Книга Тридцать Вторая

1. Консулы и преторы, вступив в должность в Мартовские иды, распределили между собою провинции. Л. Корнелию Лентулу досталась Италия, П. Виллию — Македония; преторам Л. Квинкцию — городское управление, Кн. Бэбию — Аримин, Л. Валерию — Сицилия, Л. Виллию — Сардиния. Консул Лентул получил приказание составить новые легионы, а Виллию принять войско от П. Сульпиция; на пополнение его дозволено ему вновь набрать столько воинов, сколько заблагорассудит. Претору Бэбию назначены те легионы, которые имел консул К. Аврелий с тем, чтобы он удержал их до тех пор, пока заступит их место консул с новым войском. Когда он прибудет в Галлию, то он должен всех воинов, получивших отставку, отпустить домой, кроме пяти тысяч союзников, которых и достаточно для прикрытия области около Аримина. Прошлогодним преторам продолжена еще власть (Кн. Сергию для того, чтобы он отвел земли воинам, которые в продолжении многих лет служили в Испании, Сицилии и Сардинии; Минуцию — чтобы привести в концу начатое тщательно и добросовестно исследование о заговорах в земле Бруттиев; тех, которых он уличив препроводил в оковах в Рим, должен был отправить в Локры на казнь; а похищенное из храма Прозерпины он должен был возвратить туда с умилостивительными жертвами. Потом объявлены Латинские празднества по декрету первосвященников, так как послы из Ардеи жаловались в Сенате, что им на горе Албанской, в земле Латинов не дали как бы следовало жертвенного мяса. Из Суессы получено известие, что в двое городских ворог и в часть стены, между ними находящуюся, ударил гром, а Формианиские послы сообщили тоже относительно храма Юпитера, и Остийские также относительно храма Юпитера, а Велитернские — Аполлона и Санка и что в храме Геркулеса вырос волос. Из Бруттий бывший там за претора К. Минуций написал, что родился жеребенок о пяти ногах и три цыпленка о трех ногах. Потом принесены письма от проконсула П. Сульпиция из Македонии, где он между прочим пишет, что на корме одного длинного судна (галеры) выросло лавровое дерево. Сенат положил относительно всех прежних чудес — консулам принести жертвы столь великие, какие укажут сами боги, а по поводу последнего чудесного явления гадатели приглашены в сенат, и вследствие данного ими ответа объявлено молебствие народу на один день, и у всех постелей богов совершены священнодействия.
:2. Карфагеняне в первый раз привезли в Рим серебро, с них положенное на жалование воинам; но так как квесторы объявили, что оно не надлежащей доброты и при пробе четвертая часть угорела, то в Риме же взяты взаймы деньги и ими пополнено то, что недоставало серебра. Потом когда Карфагеняне стали просить, не заблагорассудит ли сенат возвратить им заложников, сто из них возвращены, да и относительно прочих подана надежда, если только они пребудут верными. По просьбе же Карфагенских послов тех заложников, которые еще не подлежат возвращению, перевести в другое место из Норбы, где им несовсем удобно — дозволено им перейти в Сигнию и Ферентин. И просьба Гадитан исполнена — не посылать им в Гадес префекта, так как это противно условию, заключенному с ними Л. Марцием Сентимом, когда они отдавались в распоряжение народа Римского. А как послы Нарнийцев жаловались, что у них нет полного числа поселенцев и что примешались к ним некоторые совсем чужие люди, которые себя выдают за колонистов, то поручено консулу Л. Корнелию для рассмотрения этого дела назначить трех сановников. Выбраны П. и Секст Элий (им обоим было прозвание Пэтов) и К. Корнелий Лентул. Дозволения, данного Нарнийцам, относительно прибавления числа колонистов не дано жителям Козы, хотя они того же просили.
3. По приведении к концу того, что следовало сделать в Риме, консулы отправились по провинциям. П. Виллия при самом прибытии в Македонию, встретило сильное возмущение воинов вследствие давно уже бывшего, но нехорошо в начале подавленного, раздражения. То были те две тысячи воинов, которые после поражения Аннибала были привезены из Африки в Сицилию, а оттуда почти через год после отправлены в Македонию как волонтеры. Они говорили: что так с ними поступлено без их согласия, что трибуны посадили их на суда против воли. Но какая бы ни была их служба добровольная ли или навязанная, все же ей нужно когда–нибудь иметь конец. Много лет уже не видали они Италии; состарились они под оружием в Сицилии, Африке, Македонии. Изнемогли уже они от усилий и трудов, а множество полученных ран истощили их кровь.» Консул на это ответил: «что повод со стороны воинов просить отставки мог бы показаться и основательным, если бы только поскромнее они просили. Возмущение же не может быть оправдано ни этим поводом, никаким либо другим. А потому если они останутся у своих знамен и будут послушны, то он напашет сенату с просьбою об их увольнении. Гораздо легче скромностью, чем упрямством получать они то, чего желают.»
4. В это время Филипп всеми силами приступил к Тавмаку, производя всякого рода осадные работы и уже он собирался придвинуть стенобитные орудия; но должен был отказаться от своего намерения вследствие нечаянного прибытия Этолов. Они, под предводительством Архидама, прошли в город чрез сторожевые отряды Македонян и не переставали ни днем, ни ночью делать вылазки то на аванпосты Македонян, то на их осадные работы. Им помогло самое свойство местности. Тавмак находится на возвышении по дороге от Пил и Малиакского залива через Ламию и возвышается над самими теснинами, которые носят название (Небо) Цэла Фессалии. Путнику, после переезда по крутым горам и тропинкам, извивающимся по горным долинам, вдруг открывается лишь только он приблизится к этому городу (Тавмаку) необъятная как море равнина, где взор не может достигнуть предела далеко тянущихся полей. От этого чудного зрелища, и город получил название Тавмака (чудесного). И защитою города служит не только возвышенная местность, но и то что он стоит на крутой скале почти с отвесными краями. Вследствие этих затруднений и того, что самый успех дела не соответствовал бы трудам и опасностям, Филипп отказался от своего предприятия. Зима уже наступила, когда он отступил от Тавмака и отвел войска в Македонию на зимние квартиры.
5. Между тем как прочие воины пользовались предоставленным им на некоторое время покоем, и отдыхали и телом и духом, Филипп вследствие того, что время года дало ему роздых от постоянных переходов и сражений, тем более сосредоточил свое внимание на весь ход войны и озабочен был ею. Он не только опасался неприятелей, которые угрожали ему с сухого пути и с моря, но и расположения умов как его союзников, так и соотечественников. Он боялся, как бы и первые не изменили в надежде на дружбу Римлян, и как бы к самим Македонянам не проникло желание перемены. А потому он отправил в Ахейю послов, потребовать присяги (таково было между ними условие, что ежегодно Ахейцы будут присягать Филиппу) и вместе возвратить Ахейцам Орхоменон, Герею и Трифиллию, Елейцам — Алиферу, так как они утверждали, что никогда этот город не принадлежал к Трифиллии, а что он должен быть им возвращен, как один из тех, которые, но постановлению союза Аркадов, содействовали к построению Мегалополиса, Такими мерами Филипп скрепил свои дружественные отношения к Ахейцам. Точно также расположил он в свою пользу умы Македонян. Замечая, что приятель его Гераклид навлекает ему много осуждения, он его, обвинив в разных преступлениях, посадил в оковы к большой радости своих соотечественников. К войне он приготовился с большею чем когда–либо заботливостью, занимая постоянно воинскими упражнениями и Македонян и наемных воинов. Как только наступила весна, то он, под начальством Атенагора, все чужестранные вспомогательные войска и сколько было легковооруженных воинов, отправил в Хаонию через Эпир для занятия теснин, находящихся у Антигонеи (Греки их называют Стена). А сам через несколько дней последовал с тяжелою пехотою и осмотрев местность со всех сторон, он счел наиболее удобным для укрепления место позади реки Аоя. Она протекает в узкой долине между двух гор, из которых одну жители называют Эропом, а другую Аснаем и по окраине, весьма не широкой, берега идет тесный путь. Филипп приказал Атенагору с легковооруженным войском занять Аснай и укрепиться там, а сам стал лагерем на Эропе. Где скалы были очень круты, поставил небольшие отряды воинов, а где более угрожала опасности, там укрепил рвом, валом и башнями. Поставлено в местах удобных и большое количество стрелометных машин для того, чтобы они градом стрел держали в отдалении неприятеля. Царская палатка помещена перед валом на самом видном холме на страх неприятелям и для ободрения своих воинов такою уверенностью.
6. Консул, узнав от Епирота Харопа, в какой местности царь расположился с войском, перезимовав в Корцире, с наступлением весны переправился на твердую землю, и повел войско против неприятеля. Не доходя миль с пять от царского лагеря и оставив легионы в укрепленном месте, консул сам с легким отрядом выступил для осмотра местности и на другой день предложил на обсуждение совета — должно ли попробовать пробиться через занятые неприятелем теснины, хотя это и сопряжено с величайшими трудом и опасностью, или обвести войска тем же путем, которым за год перед этим проник в Македонию Сульпиций. Между тем как это дело обсуживали в продолжении многих дней, явился гонец с известием, что назначен консулом Т. Квинкций и ему провинциею Македония и что ускоряя путь, уже он находится в Корцире. Валерий Антиас говорит, что Виллий проник в ущелье и, по невозможности сделать это прямым путем, так как все места были заняты царем, он следовал по долине, по средине которой течет река Аой. На скорую руку сделав мост, он перешел на тот берег, где находился лагерь царя и сразился с ним. Он его разбил, обратил в бегство и взял лагерь. Двенадцатт тысяч неприятелей убито в этом сражении, взято в плен две тысячи двести; военных значков захвачено 132 и лошадей 230. В этом сражении дан обет воздвигнуть храм Юпитеру в случае благополучного его окончания. Прочие же писатели Греческие и Латинские, летописи которых я читал, говорят, что Виллий не сделал ничего замечательного и что, заступивший его место, консул принял и войну не початую.
7. Между тем как эти события происходили в Македонии, другой консул, Л. Лентулл, оставшийся в Риме, занялся производством выборов в цензоры. Этой должности домогались многие известные люди и цензорами выбраны П. Корнелий Сципион Африканский и П. Элий Пет. Они действовали с большим между собою согласием и произвели пересмотр сената никого не зачернив; они таможенную пошлину в Капуе, Путеолах и Кастрах, порт где ныне находится город, отдали на откуп; туда они записали триста поселенцев (такое число было определено сенатом) и под горою Тифатом в Капуе продали землю. Около того же времени Л. Манлию Ацидину, который только что оставил Испанию, Порций Лэка, трибун народный, воспрепятствовал войти в город с почестями овации (малого триумфа) и потому Манлий, с дозволения сената частным человеком вошел в город, и внес в казначейство тысячу двести фунтов серебра и почти тридцать золота. В том же году Кн. Бэбий Тамфил, который в прошлом году принял от консула К. Аврелия провинцию Галлию, опрометчиво вошел в пределы Галлов Инсубров и там почти со всем войском попал в засаду; он потерял до 6600 чел. воинов. Такой–то значительный урон понесен на войне, которая уже перестала быть предметом опасений. Это обстоятельство вызвало из города Рима консула Л. Лентулла. Он прибыл в провинцию, полную тревоги, принял оробевшее войско, побранил сильно претора и велел ему оставить провинцию и удалиться в Рим. Впрочем и сам консул не сделал ничего замечательного, быв отозван выборами в Рим. Выборы задерживались вследствие противодействия трибунов народных М, Фульвия и М. Курия, так как они не допускали Т. Квинкция Фламинина домогаться консульства прямо из квестуры. Они говорили: «должности квесторская и эдильская впадают уже в пренебрежение и не постепенно переходя от одной должности к другой и показывая тем свои способности, благородные люди домогаются консульства, но перескакивая через промежуточные должности, хотят прямо с низших занять высшие.» Дело после состязания на общественной площади, перешло в сенат. Сенаторы положили: «если кто–либо домогается почести, дозволенной ему законом, то справедливость требует предоставить народу полную свободу, в избрании такового. «Трибуны покорились решению сената. Консулами выбраны Сек. Элий Пет и Т. Квинкций Фламинин. Потом были выборы преторов; избраны: Л. Корнелий Меруда, М. Клавдий Марцелл, М. Порций Катон и К. Гельвий, которые были эдилами народными. Они дали плебейские игры и по случаю игр было пиршество Юпитеру. Курульные эдили — К. Валерий Флакк, Диальский фламин (т. е. Юпитеров) и К. Корнелий Цетег — дали Римские игры с большою пышностью. В этом году умерли первосвященники Сер. и К, Сульпиции Гальбы; место их заступили первосвященники М. Эмилий Лепид и Кн. Корнелий Сципион.
8. Консулы Сек. Элий ПЭт, Т. Квинкций Фламинин, вступив в должность, собрали сенат в Капитолие и он там определил: чтобы консулы провинции Македонию и Италию распределили между собою по жребию. Тот, кому из них достанется Македония, пусть завербует на пополнение легионов три тысячи воинов Римских и триста всадников; а из союзников Латинского племени пять тысяч пеших и пятьсот всадников. Другому консулу определено войско совершенно новое. Л. Лентулу, консулу прошлого года, власть продолжена и ему запрещено как самому оставлять провинцию. так и выводить оттуда старое войско, пока консул придет с новыми легионами. Консулам достались по жребию провинции: Элию — Италия, Квинкцию — Македония. Преторам достались по жребию Л. Корнелию Меруле — управление городом (Римом), М. Клавдию — Сицилия, М. Порцию — Сардиния, К. Гельвию — Галлия. Потом начали производить набор: не говоря уже о консульских войсках, и преторам приказано набрать воинов — Марцеллу в Сицилию четыре тысячи пеших союзников Латинского племени и триста всадников. Катону в Сардинию — того же рода воинов три тысячи пеших и двести всадников, с тем чтобы эти преторы оба, по прибытии в провинцию, отпустили прежних и пехотинцев и всадников. Потом консулы ввели в сенат послов царя Аттала. Объяснив, что царь флотом и всеми войсками на море и на сухом пути помогает Римлянам и все приказания консулов исполнял до сего дня тщательно и послушно, они сказали: «опасаются впрочем они, что ни будущее время так действовать Атталу воспрепятствует царь Антиох, так как он напал на оставленное и морскими и сухопутными силами царство Аттала; а потому Аттал просит почтенных сенаторов, буде они хотят пользоваться его флотом и содействием на войне с Македонянами, то пусть они пошлют сами войско на защиту его царства; если же этого они не захотят, то пусть позволят ему с флотом и остальными войсками возвратиться защищать свое государство.» Сенат приказал так отвечать послам: сенат благодарит царя Аттала за то, что он флотом и прочили войсками помогал вождям Римским. Но сенат не пошлет своих войск на вспоможение Атталу против Антиоха, союзника и друга народа Римского, и не будет задерживать вспомогательных войск Аттала долее, сколько это будет согласно с выгодами царя. Народ Римский, если когда–либо пользовался чужим, то с согласия владельца, предоставляя ему в случае, если он хочет оказать Римлянам вспоможение, и распоряжаться им. Теперь же Римляне пошлют послов к Антиоху дать ему знать, что народ Римский в настоящее время пользуется содействием Аттала, судов его и воинов против Филиппа, общего неприятеля, а потому он сделает большое одолжение сенату, если оставит в покое Атталово царство и прекратит войну. Справедливо было бы и царям союзным народу Римскому, иметь между собою мир и согласие.»
9. Консул Т. Квинкций произвел так набор, что завербовал почти всех тех заслуженной доблести воинов, которые уже служили в Испании и Африке. Он спешил было в свою провинцию, как известия о чудесных явлениях и очищение их его поза держали. Гром небесный ударил в общественную дорогу в Веях, в площадь и храм Юпитера Ланувийского, в храм Геркулеса в Ардее, в стены, башни и храм Капуи, прозываемой Альба. В Арреции видели небо в огне; в Велитрах земля на пространстве трех десятин осела в виде огромной пещеры. Аврунки дали знать, что в Суессах родился ягненок о двух головах, а в Синуессе свинья с человеческою головою. По случаю этих чудес объявлено молебствие на один день и консулы запались устройством дел богослужебных; умилостивив богов, они отправились в свои провинции — Элий с претором К. Гельвием в Галлию; а войско, принятое от Л. Лентулла, которое он должен был отпустить, передал претору, намереваясь вести войну сам с новыми легионами, которые он привел с собою, и все–таки он не сделал ничего замечательного. Другой консул Т. Квинкций поспешнее, чем то делали прежние консулы, отправился из Брундизия и занял Корциру с восьмью тысячами пехоты и восемьюстами всадников. Из Корциры он переправился на квинквереме в ближайшие места Епира и поспешными переходами направился в лагерь Римский, Отпустив оттуда Виллия и пробыв там только несколько дней, пока подошли войска из Корциры, он собрал совет для обсуждения — проложить ли себе силою прямую дорогу через лагерь неприятелей, или и не делая попыток к предприятию столь трудному и опасному, скорее через землю Дассаретиев и Лик безопасным обходом проникнуть в Македонию. И это последнее мнение имело бы верх, не опасайся консул — отойти далеко от моря и упустив из рук неприятеля, если царь, как и прежде действовал, захочет искать безопасности в глухих и лесистых местах, провести без действия все лето; а потому консул решился — во что бы то ни стало — напасть на неприятеля — несмотря на невыгоды местности; но легче было это сказать чем придумать, как это привести в исполнение,
10. Таким образом Римляне провели сорок дней ни к чему не приступая, и спокойно оставаясь ввиду неприятелей. Вследствие этого Филипп возымел надежду получить мир через посредство Епиротского народа. На бывшем по этому предмету совещании избраны для ведения этого дела — Павзаний претор и Александр, начальник всадников. Они привели для переговоров консула и царя в то место, где Аой протекает в самих тесных берегах. Сущность требований консула заключалась — царю вывести свои войска из свободных городов; а тем, которых города и поля он разорил, пополнить убытки, какие они покажут; остальных же ценность определится избранными посредниками. Филипп отвечал: «относительно вольных городов, не все в одинаковом положении; которые он сам взял, тем он возвратит свободу; но которые ему переданы предками, то от справедливого наследственного ими обладания он отказаться не может. Если те города, с которыми была ведена война, жалуются на потери свои, то он сошлется на приговор которого угодно из тех народов, которые были в мире с обеими воевавшими сторонами.» Консул на это отвечал: «совсем не нужно на это ни посредника, ни судьи. Для кого не ясно, что виноват тот, кто первый начал войну? Никто не затрагивал Филиппа войною, но он сам первый всем делал насилие.» Когда дошла речь до того, какие города и народы освободить, то консул наименовал прежде всех Фессалов; на это царь пришел в такое сильное негодование что воскликнул: «что же ты, Т. Квинкций, найдешь тяжелее этого мне приказать и в случае моего поражения?» С этими словами он поспешно удалился с совещания, и чуть–чуть было не завязалось сражение метанием стрел, так как река разделяла. На другой день происходили многие легкие стычки набегами передовых отрядов друг на друга в равнине довольно для этого просторной. А когда царские воины стали отступать в места узкие и гористые, то в пылу разгоревшейся воинской ревности, и Римляне туда проникли. В их пользу был и порядок, и военная дисциплина и самое вооружение, весьма удобное для прикрытия тела; а за неприятеля была местность, и катапульты и баллисты (стрелометные орудия) поставленные по всем почти скалам, как по стенам. С обеих сторон было много раненых и, даже как в правильном бою, несколько человек убито, пока ночь не положила конца сражению.
11. Между тем как дела находились в этом положении, к консулу привели одного пастуха, присланного Харопом, старейшиною Эпиротов. Этот пастух сказал: «что он нередко пас стадо в тех теснинах, которые теперь заняты царским лагерем, и знает все горные тропинки и извилины. Если только консул захочет послать с ним некоторых из своих людей, то он путем безопасным и не трудным приведет их на головы неприятелям.» Услыхав это, консул послал спросить Харопа: «можно ли в столь важном деле поверить этому крестьянину?» Хароп приказал сказать консулу, чтобы он ему так поверил, как бы все было в руках его самого, а не крестьянина. Консул и желал бы верить и не решался: в душе его страх боролся с радостью; но, полагаясь на слова Харопа, он решился испробовать поданную ему надежду; а чтобы неприятель не имел никакого подозрения, он в следующие два дня не переставал тревожить неприятеля, двинув войска с всех сторон и заменяя утомленных воинов свежими. Отобрав четыре тысячи пеших и триста конных воинов, он начальство над ними вручил военному трибуну. Всадников он велел вести пока позволит местность; а когда придут в такие места, где невозможно действовать всадникам, то поставить конницу на какой–нибудь площадке, а пешим идти туда, где проводник укажет дорогу; а когда он по обещанию придет над головы неприятелей, то дать дымом сигнал и не прежде испустить воинские крики, как когда он, получив от него сигнал, будет убежден, что он начал сражение. Приказано идти и ночью (так как луна светила во всю ночь), а днем заняться пищею и отдохновением. Проводнику даны великие обещания в случае, если он верно сдержит слово; впрочем его передали трибуну пока связанным. Отправив таким образом этот отряд войска, Римский вождь продолжает тем усерднее на всех пунктах занимать позиции.
12. Между тем, на третий день, когда Римляне заняли ту высоту, которой домогались и дали знать об этом дымом, тогда консул, разделив войска на три части, серединою горной долины пошел с главными силами; а левое и правое крылья придвинул к лагерю. Не с меньшею готовностью выступили на встречу и неприятеля, и между тем как они, зашед далеко в пылу борьбы, сражаются вне укреплений, Римские воины обнаруживают не мало превосходства и доблестью, и знанием дела; и родом вооружения. После того как с обеих сторон много было раненых и убитых, царские воины отступили в места, укрепленные или природою, или искусством, и тогда опасность была уже на стороне Римлян, зашедших необдуманно в места тесные и неудобные для отступления. И смелость не осталась бы без наказания при отступлении оттуда, как вдруг сначала услышанные сзади воинские крики, а потом и уже начавшаяся битва, привели царских воинов неожиданностью тревоги в великий страх. Часть бросилась бежать; часть оставалась на месте не столько потому чтобы доставало у ней духу для борьбы, а по неимению места, куда бежать, так как неприятель окружил со всех сторон и теснил их и спереди и сзади. Все войско царское могло быть истреблено, если бы победители преследовали бегущих; но всадникам мешали действовать крутизна местоположения и теснины, а пешим воинам тяжесть их вооружения. Царь сначала бежал куда пришлось и без оглядки; потом сделав пять миль, он догадался как было и на деле, что неприятелю преследовать невозможно по случаю неровной местности, и потому он остановился на одном холме и послал сопровождавших его людей по всем горам и долинам — собирать в одно место рассеявшихся его воинов. Потеря царя простиралась не более как до двух тысяч воинов, остальное все множество, как бы по сигналу, собралось в одну толпу и многолюдным строем пошло в Фессалию. Римляне, преследуя неприятеля до тех мест, пока это было для них безопасно, убивали и оббирали неприятельских воинов, разграбили неприятельский лагерь, до которого и без сопротивления достигнуть было не легко, и эту ночь оставались в своем лагере.
13. На другой день консул через самые теснины, которыми река пробирается по горным долинам, последовал за неприятелем. Царь в первый день достиг лагерей Пирра. Место, которое так называют, находится в Трифиллии, земле Мелотиды. Оттуда, на другой день (переход для воинов был очень трудный, но их подгонял, страх) он достиг горы Лингона. Она принадлежит к числу гор Епира, находящихся между Македониею и Фессалиею. Сторона, обращенная к Фессалии, смотрит на Восток; Македония же находится к Северу. Горы эти одеты густыми лесами, и на самых верхах их находится обширные долины и родники воды текучей. Царь пробыл там некоторое время, оставаясь в нерешительности, тотчас ли ему идти в Македонию, или возвратиться в Фессалию. Наконец он остановился на мысли — спуститься с войском в Фессалию, и ближайшими дорогами идти в Трикку. Оттуда он поспешно прошел все города, которые встретились по дороге. Из жителей тех, кототорые в состоянии были следовать, он увлекал за собою, города предавал пламени. Позволялось каждому из домохозяев взять с собою своих пожитков, сколько он был в состоянии, остальное становилось добычею воинов. Вряд ли можно было и от неприятелей потерпеть больше зла, сколько жители Фессалии понесли от своих союзников. Прискорбно было и для самого Филиппа так действовать, но он хотел по крайней мере самих–то союзников исторгнуть из земли, которая вскоре должна была сделаться неприятельскою. Таким образом опустошены города — Факий, Ирезие, Езгидрий, Эретрия, Палефарсал. Хотел было войти он и в Феры, но не был впущен, взять его силою нужно было время, а обстоятельства этого не дозволяли; а потому, оставив это намерение, он перешел в Македонию. Слух был, что Этолы приближаются. Они, услыхав о сражении, которое происходило около реки Аоя, опустошив ближайшие места около Сперхия и так называемого Макра Коме, перешли оттуда в Фессалию, и при первом нападении взяли Кимин и Антею. От Метрополя, где они опустошили поля, они отражены жителями, сбежавшимися для защиты стен города. Потом они приступили к Каллитере, где упорно выдержали подобное же нападение жителей города. Вогнав в стены его жителей, сделавших вылазку, Этолийцы удовольствовались этою победою, так как не было никакой надежды овладеть городом. Потом они ваяли силою села Товму и Калатану и разграбили. Ахарр достался им в руки добровольною сдачею. Ксиний оставлен жителями под влиянием страха. Эта толпа жителей, покинувших свой родной город, наткнулась на отряд войска, шедший в Тавмак, где фуражировка была безопаснее. Нестройная и безоружная толпа, в которой много было людей неспособных к сражению, истреблена вооруженными воинами. Ксиний опустевший разграблен. Затем Этолы взяли Цифару, укрепленный город, который весьма кстати господствует над Долониею. Вот что в несколько дней совершили поспешно Этолы. Да и Аминандр и Атаманос не оставались в покое, услыхав об успешных военных действиях Римлян.
14. Впрочем Аминандр, мало доверяя своим воинам, выпросил у консула небольшой вооруженный отряд и пошел в Гомфы, а по дороге тотчас взял силою город Феку, который находится между Гомфами и теснинами, которые отделяют Фессалию от Атамании. Вслед за тем он напал на Гомфы; жители, в продолжении нескольких дней, защищались с великим упорством; но когда осаждающие уже подняли лестницы к стенам, то страх наконец заставил их сдаться. Эта сдача Гомфов привела Фессалийцев в неописанный ужас. Вслед за тем сдались те, которые занимали города Ариент, Ферин, Тимар, Лизины, Стимон и Ламис и другие, находившиеся вблизи, укрепленные местечка менее значительные. Между тем как Атаманы и Этолы, когда прошло опасение со стороны Македонян, пользуются военными успехами других для обогащения себя добычею, Фессалию опустошают три войска, так что жители её не знают, кого считать неприятелем и кого союзником. Консул через ущелья, дорога в которые была открыта вследствие бегства неприятелей, перешел в Эпир, хотя очень хорошо знал, чьей стороне благоприятствовали Эпироты, за исключением старейшины Харопа, но, видя их готовность и усердие исполнять все, что им приказано, он их ценит не по прошедшему, но по теперешнему поведению и такою готовностью прощать он приобретает их расположение на будущее время. Отправив потом гонцов в Корциру с приказанием транспортным судам прийти в Амбракийский залив, консул выступил вперед небольшими переходами, и на четвертый день он стал лагерем на горе Церцетие, куда призвал и Аминандра с его вспомогательными войсками, не столько нуждаясь в его силах, сколько для того, чтобы иметь проводников по Фессалии. Вследствие этого же соображения и многие из Епиротов приняты охотниками во вспомогательный отряд.
15. Первый из городов Фессалии, на который напал консул, был Фалория. Там в гарнизоне находились две тысячи Македонян, которые сначала сопротивлялись весьма упорно, на сколько им могли служить защитою и оружие и стены; но постоянное нападение, не прекращавшееся ни днем ни ночью, так как консул был убежден, что все внимание Фессалийцев обращено на то — устоят ли их соотечественники против первого нападения Римлян, сломило упорство осажденных. По взятии Фалория, явились послы из городов Метропюля и Пиэры с изъявлением покорности; по их просьбе дано им прощение; а Фалория предана пламени и разграблению; оттуда он пошел в Эгиний. Видя, что этот город и небольшим гарнизоном хорошо защищен и почти неприступен, консул, пустив несколько стрел на ближайшие аванпосты, сам повел войско к стороне Гомфов. Когда консул спустился в равнины Фессалии, то в его войске ощущались уже недостатки всякого рода, так как он щадил поля Эпиротов; вследствие этого, он, послав узнать, где находились транспортные (с провиантом) суда у Левкада ли или в Амбрацийском заливе, отправлял поочередно когорты в Амбракию на фуражировку. Есть дорога от Гомф в Амбракию хотя трудная и неудобная, но и прекороткая, а потому, в продолжении немногих дней, подвезены были с моря съестные припасы, и лагерь наполнился в избытке всем. Оттуда консул двинулся в Антрак; он находится на расстоянии почти 10 миль от Лариссы; жители его происходит из Перребии и город стоит над рекою Пенеем. Фессалийцы ни сколько не оробели при первом появлении Римлян; а Филипп, хотя сам не дерзал показаться в Фессалии, однако, расположившись лагерем у Темпе, он при случае посылал подкрепления в те города, которые были угрожаемы неприятелем.
16. Почти около того же времени, когда консул против Филиппа стал лагерем в теснинах Эпира и Л. Квинкций, брат консула, которому поручено от сената попечение над флотом и начальство над морским берегом, с двумя квинкверемами переправился в Корциру и услыхав, что флот вышел оттуда, не счел нужным медлить, и достигнув острова Замы, отпустил Л. Апустия, которого он был преемником, и оттуда уже поздно прибыл в Малею, таща за собою на буксире суда с провиантом. Из Малей он, отдав остальным судам приказание следовать за ним сколько возможно поспешнее, сам с тремя легкими квинкверемами поспешил захватить Пирей и принял суда, оставленные там Л. Апустием на защиту Афин. В то же время из Азии выступили два флота — один с царем Атталом (он состоял из 24 квинкверем), другой Родосский из двадцати крытых (с палубами) судов под начальством Агезимброта. Эти флоты, соединясь около острова Андроса, переправились в Евбею, отделенную от него узким проливом. Сначала они опустошили поля Каристиев, потом, когда Карист, куда было послано на скорую руку вспоможение из Халкиды, оказался довольно крепок, они приступили к Эретрии. Туда же, услыхав о прибытии царя Аттала, прибил и Л. Квинкций с теми судами, которые находились в Пирее и отдал приказание, чтобы те суда, которые пришли из его флота, отправились в Эвбею. На Эретрию нападали с величайшею силою; так как на судах трех соединенных флотов находились всякого рода стенобитные орудия и машины для разрушения городов, да и окрестные места в избытке представляли материал для производства новых работ. Жители города защищали сначала стены его довольно деятельно; но потом те из них, которые были утомлены и переранены, склонили в сдаче и остальных, тем более что они видели часть стены в развалинах вследствие осадных работ неприятельских. Впрочем там находился гарнизон Македонян, которых опасались жители не менее Римлян и Филокл, царский префект, посылал из Халкиды гонцов о том, что он придет вовремя, если только они выдержат осаду. Таким образом эта надежда, вместе с опасениями, заставила жителей продлить время долее, чем они могли или были в состоянии. Потом, когда они узнали, что Филокл отражен, и в смятении должен был удалиться в Халкиду, то они тотчас отправили послов в Атталу, прося у него прощения и ручательства. Между тем как они, надеясь на получение мира, ленивее исполняли обязанности войны, и вооруженные отряды поставили только с той стороны, где была разрушена стена, пренебрегши прочими, то Квинкций ночью с той стороны. где жители имели менее всего опасений, произвел нападение и взял город посредством лестниц. Все множество горожане с женами и детьми ушли в замок; потом и тот сдался. Денег, золота и серебра, было конечно не много; статуи, картины старинного искусства и многие украшении этого рода найдены в таком количестве, какого трудно было бы ожидать, суди по величине города и достатку его жителей.
17. Оттуда опять вернулась в Карист, и там прежде чем войска были высажены из судов, жители всею массою оставив город, убежали в крепость. Оттуда они отправили послов к Римлянам, отдаваясь верности их слова. Жителям города дана тотчас жизнь и свобода, для Македонян положен выкуп по триста золотых монет с каждого, и они должны были уйти выдав оружие. Заплатив этот выкуп они безоружные перевезены в Беотию. Морские силы, овладев в несколько дней двумя знаменитыми городами Эвбеи, обогнули кругом Суний, мыс Аттической земли, и отправились в Кенхрей, Коринфскую пристань. Между тем консулу пришлось произнести нападение продолжительнее и упорнее, чем кто–либо ожидал, и неприятель оказал ожесточенное сопротивление там, где этого менее всего можно было ожидать. Он предполагал, что весь труд будет заключаться в разрушении стены, как откроет он доступ в город вооруженным, то последует бегство и истребление неприятелей, какое обыкновенно бывает при взятии городов. Впрочем, и когда часть стены была сбита машинами и вооруженные воины проникли в город по развалинам, тут–то открылся новый и совершенно непочатый труд. Македоняне, которых в гарнизоне было много, и притом отборных воинов, считали себе за высшую славу — защитить город лучше оружием и доблестью, чем стенами, многими изнутри рядами подкрепили строй, и когда заметили, что Римляне проникли было в город по развалинам, то они прогнали их по местности, не удобной и трудной для отступления. Консул с досадою перенес это и будучи убежден, что такое бесславие будет иметь влияние не только на участь одного города, но и на судьбу всей кампании, так как иногда от ничтожных обстоятельств зависит успех самих важных дел, очистив место которое было запалено развалинами обрушившейся стены, выдвинул башню чрезвычайной высоты, на многих этажах которой находилось большое количество воинов и высылал поочередно в бой когорты для того, чтобы сломить, если только они будут в состоянии карре Македонян (оно у них называется фалангою). Но самая теснота места, так как промежуток разрушенной стены был не очень велик, благоприятствовала неприятелю, его роду оружия и манере сражаться. Так как Македоняне выставили впереди себя щетину копий чрезвычайно длинных, то тщетно Римляне, выпустив без успеха свои дротики, извлекали мечи на эту сплошную, как бы из щитов составленную, массу; не могли они ни схватиться с неприятелем в рукопашный бой, ни перерубить копий, но если даже какое и надламливали, то и надломленный конец как острый торчал вперед и дополнял частокол копий. Притом части стены, остававшейся по обе стороны нетронутою, делали вполне безопасными фланги неприятеля; нельзя было отступать на некоторое расстояние, и с размаху сделать натиск, чем обыкновенно приводят в замешательство ратные строи. Одно совершенно случайное обстоятельство содействовало к тому, чтобы ободрить неприятелей. Так как башня двигалась по насыпи земли по слишком хорошо убитой, то одно колесо ушло в такую глубокую колею, что башня очень наклонилась и неприятели подумали, что она падает, а стоявшие на ней воины пришли в неописанный ужас.
18. Видя неудачу всех принятых мер, консул не равнодушно должен был выносить делаемое сравнение рода войск и оружия, но, будучи убежден, что в короткое время взять город нельзя, и не видя возможности провести зиму далеко от моря и в местах, опустошенных войною, он оставил осаду. А так как на берегах всей Акарнании и Этолии не было пристани, которая могла бы вместе и приютить все транспортные суда, везшие провиант для войска, и представить жилища, в которых легионы могли бы провести зиму, то всего лучше показалась для этого Антицира в Фокиде, обращенная к Коринфскому заливу. Она находилась недалеко от Фессалии и неприятельской страны, и напротив её находился Пелопоннес, отделенный небольшим пространством моря; сзади — Этолия и Акарнания, а с боков Локрида и Беотия. Фанотею в Фокиде консул взял при первом нападении без всякого сопротивлении; да и Антицира не слишком долго задержала при нападении на нее; потом взяты Амбрис и Гиамполис. Давлис, вследствие того, что находится на высоком холме не мог быть взят ни посредством лестниц, ни осадных работ. Тревожа, метательными орудиями тех, которые находились в гарнизоне и вызвав их на вылазку, то отбегая назад, то преследуя, Римляне проводили время в ничтожных схватках без действия, и жители до того сделались небрежны и так мало опасались Римлян, что дали им возможность при нападении проникнуть в городские ворота, смешавшись с толпами бегущих. Шесть других, менее значительных, укрепленных мест Фокиды достались во власть Римлян более под влиянием ужаса, чем силою оружия. Елация заперла вороты, и по–видимому жители её не соглашались принять в свои стены или войско, или вождя Римского иначе, как принужденные силою.
19, Между тем как консул осаждал Елацию, ему блеснула надежда на успех дела более важного, а именно отвлечь Ахейский народ от союза с царем к дружественным связям с Римлянами. Ахейцы прогнали Циклиада, начальника партии, склонявшей народ на сторону Филиппа. Претором сделался Аристен, который хотел своих соотечественников вовлечь в союз с Римлянами. Флот Римский с Атталом и Родосцами стоял в Кенхреях, и все с общего совета готовились напасть на Коринф. А потому они сочли за лучшее, прежде чем приступить к осуществлению своего предприятия, отправить послов к народу Ахейскому, обещая ему, если он от царя перейдет на сторону Римлян, Коринф присоединить к древнему сейму народному. Но совету консула отправлены послы от брата его Л. Квинкия, Аттала, Родосцев и Афинян к Ахейцам. В Сикионе назначено с ними совещание, но расположение умов у Ахейцев было не слишком просто. Грозил Набис Лакедемонянин, неприятель опасный и беспокойный; страшило и оружие Римлян; они были связаны благодеяниями со стороны Македонян, и прежними и новыми. На самого же царя они подозрительно смотрели вследствие его жестокости и вероломства и судя о нем не по тому, что он должен был делать вынужденный обстоятельствами времени, они опасались в нем видеть, по окончании войны, тяжкого для себя повелителя. И не только они не знали, в каком смысле говорилось по этому предмету, как отдельно гражданами, так и на общих сеймах народа; но даже они как ни думали, сами хорошенько не знали — чего желать и чего требовать. Послы были введены в собрание людей, находившихся в таком недоумении, и им дано позволение говорить. Сначала говорил Римский легат Л. Калпурний, потом послы царя Аттала, а последние Родосцы. За тем дано позволение говорить послам царя Филиппа. Наконец выслушаны Афиняне, говорившие в опровержение Македонян. Они с ожесточением напали на царя, потому что вряд ли кто более или менее их пострадал от его жестокости. Этот сейм распущен при заходе солнца, так как целый день прошел в выслушивании почти беспрерывных речей стольких посольств.
20. На другой день созвали сейм. Когда, по обычаю Греков, начальствующие лица объявили через герольда, не желает ли кто говорить, никто не выходил. Долго все в молчании посматривали друг на друга. И ничего тут удивительного не было, и без того умы граждан, обдумывавших предметы столь противоположные, находились в каком то оцепенении; но их еще более смутили те речи, которые они выслушивали в продолжении предшествующего дня, где перед ними излагали и внушали им вещи самые затруднительные. Наконец Аристен, претор Ахейский, опасаясь, как бы не пришлось распустить совет в молчании, стал говорить следующее: «Да куда же девалось Ахейцы то воодушевление умов, с каким вы в ваших беседах и кружках, лишь только заходила речь о Римлянах и Филиппе, едва удерживались от рукопашных действий? А теперь на сейме, который собран именно на этот предмет, выслушав речи послов и той и другой стороны, при докладе вам начальствующих лиц, несмотря на приглашение через герольда говорить, вы остаетесь немы. Если не забота об общем благе, то почему хоть не заговорят в ком–нибудь из вас страсти, которые вас склоняют к той или другой стороне? А вряд ли кто из вас так тупоумен, чтобы не знать, что именно теперь то, прежде чем состоялось наше определение, есть случай для каждого говорить и убеждать в том, чего каждый желает или что он считает за лучшее. А как только состоится определение, тогда уже все, хотя бы оно кому и не нравилось, обязаны будут защищать его единодушно, как благое и полезное.» Впрочем и это увещание претора не только не склонило никого говорить, но и не вызвало в таком огромном собрании людей разных народов никакого голоса ни одобрения, ни порицания.
21. Тогда претор Аристен начал говорить снова: «Старейшины Ахейские, нет у вас недостатка ни в мнении, ни в выражении; но никто не хочет, ценою собственной опасности, дать совет в общем деле. Да и я сам может быть также бы молчал, если б был частным человеком; а теперь, будучи претором, я вижу, что или ненужно было приглашать послов на сейм, или не следует их отпускать без ответа; а как же я могу иначе отвечать, как не по вашему определению? Когда же никто из вас, приглашенных на это совещание, или не хочет, или не дерзает говорить об этом деле, то мы рассмотрим мнения, выраженные в речах послов, вчера говоренных, не в том отношении, на сколько они высказывали свои требования, условленные их интересами, но в том, на сколько то, что они предлагали вам, полезно для вас самих. Римляне, Родосцы и Аттал просят нашего союза и дружбы и находят справедливым, чтобы мы им помогали в войне, которую они ведут с царем Филиппом. Филипп напоминает заключенный с нами союз и клятвы, и то требует, чтобы мы действовали с ним за одно, то говорит, что с него довольно, если мы не будем сражаться ни за ту, ни за другую сторону. Неужели никому не приходит на мысль, почему те, которые еще и не союзники наши, домогаются от нас большего, чем наш союзник? Поверьте, Ахейцы, что виною тому не умеренность Филиппа и не самонадеянность Римлян. Счастие и усиливает меру требований и уменьшает ее. От Филиппа мы видим здесь только одного посла. Между тем у Кенхрей стоит Римский флот, нося на своих судах добычу городов Бэотии. Мы видим, что консул со своими полками свободно гуляет по Фокиде и Локриде, отделенных узким пространством моря. Что же удивительного, если Клеомедон, посол Филиппа, весьма не смело просил нас недавно действовать за одно оружием против Римлян? А что же, ежели мы на основании того же союзного договора и клятв, святостью которых он нас хотел связать, попросим его, чтобы он защитил нас и от Набиса, и от Лакедемонян и от Римлян. Вряд ли он изыщет нам не только войско для вашей защиты, но и даже придумает какой нам дать ответ? Конечно не более, как и сам Филипп в прошлом году. Обещанием вести войну против Набиса пытался он нашу молодежь увлечь отсюда в Евбею, а потом когда он увидал, что мы не даем ему этого вспоможения и не хотим ввязаться в войну с Римлянами, то он, забыв тот союз, которым ныне хвалится, предоставил Набису и Лакедемонянам нас опустошать и грабить. Мне показалось, что Клеомедон в своей речи несколько сам себе противоречит. Он старался войну с Римлянами выставить маловажною и говорил, что результат её будет тот же, что и прежней войны, которую они вели с Филиппом. А почему же он предпочитает заочно просить нашего вспоможения, чем сам на лицо защищать нас старых союзников вместе от Набиса и Римлян? Да что я говорю о нас? Зачем допустил он взять Эретрию и Карист? Столько других городов Фессалии? Локриду и Фокиду? Зачем он позволяет теперь нападать на Елатию? Зачем он вышел из теснин Епира и неприступных позиции над рекою Аоем и, оставив вследствие принуждения ли, робости ли или добровольно, горы, которые он занимал, удалился совсем в свое царство? Если он охотно столько союзников отдал на разграбление неприятелей, то может ли он быть в претензии, если союзники сами о себе позаботятся хотя бы и под влиянием робости, то, судя по себе, он должен и нам простить. Если же он отступил, побежденный силою оружия, то, Клеомедон, неужели мы, Ахейцы, устоим против оружия Римлян, которого вы Македоняне не могли выдержать? Неужели мы и в том, что Римляне теперь ведут воину не с большими войсками и силами, как и прежде, доверим тебе, Клеомедон, скорее чем тому, что мы видим в действительности? Они тогда флотом помогли Этолийцам; не вел войны тогда ни вождь консул, ни войско сухопутное. И тогда приморские города, союзные Филиппу, находились в ужасе и в смятении; а места, находившиеся в середине твердой земли, были до такой степени безопасны от Римского оружия, что Филипп опустошал землю Этолов, тщетно взывавших к Римлянам о помощи. А теперь Римляне, отделавшись от Пунической войны, которую они в продолжении шестнадцати лет должны были выносить в самих недрах Италии, неудовольствовались послать вспоможение на войну Этолийцам, но сами со своими военачальниками напали на Македонию вместе с моря, и с сухого пути. Уже третий консул ведет войну с величайшею настойчивостью. Сульпиций, схватившись с царем в самой Македонии, разбил его и обратил в бегство, опустошив самую богатую часть его владений. Теперь Квинкций у царя, захватившего теснины Эпира, вполне надеявшегося на местность, на укрепления, на войско, отнял лагерь; бегущего преследовал до Фессалии и почти в глазах самого царя, захватил силою царские гарнизоны и союзные ему города. Пусть даже неправда высказанное послами Афинскими только что перед этим о жестокости, корыстолюбии, любострастия царя. Пусть до нас нисколько не касаются те преступные действия, которые на Аттической земле совершены против богов небесных и подземных. Еще менее трогает нас то, что вытерпели жители Циана и Абидоса, которые от нас далеко; предадим забвению, если хотите, и наши собственные потери; убийства и разграбления имуществ, случившиеся в Мессене, среди Пелопоннеса, а то, что в Кипариссии гость наш Гаритен вопреки всякого закона и приличия, умерщвлен почти на пиршестве, и что в Сикионах убиты Араты сын и отец, между тем как Филипп несчастного старика называл не раз отцом, а жена сына увезена даже в Македонию для удовлетворения его похотливости. Предадим забвению и другие примеры изнасилованных жен и девиц. Пусть у Филиппа не будет такой обстановки, в ужасе от которой вы утратили голос! Иначе какая другая может быть причина молчания для вас созванных на это совещание? Положим, что у нас теперь идет словопрение с Антигоном, царем самым справедливым, кротким и, в отношении в нам, оказавшим большие услуги. Неужели он нас станет требовать того, что помогло случиться и прежде? Пелопоннес — полуостров, узким перешейком Истма связанный с твердою землею; он со всех сторон открыт и удобен для нападения на него с моря. Если сто крытых (палубных) судов, и пятьдесят легких открытых, и тридцать Испанских лодок начнут опустошать прибрежье и города, стоящие почти у самого моря, то удалимся ли мы в города, находящиеся среди твердой земли? Как будто не терзает нас война внутренняя, находящаяся в самих недрах наших? С сухого пути будут нас теснит Набис и Лакедемоняне, а с моря Римский флот, то где мы будем искать нашего союзника царя, и вспомогательное войско Македонян? Или мы собственным оружием будем защищать от враждебных действий Римлян города, которые подвергнутся нападению? В прежнюю войну мы прекрасно защитили Димас. Довольно примеров представляют нам чужие несчастья, а потому и нам самим не придется жаловаться, если мы сами послужим примером для других. Не пренебрегайте тем, что Римляне сами первые домогаются дружественного союза с вами; этого вам самим нужно было желать и домогаться всеми силами. Уж не робость ли их, загнанных в чужую землю и захваченных там врасплох, заставляет скрыться под сенью вашего покровительства?' Не за тем ли они прибегают к союзу вашему, чтобы быть принятыми в ваши пристани, пользоваться вашими запасами? Море в их власти; земли, куда они ни придут, тотчас покоряют себе. Они в состоянии заставить сделать силою то, о чем теперь просят; желая вас пощадить, они не хотят допустить, чтобы вы вашими действиями навлекли на себя гибель. Хотя Клеомедон доказывал, что лучший и безопаснейший для нас образ действий оставаться в покое и не принимать участия в военных действиях. Так поступить не значит избрать средину, а все равно что ничего. Не говоря уже о том, что союз с Римлянами вы должны или принят или отвергнуть; но, не задобрив никого хорошенько в свою пользу и как бы поджидая на чью сторону склонится счастие, для того чтобы сообразить с этим наши намерения, мы сделаемся готовою добычею победителя? И так не пренебрегайте тем, что вам предлагают, тогда как вам всем следовало этого домогаться? Случай, который теперь вам представляется, не часто повторится, да он и не надолго. Давно уже вы отделаться от Филиппа желаете более, чем смеете. Без всякого какого–либо для вас труда и опасности, люди, желающие возвратить вам свободу, явились из–за моря с большим флотом и войском. Если вы такими союзниками пренебрежете, то вряд ли вы в здравом уме; а необходимо для вас иметь их или союзниками, или врагами.
22. Вслед за речью претора последовал страшный шум: одни высказывали свое одобрение; а другие сильно бранили первых, И уже не одни частные лица, но и целые народы между собою спорили; туг между начальствующими лицами племени (их зовут дамиургами и их бывает счетом десять) началось состязание не менее сильное как и в народе. Пять из них говорили, что они сделают доклад о союзе с Римлянами и подадут голос; а пять подали от себя мнение, что законом постановлено — начальствующие лица не имеют право ничего докладывать, а собрание определять противного дружественному союзу с Филиппом. Таким образом весь этот день прошил в перебранке. Оставался только один день настоящего собрания (законом было постановлено делать определение на третий день), в котором страсти разыгрались до того, что едва между отцами и детьми не дошло до схватки. Ризиазий (он был из Пеллены) имел сына дамиурга, по имени Мемнона, из той партии, которая препятствовала прочитать декрет и отбирать голоса. Отец долго упрашивал сына, чтобы он позволил Ахейцам позаботиться об общем благе и своим упорством не губил бы целого племени, а когда он увидел, что его просьбы остаются почти безо всякого действия, он поклялся, что убьет его из своих рук и будет считать его за врага, а не за сына, и такими угрозами склонил его наконец пристать на другой день к тем, которые делали доклад. Так как на их стороне образовалось большинство и не было сомнения в одобрении почти всех народов, и в том смысле, в каком состоится декрет, Димеи, Мегалополитаны и некоторые Аргивцы прежде чем состоялся декрет, встали и оставили собрание, при чем никто не удивлялся, и не высказывал своего неодобрения. Что касается Мегалополитан, то их на памяти дедов изгнанных Лакедемонцами, возвратил в отечество Антигон. Димейцев, которых город недавно был взят и разграблен Римским войском, Филипп приказал выкупить отовсюду, где они находились в рабстве и возвратил им не только свободу, но и отечество. Аргивцы же, кроме того, что царей Македонских считали от себя происходившими, многие имели к Филиппу отношения дружественные и приятельские; а потому они вышли из Собрания, видя, что оно склоняется на сторону союза с Римлянами; на такое удаление их смотрели снисходительно, так как они получили от Филиппа недавно большие благодеяния.
23. Прочие народы Ахейцев, когда у них спросили мнения, скрепили немедленно декретом союз с Атталом и Родосцами. Союз с Римлянами, так как без утверждения народа он не мог быть действительным, отложен до того времени, когда могли быть отправлены послы в Рим. А на первый раз положено отправить в Л. Квинкцию трех послов, и все войско Ахейское придвинуть к Коринфу, так как Квинкций, взяв Кенхреи, уже приступал к этому городу. Ахейца стали лагерем со стороны ворот, обращенных к Сикиону. Римляне нападали на часть города, обращенную в Кенхреям, Аттал, переведя войско через Истм, приступал со стороны Лехея. другой приморской пристани. Сначала нападение производилось не слишком деятельно, так как осаждающие надеялись на возмущение горожан против Македонского гарнизона. Но когда все единодушно, и Македоняне защищали как общее отечество, и Коринфяне исполняли приказания, начальника гарнизона, Андросфена с таким усердием, как если бы он был их согражданин, назначенный начальником по их выбору; а потому вся надежда сражающихся была обращена на силу оружии и осадные работы. Со всех сторон придвигались насыпи к стенам, доступ к которым был не совсем легкий. Стенобитное орудие с той стороны, где нападали Римляне, разрушило часть стены; на это место, так как лишенное укреплений, сбежались Македоняне для его защиты и тут произошел ожесточенный бой между ними и Римлянами. И сначала Римляне, уступая численности, были прогнаны, но потом, присоединив вспомогательное войско Ахейцев и Аттала, уровняли бой и нет сомнения, что они без труда могли оттеснить с позиции Македонян и Греков. Здесь находилось большое количество Италийских перебежчиков, частью перешедших к Филиппу из войска Аннибалова, из опасения наказания от Римлян, частью матросов, только что покинувших свои суда в надежде службы более почетной. Они не могли рассчитывать на пощаду в случае победы Римлян, и потому ими овладело скорее бешенство, чем смелость. Есть мыс против Сикиона — Юноны, которую называют Акрейскою, выдающийся далеко в море; переезд оттуда в Коринф почти на семь тысяч шагов. Туда Филоклес и сам царский префект, повел через Беотию тысячу пятьсот воинов. Тотчас поспели из Коринфа лодки, которые, посадив этот гарнизон, перевезли его в Лехей. Аттал, предав огню осадные работы, подал знак к снятию тотчас осады. Упорнее в своем намерении был Квинкций; но и тот, видя, что перед каждыми воротами расположены царские отряды, и что не легко будет выдерживать в случае вылазки нападение осаждающих, согласился с мнением Аттала, Таким образом союзники возвратились в Пирей, а Римляне в Корциру.
24. Между тел как таковы были действия войска, находившегося на судах, консул, поставив лагерь у Елатии в Фокиде, сначала попытался было устроить дело переговорами через старейшин Елатских; но когда он получил в ответ, что нет ничего в их власти и что царские воины находятся в большем числе и силе, чем горожане, тогда вместе со всех сторон он атаковал город и силою оружия и осадными работами. Придвинуть к стенам бык (стенобитное орудие) и когда часть стены, находившаяся между башнями обрушилась с ужасным шумом, то Римская когорта проникла в отверстие, открывшееся вследствие недавнего обвала и изо всех частей города, покинув свои посты, воины сбежались на то место, где теснил неприятель. В одно и то же время Римляне всходили и по развалинам стены и приставляли лестницы к еще устоявшей её части, и между тем как бой сосредоточил в одно место и глаза и внимание осажденных, неприятели посредством лестниц заняли стену во многих местах и вооруженные проникли в город. Услыхав этот шум, осажденные пришли в ужас и оставив место, которое они занимали густою толпою, все под влиянием страха убежали в крепость, куда за ними последовали и толпы безоружных; таким образом консул овладел городом. Разграбив его, послал в крепость с обещанием безопасности, для царских воинов, если они хотят уйти безоружными и свободы для Елатийцев; когда это обещание было обеспечено верностью данного слова, то консул через несколько дней принял крепость в свою власть.
25. Впрочем, с прибытием в Ахею Филокла, царского префекта, не только Коринф освободился от осады, по и город Аргивцев предан изменою некоторых старейшин, Филоклу, испытавших прежде расположение умов черни, Был обычай во время народных собраний, что преторы в первый день как бы призывая благословение, провозглашали имена Юпитера, Аполлона и Геркулеса; законом было прибавлено поминать при этом случае и Филиппа; но когда, вследствие союза, заключенного с Римлянами, герольд пропустил это имя, то сначала поднялся в толпе ропот, потом крик повторявших имя Филиппа, и требовавших для него установленной почести. Наконец имя его провозглашено при громких криках одобрения народного. В надежде на столь благоприятное расположение умов призван Филокл, который занял ночью холм, возвышавшийся над городом (это укрепление называют Лариссою) и поставив там гарнизон, он с рассветом дня двинулся с войском, готовым к бою на форум, находившийся у подошвы замка; на встречу ему выступил неприязненный строй. То был гарнизон Ахейцев, недавно поставленный, состоявший почти из 500 отборных молодых людей всех городов; начальствовал ими Энезидем Димей. К ним был послан оратор от царского префекта с приказанием выйти из города, так как они не равны силами и одним горожанам, которые думают за одно с Македонянами, а тем менее в соединении с теми, против которых и Римляне не могли устоять у Коринфа); сначала слова его не подействовали ни на вождя, ни на воинов; но скоро, когда они увидали, что и Аргивцы с оружием в руках идут с другой стороны огромною массою, видя верную гибель, они по–видимому готовы были подвергнуться какой бы то ни было участи, если бы только вождь был упорнее. Енезидем, опасаясь, как бы не потерять вместе с городом и цвет Ахейской молодежи, заключил договор с Филоклом о том, чтобы им дозволено было уйти, а сам не оставлял места, на котором стоял вооруженный с некоторыми приверженцами. Филокл послал спросить его: чего же он хочет для себя? Енезидем, выставив вперед щит, отвечал только одно, что он умирает с оружием в руках, защищая вверенный ему город. Тогда, по приказанию префекта, Фракийцы пустили стрелы и убили всех. По заключению союза между Ахейцами и Римлянами, два знаменитых города — Аргос и Коринф находились во власти царя. Вот как этим летом Римляне действовали в Греции на море и на сухом пути.
26. В Галлии консул Секс. Элий не совершил ничего замечательного. У него в провинции было два войска, одно им задержанное, которое следовало отпустить — оно было под начальством проконсула Л. Корнелия, а консул вверял начальство этим войском претору К. Гельвию; другое, которое он с собою привел. Целый год провел он в том, что заставлял жителей Кремоны и Плаценты возвращаться в поселения, откуда они были изгнаны случайностями войны. Между тем как Галлия в этом году была покойна вопреки ожиданий, почти около самого Рима возник бунт рабов. Заложники Карфагенян находились под стражею в Сетии; с ними, так как то были дети знатных лиц, находилось множество рабов. Число их было еще больше вследствие того, что, по недавности Африканской войны, сами Сетинцы накупили пленных этого народа из числа добычи. Они составили заговор, и из среды себя послали людей в Сетинскую область и в окрестности Норбы и Цирцейи — подговаривать рабов. Когда сделано было уже достаточно приготовлений, то они положили напасть на народ во время игр, когда внимание его будет обращено на зрелище. Взяв Сетию посредством убийств и нечаянного нападения, они должны были занять Норбу и Цирцейи. Донос о столь гнусном замысле принесен в Рим претору города Л. Корнелию Меруле. Прежде рассвета пришли к нему два раба и порядком изложили все, что уже сделано и что намеревались сделать. Приказав их караулить дома, претор созвал сенат и сообщил показания доносчиков. Получив поручение отправиться для исследования этого заговора и его подавления, он вышел из города с пятью легатами и всех, кого встречал в полях, заставлял давать военную присягу, брать оружие и следовать за собою. Таким поголовным набором составил он отряд почти из двух тысяч вооруженных людей и прибыл в Сетию так, что никто из воинов не знал куда он идет. Там немедленно схвачены были главные заговорщики, а прочие рабы разбежались из города. Потом разосланы были люди по полям их отыскивать. Таким образом двое рабов доносчиков и один свободный оказали отличную услугу. Последнему сенат приказал дать сто тысяч асс полновесных, а рабам по двадцать пять тысяч и свободу. Деньги за них из казначейства заплачены их владельцам. Скоро после того получено известие, что рабы, остатки этого заговора, хотят занять Пренесте. Туда отправился претор Л. Корнелий и казнил до пятисот человек, участвовавших в этом вредном замысле. Граждане возымели подозрение, что тут кроются усилия заложников и пленных Карфагенян. А потому в Риме ходили по улицам военные караулы и младшим сановникам велено обходить их; триумвирам темницы каменоломен приказано иметь за нею более строгий надзор; а претор послал письма по городам Латинского племени, чтобы заложники находились под строгим присмотром (в секрете) и чтобы им не дозволялось выходить к народу; чтобы пленные, имеющие оковы менее 10 фунтов, нигде не содержались, кроме общественной тюрьмы.
27. В этом же году послы царя Аттала положили в Капитолий золотую корону, весом в 246 фунтов, и изъявили благодарность Сенату за то, что Антиох, уважая заступничество послов Римских, вывел войско из владений Аттала. В то же лето царем Масиниссою к войску, находившемуся в Греции, доставлены двести всадников, десять слонов и двести тысяч мер пшеницы. Также из Сицилии и Сардинии присланы войску большие запасы провианту и одежд. Сицилиею управлял М. Марцелл, Сардиниею — М. Порций Катон, человек жизни святой и честной, но считавшийся слишком строгим в подавлении ростовщичества. Ростовщики выгнаны с острова, а сборы, которые привыкли делать союзники на угощение претора, совершенно уничтожены и отменены. Консул Секс. Элий, возвратясь из Галлии в Рим для производства выборов, назвал консулами К. Корнелия Цетега и К. Минуция Руфа. Через два дня спустя произведены выборы преторов. В первый раз в этом году выбраны шесть преторов, так как число провинций увеличилось и границы государства расширились. Назначены: Л. Манлий Вульсо, К. Семпроний Тудитан, М. Сергий Сил, М. Гельвий, М. Минуций Руф, Л. Атилий. Из числа их Семпроний и Гельвий были эдилями народными; курульными эдилями назначены К. Минуций Терм и Тиб. Семпроний Лонг. Игры Римские были даны в этом году четыре раза.
28. При консулах, К. Корнелие и К. Минуцие, прежде всего было совещание о распределении провинций между преторами и консулами. Прежде дело решено относительно преторов и как всегда, посредством жребия, суд и расправа в городе достались Сергию, а над чужестранцами Минуцию. Сардиния досталась по жребию Атилию, Сицилия — Манлию, Испания ближняя — Семпронию, а дальняя — Гельвию. Когда консулы собирались метать жребий относительно Италии и Македонии, Л. Оппий и К. Фульвий, народные трибуны, воспрепятствовали, говоря: «Македония есть провинция весьма отдаленная и до сих пор в этой войне главною помехою было то, что консул только что начинал действовать, как был отзываем среди своих усилий вести войну. Уже четвертый год, как Македонянам объявлена война. Сульпиций провел большую часть года в поисках за царем и его войском. Виллий отозван, ничего не сделав в ту минуту, когда готов был сразиться с неприятелем. Квинкций, задержанный в Риме большую часть года священными действиями, вел однако дела так, что или он раньше приди в провинцию, или зима будь позднее, война могла быть приведена к концу. Теперь, когда он почти отправился на зимние квартиры, он, как говорят, приготовился так хорошо действовать, что если ему преемник не воспрепятствует, он по–видимому в следующее лето окончит войну. Такими речами трибуны успели в том, что консулы изъявили готовность, буде и трибуны на то же согласятся, — покориться решению сената. Так как обе стороны допустили свободу совещаний, то сенаторы определили обоим консулам провинциею Италию; а Квинкцию продлили власть до тех пор, пока ему, по решению сената, будет дан преемник. Консулам назначены два легиона, а поручено им вести войну с Цизальпинскими Галлами, которые отпали от народа Римского. Квинкцию в Македонию определено вспоможение, пеших пять тысяч, триста всадников и матросов три тысячи. Начальствовать над флотом поручено тому же, что и прежде — Л. Квинкцию Фламинину. Преторам в обеих Испаниях дано по восьми тысяч пеших воинов из союзников и народов Латинского наименования, и четыреста всадников, а прежних воинов велено распустить из Испании; предписано им также провести границы между ближнею и дальнею провинциею. В Македонию прибавили легатов — П. Сульпиция и П. Виллия; они были консулами в этой провинции.
29. Прежде чем консул и преторы отправились по провинциям, положено позаботиться о чудесных явлениях: храм Вулкана и Суммана, в Риме, и в Фрегелах стена и ворота поражены громом; в Фрузиноне ночью появился свет; в Эзулах родился двуглавый ягненок о пяти ногах; в Формиях два волка, войдя в город, разорвали несколько людей, попавших им на встречу; в Рим не только в город, но и в Капитолий проник волк. К. Ацилий, трибун народный, предложил вывести пять поселений на берег моря: два на устья рек Вултурна и Литерна, одно в Путеолы и одно к укреплению Салерна. К ним прибавлен Буксент. По триста семейств положено послать в каждую колонию. Назначены триумвиры, с правами власти на три года, для отвода колонистов — М. Сервилий Гемин, К. Минуций Терм, Т. Семпроний Лонг, Окончив набор и другие заботы о делах божественных и человеческих, которые им нужно было исполнить. оба консула отправились в Галлию: Корнелий прямою дорогою к Инсубрам, которые тогда были с оружием в руках, взяв с собою Ценомантов; К. Минуций пошел в левую сторону Италии к Нижнему морю и отведя войско в Геную, начал войну с Лигурами. Оба города Лигурские — Кластидий и Литубий, и два народа этого племени, Целелаты и Цердициаты, отдались добровольно. Вся земля по сю сторону Пада (По) кроме Галлов Бойев и Лигуров Ильватов, была во власти Римлян. Говорили, что пятнадцать городов, и в них двадцать тысяч жителей мужеского пола, покорились. Оттуда он повел легионы в землю Бойев.
30. Войско Бойев незадолго перед тем перешло Пад и соединилось с Инсубрами и Ценоманами; слыша, что консулы будут вести войну соединив легионы, они хотели и сами упрочить свои силы соединением их вместе. А когда пришел слух, что другой консул предает огню поля Бойев, тотчас произошло возмущение. Бойи требовали, чтобы все подавали помощь тем, которые подверглись нападению; Инсубры же говорили, что они не покинут своей области. Таким образом войска разделились: Бойи отправились для защиты своих земель, а Инсубры с Ценоманами остановились на берегах реки Минчио, Пониже этого места в пяти тысячах шагах, консул Корнелий стал лагерем у той же реки. Оттуда он, посылая в деревни Ценоманов и Бриксию, столицу этого племени, узнал хорошенько, что молодежь взялась за оружие не по убеждению старейшин, и что Инсубры присоединились к отпавшим Ценоманам не по общему совету всего народа. Вызнав к себе старейшин, он начал о том хлопотать и стараться, чтобы Ценоманы отделились от Инсубров и, взяв свои военные значки или возвратились домой, или перешли бы к Римлянам. Добиться этого он не успел, а дано слово консулу в том, что при борьбе они будут оставаться в бездействии или даже, если представится случай, помогать Римлянам. Инсубры не знали о таком договоре; было у них какое то подозрение, что верность союзников становится шаткою. А потому когда они вышли в бой, не решаясь им вверить ни одного фланга для того, что если они из коварства уступят, то испортить все дело, поставили их в резерве позади значков. Консул, в начале сражении, дал обет Юноне Спасительнице построить храм, если в этот день неприятель будет разбит и обращен в бегство. Воины подняли крики, что они осуществят обет консула и произвели нападение на неприятелей. Инсубры не выдержали первого натиска. Некоторые писатели утверждают, что Ценоманы напали на них вдруг с тылу во время самого сражения и таким образом причинили тревогу с двух сторон и среди этого смятения убиты тридцать тысяч неприятелей и пять тысяч семьсот взято в плен живых; в том числе находился Гамилькар, вождь Карфагенян, который был причиною войны; захвачено значков военных сто тридцать и телег более двухсот. Города Галлов, последовавшие за отпадением Инсубров, сдались Римлянам.
31. Консул Минуций сначала прошел земли Бойев, опустошая их на далекое пространство; а потом когда они, оставив Инсубров, вернулись для защиты своих пределов, консул оставался в лагере, полагая, что ему придется сразиться с неприятелем в строю. И Бойи не отказались бы от сражения, если бы дошедший до них слух, что Инсубры побеждены, не сокрушил их мужества. Таким образом покинув вождя и лагерь, рассеялись по деревням защищать каждый свое, и заставили и неприятеля переменить образ ведения войны. Оставив надежду решить дело судьбою одного сражения, консул начал опять опустошать поля, жечь дома и брать силою селения. В это же время предан пламени Кластидий. Оттуда легионы отведены к Лигустинам Илватам, которые одни не изъявили еще покорности, но и это племя, узнан, что Инсубры побеждены в сражении, а Бойи до того приведены в ужас, что даже не осмелились испытать надежду на бой, покорилось. Письма обоих консулов о делах, в Галлии удачно веденных, принесены в Рим в одно и то же время. М. Сергий, городской претор, прочитал их сначала в сенате, а потом, по приказанию сената, народу; объявлено благодарственное молебствие на 4 дня.
32. Уже в то время наступила зима, и между тем как Квинкций, взяв Элатию, расположился на зимних квартирах в Локриде и Фокиде, произошло возмущение в Опунте. Одна партия призывала Этолов, которые были ближе, а другая Римлян. Этолы пришли первые: но партия людей более богатых, не впустив Этолов, послала гонца к вождю Римскому и до прибытия его держалась в городе. В крепости находился царский гарнизон, и заставить его уйти оттуда не могли ни угрозы Онунтиев, ни повелительные требования консула Римского. Замедление, почему не тотчас сделано нападение, произошло оттого, что герольд пришел от царя, прося назначить место и время для свидания. Неохотно сделана царю эта уступка. И не потому, чтобы Квинкций желал непременно сам частью оружием, частью переговорами окончить войну; он даже еще не знал, будет ли ему прислан преемник из вновь выбранных консулов или власть его будет продолжена, о чем всеми силами стараться поручил он друзьям и родным; но личное свидание с Филиппом, как он полагал, давало ему свободу выбора — в случае если останется, продолжать войну, и если будет отозван, то заключить мир. В заливе Малиакском подле Никеи они выбрали берег. Туда царь из Деметриады прибыл с пятью лодками и одним военным судном; с ним были старейшины Македонян и изгнанник Ахейский знаменитый Циклиад. С вождем Римским был царь Аминандр, Дионисодор, посол Аттала, Агезимброт, префект Родосского флота и Фенеас, старейшина Эталон и два Ахейца — Аристен и Ксенофон. Вместе с этими лицами Римский консул выступил на край берега, а царь вышел на переднюю часть судна, стоявшего на якоре. Консул сказал царю: «удобнее было бы тебе сойти на берег; тогда мы вблизи поговорили бы и выслушали друг друга.» Но царь отказался так поступить: «кого же ты боишься?» спросил консул. На это с гордым и истинно царским духом Филипп отвечал: «никого я не боюсь разве богов бессмертных; но верю чести не всех тех, кого около тебя вижу, а всего менее Этолов. — В этом отношении, отвечал Римский консул, опасность одинакова для всех, которые являются на совещание с неприятелем, если только не будет доверия. Впрочем — скажу тебе, Квинкций, заметил на это царь, что в случае вероломства не равная за него награда будет Филипп и Фенеас: гораздо легче будет для Этолов заменить претора, чем Македонянам найти царя да мое место.» Вслед за этим водворилось общее молчание.
33. Когда Римский консул считал справедливым начать говорить тому первому, кто просил о переговорах, царь утверждал, что первому надобно говорить тому, кто предписывает законы мира, а не тому, кто их принимает. Тогда стал говорить Римлянин: «его речь очень проста: он скажет то, что если не случится, то мир невозможен ни в каком случае. Царь должен вывести гарнизоны изо всех городов Греции. Пленных и перебежчиков нужно возвратить союзникам народа Римского. Римлянам возвратить те места Иллирика, которые Филипп занял по заключении мира в Епире; Птолемею, царю Египта, возвратить города, которые он занял после смерти Птолемея Филапотора. Вот каковы условия его и народа Римского; впрочем справедливо будет выслушать и требования союзников.» Посол царя Аттала сказал: «суда и пленных, взятых у Хиоса в морском сражении возвратить и Ницефорий и храм Венеры, ограбленные и опустошенные восстановить в первобытном виде.» Родосцы просили назад Перею (это участок твердой земли против острова, бывший когда–то в их владении) и требовали: «гарнизоны вывести из Ясса и Баргилий и города Евроменсов, а в Геллеспонте из Сестоса и Абидоса, и Перинф возвратить Византийцам на основании старинного права и освободить все пристани и порты Азии». Ахейцы просили себе назад Коринф и Аргос. Претор Этолов, Фенеас, требовал почти того же, что и Римляне, а именно — очистить Грецию и возвратить Этолийцам города, которые когда–нибудь находились в их власти и заведывании. После него тотчас стал говорить, старейшина Этолийцев, Александр, человек считавшийся между Этолийцаии весьма красноречивым: «Давно уже он молчал, но не вследствие убеждения, что этими переговорами ничего не достигнешь, а для того чтобы не перебить кого–либо из союзников в их речах. И, толкуя о мире, Филипп не действует чистосердечно, и войну ведет не с истинною доблестью. При переговорах он коварствует и обманывает; на войне он не сходится на ровном поле и не вступает в рукопашный бой; но, отступая поспешно, он грабит и сжигает города, и побежденный лишает победителя справедливой добычи. Не так поступали древние Македонские цари; они сражались в открытом поле и щадили города, сколько могли для того, чтобы иметь царство богаче. Потому что какой же расчет — уничтожая тех, за обладание которыми идет борьба, не оставлять для себя ничего, кроме войны? В предшествующем году Филипп опустошил гораздо более союзных городов в Фессалии, чем все неприятели, какие когда–либо были в Фессалии. Да и у самих Этолийцев он отнял более союзником, чем врагов. Он занял Лизимахию, прогнав претора и гарнизон Этолийцев. А также, Ций, город своей области, разрушил до основания и уничтожил. С таким же коварством владеет он Фивами, Фтиею, Ехшиом, Лариссою, и Фарсалом».
34. Взволнованный речью Александра, Филипп приказал пододвинуть судно к твердой земле для того, чтобы его лучше слышали. Так как он начал резко выражаться, особенно относительно Этолийцев, то Фенеас ему заметил: «Дело не в словах; надобно или быть победителем на войне, или повиноваться тем, которые лучше». — Конечно, это ясно даже и для слепого, отвечал Филипп, намекая на то, что Фенеас был болен главами. Филипп от природы был болтливей. чем на сколько это прилично царю, и даже в предметах серьезных, он часто не мог удержаться от смеха. Потом он высказал свое негодование: «что Этолийцы, как и Римляне, приказывают Македонянам оставить Грецию, не будучи в состоянии указать, где именно её пределы. Большая часть жителей Этолии — Агреи, Аподоты и Амфилохи не принадлежат к Греции. Основательно ли жалуются, что я не пощадил их союзников, те у кого вместо закона служит давнишний обычай, что они сами против своих союзников, только по–видимому без участия своего правительства, позволяют сражаться своей молодежи, и нередко случается, что обе воюющие стороны, сходясь на поле сражения, имеют у себя вспомогательные отряды Этолийцев? Да и не я взял Ций, но я только помог союзнику и другу Прузию в его нападении; Лизимахию я отбил от Фессалийцев, но Фракийцы ею владеют, потому что меня отвлекли обстоятельства к военным действиям от защиты этого города. Вот мой ответ Этолийцам. Что касается до Аттала и Родосцев, то я законно им ничего не должен; они начали войну, а не я. Но в честь Римлян я возвращу Перею Родосцам, а суда Атталу с пленными, которые будут найдены, Что же касается до восстановления Ницефория и храма Венеры, то что же я буду отвечать тем, которые требуют этого? Так как только одним средством могут быть возобновлены срубленные леса и рощи, то пожалуй я возьму на себя и заботу и издержки разведения их. Вот какие возникают требования между царями!» Конец его речи был обращен против Ахейцев: тут он, начав с Антигона и потом перейди к своим собственным заслугам в отношении этого народа, приказал прочитать их декреты, которыми ему присуждены все божественные и человеческие почести. После всего этого был прочтен недавний декрет, которым они от него отпали, сильно нападал он на их вероломство, но говорил: «что Аргос он им возвратит. Относительно же Коринфа, он переговорит с вождем Римским, и вместе спросит у него: считает ли он справедливым, чтобы он очистил только те города, которые он взял силою но праву войны, или и те, которые он получил от своих предков.
35. Этолийцы и Ахейцы готовы были на это отвечать, но как солнце было уже близко к закату, то совещание отложено до другого дня, и Филипп возвратился на свою стоянку, откуда прибыл, а Римляне и союзники ушли в свои лагери, Квинкций на другой день прибыл к Никеи (это место было назначено) в условленное время. В продолжении нескольких часов не было ни Филиппа самого, и никакого от него посланного. Уже все полагали, что его не будет, как вдруг показались суда. Царь это объяснил тем, что «как от него требовались условия тяжелые и невыносимые, то он, не зная как поступить, провел целый день обдумывая». Но большинство было того мнения, что дело затянуто нарочно до поздна с целью не дать Ахейцам и Этолийцам времени на ответ, и царь сам подтвердил это мнение, прося, отстранив других с целью не тратить бесполезно времени в ни к чему не ведущих спорах, и привести к какому–либо концу дело, переговорами с самим главным вождем Римским. Сначала это не принято, чтобы не подать виду, будто союзники устранены от участия в переговорах. Потом так как царь не переставал просить, то по совету всех Римский вождь вместе с Ап, Клавдием, трибуном военным, удалив других, выступил на край берега. Царь вышел на берег в сопровождении двух лиц, которых он брал с собою и накануне. Тут они несколько времени поговорили тайно, и что об этом свидании Филипп сказал своим, то осталось неизвестным. Квинкций же объявил союзникам: «Филипп уступает Римлянам весь берег Иллирика, выдает перебежчиков и всех пленных, какие найдутся. Атталу отдает суда и с ними взятых в плен матросов; Родосцам возвращает землю, называемую Перея; Ясса и Баргилий он не соглашается уступить. Этолам он возвращает Фарсал и Лариссу; Фивы не возвращает. Ахейцам он уступает не только Аргос, но и Коринф.» Никому не понравилось такое назначение мест, которые царь уступает и не уступает. «При этом — говорили больше потерь, чем приобретений; и если только царь не очистит совершенно Грецию от своих войск на будущее время, то никогда не будет недостатка в поводах к войне.
36. Когда это изо всего собрания, на перерыв друг перед другом, все кричали, то как ни далеко стоял Филипп, однако и до него достигли голоса. А потому он просил Квинкция — все это дело отложить до следующего дня, когда он или убедит сам, или позволит себя убедить. Берег у Трония назначен для переговоров: туда сошлись рано. Там Филипп просил сначала и Квинкция и всех присутствовавших, чтобы они не уничтожали надежду на мир. Наконец он просил времени отправить послов в Рим к сенату. «Или на этих условиях он получит мир, или примет условия, какие бы назначил сенат». Прочим это нисколько не нравилось; они в этом только видели желание протянуть время и получить отсрочку для того, чтобы собраться с силами. Квинкций возразил: «справедливо было бы это опасение будь теперь лето и время военных действий; но как наступает зима, то и не может быть никаких потерь, если дать время для отправления послов. При том без утверждения сената не будет действительно ничто, в чем бы они ни условились с царем; и мнение сената узнается в то время, которое, вследствие наступления зимы, но необходимости должно быть посвящено отдохновению.» На это мнение согласились и другие старейшины союзников: дано перемирие на два месяца и положено отправить по одному послу от каждого народа, с целью предостеречь сенат, как бы он не был обманут коварством царя. К перемирию прибавлено условие чтобы царские гарнизоны были тотчас выведены из Фокиды и Локриды. И сам Квинкций, вместе с послами союзников, отправил Аминандра, царя Атаманов, с целью придать посольству более блеска, а от себя К. Фабия (он был сын сестры жены Квинкция) К. Фульвия и Ап. Клавдия.
37 По прибытии в Рим, прежде выслушаны послы союзников, чем царя. Остальная их речь была вся посвящена нападкам на царя. Более всего подействовали на сенат послы, ознакомив его с местностью и положением моря и земель той страны. Всем сделалось ясно, что если царь удержит Деметриаду в Фессалии, Халкиду в Евбеи и Коринф в Ахайе, то Греция не может быть свободною и сам Филипп не столько ругательно, сколько справедливо, называл эти места — оковами Греции. Потом впущены в сенат послы царя. Когда они начали было длинную речь, то их прервали коротким вопросом: намерен ли царь уступить эти три города? Послы сказали, что они именно на этот предмет не имеют никакого полномочия. Тогда они отправлены, не успев ничего относительно мира. Квинкцию сенат дат полномочие относительно ведения воины и заключения мира Это показало ясно, что сенат нисколько не скучает войною; а потому и консул с тех пор желал лучше иметь победу, чем мир и объявил, что он не примет от Филиппа ни какого посольства иначе, как с условием очистить всю Грецию.
38. Филипп, видя, что дело остается решить оружием и что надобно собрать отовсюду силы, озабоченный особенно городами Ахейи, страны от него отдаленной и именно более об Аргосе, чем о Коринфе, считал за лучшее отдать этот город, как бы в залог, Набису, Лакедемонскому тирану, с тем, чтобы он возвратил ему, когда он будет победителем; а если случится какое–либо несчастье, то пусть Набис оставит его у себя, а Филоклу, который начальствовать в Коринфе и в Аргосе, написал, чтобы он сам повидался с гарантом. Филоклос, не говоря уже о том, что и без того пришел с подарком, присоединил в залог будущей приязни царя с тираном, что царь своих дочерей хочет отдать в замужество за сыновей Набиса. Сначала тиран отказывался принять этот город иначе, как когда он будет призван на вспоможение ему декретом самих Аргивцев. Потом, когда он услыхал, что они в многолюдном Собрании не только с презрением, но и с отвращением вспоминали об имени тирана, счел этот случай удобным для того, чтобы их обобрать и приказал Филоклесу передать город, когда он захочет. Ночью так, что никто не знал, тиран принят в город. На рассвете заняты все возвышенные места и ворота заперты. Не многие старейшины ушли в начале суматохи и, по их удалении, имущества их разграблены: да и у тех, которые оставались на лицо, отнято золото и серебро; денежный штраф наложен огромный. Те, которые внесли немедля, отпущены без оскорблений и телесных страданий; а те, относительно которых было подозрение, что они скрывают или стараются удержать, были преданы телесным истязаниям и мучениям таким, каким подвергаются рабы. Созвав потом собрание, он объявил ему проекты законов: один относительно новых таблиц, (т. е. отмены долгов) другой о разделе земли поголовном — для нововводителей два самих верных средства вооружить простой народ против людей достаточных.
39. Получив таким образом город Аргивцев в свое владение, тиран, совершенно забыв о том, от кого он получил этот город и на каком условии, отправил послов в Елацию к Квинкцию и в Атталу, зимовавшему в Эгине, давая им знать: «что Аргос находится в его власти; если туда Квинкций приедет на совещание, то он Набис не сомневается, что они оба все вместе уладят.» Квинкций для того, чтобы Филиппа лишить вспоможения и с этой стороны, согласился явиться на совещание и послал к Атталу, сказать, чтобы он приехал из Эгины к нему в Сикион, а сам из Антициры на десяти квинкверемах, которые случайно в то время Л. Квинкций, брат его, привел из зимовки в Корцире, переправился в Сикион. Там уже находился Аттал; тот говорил ему, что тирану надобно явиться к Римскому вождю, а не на оборот, и убедил в этом мнении Квинция, которые раздумал идти в Аргос. Недалеко от города есть место, называемое Миценика; условились сойтись на этом месте. — Квинкций с братом и немногими военными трибунами, Аттал с царскою свитою; Никострат, претор Ахейский, с немногими вспомогательными воинами. Они нашли там тирана, дожидавшегося со всеми войсками. Он выступил вперед вооруженный, в сопровождении вооруженной спиты почти на средину, находившегося между обеими сторонами, поля. Квинкций безоружный с братом и двумя военными трибунами: по сторонам царя (Аттала) также безоружного, находился претор Ахейцев и один из его придворных. Совещание началось словами тирана, который извинялся в том: «что сам вооруженный, покруженный вооруженными людьми, явился на совещание, тогда как он видит безоружных и Римского полководца и царя. Не их он опасался — присовокупил Набис — но изгнанников Аргивских.» Потом когда начали говорить об условиях приязни, Римлянин стал требовать двух предметов: первое — чтобы тиран окончил войну с Ахейцами, а второе, чтобы отправил с ним вспоможение против царя Филиппа. Тот отвечал, что так и поступит; вместо мира с Ахейцами получено перемирие, пока война с Филиппом будет приведена к концу.
40. Относительно Аргоса также начато прение царем Атталом. Он обличал Набиса, что он город, преданный ему изменою Филоклом, удерживает силою в своей власти; а тот возражал, что он приглашен самими Аргивцами для их защиты. Царь требовал созвать собрание Аргивцев для решения этого вопроса; да и тиран со своей стороны согласился на это. Но царь требовал, чтобы выведены были войска из города и чтобы собрание, пользуясь совершенною свободою, без участия Лакедемонян, высказало желания Аргивцев. Тиран отказывался вывести войска. Такой спор не имел никакого результата. Разошлись с совещания; тиран дал на помощь Римлянам шестьсот Кретийцев, и заключено перемирие на четыре месяца между Никостратом претором Ахейцев и Лакедемонским тираном. Оттуда Квинкций отправился в Коринф, и к воротам он подошел вместе с когортою Кретийцев с целью — показать Филоклу, начальнику города, что тиран отпал от Филиппа. Филоклес и сам прибыл на совещание к вождю Римскому, и на его убеждения тотчас перейти и предать город — дал такой ответ, что скорее он отсрочивал это дело, чем совершенно отказывал. Из Коринфа Квинкций переправился в Антициру: оттуда он отправил брата для узнания расположения умов Акарнанцев, Аттал из Аргоса отправился в Сикион. Здесь граждане к прежним почестям царя присоединили новые, так как царь за некоторое время прежде выкупил за большую сумму денег священное поле Аполлона. Да и тут он, чтобы не оставить город союзный и дружественный без доказательств своей щедрости, подарил десять талантов серебра и десять тысяч мер пшеницы и затем вернулся и Кенхреас к своим судам; а Набис, оставив гарнизон в Аргосе, возвратился в Лакедемон и обобрав сам мужчин, отправил в Аргос жену обирать женщин. Она призывала к себе в дом знатнейших из них то по одиночке, то по нескольку, связанных между собою родственными узами, и действуя то ласками, то угрозами, она отняла у них не только золото, но наконец и платья и все женские украшения.