1. Сципион, прибыв в Сицилию, набранных им волонтеров, распределял по рядам и сотням. Но из них триста молодых людей, цветущих и молодостью и избытком сил, удержал при себе безоружных, так что те оставались в совершенной неизвестности куда их готовят и от чего их не расписали по рядам и сотням. Тут Сципион выбрал из молодежи Сицилийской триста всадников, молодых людей самых знатных и богатых семейств; он назначил им день, в который они должны были явиться совсем готовые на конях и с оружием в руках. Тяжка казалась Сицилийцам эта служба вдали от родины, сопряженная с большими трудами и опасностями на море и на суше. Забота об этом тревожила не только самых молодых людей, но и их родственников и близких. — И назначенный день, юноши Сицилийские явились к Сципиону со своими конями и оружием. Тогда Сципион сказал: дошло до его сведения, что некоторые Сицилийские всадники смотрят с ужасом на предстоящий им трудный и тяжкий поход. Если действительно они в таком расположении духа, то пусть лучше они теперь ему в том признаются, чем в последствия будут жаловаться и окажутся воинами недеятельными и бесполезными для общественного дела. Пусть они выскажут откровенно то, что чувствуют, а он заранее обещает им выслушать их снисходительно. Тогда один дерзнул сказать: что если ему предоставляют на волю, то он предпочитает совсем не идти на войну. Тогда Сципион: «так как ты, молодой человек, не скрыл то, что чувствуешь; то я тебе дам подставного (человека, который тебя заменит); ему ты передай оружие, коня и все, приготовленное для похода. Его же ты возьми с собою отсюда домой, и обучишь его обращению с конем и оружием.» С радостью молодой Сицилиец согласился на это условие, и принял к себе одного из трехсот волонтеров, остававшихся безоружными при Сципионе. Прочие Сицилийцы, видя, что их товарищ всадник уволен Сципионом от службы весьма милостиво, стали также просить себе увольнения и принять за себя подставных. Таким образом, Сципион имел, вместо трехсот Сицилийских, триста Римских всадников, и притом безо всякого расхода со стороны общественной казны. Сицилийцы позаботились обучить своих подставных, потому что им объявлено было повеление главного вождя, что тот, кто не исполнит этой обязанности, должен будет идти в поход сам. По дошедшим к нам известиям, образовавшийся таким образом, конный отряд был превосходный, и в сражениях оказал большие услуги общественному делу. — Потом Сципион произвел смотр легионов и выбрал преимущественно воинов, которые служили уже несколько кампаний, а особенное предпочтение отдавал он тем, которые служили под начальством Марцелла. Их Сципион считал преимущественно опытными в военной дисциплине и, вследствие осады Сиракуз, сведущими в искусстве осады городов. Великим своим духом Сципион замышлял уже разрушение Карфагена. Затем Сципион разделил войско по городам. Сберегая провиант, привезенный из Италии, Сципион приказал Сицилийским городам выставить хлеба. Починив старые суда, Сципион отправил с ними К. Лелия в Африку для грабежа; новые же велел в Панорме вытащить на берег для того, чтобы они зимовали на сухом месте; это было необходимо вследствие того, что они на скорую руку были сделаны из сырого материалу.
Сделав все приготовления, нужные для войны, Сципион прибыл в Сиракузы, еще не совсем успокоившиеся после больших военных потрясений. Греки просили возвратить им вещи, которые некоторые Итальянцы удерживали также насильственно, как завладели ими на воине, несмотря на то, что повелением сената велено отдать их прежним владельцам. Сципион первою обязанностью своею счел поддержать доверие к правительству, а потому частью общим приказанием, частью судебными приговорами против оказывавших упорство в сделанном им насилии, он возвратил Сиракузанцам то, что им принадлежало. Такой образ действий понравился не только им, но всем народам Сицилии, которые тем усерднее оказывали содействие в войне.
Тем же летом в Испании началась большая война; виновником её был Индебилис, а причиною не иное что, как презрение к другим военачальникам, развившееся вследствие удивления к особе Сципиона. Испанцы полагали, что у Римлян остался в живых только один вождь, а прочие пали в борьбе с Аннибалом; что, по этой то причине, после гибели Сципионов некого было Римлянам послать в Испанию, кроме этого Сципиона, и его же они вызвали оттуда действовать против Аннибала с тех пор, как война в Италии приняла более серьезным оборот. У Римлян в Испании если остались вожди, то только по названию; да и войско старое оттуда выведено. Везде господствует смятение, как в нестройной толпе новобранцев». Никогда не представится подобного случая более благоприятного для освобождения Испании: до нынешнего дня Испанцы служили или Карфагенянам, или Римлянам, и не только поочередно тем и другим, но и случалось, что обоим народам вместе. Карфагеняне прогнаны Римлянами. Испанцы, если станут действовать единодушно, могут прогнать Римлян, и тогда Испания, освободившись ото всякого чужеземного господства, навсегда возвратится под сень прародительских обычаев и установлений. Говоря как эти речи, так и другие в том же духе, Индебилис возмутил не только своих соотечественников, но и Авзетан, народ соседственный; а затем поднялись и другие народы, смежные с Илергетами и Авзстанами. Таким образом, в продолжении немногих дней, явились на Седетанское поле, куда назначен был сбор, тридцать тысяч пеших, и около четырех тысяч конных воинов.
2. Римские полководцы, Л. Лентулл и Л. Манлий Ацидин, для того, чтобы не дать небрежением с первого разу разлиться пламени восстания, соединили и сами свои войска. Они повели их по неприятельской области так мирно, как будто по дружественной стране, и пришли к тому месту, где находились неприятели. Римляне расположились лагерем расстоянием от неприятельского в трех милях. Сначала сделана была через посредство послов тщетная попытка склонить неприятеля отложить оружие. Потом, когда Испанская конница сделала нечаянное нападение на Римлян, отправившихся за фуражем, то произошла схватка, которой исход не был замечателен ни для той, ни для другой стороны. На другой день, на восходе солнца, неприятели в полном вооружении выступили в поле, и стали в боевом порядке, на расстоянии почти тысячи шагов от лагеря Римского. В середине находились Авзетаны; правое крыло занимали Илергеты, а левое другие, менее замечательные, народы Испания. Между крыльями и центром, неприятель оставил довольно значительные промежутки, в которые он намеревался пустить конницу, когда придет время. Римляне расположили войско, согласно принятому у них обычаю; но только последовали примеру неприятеля в том, что сами оставили между легионами промежутки для действия конницею. Лентул понял, что конница принесет пользу только той стороне, которая первая пустит всадников в промежутки боевого фронта, находящиеся у неприятеля; а потому, Лентул отдает приказание военному трибуну, Сек. Корнелию пустить всадников в промежутки боевого фронта неприятельского. А сам, при начавшемся довольно неблагоприятно для Римлян, сражении пехоты, оставался там, пока, в подкрепление отступавшего двенадцатого легиона, стоявшего на левом крыле против Илергетов, вывел на резерва в первую линию тринадцатый легион. Уравновесив бой в этом месте, Лентул отправился к Манлию, которого он застал в первых рядах убеждающим воинов, и приводящим подкрепления в тех местах, где предстояла надобность. Лентул говорит Манлию, что на левом крыле нет более опасности, что уже он отправил Сервия Корнелия с поручением напустить на неприятеля конницу. Едва он успел это сказать, как Римские всадники, ворвавшись в середину рядов неприятельских, произвели замешательство в пехоте, и вместе для конницы Испанской заградили пути, по которым она могла пустить своих коней. А потому, оставив мысль сражаться на конях, Испанцы должны были довольствоваться тем, что сражались пешие. Римские вожди, видя, что замешательство господствует в рядах неприятельских, замечая смятение, страх и колебание значков, стали убеждать и просить воинов, чтобы они теснили пораженных, и не давали бы им возможности построить снова ряды. Дикари не выдержали бы столь сильного напора, если бы сам царек их, Индебилис, не бросился со спешившимися всадниками на встречу первых рядов Римских. Тут некоторое время продолжалась самая упорная борьба. Но когда те, которые сражались около царя, сначала полумертвого, а потом копьем пригвожденного к земле, погибли под градом стрел, тогда неприятель на разных пунктах бросился бежать, теряя много убитыми вследствие того, что всадникам некогда было сесть на коней, и Римляне преследовали по пятам пораженного неприятеля. Они не прежде удалились обратно, как овладев неприятельским лагерем. Тринадцать тысяч Испанцев пало в этот день убитыми, и почти тысячу восемьсот взято в плен. Из Римлян и союзников погибло не много более 200, преимущественно на левом крыле. Испанцы, как выгнанные из лагеря, так и бежавшие с поля сражения, рассеялись сначала по полям, а потом возвратились в свои родные города.
3. Созванные Мандонием для совещания, Испанцы горько жаловались на свои потери, браня зачинщиков воины; они положили отправить послов для выдачи оружия Римлянам, и для изъявления им покорности. Послы сваливали войну на зачинщика войны Индебилиса и прочих старейшин, большая часть которых пала в битве, отдавали и свое оружие и самих себя в распоряжение Римлян. Послы Испанцев получили в ответ, что изъявление покорности их будет принято тогда, когда они выдадут живыми Мандония и прочих виновников войны; если же они откажутся, то вожди Римские поведут свои войска на поля Илергетов, Авзетанов, а за тем и других народов. Это сказано было послам, и ими объявлено на сейм Испанцев; тогда Мандоний и прочие старейшины схвачены и выданы на казнь. Испанцам возвращен мир: велено выставить им на этот год двойное жалованье воинам, хлеба на шесть месяцев, и верхние одежды для воинов; приняты заложники почти от 30 народов.
Таким образом, возмущение Испании не произвело большего потрясения: в продолжении небольшого промежутка времени и возникло оно, и было подавлено. Тогда все ужасы войны обратились на Африку. К. Лелий подступил ночью к Гиппону Царскому, а на рассвете он, для опустошения полей, вывел под значками воинов и матросов. Жителя, совершенно неожидавшие нападения, понесли огромные потери. Прискакавшие гонцы произвели в Карфагене большой ужас; они говорили, что прибыл флот Римский и главный вождь Сципион — о котором уже было известие, что он перешел в Сицилию. Гонцы не видали сами ни того, сколько судов прибыло, ни как велико неприятельское войско, опустошавшее поля; под влиянием безотчетного ужаса, они все представляли в большем, чем то было в действительности, размере. А потому, умами Карфагенян овладели сначала ужас и робость, а затем скорбь. Обстоятельства переменились до такой степени, что тот же народ, которого победоносное войско было недавно под стенами Рима, которого власть, по истреблении стольких неприятельских войск, все народы Италии или добровольно, или по принуждению, признали над собою, теперь, с оборотом военного счастия, должен был сам присутствовать при опустошении Африки и осаде Карфагена. Перенести такое положение вещей было для Карфагенян несравненно труднее, чем для Римлян: эти последние имели у себя чернь Римскую, и Лациум постоянно доставлял им подраставшую молодежь взамен стольких погибших войск. А в Карфагене чернь ни городская, ни сельская не привыкла владеть оружием; за деньги нанимались вспомогательные войска Африканских народов, вероломных и по первому слуху готовых к измене. Уже один царь тех народов Сифакс, после переговоров с Сципионом, отпал от Карфагенян, а Масинисса открыто изменил, и сделался самым ожесточенным их врагом. Ни откуда не было никакой ни надежды, ни помощи. И Магон в Галлии не произвел никакого восстания, и не соединился с Аннибалом; да и тот вместе с силами утрачивал и свою знаменитость.
4·. Таким образом, свежая новость расположила умы Карфагенян к самым печальным размышлениям. Но настоятельная опасность не замедлила созвать их на совещание, каким образом помочь настоящему печальному положению дел. Определяют: произвести немедленно набор как в городе, так и в полях, послать к Африканским народам для найма у них вспомогательных войск, укрепить город, свезти хлеб, снарядить и послать к Ганнону суда против Римского флота. Уже определение это начали приводить в исполнение, когда явился гонец с известием, что прибыл в Африку Лелий, а не Сципион, и войск Римских перевезено столько, что их едва достаточно для опустошения полей: главное же средоточие воины находится еще в Сицилии. Тут Карфагеняне вздохнули свободно; они отправили посольства к Сифаксу, и другим туземным царькам для укрепления с ними дружественных связей. Отправлены послы и царю Филиппу: они должны были обещать ему 200 талантов серебра для того, чтобы он сделал высадку в Сицилии или в Италии. Послано и к Карфагенским полководцам, находившимся в Италии, приказание стараться задержать Сципиона всякого рода грозными демонстрациями. К Магону отправлены не только послы, но и 25 длинных судов, шесть тысяч пеших, 800 конных воинов и семь слонов; сверх того значительная сумма денег для найма вспомогательных войск, с помощью которых он должен был приблизиться к Риму и соединиться с Аннибалом. Вот, в чем заключались действия Карфагенян и их приготовления.
Лелий своими отрядами загонял огромную добычу с полей обнаженных и беззащитных, когда к нему прибыл, в сопровождении немногих всадников, Масинисса, вызванный слухом о прибытии Римского флота. Он жаловался, что Сципион действует слишком медленно, что надобно было ему явиться с флотом в Африке теперь же, когда Карфагеняне поражены ужасом, Сифакс занят войною с соседями, а о нем наверное можно сказать, что, лишь бы дали ему время устроить свои дела, он не будет чистосердечно расположен в пользу Римлян. А потому, пусть Лелий убедит Сципиона не медлить; хотя он, Масинисса, и изгнан из своего царства, однако он явится к нему со значительными пешими и конными войсками. Да и самому Лелию нечего медлить в Африке: из Карфагена отплыл флот, с которым сразиться в отсутствии Сципиона было бы не совсем безопасно.
5. После этих переговоров Масинисса был отпущен, а Лелий на другой день с судами, обремененными добычею, отплыл от Гиппона и, возвратясь в Сицилию, передал Сципиону слова Масиниссы.
Около этого времени суда, отправленные из Карфагена к Магону, пристали к берегу между Генуею и Альбингаунскими Лигурами. Случилось так, что Магон в то время находился там с флотом. Выслушав слова послов о немедленном сборе сколько возможно многочисленнейших войск, Магон тотчас созвал сейм Галлов и Лигуров: те, и другие находились там в большом числе. Тут Магон сказал: прислан он из Карфагена для того, чтобы возвратить им свободу и, как они сами видят, присланы ему из отечества подкрепления. Но уже от них будет зависеть, с какими силами и с каким войском вести эту войну. Вблизи два Римских войска: одно находится в Галлии, а другое в Этрурии. Он знает хорошо, что Сп. Лукреций соединится с М. Ливием; а потому, нужно вооружить много тысяч воинов для того, чтобы быть в состоянии бороться с двумя вождями и двумя армиями Римскими. Галлы отвечали, что они изъявляют к тому величайшую готовность; но так как один Римский лагерь стоит в их области, а другой на соседственной им земле Этрурии, почти у них же в виду; то если обнаружится, что они, Галлы, открыто помогают Карфагенянам, то немедленно два враждебных войска с двух сторон сделают вторжение в их область; а потому, пусть он, Магон, требует от Галлов того, в чем они могут быть ему полезными тайно; что же касается до Лигуров, то они могут действовать свободно, потому что квартиры Римских войск находятся далеко от их городов и земель. Справедливо было бы Лигурам вооружить свою молодежь, и начать со своей стороны открытую войну. Лигуры не отказывались, но просили два месяца сроку для производства набору. Распустив Галлов, Магон послал по их области людей с деньгами тайно нанимать их на службу. Притом Галльские племена доставляли ему тайно запасы всякого рода. М. Ливий перевел войско волонтеров из Этрурии в Галлию, и соединился с Лукрецием. Таким образом, в случае если бы Магон из земли Лигуров двинулся по направлению к Риму, то Римский вождь готов был идти к нему на встречу. В случае же, если бы Карфагенский вождь оставался спокойно в уголке Альпов, то и Римский вождь, находясь в той же стороне около Аримина, прикрывал Италию.
6. По возвращении из Африки Лелия, и Сципион был поощрен увещаниями Масиниссы, да и воины, видя, как выносили из судов всего флота добычу, взятую у неприятелей, с нетерпением дожидались минуты отправления. К замыслу великому присоединился менее значительный, а именно: задумали взять Локры, которые, во время измены Италийских народов, пристали и сами к Карфагенянам. Надежда достигнуть этой цели возникла, из обстоятельства, само по себе незначительного. В земле Бруттиев производились не столько правильные военные действия, сколько грабежи. Пример подали Нумиды, а Бруттии увлечены были подражать им не столько вследствие союза с Карфагенянами, сколько своего природного расположения. И Римлянам сообщилась эта зараза; они находили также удовольствие жить грабежом, и делали избеги на поля неприятельские так часто, как только позволяли вожди. Раз они схватили и привели в Регий нескольких Локрийцев, вышедших из своего города. В числе пленных было несколько кузнецов, которые привыкли у Карфагенян заниматься работою по найму, в крепости Локрийцев. Они были узнаны старейшинами Локрийцев; они будучи изгнаны из отечества тою партиею, которая предала Аннибалу Локры, удалились в Регии. Тут они делали рабочим вопросы, свойственные тем людям, которые давно не были в отечестве, о том, что там делается. Рассказав об этом, пленные подали надежду в случае, если будут выкуплены и отпущены, предать им крепость, в которой они живут и пользуются полным доверием Карфагенян. Вследствие итого, Локры изгнанники, под влиянием вместе, и тоски по родине и желания отомстить врагам, тотчас выкупили пленных рабочих и отослали их домой, условившись с ними о сигналах, которые они подадут издали. Сами же отправились в Сиракузы к Сципиону, у которого находилась часть изгнанников. Они там передали обещания пленных, и успели и в консуле вселить надежду на успех. С изгнанниками отправлены военные трибуны М. Сергий и П. Матиен, и им приказано вести из Регия к Локрам три тысячи воинов. К. Племинию, исправлявшему должность претора, написано, чтобы он помогал предприятию. Воины выступили из Регия, неся с собою лестницы, нарочно сделанные по вышине стен, весьма значительной. Почти в половине ночи, они с того места, где было условлено, подали знак предателям, находившимся в крепости. Те были уже готовы у своего поста и сами спустили лестницы, приготовленные на этот случай. Они приняли воинов, одновременно вошедших на стены в разных местах. Еще не было испущено воинских кликов, когда сделано нападение на караульных Карфагенских, ничего не ожидавших, и потому погруженных в глубокий сон. Сначала слышны были стоны убиваемых; потом поднялась между полусонными неприятелями тревога, о причине которой они не могли сами себе отдать отчета. Наконец, они узнали в чем дело, и одни разбудила других. Римляне, далеко уступавшие числом неприятелю, были бы им без труда подавлены; но крики, поднятые теми, которые находились вне крепости, были услышаны жителями, не знавшими откуда они раздавались; смятение, неизбежное в темноте ночи, сделало всякое сопротивление бесполезным. Вследствие этого, Карфагеняне, под влиянием такого ужаса, как будто вся крепость была полна неприятелей, оставив всякую мысль о сопротивлении, бежали в другую крепость: она находилась от первой в недальнем расстоянии. Жители же и их город были готовою добычею той стороны, которая окажется победительницею; между гарнизонами обеих крепостей происходили почти каждый день схватки: К. Племиний командовал Римским, а Гамилькар Карфагенским. И та и другая сторона увеличивала свои силы, призывая из ближайших мест подкрепления. Наконец приближался сам Аннибал. Римляне не устояли бы, если бы большинство Локров, выведенное из терпения корыстолюбием и наглостью Карфагенян, не склонилось на их сторону.
7. Сципиону дали знать, что дела в Локрах находятся в крайней опасности, что подходит сам Аннибал, и таким образом Римский гарнизон будет находиться в крайнем положении по затруднительности оттуда отступления. Тогда сам Сципион, оставив в Мессане для её защиты брата своего, как только в проливе сделалось благоприятное течение, пустил по нем суда. Аннибал от реки Булота — она находилась недалеко от города Локров — послал гонца к своим, сказать им, чтобы они на рассвете затеяли самое упорное сражение с Римлянами и Локрийцами, а между тем он хотел, когда внимание всех будет обращено на ту суматоху, напасть с тылу на город, совершенно не ожидавший с той стороны нападения. Подступив на рассвете, Аннибал нашел сражение уже начатым; но он не захотел заключиться в крепости, где, по тесноте места, многолюдство его войска было бы в тягость; а лестниц для всхода на стены воины Аннибала не захватили с собою. Аннибал приказал воинам своим сбросить тяжести в кучу, и недалеко от стен, для острастки неприятелям, выстроил своих воинов в боевом порядке. Сопровождаемый Нумидскими всадниками, он обскакал крутом город для того, чтобы осмотреть, в каком месте удобнее сделать приступ, а между тем воины готовили лестницы, и другие вещи, для того необходимые. Когда Аннибал подъехал близко к стене, то, вылетевшим с неё, скорпионом, убит стоявший подле него человек. Устрашенный столь близкою опасностью, Аннибал велел играть отбой, и отнес лагерь за полет стрелы. Римский флот из Мессаны прибыл в Локры, когда оставалось еще несколько часов дня; все воины высажены из судов и вошли в город прежде захода солнца. На другой день, Карфагеняне начали сражение из крепости, и Аннибал уже подходил к стенам с лестницами и всеми принадлежностями для приступа. Вдруг отворились городские ворота, и Римляне бросились на воинов Аннибала, всего менее ожидавших этого нападения: в таком нечаянном натиске они убили до 200 неприятелей. С остальными воинами Аннибал, понимая, что сам консул на лицо, удалился в лагерь; он отправил гонца к тем воинам, которые находилась в крепости, сказать им, чтобы они сами о себе заботились как знают; а сам ночью снял лагерь и удалился. Те, кто находились в крепости, зажгли дома, бывшие в их власти, с целью задержать неприятеля этою тревогою, и ночью достигли главного корпуса своего войска, движением, которое весьма походило на бегство.
8. Сципион, видя, что крепость оставлена неприятелями, да и лагерь их пустой, позвал Локров на сходку. Тут он сильно побранил их за отпадение. Главных виновников казнил смертью, а имущество их роздал главным лицам другой партии, за их примерную верность Римлянам. Что же касается до всего народа Локров, то он — Сципион — ничего не может им ни даровать, ни отнять. Пусть они отправят послов в Рим: там их ожидает та участь, какую угодно будет назначить сенату. Но он, Сципион, вполне уверен, что, хотя они и дурно поступили в отношении к народу Римскому; однако будут в лучшем положении под властью справедливо рассерженных Римлян, чем в каком они были под властью приятелей своих Карфагенян. За тем Сципион, оставив для защиты города легата Племиния с тем отрядом, который взял крепость, переправился в Мессану со всеми войсками, с которыми отправился в поход.
Карфагеняне обходились так надменно и жестоко с Локрийцами, по отпадении их от Римлян, что умеренные притеснения они стали бы сносить не только равнодушно, но даже охотно. Но Племиний — Гамилькара, начальника Карфагенского гарнизона, а Римляне отряда Племиниева — Карфагенян на столько превзошли преступностью и жадностью, что, казалось, обе враждебные стороны состязались между собою не столько оружием, сколько пороками. И полководец, и воины, в отношении к гражданам, не упустили ничего, что только может внушить человеку неимущему — жадность и зависть к богатству другого. Гнусно и говорить, какие неистовства позволяли себе Римляне против личности граждан, против их детей и жен. Корыстолюбие Римлян не пощадило даже святилища храмов. И не только прочие храмы ограблены, но даже сокровища Прозерпины, которые оставались всегда неприкосновенными, исключая при царе Пирре, да и тот, впрочем, возвратил священную добычу с большою лихвою, не спаслись от святотатственных рук. И как тогда суда царские, подвергшись страшному кораблекрушению, вынесли с собою до твердой земли в целости только священные сокровища богини. Так, на этот раз, другое бедствие постигло всех участвовавших в ограблении храма, а именно ими овладело бешенство: в каком–то ослеплении неистовства, вождь вооружился неприязненно против вождя, воин против воина.
9. Главным начальником всего был Племиний: та часть воинов, которую он сам привел с собою из Регия, была под непосредственным его начальством трибунов. Воин Племиния, украв в доме одного тамошнего жителя серебряную чашу, бежал с нею; за ним гнались те, которым эта чаша принадлежала. Случилось так, что, на встречу воина, попались военные трибуны Сергий и Матиен. По приказанию трибуна у воина отнята чаша: вследствие этого, поднялись крики и брань, а потом и настоящее сражение между воинами Племиния и трибунов, из которых каждый подходя брал сторону тех, к которым принадлежал. Толпа все увеличивалась, а вместе с тем росло и смятение. Воины Племиния были побеждены; они бросились к своему предводителю, показывая ему раны и кровь. Крикам их, и негодованию не было конца: воины передавали в бранных словах те поносные выражения, которых сам Племиний был предметом. Вне себя от гнева, Племиний бросился из своего дома, призвал трибунов, велел их обнажить и приготовить для них розги. Пока раздевали трибунов — те сопротивлялись, призывая в свою защиту верных им воинов, время ухолило. Вдруг, со всех сторон сбежались воины трибунов, в торжестве недавней победы, с такою поспешностью, как будто они услыхали призыв к оружию против неприятеля. Видя, что трибуны уже лежат под розгами, воины не знали меры своему ожесточению: потеряв всякое уважение не только к власти, но даже к человечности, они бросились на самого легата, избив его ликторов самим недостойным образом. Отделив таким образом Племиния от его приверженцев, воины терзают его самым неприязненным образом и, обезобразив у него нос и уши, они бросают его почти бездыханного.
Но получении об этом известия в Мессане, Сципион на галере в шесть рядов весел прибыл в Локры. Выслушав дело Племиния и трибунов, он оправдал Племиния, и оставил его на прежнем месте; а трибунов объявил виновными и бросил их в оковы для того, чтобы отослать в Рим к Сенату; оттуда он возвратился в Мессану, и за тем в Сиракузы. Племиний не мог совладать со своим раздражением: он считал, что на его обиду Сципион обратил мало внимания, и рассудил ее легко. Только тот, по его мнению, мог судить хорошенько об этом деле, кто сам был жертвою такого жестокого с ним обхождения. Он велел трибунов притащить к себе и, истерзав всеми мучениями, какие только может вынести тело человека, он неудовольствовался наказанием живых, но даже трупы лишенных жизни бросил без погребения. Такую же жестокость обнаружил он и в отношении Локрийских старейшин, которые, как дошел до него слух, ходили на него жаловаться Сципиону. И прежде алчность и сладострастие побуждали его к скверным поступкам в отношении к союзникам. А тут, под влиянием раздражения, приняло еще большие размеры его недостойное обращение, и оно навлекло ненависть и худую славу не только ему Племинию, но и главному вождю.
10. Уже приближалось время выборов, когда принесено в Рим письмо консула П. Лициния. Он писал, что и сам и все его войско поражено сильною болезнью, и ничего было бы и думать о сопротивлении, не явись эта же болезнь, да еще с большею силою, и у неприятеля. А потому, консул, не будучи сам в возможности прибыть на выборы, вызывался, если будет на то соизволение сената, назначить для производства выборов диктатора К. Цецилия Метелла. Еще писал консул, что не будет противоречить видам пользы общественной, если распустить войско К. Цецилия. В нем в настоящее время не обнаруживается более ни какой надобности, так как Аннибал уже удалился на зимние квартиры. Притом в этом лагере открылась болезнь столь сильная, что, если не распустить заблаговременно воинов, то вряд ли кто–нибудь из них останется в живых. Сенат предоставил консулу поступить так, как ему внушит сознание общественной пользы и его долга.
В это время, вдруг овладело умами граждан набожное опасение. В Сивиллинских книгах, с которыми стали советоваться по случаю неоднократного в этом году падения камней с неба, нашли стихотворное предсказание о том, что, когда в Италию внесет войну враг чужеземный, то его можно будет победить и изгнать из Италии в том случае, если матерь Идейская будет привезена из Пессинунта в Рим. Это стихотворное пророчество, найденное десятью сановниками священнодействий (децемвирами), тем сильнее подействовало на сенаторов, что и послы, которые носили в Дельфы дар Аполлону, донесли, что, во время жертвоприношения их Питийскому богу, все было, благоприятно; да и от оракула послышался ответ, что народу Римскому предстоит победа гораздо значительнее той, из добычи от которой принесли они теперь жертву. В этой же надежде укреплял умы и как бы пророческий дух Сципиона, который, предчувствуя окончание войны, потребовал себе провинциею Африку. А потому сенат для того, чтобы поскорее получить ту победу, которую предвещали предзнаменования судьбы, предчувствия и голос оракула, озаботился мыслью, как бы перенести богиню в Рим.
11. В то время, народ Римский не имел еще в Азии ни одного союзного себе народа. Впрочем, припомнили то, как некогда привезен, в видах общественного здравия, Эскулапий из Греции, когда с нею не было еще у Рима никаких дружественных отношений. А в то время уже начинались скрепляться с Атталом царем дружественные связи, вследствие военных действий сообща против Филиппа, и можно было надеяться, что Аттал сделает для народа Римского все, что будет в состоянии. Назначены к нему послами — М. Валерий Левин, который два раза был консулом, действуя в Греции, М. Цецилий Метелл, бывший претор, Сер. Сульпиций Гальба, бывший эдиль, и два бывших казначея (квестора): Кн. Тремеллий Флакк и М. Валерий Фальтон. Им даны пять судов о пяти рядах весел для того, чтобы они могли явиться в тех местах, согласно с достоинством народа Римского, где надлежало вселить уважение к имени Римлян. На пути в Азию послы зашли прежде в Дельфы, и спросили там оракула, какую они, послы и народ Римский, должны иметь надежду при исполнении поручения, с которым они посланы из отечества. Оракул отвечал, что они могут достигнуть того, что им нужно, через пособие царя Аттала; но, когда привезут богиню в Рим, то пусть озаботятся, чтобы богиню принял к себе в гости лучший человек в Риме. — Послы прибыли в Пергам к царю. Он принял послов весьма ласково, отвел их во Фригию в Пессинунт; там он им передал священный камень, который туземцы называют матерью богов, и велел отвезти его в Рим. Отправленный послами вперед, М. Валерий Фальтон привез в Рим известие о том, что везут богиню, и что надобно найти лучшего гражданина, который, с установленными обрядами, принял бы богиню к себе в дом. К. Цецилий Метелл, назначен диктатором в земле Бруттиев консулом, для производства выборов, и войско его распущено; предводителем всадников Л. Ветурий Филон. Выборы произведены диктатором. Консулами избраны М. Корнелий Цетег, П. Семпроний Тудитан заочно; он находился в Греции, которая досталась ему провинциею. Потом выбраны преторами: Тиб. Клавдий Нерон, М. Марций Ралла, Л. Скрибоний Либон и М. Помпоний Матон, Окончив выборы, диктатор сложил с себя это звание.
Римские игры даны три раза, а плебейские семь. Курульными эдилями были Кн. и Л. Корнелии Лентуллы. Люций управлял Испаниею; заочно выбранный, он отсутствующим и исполнял эту должность. Плебейскими эдилями были Тиб. Клавдий Азелл и М. Юний Пенн. В этом году, М. Марцелл посвятил храм Мужества у Капенских ворот на семнадцатом году после того, как отец его, в первое свое консульство, дал обет в Галлии у Кластидия. В этом году умер Марсов фламин М. Эмилий Регилл.
12. В продолжении двух последних лет, мало со стороны Римлян было обращено внимания на дела в Греции. Вследствие этого, Филипп принудил Этолов, оставленных Римлянами, помощь которых составляла их единственную надежду, и просить мира и заключить его на таких условиях, как он заблагорассудил. Если бы он не поспешил всеми силами привести это дело к концу, то проконсул П. Семпроний, который послан был преемником власти Сульпиция с 10 тысячами пеших воинов, с тысячью всадников и тридцатью пятью военными судами — сил этих было очень достаточно для оказания помощи союзникам — подавил бы его, во время военных действий с Этолами. Едва только был заключен мир, как прибыл гонец к царю с известием, что Римляне прибыли в Диррахий, что Партины, и другие соседственные народы, взволновались в надежде перемен, и что Дималл находится в осаде. Туда обратились Римляне, пришедшие было на помощь Этолам, но, сердясь на этих последних за то, что они, вопреки союзного договора, заключили мир с царем без их Римлян участия. Получив такие известия, Филипп, желая предупредить распространение волнения между соседними народами, двинулся в Аполлонию, куда удалился и Семпроний, отправив легата Летория с частью войск, и пятнадцатью судами в Этолию для того, чтобы узнать положение дел на месте, и произвести там, если можно, волнение. Филипп опустошил поля Аполлониатов; придвинув войска к городу, он вызывал Римлян на бой. Видя, что Римляне остаются спокойными, довольствуясь обороною стен, Филипп, не считая себя достаточно сильным для того, чтобы взять город приступом, и питая в душе сильное желание и с Римлянами заключить, если не мир, как с Этолами, то, но крайней мере, перемирие, удалился в свое царство, не желая раздражать умы новою борьбою. В то же время, Эпироты, наскучив продолжительною войною, сначала узнали расположение умов Римлян, а потом отправили послов к царю Филиппу, по предмету заключения общего мира. Они утверждали, что уверены в его возможности, если только царь лично переговорит с П. Семпронием, Римским полководцем. Без труда успели они в том, что царь — которого и самого дух был расположен к тому, перешел в Епир. Там есть город Фенице: здесь царь сначала переговорил с Эропом, Дардою и Филиппом, преторами Эпиротов; а потом свиделся с П. Семпронием. Тут же присутствовал Аминандер, царь Атаманов, и другие сановники Епиротов и Акарнанов. Первый стал говорить претор Филипп: обратясь и к царю Македонскому, и к вождю Римскому, он просил и того и другого положить конец войне, и дозволить то же сделать и Епиротам. П. Семпроний предложил условия мира: Партины, Дималл, Баргулл и Евгений должны были принадлежать Римлянам; Атинтания — Македонянам, если согласится на это сенат Римский, к которому нужно об этом деле отправить послов. На этих условиях состоялся мир: царь Македонский включил в него Прузиаса, царя Вифинского, Ахейцев, Беотийцев, Фессалов, Акарнан, Епиротов; а Римляне: Илиенцев, царя Аттала, Плеврата, Набиса, тирана Лакедемонского, Элейцев, Мессенцев и Афинян. Так написаны условия, и к ним приложены печати; на два месяца заключено перемирие и, в течение этого времени, отправлены послы в Рим для того, чтобы испросить согласие народа на эти условия. Все трибы утвердили их: общее внимание обращено было на Африку, и граждане на это время хотели освободиться от всех других войн. П. Семпроний, заключив мир, отправился в Рим вступить в должность консула.
13. В консульство П. Семпрония и М. Корнелия — это был пятнадцатый год Карфагенской (Пунической) войны — назначены провинции: Корнелию — Этрурия с прежним войском, а Сомпронию земля Бруттиев с легионами, которые он должен был набрать вновь. Преторам досталось: М. Марцию — судопроизводство в городе. Т. Скрибонию Либону — судопроизводство над иноземцами и Галлия, М. Помпонию Матону — Сицилия, Тиб. Клавдию Нерону — Сардиния. П. Сципиону продолжена власть на год с предоставлением ему того войска и флота, которые у него были. П. Лицинию велено также занимать землю Бруттиев двумя легионами, пока консул найдет нужным для общественной пользы его там прибывание. М. Ливию и Си. Лукрецию продолжена также власть, и оставлены им те легионы (по два), которыми они защищали Галлию против Магона. Кн. Октавий, передав Сардинию и легион Тиб. Клавдию, должен был принять начальство над сорока длинными судами, и с ними оберегать морские берега там, где сенат признает это нужным. М. Помнонию претору в Сицилии назначены два легиона бывшего Каннского войска. Пропреторы Т. Квинкций — Тарент, а К. Гостилий Тубул — Капую должны были, по примеру прошлого года, занимать прежними силами. Относительно управления Испанией, предложено народному собранию, кого оно заблагорассудит назначить туда двух проконсулов. Все трибы определили, Л. Корнелию Лентуллу и Л. Манлию Ацидину управлять Испаниями, но примеру прошлого года с властью консулов. Консулы положили произвести набор и для того, чтобы набрать новые легионы, которые должны быть отправлены в землю Бруттиев, и для того — так приказал им им сенат — чтобы пополнить прочие войска.
14. Хотя Африка не была еще открыто назначена провинциею (для начала в ней военных действий) — как я полагаю потому, что сенаторы не хотели заранее дать знать о том Карфагенянам, однако умы граждан были исполнены надежды, что в Африке в этом году откроются военные действия, и что конец Пунической войны приближается. Это обстоятельство настроило умы к суеверию: они были расположены и легко передавать известия о чудесах, и легко им верить. Тем более о них говорили в народе: «в одно и то же время было видно два солнца, ночью виден был свет и звезда, которой луч тянулся от востока к западу. В Таррачине гром ударил в ворота, в Анагнии в ворота и в стену во многих местах. В Ланувие, в храме Юноны Хранительницы, слышен был страшный треск и шум.» Во искупление этих чудесных явлений объявлено молебствие на один день; а, по случаю того, что с неба падали камни, совершено девятидневное жертвоприношение.
К этому присоединилось рассуждение о принятии матери Идейской: не только один из послов, М. Валерий, приехал вперед и принес известие, что богиня будет скоро в Италии, но и недавний гонец сообщил, что она уже в Террачине. Делом не маловажным для сената было решить, кто в государстве лучший гражданин: конечно, каждый желал для себя более быть на деле признанным за такого, чем получить все почести и места, которые зависели от голосов сената и народа. Сенат определил, что во всем городе из добрых граждан самый лучший — П. Сципион Кн., сын того, который пал в Испании, молодой человек, который не был еще даже квестором. На каких добродетелях его основан был этот приговор, я охотно передал бы потомству, если бы сохранилось об этом какое–либо известие у писателей, ближайших к тому времени; сообщать же мои догадки в деле забытом за давностью, считаю излишним. И. Корнелий получил приказание: со всеми знатными Римскими женщинами идти в Остию на встречу богини, принять ее там с корабля и, перенесши на землю, вручить ее матронам, которые должны были нести ее дальше. Когда корабль приблизился к устью Тибра, Корнелий, как ему было приказано, на лодке отправился в море к кораблю, принял от жрецов богиню, и вынес ее на берег. Тут ее приняли знатнейшие женщины Римские (в числе их особенно замечательно имя одной Клавдии Квинты. По преданию, её целомудрие, до того бывшее предметом сомнения, вследствие столь священного действия, перешло в потомство со славою совершенной чистоты. Римские женщины несли богиню на руках поочередно, одна за другою. Все граждане вышли на встречу; у дверей домов, мимо которых несли богиню, поставлены были курильницы, и в них дымился фимиам. Граждане молились, чтобы она охотно и благосклонно вошла в Рим. Богиню отнесли в храм Победы, находившийся на Палатинском холме; это было двенадцатого Апреля, и день этот сделан праздничным. Множество граждан приносило дары богине; было совершено постилание лож и даны игры, которые названы Мегалезскими.
15. Когда в Сенате толковали о пополнении легионов, находившихся в провинции, то некоторые сенаторы представили о том: не время ли теперь, когда, но милости богов бессмертных, освободились они от всех опасений, положить конец тому положению дел, которое было терпимо при сомнительных обстоятельствах? Когда внимание сената было возбуждено, то напомнили, что двенадцать Латинских колоний, которые консулам К. Фабию и К. Фульвию отказались дать воинов, и поныне, вот уже шестой год, пользуются увольнением от военной службы, как бы в награду, между тем как союзники верные и покорные, за свою службу и преданность народу Римскому, истощены почти ежегодными наборами. Речь об этом не столько возобновила в памяти сенаторов обстоятельство, почти уже забытое, сколько произвела сильное между ними раздражение. А потому они, не допуская консулов ни о чем прежде доложить, определили: чтобы консулы вызвали в Рим сановников, и по десяти знатнейших граждан, городов: Непеты, Сутрия, Ардеи, Калеса, Альбы, Карсеол, Соры, Суессы, Сетии, Цирцей, Нарны, Интерамны — вот те поселения, о которых шла речь — и чтобы они приказали им наибольшее число воинов, какое только каждая из этих колоний когда–либо выставила с тех пор, как неприятель находится в Италии, выставить в двойном количестве; это относительно пеших воинов, а конных по 120 человек. Если какая колония не в состоянии выставить такого числа всадников, то может, вместо одного всадника, дать по три пехотинца. Как пешие, так и конные воины должны быть выбраны из самых богатых семейств, и посланы вне Италии туда, где обнаружится потребность в пополнении войска. Если начальство какой–нибудь колонии откажется, то задержать её сановников и послов, и не допускать их в сенат, как бы они того ни требовали, пока они не исполнят приказаний. Сверх того, предписать каждой колонии внести на жалованье по тысяче асс, и делать этот внос каждый год. Ценс в колониях произвести по форме, данной Римскими ценсорами; она и для колонии должна быть та же самая, что и для народа Римского, и должна быть приносима в Рим присяжными ценсорами колонии прежде, чем они сложат с себя свою должность.
Вследствие этого сенатского декрета, приглашенные в Рим сановники и знатнейшие граждане этих колоний, выслушав приказание консулов о поставке войска и платеже денег, друг перед другом жаловались и возражали; они говорили, что не в состоянии они выставить столько воинов, что с трудом едва, едва могут они набрать то количество, которое следует по договору. Умоляли они консулов дозволить им идти в сенат, и молить его о пощаде. Ничего они не сознают за собою такого, за что они должны погибать. Да если им будет угрожать и самая погибель, то все–таки ни их виновность, ни гнев народа Римского, не в состоянии заставить их дать более воинов, чем сколько они в состоянии. Консулы, настаивая на своем, приказывают послам оставаться в Риме, а начальникам колоний отправиться домой для производства выборов. Пока не будет приведено в Рим то количество воинов, которое им приказано, никто не допустит их до сената. Когда таким образом начальства колоний потеряли надежду видеть сенат, и подействовать на него мольбами, то набор без труда произведен в тех двенадцати колониях, так как число молодых людей там увеличилось, вследствие довольно долговременной свободы от военной службы.
16. Друтое обстоятельство, которое было почти также забыто, напомнил М. Валерий Лавон; он сказал, что справедливо будет возвратить частным лицам деньги, которые, в консульство его и М. Клавдия, были даны в ссуду казне частными лицами. Никто не должен удивляться особенной заботливости его, М. Валерия, об исполнении общественного обязательства. И само по себе дело это сколько–нибудь касается же до консула того года, в который даны деньги, так он же предложил этот заем, по поводу бедности казначейства и несостоятельности народа в платеже податей. Это напоминание принято было сенатом благосклонно; он приказал консулам доложить и, по их докладу, определил выплатить эти деньги в три срока; первую уплату должны были сделать консулы нынешнего года, а остальные за тем — консулы третьего и пятого годов.
Потом, все другие заботы были оставлены для одной, когда несчастья, постигшие Локров, и бывшие до сих пор неизвестными, достигли общего сведения, вследствие прибытия Локрийских послов. И здесь умы граждан раздражилось не столько вследствие преступлений Племиния, сколько пристрастия, или невнимания, обнаруженных в этом деле Сципионом. Их было десять человек; покрытые пеплом и в рубищах, они с жалостными рыданиями пали на землю перед трибуналом консулов (на месте выборов), протягивая к ним, по обычаю Греков, символ мольбы — масличные ветви. На вопрос консулов, они отвечали, что они Локрийцы, и что они от легата К. Племиния и Римских воинов вьшесли то, чего народ Римский не захочет возложить на самих Карфагенян. Они просили консулов дать им возможность явиться в сенат, и там оплакать постигшие их бедствия.
17. Когда послы введены были в сенат, то старейший из них летами стал говорить: я убежден, почтенные сенаторы, что жалобы наши на столько будут иметь цены в ваших глазах, на сколько мы будем иметь основательное сведение о том: каким образом Локры преданы Аннибал, и как они, по изгнании Карфагенского гарнизона, возвратились под нашу власть. Если и вина измены чужда общественного совета, и если ясно докажется, что возвращение под власть вашу не только с нашей стороны добровольное, но и стоило усилий нашему мужеству; то тем сильнее будет ваше негодование на то, что верные и усердные союзники получают столь незаслуженные обиды от вашего легата и его воинов. Но я полагаю за лучшее — изложение обстоятельств нашего отпадения отложить до другого времени, вследствие двух обстоятельств: во–первых, пусть оно будет сделано в присутствии П. Сципиона, который взял обратно Локры, и может быть самым лучшим свидетелем как наших хороших, так и дурных действий; во–вторых, как бы мы ни были дурны, все же не должны были мы подвергнуться тому, что мы терпим.
Почтенные отцы! Не можем мы скрыть того обстоятельства, что, когда в нашей крепости находился Карфагенский гарнизон, то мы и от начальника его Гамилькара, и от Нумидов и Африканцев, терпели много поступков несправедливых и гнусных. Но все это ничто в сравнении с тем, что мы теперь терпим! Прошу вас, достопочтенные отцы, выслушайте равнодушно меня и простите мне то, что я выскажу. Все народы находятся теперь в состоянии ожидания и нерешимости: кого увидят они повелителями вселенной — вас или Карфагенян. Если теперь на основании того, что мы Локрийцы вытерпели и от их гарнизона, и что в настоящее время выносим от вашего отряда, нужно будет делать заключение и о вашем владычестве и о Карфагенском, то никогда не найдется никого, кто бы предпочел иметь вас лучше повелителями, чем их. А впрочем, обратите внимание на то, каково к вам расположение Локрийцев. Получив от Карфагенян обиды, гораздо менее значительные, мы прибегаем к вашему вождю; а когда ваш гарнизон обращается с нами хуже, чем с неприятелем, то мы все–таки с жалобами нашими обращаемся к вам одним. Или вы обратите внимание на наше бедственное положение, или нам не останется более о чем даже молить богов бессмертных.
Легат К. Племиний послан с военным отрядом взять обратно от Карфагенян Локры, и там оставлен в гарнизоне. В этом наместнике вашем — крайность нашего положения позволяет нам и говорить свободно — отцы достопочтенные, человеческого только наружность, а Римского гражданина только одежда, внешность и звук Латинского языка. Бич наш, это гнусное чудовище в роде тех, которые, по баснословным рассказам, сторожили некогда, угрожая гибелью мореплавателям, пролив, отделяющий наши берега от Сицилийских. Если бы он один довольствовался удовлетворять на ваших союзниках свое корыстолюбие и любострастие, то, как ни глубока эта пропасть, но терпением нашим мы бы ее наполнили; а теперь он изо всех сотников и воинов ваших поделал столько же Племиниев; до такой степени хотел он иметь более сообщников своего необузданного своеволия! Все грабят, похищают, бьют, наносят рапы, убивают, насилуют жен, девиц, благородных юношей, вырывая их из родительских объятий. Каждый день город наш имеет вид взятого неприятелем, каждый день подвергается расхищению. И днем, и ночью слышатся повсюду вопли жен и детей, которых насильно похищают и уносят. По истине, тот кто знал бы это все, удивился и тому, как у нас достает терпения, и как те, которые все это делают, неудовольствовались по сие время столькими оскорблениями. Я не в состоянии рассказать, и вам трудно будет выслушать, подробно все, что мы вытерпели. Скажу обо всем вообще: нет в Локрах ни одного дома, и ни одного человека, который не подвергся бы оскорблению. Смело скажу, что нет ничего, изобретенного корыстолюбием и любострастисм, чего бы мы не испытали на себе. Трудно почти решить, когда участь города хуже, тогда ли, когда он взят силою неприятелем, или тогда, когда в нем господствует силою же оружия самый гнусный тиран? Но все те преступления, которые самые жестокие и наглые тираны совершают в отношении к угнетенным гражданам, Племиний позволил себе в отношения к нам, нашим детям и женам.
18. На один предмет жалобы указать нам особенно велит религиозное верование, которое вкоренено в душах ваших, а вы должны выслушать, и очистить общественное дело ваше от религиозных опасений, если вы, достопочтенные отцы, признаете это за нужное. Мы сами видели, с какою набожностью не только чтите вы ваших богов, но и принимаете иноземных. У нас существует храм Прозерпины, о святости которого вы, я думаю, что–нибудь слыхали во время войны с Пирром. Он, возвращаясь из Сицилии, плыл с флотом мимо Локров; в числе прочих гнусных действий, которые позволил он себе в отношении к нашему городу, за его к вам верность, он ограбил сокровища Прозерпины, до итого дня неприкосновенные. Положив деньги на суда, он отплыл от берега; но что же случилось, отцы достопочтенные? Флот на другой день подвергся самой жестокой буре и все суда, на которых находились священные деньги, выброшены на наши берега. Наученный таким бедствием верить существованию богов, надменный царь, собрав все деньги, велел их внести обратно в сокровищницу Прозерпины. Да и с того времени счастие совершенно оставило царя: изгнанный из Италии, он неблагоразумно, ночью, проник в Аргос, и там погиб смертью позорною и бесчестною. Легат ваш и военные трибуны слышали этот рассказ и многое другое, что испытали на себе предки наши не раз, и удостоверились в личном присутствии там богини, а не для того только делались эти рассказы, чтобы увеличить уважение к святыне. Тем не менее они осмелились наложить святотатственные руки на сокровища, дотоле неприкосновенные, и таким образом преступною добычею дерзнули они запятнать самих себя, дома свои и ваших воинов. А потому верность наша к вам, отцы достопочтенные, заставляет нас умолять вас — ни к чему не приступать прежде, чем умилостивить богиню, для того чтобы преступление ваших воинов не отплатилось не только их кровью, но и каким–нибудь общественным бедствием. И теперь уже, отцы достопочтенные, гнев богини действует и в вождях, и в воинах ваших: уже не раз сразились они друг с другом, как бы враги в открытом поле: с одной стороны вождем был Племиний, с другой два военных трибуна. Не так ожесточенно сражалась они мечем с Карфагенянами, как тут друг против друга; своим безумием дали бы они случай Аннибалу завладеть снова Локрами, если бы не подоспел во время Сципион, приглашенный нами. По истине какое–то безумие или бешенство овладело умами воинов, виновных в святотатстве; но особенно непосредственное вмешательство богини обнаружилось в наказании вождей. Легат высек розгами трибунов военных, но потом он попался в руки трибунов, устроивших для него ловушку, и не только все тело его было истерзано, но отрублены у него нос и уши и он оставлен замертво. Легат, оправившись от ран, заключил военных трибунов в оковы, потом наказал розгами и, истощив над ними все мучения, какие обыкновенно применяются к рабам, он их казнил смертью, и самые тела запретил предавать погребению. Вот как богиня наказала грабителей своего храма, и не престанет она возбуждать ко всякого рода неистовствам, пока священные деньги не будут возвращены в сокровищницу храма. Некогда предки наши во время важной войны с Кротонцами, хотели перенести в город сокровища богини, так как храм её находится вне города. Ночью послышался из капища голос: удержите руки ваши, богиня сумеет защитить свой храм! Таким образом, религиозное опасение не позволило сокровища перенести из храма; тогда предки наши хотели обнести его стенами: уже стены были возведены до некоторой высоты, как вдруг обратились в развалины. И теперь, и во многих случаях прежде, богиня свой храм и свое местопребывание или сумела защищать, или жестоко наказывала оскорблявших её святыню. Что же касается до наших собственных обид, то ни кто за них не отомстит, разве вы, отцы достопочтенные: прибегая к вам, смиренно умоляем вас о защите. Для нас все равно: оставите ли вы нас тому легату и его отряду, или предадите на казнь раздраженному Аннибалу и Карфагенянам. Не требуем, чтобы вы нам поверили на слово сейчас об отсутствующем, и не приняв от него оправдания. Пусть он придет, пусть он сам выслушает, пусть опровергнет! Если есть какое–либо преступление, которое только может совершить человек против человека, и которое он не заставил нас испытать, то мы не только соглашаемся вытерпеть сызнова (если только сил наших достанет) все то, что уже терпели, и он пусть освободится ото всякой ответственности и перед богами и перед людьми.
19. Когда послы это сказали, то К. Фабий спросил у них: обращались ли они со своими жалобами к П. Сципиону? На это Локры отвечали, что они посылали послов, но что Сципион занят военными приготовлениями, и что он или в самом непродолжительном времени переедет в Африку, или уже переправился туда. Притом они уже испытали, в какой милости легат у главного вождя: разобрав дело между ним и трибунами, Сципион трибунов заключил в оковы, а легата, который был столько же виновен, если не больше, оставил в должности. Когда послам велено было оставить храм, то старейшие из сенаторов не щадили в своих речах не только Племиния, но и самого Сципиона. Более всех нападал на него К. Фабий; он говорил, что Сципион родился на гибель военной дисциплин, и что в Испании погибло в возмущение едва ли не более воинов, сколько в самую войну. По примеру иноземному и подражая царям, Сципион и поблажает своеволию воинов, и вместе с тем жестоко их наказывает. А потому вслед за речью, он сделал приговор столь же немилостивый: Племиния легата связанного привезти в Рим, здесь он скованный, должен оправдаться, и если справедливо то, на что жаловались Локрийцы, то он должен быть казнен смертью в темнице, и имение его все взято в казну. П. Сципиона отозвать за то, что он, без позволения сената, оставил назначенную ему провинцию, и снестись с трибунами народными, чтобы они предложили народному собранию о необходимости отрешить Сципиона от должности. Локрийцам отвечать перед сенатом, что те обиды, на которые они жаловались, сделаны без ведома сената и народа, что сенат даст им название хороших людей, и верных друзей и союзников; что им возвратят жен и детей и все, что у них похищено; что деньги, сколько их похищено из сокровищ Прозерпины, будут разысканы, и двойное количество их внесено в сокровищницу. Будет принесено жертвоприношение искупительное, при чем прежде всего отнесутся в коллегию первосвященников с вопросом, вследствие святотатственного похищения священных сокровищ, какие должны быть принесены жертвы, и каким богам и с какими искупительными обрядами? Войны, которые находятся в земле Локров, должны, быть перевезены в Сицилию, а, для обережения Локров, послать четыре когорты союзников Латинского имени. В этот день не могло пройти ни какое постановление, так как одни действовали горячо против Сципиона, а другие за него. Ему ставили в вину не только преступление Племиния и бедствия Локров, но и поведение, недостойное не только Римского вождя, но и воина: в роскошной одежде и обуви расхаживает он по гимназии, занимается книжками и телесными упражнениями: точно также, погружаясь в роскошь и лень, вся когорта Сципиона наслаждается приятностями Сиракуз; забыты и Карфаген и Аннибал; все войско страдает своеволием, и оно таково, каким было в Испании и Сукроне, каковым теперь показало себя в Локрах, то есть опаснее для союзников, чем для врагов.
20. Во всем, что говорили, была часть правды, от смешения с которого, и неправда подучила оттенок истины. Как бы то ни было, но взяло верх мнение К. Метелла, который во всем прочем, кроме того, что касалось Сципиона, соглашался с Максимом: прилично ли — говорил он — того человека, которого еще в самой ранней его молодости, граждане избрали вождем для возвращения Испании, которого, по отнятии Испании от неприятеля, они избрали консулом для приведения к концу Пунической войны, и в своих надеждах назначили его для покорения Африки и для отвлечения Аннибала из Италии, вдруг наравне с К. Племинием, осудить заранее, не выслушав его оправдания, отозвать из провинции, между тем как то, что, по жалобам Локров, совершено против них преступного, по их собственным словам, сделано было даже не в присутствии Сципиона, которого можно упрекнуть разве в излишней снисходительности и совестливости, с какою он пожалел легата? — Метелл подал мнение: чтобы претор М. Помпоний, которому по жребию досталась Сицилия, не позже трех дней отправился в свою провинцию. Консулы должны выбрать из числа сенаторов десять послов по своему усмотрению и отправить с претором их, двух трибунов народных и эдиля. Претор с общего совета с ними, должен разобрать: если то, на что жалуются Локры, сделано по приказанию Сципиона, или согласно с его волею, то послы должны были приказать ему оставить провинцию. Если же П. Сципион переправился в Африку, то трибуны народные, эдиль и два посла, которых претор найдет наиболее способными для исполнения этого поручения, должны отправиться в Африку: трибуны и эдиль для того, чтобы привести оттуда Сципиона, а послы для того, чтобы начальствовать войском, впредь до прибытия к нему нового полководца. Если Помноний и десять послов узнают, что притеснения Локров сделаны не по приказанию Сципиона и без его ведома, то пусть Сципион останется при своем войске, и ведет воину сообразно предположенному им плану. По издании этого сенатского декрета, отнестись к трибунам народным для того, чтобы они разобрались между собою, кому из них двоим идти с претором и послами. В коллегии первосвященников сообщено о необходимости искупить насилие и святотатство, совершенное в Локрах, в храме Прозерпины. С претором и десятью послами отправились трибуны народные, М. Клавдий Метелл и М. Цинций Алимент. Эдиль народный дан для того, чтобы он, в случае или неповиновения Сципиона претору в Сицилии, или нахождения его уже в Африке, по приказанию трибунов, вследствие их священной власти, взял Сципиона и привел с собою. Вся эта депутация вознамерилась прежде идти в Локры, чем в Мессану.
21. Что касается Плетминия, то о нем сохранилась двойная молва. Одни говорят, что он, услыхав о том, что произошло в Риме, отправился в ссылку в Неаполь, но случайно наткнулся на К. Метелла, одного из послов, который и притащил его силою в Регий. Другие говорят, что сам Сципион отправил посла с тридцатью благородными всадниками, заключить Племиния, и других главных виновников бывших беспорядков, в оковы. Как бы то ни было, по приказанию ли претора, или еще прежде по распоряжению Сципиона, они отданы под стражу Регинцам. Претор и послы, прибыв в Локры, прежде всего озаботились, как им было и поручено, тем что относилось до религии. Они разыскали все священные деньги, какие находились у Племиния и у воинов, и вместе с теми, которые принесли с собою, они положили в сокровищницу, и пронесла искупительное жертвоприношение. За тем претор, позвав воинов на сходку, приказал им вынести значки из города; он поставил лагерь в открытом поле и строго запретил воинам как оставаться в городе, так и оттуда что–либо унести. Локрийцам же претор дозволил: взять то, что они найдут им принадлежащего, а чего не окажется, то о том ему сделать показание. Прежде всего заблагорассудил претор немедленно возвратить Локрийцам свободных людей из них, взятых было в неволю: а кто не возвратит, то против того объявлено самое строгое наказание. Потом претор созвал Локринцев на сходку и объявил там, что сенат Римский и народ возвращают им права вольности и их собственные законы; а кто хочет явиться обвинителем или Племиния или кого–нибудь другого, тот пусть отправится в Регий. Если они хотят жаловаться публично на Сципиона, что преступления, совершенные в Локрах против законов божеских и человеческих, сделаны по его приказанию, или с его ведома, то пусть пошлют послов в Мессану. Там он претор разберет дело вместе со своими товарищами. Локринцы благодарили претора и легатов, сенат и народ Римский; они говорили, что пойдут обвинять Племиния; что же касается до Сципиона, то хотя он мало соболезновал бедствиям их отечества, однако они о нем такого понятия, что предпочитают иметь его другом, чем врагом. Наверное они знают, что столько преступлений против них совершено, не только не по приказанию Сципиона, но даже без его ведома. Но Сципион или слишком много верил Племинию, или слишком мало им. Или может быть у него от природы такой характер, какой у некоторых людей бывает, что они не хотят видеть преступлений, потому что не имеют довольно силы, чтобы наказать их. Таким образом и претору, и его совету, одною тяжкою обязанностью было меньше: не предстояло надобности производить исследование над Сципионом. Племиния и 32 человека с ним они осудили, и в цепях отправили в Рим; а сами поехали к Сципиону для того, чтобы, удостоверяв собственными глазами в справедливости слухов об изнеженности и бездействии главного полководца, принести об этом верное известие в Рим.
22. Когда послы пришли в Сиракузы, то Сципион, в оправдание себя, приготовил не слова, но самые факты. Он велел собраться туда всему войску, а также изготовиться флоту так, как бы в этот день нужно было сражаться на море и на сухом пути с Карфагенянами. В тот день, когда прибыли послы, Сципион их принял и угостил ласково, а на другой день показал им сухопутное и морское войско, и первое не только в боевом порядке, но и занятое воинскими упражнениями, а флот в пристани представил пример морского сражения. Потом претора и легатов повели показывать арсеналы и житницы, и вообще всякого рода запасы, изготовленные для войны. То, что видели послы и вместе и порознь, произвело в них великое удивление, и в них родилось убеждение, что если какой–нибудь вождь и войско в состоянии победить Карфагенян, то именно эти самые; а потому они от души советовали Сципиону переправиться в Африку, если богам так угодно, и таким образом, как можно скорее, оправдать те надежды народа Римского, которые он имел в тот день, когда все центурии (сотни) назначили его консулом. И до того в веселом расположении духа, послы отправились из Сиракуз, как будто бы они несли в Рим известие не о прекрасных военных приготовлениях, но уже о самой решительной победе!
Племиний и те, которые признаны его соучастниками, по прибытии их в Рим, посажены в тюрьму. Сначала трибуны вывели их к народу; так как умы были уже подготовлены рассказом Локринцев об их бедствиях, то обвиненные не могли встретить никакого сострадания. Но впоследствии, когда уже не раз они была выводимы, и раздражение уменьшалось по мере того, как повод его начинал приходит в забвение. Самый обезображенный вид Племиния и воспоминание об отсутствующем Сципион, располагали народ в его пользу; впрочем, Племиний умер в темнице прежде, чем состоялся о нем приговор народный. Клодий Лициний, в третьей книг своей Римской истории, говорит об этом Племиний, что он, во время празднования игр, данных по обету Сципионом Африканским, когда он был другой раз консулом, пытался через некоторых людей, подкупленных деньгами, поджечь Рим в нескольких местах для того, чтобы иметь случай разбить тюрьму и бежать. Когда преступление Племиния было открыто, то он, по сенатскому декрету, отправлен в Туллиан. О Сципионе рассуждение было только в Сенате; здесь все послы и трибуны превозносили до небес похвалами и вождя, и флот и войско. Таким образом, успели в том, что сенат определил, как можно поспешнее переправить войско в Африку, и дозволить Сципиону из войск, которые находились в Сицилии выбрать те, с которыми переправиться в Африку, а остальным поручить защиту провинции.
23. Между тем как это происходило в Риме, Карфагеняне на разных, выдававшихся в море, пунктах морского прибрежья устроили сторожевые башни; с любопытством, и страхом распрашивали они каждого вестника, и в такой тревоге провели всю зиму. Впрочем, для безопасности Африки немаловажною с их стороны мерою, был тесный союз с царем Сифаксом; а Карфагеняне были убеждены, что, если Римляне думают перейти в Африку, то главное, рассчитывая на союз с этим царем. Аздрубал, сын Гисгона, не только был связан с царем связями взаимного гостеприимства, о чем мы говорили выше, когда из Испании случайно съехались к царю в одно и тоже время и Сципион и Аздрубал; но зашла речь и о родстве: царь хотел жениться на дочери Аздрубала. Для приведения к концу этого дела, и для назначения времени свадьбы — девица уже годилась замуж — Аздрубал отправился к царю, как он знал, ослепленному страстью: изо всех варваров, Нумиды преимущественно склонны к чувственным наслаждениям любви. Аздрубал вызвал свою дочь из Карфагена, и поспешил бракосочетанием. Среди веселостей союз родственный был скреплен общественным; между народом Карфагенским и царем заключен, при взаимных обязательствах верности, союз, который скреплен клятвами — иметь одних и тех же друзей и недругов. Впрочем, Аздрубал, помня, что царь заключил союзный договор и со Сципионом, и опасаясь, что, с переходом Сципиона в Африку, могут оказаться слабыми даже узы родства, при врожденном легкомыслии и непостоянстве варваров, решился воспользоваться еще недавнею любовью Нумида, и успел главное, при содействии женских ласк, склонить царя — отправить послов в Сицилию к Сципиону, и через них внушить ему, чтобы он не переправлялся в Африку, основываясь на его прежних обещаниях; что он царь, и вследствие бракосочетания с гражданкою Карфагенскою, дочерью Аздрубала, который у него находится в настоящее время гостем, и вследствие публичного союза, заключенного с народом Карфагенским, желает более всего, чтобы Римляне, как то делали до ныне, вели войну с Карфагенянами вне Африки для того, чтобы не ставить его в необходимость, быв свидетелем их борьбы, оставить союз с какою–либо стороною, и пристать к другой с оружием в руках. Если же Сципион не пощадит Африки, и придвинет свое войско к Карфагену, то он царь будет вынужден необходимостью обнажить меч как за Африку, которая есть ею родина, так и за родной город жены своей, за ее родичей и домашние очаги.
24. Послы, отправленные, царем с этими поручениями к Сципиону, нашли его в Сиракузах. Сципион, хотя лишился большой надежды, и видел утраченным весьма благоприятное обстоятельство для ведения войны в Африке, поспешно отослал послов обратно в Африку, прежде, чем это обстоятельство обнаружилось, и дал им письмо к царю, в котором он его усильно убеждал — не разрывать связи гостеприимства, их связывавшие, не нарушать союз, заключенный с народом Римским, и не обманывать взаимного доверия, скрепленного клятвами, и богов, свидетелей и хранителей общественных обязательств. Впрочем, так как прибытие Нумидов скрыть нельзя было — они ходили по городу и являлись в преторие — молчать же о том, с просьбою о чем они приходили, было бы опасно — усилия скрыть истину, только содействуют к скорейшему ее обнаружению — мог овладеть войском страх — в одно и то же время иметь неприятелями и Карфагенян и царя, Сципион скрыл истину, заняв умы людей разными выдумками. Собрав воинов на сходку, он объявил, что далее медлить нечего. Союзники цари настаивают, чтобы он, как можно поспешнее, переправился в Африку: Масинисса сам еще прежде пришел к Лелию с жалобою, что время проходит в пустых промедлениях. А вот недавно Сифакс прислал послов, изъявляя удивление по тому же поводу, и требуя, чтобы или наконец войско было переправлено в Африку, или, если Сципион переменил свое намерение, то пусть ему даст знать для того, чтобы он мог озаботиться участью своею и своего королевства. А теперь, когда все уже готово и снаряжено, и нет никакого повода медлить долее, он, Сципион, хочет отправить флот в Лилибей и, собрав там все сухопутные и морские силы, в первый день, благоприятный для отплытия, с помощью богов бессмертных, переправиться в Африку. Сципион писал к М. Помпонию о том, чтобы он, если заблагорассудит, прибыл в Лилибей для общего совета: какие легионы, и сколько воинов ему Сципиону взять с собою в Африку. Он также приказал по морским берегам захватить все суда транспортные, какие попадутся, и свести их в Лилибей. Таким образом в Лилибее собрались все воины и все суда, сколько их ни находилось в Сицилии, так что город не мог вмещать всего многолюдства, а гавань оказалась тесною для судов. Такое было у всех желание переправиться в Африку, как будто все шли не на войну, но на верную победу. Особенно воины, которые еще оставались от бывшего Каннского войска, были в том убеждении, что труды их на пользу общую при Сципионе скорее, чем при каком другом вожде, положат конец их службе, и смоют с них клеймо позора. Сципион и сам смотрел на этих воинов далеко не с презрением; он знал, что не по их вине случилось Каннское поражение, и что в войск Римском нет воинов, которые бы долее их служили, что они показали свое мужество не только в различных сражениях, но и при взятия приступом городов. Легионы Каннские были пятый и шестой; Сципион объявил, что берет их с собою в Африку, осмотрел всех воинов, оставил тех, которых считал неспособными, а на место их поставил тех, которых привел с собою из Италии; вообще, он пополнил легионы так, что каждый заключал в себе шесть тысяч двести человек пехоты и триста всадников. Он также набрал и пеших и конных воинов Латинского племени из Каннского войска.
25. Сколько именно воинов перевезено в Африку, о том между писателями большое разноречие. Одни говорят десять тысяч пехоты, и две тысячи всадников; другие — шестнадцать тысяч пехоты, и тысячу шестьсот всадников. По другим известиям, это число увеличивается больше чем вдвое; а именно: я нахожу в некоторых источниках, что на суда посажено тридцать пять тысяч пехоты и всадников. Некоторые писатели не определяют положительно числа, и я сам считаю за лучшее, относительно столь неопределенного предмета, принадлежать к числу их. Целий, если не определяет количества войска, то говорит о нем, как о бесчисленном: птицы падали от громких криков воинов, и они в таком множестве сели на суда, как будто во всей Сицилии и Италии не осталось более ни одного человека.
Сципион взял на себя самого заботу о том, чтобы воины сели на суда в порядке, и без смятения. Матросов К. Лелий, начальник флота, удержал на судах, велев им сесть на них заблаговременно. М. Помпонию претору поручено иметь попечение о нагружении провианта: его положено на суда на 45 дней, и в том числе на 15 дней вареного. Когда все воины уже сели на суда, то Сципион разослал в лодках с приказанием, чтобы начальники судов, рулевые и по два воина, явились на площадь за получением приказаний. Когда они все собрались, то он сначала спросил их: взяли ли они с собою воды для людей и лошадей, на столько же дней, на сколько провианту. Они отвечали, что воды на судах на сорок пять дней. Тогда Сципион приказал воинам, чтобы они вели себя на судах смирно и беспрекословно, и усердно помогали матросам в исполнении их обязанностей. Он сам и Л. Сципион с 20 военными судами составляли правое крыло; на левом было столько же военных судов; а начальник флота К. Лелий с М. Порцием Катоном — который в то время был квестором — должны были прикрывать транспортные суда. Военные суда имели ночью по одному фонарю, а транспортные по два; на преторском корабле было три фонаря. Кормчим судов приказал Л. Сципион, чтобы они направляли их к Емпориям; там почва весьма плодородна, и, вследствие этого, страна обильна всякого рода произведениями, а дикие жители её не слишком воинственны, как то бывает большою частью с жителями плодородных местностей. Сципион надеялся подавить их прежде, чем подоспеет помощь из Карфагена. Отдав такого рода приказания, Сципион велел возвратиться на суда, На другой день, по данному знаку, сняться с якорей, призвав на помощь богов бессмертных.
26. Не мало Римских флотов отправилось из Сицилии и из самого этого порта; притом, не в эту только войну — и это неудивительно: большою частью они отправлялись только с целью грабежа — но и в прежнюю, ни одно отправление флота не привлекло столько зрителей. Впрочем, если сравнить величину флотов, то прежде переправились отсюда два консула с двумя армиями, и тогда тот флот заключал в себе почти столько же военных судов, на скольких судах транспортных теперь Сципион перевозил свое войско: для этой цели служили, кроме 40 линейных судов, почти четыреста транспортных. Притом, вторая война казалась Римлянам, сравнительно с первою, гораздо тяжелее как потому, что Италия была театром воины, так и вследствие потерь стольких армий с их вождями. Притом, Сципион привлекал общее внимание, как своими прежними славными деяниями, так и каким–то врожденным счастием, которое, по–видимому, приготовляло ему славное поприще. Да и к тому же нова была самая мысль, доселе еще ни одним вождем в эту войну неиспытанная — переправиться в Африку, увлечь за собою туда Аннибала, и там положить конец воине. На зрелище отправления флота собрались к пристани не только все жители Лилибея, но и все посольства Сицилийские, которые из вежливости собрались проводить Сципиона, и пришли вслед за М. Помпонием, претором провинции. Притом, воины тех легионов, которые оставались в Сицилии, вышли проводить своих сослуживцев. И не только флот был зрелищем для тех, которые находились на берегу, но и с флота весьма любопытно было посмотреть на берег, который весь был покрыт зрителями.
27. Тогда Сципион, через трубача подав знак к общему молчанию, стал говорить: «боги и богини, вы, которые населяете моря и земли, прошу вас и молю, чтобы вы все, что моею властью сделано и делается, обратила на добро мне и народу Римскому, и союзникам племени Латинского, и всем, которые последовали за мною по морю, и по суху, и по рекам под моими повелениями и моим счастием, окажите вашу помощь и благое содействие благим начинаниям. По счастливом окончании войны, здравых и невредимых, обремененных добычею и торжествующих, допустите возвратиться вместе со мною в отчизну. Дайте возможность отмстить нашим врагам и неприятелям, и пусть то, что народ Карфагенский замышлял против моей отчизны, я и народ Римский, при вашем содействии, приведем в исполнение на самом Карфагене.» Произнесши эти мольбы, Сципион бросил в море, согласно установленному обычаю, сырые внутренности жертв, и потом трубою дал знак к выступлению. Ветер попутный был довольно сильный, и потому, в короткое время сделав много пути, суда не замедлили потерять из виду землю. С юга нашел такой густой туман, что с трудом суда избежали взаимных столкновений. Чем дальше шли суда в открытое море, тем больше стихал ветер; на следующую ночь был такой же туман, как и прежде; при восходе солнца он исчез, и ветер усилился. Уже в виду была земля, и кормчий скоро потом сказал Сципиону, что они находятся от берега Африки, на расстоянии не более пяти тысяч шагов, у мыса Меркуриева. Сципион увидев землю, помолился о том, чтобы вид берегов Африки был благополучен, как для него, так и для общественного дела, приказал натянуть паруса, и искать другого пристанища судам по ниже. Один и тот же ветер нес суда по морю; впрочем, туман, появившийся почти, в то же время, как и накануне, скрыл землю из виду; самый ветер утих, уступая силе тумана. Наступление ночи сделало все неверным, а потому суда бросили якоря, опасаясь, как бы не столкнуться друг с другом, или не быть выброшенными на берег. С рассветом подул опять ветер, разогнал туман и открыл берега Африки по всему протяжению. Сципион спросил: как называется ближайший мыс и услыхав, что прекрасным, он сказал: — это хороший знак, туда направляйте суда. Флот там пристал, и все войска высажены на землю.
Говоря о том, что плавание флота было благополучно, и обошлось безо всяких ужасов и тревоги, я основался на показаниях многих Греческих и Латинских писателей. Целий только, что не потопил судов в волнах моря, а впрочем, он заставил их испытать все ужасы погоды и моря. Наконец он говорит, что буря, отогнав флот от берегов Африки, прибила его к острову Эгимуру; откуда флот с трудом принял то направление, которое нужно было, и воины без оружия, не дожидаясь приказания своего вождя, как бы спасаясь от кораблекрушения, на лодках ушли с полузатопленных судов, и в страшном беспорядке высадились на берег.
28. Когда все войска были высажены, Римляне располагаются лагерем на ближайших холмах. Уже страх и ужас, сначала при виде флота, а потом и высадки неприятеля на берег, овладели не только жителями прибрежных полей, но и самых городов. Не только все дороги были наполнены смешанными толпами мужчин, жен и детей, но поселяне гнали перед собою свои стада; казалось, огромное переселение начиналось из Африки. Эти беглецы, приходя в города, возбуждали там страх, еще больший того, какой с собою приносили. Особенно в Карфагене, смятение было так велико, как во взятом неприятелем городе. Со времени консулов М. Атилия Регула и Л. Манлия, почти в продолжении 50 лет, Карфагеняне не видели ни одного Римского войска, разве одни флоты, приходившие для грабежа и кратковременных набегов на поля. Захватив все, что попадалось на встречу, воины прежде удалялись к судам, чем жители успевали подняться на свою защиту. Тем сильнее было тогда в городе смятение и ужас; и они были не безосновательны: не было в городе ни достаточно сильного войска, ни вождя, которого можно было бы противоставить Римлянам. Самым знаменитым гражданином Карфагена был в то время Аздрубал, сын Гисгона, как по знатности происхождения, так и по богатству, по хорошему о нем мнению, и по недавно заключенному родственному союзу с царем. Но припоминали граждане, что самый этот Аздрубал Сципионом был разбит в нескольких сражениях, и выгнан из Испании. Вождь Карфагенский на столько же мог сравниться с Римским, на сколько, собранное на скорую руку, ополчение Карфагенское с хорошо устроенным Римским войском. А потому в городе, как будто бы вот сейчас нападет на него Сципион, раздались крики: к оружию; ворота поспешно заперты, по стенам и у ворот поставлены вооруженные караулы, и следующая ночь проведена без сна. На другой день отправлен к берегам моря отряд из тысячи всадников для того, чтобы произвести рекогносцировку, и потревожить неприятеля во время высадки; они наткнулись на Римские аванпосты. Уже Сципион, отправив флот в Утику, немного отступив от моря, занял близ лежавшие холмы, поставил в местах удобных конные отряды для наблюдения, а другие отправил для грабежа внутрь страны.
23. Они схватились с отрядом Карфагенским, и причинили ему урон не столько во время сражения, сколько во время преследования бегущих неприятелей; при чем убит и начальник отряда, по имени Ганнон, молодой человек знатной фамилии. Сципион не только опустошил окрестные поля, но даже взял, находившийся вблизи, довольно богатый Африканский город. Там, сверх прочей добычи, которая тотчас нагружена на транспортные суда и отправлена в Сицилию, взято в плен восемь тысяч человек как свободных, так и рабов. Но благоприятнее всего показался, в самом начале военных действия, приход Масиниссы, который явился к Сципиону, по некоторым известиям, не более как с 200 всадников, а по другим с двумя тысячами. Впрочем, так как Масинисса был изо всех царей того времени самый замечательный, и более других оказал услуг делу Римлян, то мне кажется неизлишним сделать маленькое отступление, рассказав, при каких переворотах счастия, он утратил и опять приобрел царство своих прародителей.
Между тем как Масинисса сражался за Карфагенян в Испании, у него умер отец, по имени Гала, и престол царский перешел, согласно с обычаем Нумидов, к брату Галы, по имени Эзалку, находившемуся в весьма преклонных летах. Скоро после того, по смерти Эзалка, старший из двух его сыновей, Капусса — другой был еще очень молод — полупил отеческий престол. Впрочем, так как власть его основывалась более на правах законности, чем на влиянии на своих подданных, или на силе оружия, то и появился некто, по имени Мазетул из фамилии, родственной царям, но, постоянно, с переменным счастием, состязавшейся с ними о власти. Он вооружил своих соотечественников, на которых имел сильное влияние, именно вследствие ненависти к царскому роду, и, став открыто лагерем, вынудил царя выйти в открытое поле, и сразиться за свой престол. В этом сражении, Канусса пал вместе с многими вельможами, и весь народ Мазулиев признал над собою власть Мазетула. Впрочем, Мазетул не принял на себя имени царя и, довольствуясь скромным названием опекуна, он сделал царем малолетнего Лакумаза, отрока из Царского рода. Мазетул, в надежде брачными узами скрепить союз с Карфагенянами, женился на знатной Карфагенянке, дочери сестры Аннибала, незадолго перед тем вышедшей за царя Эзалка. К Сифаксу Мазетул отправил также послов, скрепляя с ним связи давнишнего гостеприимства; везде Мазетул старался найти себе вспоможения против Масиниссы.
30. Масинисса, услыхав о смерти дяди, а потом о гибели двоюродного брата, переправился из Испании в Мавританию — царем Мавров в это время был Букар. Самыми усердными просьбами, Масинисса успел у него выпросить для прикрытия в дороге, — потому что для военных действий вспоможения Букар оказать ему не соглашался — четыре тысячи Мавров. Прибыв на границы царства, Масинисса дал знать об этом приятелям своего отца и своим, и тут явилось к нему около 500 Нумидов. А. потому, Масинисса отослал оттуда Мавров к царю, согласно условия с ним, несмотря на то, что число явившихся к нему приверженцев было менее того, на какое он рассчитывал, и с таким незначительным отрядом дерзко было решиться на столь важное предприятие. Впрочем, Масинисса надеялся деятельностью и старанием увеличить свои силы до возможности действовать с ними; он царька Лакумаза встретил у Тапса на дороге к Сифаксу. В беспорядке отряд царька бежал в город, но его Масинисса взял первым приступом: из приверженцев царских, одни изъявили ему покорность и были приняты, а другие погибли, сопротивляясь. Большая же часть воинов с самим царским отроком, пользуясь смятением, ушли к Сифаксу, куда они и сначала направляли путь. Слух об этом удачном, хотя и незначительном, военном подвиге, расположил Нумидов в пользу Масиниссы; со всех сторон, с полей и сел, стекались старые воины Галы. и убеждали юношу возвратить престол отца его. Впрочем, перевес числа воинов был несколько на стороне Мазетула: у него находилось то войско, с которым он победил Капуссу, и сверх того те, которые пристали к нему после насильственной смерти царя. Притом, отрок Лакумаз привел от Сифакса весьма сильное вспоможение. У Мазетула было пятнадцать тысяч пехоты, десять тысяч всадников и, с этими силами, сразился он с Масиниссою, который далеко не имел у себя такого количества пеших и конных воинов. Впрочем, победа увенчала и опытность старых воинов, и знание военного дела, полководцем приобретенное в войнах Римлян с Карфагенянами. Царек, вместе с опекуном и незначительным отрядом Мазезулиев, убежал в Карфагенскую область. Таким образом, Масинисса, возвратив себе царство своих предков, видел, что ему предстоит борьба с Сифаксом, много значительнее прежней, и счел за лучшее помириться с своим двоюродным братом: через послов, он его обнадежил в случае, если он ему доверится, дать ему то же место при себе, какое Эзалк занимал при отце его Гале; а Мазетулу он обещал безнаказанность, и возвращение всего имущества. И тот, и другой, предпочли изгнанию хотя бы самое скромное положение на родине, и Масинисса их перетащил к себе, несмотря на усилия Карфагенян с умыслом расстроить его планы.
31. Когда это происходило, Аздрубал находился случайно у Сифакса. Этот царь Нумидов был того убеждения, что для него весьма мало разницы — будет ли царство Мазезулиев принадлежать Лакумазу или Масиниссе; но Аздрубал ему сказал, что он, Сифакс, в этом случае находится в большом заблуждении, если полагает, что Масинисса удовольствуется тем, чем владел отец его Гала, или дядя Эзалк; что в Масиниссе находится более, чем в ком–либо из его соотечественников когда–либо и ума, и смелости. Не раз он в Испании, как перед союзниками, так и врагами, показал примеры редкой между людьми доблести. Если Сифакс и Карфагеняне в начале не потушат этот огонь, то они не замедлят сделаться жертвою огромного пожара, и тогда, когда уже ничем нельзя будет помочь. Силы его еще весьма ограниченны и слабы, пока он старается укрепить свое царство, едва только начавшееся. Своими настояниями и убеждениями, Аздрубал успел в том, что Сифакс подвинул свое войско к пределам Мезулиев, и стал лагерем на земле, о которой постоянно состязался он с Галою не только на словах, но и оружием, как бы считая ее бесспорно своею. Если кто явится оборонять — а этого–то именно и нужно было — то дело дойдет до решительного сражения. Если же, под влиянием страха, уступят эту землю, тогда надлежало идти в середину царства; таким образом или Мезулии поступят под его власть без борьбы, или, ни в каком случае, они не будут равны силами. Уступая таким внушениям, Сифакс начинает войну с Масиниссою, и, в первом же сражении, разбивает на голову Мезулиев. Масинисса с немногими всадниками бежал с поля сражения на гору — которая у туземцев называется Белл (Бальб). Несколько семейств со своими шалашами и стадами — в последних заключается все их богатство — последовали за царем. Все прочие Мезулии отдались под власть Сифакса. Та гора, которую заняли беглецы, богата была и пастбищами и водою, и так как она могла продовольствовать стада скота, то для людей, которые питались молоком и мясом, доставляла в избытке пропитание. Отсюда набегами, сначала по ночам и украдкою, потом явными разбоями, беглецы скоро сделали небезопасною всю окрестную страну. Особенно подвергалось опустошению Карфагенское поле, как потому, что оно представляло более добычи, чем Нумидское, так и потому, что набеги туда сопровождались меньшею опасностью. Скоро они стали действовать до того смело, что они добычу стали доставлять на берег моря, и продавали ее купцам, которые нарочно для этого приставали там с судами. Потеря Карфагенян пленными и убитыми была тут больше, чем в иной правильной компании. Карфагеняне горько жаловались на это Сифаксу, и его, и без того разгневанного, побуждали привести войну к концу. Царю казалось неприличным самому преследовать по горам шайку разбойников.
32. Бокар, один из царских префектов, человек острый и деятельный, был выбран для этого; ему дано четыре тысячи пехоты и две конницы. Ему обещала огромную награду, если он принесет голову Масиниссы, или если что было бы неописанною радостью — самого возьмет в плен живого. Бокар напал на приверженцев Масиниссы, рассеянных и беззаботных, отрезал большинство людей и стада от, прикрывавшего их, вооруженного отряда, и заставил самого Масиниссу,· в сопровождения немногих воинов, искать убежища на самом верху горы. Считая войну как бы оконченною, Бокар не только послал царю добычу — взятых в плен людей и стада — но и, отослав назад большую часть войска, как бы считая его больше, чем сколько нужно для приведения войны к концу, стал преследовать Масиниссу, сошедшего с горы не больше, как с тысячью пешими и двумястами конными воинами; он запер Масиниссу в тесном горном ущелье, заняв его с обеих сторон; тут Мезулии потерпели страшное побоище: Масинисса, не более как с пятидесятью всадниками, ушел по горным тропинкам, которые были неизвестны его преследователям. Впрочем, Бокар нашел его следы и, настигнув у города Клупеи в открытом поле, он окружил его так, что все его спутники были убиты, за исключением четырех всадников. В числе их, пользуясь смятением, ускользнул, так сказать из самых рук неприятеля, и Масинисса раненый. Бегущие были впрочем в виду; отряд всадников, преследуя пятерых беглецов, рассеялся по всему полю, и некоторые обскакивали с боку, чтобы преградить путь беглецам. Тут они наткнулись на большую реку — под влиянием большего страха, они бросились в не сразу не медля; сильное течение увлекло их в сторону. Два всадника потонули в быстринах реки в глазах неприятелей, которые в одном из погибших думали признать Масиниссу; но он, с двумя остальными всадниками, успел выплыть на противоположный берег, покрытый кустарником. Тем и кончилось преследование Бокара; он не дерзнул спуститься в реку, да и был того убеждения, что преследовать более некого. А потому, к царю явился гонец с ложным известием о мнимой гибели Масиниссы; нарочный, посланный с тем же в Карфаген, причинил там большую радость. Вся Африка наполнилась известием о смерти Масиниссы, которое встречено было с разнообразными чувствами.
Масинисса в скрытой пещере лечил свою рану травами и, в продолжения нескольких дней, кормился добычею грабительства двух всадников. Как только рана позатянулась и могла допустить движение, тотчас Масинисса, с удивительною смелостью, пошел добывать себе обратно царство. Дорогою собрал он не более 50 всадников и, прибыв в землю Мезулиев, он объявил кто он. Тут такое движение обнаружилось в его пользу, вследствие прежнего благорасположения и радости столь неожиданной, — того, кого считали погибшим, видели здравым и невредимым, что, в самое непродолжительное время, собралось к Масиниссе шесть тысяч пеших и четыре конных, и он не только возвратил себе владения своего отца, но уже стал опустошать области союзных Карфагенянам народов и Мазезулиев — то было царство Сифакса. Вызванный на войну, Сифакс стал между Циртою и Гиппоном, на горах, в таких местах, откуда удобно было действовать всячески.
32. Сифакс, считая дело это более важным, чем чтобы поручить его какому–нибудь военачальнику, послал с своим сыном — то был молодой человек, по имени Вермина — часть войска, приказав ему напасть с тылу на неприятеля, которого все внимание будет обращено на него. Вермина выступил ночью для того, чтобы произвести нападение тайно. А Сифакс двинулся вперед днем, прямо по открытому пути, показывая намерение вступить в бой с неприятелем, сняв лагерь. Когда по–видимому настало время, посланным в обход исполнить свое движение, то Сифакс двинулся вперед на гору, которой склон постепенно поднимался к неприятельской позиции; в этом случае, Сифакс надеялся, как на многочисленность своих воинов, так и на засаду, приготовленную с тылу. Масинисса полагал свою надежду на самую местность, которая давала ему, во время сражения, большой перевес, и потому он повел своих воинов, против неприятеля. Сражение было упорное и, в продолжении долгого времени, нерешительное; в пользу Масиниссы была местность и доблесть его воинов, а Сифаксу помогал перевес его воинов, гораздо более многочисленных. Притом, эти огромные силы, разделенные на две части, действовали с двух сторон: одни теснили неприятеля с фронта, а другие с тылу. Таким образом, победа бесспорно склонилась на сторону Сифакса, и воинам Масиниссы, теснимым и с фронта и с тылу, не представлялось даже возможности уйти. Прочие пешие и конные воины убиты, или взяты в плен; а двести всадников Масинисса собрал около себя и, разделив на три отряда, велел им пробиться в разные стороны, назначив место, куда они должны были собраться, в случае, если бы разошлись; сам Масинисса, под градом стрел неприятельских, ушел куда имел намерение; но два другие отряда остались на поле битвы: один из страха сдался неприятелю, а другой, упорно сопротивляясь, погиб весь, засыпанный неприятельскими стрелами. Вермина преследовал Масинмссу по пятам, но тот увертывался от него, меняя беспрестанно дороги до того, что Вермина с досады, видя свои надежды обмануты мн, утомленный, должен был прекратить преследование. Масинисса же, с шестидесятью всадниками, ушел в меньший Сирт. Там он, утешаясь в своей совести, доблестными попытками возвратить себе отеческое царство, оставался у Карфагенских пристаней, и народа Гарамантов, до самого прибытия в Африку К. Лелия и Римского флота. Эти обстоятельства заставляют меня делать заключение, что, скорее с небольшим отрядом всадников, чем со значительным, Масинисса в последствии пришел к Сципиону; судьбе его, как изгнанника, приличествовала малочисленность его приверженцев, так как многочисленность есть удел того, кто пользуется царскою властью.
34. Карфагеняне уже утратили один отряд всадников, вместе с его начальником; вследствие нового набора, сформировав еще конный отряд, они начальником его сделали Ганнона, сына Гамилькарова. К Аздрубалу и Сифаксу писали они письма, посылали гонцов, а наконец и послов, приглашая их в Карфаген. Они велят Аздрубалу подать помощь отчизне, находящейся почти в облежании; а Сифакса умоляют, чтобы он защитил Карфаген и всю Африку. Сципион в то время стоял лагерем у Утики, почти в тысяче шагах от города; он перенес туда лагерь от морского берега, где, в продолжении нескольких дней, находился в постоянном сообщении с флотом. Ганнон, получив под свое начальство конницу, недостаточно сильную, не только для нападения на неприятеля, но и для защиты от опустошения полей, озаботился прежде всего тем, как бы увеличить её численность; не пренебрег он и другими народами, но в особенности нанимал он Нумидов — которые в Африке занимают бесспорно первое место между всадниками. У него было уже до четырех тысяч конных воинов, как он занял город Салеку, в пятнадцати милях от Римского лагеря. Когда Сципиону дали знать об этом, он вскричал: «как! всадники летом под крышами домов! Подавай их больше, лишь бы только они имели такого вождя!» Сципион нашел нужным действовать тем решительнее, чем более трусости обнаруживал неприятель, и потому, послав вперед Масиниссу с конницею, Сципион приказал ему подскакать к городским воротам, и вызвать неприятеля на бой. А когда неприятель выступит всеми силами, и трудно будет выдерживать его натиск, то Масинисса должен был исподволь отступать; а Сципион подоспеет во время к сражению. Промедлив столько времени, сколько казалось достаточным, двинувшемуся вперед, Масиниссе для того, чтобы вызвать неприятеля на бои, Сципион последовал скрытно за ним с Римскою конницею; холмы, между которыми извивалась дорога, вполне скрывали его движение. Масинисса с умыслом, то грозил, то как будто сам испытывал на себе робость, или подскакивал к воротам, или вдруг отступал, как бы в страхе, своею мнимою трусливостью, увеличивая самонадеянность неприятеля, и вызывая его, себя преследовать смелее. Не все еще воины неприятельские вышли, и вождь их выбивался из сил, принуждая одних, отягченных сном и винными парами, брать оружие и взнуздывать коней, а других удерживая, чтобы они не выходили в беспорядке и не изготовившись во все ворота. Сначала Масинисса отражал нападение неприятелей, неосторожно на него бросавшихся; скоро они, вышедши толпами в большем числе из ворот, уравновесили бой. Наконец, когда вся конница неприятеля вступила в дело, Масинисса со своим отрядом, не мог более выдержать натиска. Но и тут Масинисса не допустил своих воинов бежать в рассыпную; но, мало–помалу отступая, выносил нападение неприятеля; которого и увлек за собою до холмов, за которыми скрывалась Римская конница. Она выступила из своей засады; воины её, со свежими силами и конями неутомленными, бросились на Ганнона и Африканцев, утомленных сражением и преследованием. И Масинисса, вдруг оборотив коней, возобновил бой; около тысячи человек неприятелей, находившихся в первых рядах, для которых отступление было нелегко, отрезаны вместе с вождем их Ганноном, и все истреблены. Остальные неприятели, приведенные главное в ужас смертью вождя, бросились бежать в беспорядке. Победители их проследовали на расстоянии трех тысяч шагов, и до двух тысяч всадников или убили, или ранили. Довольно верно было то, что в числе их находилось не менее 200 Карфагенских всадников, и некоторые из них были из богатых и знатных родов.
35. Случилось так, что, в день этого сражения, суда, которые отвозили добычу в Сицилию, возвратились оттуда с провиантом; они как бы предугадали, что пришли для принятия новой добычи. Не все писатели говорят о двух сражениях конниц, и о гибели двух Карфагенских вождей, остерегаясь, как я полагаю, того, как бы не ошибиться повторением два раза одного и того же события. Целий и Валерий говорят, что Ганнон взят был в плен.
Сципион роздал значительные награждения префектам и всадникам, по мере заслуг каждого, но более всех Масиниссе. Поставив сильный гарнизон в Салеке, Сципион выдвинулся вперед с остальным войском: не только он опустошал поля, но которым шел, но и брал силою города и деревни, распространяя на далекое пространство ужасы войны. На седьмой день по выступлении, Сципион возвратился в лагерь, таща за собою огромную добычу неприятельскую, состоявшую из пленных и скота; нагрузив снова суда достоянием врагов, он их отпустил. Вслед за тем, оставив походы с целью опустошения, Сципион обратил все свои военные силы на завоевание Утики для того, чтобы этот город, по взятии его, служил базисом для дальнейших военных действий. Вместе придвинут к городу флот с моря, с той стороны, где оно омывает часть города, к нему прилежащую, и с сухого пути войско выдвинуто на холм, который почти господствовал над самими стенами. Стенобитные орудия и машины, Сципион и с собою привез, и другие присланы из Сицилии, вместе с продовольствием для войска; а некоторые делались в арсенале, где собрано на этот предмет много рабочих. Жители Утики, угрожаемые столь большою опасностью, всю надежду полагали на Карфагенский народ, а Карфагеняне на Аздрубала и на то, что он склонит Сифакса за них действовать; но события совершались не соответственно нетерпению людей, нуждающихся в помощи. Аздрубал, употребил величайшее старание, успел собрать до тридцати тысяч пеших, и до трех тысяч конных воинов; но, до прибытия Сифакса, он не дерзнул придвинуть свой лагерь к неприятельскому. Сифакс прибыл с пятидесятью тысячами пехоты и десятью всадников и, немедля сняв свой лагерь у Карфагена, он остановился не далеко от Утики и Римских укреплений. Прибытие этих сил неприятельских сделало то, что Сципион, осаждав Утику в продолжении почти 40 дней, после бесполезных усилий, должен был отступить оттуда, оставив свое намерение. Так как уже наступала зима, то он укрепился зимним лагерем на мысе, который, узким перешейком, связан с твердою землею, и выдавался на некоторое пространство в море; один и тот же вал прикрыл и лагерь флота. По средине возвышении стоял лагерь легионов; на берегу, обращенном к северу, были вытащены суда, и их прикрывали их экипажи; долину, находившуюся на полдень у другого берега, занимала конница. Вот, что происходило в Африке до конца осени.
36. Кроме хлеба, свезенного со всех сторон, из опустошенных кругом полей и доставленного из Сицилии и Италии, пропретор Кн. Октавий привез из Сардинии от претора Тиб. Клавдия, который управлял тою провинциею, огромное количество хлеба. Не только наполнились житницы, уже изготовленные, но и построены новые. Войско терпело недостаток в одеждах; поручено Октавию переговорить с претором Сардинии о том, нельзя ли заготовить и прислать из той провинции что–либо по этому предмету. И это дело окончено в скором времени удовлетворительным образом: в самое непродолжительное время, прислано 1200 тог и 12000 туник (рубашек).
В продолжения того лита, когда это происходило в Африке, консул П. Семпроний, которому провинциею досталась земля Бруттиев, на Кротонском поле, сразился с Аннибалом во время его движения. Сражение не было правильным, и сражались более массами, чем рядами. Римляне были сбиты и во время смятения, более чем во время сражения, погибло у консула воинов до 1200. Остальные поспешно возвратились в лагерь, которого неприятель атаковать не дерзнул. Впрочем, в тишине следующей ночи, консул выступил оттуда и, послав вперед гонца к проконсулу П. Лицинию о том, чтобы он придвинул свои легионы, он соединял с ними свои войска. Таким образом, два вождя и два войска снова двинулись к Аннибалу. Сражение завязалось тотчас; у консула силы удвоились, а у Карфагенян еще свежа была память недавней потери. В первую линию Семпроний ввел свои легионы; в резервах поставлены легионы П. Лициния. Консул, в самом начале битвы, дал обет воздвигнуть храм Фортуны Первородной, если в этот день поразит неприятелей. Желание консула исполнилось. Карфагеняне разбиты на голову и обращены в бегство; более 4 тысяч вооруженных воинов у них убито, не много менее 300 взято в плен, сорок коней и одиннадцать военных значков. Аннибал, расстроенный таким неудачным исходом сражения, отвел войско в Кротон. В то же время, консул М. Корнелий в другой части Италии, удержал в повиновении Этрурию, не столько силою оружия, сколько грозными судебными приговорами, между тем как она вся почти склонялась в пользу Магона, льстя себя надеждою на перемену своей участи. Вследствие сенатского декрета, Корнелий производил эти следствия, не снисходя ни кому. Многие знатные Этруски, которые или сами ходили к Магону, или посылали к нему об измене своих сограждан, сначала были осуждены, находясь на лицо. Потом, сознавая свою виновность, они отправились в ссылку добровольно, и были осуждены заочно; освободившись сами от наказания, они представили на жертву свои имущества, которые и были проданы с публичного торгу.
37. Между тем как консулы так действовали в различных странах, в Рим консулы, М. Ливий и К. Клавдий, просматривали список сенаторов. Первым из них опять назначен К. Фабий Максим. Семь исключены из списка; но ни один их них не сидел в курульном кресле. Деятельно и добросовестно заботились цензоры о поддержании общественных строений. Они отдали с подрядов замостить дорогу от рынка бычачьего к храму Венеры, около общественных площадей, и выстроить на Палатинском холм храм Великой Матери.
Цензоры установили новую пошлину с соли; мера соли в Рим, и во всей Италии продавалась по шестой части асса. В Рим цензоры разрешили продажу соли по прежней цене, на базарах и сходках по более высокой, а в других местах, по разным ценам. Довольно сильно было убеждение, что эту пошлину придумал один из цензоров, сердясь на народ, за несправедливый его приговор, некогда над ним высказанный. При назначении цены соли, как полагали, преимущественно обременены те трибы, которые содействовали его осуждению. Отсюда–то Ливий получил прозвание Салинатора (торговца солью). Перепись произведена позднее, вследствие того, что цензоры послали по провинциям собрать сведения, сколько именно считается Римских граждан в находящихся там войсках. С ними сочтено двести четырнадцать тысяч граждан мужеского пола. Перепись производил К. Клавдий Нерон. Потом, чего прежде никогда не было, цензоры двенадцати колоний, сами принесли Римским цензорам сведения о количестве людей, способных носить оружие, и о денежных средствах колоний, для того, чтобы эти сведения могли сохраниться в общественных списках. Потом начата была перепись всадников; случилось так, что оба цензора имели по коню на общественный счет. Когда дошло дело до Поллийской трибы, в которой было имя М. Ливия, и глашатай приостановился над именем цензора, то Нерон сказал: вызывай М. Ливия. По остатку ли прежнего недоброжелательства, или, может быть, желая неуместно показать строгую разборчивость, Нерон приказал М. Ливию продать коня, вследствие того, что он был осужден приговором народа. Со своей стороны М. Ливий, когда дошло дело до Арниенской трибы и имени его товарища, приказал К. Клавдию продать коня по двум причинам: во–первых, за лжесвидетельство против него, и во–вторых, за то, он не чистосердечно с ним помирился. Так цензоры ознаменовали конец своего служения непристойным состязанием между собою, и желанием очернить друг друга, не щадя себя самих. Когда К. Клавдий давал присягу над законами и собирался оставить казначейство, то в список лиц, которые должны были платить поголовную дань, внес имя и своего товарища!. Потом М. Ливий пришел в казначейство и, кроме Мецийской трибы, которая не участвовала ни в его осуждении, ни в назначении консулом и цензором, весь народ Римский, тридцать четыре трибы, внес в подушный оклад за то, что они и осудили его невинно, и осужденного назначили консулом и цензором, таким образом поступив несправедливо по собственному признанию или при его осуждении, или при двукратном назначении в должности. В составе тридцати четырех триб, и К. Клавдий, попал в подушный оклад. И если бы был пример одного и того же гражданина делать дважды податным, то он непременно поименовал бы Клавдия в списке податных. Весьма дурно было то, что цензоры, наперерыв один перед другим, старались сделать друг другу неприятности; наказание же народа за его непостоянство, было вполне согласно с обязанностями цензора, и достойно важности тех времен. Оба цензора навлекли на себя нерасположение народа, и потому трибу и народный, Кн. Бебий, считая удобным случай отличиться на их счет, призвал на суд народа того и другого цензора; но, по соглашению сенаторов, это намерение расстроено для того, чтобы и на будущее время цензоры действовали самостоятельно, и независимо от капризов черни.
38. В продолжении того же лета, консул взял силою Клампоцию в земле Бруттиев; Консенция, Пандозия и другие незначительные городки, добровольно покорились Римлянам. Так как уже приближалось время выборов, то сенат заблагорассудил, вызвать в Рим лучше Корнелия из Этрурии, где военных действий не было. Корнелий назначил консулами Кн. Сервилия Цепиона и К. Сервилия Гемина. Потом были произведены выборы преторов; назначены П. Корнелий Лентул, П. Квинктилий Вар, П. Элип Пет, П. Виллий Таппул; последние два назначены преторами из эдилей народных. Консул, окончив выборы, возвратился к войску в Этрурию.
В этом году умерло несколько жрецов, и на их место назначены другие: Тиб. Ветурий Филон, фламин Марсов, на место М. Эмилия Регилла, который умер в предыдущем году, избран и посвящен. На место М. Помпония Матона, и авгура и децемвира, назначен децемвиром М. Аврелии Котта, а авгуром Тиб. Семпроний Гракх, человек очень молодой, обстоятельство которое в то время, при назначении в священные должности, встречалось весьма редко. В этом году эдили курульные, К. Ливии и М. Сервилий Темин, поставили в Капитолии, сделанную из золота, четверню коней. В продолжении двух дней совершены Римские игры, и еще двух дней плебейские — эдилами П. Элием и П. Виллием. По случаю игр было пиршество Юпитера.