Книга Двадцать Первая

1. В этой части труда моего считаю нужным предварительно сказать то, что большая часть писателей считает нужным высказывать в заголовке трудов своих. Теперь стану я описывать события войны, самой замечательной изо всех когда-либо бывших, войны, которую Карфагеняне под предводительством Аннибала вели с народом Римским. Дотоле еще ни разу столь сильные государства не боролись о господстве; притом в минуту борьбы оба враждебные народа были наверху могущества. Искусство военное оба народа знали хорошо, что уже доказали на опыте во время первой Пунической воины. В событиях этой войны счастие было так непостоянно, что победившая сторона вряд ли не была ближе другой к погибели. Как не были велики силы с обеих сторон, но чувства ожесточения и ненависти были едва ли не сильнее. Римляне страшно негодовали, что побежденные начали с ними, победителями, наступательную войну. Карфагеняне действовали под влиянием сознания, что они уступили несправедливой и тиранской силе. Молва говорит, что когда Аннибалу было еще девять лет от роду, он детски ласкался к отцу, прося его — взять его с собою в Испанию. Гамилькар в это время приносил жертвы, собираясь, по окончании военных действий в Африке, перейти в Испанию; он подвел сына к алтарю и заставил его, положа руку на святыню — дать клятву, что он будет врагом народа Римского, лишь только придет в лета мужества. Великий дух Гамилькара огорчался потерею Сицилии и Сардинии. Он был того мнения, что Сицилия слишком поспешно уступлена в припадке преждевременного отчаяния, а что Римляне коварно воспользовались волнениями Африки и присвоили Сардинию и, не ограничиваясь этим, взяли еще контрибуцию.
2. Озабоченный этим, Гамилькар, но заключение мира с Римлянами, вел войну в Африке в продолжении пяти лет и потом в продолжении девяти лет в Испании для распространения владычества Карфагена; при ведении той и другой войны Гамилькара постоянно не оставляла мысль о другой, гораздо более важной, войне. И почти нельзя сомневаться, что, живи Гамилькар долее, он внес бы войну в Италию, что после него и сделал Аннибал. В этом отношении смерть Гамилькара пришлась для Римлян как нельзя более кстати, а малолетство Аннибала отсрочило войну. В продолжения восьми лет, в промежутке между отцом и сыном, Газдрубал начальствовал над войском. Сначала, как говорят, обратил он внимание Гамилькара своею молодостью и красотою; потом Гамилькар за высокие дарования духа сделал его своим зятем. Вследствие этого родства и опираясь на силы Барцинской партии, имевшей сильное влияние на народ и войско, Газдрубал достиг верховной власти, хотя против воли аристократической партии. Газдрубал много содействовал увеличению могущества Карфагена не столько оружием, сколько искусною политикою: он задабривал гостеприимством царьков различных племен и через них умел и подвластные им народы склонять в пользу Карфагена. Но миролюбивые наклонности Газдрубала не спасли его от гибели: один чужестранец, мстя за казнь своего господина, открыто при всех убил Газдрубала. Будучи схвачен окружающими, он не потерял присутствия духа, и в мучениях пытки до того умел владеть собою, что самые страдания прикрывал личиною радости. С этим-то Газдрубалом, владевшим в совершенстве искусством переговоров и умением вовлекать народы в интересы своего отечества, народ Римский возобновил союзный договор, по которому границею владений обоих государств должна быть река Ибер, а жители Сагунта, стоявшего на границе, должны были пользоваться свободою.
3. По смерти Газдрубала воины тотчас схватили Аннибала, принесли его в начальническую палатку и провозгласили единодушно вождем своим; не было сомнения, что чернь, не менее воинов расположенная к Аннибалу, утвердит их действия. Когда еще Аннибал был в отрочестве, Газдрубал письмом звал его к себе; об этом доложено было сенату. Барцинская партия сильно настаивала, чтобы отправить Аннибала с молодости привыкать к военному делу и быть достойным преемником отца. Ганнон, стоявший во глав враждебной партии, сказал: «справедливо по-видимому то, чего просит Газдрубал, а все-таки, по моему мнению, нельзя ему дать того, чего он желает.» Когда все дивились такому двусмысленному мнению, то Ганнон в объяснение его сказал: «справедливо, что Газдрубал, пожертвовав цвет своей юности на удовлетворение страстей Гамилькара, требует к себе теперь его сына для того же. Но нам не следует допускать, чтобы наши молодые люди, вместо обучения военному делу, служили страстям полководцев. Уж не опасаемся ли мы, что сын Гамилькара слишком поздно навыкнет неограниченной и почти царской власти, какою пользовался отец его и по его примеру пользуется теперь Газдрубал? Не боимся ли мы, что не успеем довольно нараболепствоваться тому, после которого войска нашего государства, как бы по праву царственного наследия, перешли к его зятю? По моему мнению, этого юношу надобно держать дома, чтобы он привык покоряться власти закона и установленных им сановников наравне с другими гражданами. Иначе эта искра огня легко может быть раздута в сильный и губительный пламень.»
4. Немногие, хотя и самые благоразумные, одобряли мнение Ганнона; но, как по большой части бывает, взяла верх численность над советами благоразумия. Аннибал, по прибытии в Испанию, тотчас обратил на себя внимание всего войска. Состарившиеся на службе воины думали видеть перед собою воскресшего Гамилькара: то же повелительное лицо, то же выражение глаз, те же черты и даже наружность. В самое короткое время Аннибал умел так сделать, что память его отца в расположении к нему воинов играла уже самую незначительную роль. Аннибал в высшей степени соединял два, по-видимому самые противоположные, свойства: умение повиноваться и повелевать. Трудно было решить, чье расположение к Аннибалу было сильнее, вождя или войска. Если где нужно было употребить благоразумие и распорядительность, то Газдрубал непременно посылал Аннибала; ни одному начальнику воины столько не доверяли и не радели, как Аннибалу. С удивительною решимостью брался он за самые опасные предприятия; но и среди величайших опасностей не терял присутствия духа и рассудительности. Не было трудов душевных и телесных, которые могли бы утомить его. С удивительным терпением переносил он холод и зной; ел и пил он насколько это необходимо было, а не по указанно прихоти; не было у него определенного времени для отдыха, и день и ночь всегда встречали его готовым действовать. Только то время Аннибал отдавал покою, когда нечего было делать; да и тут не заботился он ни о мягком ложе, ни о тишине. Часто видали его распростертым на голой земле, прикрытого солдатскою шинелью, среди самих военных постов и караулов. Одеждою он нисколько не отличался от сверстников, а равно отделкою оружия и ценностью коней. И в конных, и в пеших рядах он везде был самый первый. Он начинал обыкновенно бой, и по окончании его последний влагал меч в ножны. С такими доблестями соединял Аннибал и великие пороки: он был жесток до бесчеловечия, вероломен более даже своих соотечественников, столь навыкших к вероломству. Для него не было ничего ни истинного, ни святого; он не знал страха богов; религиозные верования считал суеверием; а клятвы игрушкою. Обладая такими добродетелями и пороками, в продолжении трех лет служил Аннибал под начальством Газдрубала; он все видел и испытал то, что следовало человеку, который готовится в великие полководцы.
5. Аннибал, с того дня как сделался главным вождем, не имел, кажется, иной мысли кроме о том, как бы начать войну с Римлянами и перенести ее в Италию. Медлить он не хотел, опасаясь участи отца своего Гамилькара и Газдрубала, и того, как бы не сделаться жертвою какого-нибудь нечаянного случая и положил начать войну с жителями Сагунта. Осадить этот город — значило все тоже, что прямо объявить воину Римлянам; вследствие этого, Аннибал сначала повел войско в землю Олькадов (народ этот, хотя находился и по ту сторону Ибера, но более на словах, чем в самой сущности принадлежал Карфагенянам). Он хотел показать, что он не прямо напал на Сагунтинцев, но что он силою обстоятельств, покорив соседние народы, вовлечен был в войну против Сагунта. Аннибал взял приступом и разрушил богатый город Картеию, главный город Олькадов. Менее значительные города, устрашенные примером Картеии, спешили покориться Аннибалу, платя контрибуцию. Обогащенное добычею и увенчанное славою победы, войско Аннибал отвел на зимние квартиры в новый Карфаген. Здесь Аннибал щедро разделил воинам добычу и добросовестно заплатил им жалованье за все прошедшее время службы. Привязав к себе таким образом умы и соотечественников и союзников, при наступлении весны, Аннибал начал войну с Вакцеями. Он взял приступом города, и защищался долго вследствие многочисленности и храбрости его жителей. Жителя Германдики, бежавшие из нее, соединясь с остатками Олькадов, народа, усмиренного в прошедшее лето, побудили Карпетан взяться за оружие. Нечаянным нападением близ реки Таго, они было внесли замешательство в ряды войска Аннибалова, обремененного добычею, на обратном пути из земли Вакцеев. Аннибал не принял боя, а расположился лагерем на берегу Таго; а лишь только неприятель предался покою и отдохновению, Аннибал перевел свое войско в брод и расположился на другом берегу так, чтобы, оставив неприятелю довольно места для перехода на него, ударить на него во время самого перехода через реку. С этою целью Аннибал приказал коннице ударить на неприятеля, лишь только он войдет в воду; а на берегу поставил он пехоту и сорок слонов. Силы Карпетанцев со вспомогательными войсками Олькадов и Вакцеев простирались до ста тысяч человек. Победить такое войско в открытом поле — было почти делом невозможным. Сознавая свою силу и многочисленность, неприятель считал только реку препятствием к победе, и потому с громким воинским кликом бросился в воду как попало, не дожидаясь распоряжении вождей. С противоположной стороны большая масса конницы спустилась в реку, и в самой середине её начался бой, который ни в каком случае не мог быть назван равным. Пешие воины действовали в воде робко, не твердо стоя ногою и без труда уступили бы и безоружному всаднику, который устремился бы на них грудью своего коня. Тем удобнее было действовать всадникам, даже и вооруженным; не опасаясь глубины, они также хорошо могли действовать вблизи, как и издали. Большая часть неприятелей погибли в волнах реки; некоторые, прибитые течением к берегу, были задавлены слонами. Задние ряды неприятелей, которым не далеко было до берега, сначала в смятении не знали что делать, пока решились тесною толпою выйти на берег. Выстроив пехоту в карре, Аннибал спустился в реку и заставил неприятеля бежать с берега. Опустошив поля Карпетан, Аннибал заставил их через несколько дней изъявить покорность. Таким образом все по ту сторону Ибера, кроме Спгунта, признавало уже над собою власть Карфагена.
6. С жителями Сагунта не было еще у Карфагенян открытой войны; поводом к ней сделались их враждебные отношения к соседям, особенно Турдетанам. Исход их не мог быть сомнительным, так как виновник их был вместе и их судьею, и дело заключалось не в правомерном разбирательстве, а в том, чтобы иметь повод к неприязненным действиям. Вследствие этого Сагунтинцы отправили послов в Рим, прося помощи в войне, которую они считали неизбежною. В то время в Риме были консулами П. Корнелий Сципион и Т. Семпроний Лонг. Они ввели Сагунтинских послов в сенат и доложили о деле, касающемся общего блага. Положено отправить послов в Испанию с тем, чтобы они на месте рассмотрели дела наших союзников. Если же они найдут это нужным, то пусть они объявят Аннибалу, чтобы он не трогал Сагунтинцев, как союзников народа Римского; потом пусть перейдут в Африку и в Карфагене представят жалобы союзников народа Римского. Посольство было уже назначено, но еще Рим не оставляло, как вдруг сверх чаяния всех получено известие, что Сагунт осажден. Вновь обо всем этом деле доложено сенату: тут одни полагали, что надобно консулам назначить провинции Испанию и Африку и тотчас всеми силами вести войну с моря и с сухого пути. Другие были того мнения, что надобно все силы обратить в Испанию против Аннибала. Были и такие, которые советовали не спешить в столь важном деле и подождать возвращения послов из Испании. Мнение последних, как самое безопасное, восторжествовало; немедленно отправлены к Аннибалу под Сагунт послами П. Валерий Флакк и К. Бэбий Тамфил. Им поручено было в случае, если Аннибал не прекратит неприязненных действий, отправиться в Карфаген и требовать выдачи Аннибала, как нарушителя мирного договора.
7. Между тем как Римляне занимались рассуждениями и приготовлениями, Сагунт уже был осажден всеми силами неприятеля. Город этот, находившийся на расстоянии тысячи шагов от морского берега, далеко превосходит богатством все города по ту сторону Ибера. Жители Сагунта по преданию были выходцы с острова Закинфа; к ним присоединились некоторые поселенцы из Ардеи Рутульского рода. В короткое время жители Сагунта достигли высокой степени богатства и силы, отчасти может быть вследствие морской торговли и плодородия почвы, а может быть и вследствие многолюдства и святости общественных уз, связывавших граждан до самой гибели их отечества. Аннибал вошел с войском в область Сагунта и, опустошив его земли, с трех сторон подступил к городу. В одном месте угол городской стены обращен был к обширной равнине, представлявшей наиболее удобства для производства осадных работ. С этой стороны положил Аннибал вести насыпь и по ней подвигать стенобитные орудия. Хотя сначала местность оказалась как нельзя более удобною для производства осадных работ; но дальнейшие успехи были весьма медленны и не соответствовали ожиданиям. Тут возвышалась огромная городская башня, и осажденные, понимая, что это слабейшее место, возвели здесь самую высокую стену. Здесь же взяли на себя защиту города отборные молодые люди, ища славы там, где более трудов и опасностей. Осажденные метательными снарядами держали в отдалении неприятеля и не оставляли ему ни минуты покоя для производства осадных работ. Вскоре осажденные, не довольствуясь быть грозою неприятелей издали, делали вылазки к самим постам и работам Карфагенян. В происходивших тут схватках, потеря едва ли не более была на стороне Карфагенян, чем осажденных. Раз случилось, что Аннибал, неосторожно прилизясь к стене, был ранен дротиком в ногу и упал. Вслед за тем последовало такое замешательство и бегство в рядах Карфагенян, что чуть было они не очистили все осадные работы.
8. Вследствие болезни Карфагенского вождя, пока занимались лечением его раны, на несколько дней осада обратилась в облежание; но хотя схваток более не было, однако осадные работы со стороны осаждающих подвигались вперед с жаром. После кратковременного отдыха борьба возобновлялась с новым ожесточением, и везде, где только позволяла местность, осаждающие возводили террасы и подвигали стенобитные орудия. Войско Карфагенян было весьма многочисленно; по сохранившимся известиям оно заключало в себе около полутораста тысяч человек. Осажденным трудно было поспевать везде и на всех пунктах отражать покушения неприятеля; наконец они выбились из сил. Уже стенобитные орудия, придвинутые в разных местах к стенам города, стали производить свое действие, а стены уступать их разрушительной силе. С одной стороны стена упала на большом протяжении и открыла доступ к городу; в другом месте со страшным треском обрушились три башни и находившаяся между ними стена. Видя эти развалины, Карфагеняне считали город почти взятым. Оба враждебные войска спешили к бою, как будто упавшая стена, дотоле разделявшая их, была защитою для них обоих. Это была уже не простая схватка, столь обыкновенная при осаде городов, то с той, то с другой стороны; но войска выстроились среди обломков городской стены и на улицах, правильными рядами, в недальнем друг от друга расстоянии, как бы в открытом поле. С одной стороны в воинах говорит надежда, с другой отчаяние: Карфагеняне были того мнения, что еще одно усилие, и город в их власти. Сагунтинцам осталось, вместо павших стен, противоставить неприятелю тела свои; отступить значило для них впустить врага в город. Сражение было упорное; убитых и раненых было очень много, по тесноте места ни одна стрела, ни один удар не пропали даром. У Сагунтинцев было особенное метательное орудие Фаларика: оно имело ручку такую же как копье и на конце железное острие? фута в три длиною; притом обвязано веревкою, намазанною соломою, и по длине своей назначаемо было пронзить и оружие и воина. Но даже и в том случае, если оно оставалось в щите, не коснувшись державшего его воина, то и тут оно поражало страхом. Это оружие метательное бросаемо было зажженным, я как пламя от самого полета разгоралось более, то когда оно попадало в щит, испуганный воин бросал его, и таким образом оставался открытым для последующих ударов неприятеля.
9. Долго успех боя не склонялся ни на чью сторону; Сагунтинцы, видя, что усилия их имеют успех неожиданный, ободрились. Карфагеняне не воспользовались победою и потому самому считались побежденными. С громкими кликами бросаются осажденные на врагов и вытесняют сначала в развалины города; а потом смятых и расстроенных сбивают и оттуда и, обратив в совершенное бегство, заставляют искать убежища в лагере. Между тем получено известие, что идут послы из Рима; на встречу им, на берег моря, посланы от Аннибала люди сказать им, что не безопасно для них будет явиться в лагерь при таком ожесточении умов; да при том же Аннибалу, занятому столь важным делом, некогда выслушивать посольства. Понятно было, что послы Римские, не быв приняты Аннибалом, отправятся тотчас в Карфаген. Вследствие этого Аннибал тотчас отправил гонцов с письмами к главным лицам Барцинской партии, прося их предупредить умы в его пользу и сделать таким образом бесполезными усилия враждебной ему партии, какие она может предпринять в пользу Римлян.
10. Вследствие этого, хотя послы Римские и были допущены и изложили предмет своего посольства; но не могли успеть ни в чем. Только один Ганнон взялся было защищать перед сенатом мирный договор с Римлянами; его слушали в молчания из уважения к его достоинству, но не соглашались с ним. Тщетно Ганнон заклинал сенаторов богами, свидетелями и поручителями мирного договора с Римлянами, вместе с Сангунтинской войною не возжигать пламень войны с Римлянами. Предостерегал он сенат и советовал не посылать к войску отродие Гамилькара. «И живой, и мертвой — так говорил Ганнон — этот человек равно для вас опасен, и союз с Римлянами до тех пор не будет прочен, пока останется сколько-нибудь крови Барцинской фамилии. Вы послали к войску пылкого и предприимчивого юношу; он простирает свои замыслы к царскому престолу и видит к тому один путь: за одной войной вести другую и быть постоянно окруженным вооруженными полками. Вы сами, можно сказать, подлили масла в огонь и сами виновники того пожара, который поглотит и вас. Теперь, вопреки мирных трактатов, войска ваши осаждают Сагунт. Поверьте мне, скоро Римские легионы явятся под стенами Карфагена, и им путь укажут те же боги, которые и в первую войну мстили за нарушение трактатов. Известны вам хорошо и ваши собственные силы, и силы Римлян и счастие того и другого народа? Главный ваш полководец отказался принять к себе в лагерь послов народа союзного, пришедших просить за союзников; тем нарушил он народное право. Таким образом послы после приема, какой не оказывают послам и враждебного народа, быв прогнаны, явились к вам. Они просят только исполнения союзного договора. Они не обвиняют правительство ваше в двоедушии; они требуют только выдачи виновника преступления и нарушителя договоров. Чем Римляне действуют теперь в начале медленнее и осмотрительнее, тем, как не без основания я опасаюсь, впоследствии будут они решительнее и неумолимее. Не забудьте Эгатские острова и Эрикс; припомните, сколько несчастий и уронов на сухом пути и на море испытали вы в продолжении четырех лет. Да и не отрок этот был вождем: а сам Гамилькар, которого его партия величала самим Марсом, богом войны. Тогда вопреки мирному договору не хотели мы оставить в покое Тарент, то есть Италию, а теперь мы не хотим точно также отказаться от Сагунта. Победили боги и люди, за которых они были. Самый исход дела показал то, что хотели прикрыть искусными словами, а именно, на чьей стороне была справедливость, та и получила победу; а равно открылось, и с чьей стороны был нарушен мирный договор. Теперь Аннибал подкапывает основания не Сагунта, а Карфагена. Карфагена стены потрясает он стенобитными орудиями. Дай Бог, чтобы я оказался пророком лжи, но предчувствую я, что развалины Сагунта упадут на наши головы, и война, начатая с Сагунтом, окончится войною с Римом. Итак, скажут мне, надобно выдать Аннибала. Знаю, что вследствие родовой вражды голос мой в этом случае будет иметь мало силы. Но если я радовался, узнав о гибели Гамилькара, то потому что я вполне убежден: живи он, мы была бы уже в войне с Римлянами, и в юном сыне его ненавижу и преследую виновника и зачинщика этой войны. По моему мнению не только его следует немедленно выдать, как очистительную жертву за нарушение мирного договора; но даже, если бы и никто не требовал его выдачи, то следовало бы его сослать на край земли за отдаленные моря, откуда самый слух о нем к нам не доходил бы и откуда он не мог бы нарушить спокойствия нашего отечества. По моему мнению, надобно немедленно отправить послов в Рим оказать удовлетворение сенату; а других к Аннибалу с приказанием тотчас снять осаду Сагунта; самого же выдать Римлянам по смыслу мирного трактата. Третье посольство нужно отправить в Сагунт для оказания удовлетворения его жителям.»
11. Когда Ганнон окончил речь, то никто не нашел нужным возражать ему; до такой степени почти весь сенат был на стороне Аннибала! Слова Ганнона были для сенаторов едва ли не неприятнее, чем слова самого Валерия Флакка Римского посла. Римским послам дан ответ: «что зачинщиками войны сами Сагунтинцы, а не Аннибал. Римский же народ поступит весьма несправедливо, если для Сагунтинцев пожертвует давнишнею приязнью с Карфагеном.» Пока Римляне тратили время в бесполезных посольствах, Аннибал дал несколько дней отдыха своим воинам, утомленным осадными работами и беспрестанными военными действиями. Осадные же орудия и работы Аннибал прикрыл сильными отрядами. В этом промежутке времени он старался действовать на умы воинов, то разжигая в них чувство гнева, то соблазняя приманкою богатой добычи. Когда он, перед собранием воинов, объявил, что когда они возьмут город, то вся добыча, какую они найдут в нем — их; то воинами овладело такое воодушевление, что, если бы тотчас дать знак к нападению, не было бы сомнения, что город очутился бы во власти Карфагенян. Осажденные воспользовались прекращением на несколько дней военных действий, но не для отдохновения: ни днем, ни ночью не зная покоя, они старались возвести новую стену в тех местах, где она была разрушена орудиями Карфагенян. Новый приступ их был ожесточеннее первого. Слыша со всех сторон воинские клики и видя одновременное на разных пунктах нападение, осажденные не знали, где нужнее защита. Сам Аннибал присутствовал, воодушевляя воинов, там, где двигалась высокая башня, все этажи которой были уставлены метательными орудиями; эта башня далеко превосходила вышиною городские укрепления. В короткое время, брошенными из неё, снарядами очищена была от защищавших ее воинов та часть стены, против которой она находилась. Пользуясь этим случаем, Аннибал тотчас отрядил 500 Африканцев с ломами для разрушения стены. В короткое время успели они сделать в ней значительные проломы, так как камни были связаны не известкою, а залиты, по старинному обыкновению, жидкою глиною. В сделанные проломы ряды осаждающих ворвались в город. Тут они поспешили занять возвышение и, принесши туда множество метательных орудий, катапультов и баллистов, окружить его стеною и таким образом приготовить себе цитадель в самой середине неприятельского города. Сагунтинцы со своей стороны возводят стену от, оставшейся еще у них, части города. С обеих сторон идет самая ожесточенная борьба; но с каждым днем все теснее и теснее становится убежище осажденных. При том, в долгом облежании, начали они чувствовать сильный недостаток в припасах всякого рода. Римляне, на которых была вся надежда на спасение, были далеко; вокруг же города все было во власти Карфагенян. Маленькую надежду подало было осаждающим то обстоятельство, что Аннибал вдруг отправился в землю Оретанов и Карпетанов. Эти народы с неудовольствием смотрели на сильные наборы и противоставили было сопротивление лицам, от Аннибала присланным для набора; но, когда Аннибал поспешно явился к ним, они поспешили положить оружие и изъявить покорность.
12. Несмотря на это, самая ожесточенная осада не прекращалась ни на минуту. Магарбал, сын Гимилькона, которого Аннибал оставил вместо себя, действовал так хорошо, что ни его воины, ни осажденные не заметили отсутствия главного вождя. Магарбал имел несколько удачных схваток с неприятелем и тремя стенобитными орудиями разрушил часть стены и, по прибытии Аннибала, показал ему свежие развалины. Немедленно войско Карфагенян двинулось к самой крепости, и загорелся отчаянный бой, стоивший больших потерь с обеих сторон. Результатом его было то, что часть крепости была взята. Двое взяли на себя попытку мирных переговоров с плохою впрочем надеждою на успех, то были Сагунтинец Алькон и Испанец Алорк. Алкон, без ведома своих соотечественников, хотел возбудить жалость в победителе. Ночью перешел он в лагерь Карфагенян и видя, что слезы не действуют на Аннибала и что он, как победитель, остается неумолим на тягостных для города условиях, сам остался в Карфагенском лагере, сделавшись из посла изменником. В оправдание свое говорил он, что тот, кто осмелится передать осажденным условия Аннибала, будет тотчас казнен. А Аннибал требовал: чтобы Сагунтинцы возвратили Турдетанам все, что у них отняли, выдали бы все, какое у них в городе есть золото и серебро и, вышед из него в одном платье, поселились там, где им укажет место произвол победителя. Несмотря на слова Алькона, что Сагунтинцы никогда не согласятся на подобные условия, Алорк не хотел расстаться с убеждением, что и дух должен там ослабеть, где сокрушены силы телесные, и взялся быть посредником мира. В то время он был воином Аннибала; но в Сагунте у него были старинные связи дружбы и гостеприимства. Отдав оружие явно передовым неприятельским постам, он прошел укрепления, требуя, чтобы его отвели к префекту Сагунтинцев. Тотчас сбежались со всех сторон жители всякого возраста и пола, но Алорк потребовал, чтобы ему поговорить перед одним сенатом, и в присутствии его сказал следующее:
13. «Если бы ваш согражданин Альков, явясь к Аннибалу с просьбою о мире, передал вам условия им предложенные, то для меня было бы излишним являться сюда, и вы не увидали бы меня ни послом Аннибала, ни перебежчиком. Но так как он остался у Аннибала (не знаю по своей вине или по вашей: по своей, если страх его был притворный, по вашей, если опасно вам говорить истину); то я, во имя уз старинного гостеприимства, связывающих нас с вами, явился к вам, — сообщить вам какие есть для вас еще надежды на мир и на спасение. Что в этом случаи говорит во мае одно лишь искреннее участие к судьбе вашей, а не иное какое-либо побуждение, тому доказательством может служить то, что я не предлагал вам мира, пока еще доставало у вас сил на сопротивление, и пока вы могли надеяться на помощь Римлян. Теперь, когда от них вам уже нет более защиты, когда и сила оружия вашего и самые стены вам изменили, являюсь я к вам с миром, если тягостным для вас, то и необходимым. Посольство мое только тогда будет иметь успех, если вы будете рассматривать условия, мною принесенные, как побежденные, точно также как Аннибал победителем начертал их. Тут обращайте внимание не на то, что вы теряете, но на то, что вам остается; так как все во власти победителя. Аннибал отнимает у вас город, который почти весь в его руках, а большая часть им разрушена; но поля ваши вам оставляет, предоставляя себе право указать вам место для основания нового города; золото и серебро, как то, которое составляет общественную, так и частную собственность, должно быть выдано победителю. Личность ваша, жен ваших и детей будет невредима, если вы выйдете из Сагунта в одной одежде, а другую с собою можете взять. Вот условия врага победителя. Как они ни тягостны и прискорбны для вас, но по указанию судьбы вы должны принять их. Я со своей стороны не отчаиваюсь, что в случае вашего согласия на условия победителя, он смягчить некоторые из них. Впрочем лучше и на такие условия согласиться, чем подвергнуться всем бедствиям войны, погибнуть самим острием меча и видеть жен и детей жертвою победителя.»
14. Пока Алькон это говорил, толпы любопытных стеснились его слушать около сената, и вместе с его заседанием открылось народное собрание. Поспешно знатнейшие лица города, оставив народное собрание, не дав никакого ответа послу, все золото и серебро, составлявшее общественную и частную собственность, снесли в одно место на главную городскую площадь и побросало все в огонь, тотчас для этой цели на главной городской площади разведенный; и сами бросились в пламя. Страх и смятение распространились по городу и овладели всеми его жителями; в эту самую минуту тревога обнаружилась и со стороны крепости. Башня, долго сопротивлявшаяся силе стенобитных орудий, наконец обрушилась; по её развалинам когорта Карфагенская проникла в город и дала знать главному вождю, что город не имеет совершенно ни караулов, ни отрядов, прикрывавших его по обыкновению. Не теряя ни минуты, Аннибал со всеми силами двинулся к городу, которым тотчас же овладел. Он отдал приказание всех мужчин, достигших совершеннолетия, убивать. Это по-видимому столь жестокое приказание было необходимо, как показали самые последствия. Какое сострадание можно было оказать тем, которые, или запершись в домах с женами и детьми, предавали себя в жертву пламени, или бились упорно до смерти?
15. Во взятом городе найдена огромная добыча. Хотя многое было истреблено самими хозяевами и воины в ожесточении убивали горожан без различия пола и возраста, а взятые в плен составляли их же собственность; однако, по достоверным сведениям, от продажи найденных вещей образовалась порядочная сумма, и много хороших одежд и дорогих вещей отвезено в Карфаген. Некоторые историки говорят, что Сагунт взят в восьмой месяц осады, и что, по приведении её к концу, Аннибал с войском отправился на зимние квартиры в новый Карфаген, а, по выступлении оттуда на пятый месяц, достиг Италии. Если это было так, то невозможно, чтобы консулы П. Корнелий и Т. Семпроний были те, к которым Сагунтинцы присылали послов в самом начале осады их города Карфагенянами и которые сражались с Аннибалом, один у Тицина, а оба немного после у Требии. Или все это делалось скорее, или Сагунт взят Карфагенянами, а не осажден только в начале того года, когда консулами избраны П. Корнелий и Ти: Семпроний. Не может быть и того, чтобы сражение у Требии случилось в год консульства Кн. Сервилия и К. Фламиния. Этот последний принял консульство в Аримине, быв избрал консулом Ти. Семпронием; а тот, после сражения у Требии, нарочно приезжал в Рим для консульских выборов, и, по окончании их, возвратился к войску на зимние квартиры.
16. Почти в одно и то же время и послы Римские возвратились из Карфагена с известием, что там все дышет войною, и получено известие о падении Сагунта. Сенатом овладело соболезнование и жалость о незаслуженной гибели союзников, и чувство стыда о том, что им во время не подана помощь. С другой стороны велико было негодование против Карфагенян и страх за будущее; казалось, что враг уже у врат Рима. Волнение умов было велико и опасения не давали даже места холодному рассуждению. Все толковали: «еще ни разу не угрожал неприятель, столь воинственный и опасный, и никогда еще Римляне не были захвачены так врасплох. Войны с Сардами, Корсами, Истрами и Иллирами только питали воинственные дух Римлян, но не упражняли его. Даже с Галлами не было настоящей войны, а незначительные схватки. Теперь Карфагенское войско, в продолжении двадцати трех лет победоносно сражавшееся с народами Испании и в этой трудной школе навыкшее военному делу, под руководством искусных вождей, сначала под предводительством Гамилькара, потом Газдрубала и наконец Аннибала, перешло Ибр, разрушив богатейший город Испании. Оно влечет за собою множество возбужденных им к войне Испанских народов; за ним последуют и племена Галлии, столь нетерпеливо всегда жаждущие войны. Придется в сердце Италия и у стен Рима биться грудью с всколебавшейся вселенною.»
47. Между тем консулами еще прежде были распределены провинции; по теперь брошен жребий. Корнелию досталась Испания, а Семпронию Африка с Сицилиею. На этот год набрано шесть легионов; число вспомогательного войска союзников не определено, но предоставлено их усердию. Флот велено изготовить сколько возможно больший. Набрано воинов Римских пеших двадцать четыре тысячи человек и конных тысячу восемьсот. Союзники выставили сорок тысяч человек пехоты и четыре тысячи четыреста всадников. Число судов было: пятивесельных двести двадцать и малого размера (celoces) двадцать спущено с верфей. Потом народному собранию предложено: «благоволят граждане объявить войну Карфагенскому народу.» По случаю объявления войны обнародовано молебствие, и богам принесены усердные мольбы, да благословят они счастливым исходом объявленную народом Римским Карфагенянам войну. Между консулами войска распределены следующим образом: Семпронию даны два легиона (каждый по четыре тысячи человек пеших и по триста всадников), длинных судов сто шестьдесят, а малых двенадцать. С такими сухопутными и морскими силами Т. Семпроний отправлен в Сицилию; он должен был оттуда переправиться в Африку, в случае если сил одного консула будет достаточно для отражения Аннибала от Италии. Корнелию дано меньше войск; в Галлию посылали еще претора Л. Манлия с довольно значительными силами. Число судов, назначенное Корнелию, было гораздо меньше, чем у его товарища. Ему дано только шестьдесят пятивесельных судов (так как с этой стороны не ожидали никакого покушения неприятеля с моря), два Римских легиона со следующим к ним количеством конницы, и союзного войска четырнадцать тысяч пехоты и тысячу шестьсот всадников. В Галлии против Карфагенян стояло кроме того Римское войско, состоявшее из двух Римских легионов, десяти тысяч человек союзной пехоты, из шестисот всадников Римских и тысячи союзных.
18. Когда все это было изготовлено, сенат, желая соблюсти все формальности, в этом случае установленные, посылает послов в Африку, людей уже пожилых летами: К. Фабия, М. Ливия, Л. Эмилия, К. Лициния и К. Бэбия. Им поручено спросить Карфагенян: с ведома ли их правительства Аннибал осаждал Сагунт; и, в случае утвердительного с их стороны ответа, объявить им войну. Когда Римляне явились в Карфаген, и там в собрание сената, то Фабий спросил только то, что ему было поручено. Тут один Карфагенянин сказал ему в ответ следующее: «еще прежде присылали вы сюда наскоро посольство, через которое вы требовали выдачи Аннибала, яко бы своевольно осадившего Сагунт. Теперешнее посольство мягче на словах, но самая сущность его еще оскорбительнее. Тогда винили вы Аннибала и требовали его выдачи; теперь хотите вы исторгнуть от нас сознание вины нашей и требуете тотчас удовлетворения, как бы заранее осудив нас. Что касается до меня, то дело не в том, с ведома ли нашего или нет Сагунт осажден, но в том, имели ли мы на это законное право или нет; а уже это наше будет дело разведаться с нашим гражданином, действовал ли он с нашего согласия или нет. Вам мы должны отдать ответ в одном, действовали ли мы в этом случае против союзного договора или нет. Итак возьмем в основание то, что вожди могут действовать своею властью, и с утверждения своего правительства. Вы помните договор, заключенный нами с вашим консулом Лутацием; в нем были исчислены наши обоюдные союзники; о Сагунтинцах же ничего не было сказано, так как они еще не были с вами в дружбе. А в тот союзный договор, который Римлянами заключен с Газдрубалом, Сагунтинцы уже включены в число их союзников. Против этого я буду говорить вашими же словами. Вы сказали, что первый договор, заключенный нами с консулом Лутацием, не имеет для вас обязательной силы, как заключенный без согласия сената и утверждения народа; а потому заключен был новый, который и утвержден святостью общественного слова. Итак, если для вас обязательны только те договоры, которые заключены с вашего ведома и дозволения то и для нас договор, заключенный Газдрубалом, о котором мы ничего не знали, не мог иметь обязательной силы. А потому перестаньте толковать об Ибере и Сагунте и прямо выскажите то, что уже давно у вас на уме.» Тут Римский посол, приподняв полу своей тоги в виде углубления, сказал: «тут мы вам приносим мир или войну; выбирайте любое.» На эти слова сенат отвечал громким и решительным криком: «что хотите, то и давайте.» Распустив тогу, посол сказал: «даю войну.» На это сенаторы отвечали, что принимают ее и будут вести с тою же готовностью, с какою приняли.
19. Поставить вопрос о мире и войне так прямо и решительно объявить войну — казалось более сообразным с достоинством народа Римского, чем спорить о словах мирного трактата, тем более, что Сагунт уже не существовал. Да впрочем, если и толковать было самую букву договора, то нельзя было Карфагенянам сослаться на то, что договор Лутация заменен новым, заключенным с Газдрубалом. В первом прямо было сказано: «если так угодно будет народу.» А в Газдрубаловом не было сделано такой оговорки; да притом, не только в продолжении его жизни никто ничего не говорил против договора, но и после его смерти общее молчание служило лучшим признаком его утверждения. Да если сослаться только на первый договор с Лутацием, то довольно обеспечена была им безопасность Сагунтинцев тем, что им выключены союзники с обеих сторон. Не было сказано в договоре только о тех союзниках, которые в то время были, ни того, чтобы вновь не принимать союзников. Итак, если не было запрещено приобретать союзников, то сообразно ли с чем-нибудь было толковать это так, что никакие услуги не дают права рассчитывать на союз, но что, однажды приобретши союзников, следовало их в силу договора оставлять без защиты. Конечно не следовало, ни переманивать у Карфагенян союзников, ни принимать тех, которые по своей воле от них отпали. Послы Римские, исполняя полученное в Риме приказание, из Карфагена отправились в Испанию к разным племенам с целью — вовлечь их в союз с Римлянами и отвести от Карфагенского. Сначала пришли они к Баргузиям. Те, наскучив уже властью Карфагена, приняли их ласково; а равно многие народы из живущих по ту сторону Ибера с радостью встретили надежду на перемену своей участи. Потом Римские послы пришли к Вольцианам; ответ этого племени, имевший сильный отголосок по Испании, заслуживает внимания. Один старейшина Вольцианский перед народным собранием ответил Римским послам: «не стыдно ли вам, Римляне, настаивать, чтобы мы союз с вами предпочли Карфагенскому? Разве вы, предательски предоставив Сагунтинцев их бедственной участи, не поступили с ними жесточе, чем самые враги? Итак ступайте искать там союзников, где неизвестна гибель Сагунта; но для народов Испания развалины Сагунта навсегда хотя горьким, но спасительным уроком — не рассчитывать вперед на верность слова или союза Римского.» Вслед затем послы Римские получили приказание оставить пределы Вольцианские. Они не замедлили выйти из Испании, не получив ни от одного её народа благоприятного ответа. Без пользы обошед Испанию, послы Римские перешли в Галлию.
20. Здесь они увидали зрелище необыкновенное и способное привести в ужас. По принятому у них обыкновению Галлы стеклись на собрание вооруженные. Послы старались выказать на словах силу и величие народа Римского и обширность его владений, и в заключение просили не пропускать Карфагенян, идущих войною на Италию, через города и области Галлии. В ответ на это раздался такой шум и хохот, что с трудом старейшины успели удержать молодых граждан и восстановить тишину. Галлам казалось безрассудным и смешным требование Римлян, чтобы они Галлы, в угоду им Римлянам, войну, угрожающую Италии, обратили на себя и предали бы свои нивы опустошению, грозящему Италии. По прекращении шума, послы Римские получили следующий ответ: «Римляне не на столько заслужили им, а Карфагеняне оскорбили их, чтобы они Галлы имело основание обнажить меч или в защиту Римлян или против Карфагенян. Да притом доходят до них слухи, что Римляне их соотечественников выгоняют из пределов Италии с её полей, заставляют их платить дань и вообще обращаются с ними самым недостойным образом.» Почти такой же ответ получили послы от прочих Галльских сеймов. Радушный и дружеский прием нашли они только в Массилии, Здесь верные союзники поспешили передать то, что они услыхали с точностью и достоверностью, а именно: «что Аннибал уже заранее задобрил умы Галлов в свою пользу. Впрочем и ему трудно будет ладить с суровым и неукротимым характером этого народа, если только он золотом не привлечет на свою сторону старейшин этого народа, столь падкого к этому металлу. — Объездив таким образом народы Испании и Галлии, послы возвратились в Рим немного после того, как консулы отправились в свои провинции. В Риме нашли они умы всех граждан напряженными ожиданием войны: получено было почти верное известие о переходе Аннибала через Ибр.
21. Аннибал по взятии Сагунта, удалился на зимние квартиры в Новый Карфаген. Здесь дошли до него слухи о том, что происходило в Риме и Карфагене, и о том, что его считают не только вождем, но и главным виновником войны. Не отлагая до другого времени, Аннибал поспешил раздать или распродать взятую добычу и, созвав воинов родом из Испании, сказал им следующее: «друзья! полагаю, и самим вам не безызвестно, что по умирении всех народов Испании, остается нам или прекратить войну и распустить войско, или перенести войну в другие пределы. Если мы отправимся искать славы и добычи в землях чуждых народов, то здешние будут пользоваться плодами не только мира, но и победы. Итак, при предстоящей вам службе вдали от вашей родины и неизвестности, когда придется вам увидеть опять дома ваши и то, что вам там дорого; то я даю отпуски всем тем из вас, которые пожелают побывать на родине. Но приказываю вам, чтобы при наступлении весны вы все опять были здесь и тогда, при помощи богов бессмертных, начнем мы войну, которая сулит нам бессмертную славу и добычу необъятную.» Такое предложение отпусков могло только в высшей степени быть приятию воинам, которые отчасти соскучились по своим, отчасти предвидели разлуку, еще более долговременную. Таким образом, в продолжении всей зимы, воины наслаждались отдохновением после трудов бывших и готовясь на большие и со свежими, обновленными силами тела и духи, явились они на предстоявшую службу. В начале весны все войны собрались снова, как им было приказано. Аннибал, осмотрев вспомогательное войско, выставленное каждым племенем Испании, отправился в Гадес исполнить обеты, данные Геркулесу: тут он дал новые в случае, если успех увенчает его предприятия. Озабочиваясь не только о средствах к наступлению, но и к обороне, Аннибал принял меры, чтобы Африка не оставалась без прикрытия со стороны Сицилии и не подверглась бы покушениям Римлян, пока он через Испанию и Галлию двинется в Италию. С этою целью он предположил оставить в Африке сильный гарнизон. Взамен отправленных туда сил, Аннибал вытребовал оттуда вспоможение по большей части из легких стрелков. Аннибал хотел, чтобы Африканцы отправляли военную службу в Испании, а Испанцы в Африке, полагая, что они будут лучшими воинами вдали от домов, служа как бы порукою друг за друга. Аннибал отправил в Африку тринадцать тысяч восемьсот пятьдесят пеших воинов с цетрами (род щита) и восемьсот семьдесят Балеарских пращников; смешанных всадников разных племен тысячу двести. Часть этих войск, по приказанию Аннибала, должна была прикрывать Карфаген, часть распределена по Африке. Вместе с тем Аннибал отправил особых на этот предмет людей по городам, которые набрали там отряд в четыре тысячи отборных молодых людей лучших фамилий. Они, по распоряжению Аннибала, отведены в Карфаген как для его защиты, так и в залог верности их сограждан.
22. Зная, что Испанию ненадобно терять из виду (тем более, что ему не безызвестны были покушения Римских послов, объездивших ее склонить умы старейшин в пользу Рима), Аннибал вверил ее своему брату Аздрубалу, человеку весьма деятельному. Ему дал он войско, состоявшее по большой части из подкреплений, пришедших из Африки; в нем было одиннадцать тысяч восемьсот пятьдесят человек Африканской пехоты, триста человек Лигуров и пятьсот Балеарцев. К этому пешему войску он присоединил триста всадников Либифенических (смесь Карфагенян с туземцами), Нумидов и Мавров, живущих по берегу Океана до тысячи восьмисот человек и небольшой отряд Иллергетов из Испании; в нем было двести человек. К оборонительным на суше средствам прибавлены четырнадцать слонов. Для защиты морского берега изготовлен флот (весьма основательно было предполагать, что Римляне будут вести воину преимущественно на море, где они одержали большие успехи и в прежнюю). Он состоял из пятидесяти пятивесельных судов, из двух четырехвесельных и из пяти трехвесельных; впрочем совершенно готовых и снабженных гребцами было только тридцать два пятивесельных и пять трирем. Из Гадеса Аннибал возвратился опять на зимние квартиры своего войска в Карфаген. Отсюда он повел войско через город Этовассу к Иберу и морскому берегу. Здесь, как говорит предание, Аннибал видел во сне молодого человека божественной наружности, который ему сказал: «что он прислан к нему Юпитером указать ему дорогу в Италию; что он Аннибал пусть следует за ним, не отводя от него никуда глаз.» Объятый робостью, сначала Аннибал шел за путеводителем, не озираясь ни назад, ни по сторонам. Потом запало ему в голову свойственное человеку помышление: чтобы это было такое, на что ему не велено оглядываться? Не мог долее Аннибал воздержаться, чтобы не оглянуться. Он увидал змея чудовищной величины, который двигался вперед, страшно ломая под собою кусты и деревья; за тем при сильной грозе последовал проливной дождь. На вопрос: «что значит это чудесное явление?», Аннибал получил ответ: «предзнаменует оно опустошение Италии; но он пусть идет вперед, не стараясь проникнуть определений судьбы, которые должны оставаться тайною.»
23. Обрадованный этим явлением, Аннибал тремя колоннами перевел войско через Ибер. Он послал вперед в Галлию людей задобрить умы жителей тех областей, через которые предстоял ему путь и разузнать, где лучше перейти Альпы. Аннибал Перевел через Ибер девяносто тысяч пехоты и двенадцать тысяч всадников. Вслед за тем покорил он Иллергетов, Баргузиев, Авзетанов и Лацетанию, прилегающую к склону Пиренейских гор. В этих местах Аннибал оставил начальником Ганнона — оберегать теснины, соединяющие Испанию с Галлиею. Ганнону дал Аннибал для удержания в Повиновении завоеванной страны десять тысяч человек пехоты и тысячу всадников. Когда войска стали переходить через Пиренеи и слух о походе в Италию более и более приобретал достоверности; то три тысячи Карпетанской пехоты отстали от прочего войска и вернулись домой. Достоверно было то, что не от страха предстоящей войны вернулись они; но устрашась столь отдаленного пути и невозможного, по их мнению, перехода через Альпы. Аннибал знал, что, удержав Карпетанов силою или вернув их назад, он может раздражить грубые умы туземцев, притворился, что Карпетанцы удалились с его ведома, и кроме того распустил по домам до семи тысяч воинов тех, для которых столь отдаленная служба была очень трудна.
24. Не желая, чтобы воинам в праздности и бездействии приходили дурные мысли, Аннибал поспешил с остальными войсками перейти Пиренеи и стать лагерем у города Иллибера. Хотя Галлы и слышали, что Аннибал имеет намерение внести войну в Италию; однако зная, что Испанцы по ту сторону Пиреней покорены Карфагенянами силою оружия, и опасаясь себе порабощения, взялись за оружие. Русцинон был сборным местом вооруженных людей разных племен. Услыхав об этом, Аннибал, опасаясь не столько войны, сколько проволочки времени, отправил послов к Галльским царькам,, сказать им: «желает он сам лично с ними переговорить и потому или они пусть явятся вблизи Иллибера или он подойдет к Русцинону для того, что, находясь близко друг от друга, удобнее будет им свидеться. С удовольствием примет он их в свой лагерь, а равно и не замедлит сам к ним прийти. Пришел он в Галлию гостем, а не врагом, и если только Галлы позволят, он обнажит меч не прежде, как но прибытии в Италию.» Вот что Аннибал наказал через послов. Царьки Галльские тотчас перенесли свой лагерь в соседство Иллибера и не затрудняясь явились в Карфаген. Задобренные подарками, они весьма охотно пропустили Карфагенское войско через свои земли мимо города Русцинона в Италию.
25. Между тем послы Массилийцев привезли известие в Рим, еще пока только о том, что Аннибал перешел Ибр. А Бойи, как бы уже Аннибал был по сю сторону Альпов, взялись за оружие и вовлекли в войну Инсубров. Причиною была не столько давняя неприязнь к Риму, сколько негодование, с каким они видели в Галльской области недавно основанные близ Пада колонии Плаценцию и Кремону. Таким образом они взялись за оружие и напав на земли этих поселений, распространили повсюду смятение и страх. Не только поселяне оставили свои поля, по самые триумвиры Римские, присланные для отвода земель, не считали себя довольно безопасными за стенами Плаценции и удалились в Мутину. Триумвирами были К. Лутаций, К. Сервилий и Т. Анний. О Лутацие никакого нет сомнения; но в некоторых летописях, вместо К. Сервилия и Т. Анния, найдете К. Ацилия и К. Геренния; а в других П. Корнелия Азину и К. Папирия Мазона. Неизвестно наверное — послы ли, отправленные к Бойям просить удовлетворения, подверглись насилию, или на триумвиров произведено нападение в то время, когда они отводили землю. Мутина была осаждена; но туземцы, не искусные в осаде городов и не привычные к осадным работам, сидели без пользы под стенами осажденного ими города, которому они не могли сделать никакого вреда. Тут они притворно завели переговоры о мире. Римские чиновники были вызваны на свидание Галльскими старейшинами; но они были схвачены Галлами не только вопреки народного права, по и в нарушение данного по этому случаю слова. Как бы то ни было, Галлы объявили, что они возвратят свободу Римским чиновникам не прежде, как получив обратно своих заложников. Получив известие о взятии в плен Галлами Римских послов и об опасности, в какой находится Мутина и её гарнизон, претор Л. Манлий пришел в сильное негодование и поспешно с войском, неустроенным в боевой порядок, двинулся к Мутине. Места здесь тогда еще редко где были возделаны и покрыты дремучими лесами. Претор проник туда, не разузнав предварительно, и попал в засаду; с большою потерею воинов с трудом выбрался он на открытые места. Здесь расположились Римляне лагерем и укрепили его; уже то обстоятельство, что Галлы не поспели приступить к лагерю, несколько ободрило умы Римлян; тем не менее не подвержено сомнению, что наших пало шестьсот человек. За тем Римляне снова двинулись в путь. Пока шли они местами открытыми, неприятель не показывался; но когда снова вошли Римляне в места лесистые, то неприятель напал на задние ряды их войска, вкинул в него робость и смятение, положил на мест до восьмисот человек, и взял шесть значков. Но и для Галлов исчезла возможность быть грозою Римлян, и Римляне оправились от чувства робости, когда вышли наконец из лесистых и непроходимых мест. Весьма легко в открытых местах отражая покушения неприятелей, Римляне пришли в Танет, село находящееся на берегу реки Пада. Здесь они оборонялись против со дня на день увеличившегося числа неприятелей; им в этом случае помогали укрепления наскоро сделанного лагеря, излучины реки и помощь, оказанная Галлами из Бриксии.
26. Когда слух об этой неожиданной тревоге пришел в Рим, и сенат узнал, что кроме войны с Карфагенянами предстоит еще война с Галлами; то сенат тотчас приказал претору К. Атилию с одним Римским легионом и пятью тысячами союзников, набранных вновь консулом, идти на помощь к Манлию, Это войско пришло в Танет без всякого сопротивления; неприятель уже удалился. П. Корнелий набрал новый легион вместо отосланного с претором Атилием, и отплыл от Рима на шестидесяти длинных судах. Он двинулся вдоль берега Этрурии, мимо Лигуров и Салийских гор и достиг Массилии, где стал лагерем у ближайшего устья Родана (река эта впадает в море, разделяясь на множество рукавов). С трудом поверил Корнелий известию, что Аннибал перешел Пиренеи. Не безызвестно было Корнелию, что Аннибал собирается перейти Родан; но он не знал, в каком месте думает Аннибал совершить переход; притом же войско его не совсем еще оправилось от последствий морской болезни. Вследствие этого покамест Корнелий отправил триста отборных всадников (им должны были указывать дорогу Массилийцы и Галлы из союзного войска) для исследования местности и достоверного узнания сил неприятельских. Аннибал или подарками, или страхом войны удержал в покое прочие племена Галлии; наконец прибыл он в земли Вольков, народа сильного: он занимал оба берега Родана. Не надеясь с успехом обороняться на той стороне Родана и желая между собою и неприятелем оставить реку защитою, Вольки все с семействами перебрались по сю сторону Родана, намереваясь с оружием в руках воспрепятствовать Карфагенскому войску перейти эту реку. Прочих прибрежных жителей реки и даже тех из Вольков, которые остались на своих местах, Аннибал дарами успел склонить к тому, чтобы они как выдали все находившиеся у них суда, так и наделали новых. Притом со стороны туземцев весьма естественно было желание поскорее избавиться от такого многочисленного чужестранного войска, которое во всяком случае для их земель было тягостью. Таким образом собрано было множество лодок и челноков, служивших для нужд местных окрестных жителей. Притом сначала Галлы выдалбливали лодки из цельных дерев; потом и воины наши, видя нетрудную работу, а материал в изобилии, по их примеру делали на скорую руку суда, хотя с виду и безобразные, но которые могли держаться на воде и перевозить тяжести, и тем облегчали возможность переправы на ту сторону.
27. Уже все было готово для переправы; но грозные силы неприятеля, конные и пешие, занимали противоположный берег. Аннибал, чтобы вынудить неприятеля оставить занятую им позицию, велел Ганнону, Бомилькарову сыну, в первую стражу ночи с частью войска, состоявшею преимущественно из Испанцев, идти по берегу реки против её течения на один день пути, там сколько можно скрытнее переправиться на другой берег реки, чтобы быть готовым в нужную минуту напасть на неприятеля с тылу. Путеводителями Ганнону даны Галлы. Они указали ему миль двадцать пять выше по течению реки место, удобное для переправы, где река, разделяясь на несколько рукавов, образует небольшие острова и, разливаясь по широкому месту, не так глубока. Здесь воины поспешно нарубили деревьев и изготовили илоты для переправы людей, лошадей и тяжестей. Испанские воины налегке, побросав свои одежды в меха, сели на свои кожаные щиты, и на них без труда переплыли реку. Остальное войско переправилось через нее на связанных паромах и стало лагерем на берегу реки; здесь, в продолжении одного дня, оно отдохнуло от усталости ночного похода и трудов переправы; начальник же не терял из виду — в точности исполнить возложенное на него поручение. На другой день Ганнон со своим войском двинулся вперед, и дымом разведенного в кострах пламени дал знать Аннибалу, что перешел реку и находится вблизи. Увидав условленный сигнал, Аннибал тотчас велел и своему войску готовиться к переправе. Пешие воины уже имели совершенно готовые для их переправы лодки. Всадникам велено было переправиться на конях вплавь, выше по течению, для облегчения хода судов, чтобы лодки удобнее плыли в течении, быстрота которого была притуплена плывшею выше конницею. Большая часть лошадей плыли за судами, привязанные к корме их ремнями; но некоторые были совсем готовые, оседланные и взнузданные, поставлены на суда для того, чтобы всадники могли сесть на них немедленно по переправе.
28. Галлы выбежали на берег с разными криками, завываниями и песнями по своему обычаю; потрясая щитами над головами, они в правой руке держали наготове дротики. С противоположной стороны представлялось зрелище, также способное причинить ужас: шум воды, пенившейся под таким множеством судов, смешанные крики воинов, сражавшихся преодолеть силу потока воды, и других, с берега ободрявших товарищей. Галлы уже оробели, видя такую грозу перед собою; как вдруг довершил их ужас крик неприятелей в тылу, где Ганнон взял лагерь. Скоро он сам явился, и Галлы очутились между двух опасностей; они были теснимы с тылу в то же время, как и спереди; множество вооруженных воинов высадилось из причаливших судов. Галлы вместо наступления, о котором было прежде они думали, были сбиты на всех пунктах и пробившись там, где по-видимому путь был открытее, разбежались в страхе по своим селам. Таким образом Аннибал спокойно перевел остальные войска и стал лагерем, не опасаясь более движения Галлов. К переправе слонов, как я полагаю, обдуманы были разные средства; но как совершилась она, о том дошли до нас разные слухи. Некоторые писатели говорят, что все слоны были собраны на берегу, и самого сердитого из них провожатый его ударами согнал в воду, преследуя его вплавь. Пример одного слона увлек все стадо в воду; слоны шли вброд, пока потеряли дно, а тогда течение воды прибило их к противоположному берегу. Впрочем более правдоподобия в том, что слоны перевезены на пароме. Самый плац этот более согласен с советами благоразумия, и на деле удобоисполнимее. У берега сделан был на рек паром продолговатый, в длину двести, а в ширину пятьдесят футов, наподобие моста, сверху насыпанный землею. Крепкими канатами был он привязан к берегу, чтобы сила потока его не увлекла. Сначала слоны взошли на него смело, как бы по твердой земле. Другой паром, который назначен был для их перевоза, квадратный, в длину и в ширину по сто футов, был прикреплен к первому. Когда слоны, последуя за самками с большего укрепленного к земле парома перешли на меньший плавучий, то он был тотчас отвязан и, приготовленные для этого, суда повлекли его к берегу. Когда первые слоны таким образом были перевезены удачно, то потом паром возвратился и перевез и всех остальных. Слоны не показывали никакой робости, пока гнали их как бы по мосту; но когда паром был отвязан и очутился кругом в воде, тут слоны стали обнаруживать признаки испуга. Они стали жаться друг к другу; особенно крайние, ближайшие к воде, стали от неё отступать и произведи смятение; но самый ужас воды заставил сжавшихся в кучу животных стоять спокойно. Некоторые, обнаружившие беспокойство, поплатились за то, упав в воду; но и здесь они по своей тяжести не потеряли равновесия и, хотя сбросили вожаков, но вышли на берег, нашедши наконец мелкие места, где ногами достали землю.
29. Пока занимались переправою слонов, Аннибал отправил пятьсот Нумидски всадников к Римскому лагерю разузнать, где их силы и сколь велики и что они замышляют. На встречу этому отряду конницы попались триста всадников Римских, которые, как мы выше сказали, были посланы от устья Родана. Сражение завязалось сильное, какого нельзя было ожидать от незначительного числа сражающихся. Много с обеих сторон было раненых, и потеря убитыми почти равная. Бегство оробевших Нумидов дало победу Римлянам, выбившимся почти из сил от усталости. У победителей убито до ста шестидесяти человек, и в том числе не все Римляне, а часть Галлов: у побежденных пало более двух сот человек. Это начало войны было вместе предзнаменованием её исхода: оно предвещало Римлянам победу, но после большого кровопролития и борьбы упорной, где успех долго колебался между обеими сторонами. Оба конные отряда возвратились к своим. Спицион решился ничего не начинать, а в своих будущих действиях и движениях соображаться с тем, что предпримет Аннибал. А тот долго колебался, продолжать ли начатый поход в Италию, или прежде сразиться с первым Римским войском, попавшимся на встречу. От неминуемой борьбы с ним удержало прибытие посольства Бойев и их царька Магала. Они обещали быть путеводителями Аннибала и его войска и разделить все его опасности, и советовали Аннибалу напасть на Италию со всеми силами и с войском, еще нетронутым. Воины Аннибала со страхом смотрели на неприятеля, еще не забыв прежних с ним войн; но еще более страшились они отдаленного похода и грозных Альпов; не видав их, по слуху они считали их неприступными.
30. Аннибал, решившись продолжать путь и идти в Италию, созвал собрание воинов и здесь испытывал умы воинов, то выговаривая им, то убеждая их: «удивляется он — такова была его речь — какой ужас вкрался в их, дотоле мощный, дух? В продолжении стольких лет они служили под его начальством, постоянно побеждая, и Испанию они оставили не прежде, как когда все народы и земли, находящиеся между двух морей, сделались достоянием Карфагенян. В негодовании на то, что народ Римский победителей Сагунта, как бы преступников, требует выдать себе для наказания, они перешли Ибр — стереть с лица земли имя Римлян и возвратить порабощенной вселенной свободу. Пока еще никому не казался длинным путь, когда они направляли стопы от заката солнца к его восходу. А теперь, когда уже они прошли большую часть пути, перешли Пиренейские горы, жилище диких народов, перешли и реку Родан, столь значительную, несмотря на сопротивление многих тысяч Галлов, преодолев самую силу потока; теперь, когда у них в виду Альпы, по ту сторону которых Италия, неужели они остановятся, выбившись из сил, у самих врат неприятельских? Неужели они считают Альпы за что-нибудь другое, а не за горные возвышения? Пусть вообразят они себе их и выше Пиренейских гор; впрочем нигде они вершинами не касаются неба, и не неприступны они для человеческого рода. Альпы имеют жителей, доступны возделыванью, производят животных и доставляют им пищу: но доступные не многим, для войск может быть они не представляют удобного пути? А эти самые послы, которых они видят, не на крыльях поднявшись на воздух, явились по сю сторону Альпов. Да и предки их не были туземцами Италии; они пришли в нее, и не раз, в своих переселениях, безопасно переходили эти Альпы огромными толпами, с женами и детьми. А для вооруженного воина, который при себе ничего не имеет, кроме самого необходимого оружия, какое может быт препятствие и где такая местность, которую бы он не мог перейти? Чтобы взять Сагунт, сколько нужно было в течение восьми месяцев вынести трудов, скольким опасностям подвергнуться! А теперь, когда цель их похода — Рим, столица вселенной, может ли быть какое-нибудь препятствие или затруднение, которое было бы в силах их остановить? Неужели Карфагенянин сознает себя бессильным взять город, который некогда был добычею Галлов? А потому пусть они выбирают одно из двух: или признают себя слабее духом и доблестями народа, ими побежденного; или пусть остановятся не прежде, как на равнине, орошаемой Тибром перед стенами Рима.»
31. Воодушевив воинов такою речью, Аннибал велел им отдохнуть, и собраться с силами в дальнейший путь. На другой день он выступил по берегу Родана, направляя свой путь внутрь Галлии: не потому, чтобы он был ближайший к Альпам; но чем далее был он от морского берега, тем менее была опасность непосредственного столкновения с Римлянами, с которыми он не хотел начинать борьбы прежде прибытия в Италию. В четыре перехода достиг он острова, где сливаются реки Изара и Родан, сбегающие с Альпов в различных направлениях, окружив своими излучинами некоторое пространство земли. Оно носит название Острова·, неподалеку живут Аллоброги, уже с того времени могуществом и богатством один из первых народов Галлии. В то время он был обуреваем внутренними смутами: два брата спорили за царскую власть. Старший летами, но имени Бранк, уже имел власть в своих руках; но его гнал брат его меньшой, опираясь на содействие молодежи и более на открытую силу, чем на право. Когда Аннибалу пришлось быть судьею этой распри, как нельзя более кстати, и вместе распорядителем Аллоброгского престола; то он возвратил его старшему, сообразно с мнением сената и старейшин. За эту заслугу Аннибал получил вспоможение всякого рода нужными припасами и предметами, а особенно одеждами; заготовить их очень нужно было в виду печально-знаменитых холодами Альпов. Успокоив внутренние смуты Аллоброгов, Аннибал двинулся к Альпам, но не по прямому направлению, а взял левее в землю Трикастинов; а оттуда, по границе земли Воконтов, пришел в землю Трикориев; нигде не встречал он препятствий, пока не достиг реки Дуренции. Эта река, берущая свое течение из Альпов, изо всех рек Галлии едва ли не самая затруднительная для переправы. Хотя весьма обильная водою, она не может поднимать судов: почти не имея берегов, она течет несколькими руслами, да и то не постоянными; потому броды даже для пешего воина на ней неверны и опасны вследствие частых водомоин, притом она увлекает водою каменья; а потому для тех, которые переправляются через нее, она представляет много опасностей и затруднений. А тогда вода еще прибыла вследствие сильных дождей; и войско Карфагенское пришло в большое замешательство, которое еще увеличивалось вследствие робости воинов и их смешанных криков.
32. Консул П. Корнелий, почти через три дня после того, как Аннибал двинулся с берегов Родана, явился к неприятельскому лагерю с войском, устроенным в виде карре, готовый тотчас же сразиться. Там он увидал укрепления, уже опустевшие; преследовать неприятеля, так далеко ушедшего вперед, было бы бесполезно; а потому они возвратились на берег моря к судам, считая и удобнее и безопаснее встретить Аннибала, когда он спустится с Альпов. Впрочем консул Корнелий для того, чтобы Испания, жребием назначенная ему в провинции, не была оставлена без Римских войск, отправил туда против Аздрубала большую часть своих сил под начальством брата Кн. Сципиона, с тем, чтобы он не только защищал старых союзников и приобретал новых, но и старался вытеснить совершенно Аздрубала из Испании. А сам Корнелий с весьма малочисленным войском отправился в Геную, предположив защищать Италию с теми Римскими войсками, которые были расположены по берегам Пада. Аннибал из Друенции, находящейся в равнине, большими переходами достиг наконец Альпов, не встретив ничего враждебного со стороны живущих здесь Галлов. Здесь, хотя уже умы воинов и были приготовлены молвою, всегда преувеличивающею истину, но они еще более ужаснулась, увидав вышину гор: вершины их, покрытые снегом, терялись в облаках; по уступам скал лепились безобразные хижины; лошади и рогатая скотина были малорослые, как бы сжатые холодом; жители дикие и обросшие волосами; жизнь казалась здесь застывшею от стужи, равно тяжкой для одушевленных и неодушевленных предметов; все представляло зрелище для глаз более грустное и тяжкое, чем можно описать. Лишь только войско Аннибала начало подниматься на первые холмы, оно увидало горцев, занявших вершины господствовавших возвышений. Если бы горцы заняли скрытые долины и вышли бы оттуда на бой вдруг, то они произвели бы в рядах Карфагенян неминуемое бегство и страшное побоище. Аннибал отдал приказание водрузить значки и послал вперед Галлов осмотреть местность. Узнав от лих, что переход здесь невозможен, Аннибал стал лагерем в долине, какую только мог найти просторнее, среди обрывов и пропастей. Тогда, через тех же Галлов (а они по языку и нравам мало имели отличия от живших в горах), вмешавшихся в толпы горцев и подслушавших их речи, он узнал, что ущелье занято неприятелями только днем, а что ночью они расходятся по своим хижинам. Вследствие этого, на рассвете, Аннибал приблизился к возвышениям, как бы желая проложить себе путь через ущелья открытою силою. Целый день провел он в приготовлениях, которые противоречии и его настоящим намерениям, и укрепился лагерем в том месте, где остановился. Как только Аннибал узнал, что неприятель оставил занимаемые им холмы, и что караулы его сняты, то он велел разложить столько огней, чтобы они давали преувеличенное понятие об оставленных в этом месте силах, покинул тут обозы, всю конницу и большую часть пехоты; а сам, отобрав лучших и самых деятельных воинов, поспешил запять теснины и, миновав их, расположился на тех же самих возвышениях, которые только что была оставлены неприятелем.
33. На рассвете остальное Карфагенское войско сняло лагерь и пошло вперед. Уже горцы по данному знаку стали выходить на обыкновенный пост из своих укрепленных замков: как вдруг они увидели, что часть неприятелей находится у них над головами, заняв их прежнее укрепление, а другая идет прямо по дороге. Сначала неприятель несколько времени стоял без движения, как бы не веря глазам своим. Потом замечая, что неприятельское войско в теснине пришло в беспорядок и — этим самим смятением затруднено в своем дальнейшем движении (особенно трудно было справиться с конями), — Галлы полагали для окончательной его гибели достаточным увеличить его ужас нечаянным нападением. А потому они, с неприступных почти высот, стремглав бросились на неприятеля, с детства привыкнув лазить по скалам. Тут Карфагенскому войску пришлось в одно и то же время бороться и с затруднениями местности и с врагами. Притом, так как каждый воин спешил выйти из ущелья на ровное место, то воины давили и жали друг друга и делали сами себе более вреда, чем сколько терпели от неприятеля. Особенно много смятения причиняли кони: устрашенные нестройными кликами неприятеля, еще более грозными вследствие сального повторения этом в местах лесистых и гористых, они бились; а будучи поражаемы или ранены, они бесились к страшному вреду людей и багажа. В этом смятении многие попадали с чрезвычайной высоты в страшные пропасти, с обеих сторон обрывисто оканчивавшие ущелье. Некоторые и вооруженные воины попали туда; но особенно чувствительно было падение вьючных животных с тяжестями. Хотя это было печальное зрелище, но Аннибал несколько времени стоял без движения, удерживая своих вомнов; он опасался еще более увеличить смятение и тесноту. Наконец, видя, что неприятель грозит разрезать его войско пополам и опасаясь утратить обозы, без которых дальнейшее движение войска, хотя и безопасно переведенного, невозможно, — Аннибал ударил на неприятеля с высот, и хотя силою натиска и поразил его, но за то и увеличил замешательство своих. Впрочем они тотчас же оправились от смущения, лишь только дороги были очищены от бежавших горцев. Таким образом остальное войско переведено не только безопасно, но даже среди глубокой тишины. Вслед за тем Аннибал овладел главным укреплением той страны и вокруг лежащими селами: захваченного здесь скота достало на продовольствие армии в продолжении трех дней. Не встречая более препятствий ни со стороны горцев, еще неопомнившихся от первого удара, ни самой местности, Аннибал в продолжении трех дней подвинулся несколько вперед.
34. Войско Аннибала пришло к жилищам другого многочисленного горного народа. Здесь Аннибал едва не сделался жертвою не открытой войны, но своих же собственных проделок коварства и скрытых засад. Старейшины народа, начальники укрепленных замков, приходят послами к Аннибалу; они говорят ему: «что несчастья других дают им спасительные урок испытать лучше дружбу Карфагенян, чем силу их оружия. А потому они беспрекословно исполнять его приказания: дадут съестных припасов и путеводителей; а в обеспечение верности сказанного слова — и заложников.» Аннибал сразу не поверил искренности их дружественных уверений, по и не отказал им, не желая из них сделать тотчас же открытых врагов; а отвечал им ласково, принял заложников и провиант, вынесенный на дорогу; но шел за данными путеводителями с соблюдением всех мер осторожности, по-видимому излишних в мирной стране. Впереди шли всадники и слоны; а за ними следовал Аннибал со всеми силами пехоты, тщательно осматривая и наблюдая все. Когда войско Карфагенское пришло в такое место, где дорога шла в теснине, над которою возвышались горы, то вдруг явились со всех сторон туземцы, скрытые в засаде, и спереди, и с тылу; они скалывали с гор огромные камни в неприятелей; сильные толпы дикарей загораживали им отступление. Пехота Карфагенская тотчас обратилась против них и, не будь тыл Карфагенской армии так хорошо обеспечен, поражение ее тут в теснинах было бы неминуемо. Несмотря на все это, опасность все еще была велика и Аннибал считал себя на краю гибели: пока он стоял в нерешимости — вводить ли пехоту в теснины и не знал как поступить (он прикрыл спокойное движете конницы, но что же могло ему обеспечить тыл?), вдруг горцы боковым движением, разорвав на двое Карфагенскую армию, стали на её пути, и Аннибал целую ночь должен был провести без конницы и обозов.
35. На другой день обе половины войска соединились, так как нападения дикарей были не так уже сильны, и прошли теснины, хотя и не без урона, но потеряв более вьючных животных, чем людей. С этого времени горцы нападали уже редко на Карфагенян и не открытою войною, а скорее как шайка разбойников. Они бросались то на передние, то на задние ряды неприятелей, смотря потому, как то позволяла благоприятная местность, или сами воины неприятельские частью зашед, а частью отстав слишком далеко, подавали к тому повод. Слоны, хотя и весьма медленно двигались вперед по узким дорогам, но служили лучшею защитою армии Карфагенской, которая двигалась за ними совершенно безопасно; неприятели, никогда не видав слонов, боялись и подойти близко к ним. На девятый день войско Аннибала достигло вершины Альпов через места, почти непроходимые и заблудившись нисколько раз, отчасти вследствие недобросовестности путеводителей, отчасти вследствие излишней подозрительности: не доверяя словам путеводителей, Карфагеняне не раз по догадке входили в долины, откуда должны были возвращаться назад. Два дня простояло Карфагенское войско на вершине Альпов, и это время дано для отдохновения воинам после военных трудов и усталости пути. Тут присоединились к войску некоторые вьючные животные, в горах были отставшие; они нашли дорогу по следам войска. Для перенесшего все возможные несчастья войска Карфагенского готовилось еще испытание: в ночь, к ужасу воинов, после заката Плеяд, выпал снег. С трудом и медленно, на рассвете дня, двинулось вперед войско Аннибала по местам, заваленным снегом; лица воинов отражали утомление и почти отчаяние. Аннибал, шедший впереди знамен, велел остановиться своим волнам на одном высоком мысе, откуда открывался вид на далекое пространство. Отсюда он показал воинам Италию и поля её, прилежащие к склону Альпов и орошаемые рекою Падом, причем сказал: «теперь взошли они на стены не только Италии, но и самого Рима. За тем путь их будет гладок и не затруднителен. Одной, а много двух побед, будет достаточно отдать в их руки оплот и столицу Италии.» Затем войско Карфагенян продолжало свое дальнейшее движение; уже сама враги не предпринимали против него ничего, кроме некоторых воровских попыток. Впрочем, спускаясь с Альпов, войско Аннибала должно было бороться еще с большими затруднениями, чем поднимаясь на них. Причина та, что склон Альпов к Италии короче и потому круче. Почти постоянно путь шел по местам крутым, узким и скользким. Трудно было воинам удержаться от падения, а еще труднее раз упавши сохранить равновесие; а потому кучами падали одни на других и вьючные животные и люди.
36. Наконец войско Карфагенское пришло к чрезвычайно крутому месту, где скалы возвышались до того отвесно, что едва воин совершенно налегке, хватаясь за тощие кусты и выдавшиеся в рассеянны коренья, мог спуститься вниз. Место было и без того крутое; а вследствие недавнего обвала, обнаружится неприступный обрыв, почти в тысячу футов вышины. Когда здесь всадники остановились, не видя возможности двигаться далее, Аннибал удивился, какая причина замедления и получил известие, что дорога оканчивается неприступною скалою, вследствие этого донесения, Аннибал отправился сам осматривать местность и удостоверился в его справедливости. Он пытался было сделать большой обход по местам для перехода, тоже весьма затруднительным и на которых никогда не была нога человеческая; но и здесь обнаружились препятствия непреодолимые. На старый снег напал новый не очень глубокий; сначала ноги шедших воинов удобно становились в мягкий и умеренной глубины снег; но когда он растаял от движения по нему такого множества людей и лошадей, то им стало далее невозможно двигаться по гладкому льду и воде, обнаружившейся от растаявшего сверху снега. Трудно было держаться на нем; нога не находила опоры на скользком льду тем более, что местность была поката; тщетно падавшие старались удержаться на руках и ногах; усилия их были бесполезны и они снова падали; не было ни кустиков, ни корней, за которые можно было бы удержаться падающим руками или упереться ногами; таким образом воины барахтались на скользкой поверхности льда в снегу, полуобратившемся в воду. Что касается до вьючных животных, то случалось часто, что и находившийся внизу снег не мог выдержать их тяжести и проламывался; в своих усилиях сохранить равновесие, эти животные, упираясь копытами, еще более ломали обледеневший снег, пока наконец вязли совершенно как в капкане в глубоком снегу, который только сверху покрыт был ледяною корою.
37. Наконец, после бесполезных попыток, в которых измучены были и люди и лошади, Аннибал стал лагерем на вершине горы. Расчистить место для лагеря — стоило больших трудов: нужно было разрыть и выбросить огромную массу снега. Потом воины были поведены срывать скалу, через которую только одну можно было пройти, вырубая каменья. Огромные деревья, находившиеся кругом, были срублены и свалены в кучу, образуя огромный костер дров. При сильном и благоприятном ветре воины зажгли этот костер и по раскаленному камню лили уксус, делая его таким образом мягче. Тогда воины железными орудиями сглаживают скалу, накалившуюся от огня, и в излучинах её выравнивают дорогу, склон которой позволял двигаться по ней не только лошадям, по и слонам. Четыре дня употреблено на работы около скалы, а между тем лошади почти издыхали от голоду. Вершины здесь почти вовсе обнажены от растительности, да если она и есть, то завалена снегом. Пониже есть долины и холмы, покатые к солнцу, поросшие лесом и орошенные ручьями, где труды человека, возделывать землю, уже вознаграждаются лучше. Здесь лошадей пустили на пастбища, и усталым людям дан трехдневный отдых. Отсюда войско Аннибала спустилось в ровные места, где самая природа страны роскошнее и мягче чем нравы жителей.
38. Таким образом наконец Аннибал достиг Италии, по мнению некоторых писателей, пятым месяцем по выходе из Нового Карфагена и пятнадцатым днем по достижении вершины Альпов. Писатели несогласны между собою в том, как велики силы, которые были у Аннибала с появлением его в Италии. Иные увеличивают их до ста тысяч пехоты и до двадцати тысяч пехоты и шести конницы. Скорее всех поверил бы я Л. Цинцию Алименту, который говорит, что он был в плену у Аннибала; но Алимент путается в числе войск, примешивая сюда Галлов и Лигуров. Он пишет, что с ними (а весьма вероятно мнение некоторых писателей, что к Аннибалу с его появлением в Италию стеклись со всех сторон подкрепления) Аннибал привел восемьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы. Алимент присовокупляет, как слышанное им от самого Аннибала, что он после перехода через реку Родан, потерял тридцать шесть тысяч человек пехоты и страшное множество лошадей и других вьючных животных. Все писатели согласны в том, что Аннибал спустился в Италию из земли Тауринов, народа самого ближайшего к Галлии; тем удивительнее, что существует сомнение о том, где он перешел Альпы. Самое обыкновенное мнение, что Аннибал перешел Пеннинскими Альпами, от перехода Карфагенян будто бы и получившими свое наименование. Цэлий утверждает, что Аннибал перешел через Кремонские горы; но оба эти перехода привели бы его не к Тауринам, а через жилища горных Салассов к Галлам Либуям. И довольно невероятно, чтобы в то время этими местами было сообщение с Галлиею; притом места, прилегающие к Пеннинским Альпам, заняты народами полугерманского происхождения. Если же иные останавливаются на самом названии гор, то Верагры, живущие в них, ничего не знают о наименовании их от перехода Карфагенян; но называют эти горы от бога Пеннина, которому посвящена вершина их.
39. Весьма благоприятным обстоятельством к вмешательству Аннибала была, начавшаяся в то время, война у ближайшего к нему народа Тауринцев с Инсубрами. По Аннибал не мог подать помощь одной из двух сражающихся сторон и заставить свое войско взяться за оружие, которое только теперь могло среди отдохновения опомниться от претерпленных им зол. Сладок быль покой после отдохновения, изобилие во всем после недостатка, чистота после неопрятности; эта перемена не могла не подействовать на тела изнуренные и перенесшие столько страданий. По этой то причине консул П. Корнелий, пристав на судах к городу Пизе и приняв там новоизбранное войско от Манлия и Аттилия (оно еще не могло оправиться от потерпленных неудач) поспешил к реке Паду для того, чтобы напасть на войско Аннибала, пока оно еще не совсем оправилось и собралось с силами; но когда консул прибыл в Плаценцию, Аннибал уже снял лагерь. Так как Тауринцы добровольно не хотели вступить с ним в дружественный союз; то он открытою силою взял главный город Тауринов. Галлы, живущие по берегам Пада, не только из одного страха оружия Аннибала, но и по собственному побуждению, не замедлили бы пристать к нему, если бы не быстрое прибытие консула, которое до времени заставило их оставаться в покое. Аннибал двинулся из земли Тауринов, надеясь своим прибытием увлечь за собою остававшихся пока в нерешительности Галлов. Уже войска были почти в виду друг друга и сошлись два вождя, заочно проникнутые друг к другу уважением. Имя Аннибала пользовалось у Римлян большою известностью еще до падения Сагунта; а Аннибал уже потому был высокого мнения о Сципионе, что он изо всех найден достойнее быть ему противником. Притом самые события содействовали к тому, чтобы увеличить их выгодное друг о друг мнение: Сципион тем, что оставшись в Галлии поспешил на встречу Аннибалу, перешедшему в Италию; а Аннибал и смелою попыткою перейти Альпы и удачным ее исполнением. Сципион поспешил перейти Пад и, придвинув лагерь к берегам Тицина, сказал своим воинам, ободряя их, следующую речь, прежде чем вывел их на поле сражения.
40. «Воины, если бы я теперь выводил в поле то войско, которое со мною было в Галлии, то я не стал бы ничего говорить вам. Какая необходимость в убеждениях как для тех всадников, которые так блистательно поразили у реки Родана неприятельскую конницу, так и для тех легионов, с которыми я преследовал этого самого неприятеля, когда он бежал передо мною и вместо победы имел ясное признание неприятеля в его слабости, так как он удалился и не принял боя? Но теперь то войско, быв набрано для Испании, сражается под начальством брата моего Кн. Сципиона моим счастием там, где ему вести войну повелела воля сената и народа Римского. Я же сам добровольно явился на эту борьбу, чтобы вы имели консула вождем против Аннибала и Карфагенян; теперь мне, как новому полководцу, следует сказать несколько слов увещания моим новым воинам; надобно познакомить вас с родом предстоящей войны и с самим врагом, с которым вы будете иметь дело. Воины, вам надлежит сражаться с теми неприятелями, которых вы столько раз побеждали в первую войну, от которых вы в продолжении двадцати лет получали дань; трофеями победы над ними имеете вы Сардинию и Сицилию. Итак и в предстоящей борьбе и у вас и у них будет такое настроение духа, какое приличествует с вашей стороны победителям, а с их побежденным. И теперь Карфагенян влечет в бой не смелость, а необходимость. Неужели можно полагать, что неприятель, который отказался от боя, имея войско еще не тронутым, возымел более надежды на успех после того, как он, во время перехода через Альпы, потерял две части конницы и пехоты, и имеет теперь в строю менее людей, чем сколько потерял. Но может быть воины неприятельские, хотя и малочисленные, велики духом и силами телесными так, что трудно кому-либо им противостоять? Напротив это тени людей, едва сохранившие человеческий образ; они измождены голодом, холодом, всеми последствиями неопрятной и исполненной лишений жизни; они потеряли силы в борьбе с естественными препятствиями гористой природы Альпов, Притом члены их тела покрыты ранами, окоченели от стужи; нервы их сведены от холода; оружие притуплено и сломано, кони их обессилели и охромели. Вот с какою конницею, с какою пехотою предстоит вам иметь дело! Не войско вражеское видите вы перед собою, а бедные его остатки. Более всего опасаюсь я того — не подумали бы, что Альпы сокрушили мощь Аннибала, прежде чем вы довершили ее вашими мечами. Но может быть самим богам угодно было, без посредства человеческих сил, наказать и побороть народ и вождя — клятвопреступных нарушителей святости договоров; а нам, которые оскорблены первые после богов, они предоставили довершить их праведную месть.»
41. «Но боюсь я того — не подумал бы кто из вас того, что в душе думаю совсем другое. Мне возможно было с моим войском идти в назначенную мне провинцию Испанию, куда я было и отправился. Там имел бы я сотрудников и помощников как в делах совета, так и войны, брата моего, а врагом Аздрубала, менее чем Аннибал опасного, и войну пришлось бы вести конечно не столь тажкую. Но когда я плыл на судах вдоль берегов Галлии, услыхав о близости врага, вышел я на берег и, послав вперед конницу, придвинул свой лагерь к реке Родану. В сражении конницы, единственном, к какому представился благоприятный сличай, и поразил неприятеля. Не ног я сухим путем настигнуть неприятельскую пехоту, которая двинулась вперед с быстротою бегства; а потому я снова сел на суда и с возможною быстротою, не смотря на большое пространство земель и моря, которое надобно было пройти, встретил опять неприятеля у подошвы Альпов. И так посудите: случайно ли я наткнулся на этого страшного неприятеля, уклоняясь от боя с ним, или не нарочно ли по пятам я его нагнал, а теперь задираю его и вызываю на бой? Попробуем же теперь, не других ли Карфагенян после двадцатилетнего промежутка произвела земля? или они не те ли самые, с которыми мы сражались у Эгатских островов и которых вы выпустили из Эрикса, обложив их по двенадцати денариев с головы. Да и Аннибал этот точно ли хочет идти, как он сам на себя берет, по стонам Геркулеса, или не скорее ли он наследственный данник и раб Римского народа, по наследству от отца. Если бы преступление, совершенное в Сагунте, еще не вполне омрачило совесть Аннибала, не должен ли бы оно вспомнить если не то, как отечество его было побеждено; то, по крайней мере, предания его собственного семейства, вспомнил бы он отца своего и дружественный трактат, писанный рукою самого Амилькара. А он, по приказанию нашего консула, вывел гарнизон из Эрикса; он самый, кипя униженною гордостью, со сдавленною злобою, принял тяжкие условия, предложенные победителем Карфагенянам; он то, Амилькар, согласился уступить Сицилию и платить дань Римскому народу. А потому желал бы я, воины, чтобы вы теперь сражались не только, в том же расположении духа, в каком вы боретесь и с прочими врагами отечества; но и под влиянием гнева и раздражения: точно как бы видели собственных ваших рабов, обнаживших против вас меч. В нашей воле было всех неприятелей, осажденных в Эриксе, переморить самим страшным родом смерти — голодом. Могли мы с победоносным флотом переплыть в Африку и в продолжении немногих дней, почти без сопротивления разрушить до основания Карфаген. Но смиловались мы над мольбами Карфагенян и их простили, выпустили из облежания, заключили мир с побежденными; наконец мы взяли их под свою защиту, когда они были угрожаемы войною в Африке. За все за эти благодеяния, Карфагеняне, последуя за неистовым юношею, внесли воину в пределы отечества нашего. Теперь, должен я вам сказать к сожалению, борьба идет не о чести только, но и о спасении отечества, Не за Сицилию и Сардинию, как некогда, мы сражаемся, но за Италию. В тылу у нас не осталось ни войска, которое в случае, если мы будем побеждены, могло бы противоставить сопротивление неприятелю, ни Альпов, которые задержали бы движение врага и дали бы время собрать новые силы. Здесь, воины, мы должны стать так крепко, как бы мы сражались перед стенами Рима. Пусть каждый помнит, что оружием своим защищает не себя только, но жену и детей. Не ограничиваясь домашними заботами, пусть каждый имеет в памяти, что сюда обращено все внимание Сената и народа Римского. Наша сила и доблесть управит на будущее время судьбою этого города и Римского владычества.»
42. Так говорил Римский консул своим воинам. Аннибал счел лучшим действовать на своих воинов примерами, чем словами. Расположив в кружок свое войско, в середину велел привести связанных горцев, взятых в плен. Потом приказал Аннибал бросить к ногам их Галльское оружие и через переводчика спросить: кто из них желает вступить в единоборство, тот получит свободу и, в случае если останется победителем, оружие и коня? Все пленные до единого требовали оружия и дозволения сражаться. Нужно было бросить между ними жребий и каждый из пленных желал быть на этот раз счастливым избранником судьбы. Кому благоприятствовал жребии, тот, не помня себя от радости, с прыжками, обычными у этого народа, бросался на оружие и с жадностью хватал его. Во время происшедшей схватки таково было расположение умов и столько сражавшихся пленных, но и зрителей, — что и те, и другие не менее осыпали похвалами честную смерть, как и приветствовали торжество победителя.
43. После этих зрелищ, которые не могли не произвести впечатления на умы воинов, Аннибал велел им разойтись. Потом, созвав их на совещание, он — как говорят — сказал им следующее: «Воины, если в том же настроения духа будете вы рассматривать ваши собственные обстоятельства, с каким недавно смотрели вы на жребий других, то нет сомнения — победа наша. Не простое зрелище видели вы перед собою, но некоторым образом подобие вашего собственного положения. Да и вряд ли судьба не поставила вас в положение более затруднительнее, чем в каком были ваши пленные! И справа и слева два моря запирают вам путь, и ни одного нет у вас судна, на котором вы могли бы в случае нужды искать убежища. Впереди река Пад, обильнее водою и затруднительнее для перехода, чем Родан. В тылу у вас высятся Альпы, а их с трудом прошли вы еще со свежими и нетронутыми силами. Итак, воины, здесь, при первой встрече с неприятелем, остается вам или победить, или умереть. Да и та же судьба, которая посылает вас в бой, предлагает вам в случае победы такую великую награду, что большей люди не могут и просить себе у богов бессмертных. Если бы доблестью нашею мы успели только возвратить Сицилию и Сардинию, отнятые Римлянами у предков наших, то и это было бы уже достаточною для нас наградою. Но все, что Римляне стяжали и собрали вследствие длинного ряда побед, то все — и сами прежние владельцы — будет ваше. Итак, с помощью богов бессмертных беритесь за оружие, помышляя о столь богатой добыче. Довольно поныне скитались вы по обширным холмам Лузитании и Цельтиберии, преследуя стада тамошних жителей, скудную добычу, не представлявшую достаточного вознаграждения за столько перенесенных вами трудов и опасностей. Пора вам начать службу, в которой ждут вас наслаждения довольства и богатства; пора вам, после странствования через столько гор, рек и земель неприязненных народов стяжать награду, соразмерную с вашими трудами. Здесь судьба назначила вам конец лишениям и трудам; здесь, по окончании вами службы, готовит щедрую награду. И не смотрите, что война носит наименование великое, не думайте, чтобы победа стоила больших трудов и усилий. Часто и враг презренный дает отпор кровавый, а именитые цари и народы уступают первому усилию. Отнимите только грозу имени Римского и что же останется, что бы им дало право равняться с вами? Умолчу на этот раз ваши походы в продолжении двадцати лет с таким постоянным успехом. Сюда прибыли вы от столбов Геркулесовых, от берегов Океана и крайнего предела земель через земли сильнейших народов Испании и Галлии, везде увенчанные торжеством победы. Теперь должны вы сражаться с войском, недавно набранным, которое, в продолжении этого самого лета, было не раз разбито Галлами, находилось у них в облежании, незнакомо вождю, и его оно мало знает. Могу ли я себя, родившегося в начальнической палатке отца, славного полководца, себя, взросшего на войне, победителя Испании и Галлии, горных народов, живущих в Альпах, и что еще важнее — самих Альпов — поставить на одну доску с моим противником, едва шесть месяцев командующим воинами, изменившим своему войску? Если теперь ему показать оба войска Карфагенское и Римское, но без знамен, то поверьте, он не узнает, какого он начальник. Не маловажным, воины, обстоятельством считаю я то, что нет ни одного из вас, кто бы сам не раз был очевидцем совершенных мною военных подвигов, и кому я со своей стороны не мог бы указать время и место совершенных им славных деяний, которых я был зрителем и свидетелем. И так я выступаю на поле битвы с воинами, которые столько раз получали от меня и похвалы и награды; я более товарищ трудов ваших, чем вождь ваш против врагов, которые ни сами друг друга не знают и вождю неизвестны.»
44. «Куда ни обращаю глаза, везде вижу признаки доблести и мужества. Передо мною заслуженная пехота, передо мною регулярная в нерегулярная конница благороднейших народов. Здесь верные и сильные союзники, здесь Карфагеняне, которым предстоит сражаться и за отечество, и по внушению праведного негодования. Мы наносим войну, мы являемся в Италию с оружием, и тем смелее и храбрее будем сражаться, что нападающий всегда имеет преимущество присутствия духа и более надежды на успех, чем тот, кто вынужден обороняться. Притом не может не волновать ваш дух сознание претерпленного оскорбления и недостойного с вами поступка. Римляне требовали сначала выдачи меня, вождя вашего, на казнь, потом всех вас за то, что вы взяли Сагунт. Если бы попались мы им в руки, они погубили бы нас в страшных мучениях. Жестокосердый и надменный народ этот домогается все подобрать под свою власть. Он считает себя вправе предписать вам, с кем вам быть друзьями и с кем вести воину. Назначает он нам границами реки и горы, запрещая переходить их: а сам не соблюдает и тех, которые сам назначил. — «Не переходите Ибр, не имейте никакого дела с Сагунтинцами (говорит он вам).» — Но Сагунт у Ибра? — «Что за дело, не смей с места двигаться ни на шаг!» — Мало того, что он присвоил себе области Сицилию и Сардинию, издавна достояние Карфагена; теперь домогается он Испании. Отдайте и ее, перейдет в Африку. Да что я говорю? И на нее простер уже он руку: из двух нынешнего года консулов один назначен в Испанию, а другой в Африку. И так оставлено нам только то, что стяжим мы силою меча. Пусть те обнаруживают робость и отсутствие духа, для которых есть возврат назад, которым можно еще через безопасные места искать убежища в собственных землях. А вам надобно обнаружить крепость, достойную мужей; для вас не должно быть середины между победою и смертью. Победите, или если судьба изменит, ищите лучше смерти на поле битвы, чем сделаться добычею ее в постыдном бегстве. Если вы все так думаете, если таков образ мыслей всех вас, то повторяю — мы победим. Никогда еще боги бессмертные не внушали такого побуждения победить, сколько теперь внушили они нам!»
45. Такими убеждениями с обеих сторон умы воинов были воспламенены. Римляне построили мост на Тицине и в конце его сделали укрепление для его обороны. Аннибал, пока Римляне занималась этими работами, отправил Магарбала с отрядом Нумидов из пятисот всадников, опустошать земли союзников народа Римского. Он приказал строго — сколько возможно щадить Галлов и склонять их старейшин к возмущению. Римское войско, окончив мост, перешло в земли Инсубров и остановилось в пяти милях от Виктумул. Аннибал здесь стоял лагерем, тотчас отозвал он Магарбала и всадников и, не считая излишними для своих воинов еще слова ободрения и обещаний, позвал их к себе и обещал им великие награды, для того, чтобы они, в надежде на них, лучше сражались. «Даст он — так говорил он воинам — поля в Италии, Африке и Испании, где кто захочет, безо всяких повинностей как для получителя, так и для его посольства. Если кто вместо земли пожелает быть гражданином Карфагена, тотчас получить желаемое. А кто пожелает возвратиться домой, то он, Аннибал, постарается, чтобы ему нечего было завидовать прочим его землякам.» Рабам, которые последовали за господами в поход, Аннибал дал свободу, обязавшись возвратить их владельцам двух невольников вместо потерянного одного. Чтобы более придать веры своим обещаниям, Аннибал, держа в левой руке агнца, а в правой камень, молился Юпитеру и прочим богам, чтобы они, в случае если он нарушит слои обещания, предали его смерти так же, как он того агнца, которого держал в руке. После этого заклятия Аннибал разбил камнем голову животного. Тогда все воины, видя, что сами боги призваны в свидетели данных им обещаний, единодушно требуют сражения в тех мыслях, что всякое замедление боя только отсрочивает исполнение их задушевных надежд.
46. Со стороны Римлян. не было такого усердия к бою; притом же ужас их объял от некоторых чудесных явлений, случившихся в последнее время. Волк ворвался в лагерь и, разорвав несколько человек, сам ушел невредимо. Рой пчел сел на дереве, возвышавшемся над палаткою вождя. Исполнив нужные обряды. Сципион отправился к неприятельскому лагерю с конницею и легкими стрелками. Целью этого его движения было вблизи рассмотреть силы и число неприятелей. На встречу ему попадается Аннибал, вышедший с конницею для рекогносцировки местности. Сначала обе стороны друг друга не видали; потом густая пыль, означавшая движение такой массы людей и лошадей, дала знать о приближении неприятеля. С обеих сторон войско остановилось и приготовилось, к бою. Сципион поставил впереди стрелков и Галльских всадников; а Римлян и их союзников, все, что было самого надежного, в резерве. Аннибал составил центр из регулярной конницы, а Нумидскую поставил по флангам. При первых воинских кликах стрелки искали бегством спасения у резерва или второй линии. Сражение конницы несколько времени было упорное; но большое замешательство в Римской коннице производили попавшие туда пехотинцы; оно усиливалось еще вследствие того, что многие раненые упали с коней, а другие и сами соскочили, чтобы подать помощь своим там, где видели их крайность. Таким образом большая часть Римской конницы спешилась, когда Нумиды, стоявшие по флангам, обошли Римскую конницу и показались в тылу у нее. Тогда страх объял Римлян; но особенно увеличился он, когда консул был ранен; впрочем опасное его положение воздвигло ему защитника в его сыне, едва достигавшем возмужалости. Этот юноша был тот самый, которому судьба назначила привести к концу эту воину и который назван Африканским, вследствие знаменитой победы над Аннибалом и Карфагенянами. Стрелки предались совершенному бегству; на них первых ударили Нумиды. Но конница, приняв консула в середину, сжалась в кружок, защищая консула не только оружием, но и самыми телами своими и отступила в лагерь без торопливости и смятения. Цэлий приписывает какому-то рабу из Лигуров честь спасения консула; но я предпочел предоставить ее сыну; так утверждают большая часть историков и так гласит народная молва.
47. Таково было первое сражение Римлян с Аннибалом. Оно доказало, что конница Карфагенская превосходнее Римской и что вследствие этого открытые равнины между Падом и Альпами не благоприятны для военных действий Римлян. Таким образом консул в следующую же ночь велел воинам потихоньку собрать их вещи и, сняв лагерь, поспешил от берегов Тицина к Паду. Так как мост из паромов, наведенный на реке, не был еще уничтожен, то Сципион хотел поскорее, не будучи преследуем и тревожил неприятелем, перебраться на другую сторону. Римляне уже успели достигнуть Плаценции, когда Аннибал получил только достоверное сведение об их удалении с берегов Тицина. Впрочем, он успел захватить в плен до шестисот отсталых воинов, медленно занимавшихся отвязыванием от берега паромов, составлявших мост. По нем Аннибал не мог перейти реку: отвязанные от берега паромы были унесены течением воды. Цэлий пишет, будто Магон тотчас же переплыл реку с всадниками и Испанскою пехотою, а сам Аннибал несколько повыше перешел в брод реку Пад с остальным войском, поставив слонов в ряд по реке, чтобы ослабить быстроту течения. Но, кто знаком с этою рекою, вряд ли поверить словам Цэлия. Всадники не могли переплыть, сберегши коней и оружие, такую широкую и глубокую реку; даже и в том случае, если Испанская пехота и могла вся переправиться на мехах, наполненных воздухом. Притом, для отыскания бродов в реке Паде, надобно было делать большой обход, на который требовалось несколько дней. Гораздо более верю я тем писателям, которые говорят, что едва в продолжении двух дней нашли место, где можно было устроить мост на плотах. По мосту послан вперед Магон с легкою Испанскою конницею. Аннибала у берегов реки задержали несколько времени посольства Галльских народов; потом он переправил через реку остальное войско. А Магон, одним днем пути, с конницею достиг Плаценции, у которой стояла Римское войско. Спустя несколько дней, и Аннибал стал лагерем в шести милях от Плаценции, и на другой день, выстроив свое войско в виду неприятелей в боевом порядке, вызывал его на бои.
48. Следующая ночь ознаменована была побоищем в Римском лагере, причинившим более тревоги, чем действительной опасности. Две тысячи человек пехоты и двести всадников· из Галльского вспомогательного войска, умертвив караульных, бывших у ворот, перебежали к Аннибалу. Тот принял их весьма благосклонно, насулил им многого и распустил по домам, чтобы они своих земляков склонили в его пользу. Сципион — в бегстве части Галльского войска видел признак измены всех Галлов; он предвидел, что они, как бы зараженные бешенством, все бросятся к оружию. А потому в первую за тем ночь в четвертую стражу, несмотря на то, что сильно страдал от раны, он двинулся к реке Требии, соблюдая сколько возможно тишину, и расположился лагерем в местах гористых, где коннице неудобно было действовать. Впрочем тут не так хорошо, как у Тицина, удалось ему обмануть деятельность неприятеля. Аннибал отправил в погоню сначала Нумидов, а потом и всю конницу и сильно пострадал бы арьергард Римского войска; но, жадные добычи, Африканцы завернули в оставленный Римлянами лагерь, где они и обшарили все закоулки. Найденное ими там далеко не могло вознаградить их за потерянное время: они выпустили из рук неприятеля. Им осталось только любоваться, как Римляне по ту сторону Требии устраивали лагерь, и излить свою злобу на немногих отсталых, которых они захватили по сю сторону реки и умертвили. Сципион не мог долее переносить страданий раны, от дороги еще более раскрывшейся, и решился дожидаться прибытия другого консула (за которым, как он знал, послали в Сицилию, отзывая его оттуда); а потому, выбрав по сю сторону Требии самое выгодное для лагеря место, укрепил его. Неподалеку от него расположился и Аннибал. Возгордился он победою, одержанною в деле конницы; но, с другой стороны, озабочен был недостатком провианта (он шел по неприятельской земле и подвозов к нему ни откуда не было). Вследствие этого отправил он часть войска к селу Кластидию, в котором были большие запасы, собранные для Римского войска. Готовилось действовать силою; но измена доставила возможность обойтись без нее. И не за большие деньги, а именно за — четыреста золотых монет — был подкуплен начальник гарнизона Дазий Брундузинец; он передал Аннибалу Кластидию; пока войско Карфагенское стояло у Требии, оно довольствовалось провиантом оттуда. Что же касается до взятого в плен гарнизона, то против него со стороны неприятеля не принято было никаких мер жестокости для того, чтобы в начале распустить славу о его милосердии.
49. Между тем, как война на сухом пути остановилась у Требии, на море, орошающем берега Сицилии и острова, прилежащие к Италии, совершились события замечательные как по прибытии консула Семпрония, так еще и до его приезда. Двадцать судов Карфагенских о пяти рядах весел с тысячью воинов были отправлены опустошать берега Италии. Девять судов двинулись к Липарским островам, девять к острову Вулкана, а три силою течения были унесены в пролив. Их увидали из Мессаны, и царь Сиракузский Гиерон, находившийся в то время в Мессане (он дожидался там прибытия Римского консула), послал для поимки их двенадцать кораблей. Они взяли неприятельские суда без сопротивления и привели в Мессанский порт. От пленных узнали, что кроме той эскадры, к которой они принадлежали, состоящей из двадцати судов, отправленной к берегам Италии, еще тридцать пять судов о пяти рядах весел идут к берегам Сицилии с целью возбудить к восстанию прежних союзников, и имеют с виду особенно захватить Лилибей; что вероятно та же буря, от которой они сами пострадали, держит их у Эгатских островов. Лишь только узнали это, то царь предписал претору М. Эмилию, которому принадлежало управление Сицилиею, чтобы он принял меры к сильнейшей защите Лилибея. Немедленно претор разослал по всем городам особых чиновников для принятия мер предосторожности; все внимание его обращено было преимущественно на защиту Лилибея. Кроме того дан приказ матросам, чтобы они взяли на суда вареной пищи на десять дней, и чтобы они по первому знаку готовы были садиться на суда; а по всему берегу расставлены караулы — наблюдать за неприятельским флотом в случае, если бы он приблизился. Карфагеняне нарочно замедляли ход судов, чтобы пристать к Лилибею до наступления дня; однако приближение их заметили: и ночь была лунная, и плыли они под всеми парусами. Тотчас караулы дали знать об этом. В город закричали к оружию, и войны стали садиться на суда: одни стали на стенах и у ворот, а другие сели на суда. Карфагеняне, видя, что приняты меры к их встрече, до рассвета держались вдали от пристани, спускали в это время паруса и готовились к бою. На рассвете они удалились в открытое море, чтобы иметь более свободы в движениях в предстоящем бою, и дать возможность неприятельским судам выйти из пристани. Римляне со своей стороны не отказывались от боя; они обнадежены были и славными воспоминаниями, с этим местом сопряженными, а равно полагались на многочисленность и храбрость воинов.
50. Когда оба флота сошлись в открытом море, то Римляне старались вблизи затеять сражение и бороться с неприятелем борт о борт. А Карфагеняне лавировали своими судами, стараясь выиграть искусством, а не силою; они хотели спорить эволюциями судов, а не корабль с кораблем и человек с человеком. Много имели они на судах матросов, но мало воинов, и когда судно сцеплялось с неприятельским, то число сражавшихся на них воинов было далеко неодинаково. Когда Римляне заметили свое превосходство числа, то они ободрились, а Карфагеняне упали духом. В самое непродолжительное время окружены семь судов Карфагенских; а остальные пустились бежать. Вместе с судами захвачены в плен тысячу восемьсот воинов и матросов; в числе их трое Карфагенян знатных фамилий. Флот Римский не потерпел никакого вреда; только одно судно было пробито, да и то благополучно ввели его в порт. Уже после этого сражения, консул Тиб. Семпроний прибыл в Мессану, где еще не знали об одержанной победе. Когда консул входил в пристань, то царь Гиерон повел ему на встречу украшенный флот: перешед со своего корабля на преторский, Гиерон поздравлял консула с благополучным прибытием и желал ему счастия и успеха в Сицилии; изложил он ему положение острова и покушения на него Карфагенян; обещал со своей стороны, что и остарев он будет таким, же верным и усердным помощником Римлян, каким был в первую войну, когда еще был в молодости. Охотно обещал он легионам консула и матросам его флота провиант и одежды. Велика опасность — говорил он консулу — Лилибея и других приморских городов и там не без людей, с нетерпением ожидающих перемен. Вследствие этого, консул решился немедленно двинуться к Лилибею с флотом; его сопровождал и царь со своими судами. На дороге они узнали сражение, происшедшее у Лилибея, поражение неприятельского флота и взятие в плен его судов.
51. Из Лилибея консул отпустил Гиерона с его флотом, а сам, оставив претора оберегать приморье Сицилии, перешел на остров Мелиту, находившийся во власти Карфагенян. По прибытии консула ему передан и город и остров; здесь взяты в плен Гамилькар, сын Гистона, начальник гарнизона и почти две тысячи человек воинов. По прошествии нескольких дней, консул возвратился в Лилибей, и пленные были здесь проданы консулом и претором с молотка за исключением только тех из них, которые отличались особенно знатностью рода. Обезопасив достаточно Сицилию с этой стороны, консул отправился к островам Вулкана, где по слухам находился Карфагенский флот; но около этих островов не нашли и следа неприятеля. Уже он двинулся опустошать берега Италии и разорив окрестности Вибона, привел в ужас самый Рим. Когда консул возвращался к берегам Сицилии, тут он получил известие о высадке неприятелей около Вибона и вместе вручены ему письма из сената, которыми извещала его о прибытии Аннибала в Италию, и вместе предписывалось ему, чтобы он тотчас же спешил на помощь товарищу. Среди стольких забот, консул тотчас посадил войско на суда и послал его по Верхнему морю в Аримин; легату Сек. Помпонию велел с двадцатью пятью судами прикрывать от неприятельских набегов окрестности Вибона и вообще берега Италии. Для М. Эмилия претора консул составил флот из пятидесяти судов; а сам, устроив дела Сицилии, отправился в Аримин с десятью судами вдоль берегов Италии. По прибытии туда, он немедленно двинулся с войском к берегам Требии, где и соединился с товарищем.
52. Таким образом оба консула со всеми силами Рима были противоставлены Аннибалу. Ясно было, что или этих войск достаточно будет для защиты Римского могущества, или что уже нет надежды на спасение. Впрочем один консул, под влиянием конного дела, в котором участвовал и раны им полученной, предпочитал тянуть дело вдаль. Но другой консул, еще свежий духом, не испытав неудач, не соглашался ни на какую отсрочку. Тогда Галлы жили по землям между реками Падом и Требиею. В этой борьбе двух сильных народов они старались держать нейтралитет и задобрить в свою пользу того, кто будет победителем. Римляне равнодушно смотрели на это двоедушие Галлов, довольные и тем, что они явно не действуют против них, но Аннибал сильно негодовал на Галлов, говоря, что он по их призыву прошел возвратить им свободу. Под влиянием этого раздражения и вместе желая доставить своим воинам добычу, Аннибал послал отряд из двух тысяч человек пехоты и тысячи конницы, по большой части Нумидов, по были там и Галлы, опустошать земли до берегов Пада. Доведенные до крайности Галлы — дотоле не хотевшие пристать ни к одной из враждующих сторон, стали умолять о защите Римлян, надеясь видеть в них мстителей за сделанные их притеснения: они отправили послов к консулу, прося их защитить их землю, подвергшуюся опустошениям за верность их Римлянам. Корнелию и самое обстоятельство и самое время казались неблагоприятными, чтобы действовать в пользу Галлов: подозрительны казались ему уверения в верности этого народа после многих его вероломств и особенно (если прежнее забылось за давность времени) после недавней коварной измены Бойев. А Семпроний был противного мнения: он говорил, что лучшим побуждением удержать союзников в верности будет — оказать деятельную защиту тем из них, которые в ней нуждаются. Несмотря на нерешительность товарища Семпроний тотчас отправил на ту сторону Требии для защиты Галльских земель всю свою конницу и тысячу легких стрелков. Они напали на неприятелей рассеявшихся, обремененных добычею и не ожидавших нападения, привели их в ужас и смятение и произвели между ними страшное побоище, преследуя до самого лагеря и передовых постов неприятельских. Будучи отражены неприятелем, высыпавшим из лагеря в большом числе, Римляне отступили было, но, получив подкрепление, возобновили бой. Он продолжался с переменным счастием, и хотя обе стороны разошлись с равною потерею, но Римляне считали себя вправе считать успех на своей сторон.
53. Никто не был так доволен и никто так не возгордился успехом, как сам консул; с восхищением твердил он: «что в том же самом роде оружия имел перевес над неприятелем, которым побежден товарищ его другой консул, что он ободрил воинов и возвратил им доверие к собственным силам; что изо всего войска только товарищ его откладывает минуту решительного боя; более болезненный духом, чем телом, товарищ его, вследствие страданий от раны не может равнодушно слышать только о сражении и об оружии. Но нельзя же всем состариться духом вместе с больным. К чему откладывать далее бой и бесполезно тратить время. Нечего ждать третьего консула и третьей армии! Карфагеняне разбили свои палатки на полях Италии и почти в виду Рима. Дело идет уже не о Сицилии и Сардинии, не о притязаниях на Испанию по сю сторону Ибра; но неприятель вытесняет Римлян из земли, родового достояния их предков, земля, на которой они родились. Как бы восстенали от негодования отцы наши, привыкшие сражаться около стен Карфагена, если бы они видели, что их потомки в страхе заперлись в лагере в центре Италии, имея двух консулов и две соединенные армии; что все земли между Альпами и подошвою Апеннин сделались достоянием Карфагенян.» Такие речи твердил он у ложа больного товарища и в преторской палатке, как бы волнуя умы воинов. Подстрекала его и близость выборов, опасение, как бы ведение войны не досталось будущим консулам, и желание стяжать славу победы одному себе, по случаю болезни товарища, присвоить славу победы. Таким образом, несмотря на противоречие товарища, Семпроний велел воинам готовиться к бою в самом непродолжительном времени. Аннибал очень хорошо понимал, какой образ действия самый выгодный для неприятеля, и никак не ожидал со стороны консулов какого-либо опрометчивого и неблагоразумного поступка. Но зная характер консула Семпрония по слуху прежде, он имел случай узнать его в на деле: он видел его горячность и нетерпеливость и догадывался, что вследствие удачного дела с отрядом его войска, посланным для грабежа, он сделался еще самонадеяннее. Аннибал решился не пропускать благоприятного случая действовать. Особенно заставляли его спешить благоприятные для него обстоятельства: пока еще и войско неприятельское было не обучено; лучший Римский полководец не мог действовать вследствие полученной раны; притом умы Галлов, составлявших значительную часть его войска, были еще настроены к войне; а это такой народ, что он падает духом по мере того, как время тянется и далее уходит он от родины. Таковы были его расчеты и соображения по поводу приближавшегося времени сражения, и он хотел ускорить его по возможности. Галльские шпионы (они преимущественно были из этого народа, возбуждая менее подозрений, так как Галлы находились в обоих враждующих войсках) донесли Аннибалу, что Римляне готовы к бою; а потому он стал отыскивать место благоприятное для военной засады.
54·. Между враждебными станами протекал в крутых и обрывистых берегах ручей; берега его заросли густыми болотными травами и разными кустарниками, представляя место совершенно дикое. Аннибал осмотрел это место сам и нашел, что и конницу тут можно спрятать. Обратясь к брату своему Магону, он сказал: «вот место, где тебе придется дожидаться неприятеля. Выбери же изо всей конницы и пехоты по сотне лучших воинов и явись ко мне с ними в первую стражу ночи; а теперь время дать отдых утомленным членам.» Затем он отпустил брата; тот в назначенное ему время явился с отборными воинами; ему сказал Аннибал: «вижу цвет войска; но, чтобы сила ваша соответствовала мужеству, пусть каждый из вас, воины, выберет в рядах пеших и конных по девяти товарищей из каждого рода войска. Магон покажет вам место, где вам нужно будет сидеть в засаде. Вы будете иметь дело с неприятелем, которому воинские хитрости подобного рода мало знакомы.» Отправив таким образом с Магоном тысячу человек пехоты, тысячу человек конницы, Аннибал на рассвете приказал Нумидским всадникам перейти через Требию, подскакать к лагерным воротам неприятеля и его аванпостам и стрелять по ним, вызывая на бой Римлян; а когда завяжется дело, то Нумиды должны медленно отступать и завлечь неприятеля по ту сторону Требии. Таковы были приказания, отданные Нумидам. Прочим вождям пешим и конным было предписано, чтобы они дали между тем своим воинам позавтракать; а воины должны быт совершенно вооружены, и лошади у них оседланы, а они сами готовы идти в бой по первому сигналу. Семпроний, услыхав о тревоге, произведенной Нумидами, вывел, горя желанием боя, к назначенному им еще прежде месту сначала всю конницу, на которую больше всего надеялся, потом шесть тысяч пехоты, а наконец и всю армию. Время было ненастное и день холодный, какие часто бывают в стране между Альпами и Апеннинами, где климат суров от множества рек и болот. И люди и кони у римлян выведены были поспешно; ни пищи они не приняли, и никаких мер к защите от холода, силу которого они не замедлили тотчас же почувствовать; а по мере приближения к реке сырость и холод проникали их все более и более; а когда воины, преследуя отступавших Нумидов, по грудь вошли в реку, в которой вода прибыла от шедшего ночью дождя, то у них совершенно закоченели все члены, так что с трудом руки их могли держать оружие. Притом, по мере того как время шло, Римские воины стали чувствовать необходимость пищи.
55. Между тем воины Аннибала развели огни перед палатками, растирали члены деревянным маслом, которое нарочно ни роздали, и на досуге насыщались пищею. Получив известие, что неприятель перешел по сю сторону реки, воины, бодрые и свежие духом и телом, взялись за оружие и выступили в поле. Балеарцев и легкие войска, числом около 8 тысяч, Аннибал ставит в первой линии; за тем расположена была вся масса тяжелой пехоты; по флангам было рассыпано десять тысяч конницы и расставлены слоны. Когда Римские всадники, в беспорядке преследовавшие Нумидов, вдруг встретили от них сильное сопротивление, то консул дал им знак к отбою и принял их в ряды пехоты. Римлян было восемнадцать тысяч и двадцать тысяч союзников Латинского племени, кроме того вспомогательное войско Ценоманов, единственного Галльского народа, остававшегося верным Римлянам. Таковы были силы обеих сторон, здесь сразившиеся. Бой начался Балеарцами. Так как легковооруженные войска Карфагенян были сильно теснимы Римскими легионами, то их и отвели на фланги. Не под силу стало тогда Римской коннице: с трудом четыре тысячи утомленных Римских всадников отбивались от нападений свежей Карфагенской конницы, состоявшей из десяти тысяч человек, так они были завалены градом стрел, пущенных Балеарцами. Много содействовали расстройству Римской конницы и слоны, прикрывавшие фланги: лошади бились испуганные как непривычным для них видом этих животных, так и распространявшимся от них запахом. С равным присутствием духа воины обеих враждующих сторон вступили в дело, но не одинаково соответствовали у них силы тела силам духа. Карфагеняне выступили на поле сражения после отдыха и завтрака; а Римляне бились натощак утомленные и коченея от холода. Но и тут имей дело они с одною пехотою, они бы сопротивлялись с успехом. Между тем, с поражением Римской конницы, и Балеарцы с боков стреляли по Римской пехоте и слоны врезались в самую её середину, а Магон с отрядом, бывшие в засаде, пропустив мимо себя неприятеля, ни о чем недогадывавшегося, вдруг явились в тылу его к великому его ужасу и смятению. Впрочем, несмотря на столько, со всех сторон грозивших, бед, пехота Римская все еще стояла неподвижно; особенно неожиданное сопротивление встретили слоны. — Нарочно посланные легковооруженные воины поражали их дротиками и когда слоны оборачивали тыл, они кололи их под хвост, где у них самое нежное место, копьями; 56. и таким образом заставляли их рассвирепевших обращаться опять к неприятелю. Аннибал, видя это, велел гнать слонов из центра на крайнее левое крыло против вспомогательного войска Галлов. Здесь слоны не замедлили обратить все в бегство. С ужасом увидели Римляне, что последняя их надежда — союзники оставили поле битвы. Тогда они стеснились в кружок и, в числе почти десяти тысяч, пробились сквозь ряды Африканцев и Галлов, служивших им подкреплением, с большим уроном для неприятелей. Так как путь в лагерь загорожен был рекою и дождь не давал возможности Римлянам видеть, где помощь их нужнее, то они прямо двинулись к Плаценции. И по другим направлениям шайки беглецов проложили себе путь в разные стороны: те, которые бросилось к реке, частью утонули в её пучинах, частью были убиты неприятельскими воинами, пока не решались идти в воду. Рассеявшиеся по полям воины шли по следам отступавшего войска и достигли Плаценции. Другие, видя нерешительность неприятеля, смело вошли в реку и достигли лагеря. Дождь пополам со снегом и невыносимый холод были пагубны для многих воинов и вьючных животных; а слоны погибли почти все до одного. Карфагеняне преследовали бегущих до реки Требии: до того они окоченели от стужи, возвращаясь в лагерь, что и не чувствовали радости от одержанной ими победы. В следующую ночь Римское прикрытие, находившееся в лагере, и большая часть воинов, уцелевших от битвы, на паромах переправились через Требию; а Карфагеняне или действительно не слыхали их движения вследствие шума падавшего дождя или и не хотели замечать, выбившись из сил от усталости и полученных в бою ран. При совершенном бездействии со стороны Карфагенян, войско Римское переведено консулом Сципионом, среди глубокой тишины, в Плаценцию; а оттуда по реке Паду переправлено в Кремону для того, чтобы не обременять одну колонию зимними квартирами двух армий.
57. Известие об этом поражении произвело в Риме такой ужас, что жители его уже думали видели неприятеля перед его воротами; да и не было, по их мнению, надежды отразить неприятеля, или даже оказать ему сопротивление. «На каких новых вождей надеяться или каких новых подкреплений ждать — так думали они — когда сначала под Тицином побежден один консул; потом вызван и другой из Сицилии, но и оба консула, и оба консульские войска претерпели поражение.» Между тем как умы граждан волновались такого рода опасениями, прибыл консул Семпроний с большою опасностью сквозь многочисленные разъезды неприятельской конницы, рассеявшейся для грабежа. В этом случае он рассчитывал более на свою смелость, чем на благоразумие или надежду отбиться от неприятеля в случае, если бы тот на него наткнулся. Семпроний исполнил то, что было в ту минуту самим нужным, а именно председательствовал на консульских выборах, и потом возвратился на зимние квартиры армии. Вновь избраны консулы Кн. Сервилий и К. Фламиний. Впрочем Римское войско и на зимних квартирах было тревожимо неприятелем: везде скитались Нумидские всадники, а по местам для них недоступным Цельтиберийцы в Лузитанцы. Таким образом для Римского войска подвозы провианта со всех сторон были отрезаны, за исключением водою по реке Паду. Недалеко от Плаценции было базарное местечко; оно было обнесено сильными укреплениями и имело значительный гарнизон. Аннибал с конницею и легкою пехотою двинулся к этому местечку с целью взять его нечаянным приступом. Имея главную надежду успеха на скрытность своего предприятия, Аннибал напал ночью, но не обманул бдительность сторожей. Такой вдруг поднялся крик, что его слышно было и в Плаценции. А вследствие этого, на рассвете явился консул с конницею, приказав за собою следовать пехоте, выстроившись в форме карре. Пока завязалось дело между конницами: в нем ранен был сам Аннибал; войско его вследствие этого прошло в расстройство, и гарнизон местечка отбился с блистательным успехом. Несколько дней Карфагенское войско посвятило отдохновению; но Аннибал, как только почувствовал облегчение от своей раны, решился идти осаждать Виктумвию; местечко это укреплено было Римлянами по случау войны с Галлами; сюда стеклись во множестве селиться люди разных соседних племен; в то время, вследствие неприятельских набегов бросив свои поля, стеклось туда множество окольных жителей. Они, надеясь на свою многочисленность и ободренные дошедшим к ним слухом о блистательной защите гарнизоном местечка у Плаценции, схватив оружие, двинулись на встречу Аннибала. Это была скорее толпа, чем правильный военный строй. Результат происшедшего сражения не мог быть сомнителен: с одной стороны была нестройная толпа поселян, с другой войско, уверенное в вожде и ему хорошо известное; а потому малочисленный отряд Аннибала обратил в совершенное бегство войско неприятельское, состоявшее тысяч из тридцати пяти человек. На другой день город сдался и принял Карфагенский гарнизон: жителям велено выдать оружие, и когда они это сделали, то Аннибал дал знак своим воинам, чтобы они разграбили город, как бы взятый силою. Невозможно описать подробно бедствия, постигшего несчастный город: одним словом, все, что может придумать жестокость, своеволие и разгул самих диких страстей человека, все это испытали бедные жителя от неистовых победителей. Таковы то были походы Аннибала в продолжении зимы.
58. На непродолжительное время, пока были самые сильные холода, воинам своим Аннибал позволил отдохнуть. С первыми и еще неверными признаками весны, он выступил с зимних квартир и повел войско в Этрурию, намереваясь тамошние народы склонить на свою сторону, как он поступил с Галлами и с Лигурами, или добровольно или силою. Когда Карфагенское войско стало переходить через Апеннины, то сделалась такая страшная непогода, что ничего подобного не было даже в неприступных Альпах. Дождь пополам со снегом бил воинов в самое лицо до того, что они должны были, выпустив оружие из рук, стараться всеми силами, как бы не сбило их с ног и не увлекло в пропасти порывами ветра. Они не позволяли перевести дыхание; воины должны были сесть спиною к ветру. Страшные удары грома потрясали воздух, и ослепительная молния следовала за оглушительным треском; ужас объял воинов. Потом полился сильный дождь, а ветер все усиливался, так что необходимость вынудила Карфагенян стать лагерем там, где застал дождь. Тут велики были труды, ожидавшие воинов; они не могли ни развернуть палаток, а которые и поставлены были, ни укрепить столбов; а которые и поставлены были, то делались жертвою сильных порывов ветра. Притом дождь, вследствие стужи, господствовавшей на вершине горного хребта, обратился в град, упавший в таком количестве, что воины, бросив все, спешила укрыться под палатками, скорее завалившими, чем закрывшими их. В довершение сделалась такая сильная стужа, что если живое существо из валявшихся в беспорядке людей и вьючных животных пыталось приподняться, то оно падало опять, так как все члены окоченели от стужи. Потом, когда мало-помалу от движения согревшаяся кровь снова обращалась по членам и возвращала им гибкость, то местами развели огни и более слабые прибегали к помощи тех, которые еще сохранили силы. Два дня пробыли Карфагеняне в этом месте, как бы в осаде. Много людей погибло здесь, а равно и много вьючных животных; из слонов, оставшихся после сражения при Требии, пало семь.
59. Спустясь назад с Апеннин, Аннибал снова двинулся к Плаценции и, прошед десять миль, остановился лагерем. На другой день он вывел в поле против неприятеля двенадцать тысяч пехоты и пять конницы. Да и Семпроний консул (уже возвратившийся из Рима) не отказывался принять бой: в этот день между обоими лагерями было расстояния три мили. На другой день произошел бой; с обеих сторон усердие воинов было велико, но не равным успехом увенчалось оно. При первой стычке Римляне имели такой явный перевес, что не только сбили противников с поля, но и преследовали бегущих неприятелей до самого лагеря, на который было и напали. Аннибал, прикрыв окопы и ворота самыми необходимыми силами, остальную массу войска принял внутрь лагеря, приказав воинам, по первому сигналу, быть готовыми сделать вылазку. Был уже почти девятый час дня, и Римляне утомились от бесполезных покушений на лагерь; вследствие чего вождь их велел ударить отбой, удостоверяв, что нет никакой возможности взять неприятельский лагерь. Тут-то Аннибал, видя, что бой ослабел и неприятель отступает, выпустил конницу с двух сторон с целью взять во фланг отступавших Римлян; а сам с массою пехоты бросился из средних ворот лагеря. Произошел бой отчаянный, и резня была бы с обеих сторон страшная, если бы время дня было ранее; а то наступление ночи развело противников жаждавших боя. Таким образом потеря с обеих сторон не соответствовала напряжению сил, с каким он было встретились; потеря с обеих сторон была почти равная и успех нерешительный. И с той, и с другой стороны пало по шестисот человек пеших, а всадников в половину. Впрочем потеря Римлян была чувствительнее; они недосчитались нескольких человек всаднического сословия, пяти военных трибунов и трех префектов союзного войска. После этого сражения Аннибал удалился в землю Лигуров, а Семпроний в Луку. Лигуры, в залог своей верности и для того, чтобы упрочить союз с Карфагенянами, передали ему захваченных ими изменою в плен двух квесторов Римских, К. Фульвия и Л. Лукреция, с двумя военными трибунами и пятью лицами всаднического сословия (почти все они были дети сенаторов).
60. Между тем, как эти события происходили в Италии, Кн. Корнелий Сципион, посланный в Испанию с флотом и войском, отправился от устьев Родаиа и, миновав водою Пиренеи, пристал с флотом у Эмпорий. Высадив здесь войско, он напал с Лацетан и в короткое время все народы по сю сторону Ибера привлек на сторону Римлян, частью обновив старинные дружественные отношения, частью завязав новые. Молва о кротости Римского военачальника пронеслась не только у народов, живших по берегу моря, но и проникла к народам более грубым, живущим внутри страны и в горах. Не только успел Сципион склонить их к миру, но и к наступательному союзу: они доставили ему несколько силных вспомогательных когорт. По сю сторону Ибера от Карфагенян начальствовал Ганнон; его Аннибал оставил здесь для удержания в повиновении народов, живущих между Ибером и Пиренеями. Ганнон, видя общее отпадение и желая предупредить его, счел нужным действовать и, став лагерем в виду Римлян, вывел войско в поле. Сципион со своей стороны не имел причин откладывать бой; он знал, что ему придется скоро иметь дело с Ганноном и Аздрубалом вместе и предпочитал иметь дело лучше с каждым порознь, чем вдруг с обоими. Бой не был упорный: шесть тысяч Карфагенян пало на поле сражения, а две тысячи с гарнизоном, находившимся в лагере, захвачены в плен. Лагерь взят приступом, и сам главный вождь неприятеля и много знатных, лиц достались в руки победителя. Город Сциссис, находившийся не далеко от Карфагенского лагеря, также взят приступом Римлянами. Впрочем добыча, найденная в городе, оказалась незначительная: то была бедная утварь дикарей и малоценные рабы. За то воины Римские обогатились добычею, которая им досталась в неприятельском лагере: здесь найдены не только вещи побежденного войска, но и того, которое под начальством Аннибала сражалось в Италии: воины Аннибала, отправляясь в дальний поход, всю свою собственность поценнее, опасаясь затруднить себя ею на пути, оставили по ту сторону Пиреней.
61. Аздрубал не знал еще об этом поражении своих и потому, спеша на встречу Римлян, перешел Ибр с восемью тысячами человек пехоты и тысячью всадников. Но когда Аздрубал узнал о победе, одержанной Сципионом и о взятия города Сциссиса, и Ганнонова лагеря, то он повернул к берегу моря. Здесь, недалеко от Тарраконы, нашел он толпы матросов и воинов, сошедших с кораблей и рассеявшихся на полям (как обыкновенно случается, самый недавний успех заставил пренебречь обыкновенными мерами осторожности). Пустив на них свою конницу, он обратил их в бегство к их судам; а много из них и пало. Впрочем Аздрубал опасался оставаться здесь долго (его тревожила мысль, как бы его тут не застал Сципион) и поспешил удалиться за Ибр. Сципиои, но первому известию о движении неприятеля, поспешно двинулся с войском, но не застал неприятелей, а, наказав префектов некоторых судов и оставив порядочный гарнизон в Тарраконе, возвратился с флотом в Эмнорий. Лишь только удалялся Аздрубал, Сципион опять явился по сю сторону Ибра. Он склонил на свою сторону Илергетов, несмотря на то, что они Сципиону дали заложников, и с молодежно этого народа опустошил поля тех народов, которые оставались верными союзниками Римлян. Услыхав, что Сципион выступил с зимних квартир, Аздрубал снова удалился на ту сторону Ибра. А Сципиои, мстя Илергетам, которые брошены были на произвол судьбы тем, кто их склонил к восстанию, загнал их всех в Атанагию, главный город этого народа, и осадил их там. Илергеты через несколько дней покорились совершенно; Сципион взял с них более прежнего заложников и наказал денежною пенею. Потом он двинулся против Авзетанов, народа, живущего у Ибера, также союзного Карфагенянам и осадил их город. Лацетаны, их соседи, спешили было на помощь осажденным и ночью уже готовились войти в город, когда попали в засаду, устроенную для них Римлянами. До двадцати тысяч человек потеряли они убитыми и почти все без оружия вынуждены были, рассеявшись по полям, искать убежища в своих жилищах. Главная надежда осажденных была на суровую зиму, препятствовавшую действовать осаждающим. Тридцать дней продолжалась осада, и в продолжении всего этого времени редко когда на земле было снегу менее четырех футов глубины; но с другой стороны осадные машины и террасы Римлян, покрытые снегом, были ими защищены от огня, который не раз бросали в них осажденные. Наконец когда Амузит, главный начальник Авзетан, ушел из города к Аздрубалу, то жители его покорились Сципиону, заплатив ему пени двадцать талантов серебра. За тем он возвратился на зимние квартиры в Тарракону.
62. В течение этой зимы в Риме и его окрестностях совершилось много чудесных явлений; а может быть, так как умы были настроены к суеверным опасениям, то с жадностью ловили они подобные слухи и охотно им верили. Между прочим говорили, что на рынке, где продастся зелень, новорожденный ребенок свободного происхождения закричал: триумф; а на рынке, где продаются быки, один из них сам собою взобрался на третий этаж и, испуганный криками жителей, бросился оттуда вниз; что на небе горели изображения кораблей; что в храм Надежды, что на Зеленном рынке, ударил гром; что в Ланувие копье пришло в движение; что там же ворон влетел в храм Юноны и сел на самый пульвинар богини; что в Амитернском поле видели подобия людей, одетых в белые одежды; впрочем, эти привидения не подходили ни к кому близко; что в Пицене шел каменный дождь; что в Цэрах жеребья повытянулись, и что в Галлии волк утащил у караульного солдата меч из ножен. Относительно прочих чудесных явлений децемвирам повелено посоветоваться со священными книгами; что же касается до каменного дождя, случившегося в Пицене, то сделано распоряжение о девятидневном жертвоприношении; в искупительных обрядах приняли участие все почти граждане. Прежде всего город очищен и принесены жертвы первоклассным богам по установлению. В Ланувии в храм Юноны внесешь дар — сорок фунтов золота. В Авентине освящено медное изображение Юноны, приношение Римских женщин. В Цэрах, где жеребья повытянулись, велено сделать лектистерний, а в Альгиде отслужить молебствие Счастию; в Риме сделан лектистерний — Юности и особенное молебствие Геркулесу, а всенародное отправлено около всех пульвинарий. Гению принесены пять больших жертв; а претору К. Атилию Серрану велено дать обеты в том случае, если в продолжении десяти лет отечество останется в том же положении. Эти искупительные обряды и обеты, сделанные по указанию Сивиллиных книг, успокоили несколько умы, которые были тревожимы суеверными опасениями.
63. Фламиний, один из вновь выбранных консулов, которому досталась по жребию легионы, зимовавшие в Плаценции, отправил приказ к консулу и частное письмо, в котором назначил ему в Мартовских идах войска привести к Аримину, и стать там лагерем. Фламиний, помня свои давнишние неприятности с Сенатом, намеревался принять консульство в провинции. Он не мог забыть своих споров с сословием патрициев, которые он имел с ними сначала в должности трибуна народного, а потом и в бытность консулом, по поводу неправильного будто бы избрания и по поводу отказа в почестях триумфа. Ненавистен еще был Фламиний патрициям за недавно только принятый, по предложению трибуна народного К. Клавдия, закон, которому противились все сенаторы за исключением одного Фламиния. По этому закону запрещалось сенатору или отцу сенатора иметь морское судно, которое вмещало бы в себе более трех сот амфор. вместимость эта признана достаточною для сельских произведений, составлявших собственность сенатора; приобретать же их из барышей — признано недостойным сенатора. Много было споров об этом вопросе, вызвавшем со стороны сенаторов сильное сопротивление. Участие в этом деле Фламиния, поддерживавшего закон, приобрело ему нерасположение аристократии, но за то стяжало благосклонность черни и доставило ему вторичное консульство. Фламиний, предвидя, что сенат будет стараться задержать его в городе то ложными истолкованиями гаданий, то исполнением обрядов Латинского богослужения, то разными другими предлогами, обыкновенно в подобных случаях с его стороны употребляемыми, собрался в путь под предлогом какой-то поездки и тайком уехал в свою провинцию. Когда патриции узнали об этом, то негодованию их, столь долго накоплявшемуся, не было меры; оно высказывалось в следующих выражениях: «не с сенатом только, но и с богами бессмертными К. Фламиний ведет борьбу. Еще прежде, по выбору, не утвержденному гаданиями, он был отзываем с поля битвы и людьми, и самими богами, но никого не послушал. А теперь, сознавая за собою вину презрения к святыне, К. Фламиний бегством уклонился от обязанности явиться в Капитолий и испросить благословение богов; он отказался в день вступления в должность явиться в храм Юпитера всеблагого и всемогущего. Ненавистный сенату и платя ему тою же ненавистью, он не хотел явиться в сенат и посоветоваться с ним, как бы то следовало. Не захотел он открыть Латинские празднества и совершить торжественное обычное богослужение Юпитеру Лациальскому на горе. Отказался он, как бы следовало, по совершении гаданий отправиться в Капитолий для прилития обетов и, вышед оттуда в торжественном, его сану присвоенном, облачении в сопровождении ликторов, тогда только отправиться в провинцию. Он же ушел наподобие раба без ликторов, без знаков своей должности, тайком, как бы отправляясь в ссылку. Уж не счел ли он лучшим для величия своего сана консульского, вступить в отправление должности в Аримине, чем в Риме и облечься в консульскую одежду предпочтительнее ему показалось в гостинице для проезжающих, чем под сенью домашнего очага у своих пенатов.» Почти единогласно сенат положил послать за консулом, отозвать его и принудить его — прежде отправления в провинцию и к войску, — исполнить все обязанности перед богами и людьми. Постановлено — отправить посольство и для этого избраны К. Теренций и М. Антистий. Они отправились к консулу, но представления их ему имели также мало успеха, как в первое его консульство письмо, присланное ему сенатом. Несколько дней спустя, Фламиний вступил в должность. Когда он совершал жертвоприношение и, поразив телка, передал его в руки жрецов, жертва вырвалась у них из рук и кровь брызнула на всех тут находившихся. Произошло между присутствующими смятение тем большее, что стоявшие далеко не знали причины тревоги. Этот случай все сочли дурным предзнаменованием. Приняв два легиона от прошлогоднего консула Семпрония и два от претора К. Атилия, консул К. Фламиний повел войска в Этрурию по тропинкам через Апеннинские горы.