпея упрочить свое положение в Риме, создать себе сильные кадры сторонников и, если возможно, получить в свои руки или в руки верных им людей надежную провинцию и сильное войско. Для этого необходимо было, прежде всего, чтобы высшие магистратуры оказались в руках преданных им людей. Так как положение было трудное, власть сената прочна и отношение Помпея к имеющему произойти далеко не несомненно, во всяком случае, вряд ли сочувственное, то оба лидера предпочитали держаться в тени и действовать через подставных лиц.
Несомненно, однако, что для своих целей Красс и Цезарь использовали ряд людей сомнительного прошлого и темного настоящего, политических спекулянтов, преследовавших исключительно личные цели. Все они принадлежали к высшей аристократии, к лучшим семьям Рима, что делало их особенно опасными.
Среди них выделялся Луций Сергий Катилина, сулланец, человек, запятнанный рядом преступлений в прошлом, судившийся в 65 году за хищения в Африке, опутанный долгами и жаждавший власти для поправления своих дел и хотя бы официального восстановления своей репутации. Он был центром целой группы людей того же сорта.
Повторные попытки Красса и Цезаря провести своих людей в консулы 65-го и следующих годов и через них получить в свои руки правление и войско кончились неудачей. В сенате и во всадничестве нашлась группа людей, сумевшая противодействовать замыслам Красса и Цезаря. Среди них видную роль играл Марк Туллий Цицерон, одно из лучших созданий революционной эпохи, творец латинской художественной прозы, величайший культурный деятель Рима. В политике он руководствовался всегда одной основной целью - благом Рима. Непоследовательность, иногда даже трусость, стремление оберечь свои личные интересы, в которых его упрекали его современники и ученые нашего времени, не могут скрыть от нас подлинного лица этого истинного патриота, главный недостаток которого состоял в том, что он был типичным интеллигентом, настоящим представителем античной гуманности (humanitas), то есть не был ни фанатиком, как Катон, ни политическим проходимцем, как многие его современники, ни государственным человеком, прежде всего знавшим чего он хочет и твердо шедшим к своей цели невзирая ни на что, как Цезарь.
Неудачи 66, 65 и, наконец, 64 года, когда консулом на 63 год избран был опять-таки не Катилина, а Цицерон, причем коллегой его сделался Антоний, готовый служить кому угодно, заставили Красса и Цезаря выступить уже в этом году с полным арсеналом своих мероприятий, не дожидаясь, когда у власти окажется их сторонник. Возвращение Помпея предстояло в ближайшем будущем, и медлить было нельзя. Опубликованием своих предложений они надеялись, даже в случае их провала, создать себе сильные кадры сторонников. Одновременно они пытались провести Катилину в консулы хотя бы 62 года.
Предложения, инспирированные Цезарем, но проводимые трибунами, шли по обычному пути демократических демагогов. Центром их были, конечно, закон об уничтожении долговых обязательств и широко задуманный аграрный закон. Основной особенностью нового аграрного закона (очень широкого диапазона) было то, что вся власть для осуществления проекта должна была принадлежать комиссии десяти с почти неограниченными полномочиями. Эта комиссия должна была определить, что является государственной собственностью, продавать земли по своему усмотрению и решать дела в последней инстанции на основании широчайших исполнительных полномочий. Создавалась, таким образом, диктатура десяти в противовес грозившей диктатуре Помпея, не входившего в состав коллегии.
Несочувствие италийского населения и сулловых ветеранов погубило проект. Цицерону (не без труда) удалось при дружной поддержке сената провалить его. Провалилась и кандидатура Катилины. Но цель Цезаря до известной степени была достигнута. Факел был брошен, лозунги борьбы даны, вожди указаны. Выступление против них Помпея было несомненно, и материал для оппозиции против него готов. Рассчитывал, вероятно, Цезарь и на то, что Катилина, для которого возвращение Помпея с войском было концом всех его надежд (на роспуск войска Помпеем по возвращении никто серьезно не надеялся), не сдастся и постарается путем переворота добиться своего. Каков бы ни был исход этого переворота, он был на руку Цезарю.
Цезарь не ошибся. Катилина готов был пойти на крайние меры. Немедленно после провала он нажал на все пружины. В Этрурии, в Фезулах его агент Гай Манлий уже давно вооружал сулловых ветеранов, успевших прожить свои наделы и искавших новых возможностей, боявшихся, вместе с тем, в ветеранах Помпея найти себе серьезных конкурентов. К ним он присоединил всех недовольных и обездоленных, которых немало было в Италии.
Действия в Этрурии должны были быть скомбинированы с выступлением самого Катилины и его сторонников в Риме. Они должны были убить консулов, зажечь Рим в нескольких местах, погромом и грабежом запугать население и захватить власть вооруженной силой.
Борьба с заговорщиками была чрезвычайно трудна. Организованной воинской силы в Италии не было, обычные полномочия консулов были ничтожны, доказательства существования казавшегося фантастическим плана собрать было чрезвычайно трудно, ждать же его осуществления было невозможно: подавить заговорщиков post factum[3] было бы некогда и некем.
Заговорщиков погубили их собственное легкомыслие, самоуверенность и болтливость, а также энергия и предусмотрительность Цицерона. Первым успехом Цицерона было то, что, опираясь на полученные им сведения, он сумел вынудить Катилину к полупризнанию и заставить его открыто присоединиться к повстанцам в Этрурии. Ему удалось затем предотвратить покушение на его, Цицерона, жизнь и добыть, опираясь на полученные от сената экстраординарные полномочия, убедительные, хотя и не несомненные, доказательства существования заговора в Риме и после отъезда Катилины.
На основании этих доказательств сенат, не имея формально на то права, уполномочил консула покончить с заговорщиками до суда и без суда, чем, конечно, дал в будущем сильнейшее оружие в руки тех, кто пожелал бы использовать этот печальный факт для борьбы с сенатом и одним из сильнейших и талантливейших защитников Помпея и его политики - Цицероном. Для понимания настроения, царившего в Риме в эту печальную осень, надо принять во внимание, что все этапы этого дела проходили при почти полной гласности. Дело это дебатировалось неоднократно, и в сенате, и на форуме. В промежутках же между этими дебатами Рим полон был тревожными и зловещими слухами.
После уничтожения заговорщиков в Риме и мер, принятых Цицероном в Италии, разбить плохо организованную силу Гая Манлия и Катилины в Италии особого труда не представляло. В завязавшейся краткой вооруженной борьбе Катилина погиб.
В этой тяжелой атмосфере, насыщенной заговорами, политической интригой и все новыми и новыми осложнениями, предстояло Помпею, по возвращении в Италию, проводить свою политику компромисса и легальной диктатуры. Условия для этого были теперь куда сложнее, чем до отправления Помпея на Восток. Демократическая партия организовалась и стояла во всеоружии, ожидая противника. Появились у нее и признанные вожди, сумевшие обеспечить себе за это время популярность и широкие связи. Красс, с его почтенным военным прошлым и колоссальным богатством, и Цезарь, открыто показавший свое политическое лицо и демонстративно указавший на свои связи с Марием и его программой, были такими противниками, каких у Помпея до его восточной экспедиции не было.
Конечно, Помпею открыт был путь Суллы: откровенная военная диктатура, для осуществления которой у него были и колоссальные материальные средства, и преданное ему войско, ждавшее от него наделов и только что получившее от него колоссальные суммы. Но идти по этому пути шло вразрез с политическим идеалом Помпея, все еще уверенного в том, что ему удастся объединить всех около себя и создать то, что впоследствии, в измененном виде, и при измененной обстановке, удалось осуществить Августу: добровольно признанную власть одного на фоне сохраненной во всех основах римской конституции, без перехода всецело на сторону одной из борющихся партий. Коренная ошибка Помпея, не повторенная Августом, заключалась, однако, в одном: он мечтал укрепить свой принципат на своей личности и заслугах, не опираясь на вооруженную силу. Это было, конечно, немыслимо, особенно теперь, когда на его пути стоял такой гениальный противник, как Цезарь, и когда Италия, хотя и пережившая немало ужасов, все-таки несколько отдохнула.
Переоценил Помпей и свое личное обаяние. Прошлое его слишком тесно связано было с именем Суллы, настоящее же не давало ему никаких прав на общее признание: не было того ореола носителя мира для измученного, разоренного и павшего духом мира, которым облекла победа над Антонием героя последнего акта великой мировой трагедии Августа.
После шестилетнего отсутствия Помпей вновь появился в Италии в декабре 62 года. По прибытии в Италию, к удивленно всех и к радости многих, он распустил свое войско, связав себя по отношению к нему рядом обещаний. Связан он был и всем тем, что он сделал на Востоке и что должно было быть утверждено в Риме.
В Риме его ждали сложные и запутанные отношения. Сенат относился к нему холодно и враждебно. Помпей слишком далеко пошел в уступках демократам и слишком многих обидел из тех, кто был более близок сенату, чем он. Перспектива получить нового Суллу, сверх всего, не улыбалась даже сенату.
Еще менее своим был он, старый сулланец, для бывших марианцев; они не забыли гибели многих и многих своих близких. Но лидеры их готовы были на соглашательство. У них не было ни войска, ни ветеранов: за Помпеем стояли ветераны Суллы, не ждавшие ничего доброго от марианцев, авторов недайнего земельного закона. В руках его были и только что распущенные им его собственные солдаты, ждавшие от него всего и мало надеявшиеся на кого-либо другого. Но поддерживать Помпея даром не входило в расчеты ни Цезаря, ни Красса, ни остальных марианцев. Do, ut des[4] - таков был их принцип. От ловкости обеих договаривающихся сторон зависело теперь, как каждая из них использует уступки другой и кто, в конце концов, окажется сильнейшим.
На этом фоне и разыграна была смутная и тревожная политическая симфония, свидетелем которой был Рим в последующее не менее тревожное, чем только что истекшее, десятилетие. Победителем в этой сложной политической игре оказался, в конце концов, Цезарь, сумевший за это время создать себе и сильное войско, и колоссальное обаяние в массах, подготовленные им уже за шесть лет отсутствия Помпея.
Не буду вдаваться в подробности и отмечу только главное и основное. Главною задачею Цезаря было, с одной стороны, расширить, по мере возможности, ту пропасть, которая разделяла Помпея и сенат, с другой - уничтожить ту могущественную коалицию, которая разрушила его планы в прошлом и не дала ему встретить Помпея во всеоружии, коалицию между всадниками -капиталистами и дельцами - и сенатом, носителем и залогом которой был Цицерон, отец отечества, избавитель Рима от гибели. Наряду с этим, однако, Цезарю важно было обеспечить себе очередную магистратуру - претуру, как стаж для консульства и как источник средств на дальнейшее ведение политической борьбы, поскольку претура связана была с управлением провинции. Кредит его был велик, но и он был почти исчерпан. Не мог, конечно, и Красс быть все время денежным мешком Цезаря, и становиться всецело в зависимость от него не входило в расчеты Цезаря.
Прилагать, оставаясь для этого в Риме, особые старания к тому, чтобы совершенно отдалить Помпея от сената, было излишне. Раз Помпей распустил войско и отказался от воздействия силой, разрыв между ним и сенатом был неизбежен: для этого нужно было только время. Только время нужно было и для того, чтобы дать поблекнуть лаврам Цицерона. Не было сомнений в том, что найдется достаточно лиц, готовых по листику разнести его лавровый венок: многочисленное родство Катилины и заговорщики были налицо, немало было и конгениальных им политических деятелей.
Среди них на первое место выделился Публий Клодий, скандальный дебют которого на политической сцене только что был предметом разговоров всего Рима. Клодий пойман был с поличным в доме претора и великого понтифика Цезаря, где он во время государственного праздника в честь Bona dea, на который допускались только женщины, искал свидания с любовницей своей, женою Цезаря, переодетый женщиной. Во время суда над ним по этому поводу Цицерон имел неосторожность выступить в числе свидетелей обвинения; Цезарь выступил в числе свидетелей защиты. Свой развод с женой он объяснил знаменитым: жена Цезаря не может находиться даже под подозрением; в общем же в ее виновность он не верит. Inde irae[5]. У Цезаря увился готовый агент против Цицерона, вцепившийся в него мертвой хваткой.
Пока что, однако, Цезарь имел время отправиться в свою провинцию, Испанию, попробовать там свой военный гений на войне с испанскими племенами, несколько пополнить свою истощенную кассу и хотя бы частично удовлетворить своих кредиторов.
По возвращении Цезаря почва для соглашения между ним и Помпеем была готова. Помпей не видел возможности без поддержки Цезаря и Красса провести нужные ему постановления и законы в народном собрании и готов был заплатить за это хотя бы дорогою ценою, ценою создания себе соперника, опиравшегося не только на свою популярность на форуме и на деньги Красса, но и на сильное войско.
Частное и тайное соглашение между Помпеем, Крассом и Цезарем, так называемый первый триумвират, обеспечило Цезарю консульство на 59 год. Впрочем, сенату удалось все-таки провести вторым консулом энергичного и упорного Марка Кальпурния Бибула, готового всеми средствами бороться с Цезарем в год его консульства.
Год консульства Цезаря был годом организованного насилия. На форуме царили вооруженные и подкупленные банды суверенных граждан, сенат был приведен к молчанию. Бибулне решался выходить из своего дома. Все законы, предлагаемые Цезарем, проходили, если не гладко, то все же формально безупречно. Союз его с Помпеем подкреплен был женитьбой Помпея на дочери Цезаря.
Помпей добился своего, аграрные законы, дававшие возможность удовлетворить его ветеранов, хотя и поздно, но прошли, и Помпей был в комиссии, их осуществлявшей. Меры Помпея на Востоке утверждены были en bloc[6], без обсуждения в сенате. В виде компенсации Цезарь, по особому закону, получил в управление Иллирик и Северную Италию (Циспаданскую Галлию) с тремя легионами и правом набора на пять лет. По предложению Помпея и Красса сенат вынужден был еще расширить права Цезаря, прибавив к его провинции Галлию за рекой По и увеличив его войско еще на один легион. Правда, не на пять лет, а только на год.
Выиграл в политической игре Цезарь. Командование в ближайшем соседстве с Римом с возможностью следить изо дня в день за тем, что там делается, было большим козырем. Италия была безоружна и не могла, конечно, быстро организовать нужные силы для противодействия каким-либо захватным попыткам со стороны Цезаря. Но не надо забывать и того, что возможность захвата власти ее прочности не обеспечивала. Сулловы ветераны все еще представляли большую силу, и на них Цезарю нечего было рассчитывать; со своими ветеранами Помпей, наделявший их землею, был в постоянной связи; всадники и сенат, не стоявшие за Помпея во что бы то ни стало, конечно, в час решения не оказались бы на стороне Цезаря. Наконец, в своем собственном войске Цезарь пока что был только одним из новых, так часто сменявшихся вождей. Настоящей связи у войска и его вождя еще не было и быть не могло.
Цезарю, таким образом, предстояла еще большая работа на два фронта: работа разложения враждебных ему сил в тылу и работа Созидания армии, дисциплинирования ее, ее обогащения и ее спайки с вождем на фронте. Обе задачи были в достаточной степени трудны и ответственны.
Вторую задачу Цезарь, как известно, осуществил блестяще. Но на осуществление ее ему понадобились годы и годы. Затмить военно-политический ореол Помпея, несмотря на все его ошибки и недостатки, было нелегко. Для этого надо было сделать действительно большое дело. Покорению Востока - делу Суллы и Помпея - надо было противопоставить нечто не менее блестящее и выгодное для Рима. Не случайно, что своей задачей Цезарь поставил продолжение дела Мария - охрану Италии с севера от тех опасностей, которые ей грозили со стороны кельтских и германских племен. Сенат обеспечил Риму мировое владычество, главным образом, в борьбе с силами Востока. Миссией демократов, в лице Мария и Цезаря, сделалось упрочение власти Рима на севере, расширение здесь пределов латинского мира и предотвращение повторения нашествия северных соседей на Италию. Задача была трудна, но выполнение ее было conditio sine qua non[7] для осуществления планов Цезаря.
Помышлял ли он теперь же о неизбежности вооруженного столкновения с Помпеем - вопрос неразрешимый. Может быть, да, может быть, нет. Его образ действий по отношению к Помпею позволяет думать, что Цезарь допускал и мысль о разделе власти. Но не в этом существо дела. Реальный политик осуществляет прежде всего ближайшие задачи, а ближайшей задачей Цезаря было обеспечить себя силой, равной силе Помпея, а если возможно, то и силой, превосходящей силы не только Помпея, но и всех возможных противников.
В осуществлении этой задачи не меньшее значение, чем работа на фронте, имела работа в тылу, работа политического разложения Рима, поддержания в нем анархических элементов, создания таких условий, при которых твердая организующая власть была бы невозможна. Цезарь достаточно знал сенат, чтобы видеть, что сенат такой власти не создаст. Но он знал также, что авторитет сената все еще неизмеримо высок и что с именем сената неразрывно связана идея о свободном гражданском строе, которой Цезарь ничего, кроме ненавистной всему античному, воспитанному на греческом миросозерцании сознанию идеи тирании или царской власти, противопоставить не мог.
Реальной задачей момента было, таким образом, разложение. Неудивительно поэтому, что Цезарь и теперь, как и раньше, пользуется для осуществления своих целей всякими элементами, не обращая внимания на их моральную и политическую физиономию. Его ближайшим орудием был в первое пятилетие его пребывания в Галлии уже упомянутый Публий Клодий.
Цезарю нужен был Клодий, прежде всего, чтобы сломить Цицерона, затем чтобы довести анархию в Риме до крайних пределов. Первое осуществлено было без труда: по закону Клодия, избранного трибуном на 58 год, требовавшему суда для всех, кто умертвил гражданина без суда, первым подсудимым должен был быть Цицерон. Он не нашел поддержки ни в консулах этого года - ставленниках триумвиров - ни в Помпее; Клодий же опирался, кроме Цезаря, на организованные им и по проведенному им закону легально существовавшие политические клубы, так называемые коллегии - вооруженные и крепко спаянные подкупом шайки хулиганов и проходимцев, в значительной части рабов.
Цицерону пришлось, не дожидаясь результатов суда, которые были предрешены, отправиться в изгнание и провести там, вне Италии, более года. Под благовидным предлогом аннексии Кипра и устройства дел в Византии удален был и другой энергичный поборник порядка и законности, Катон, также отсутствовавший около двух лет.
Годы отсутствия Цезаря в Риме были временем дикой анархии. Не помогло и возвращение Цицерона, а затем и Катона. Цицерон вернулся, несмотря на торжественную встречу, угнетенным и подавленным. Он видел, что борьба с Цезарем ему не под силу. Влияние Помпея все падало; он не в силах был и не умел противопоставить действенное сопротивление бандам Клодия и предпочитал обиженно устраниться от вмешательства в римскую неразбериху. Мало нового внесло в его положение и поручение снабжать Рим хлебом с широкими полномочиями, далекими однако от тех, которыми он обладал во время своего владычества на Востоке: эта была подачка, имевшая целью не допустить сближения его с сенатом, чего усердно, но безуспешно добивался Цицерон.
Между тем Цезарю надо было озаботиться будущим начатого им грандиозного дела покорения Галлии. Срок его полномочий истекал, а дело покорения только началось, и возможны были большие и серьезные осложнения. Согласие триумвиров надо было подогреть, так как их готовность работать только для Цезаря сильно ослабела. И Красс, и Помпей, видя рост популярности Цезаря в войске и в Риме, не могли довольствоваться тем, что они имели.
Конференция в Луке в апреле 56 года, где Цезарь еще раз показал себя глубоким психологом и тонким реальным политиком, привела к соглашению, которое должно было примирить интересы и создать кажущееся равенство сил. Хотя внешним образом Цезарь и пошел на уступки - он обеспечивал Крассу и Помпею консульство на 55 год и после него получение военных командований (Крассу в Сирии для борьбы с Парфией, а Помпею в Испании на пять лет), Цезарю же только продолжение его полномочий в Галлии. Но по существу уступки эти нисколько не ослабляли Цезаря.
Экспедиция Красса была делом сложным и трудным; завоевание Парфии было бы, конечно, началом владычества Красса на Востоке, но задача сама по себе была куда труднее задачи Цезаря в Галлии, Красс же был уже стар и никогда особыми талантами не выделялся. Положение же Помпея с получением Испании только осложнялось: покинуть Италию значило отдать ее всецело в руки анархии и Цезаря, оставаться в ней равносильно было лишению себя действительной силы, которая всецело зависела от единения с войском.
Само получение консульства далось кандидатам нелегко, а проведение в жизнь статей договора в Луке было возможно только путем повторения насилия года консульства Цезаря, что обеспечило Цезарю дальнейшую рознь между сенатом и Помпеем и продолжение анархии в Риме.
Решение Помпея остаться в Италии и после окончания срока его консульства не ослабило, а усилило эту анархию. По законам Помпей, как проконсул, в Риме пребывать не мог; он мог следить за ходом дел только из ближайших его окрестностей и без права вмешательства. Естественно, что это только осложнило и запутало и без того уже сложную политическую жизнь в Риме.
Рим был полон подкупа, вооруженной борьбы, скандальных процессов. Выборы превращались в кровавую комедию и не давали результатов. Клодий, с одной стороны, и Милон, достойный соперник Клодия, с другой, превратили форум в арену хулиганской войны вооруженных шаек Значительную часть 53 года Рим прожил без магистратов с исполнительной властью, в 52 году повторилась та же картина в еще более грандиозных размерах.
Положение чрезвычайно осложнилось как тем, что Красс со своей армией погиб на Востоке, так и тем, что родственная связь между Цезарем и Помпеем разрушилась со смертью жены Помпея, Юлии, имевшей большое влияние на нежно любимого ею мужа.
Отношение Помпея к анархии, все более и более развивавшейся в Риме, не так ясно, как отношение к тому же вопросу Цезаря. Во всяком случае, никаких определенных мер против анархии он не принимал и инициатором ее прекращения не выступал. В деле Цицерона он определенно поддержал Клодия.
Несомненно, что и для Помпея анархия была явлением, благоприятствовавшим его личным целям. Полученные им полномочия по доставке хлеба в Рим не дали ему того, что ему было нужно, то есть воинской силы в Италии. Соглашение с Цезарем, правда, давало ему войско, но в Испании, а не там, где оно было ему нужно. Чем больше росла анархия, тем больше было шансов, что в отчаянии Рим обратится к нему и снабдит его воинской силой для поддержания порядка. Такой ход дела, конечно, осложнял его отношения с Цезарем и предрешал вопрос о возможности столкновения, но вопрос этот и без того становился жгучим, так как приближался срок конца полномочий Цезаря в Галлии и какой-нибудь выход из создавшегося положения должен был быть найден. Ясно было, однако, что Цезарь не склонен будет вернуться в Рим на положение частного человека.
Своего апогея анархия в Риме достигла в 52 году. Поводом было убийство Клодия Милоном в случайной встрече на Аппиевой дороге. Убийством Клодия воспользовались как поводом для похода против сената, и в Риме установились невозможные отношения, приводившие к постоянным схваткам, дракам, погромам, пожарам и тому подобному.
Пользуясь этой смутой, друзья Помпея настояли на выборе его консулом без коллегии. В лице Помпея создан был, таким образом, полномочный хозяин Рима, соединявший абсолютно несоединимое с точки зрения римского государственного права: административно-хозяйственные экстраординарные функции по закупке хлеба, военную власть в провинции и высшую ординарную магистратуру в Риме, притом с упразднением ее коллегиальности. И это было новым прецедентом для конструкции будущего принципата, основой которого было как раз соединение всех этих разнородных функций в одном лице.
Существенным для Помпея в этой новой фазе развития его власти было право пребывать в Риме, и притом в качестве носителя верховной военной власти, с правом собирать и организовывать войско. Но все это, конечно, ограничивалось кратким сроком консульства и вопроса по существу не разрушало.
Помпею в год его консульства удалось сладить с анархией вооруженной силой и установить сравнительный порядок на ближайшие годы. Надо, однако, думать, что этот сравнительный порядок обусловлен был не столько воинскими патрулями, сколько необычайно тревожным настроением, царившим в Риме и заставлявшим весь город сосредоточиться на одном вопросе.
Вопрос этот сам по себе казался незначительным, но все понимали его бесконечную важность и решительность для ближайших судеб Рима и Италии. Срок окончания цезарева проконсульства - определенный или не определенный точно (об этом спорят) - приближался. В Луке условлено было, что по окончании проконсулата Цезарь получит консульство на 48 год. Около этого консульства и возгорелся жестокий спор.
Отвлекаясь от подробностей и недостаточно выясненных в нашем предании вопросов, сущность спора можно уловить с полной определенностью. Цезарю необходимо было, чтобы его военное командование и год его консульства не были разделены промежутком, во время которого он пребывал бы как частный человек в Риме, господином которого был Помпей, опиравшийся на свое войско в Испании и имевший под руками своих ветеранов. Помпей, как проконсул, всегда мог получить какие-либо экстраординарные полномочия, сенат мог объявить военное положение, и тогда в руках Помпея оказались бы и воинские части, по той или другой причине пребывавшие в Италии, и право набора, и возможность организовать своих ветеранов.
Как раз в это время, по счастливому совпадению, а, может быть, и сознательно подготовленному плану, в Италии оказались два легиона, вызванные из Галлии в связи с тревожными вестями о грозящем в Сирии нападении парфян. Один из легионов принадлежал к армии Цезаря, другой - к армии Помпея (временно передан был Цезарю в связи с трудным положением в Галлии).
Сложнейшие дебаты по вопросу о консульстве Цезаря, ряд политических ходов с той и другой стороны заполнили годы 51-й и 50-й. Цезарь в это время спешно кончал свои задачи в Галлии, не упуская ни на минуту из вида Рима, подготовлял себе сторонников в Северной Италии, в Италии вообще, в Риме и даже в провинциях, привлекал свои легионы рядом денежных наград и обещаний, пополняя их повторными наборами и заменяя новыми два легиона, отосланные в Италию.
Положение Помпея было более сложным и трудным. Решительным противником Цезаря выступила часть сената, боявшаяся возобновления года консульства Цезаря, который на этот раз мог быть прелюдией к безраздельному господству одного или двоих. Для этой части сената соглашение Помпея с Цезарем было самым нежелательным и невыгодным исходом, которому она предпочитала гражданскую войну, раз уж возвращение обоих в частную жизнь было невозможно.
Войти в союз с этой частью сената Помпей не решался. Он знал, по своему прошлому, чего он может ожидать от сената и какова будет та поддержка, которую сенат ему окажет. Не раз потому он подумывал об удалении в свою провинцию, то есть об уступке Цезарю того положения, которое он, Помпей, занимал до тех пор. Но и это не было выходом. В Испании он был бы отрезан от Рима и Италии, все еще неисчерпаемого источника воинских сил, и он знал, как Цезарь умеет справляться с Римом, когда у него развязаны руки.
Проще всего было пойти на соглашение. На этот путь толкали его многие, между прочим и Цицерон, не ждавший ничего хорошего от гражданской войны. Но в этом соглашении он чувствовал себя слабейшим; играть же вторую роль в Риме ему, привыкшему к первой, особенно за последние восемь лет, казалось невозможным и несовместимым с его величием.
Поэтому он все время колебался, все время искал путей, ждал решительных уступок со стороны Цезаря и забывал или, вернее, не работал систематически над главным - обеспечением себя серьезной воинской силой. Правда, это ему было нелегко, так как за его плечами стоял в основе все-таки враждебный ему сенат и дружественное Цезарю народное собрание, руководимое трибунами - агентами Цезаря, частью купленными.
А между тем приближались последние сроки, наступал 49-й год, надо было решиться окончательно. Цезарь все время делал частичные уступки, враги, а может быть, и друзья его, усердно распространяли слухи о том, что в войске Цезаря неладно, что поэтому-то Цезарь и уступчив, что надо быть твердым.
Колебания Помпея продолжались до последнего момента. В последние дни 50-го и в первые 49-го года инициативу разрыва взяли на себя сенат и консулы. Им удалось убедить Помпея встать на сторону сената в его разрыве с Цезарем. Решение призвать на защиту государства два упомянутые выше легиона и усилить их спешным набором вынудило Цезаря на решительные действия. Его движение с небольшим отрядом на Аримин - крупный стратегический пункт, открывавший Цезарю путь на Рим -окончательно решило дело. Помпей оказался в тесном союзе с сенатом и взялся защищать сенатскую конституцию против нападения на нее Цезаря.
Это решение было для Помпея фатальным. Каковы бы ни были силы Цезаря, он мог всецело на них положиться, и они полностью и безраздельно находились в его руках. Никто ему не мешал, и все беспрекословно повиновались. Он мог действовать быстро и решительно.
Помпей же очутился в осином гнезде, среди людей, ему не доверявших и его не любивших, на беспрекословное повиновение которых он рассчитывать не мог. За ним был ореол сената, но не это теперь решало дело, особенно тогда, когда стратегическая необходимость заставила Помпея очистить Италию и сосредоточить сопротивление в Эпире и Фессалии, опираясь на владычество на море и на неисчерпаемые богатства несколько отдохнувшего Востока.
Помпей не был свободен в своих решениях, его давил авторитет сената и то, что казалось его преимуществом перед Цезарем, что казалось источником его силы, было причиной его слабости и привело его к поражению. Борьба шла между Цезарем и сенатом; Помпей, помимо своей воли, сделался орудием в руках сената, с которым он уже давно внутренне разошелся и которому он уже давно не доверял.
Ожесточенная и длительная гражданская война вновь охватила Италию и весь греко-римский мир; более ожесточенная и более длительная, чем при Сулле, она захватила и более широкие пространства. С севера до юга Италии прокатилась она сначала, перебросилась затем в Испанию, Сицилию и Африку, сосредоточилась на время в Эпире, Греции и Фессалии, перешла далее на Восток, захватив в свою орбиту и доселе самостоятельный Египет, наконец, вернулась в Африку, чтобы закончиться в Испании окончательной победой над сыновьями Гнея Помпея.
Пересказывать ход военных действий здесь не место. Важно, однако, указать на необычайную силу сената, сумевшего после каждого поражения, несмотря на гибель своего подневольного вождя - Помпея, то есть опираясь исключительно на свой сенатский авторитет, восстанавливать войско, привлекать к себе союзников и вассалов, находить нужные средства. Причина поражения сената лежала в том, что он, как до него демократы в борьбе с Суллой, не сумел организовать командования, сплотить войско и противопоставить гению Цезаря сплоченное сопротивление всей страны, безнадежно расколовшейся и далеко не уверенной в том, на чьей стороне законность и право, не уверенной даже в том, где находится настоящий сенат, в Риме ли при Цезаре, или в лагере Помпея и помпеянцев.
Не мешает настойчиво указать и на то, что на этот раз гражданская война, тяжело отразившаяся и на Италии, сосредоточилась, однако, не в ней, а в провинциях, причем вновь и усиленно пострадал Восток, принужденный давать средства на ведение войны обоим противникам, сначала сенату, затем Цезарю. Не в меньшей степени, однако, задет был и Запад. Жестокий удар нанесен был Сицилии, вновь опустошена была Испания, сильно пострадала и Африка, и притом везде, главным образом, в лице римского гражданского населения.
Наконец, характерною особенностью этой гражданской войны являлась все возраставшая ожесточенность боевых схваток и большое количество жертв. Правда, и здесь наблюдалось массовое дезертирство, которым умело пользовался Цезарь, как раньше Сулла, но чем дальше, чем больше сплачивались около двух партий верные их сторонники, тем более кровавой становилась бойня, достигшая своего апогея в последней битве этой войны -битве при Мунде.
Победив в вооруженной борьбе, Цезарь не последовал примеру Мария и Суллы. Опыт показал, что гражданская резня, вслед за военной, ни к чему не ведет. Месть и гнусное убийство невооруженных противников, преследование людей за политические убеждения, разнуздывание дурных страстей претили, очевидно, характеру Цезаря и не входили в его политические расчеты.
Результатом войны было то, что Цезарь оказался полновластным хозяином Рима и римской державы. И перед ним, таким образом, встал во весь рост больной вопрос римской государственности: как совместить римскую конституцию с военной властью, как примирить город-государство с мировой державой. Вся жизнь Цезаря показывает, что он не верил в возможность управления мировой державой волею сената, то есть волею представителей одного класса населения. С сенатом он боролся всеми своими силами с первых же шагов своей политической карьеры.
Как противник сенатского режима, он воспользовался силами демократической партии и ее созданием - пролетарским войском. Но и то, и другое было для него средством; встав у власти, он не сделал даже попытки передать всю власть народному собранию; не был он рабом и победившего с ним войска. Наоборот, роль народного собрания, как и роль сената, в эмбрионе осуществленного им государственного строя сведена была им до минимума. Ясно, что бедная идеями и доведенная до абсурда реальным развитием государства программа Гракхов была ему внутренне так же чужда, как и конституция Суллы.
Не был он сторонником и того компромисса между сенатом, народным собранием и военною властью, который пытался, но не сумел осуществить Помпей. Пример его гибели в сетях этого компромисса был поучителен и устрашающ.
У Цезаря не было времени вылить в законченную форму свое представление о возможном строе римской государственности, как это мог сделать усыновленный им Октавиан. Он творил новые формы государственности наспех и урывками, в короткие промежутки между войнами и в те несколько месяцев, которые протекли между битвой при Мунде и его смертью. Его постройка оказалась поэтому неоконченной и план ее 'не во всех деталях ясен.
Но основные линии тем не менее бросаются в глаза. Внешнего облика римской конституции он не изменил: народное собрание, сенат, магистраты остались, но внутреннее содержание государственного строя подверглось коренной переделке. Над этими формами выросла неограниченная власть одного, ближе всего стоящая к греческой тирании. С точки зрения государственно-правовой, эта власть была мозаикой из элементов римской государственности, вернее из ее терминов.
Ее основной частью была диктатура, только по имени воспроизводившая старую римскую диктатуру и более или менее близкую к ней диктатуру Суллы. Диктатура Цезаря не была ограничена ни временем, ни целью, что было основным признаком старой диктатуры и во второй части удержано было суллой. Цезарь был диктатором просто, а не «для устройства государства», диктатура его возобновлялась первоначально ежегодно, а затем сделалась постоянной - dictator perpetuus[8].
На эту диктатуру наслоились: по прецеденту Помпея возобновлявшееся консульство, повторное и часто единоличное, не связанное коллегиальностью; неограниченная цензура под новым именем «начальника нравов», отдававшая ему в руки сенат и средства государства; давно уже ему принадлежавший великий понтификат, делавший его хозяином государственно-религиозного правотворчества; наконец, отвлеченная от трибуната трибунская власть, дававшая ему всю силу разрушения, лежавшую в ее основе, но не делавшая его коллегой трибунов, то есть его власть объектом разрушительной власти трибунов. Обеспечил он себе и неприкосновенность трибунов, вторую не менее важную основу трибуната.
Это нагромождение полномочий отдавало в его руки сенат, в котором он был и председателем, когда он того хотел, и первым вотирующим, как princeps senatus, то есть первый по списку, когда он не председательствовал и распорядителем судеб каждого сенатора, как praefectus morum, имевший право и исключать старых членов, и увеличивать число сенаторов, и назначать на их место новых. Оно же делало послушным орудием его и народное собрание, права которого сведены были на нет его властью запрещения по отношению к трибунам и специально выговоренным себе правом рекомендовать кандидатов на все магистратуры.
Не вполне ясен вопрос о том, как он мыслил себе в будущем свое отношение к войску и к провинциальным магистратам. Вряд ли он собирался ограничиться тем, что высшим военным титулом imperator он заменил свое личное имя Гай, отбросив свое родовое имя и удержав только близкое и хорошо знакомое его войску прозвище свое Caesar. Этот вопрос, однако, не был спешным. Связь его с войском не была прервана и с концом гражданской войны: в ближайшие дни после 15 марта - дня его убийства - он собирался во главе войска выступить в поход сначала против даков, а затем против Парфии.
Очевидно, что Цезарь строил сознательно и определенно из осколков римской конституции самодержавную власть, власть одного. Хотел ли он, в конце концов, отбросить все эти обломки и откровенно назвать себя царем по эллинистическому образцу, не вполне ясно и, пожалуй, не так уж важно. Попытки приписать ему это намерение носят частью провокационный характер со стороны его врагов, частью вызваны толкованием поступков его приверженцев, истинный смысл которых мог быть совершенно другим.
Но несомненно, что фактически монархия Цезарем была осуществлена, может быть, только не окончательно еще достроена. Важно поэтому спросить себя, на чем он мыслил себе эту монархию основанной, монархию как длительное, а не как эфемерное установление. Реально, в категории силы, - конечно, на своих отношениях к войску, идеально, то есть в категории психологии подданных, - на сознании масс, на убеждении их в его личной сверхчеловечности, на религиозном чувстве по отношению к нему, свойственному миросозерцанию античного человека. Это религиозное чувство проявилось и в обновленном им сенате, где едва ли не большинство составляли новые члены из ближайших ему людей, независимо от сословия, и выразилось в ряде почестей, приравнивавших его к божеству. Проявилось оно и в ряде актов религиозного характера по его адресу, исходивших от жителей Италии, и от провинциалов.
Тем не менее через несколько месяцев после своей последней победы Цезарь убит был в сенате заговорщиками, принадлежавшими к сенатской знати и по большей части к помилованным им помпеянцам. Удача заговора есть, конечно, дело случайности. Не случайно, однако, то, что заговор повел не к немедленной смене одного владыки другим, а к ожесточенной схватке всех против всех, к новой борьбе, на этот раз последней, сената с носителями военной власти, объявившими себя открыто преемниками власти Цезаря.
Как это могло случиться и где причина этому? Внешняя причина лежит, конечно, в том, что Цезарь резко и определенно проводил осуществление своей монархической власти. Внутреннюю надо искать глубже. Цезарь без колебаний оттолкнул от себя сенат не только как учреждение, но и как сословие. Для него сенат не был носителем определенных прав и вековых традиций, а советом верховного вождя, не представителем целого класса, а одним из служебных государственных органов. Этим он вооружил против себя почти все сенаторское сословие, опиравшееся на крупную материальную силу, на вековые связи с населением и на огромный моральный авторитет.
Резко порывая с сенатом, он порывал с римской «свободой» - «libertas», с римской гражданственностью, со всей римской государственной традицией. В дилемме «царь» или «свобода» огромные массы римского гражданства, не колеблясь, отвечали «свобода» и готовы были вступить в новый бой за нее. Победитель в борьбе, желавший длительно удержать в своих руках власть, не мог ставить вопрос таким образом. Не ставил его, конечно, так и Цезарь, но из его действий явно вытекали его стремления, и вскрыть их было нетрудно. Задачей его преемников было затушевать эту дилемму, что с необычайной ловкостью сделал преемник Цезаря Октавиан. Второй вытекавшей отсюда задачей было - считаться с сенатом и не порывать с ним резко и решительно. И это, как увидим, сумел осуществить Октавиан.
Второй основной причиной новой вспышки гражданской войны, бушевавшей почти непрерывно в течение четырнадцати лет, было то, что победа Цезарю далась сравнительно легко, и боевая сила гражданства, как и материальная сила державы, не были исчерпаны до конца.
Мобилизовано было и с той, и с другой стороны не такое уже большое число граждан. Сражавшиеся армии, частью все того же состава, не превышали 100 000 человек с той и с другой стороны. Силы руководителей не были доведены до истощения. Цезарь не прибег ни к массовым убийствам, ни к массовым конфискациям. Италия не была вконец истощена войной, не была она и потрясена в основе своей наделами ветеранов. Цезарь не был грабителем и хищником. Мы ничего не слышим о том, чтобы Италия была объектом тех ужасов, которые она пережила при Сулле, а затем - при Октавиане. Из этого, однако, не следует, чтобы цезарева гражданская война не привнесла многого в разрушительную работу гражданских войн. Дело разрушения было продолжено, но сознательно ослаблено Цезарем и не доведено им до крайних пределов.