1. При консулах Генуцие и Сер. Корнелие не было почти вовсе внешней войны. Отведены поселения в Сору и Альбу; в Альбу, в землю Вольсков, записалось шесть тысяч поселенцев. Сора находилась в земле Вольсков; а владели ею Самниты; туда отправлено четыре тысячи человек. В том же году дарованы права гражданства Арпинатам и Трибуланцам. У Фрузинатов отнята третья часть поля за то, что, как узнали достоверно, они возбуждали Герников взяться за оружие. По сенатскому определению консулы произвели об этом следствие и виновников заговора наказали розгами, и потом отсечением головы. Впрочем, чтобы год не прошел совершенно мирно, отправлена была небольшая экспедиция в Умбрию. Получено было известие, что шайка вооруженных людей, скрываясь в пещере, делает оттуда опустошительные набеги. Отряд нашего войска силился было проникнуть в пещеру; но там, в темноте, много воинов было переранено, особенно каменьями. Так как пещера была сквозная, то не замедлили найти наши воины другое её устье; они, завалив оба отверстия дровами, зажгли их. Задушаемые дымом, неприятели, ища спасения, бросались в огонь и все погибли числом до двух тысяч. При консулах М. Ливие Дентре и М. Эмилие война с Эквами началась с новою силою вследствие негодования Эквов на основание Римской колонии в их рубежах. Всеми силами напали они на нее, но были отбиты одними поселенцами. Впрочем известие о возмущении Эквов, совершенно неожиданное — так как считали этот народ обессиленным последнею войною, возбудило большие опасения в Риме: думали, за ними не скрывается ли другой враг опаснее. Вследствие возникшей по этому поводу тревоги назначен диктатором К. Юний Бубульк. Он двинулся в поход вместе с предводителем всадников М. Титинием и разбил на голову Эквов при первой встрече. В восьмой день по избрании, диктатор с почестями триумфа возвратился в Рим и освятил храм Спасения; обет воздвигнуть сто он дал, будучи консулом, положил основание будучи цензором, а исполнил обет диктатором.
2. В этом же году Греческий флот, командуемый Клеонимом из Лакедемона, пристал к берегам Италии и взял город Турий в земле Саллентинцев. Консул Эмилий двинулся против пришельцев, разбил их в первой встрече на голову и заставил искать убежища на кораблях. Турии возвращены прежним жителям и Саллентинское поле обезопасено от неприязненного вторжения. В некоторых летописях я нахожу, что диктатор Юний Бубульк был посылаем в землю Саллентинцев, и что Клеоним удалился из Италии прежде, чем имел неприязненное столкновение с Римлянами Отсюда Клеоним с флотом обогнул Брундизийский мыс и был занесен ветрами в средину Адриатического моря. По левую руку ею были берега Италии, в этих местах не представляющие безопасных пристаней; по левую руку приморье, населенное Иллирийцами, Либурнами и Истрами, народами дикими, воинственными, главное занятие которых были морские разбои. Под влиянием страха Клеоним достиг до приморья, населенного Венетами. Здесь они послал несколько человек для исследования местности; возвратясь, они показали, что берег тянется узкою полосою, позади которой находятся озера и болота, во время прилива имеющие сообщение с морем; за ними простирается равнина, позади которой начинаются горные возвышения. Немного подалее находится устье весьма глубокой реки (то была река Медунк), представляющее удобную пристань для введенных в нее судов. Приблизившись к устью её с флотом, Клеоним отдал приказание судам попытаться войти в нее против течения. Мелководье русла не пропустило судов позначительнее; вследствие этого воины пересели на суда меньшего размера, и таким образом проникли до обитаемых мест, где находились три приморских села Падуанцев. Здесь Греки пристали к берегу, оставили у судов небольшой отряд, а сами силою захватили большую добычу пленными и скотом и увлеченные жадностью, зашли далеко от судов. Когда в Падуе было получено об этом известие (а жители ее всегда были готовы к воине вследствие постоянно угрожавшей опасности со стороны Галлов), то всех молодых людей, вооружа их, разделили на два отряда: один двинулся туда, где по полученным известиям неприятель предавался грабительству; другой, чтобы не встретить неприятелей, пошел иною дорогою в обход к тому месту, где Греки оставили свои суда (место это находилось милях в четырнадцати от города). Тут нападение было произведено нечаянно; небольшой, защищавший суда, отряд был истреблен. Устрашенные корабельщики вынуждены были суда причалить к противоположному берегу. С другой стороны с неменьшим успехом произведено было нападение на рассеянных по полям грабителей. Тщетно ища убежища, стремились они к своим судам; тут встретили они также преградивших им путь Венетов. Окруженные со всех сторон, Греки были истреблены, немногие, взятые в плен, показали, что царь Клеоним с флотом находится в трех милях расстояния. Отправив пленных под караулом в ближайшее село, Венеты сели тотчас на суда, одни — на отбитые у неприятеля, другие на свои собственные, плоскодонные, приспособленные к плаванию по мелям. Все вместе устремились они на неприятельской флот, стоявший не подвижно и опасавшийся более незнакомой ему местности, чем неприятелей. Не думая о сопротивлении, Греческий флот спешил возвратиться в открытое море. Венеты преследовали его до самого устья реки, взяли и сожгла несколько неприятельских судов, которые второпях сели на мель, и победителями возвратились домой. Клеоним, не находя нигде довольно безопасного убежища в Адриатическом море, оставил его едва с пятою частью судов. Военная добыча, взятая у Лакедемонян и медные носы отбитых у них судов были помещены в древнем храме Юноны, и поныне еще живы некоторые из жителей Падуи, которые их видели. В память этой знаменитой битвы день её и поныне празднуется примерным боем судов среди реки, протекающей через Падую.
3. В этом году в Риме заключен мирный союз с Вестинами, искавшими нашей дружбы. Вслед за тем возникла опасность с разных сторон. Получено известие, что Этруски снова берутся за оружие, главное вследствие внутренних смут, возникших у Арретинцев. Здесь народ хотел силою прогнать могущественный род Цильниев, навлекший себе общую зависть своим богатством. Марсы с оружием в руках обороняли свое поле и не дозволяли Римским поселенцам, записавшимся в числе четырех тысяч, идти в Карсеолы, куда они были назначены. Вследствие этих опасений диктатором назначен М. Валерий Максим; он предводителем всадников избрал себе М. Эмилия Павла. Это мнение считаю я более правдоподобным, чем то, что К. Фабий, уже удостоившийся стольких почестей, мог быть подчинен Валерию. Вероятно, ошибка в этом случае произошла от того, что оба и Валерий, и Фобий носило прозвание Великих. Диктатор выступил в поход с войском, в первом сражении разбил Марсов и принудил их искать убежища по укрепленным городам. В течение нескольких дней диктатор овладел тремя из них: Малиониею, Плестиною и Фрезилиею. Марсы изъявили покорность и получили мир, по которому за вину потеряли часть своего поля. Тогда все силы Римлян обратились на Этрусков. Между темь как диктатор отправился в Рим для того, чтобы произвести новые гадания, предводитель всадников неосторожно отправился на фуражировку и наткнулся на неприятельскую засаду. Войско наше было смято, потеряло много убитыми, нисколько военных значков и предалось постыдному бегству, ища убежища в лагере. Уже это самое происшествие делает невероятным то, чтобы предводителем всадников был Фабий: во всех отношениях достойный похвалы, он и в отношении воинской славы не заслужил ни одного пятна. Притом не мог он забыть пример строгости Папирия, и ни за что не решился бы он вступить в бой с неприятелем без дозволения диктатора.
4. Известие об этом поражении возбудило в Рим большие опасения, чем каких оно заслуживало как будто дело шло об истребления целого нашего войска: объявлено прекращение гражданских дел; у ворот поставлена стража; но улицам расставлены караулы; на стены снесено оружие и метательные снаряды. Все молодые люди приведены к воинской присяге и диктатор немедленно отправился к войску. Он нашел там дела в лучшем, чем ожидал, положении. Предводитель всадников благоразумными распоряжениями все привел в порядок. Лагерь перенес в место более безопасное, а когорты, потерявшие свои значки, были за наказание оставлены вне лагеря и без палаток. Войско жаждало боя, желая смыть свой позор. Вследствие этого диктатор немедленно двинулся вперед и расположился лагерем на Русселанском поле. За ним последовал и неприятель; хотя он надеялся на успех в открытом поле, возгордясь своим прежним успехом, однако решился лучше прибегнуть к воинской хитрости, которая уже раз удалась ему вполне. Не вдалеке от лагеря Римского находилось полуразрушенное и оставленное жителями вследствие опустошения полей селение. Скрыв там вооруженный отряд, неприятель выгнал стада по близости лагеря Римского, в котором находился легат Кн. Фульвий со сторожевым отрядом. Никто из Римлян не давался в эту ловушку. Один из пастухов закричал другим, которые, не торопясь, отгоняли стада от развалин селения: «к чему они напрасно беспокоятся, когда стадо можно прогнать безопасно через самый лагерь Римский?» Слова эти были переведены легату одним Церитом, и когда воины узнали их смысл, то пришли в сильное негодование, но не смели тронуться без дозволения вождя. Легат приказал людям, знавшим хорошо Этруский язык, обратить внимание на то, речь пастухов действительно ли свойственная поселянам, или не напоминает ли она речь горожан. Те сказали, что язык пастухов, самая их наружность и манера изысканнее, чем простых поселян. Тогда легат сказал: «ступайте же, скажите неприятелю, что военная его хитрость останется без пользы, потому что она открыта. Римлянам все известно, и хитростью их так же трудно победить, как и открытою силою.» Когда неприятель услышал это и дал знать находившимся в засаде, то они вышли из места, где скрывались и со знаменами выступили в открытое поле. Легат увидал перед собою войско неприятельское столь многочисленное, что не мог надеяться с успехом ему противиться со своим небольшим отрядом. Поспешно послал он гонца к диктатору с просьбою о немедленной помощи, а сам между тем выдерживает напор неприятеля.
5. Получив это известие, диктатор тотчас отдал приказание нести вперед знамена и следовать за ними войску. Немедленно воины бросились к знаменам и оружию; с трудом можно было удержать их, чтобы они не бросились тотчас же в беспорядке на неприятеля. Они были под влиянием раздражения, причиненного прежним их поражением и не могли равнодушно слышать воинские клики своих товарищей, которые все становились громче по мере того, как разгорался бой. Порываясь вперед, воины торопили друг друга, и упрекали знаменосцев в медленности движения. Чем больше воины спешат, тем больше диктатор старается сдержать их торопливость, отдавая приказание идти медленнее. Этруски же всеми силами напали на нашего легата. Один за другим гонец его дает знать диктатору, что все легионы Этрусков одни за другим вступили в дело, и что отряду легата нет более сил сопротивляться. С возвышенного места, где в то время находился диктатор, он и сам мог видеть, что войско легата находится в самом критическом положении. Впрочем, зная, что и легат будет защищаться до последней крайности и что в случае неминуемой опасности выручка уже близко, диктатор с умыслом тянет время, чтобы дать возможность неприятельскому войску хорошенько утомиться и потом напасть на него со свежими силами. Хота войско диктатора двигалось медленно, но оно все таки было уже так близко от неприятеля, что и развернуться коннице для атаки по-видимому не было места. Впереди несены были все значки легионов для того, чтобы не дать неприятелю возможности подозревать воинскую хитрость; но позади между рядами пехоты оставлены были большие интервалы, в которых свободно могла действовать конница. Дружно раздались воинские крики нашего войска и конница, пропущенная вперед, быстрою атакою смяла неприятеля, не ожидавшего такой случайности. Таких образом воины легата, уже едва-едва выдерживавшие напор неприятеля, были им совершенно оставлены в покое. Неприятелю было довольно дела и с подоспевшими нашими свежими силами. Бой продолжался недолго, да и результат его не мог быть сомнительным. Разбитый наголову неприятель искал убежища в лагере; значки Римские проникли вслед за ним туда же и воины неприятельские сбились в беспорядочную толпу в одном углу лагеря. Бегущие стеснились в лагерных воротах, не давая прохода друг другу; большая же часть взобралась на лагерный вал с целью или с большим успехом защищаться с возвышенного места, или лучше высмотреть оттуда место куда бежать. Случилось, что в одном месте вал, вероятно плохо укрепленный, уступил тяжести находившихся на нем воинов и осыпался в ров. Тогда неприятельские войны с криком, что это сами боги указали им средство к спасению, бросились бежать, и гораздо более было в том числе безоружных, чем вооруженных. В этом сражении еще раз сокрушены силы Этрусков. Под условием заплатить годовое жалованье Римскому войску и выдать ему провиант на два месяца, они испросили у диктатора позволение отправить в Рим послов просить мира. В нем им отказано, а дано только перемирие на два года: диктатор возвратился в Рим с почестями триумфа. По другим сведениям, Этрурия умирена диктатором безо всяких замечательных военных действий: он только положил конец внутренним смутам Арретинцев, помирив род Цильниев с простым народом. Некоторые того мнения, что М. Валерий был сделан из консула диктатором, не ища этой должности и даже заочно, когда он находился в отсутствии из Рима. Выборы диктатора произведены были временным правителем. Одно, что не подвержено сомнению, что во время консульства М. Валерия товарищем ему был Аппулей Пайса.
6. При консулах М. Валерие и К. Аппулее извне государства было довольно спокойно. Этруски ничего не предпринимали под влиянием претерпенного ими урока и будучи связаны перемирием. Самниты чувствовали многократные поражения и не соскучились еще недавно заключенным миром. Чернь в Риме также оставалась довольно покойною; так как множество граждан было выслано в недавно основанные колонии. Впрочем совершенное спокойствие продолжалось не долго; трибуны народные К. и Кн. Огульнии вкинули семена раздора между главными лицами аристократии и простого народа. Долгое время, но без успеха, искали они разных предлогов чернить патрициев в глазах простого народа; наконец нашли он вопрос, которым задели уже не одну чернь, но знатнейших лиц плебейского сословия. Увенчанные почестями консульскими и неоднократно полученными триумфами, они не имели только участия в почестях жречества, доселе еще принадлежавших исключительно одним патрициям. Вследствие этого трибуны предложили следующий проект закона: так как в то время было четыре авгура и четыре первосвященника, и число тех и других положено было удвоить, то вновь избрать и тех и других из плебейского сословия. Каким образом число авгуров дошло до четырех, я иначе не могу объяснить как тем, что двое из них умерли. Число авгуров должно было быть постоянно четным; три древних трибы — Рамнеская, Тициейская и Луцерская — должны были иметь по одному авгуру, а в случае умножения их числа оно должно быть для каждой одинаково; таким образом когда, вследствие прибавления пяти новых авгуров к четырем прежним, их сделалось девять, то каждая из означенных триб имела их по три. Впрочем предложение избрать авгуров из сословия плебейского, патриции встретили с таким же неудовольствием, с каким некогда подобное предложение относительно обобщения консульства. Патриции делали вид, что они озабочиваются в этом случае не столько собственными интересами, сколько страшатся гнева богов за поругание их священных таинств, опасаясь, как бы не последовало вследствие этого какой беды над отечеством. Сопротивления большего патриции не оказывали, привыкнув уже терпеть поражение в подобных столкновениях с плебейским сословием. Они видели, что противники их имеют то, до чего прежде едва дерзали касаться они самыми смелыми надеждами, что они уже столько раз получили почести консульства, цензорства и триумфов, за смутную только надежду получить которые, они вели прежде отчаянную борьбу.
7. По поводу означенного проекта закона происходили особенно ожесточенные прения, по сохранившимся для нас известиям, между Ап. Клавдием и П. Децием Муром. С обеих сторон повторялось здесь почти все тоже о правах патрициев и плебеев, что некогда высказано было в защиту их по поводу Лициниева закона, когда плебеи домогались консульства. Деций привел в пример своего предка таким, каким его видели многие из тех, которые присутствовали в собрании: он припомнил его как он в Габинском препоясании, стоя на стреле, обрек себя на жертву за народ и легионы Римские: «Так тогда — сказал он — П. Деций консул был для богов столь же чистою и угодною жертвою, как и товарищ его Т. Манлий в случае, если бы он был вместо него. А теперь признали бы его недостойным быть избранным для принесения жертв богам? Есть повод опасаться, что мольбам его боги будут менее внимать, чем Апписвым? Или может быть Аппий Клавдий с большею душевною и телесною чистотою, чем он Деций, совершает обряды домашнего богослужения и лучше его умеет чтить богов? Да имел ли повод кто-нибудь раскаиваться в том, что столько диктаторов и консулов из плебейского сословия, идя на воину и среди самых военных действии, столько раз давали обеты за отечество? Пусть припомнят имена вождей с тех пор, как плебеи приняли участие в ведении дел общественных и как звезда их счастия взошла на горизонт! Пусть сочтут триумфы имя полученные! Теперь плебеи не завидуют патрициям в благородстве их рождения. Верно только то, что в случае войны, отечество найдет столько же искусных и надежных вождей в рядах плебеев, сколько и патрициев. А если все это правда, как вы не можете не согласиться с этим, то кто же из людей или богов может что-либо сказать против того, чтобы те самые люди, которых вы признали достойными курульных кресел, тоги претексты, туники пальмовой (palmata), туники разноцветной, торжественного венка лаврового, украсились еще знаками почестей авгурской и жреческой? И так того же самого человека, который в одеянии, в каком мы привыкли изображать Юпитера Всесильного и Всеблагого, на позлащенной колеснице по городу едет к Капитолию, противно вам будет видеть, как он с покровенною головою, украшенный знаками своего сана, будет закалать жертву? И так равнодушно читаете вы под изображением плебея, что он был консулом и диктатором, что он получил почести триумфа; но не вынесут ваши глаза, если там же будет написано, что он же был жрецом или авгуром. Что же касается до меня, то смело могу сказать (и да простят меня в этом боги бессмертные!), что, как теперь поставлены мы благодеяниями к нам народа Римского, не менее принесем мы чести должностям жреческим занимая их, сколько и они нам. Не столько ищем мы здесь собственной чести, сколько велико в нас желание, сверх нашего домашнего служения богам, участвовать и в общественном.
8. «Но что же я говорю так, как будто жречество есть исключительная принадлежность патрициев, тогда как одно из самых важнейших уже нам доступно? Разве мы не видим плебеев в числе десяти мужей, назначенных для совершения священных таинств, истолкователей книг Сивиллиных и судеб нашего народа, служителей Аполлона и исполнителей других священных обрядов. И тогда патриции не сочли для себя обидою, что число этих служителей богов от двух увеличено до десяти для того, чтобы допустить туда плебеев. Теперь трибун, человек дельный и решительный, предлагает прибавить места пяти авгуров и четырех жрецов для того, чтобы занять их плебеями. Мы, Аппий, не вытесняем вас с мест, прежде вами занимаемых; домогаемся только, чтобы плебеи были помощниками вашими и при отправлении общественного богослужения точно также, как они разделяют труды ваши во всех прочих отношениях. Не красней, Аппий, принять себе товарищем в жреческий коллегий того же самого человека, который может по праву быть твоим сотрудником в консульстве, в цензорстве, которого ты можешь быть предводителем всадников, когда он будет диктатором, и который, если ты будешь диктатором, может исправлять под тобою ту же должность. Ведь древние патриции не побрезгали же принять в свои ряды пришельца Сабинского, родоначальника вашей знатности, Атта Клавза или Аппия Клавдия, если вы так лучше хотите. Не пренебрегайте же и вы принять нас в число служителей алтаря. Много прав на славу принесем мы с собою; и именно все те же, которыми вы некогда гордились, как своим исключительным достоянием. Л. Секстий был первым консулом из сословия плебеев. К. Лициний Столо первым предводителем всадников; К. Марций Рутил первым и диктатором и цензором; К. Публилий Филон первым претором. Постоянно повторяют патриции одно и то же, что и тогда: вы одни имеете право гордиться родом, вам одиним должна принадлежать власть по праву, и только ваши предзнаменования в мирное и военное время законны. Но на деле оказалось и будет так всегда — что сановники из плебеев действовали не с меньшим счастием, как и из патрициев. Не безызвестно вам, что патриции не с неба упали такими, а что так названы в древнее время те, которые могли указать отцов своих и дедов, или другими словами, были свободного происхождения. Я могу указать на отца моего, консула, а сын мой уже и на деда. Дело заключается в том, Квириты, что мы все свои права должны доставать себе силою. Патриции именно ищут только волнений; они не смотрят на то, какой они будут иметь результат. Что касается до меня, то я, будь это сказано в добрый и счастливый час для вас и отечества, согласно предложения трибуна, мнением полагаю его принять.»
9. Народ уже определил созвать трибы и по-видимому предложение Огульниев должно было быть принято; но вмешательство других трибунов не допустило в этот день состояться на этот предмет народному определению. На другой день трибуны уступили убеждениям и угрозам и закон принят огромным большинством. В должность первосвященника назначены: П. Деций Мус, так горячо защищавший этот закон, П. Семпроний Соф, К. Марций Рутил, М. Ливий Дентер; а пятью авгурами избраны из плебейского сословия: К. Генуций, П. Элий Пэт, М. Минуций Фесс, К. Марций, Т. Публилий. Таким образом число первосвященников было восемь, а авгуров девять. В том же году М. Валерий консул издал закон об апелляции, подтвердив его с большею силою. В третий раз, таким образом, по изгнании царей издавался этот закон и все по предложению членов, происходивших из одного и того же семейства. Причина частого повторения этого закона заключалась в том, что постоянно притязания некоторых сильных лиц торжествовали над правами вольности всех. А личность граждан была защищена одним Порциевым законом. В силу его тот, кто наказал бы телесно или умертвил Римского гражданина, подвергается строжайшему наказанию. А Валериев закон, запрещая гражданина, апеллирующего к народу, наказывать розгами или смертью, о тех, которые нарушат его, говорит: «те поступят дурно». Опасение это дурного мнения других может быть в древние времена и служило достаточною уздою; а в настоящее время страх одного только такого наказания не больше, как смешон. Война против взбунтовавшихся Эквов, у которых от прежних сил осталось разве одно раздражение, ведение которой было поручено консулу Валерию, не представляла ничего замечательного. Другой консул, Аппулей, осадил в Умбрии город Неквин; он стоит на крутом возвышении, с одной стороны обрывистом, где теперь находится Нарния, и не мог быть взят ни приступом, ни осадными работами. Таким образом вновь избранные консулы, М. Фульвий Патин и Т. Манлий Торкват, должны были продолжать осаду, начатую их предшественниками. Историки Мацер Лициний и Туберон рассказывают, что когда во время выборов этого года все сотни единогласно назначили консулом К. Фабия, хотя он и не искал этого, то он просил поберечь его к году более важному в военном отношении, говоря, что теперь он больше пользы может принести отечеству в гражданских должностях. А потому К. Фабий избран курульным эдилем вместе с Л. Папирием Курсором (К. Фабий и не искал этой должности и не скрывал, что если его выберут, то он примет ее с удовольствием). Достоверность этого известия заподазривает древнейший историк Пизон; он говорит, что в этом году были курульными эдилями К. Домиций Ко. Ф. Кальвин и Си. Карвилий К. Ф. Максим; я полагаю, что сходство этого последнего наименования подало повод к этой ошибке; а уже в объяснение ее придумана басня о бывших одновременно выборах в должности консулов и эдилей. В этом году, по дошедшим к нам известиям, закончен был люстр цензорами П. Семпронием Софом и П. Сульпицием Саверрионом; прибавлены две трибы: Аниенская и Терентинская. Таковы были события в Риме.
10. Между тем осада Неквина продолжалась с чрезвычайною медленностью. Двое горожан, дома которых примыкали к самой городской стене, сделали подземелье, и через него прошед тайно, явились к Римским аванпостам. Будучи приведены к консулу, они взялись ввести в город вооруженный Римский отряд. Такое показание по своей важности не могло быть пренебрежешь и слепо на него нельзя было полагаться. Одного оставили в лагере заложником, а с другим отправили через подкоп двух лазутчиков для исследования. Удостоверившись в справедливости показания означенных горожан, триста Римских воинов, по указанию одного из них, вошли в город и ночью захватили ближайшие ворота. Они были выбиты, и консул Римские с войском беспрепятственно проник в город; таким образом Неквин достался во власть народа Римского. Туда были отправлены поселенцы для того, чтобы защищать город от Умбров; новая колония названа Нарниею от реки Нары; войско с большою добычею возвратилось в Рим, В том же году Этруски, нарушив перемирие, стали готовиться к войне. Между тем, как они задумали это, многочисленные полчища Галлов, явясь в их пределы, заставили их озаботиться собственною безопасностью. Надеясь на свои богатства, Этруски попытались большою денежною платою сделать из Галлов союзников вместо врагов, и склонить их действовать заодно против Римлян. Варвары не отказываются от дружественного союза; начались переговоры о цене его. Когда о ней условились и Галлы ее получили, между тем военные приготовления были все окончены. Этруски приказали Галлам идти вслед за ними. Тогда те стали отказываться под разными предлогами, говоря: «что деньги они взяли не за то, чтобы вести войну с Римлянами; а получили они их за то, чтобы не опустошать Этруских полей. Впрочем, буде Этруски хотят, они станут им помогать и против Римлян; но не иначе, как с условием, чтобы им уступлена была часть земли и чтобы они могли иметь здесь постоянную оседлость.» Не раз собирались на совещание об этом предмете народы Этрурии; но решительного ничего положить они не могли, не столько потому, чтобы им жаль было уступить часть своих полей, сколько опасаясь иметь близкими соседями таких диких и необузданных варваров. Таким образом Галлы были отпущены домой, взяв большую сумму денег безо всякого с их стороны труда и опасности. В Риме возникли было опасения при известии о том, что Галлы присоединились к Этрускам; вследствие этого когда Пицентины просили дружественного союза, то он им дан с большою готовностью.
11 Консулу Т. Манлию по жребию досталась провинция Этрурия. Едва только проник он в пределы неприятельские, как во время воинских упражнений с всадниками, он на всем скаку слетел с лошади, вследствие чего скоропостижно умер на третий день после этого случая. Этруски сочли это событие благоприятным для себя предзнаменованием в начинавшейся кампании. Они говорили, что сами боги стали за них ратовать. В Риме известие о случившемся произвело общую печаль: жалели умершего консула, страшились за будущее. Сенат было хотел назначить диктатора; но оставил это намерение по совету старейшин, и вместо того объявил выборы для замещения умершего консула. Все сотни единогласно назначили консулом М. Валерия, того самого, которого сенат хотел назначить диктатором. Немедленно он велел ему отправиться в Этрурию к легионам. Прибытие его до того стеснило Этрусков, что никто из них не смел выходить за окопы и они находились, как бы в облежании, под влиянием распространившегося между ними ужаса. Впрочем их новый консул не мог вызвать на бой в открытом поле ни опустошением полей ни истреблением городов и деревень; весьма многие из них сделались добычею пламени. Между тем как события этой войны по своей важности далеко не соответствовали возбужденным ею опасениям, получено известие о возобновлении опасной борьбы, так дорого стоившей обеим сторонам. Пицентины, недавние наши союзники, принесли это известие. Они говорили: «Самниты замышляют возобновление воины и их приглашали действовать заодно.» Послам Пицентинским изъявлена благодарность, а сенат стал озабочиваться угрожающею войною с Самнитами более, чем тою, которая происходила с Этрусками. Правительство было кроме того еще озабочено обнаружившимся недостатком в хлебе. Те историки, по мнению которых в это время курульным эдилем был Фабий Максим, утверждают, что этот великий человек, заслуживший такую славу своими подвигами на воине, и в этом случае, среди великой крайности, постигшей государство, был в высшей степени полезен, обнаружив необыкновенную деятельность в скупке хлеба и доставке его в Рим. По дошедшим к нам известиям в этом году было временное правление, но по какому поводу это неизвестно. Сначала временным правителем был Ап. Клавдий, а потом П. Сульпиций. Под председательством последнего состоялись консульские выборы: консулами избраны Л. Корнелий Сципион и Кн. Фульвий. В начале этого года к новым консулам явились послы Луканцев с жалобою: «Самниты, видя, что все их усилия вовлечь Луканцев в союз оборонительный и наступательный против Римлян тщетны, с войском вошли в их землю, опустошая ее и вынуждая их бедствиями войны принять участие в ней согласно их желания. Но Луканский народ не может себе простить еще и прежнего заблуждения; и теперь он твердо решился скорее вытерпеть все, чем поднять когда-либо оружие против Римлян. А потому теперь, обращаясь через послов к Римлянам, он просит их не сомневаться в их верности и оборонить их от насилия и притеснений Самнитов. Хотя уже и самая война Лукавцев с Самнитами может служить доказательством искренности их слов, но они сверх того готовы дать заложников.»
12. Сенат не долго рассуждал об этом вопросе; он определил заключить дружественный союз с Луканцами, а от Самнитов требовать удовлетворения. Вследствие этого послам Луканцев дан ласковый ответ и заключен с ними союзный договор: отправлены к Самнитам фециалы, которые должны были им сказать: чтобы они вышли из земель союзников Римского народа, и чтобы вывели войско из земель Луканцев. Самниты послали на встречу Фециалам сказать им: «если только появятся они в народном собрании Самнитов, то не избегнут насилия.» Когда получено об этом известие в Риме, то сенат определил, а народ подтвердил — объявить войну Самнитам. Консулы разделили между собою провинции: Сципиону досталась Этрурия, а Фульвию Самний. Каждый из консулов отправился в свой участок. Сципион полагал по примеру прошлого года, что война будет тянуться медленно без решительных с обеих сторон действий; как вдруг неприятельское войско, совершенно готовое к бою, встретило его у Волатерры. Большая часть дня прошла в упорном сражении, при чем с обеих сторон пало много убитыми. Ночь наступила прежде, чем решительный успех обнаружился на чьей либо стороне; но рассвет следующего дня показал кто был победителем и кто был побежденным: в тишине ночи Этруски очистили свой лагерь. Римское войско, выйдя в поле, увидело, что удаление неприятеля предоставило ему бесспорную победу. Оно двинулось к неприятельскому лагерю и овладело им (там не было ни одного человека) и большою в нем добычею; лагерь этот был долгое время постоянными квартирами войска Этрусков и притом неприятель очистил его с крайнею поспешностью. Оттуда Римское войско двинулось в землю Фалисков; тяжести войсковые под небольшим прикрытием оставлены в Фалерах, а войско наше налегке двинулось в неприятельские пределы для их опустошения. Все предано огню и мечу; со всех сторон гнали добычу. Не ограничась опустошением полей, войско наше предало огню укрепленные городки и села неприятелей; только большие города, куда удалились в страхе Этруски, уцелели от Римского оружия. Консул Кн. Фульвий с большою славою сразился с Самнитским войском у Бовиана; победа здесь не была сомнительна. Вслед за тем консул взял приступом Бовиан и не много спустя Авфидены.
13. В том же году отведена колония в Карсеолы в землю Эквиколов. Консул Фульвий получил почести триумфа над Самнитами. Наступало уже время консульских выборов; между тем распространился слух, что Этруски и Самниты собирают огромные войска; что на всех Этруских сеймах ставится в вину старейшинах, что они не пригласили на помощь Галлов под какими бы то ни было условиями; что правительство Самнитов винят также в том, что оно войско, приготовленное против Луканцев, противоставило Римлянам. Таких образом неприятель наш готовился на войну со всеми своими силами и союзников, и угрожавшая борьба не имела еще себе подобной. Вследствие таких опасений несмотря на то, что знатнейшие мужи Рима искали в это время консульства, взоры и ожидания всех граждан обратились на К. Фабия Максима. Он и сначала не искал, а, видя общее желание избрать его консулом, старался всячески его отклонить от себя; он говорил: «Зачем тревожить его, старика; довольно уже он потрудился на своем веку за отечество, и за труды получил наград. Уже и силы тела, и силы духа у него не таковы как прежде: он опасается превратности самого счастия, которое против своего обыкновения было слишком для него постоянно и может показаться кому-нибудь из богов излишним. Он не забыл, что своим возвышением обязан другим и без зависти смотрит на то, что звезда счастия других горит ярче по мере того, как его тускнет. Есть в Риме и высокие почести, достойные великих людей, и не без замечательных людей, которые бы их заслуживали.» Самая скромность Фабия только увеличивала общее желание иметь его консулом; намереваясь уважением к законам положить конец этому стремлению, Фабий велел громко прочесть закон, которым запрещалось одно и то же лицо избирать в другой раз консулом до истечения десяти лет. Шум тут поднялся такой, что он заглушил чтение закона. Трибуны народные говорили: «что это не может служить препятствием; что они предложат народу освободить Фабия от обязательной силы этого закона.» Фабий продолжал упорствовать в отказе, говоря: «Какая польза издавать законы, если те самые люди, которые их предложили, будут хлопотать об их отмене. Это значит, не мы будем управляться законами, а законы будут по нашей прихоти.» Несмотря на то, народ стал подавать голоса и каждая сотня, когда доходила до нее очередь, назначала консулом Фабия. Уступая общему и единодушному согласию граждан, Фабий сказал: «Квириты, пусть то, что вы делаете и что станете делать, боги направят к хорошему концу. Впрочем предоставляю себя вашему благоусмотрению, прошу вас сделать мне милость дозволить мне назначить себе товарища. Прошу вас назначьте вместе со мною консулом П. Деция, опытного и хорошего товарища; поверьте мне, он достоин своего знаменитого товарища и достоин вашего выбора.» Просьба Фабия показалась всем гражданам основательною; все, находившиеся налицо, сотни назначили консулами К. Фабия и П. Деция. В этом году эдили потребовали на суд многих граждан за то, что они владели количеством земли свыше положенного законом. Все подсудимые признаны виновными, и таким образом строгостью закона наложена на время крепкая узда жадности к приобретению многих.
14·. Новые консулы К. Фабий Максим в четвертый раз и П. Деций Мус в третий, сначала толковали промеж себя, кому иметь дело с Самнитами и кому с Этрусками, и с какими силами действовать против того и другого неприятеля. Тут явились послы из Сутрия, Непета и Фалерии; они донесли, что Этруски держат народные собрания о том, чтобы просить у Римлян мира. По получении этого известия, вся тяжесть воины обращена против одних Самнитов. Консулы разделили свои силы, чтобы лучше обеспечить себя насчет продовольствия войска, и неприятеля держать в неизвестности, и вошли разными дорогами в землю Самнитов: Фабий через Соранское, а Деций через Сидицинское поле. Когда они пришли в пределы неприятелей, то оба стала опустошать поля на далекое пространство; но при этом они действовали весьма осмотрительно, производя рекогносцировку далее, чем самые опустошения. Таким образом открылось, что у Тиферна неприятели скрывались в одной долине в засаде; они собирались нечаянно напасть на Римлян с высот, когда бы те проникли в эту долину. Фабий сложил тяжести в безопасное место и оставил для них небольшое прикрытие; а сам двинулся с войском, устроенным в виде карре, предупредив его об ожидающем его бое, к месту, где неприятель скрывался в засаде. Самниты, видя, что напасть врасплох на наше войско им не удалось и что дело не может иначе решаться как открытым боем, сами предпочли принять его. Таким образом они сходят в равнину и с мужеством, достойным лучшей участи, вступают в бой. Впрочем, или потому, что здесь были собраны все силы Самнитов, цвет их молодежи, или потому что мужество их росло по мере опасности, как бы то ни было, но Самниты не только несколько времени с успехом выдерживала бой, но даже заставили Римлян некоторое время страшиться за его исход. Фабий, видя, что неприятель нигде не подается, приказывает М. Фульвию и М. Валерию, трибунам военным, вместе с которыми он находился в первых рядах воинов, отправиться к коннице, и убедить ее так: «если когда-нибудь помощь её нужна для отечества, то именно в настоящую минуту; в этот день представляется всадникам случай стяжать бессмертную славу для своего сословия. Неприятель не уступает напору пехоты; вся надежда теперь на атаку конницы.» При этом консул чрезвычайно ласково говорил этим молодым людям, не щадя для них ни похвал, ни обещаний. Впрочем и это средство употреблено было без пользы. Видя, что надобно хитростью действовать там, где недостаточно открытой силы, консул приказал легату Сципиону взять из боевого фронта гастатов первого легиона и обвести их как можно скрытнее к ближайшим горам; потом неприметно взобраться на них с противоположной стороны и потом вдруг показаться в тылу неприятеля. Всадники, под предводительством трибунов, явясь впереди знамен, произвели гораздо больше замешательства в рядах собственного войска, чем неприятельского. Строй Самнитов стоял неподвижно, и с твердостью выдержал напор нашей конницы; ни на одном пункте не подался он назад ни на шаг. Видя безуспешность своих усилий, конница отретировалась за пехоту. Вследствие этого неприятель ободрился духом, и первая линия не могла бы выдержать упорный и долговременный натиск неприятеля, который действовал все смелее, если бы вторая линия, по приказанию консула, не заступила место первой. Таким образом свежие силы остановили напор Самнитов, с каждым часом выигрывавших более и более места. Как вдруг в то самое время нечаянно показались на горах наши воины и значки, и раздались воинские клики; Самниты оробели, не имея истинного понятия о том, кто был этот неприятель. И Фабий громко закричал своим воинам, что приближается товарищ его П. Деций с войском, и воины наши ободряли друг друга, повторяя с радостью: что вот другой консул, вот и его легионы!» Этот обман как нельзя более был полезен для Римлян; он распространил ужас и замешательство в рядах Самнитов; они, будучи утомлены боем, опасались совершению быть подавленными свежим войском другого консула. Таким образом Самниты рассеялись куда попало, и вследствие этого потеря их была не так значительна как следовало бы ожидать по продолжительности и упорству боя. Неприятель потерял убитыми три тысячи четыреста человек; взято в плен восемь сот тридцать; военных значков взято двадцать три.
15. Апулийцы успели бы присоединиться к Самнитскому войску еще до сражения, если бы консул П. Деций не преградил им путь, став лагерем у Малевента; он вызвал неприятеля на бой в открытом поле и разбил его. И здесь войско неприятельское рассеялось совершенно, а потому потеря его убитыми была не так значительна; две тысячи Апулийцев пало в сражении. Считая Апулийцев незаслуживающими более внимания, Деций повел легионы в область Самнитов. Там оба Римские войска разошлись в разные стороны, предавая все опустошению в продолжении пяти месяцев. Сорок пять раз Деций переносил свой лагерь с места на место в земле Самнитов; а другой консул восемьдесят шесть раз. И не одни только следы окопов и рвов свидетельствовали об этом; но гораздо более развалины сел и деревень, и опустошенные нивы. Фабий притом взял приступом город Циметру; там он захватил в плен две тысячи четыреста вооруженных воинов: погибло неприятелей от меча четыреста тридцать. Оттуда Фабий отправился в Рим председательствовать на консульских выборах, которые он произвел весьма поспешно. Все. сотни при первой подаче голосов назначили снова консулом К. Фабия; тогда Аппий Клавдии, человек честолюбивый и ума острого, бывший в числе искателей консульства, домогаясь не столько чести для себя собственно, сколько того, чтобы оба консульских места были замещены патрициями, успел как своими собственными усилиями, так и про содействия аристократии, изо всех сил хлопотавшей в его пользу, в том, что его выбрали консулом вместе с К. Фабием. Этот последний сначала отказывался от консульства, отговариваясь тем же, чем и на прошлогодних выборах. Патриции окружили место, где сидел Фабий и умоляли его извлечь консульство из плебейской грязи и возвратить прежнее величие как самому консульству, так и знатнейшим родам патрициев. Фабий, когда по его просьбе воцарилось общее молчание, сказал в духе умеренности, к примирению обеих партий, следующее: «мог бы он Фабий еще согласиться признать выбор обоих патрициев действительным в том случае, если бы он сам не находился в числе их. Но теперь он не может вопреки закону утвердить выбор себя самого; подобный пример может иметь в будущем самые печальные последствия.» Таким образом вместе с Ап. Клавдием назначен другим консулом из сословия простого народа Л. Волумний; они уже были раз вместе консулами. Вся аристократия была в большом негодовании против Фабия, обвиняя его в том, что он не пожелал служить вместе с Ап. Клавдием, зная его превосходство в красноречии и знании тайн внутренней политики.
16. По закрытии выборов, прошлогодним консулам сенат приказал вести войну в земле Самнитов, продолжив им срок служения на шесть месяцев. Таким образом и в следующем году при консулах Л. Волумние и Ап. Клавдие, П. Деций, оставшись при войске по отъезде товарища проконсулом, опустошал всю область Самнитов, и наконец войско их, не решавшееся принять сражение, преследуя его вытеснил за пределы Самнитской области. Изгнаное Самнитское войско удалилось в Этрурию. Оно надеялось своим вооруженным вмешательством, столько же страхом оружия, сколько и просьбами исторгнуть у Этрусков то, чего они домогались и прежде у них неоднократными посольствами; Самниты настоятельно требовали собрания всех старейшин Этрурии. Когда оно было созвано, то Самниты представили там: «в продолжении скольких лет упорно отстаивают они свою вольность от притязаний Римлян. Ни одно средство не оставили они неиспытанным на тот случай, могут ли они своими собственными средствами вынести такую тяжесть войны. Пытались они просить помощи и содействия соседних народов, которые сами не имеют больших сил. Не раз просили они мира у народа Римского, испытав невозможность выносить долее войну. Снова брались за оружие, находя мир под условием рабства несносным, и предпочитая пользоваться хотя ценою войны вольностью. Последняя надежда для них теперь осталась в Этрусках. Не безызвестно им, что изо всех народов Италии, они богаче всех оружием, людьми и деньгами. соседями у них Галлы, народ, который вырос на поле брани с оружием в руках, народ и сам по себе храбрый и сильный, а в особенности страшный для Римлян. Не пустым они хвалятся, говоря, что они были в их руках и откупились только ценою золота. Если у Этрусков тот же дух, который действовал некогда в Порсене и его сподвижниках, то не трудно тотчас же прогнать Римлян за Тибр и принудить их заботиться о собственной безопасности, а не о господстве надо всею Италиею. Им содействовать готово все Самнитское войско, находящееся здесь; оно сражается само за себя, не нуждаясь ни в оружии, ни в деньгах. Оно последует за Этрусками, куда бы они не повели их, хотя бы то было под самые стены Рима.»
17. Такие речи и домогательства Самнитов в Этрурии сделали только то, что военные действия со стороны Римлян в их области продолжались еще с большим ожесточением. П. Деций, узнав от лазутчиков об удалении Самнитского войска, созвал военный советь: «Зачем — сказал он там — блуждаем мы по полям, ограничиваясь опустошением сел? Зачем не нападаем на города и не приступаем к их стенам? В Самние нет более войска. Оставив свои пределы, оно удалялось в добровольную ссылку.» Предложение Деция было встречено общим одобрением, и Римское войско двинулось к Морганцие, городу сильно укрепленному: таково было усердие воинов и из любви к начальнику и в надежде на добычу большую, чем какую они находили в полях, что город в тот же день взят приступом. Там две тысячи сто Самнитов были окружены и взяты с оружием в руках; найдена огромная добыча всякого рода. Деций, опасаясь, чтобы воины, взяв ее с собою, не затруднили тем быстроту движений своих, созвал их к себе и сказал им: «Неужели вы будете довольны только этою одною победою и этою одною добычею? Соразмеряйте ваши надежды с вашим мужеством и знайте, что все города Самнитов со всем, что в них находится — ваша готовая добыча буде вы сами захотите: так как теперь вы легионы их, столько раз пораженные вами, прогнали наконец из их пределов. Продайте вашу добычу и дешевизною цены привлеките купца, чтобы он последовал за вами: мое дело озаботиться, чтобы у вас было, что продать. Отсюда пойдем к городу Ромулее, где вас ждет труд не больший, а добыча еще больше, чем найденная вами здесь.» Продав добычу, воины сами, увлекая за собою полководца, стремились к Ромулее. Здесь, не начиная ни осадных работ, не прибегая к метательным снарядам, Римское войско, подошед к городу, первым приступом с помощью лестниц взошло на стены. Город взят и разрушен; до двух тысяч трех сот неприятелей пало в бою; шесть тысяч взято в плен, и нашим воинам досталась огромная добыча. Продав по настоянию вождя и эту добычу, воины Римские, не зная отдохновения, но тем не с меньшим жаром, двинулись к Ферентину. Здесь встречено было больше опасности и понесено более труда: неприятель стены оборонял с величайшим упорством, и город был сильно укреплен и стенами и самою местностью; воин, в надежде на добычу, преодолел все препятствия. До трех тысяч неприятелей легло около стен; добыча была отдана воинам. В некоторых летописях честь взятия большой части Самнитских городов отнесена к Максиму: по их показанию Деций взял Мурганцию, а Фабий Ферентин и Ромулею. Другие историки приписывают честь взятия Самнитских городов консулам нынешнего года, и притом некоторые не обоим, а одному Л. Волумнию, которому по жребию будто бы досталась Самнитская война.
18. Между тем как эти события совершались в Самние под чьим бы то ни было предводительством, для Римлян готовилась в Этрурии ожесточенная воина; многие племена приняли в ней участие: главным зачинщиком войны со стороны Самнитов был Геллий Эгнаций. Этруски стояли во главе этого воинственного движения; их заразительный пример увлек за собою народы Этрурии и приманкою денежной платы склоняемы были Галлы принять участие в воине против Римлян. Лагерь Самнитов был сборным местом всего этого многолюдства. Когда известие о неприятельских замыслах пришло в Рим, немедленно приказано Ап. Клавдию, как можно поспешнее идти в Этрурию; а консул Л. Волумний уже двинулся в землю Самнитов с легионами вторым и третьим, и пятнадцатью тысячами союзного войска. С Ап. Клавдием отправились два легиона, первый и четвертый и двенадцать тысяч союзников. Римское войско стало лагерем неподалеку от неприятельского; оно сделало весьма хорошо, что ускорило своим прибытием, удержав в повиновении страхом Римского имени некоторые народы Этрурии, собиравшиеся было взяться за оружие; но не сделало оно ничего особенно замечательного, что можно было бы приписать к чести вождя. Несколько сражений происходило у Римлян с неприятелем, при неблагоприятных для них условиях времени и места. Оттого дух неприятеля рос с каждым днем; а в Римском войске ни главный начальник не полагался на своих воинов, ни воины не имели веры в начальника. В трех летописях нахожу я показание, что Аппий послал письмо к своему товарищу, действовавшему в Самние, приглашая его к себе на помощь. К сожалению нет возможности разъяснить совершенно это событие; а это было бы важно особенно потому, что оно-то послужило поводом к большому недоразумению и распре между консулами народа Римского, уже вторично служившими вместе. Аппий утверждал, что он и не думал приглашать товарища к себе на помощь, а Волумний доказывал, что он получил на этот предмет письмо от Аппия. Уже Волумний взял в Самние три укрепленных городка неприятельских, при чем пало до трех тысяч неприятелей и до полуторы тысячи взято в илен. Притом Волумний, через проконсула К. Фабия, начальствовавшего над войском ветеранов, к величайшему удовольствию аристократии Луканской, положил конец волнениям низшего и беднейшего класса народа, которым управляли честолюбцы. Волумний предоставил Децию опустошать поля неприятельские; а сам со всеми войсками двинулся в Этрурию к товарищу на соединение; прибытие его встречено было всеми с радостью. Аппий именно, сознавая свое бездействие, должен был не без основания рассердиться, если товарищ его пришел без приглашения с его стороны; но если он его приглашал, и потому отказался по чувству ложного стыда, то с его стороны это был поступок не благородный и низкий. Вышед на встречу Волумнию и едва отвечав на его приветствие, он сказал: «все ли в добром здоровье, Волумний? Каковы твои дела в Самние? Что тебя понудило оставить твою провинцию?» — На это Волумний отвечал: «что в Самние дела идут очень хорошо, а что если он явился сюда, то по его Аппия письменному приглашению. Если же оно подложное и в нем и его войске не предстоит надобности, то он готов тотчас вернуться назад.» — «Ступай же отсюда тотчас — сказал Аппий — и не оставайся здесь ни под каким видом. Ни с чем несообразно было бы тебе, которому едва по силам неприятель, против которого ты действуешь, тщеславиться тем, что ты поспешил на выручку своему товарищу.» — «И пусть Геркулес обратит это к доброму концу — отвечал на это Волумний. — Всегда лучше желаю, чтобы мои труды пропали понапрасну, чем чтобы в Этрурии случилось бы что-нибудь такое, что требовало бы присутствия другого консульского войска на помощь первому.»
19. Уже Волумний отправлялся было в обратный путь, когда легаты и трибуны Аппиева войска окружили обоих консулов. Одни умоляли своего вождя: «чтобы он не отталкивал руку помощи товарища, как нельзя более кстати протянутую.» Гораздо большее число легатов и трибунов Аппиевых препятствовали удалению Волумния, и удерживали его говоря: «не простительно будет обоим консулам, если их частные несогласия будут причиною какого-либо ущерба для отечества. Если случится несчастье, то за гибельные последствия его ответит более тот, кто покинул другого на жертву, чем сам оставленный. Дела теперь в таком положении, что ответственность за удачные или неудачные действия против неприятеля в Этрурии падет на одного И. Волумния. Каждый гражданин спросит его о том, куда девал он войско, а не о том, что говорил ему Аппий. Хотя Аппий и отсылает его, по голос отечества и войска его удерживает; пусть на этот предмет испытает желание воинов.» Так убеждали обоих консулов и почти насильно увлекли их перед собрание воинов. Здесь говорены были довольно длинные речи в том же смысле, в каком делаемы были и прежние краткие увещания. При этом Волумний, которого дело было справедливо, нашелся отвечать дельно и выразительно на слова своего противника, отличавшегося умением красно выражаться. Аппий с обидною насмешкою заметил это, говоря: «ему-то обязаны тем, что консул, дотоле почти немой и косноязычный, сделался красноречивым. В течении первых месяцев первого консульства он не умел рта раскрыть, а теперь уже умеет говорить речи перед народным собранием.» — «Предпочел бы я гораздо охотнее то, чтобы ты научился от меня хорошо действовать, чем то, что я, как ты говоришь, перенял от тебя красно выражаться. Предлагаю условие, которое покажет нам не то, кто из нас может быть лучшим оратором (для отечества это обстоятельство неважное), но кто из нас на деле лучший полководец. В двух местах происходит война: в Этрурии и в Самние; выбирай любую; а я буду со своим войском действовать в той провинции, которую ты мне оставишь, будет ли то Этрурия, или Самний.» Тут раздались громкие голоса воинов, требовавших, чтобы оба консула вместе вели войну с Этрусками? Заметив расположение умов воинов, Волумний сказал: «не понял я настоящего желания моего товарища Аппия; не желаю ошибиться еще относительно вашего образа мыслей в этом вопросе. Итак, воины, криками вашими покажите, желаете ли вы, чтобы я остался или чтобы удалился.» Столь громкие раздались крики наших воинов, что неприятель, схватясь за оружие, поспешно выступил из лагеря в открытое поле. Волумний отдал приказание своим воинам по сигналу заигравших труб со знаменами выступить из лагеря. Аппий говорят долго не решался, принять ли участие в деле, или оставаться спокойным зрителем победы своего товарища. Наконец, опасаясь как бы воины его, не дождавшись его приказания, по собственному побуждению, не приняли участия в деле, он дал и сам знак к битве к живейшему удовольствию своих воинов. Ни с той, ни с другой из сражающихся сторон не было принято особенных мер к тщательному устройству войска в боевом порядке. Вождь Самнитов Геллий Эгнаций еще до начала битвы отправился с немногими когортами на фуражировку, а потому воины его, вышед на поле сражения, следовали более собственному побуждению, чем распоряжению вождя. Что же касается до Римских армий, то они действовали не единодушно, да и не в одно время вступили в дело. Воины Волумния уже сражались с неприятелем, прежде чем воины Аппия явились на поле сражения. Таким образом самый боевой фронт не представлял прямой линии. Случай перемешал противников и, между тем как Волумний сражался уже с Этрусками, Самниты, медлившие было принять участие в деле вследствие отсутствия вождя, выступили на встречу Аппию. Говорят, что Аппий в самом пылу сражения, подняв руки к небу, в первых рядах своего войска, громко произнес следующую молитву: «Беллона! Буде ты ныне даруешь мне победу, я тебе даю обет воздвигнуть храм.» Когда он произнес эту молитву, то, как бы вдохновенный богинею, сам стал действовать с мужеством, которое не уступало Волумниеву и исполнил все обязанности хорошего вождя, а воины старались изо всех сил не уступить честь первой победы армии другого консула. Таким образом неприятель, не привыкнув иметь дело со столь превосходными силами, приведен в совершенное расстройство и бежал. Наши преследовали ею по пятам и принудили искать убежища в лагере. Прибытие Геллия и Сабелльских когорт восстановило на некоторое время бой; но и они были разбиты и победитель приступил к лагерю. Между тем как Волумний завладевал воротами, Аппий, восхваляя богиню Беллону, даровавшую ему победу, воодушевлял тем воинов; они вломились в лагерь через валы и рвы. Лагерь взят и разграблен; в нем найдена огромная добыча, которая и уступлена воинам. До семи тысяч трех сот неприятелей пало в бою; две тысяча сто двадцать взято в плен.
20. Между тем как оба консула и все силы Рима были заняты войною с Этрусками, в области Самнитов набраны были вновь войска; они выступили для опустошения Римских земель: через область Весцинов, они проникли в Кампанское и Фалернское поле, и собрали там большую добычу. Волумний длинными переходами возвращался в Самний (срок продолженной власти Фабия и Деция уже истекал), как на пути получил известие об опустошениях, произведенных Самнитами в Кампании и потому обратился на защиту союзников. Когда он прибыл в землю Каленов, то сам увидал следы недавнего неприятельского нашествия, и сами Калены рассказали, что неприятель повлек за собою столь огромную добычу, что она связала его в движениях; что вожди его громко говорили: «время спешить домой, так как с войском, обремененным такими тяжестями, опасно было бы встретить неприятеля в открытом поле.» Хотя показания Каленов были по-видимому весьма правдоподобны; но, желая узнать поверите положение дел, Волумний послал конные разъезды захватить кого-нибудь из рассеянным по полям грабителей и привести к нему. Из расспросов их консул узнал, что неприятель стоит у реки Вултурни и выступит оттуда в третью стражу ночи по направлению в Самний. Получив таким образом все, какие нужны были ему, сведения, консул двинулся с войском к неприятелю и расположился от него в таком расстоянии, что и не дал ему заметить своего приближения, и всегда готов был напасть на нею при выступлении из лагеря. Перед рассветом консул приблизился к неприятельскому· лагерю: он послал туда вперед лазутчиков, хорошо знавших язык Осков, узнать, что делает неприятель. Благодаря ночной темноте и беспорядку, господствовавшему в неприятельском лагере, наши лазутчики смешались с неприятельскими воинами и узнали, что знамена уже выступили из лагеря в сопровождении небольшой вооруженной толпы; что за ними не замедлит последовать добыча и те, которые ее ведут; что в действиях неприятеля нет никакого порядка и единодушия, что никто не слушает начальников, а каждый действует по собственному благоусмотрению. Итак время действовать против неприятеля было самое благоприятное: уже приближался рассвет дня. Консул отдал приказание заиграть трубам и ударил с войском на неприятеля. Самниты, дурно вооруженные, а многие и вовсе без оружия, были связаны в своих движениях добычею; одни спешили вперед, угоняя добычу; другие остановились, не зная, что безопаснее: спешить ли вперед или возвратиться в лагерь; в такой нерешительности они без труда были подавлены нашим войском. Римляне уже перешли через вал; убийство и смятение неописанные господствовали в лагере. Войско Самнитов, уже совершенно пришедшее в беспорядок, было окончательно смущено восстанием, вовсе неожиданным, пленных. Они развязали друг друга, хватали оружие, находившееся в обозе и произвели тем ужас на Самнитов, больший, чем от самого нападения консула. Освободясь, пленные совершили великое дело: они напали на вождя неприятелей Стая Минация, между тем как он ездил по рядам Самнитов, ободряя их. Рассеяв окружавших его всадников, пленные схватили его и на коне привели к Римскому консулу. На шум происшедшей битвы возвратились ушедшие вперед со знаменами Самниты; бой, уже было окончившийся, возобновился на некоторое время; но впрочем не на долго. Убито неприятелей до шести тысяч; две тысячи пятьсот взято в плен, в числе их четыре военных трибуна и тридцать военных значков. А приятнее всего для победителей было то. что отбито пленных ими тысяча четыреста и возвращена назад огромная добыча, взятая было неприятелем у наших союзников. Приглашены по распоряжению консула хозяева для узнания принадлежавших им вещей и получения их обратно. Назначен срок, но истечении которого вещи, которым не нашлось хозяина, разделены в добычу воинам; притом консул заставил их тут же продать ее для того, чтобы воины заботились об одном оружии, а не о посторонних предметах.
21. Это опустошение Кампанского поля причинило было большую тревогу в Риме. В то же почти время получено известие, что по удалении Волумния с войском из Этрурии, все её народы снова берутся за оружие; что Геллий Эгнаций, вождь Самнитов, приглашает Умбров к содействию и обещанием большой денежной платы склоняет Галлов к содействию. Встревоженный такими слухами, сенат делает немедленно распоряжение о прекращении гражданских дел и о производстве поголовного ополчения. Не только все молодые граждане Римские свободного происхождения приведены к присяге, но даже из стариков сформированы когорты, и из вольноотпущенников составлены сотни. Обдумывали средства к обороне города; главная забота об этом возложена на попечение претора И. Семпрония. Впрочем часть опасений сената рассеялась, когда получено было письмо консула Л. Волумния, который донес о совершенном поражении хищников, грабивших Кампанию. Сенат определил от имени консула благодарственное молебствие; прекращению гражданских дел, продолжавшемуся восемнадцать дней, положен конец и молебствие было совершено среди общего ликования. Тогда сенат озаботился о мерах к безопасности страны, подверженной набегам Самнитов; положено было основать две колонии по близости Весцинского и Фалернского поля: одна у устья реки Лириссы, получившая название Минтурны; а другая в Весцинском лесу, близ Фалернского поля, на том месте, где по преданию был Греческий город Синоп, получившая от Римских поселенцев название Синуессы. Поручено было трибунам народным составить определение народного собрания, которым поручено было претору П. Семпронию избрать трех чиновников для отвода колоний. Немного из граждан было желающих записаться; они понимали, что их отправляют не для возделывания полей, а чтобы оберегать страну, почти постоянно тревожимую неприятельскими набегами. От этих забот сенат был отвлечен войною с Этрусками, которая час от часу получала более и более важности, и частыми письмами Аппия, который убеждал не пренебрегать опасностью, грозившею с этой стороны: «четыре народа берутся за оружие: Этруски, Самниты, Умбры и Галлы. Уже они расположились в двух лагерях, так как один не вмещает их многолюдства.» Вследствие этого и наступавших выборов, которым время уже пришло, консул Л. Волумний отозван в Рим. Он, не призывая еще сотни к подаче голосов, созвав народное собрание, говорил не мало о важности войны с Этрусками: «уже в то время, когда он с товарищем вместе вел там войну, она была так важна, что недостаточно было для её ведения ни одного вождя, ни одной армии. А после того, как говорят, присоединились еще Умбры, и огромное войско Галлов. Потому народ должен помнить, что в этот день он выбирает консулов, которым придется вести войну с четырьмя народами. Что касается до него, то, если бы он не был убежден, что народ Римский назначит консулом именно того человека, который бесспорно признается первым вождем нынешнего времени, — он назначил бы немедленно диктатора.»
22. Не было ни у кого и тени сомнения в том, что по общему согласию всех граждан будет назначен консулом К. Фабий. Первые как по преимуществам, так и по жребию сотни назначали консулом его вместе с Л. Волумнием. Фабий говорил к народу в том же духе, как и за два года прежде; наконец, видя единодушное желание граждан, стал просить их, чтобы они товарищем ему назначили П. Деция: «Он будет подпорою его старости. Бывши вместе цензором и два раза консулом, он испытал, что лучше товарища для упрочения согласия, столь нужного для блага отечества, не может быть. Ему старику поздно уже приноравливаться к характеру нового товарища: а с человеком, которого он хорошо знает, ему легче будет делиться мыслями.» Сам консул одобрил речь Фабия, признавая похвалы Децию вполне им заслуженными и говоря: «что для успеха на воине первое условие взаимное согласие консулов, а раздоры их гибельны для отечества; так недавно размолвка между ним и товарищем едва было не имела самых вредных последствий.» За тем он убеждал Деция и Фабия, чтобы они жили согласно и действовали единодушно. Есть люди, которые как бы созданы для военной службы; будучи велики своими подвигами, они мало имеют способности к состязаниям словесным; такие люди созданы быть консулами. Что же касается до людей красноречивых и с умом оборотливым, хорошо знающих законы и ухищрения речи, каков например Ап. Клавдий, то таким нужно давать первые места в городе и форуме и сделать их преторами для оказания гражданам правосудия·" В таких-то рассуждениях прошел день. На третий после этого день, по предписанию консула были выборы в должности консулов и преторов. Консулами избраны К. Фабий и П. Деций: претором Ап. Клавдий; все заочно. Л. Волумнию, вследствие сенатского определения, утвержденного народным собранием, власть продолжена на год.
23. В этом году были многие чудесные явления: чтобы отклонить вредные их последствия, сенат определил молебствие на два дня. Граждане от себя дали вино и ладан, и весьма много было мужчин и женщин, принявших участие в молебствии. Оно было особенно замечательно вследствие состязания, происшедшего между Римскими женщинами в храме Стыдливости патрициев; этот небольшой храм находится на форуме, где торгуют быками, у круглого храма Геркулеса. Римские женщины устранили от совершения священных таинств Виргинию, дочь Авла, за то, что она, происходя из фамилии, принадлежащей к патрициям, вышла замуж за плебея Л. Волумния консула. Мало-помалу, вследствие перебранки на словах, столь обыкновенной у раздражительных женщин, возникло и взаимное ожесточение умов. Виргиния громко свидетельствовала, что она из роду патрициев, всегда целомудренною входила в храм Стыдливости патрициев и женою одного мужа, в объятия которого приведена непорочною; притом она имеет основательный повод не стыдиться мужа, его деяний и полученных за них им почестей, но гордиться им. К великодушным словам она присоединила прекрасный поступок. В своем доме, находившемся в Длинной улице, она отделила часть покоев, достаточную для образования небольшого святилища и поставила там жертвенник. Созвав женщин плебейских, она жаловалась на обиду, причиненную ей женами патрициев, и потом сказала: «этот жертвенник я посвящаю Плебейской Стыдливости и убеждаю вас иметь то же соревнование, которое мужья наши имеют к славе (им-то и велико отечество наше), в целомудрии и чистоте. Постарайтесь, если это возможно, чтобы про нас сказали, что этот жертвенник имеет более набожных и целомудренных служительниц, чем тот.» Богослужение при этом жертвеннике совершаемо было с тени же самыми обрядами, с какими и при прежнем. В нем принимали участие женщины, имевшие одного только мужа и нравственность которых не была заподозрена. Мало-помалу строгость эта ослабела; стали допускать не только женщин порочной жизни, но и всех состояний и таким образом богослужение это пришло наконец в совершенное пренебрежение. В том же году, курульные эдили Кн. и К. Огульнии позвали на суд некоторых ростовщиков; имения их по судебному приговору описаны в общественную казну и насчет вырученных чрез продажу их денег сделаны медные врата, в Капитолие, серебряные сосуды на три стола в храме Юпитера, наверху его медное литое изображение Юпитера на колеснице, запряженной в четыре лошади; а у Руминальской смоковницы поставлено изображение двух близнецов у сосцов волчицы. Эти же эдили выложили четырехугольными камнями улицу от Капенских ворот до храма Марсова. Эдили из плебейского сословия, Л. Элий Пэт и К. Фульвий Курв, насчет штрафных денег, взысканных с осужденных содержателей общественных пастбищ, дали игры, и сделали золотые чаши, поставленные в храме Цереры.
24. Таким образом консулы К. Фабий в пятый раз и П. Деций в четвертый вступили в отправление этой должности. Уже они были товарищами в службе цензорской и два раза консулами вместе. Не только совокупное правление их было покрыто славою, вследствие совершенных ими подвигов, но и замечательно — взаимным их согласием. Оно омрачилось на этот раз спором, где не столько высказывались личные убеждения каждого, сколько дух партий, к которым они принадлежали. Патриции домогались, чтобы Этрурия была назначена провинциею Фабию не по очереди; а плебеи настаивали, чтобы она отдана была по жребию, к метанию которого допустить и Деция. Спор этот начался в сенате; но как перевес Фабия был там слишком очевиден, то дело перенесено на решение народного собрания. Здесь оба главные действующие лица, привыкшие более полагаться на самые деяния чем на слова, были весьма трезвы на речи. Фабий сказал: «не справедливо было бы, если бы другой стал собирать плоды под деревом, им посаженным; он первый открыл Римскому войску Циминский лес и провел его по местам, дотоле неприступным. Зачем тревожили его старость, если эту войну хотели поручить другому вождю?» С упреком намекнул Фабий: «что искал он себе сотрудника на службе, а не противника; что Децию наскучило единодушие, с которым они служили три раза вместе.» «Наконец, говорил Фабий, домогаюсь я одного, чтобы мн дали провинциею Этрурию, если считают меня её достойным. Дело это мог решить сенат и сам по себе, но он ссылается на утверждение народа.» П. Деций указывал на мнение об этом предмет сената, как на обидное для себя: «Патриции сначала усиливались, сколько могли, не допускать плебеев к большим почестям. А когда доблесть восторжествовала и права её были признаны и уважены в каждом сословии, то и тут патриции изыскивали средства, не только сделать волю народа в сущности ничтожною, но и то даже, что должно решаться приговором судьбы, предоставить в исключительное пользование немногих. Прежде все консулы делили между собою провинции по жребию; а теперь сенат назначает Этрурию провинциею Фабию не в очередь. Если это делается Фабию в знак к нему общего уважения, то он и сам признает доблесть Фабия и заслуги, отечеству им оказанные, столь значительными, что готов сам содействовать его славе, на сколько это неоскорбительно для него самого. Теперь, когда предстоит одна только важная и затруднительная война, и ведение её поручается одному из консулов не по очереди, не ясно ли, что этим самым другой консул признается за бесполезного и ненужного человека? Фабий гордится подвигами, совершенными в Этрурии; пусть же он предоставить и П. Децию возможность совершить их и может быть он, Деций, будет столько счастлив, что ему удастся совершенно затушить тот огонь войны, который Фабий оставил только под пеплом, и который то и дело вспыхивает. Если бы дело только шло о почестях и наградах, то первенство в них охотно уступил бы он товарищу, снисходя его летам и из уважения к его заслугам; но где дело идет о его Деция участии в трудах и опасностях, там нелегко дозволит он себя пренебречь. И в случае неудачи настоит на том, чтобы народ решил вопрос, принадлежащий ему по праву, а не сенат, хотевший его решение сделать исключительною своею собственностью. Он, Деций, молит Юпитера всемогущего и богов бессмертных, чтобы они, если дадут ему с товарищем одинаковое мужество и счастие на воине, допустили его и к равному участию с ним в приговорах судьбы. Самая строгая справедливость, пример имеющий принести в будущем самые благие плоды, слава народа Римского требуют, чтобы оба консула были признаны достойными вести войну в Этрурии.» Фабий, попросив граждан, чтобы они прежде своего приговора, выслушали донесения претора Ап. Клавдия, присланные из Этрурии, удалился с площади. Народ, также единодушно, как и сенат, определил Фабию провинциею Этрурию не в очередь.
25. Молодые люди толпами стекались к Фабию и спешили записываться: все жаждали служить под начальством столь знаменитого вождя. Окруженный многочисленною толпою охотников, Фабий сказал им: «намерен я набрать войско, которое состояло бы только из четырех тысяч пехоты и шестисот всадников: итак я возьму с собою только тех, которые запишутся сегодня и завтра. Первый предмет заботы для меня, чтобы сделать всех воинов, которые со много пойдут, богатыми, а не то, чтобы набрать их с собою как можно больше.» Сформировав отличное войско, имевшее тем более смелости и надежды на успех, что оно видело себя малочисленным и потому полагало, что в большом числе воинов не предстоит нужды, Фабий двинулся к городу Агарне, где находилось в лагере войско Аппия, и где вблизи расположены были неприятели. В небольшом уже от них расстоянии Фабий встретил отряд воинов, под вооруженным прикрытием вышедших за дровами. Они видя, что впереди идут ликторы и из расспросов узнав, что тут находится консул Фабий, весьма обрадовались, ободрились и не знали как благодарить и богов бессмертных и народ Римский за то, что они дали им такого вождя. Радостною толпою окружили войны консула, приветствуя его. Фабий спросил их: «куда они идут?» Получив в ответ, что за дровами, Фабий спросил: «разве у вас лагерь не обнесен тыном?» На это воины ему отвечали: «даже двойным палисадом и рвом, и несмотря на это все-таки неприятель внушает им ужас.» Тогда Фабий сказал воинам: «довольно у вас своих дров в лагере, возвратитесь туда и разберите тын.» По возвращении в лагерь воины исполнили приказание консула, и тем навели ужас на оставшихся в лагере воинов и на самого претора Аппия. Воины же ободряли друг друга, говоря: «что они поступают так по приказанию консула К. Фабия.» На другой день после того лагерь снят и претор Аппий отослан в Рим. С того времени для Римского войска не было постоянного лагеря. Фабий говорил: что для войска весьма вредно долгое время оставаться на одном месте; в постоянном движении и с переменою стоянок, и состояние здоровья его в лучшем состоянии и самые воины бодрее. Переходы войска были такие, какие возможны были по зимнему времени, еще несовершенно окончившемуся. В самом начале весны Фабий оставил второй легион у Клузия (некогда носившего название Камарса), а начальство над лагерем вверил пропретору Л. Сципиону; сам же отправился в Рим для совещания о предстоявшей компании. Одни говорят, что так поступил Фабий по собственному побуждению, видя, что война важнее и опаснее, чем он предполагал сначала; а другие, что он приглашен был в Рим письмом сената. Некоторые историки приписывают отозвание Фабия, главное, влиянию претора Ап. Клавдия. Он повторял перед собраниями сената и народа все то же, что прежде твердил в донесениях, а именно преувеличивал опасения войны с Этрусками. Между прочим говорил он: «недостаточно одного вождя и одного войска против четырех народов. Станут ли они действовать все вместе, — они легко раздавят Римское войско своею массою. Будут ли они действовать в разных местах, — одно войско не может везде поспеть и остановить их. Он оставил там два легиона Римских; число пеших и конных воинов, пришедших с Фабием, не простирается и до пятя тысяч человек. А потому он, Аппий, полагает необходимым, тотчас же отправить консула П. Деция в Этрурию на помощь товарищу; а Л. Волумнию должна достаться провинциею область Самнитов. Если консул предпочтет отправиться в назначенную ему провинцию, то Волумнил надобно послать в Этрурию с войском, какое прилично иметь консулу.» Так как на многих речь претора произвела впечатление, то, как говорят, П. Деций подал от себя мнение: «не решать этого вопроса до прибытия Фабия, если ему можно будет оставить войско без ущерба интересов отечества; если же ему нельзя будет самому побывать в Риме, то пусть он пришлет одного из своих легатов на этот предмет: он принесет сенату верное сведение, как о важности войны с Этруриею, так и о том, с какими силами следует ее вести и во скольких вождях предстоит надобность.
26. Фабий, по возвращении в Рим, говорил и в сенате и перед народным собранием в духе умеренности, и не преувеличивая опасностей воины и не уменьшая их. Соглашаясь на необходимость отправить в Этрурию другого вождя, он скорее оказывал этим как бы снисхождение опасениям других, чем сознавал это существенно необходимым для пользы своей и отечества. «Буде же — говорил Фабий — граждане желают ему дать на предстоящую компанию товарища и сотрудника, то может ли он Фабий при этом случае не вспомнить консула П. Деция, который уже столько раз был ему сослуживцем? Всего охотнее он и на этот раз воспользовался бы его содействием: вместе с П. Децием ему, Фабию, достаточно тех сил, какие теперь есть, и многочисленность врагов не будет внушать опасений. Если же Деций сам не пожелает, то пусть ему Фабию дадут в сотрудники Л. Волумния.» И сенат, и народ, и Деций, отдали все это дело в полное распоряжение Фабия. Когда П. Деций изъявил полную готовность отправиться как в Этрурию, так и в Самний, то это было знаком общей радости и поздравлений. У всех граждан было как бы предчувствие победы и консулы казалось отправлялись на верное торжество, а не на войну. У некоторых историков я нахожу, что Фабий и Деции тотчас по назначении их консулами отправились в Этрурию, что между ними не было никакого спора относительно раздела провинций по жребию. Другие же историки не ограничиваются рассказом об этих прениях, но присоединяют к тому, что Аппий не переставал заочно перед народом чернить Фабия и даже в глаза упорно не щадил для него обвинений, что между консулами возник было еще спор о том, чтобы каждый оставался в своей провинции. В одном согласны все историки, а именно в том, что оба консула отправились вместе на войну. — Еще до прибытия консулов в Этрурию, Галлы Сеноны многочисленными полчищами прибыли к Клузию, собираясь напасть на легион Римский и на лагерь, в котором он находился. Сципион, начальствовавший в лагере, счел нужным, по малочисленности своего отряда, перевести его на местность более безопасную, и потому стал с ним подниматься на холм, находившийся между городом и лагерем. Второпях не было сделано предварительного осмотра местности, а между тем неприятель с другой стороны уже занял вершину холма. Таким образом легион наш вдруг нашел у себя в тылу неприятеля, и был окружен его войсками со всех сторон. Некоторые писатели говорят, что этот легион наш был истреблен неприятелем совершенно, так что не осталось даже кому принести известие о поражении. Консулы уже находились близ Клузия, когда узнали о несчастье, постигшем наш легион и увидали Галльских всадников; у их коней на шеях привешены были головы убитых Римлян, и на копьях они же торчали; а Галлы, по своему обычаю, пели победную песнь. По словам некоторых историков, то были Умбры, а не Галлы; и поражение наше не было так полно. Эти историки рассказывают, что отряд наш, отправившийся под начальством легата Л. Манлия Торквата для фуражировки, был окружен неприятельскими полчищами; но что легат Сципион, исправлявший должность пре тора, вовремя поспешил на помощь из лагеря, восстановил бой и разбил Умбров, уже гордившихся победою; он у них отнял всех пленных и добычу. Впрочем правдоподобнее, что поражение это причинено нам Галлами, а не Умбрами; и постоянно всегда и на этот год в особенности, Рим был весьма встревожен войною с Галлами. Не только против них отправлены были оба консула с четырьмя легионами и многочисленною Римскою конницею, с тысячею человек отборных Кампанских всадников, нарочно отправленных на эту войну и с вспомогательным войском Латинов, которое многочисленностью превышало Римское; но и еще два войска прикрывали Рим со стороны Этрурии: одно стояло в области Фалисков, а другое на Ватиканском поле. Кн. Фульвию и Л. Постумию Мегеллу, обоим за преторов, приказано было оставаться там на постоянных квартирах.
27. Консулы, перешед через Апеннины, пришли в Сентинатское поле и тут нашли неприятеля. Один лагерь от другого был на расстоянии четырех миль. Неприятель имел между тем совещания; результатом их было: решение не оставаться в одном лагере и в сражении действовать не всем вместе. Галлы должны были поддерживать Самнитов, а Умбры Этрусков. Назначен день решительного сражения; участие в нем должны были принять Самниты и Галлы; а между тем Умбры и Этруски должны были произвести нападение на Римский лагерь. План этот не был приведен в исполнение вследствие того, что трое Клузшщев ночью перебежали к консулу Фабию и открыли ему замыслы неприятелей. Их отпустил он назад, дав им большие подарки с тем, чтобы они тотчас дали знать, если неприятель задумает что-либо новое. Консулы немедленно написали Фульвию и Постумию, чтобы они, первый из земли Фалисков, а другой с Ватиканского поля, двинулись к Клузию и всеми силами опустошали неприятельскую область. Услыхав об опустошении своих земель, Этруски с Сентинатского поля двинулись защищать их. Консулы тогда стали наступать на неприятеля, желая его принудить к сражению прежде, чем подоспеют Этруски. В продолжении двух дней наше войско беспрестанно тревожило неприятельское; впрочем особенно замечательного тут ничего не произошло. Потеря с обеих сторон была незначительна; но рвение к бою дошло до высшей точки; ни с той, ни с другой стороны дела не были доведены до крайности. На третий день все силы и наши, и неприятельские выступили в открытое поле. Между тем как оба строя стояли готовые к бою, лань, преследуемая волком, сбежала с горы на равнину между обоих войск. Тут лань побежала в ту сторону, где находились Галлы, а волк к Римлянам; они расступились и пропустили волка безо всякого вреда; а Галлы застрелили лань. Тут один из передовых Римских воинов сказал: «смерть и бегство обратятся в ту сторону, где виднеется пронзенное стрелами животное, посвященное Диане. У нас же остался целым и непобедимым предвозвестник победы волк, посвященный Марсу; он напомнил нам нашего родоначальника и то, чьей мы крови!» На правом крыле стали Галлы, а на левом Самниты. Против них Фабий поставил первый и третий легионы, составив из них правое крыло. А против Галлов Деций расположился левым крылом, составив его из легионов пятого и шестого. Второй и четвертый легионы, под начальством проконсула Л. Волумния, действовали в Самние. При первой встрече обеих армий, упорство их было так велико и одинаково, что будь только Этруски и Умбры на лицо, то где бы они ни действовали, в открытом ли поле или в лагере, успех склонился бы на сторону неприятеля.
28. Хотя еще успех сражения был не известен и судьба еще не решила, какой стороне дать перевес; однако ход самой битвы был не одинаков на том и на другом крыле. Там, где находился Фабий, Римляне не столько действовали наступательно, сколько оборонялись сами; они старались, как можно долее протянуть дело. Вождь Римлян действовал так под влиянием того убеждения, что Самниты и Галлы страшны при первом натиске, но что стоит только выдержать его; а при дальнейшем ходе боя дух мужества Самнитов остывает. Что же касается до Галлов, то они менее всего способны переносить продолжительные труды и усилия в бою. При начале его они так горячи и мужественны, что кажутся выше чем людьми, но в конце его они походят более на женщин, чем на мужчин. С таким намерением Фабий приберегал свежие силы своего войска для той минуты, когда неприятель утомленный легко уступит ему победу. Что же касается до Деция, то более пылкий и по характеру и по годам, он истощил все силы при начале боя. Видя, что неприятель не уступает натиску пехоты, он ввел в дело и конницу. Он сам вмешался в толпу храброй молодежи, ее составлявшей и умолял главных из неё с ним вместе ударить на неприятеля; он прельщал их славою, которая увенчает их вдвойне, если честь первой победы будет принадлежать левому крылу и коннице. Два раза обращала в бегство наша конница Галльскую. Уже наша конница занеслась далеко вперед, и врезалась в середину рядов неприятельских, как вдруг она приведена в ужас невиданным дотоле родом сражения. Вооруженные неприятельские воины на телегах и колесницах, стоя и управляя лошадьми, обскакали нашу конницу и устрашили коней, непривычным дотоле стуком колес и топотом коней. Таким образом конница наша, уже было торжествовавшая победу, рассеялась под влиянием сверхъестественного ужаса; в беспорядочном бегстве кони увлекли за собою всадников. Самая пехота наша вследствие этого пришла в замешательство; многие воины первых рядов погибли под ногами коней и под колесницами. Видя замешательство наших, Галлы наступают сильнее и не дают опомниться нашим. Тщетно Деций, обратясь к своим воинам, восклицал: " куда бежите? Какую пользу принесет вам бегство? " Тщетно останавливал он бегущих и разуверял устрашенных. Видя наконец всю безуспешность своих усилий, Деций привел себе на память пример отца и сказал: «Зачем медлю я исполнить то, что судьбою определено нашему роду? Пусть будет он очистительною жертвою в минуты великой общественной опасности. Принесу и себя я на жертву и вместе с собою обреку легионы врагов Земле и богам Теням.» Сказав это, Деций обратился к первосвященнику М. Ливию, который по его желанию не оставлял его ни на минуту с начала сражения, и велел ему говорить слова, которые он Деций произносил когда обрекал себя за войско народа Римского Квиритов. Обречение совершилось с теми же самыми обрядами и изречениями, с какими П. Деций отец обрек себя у Везериса во время войны с Латинами. К обыкновенным в этом случае словам молитвы присовокуплены были следующие: «перед собою погонит он страх и бегство, убийство и кровопролитие, гнев богов земных и небесных; наметит он знаком пагубы знамена, стрелы и оружие врагов; одно и то же место пусть будет ознаменовано и его гибелью, и гибелью Галлов и Самнитов.» С такими клятвами на себя и врагов, Деций устремился на коне в самую густую толпу Галлов и, поражая неприятелей, пронзен их стрелами.
29. Тут сражение приняло оборот, какого нельзя было ожидать от одних человеческих усилий. Римляне, потеряв вождя, не только не пришли в ужас, как то обыкновенно бывает в подобных случаях, но возобновили бой с новым жаром. Галлы, особенно те, которые окружали тело консула, как бы в затмении рассудка пускали стрелы без пользы; а некоторые пришли даже в совершенное остолбенение; они не помышляли ни о сопротивлении, ни о бегстве. С другой стороны первосвященник Ливий, которому Деций передал своих ликторов, и приказал быть за претора, громко кричал воинам: «Римляне, благодаря искупительной жертве консула, победили. Галлы же и Самниты сделались достоянием матери Земли и богов Теней. Зовут они и насильственно влекут обреченное им Децием войско. Неприятель теперь жертва безумного ослепления и слепого страха.» Между тем, как здесь Римляне стали приходить в себя под влиянием таких увещаний, явились к ним на помощь Л. Корнелий Сципион и К. Марций с отрядом; их прислал консул К, Фабий на помощь товарищу. С умилением услыхали вновь прибывшие воины о добровольной жертве Деция и возгорелись усердием на всевозможные подвиги для общественной пользы. Между тем Галлы стояли плотною стеною, тесно сдвинув щиты; казалось трудно было сломить эту живую стену. Легаты отдали приказание воинам собрать дротики, которые во множестве лежали на поле сражения. Эти дротики были брошены в неприятеля; они частью вонзились во множестве в щиты, частью переранили самих воинов, которые пришли в замешательство, и в живой стене их явились большие проломы. Некоторые из неприятелей в испуге упали на землю, не быв ранеными. Таковы были изменения воинского счастия на левом нашем крыле. Между тем Фабий на правом крыле сначала медленностью старался выиграть более времени; когда же он заметил, что неприятель стал нападать с меньшим жаром, что стрелы летают уже не столь часто, и что воинские клики его уже не так громки, то приказал начальникам эскадронов конницы обойти неприятеля с флангу, и по данному знаку ударить на него как можно сильнее; а сам велел своей пехоте мало-помалу трогаться с места и перейти к наступлению. Видя, что неприятель оказывает весьма слабое сопротивление и изнемог от усталости, Фабий велел принять участие в сражении всем резервам, доселе оставленным без действия, приказал легионам действовать всеми силами и дал сигнал коннице ударить на неприятеля. Самниты не выдержали натиска; оставив на жертву союзников (Галлы еще держались на поле сражения), они в беспорядке устремились к лагерю. Галлы, прикрывшись черепахою из щитов, упорно стояли на месте сражения. Фабий, узнав о смерти товарища, приказал эскадрону Кампанцев отделиться от строя прочего войска и, обошед с тылу Галльское войско, ударить на него оттуда, а за конницею должны были следовать первые ряды третьего легиона; их дело было проникнуть в проломы, которые должны были последовать в рядах неприятеля за натиском конницы, пользоваться замешательством и ужасом неприятелей и убивать их. Сам консул Фабий дал обет воздвигнуть храм Юпитеру победоносцу и обречь ему неприятельскую добычу; а потом двинулся к лагерю Самнитов, куда в беспорядке стремились бегущие остатки неприятельского войска. Под самым валом, находившиеся вне лагеря неприятели (по тесноте ворот они не могли все вдруг войти туда) пытались было оказать сопротивление. Здесь пал вождь Самнитов Геллий Эгнаций. Самниты были сбиты за вал; лагерь их взят после не весьма упорного боя, и Галлы обойдены с тылу. В этот день неприятель потерял убитыми двадцать пять тысяч, а взятыми в плен восемь. Победа стоила и Римлянам не дешево; Римляне потеряли убитыми в войске П. Деция до 7000, а в войске Фабия до 1700 человек. Фабий разослал воинов отыскать тело своего убитого товарища; а добычу, взятую у неприятеля, велел сложить в кучи и сжечь в честь Юпитера Победоносца. В этот день тело консула Деция не было найдено, так как оно было завалено кучами неприятельских тел. На другой день оно найдено и принесено в лагерь при большом плаче воинов. Все прочие дела оставлены на это время; Фабий отдал последний долг товарищу со всеми подобающими почестями и осыпал память его похвалами.
30. В то же время, бывший в Этрурии за претора, Кн. Фульвий вел дела очень удачно: не только причинил он неприятелю страшный вред опустошениями его полей, но и сразился очень счастливо: в происшедшем бою пало более трех тысяч Перузинцев и Клузинцев, и взято до двадцати тысяч военных значков. Остатки Самнитского войска бежали через земли Пелигнов; Здесь жители напали на них, и из пяти тысяч одну положили на месте. Велика слава победы, одержанной на Сентинатском поле, и в том случае, если мы ограничимся одними достоверными сведениями. Некоторые писатели, стараясь увеличить ее, своими показаниями превзошли меру вероятия. Они говорят, будто войско неприятельское состояло из сорока тысяч трех сот тридцати тысяч человек пехоты, шести тысяч четырехсот конницы и тысячи колесниц; что в том числе были Умбры и Этруски, участвовавшие также в сражении. Увеличивая соразмерно и войско Римское, эти писатели присоединяют к нему Л. Волумния проконсула с войском, и заставляют его действовать вместе с обоими консулами. Впрочем большая часть летописцев приписывают эту победу только двум консулам. Между тем Волумний действовал сам по себе в Самние; он загнал войско Самнитов на Тифернскую гору и, несмотря на затруднения местности, разбил его и обратил в бегство. К. Фабий оставил войско Деция в Этрурии, а со своими легионами возвратился в Рим, где получил почести триумфа над Галлами, Этрусками и Самнитами; во время торжественного шествия войско сопровождало вождя. В наскоро и грубо сложенных стихах воины превозносили похвалами победу Фабия и вместе отдавали должную дань удивления смерти П. Деция. При этом вспомнили славную кончину его отца; трудно было отдать предпочтение подвигу сына или отца; и тот и другой был велик по последствиям для блага отечества. Из добычи роздано воинам по 1800 асс, по верхней одежде и по рубашке, — награда, но тому времени считавшаяся довольно значительною.
31. Несмотря на все эти события, миру еще не было ни с Самнитами, ни в Этрурии. По удалении консула с войском, Перузины не замедлили снова взяться за оружие; а Самниты сделали грабительский набег, один в область Весцинскую и Формианскую; а другие в Эзернинскую и места, прилежащие к реке Волтурну. Против них выслан претор Ап. Клавдий с войском, которым прежде командовал Деций. Фабий, действуя снова против возмутившихся Этрусков, умертвил четыре тысячи пять сот Перузинцев; а в плен взял тысячу семьсот сорок человек; за каждого из них был заплачен выкуп триста десять асс. Вся остальная добыча предоставлена воинам. Легионы Самнитов, преследуемые с одной стороны претором Ап. Клавдием, с другой Л. Волумнием проконсулом, пришли на Стеллатское поле. Тут расположились все силы Самнитов, и Аппий и Волумний соединили свои войска в одном лагере. Произошел самый упорный бой; с одной стороны Римляне действовали под влиянием раздражения, вследствие столько раз повторенных измен; с другой Самниты сражались отчаянно, так как последняя надежда осталась им в оружии. Самнитов пало в сражении шестнадцать тысяч триста, а взято в плен две тысячи семь сот человек. Этот год, ознаменованный блистательными военными событиями, к несчастью посещен был моровым поветрием, и разные чудесные явления встревожили суеверие народа. Получено было известие, что по разным местам шел дождь землею и, что в войске Ап. Клавдия многие воины были убиты молниею. Вследствие этого обратились за советом к священным книгам. В этом году К. Фабий Гургес, сын консула, обличил нескольких Римских женщин в развратном поведении и по приговору народного собрания они подвергнуты денежному штрафу; из полученных таким образом денег, К. Фабий Гургес постарался выстроить храм Венеры, находящийся подле цирка. Войны с Самнитами еще тем не кончились, хотя оне уже продолжались сорок шесть дет, со времени консулов М. Валерия и А. Корнелия (они первые внесли Римское оружие в область Самнитов) и доставили уже нам материалу на четвертую книгу нашей истории. Не стану напоминать ни страшных потерь обоих народов, ни их напряженных усилий в продолжении столь длинного ряда годов; всего этого не было достаточно, чтобы поколебать неумолимую стойкость этих народов. Довольно припомнить события последнего года, когда Самниты четыре раза: на Сентинатском поле, в земле Пелитов, у Тиферна, на Стеллатском поле, потерпели поражение и сами, и в лице своих союзников от четырех полководцев и от четырех армии Римских. Они потеряли тут лучшего своего полководца; принявших их сторону Этрусков, Умбров и Галлов они вовлекли в то же крайнее положение, в какое поставила их самих судьба. Самниты не были в состоянии вести с нами войну ни собственными средствами, ни при содействии других; несмотря на все это, они упорно продолжали войну. Вольность и самостоятельность были им дороже всего, хотя защита их и была несчастлива. Они предпочитали быть побежденными, чем не попытать счастия в бою. Итак можно ли самому писателю или читателю соскучиться над рассказом этих бесконечных войн, когда они не надоели тем самым, кто были в них непосредственными деятелями.
32. За К. Фабием и П. Децием консулами были Л. Постумий Мегелл и М. Атилий Регул. Обоим провинциею дан Самний; слух было, что неприятель собрал три войска: с одним он намеревался идти в Этрурию, с другим возобновить набеги на Кампанию, а с третьим отражать Римлян от собственных пределов. Постумий по нездоровью остался в Риме; а Атилий тотчас же вышел из него с войском для того, чтобы подавить неприятелей, пока они еще не совсем изготовились и не вышли еще из своей области; таково же было и мнение Сената. Впрочем Римское войско встретило Самнитское уже совершенно готовым, и не только не могло внести опустошения в землю Самнитов, но и войти в нее. С другой стороны Римское войско удерживало неприятеля и не допускало его проникнуть в пределы Римлян и их союзников. Когда оба враждебные лагеря были расположены друг от друга в недальнем расстояния, то Самниты (до того отчаяние придало им дерзости) решились на то, что колебались сделать Римляне, столько раз бывшие победителями, а именно напасть на Римский лагерь. Хотя такое безрассудное предприятие и не было увенчано успехом, однако оно и не осталось совершенно без полезных последствий. Туман с утра оставался весьма долго и был до того густ, что невозможно было не только видеть далеко с валу, но даже и вблизи человека трудно было приметить. Самниты, пользуясь столь благоприятным обстоятельством, подкрались на рассвете дня, скрытые в тумане, к Римскому посту; стража Римская у ворот лениво исправляла свою обязанность. При нечаянном нападении неприятеля она не имела ни довольно сил, ни довольно присутствия духа, чтобы сопротивляться с успехом, и была истреблена. Таким образом через задние ворота неприятель ворвался в лагерь, овладел палаткою квестора, где квестор Л. Опимий Панза убит. Везде по Римскому лагерю раздавались крики к оружию.
33. Консул, видя общее замешательство, велел двум когортам союзников Луканской и Суессанской, которые случайно находились вблизи, оберегать преторий; а отделения легионов повел главною лагерною улицею. Второпях воины и оружие едва успели приготовить и шли нестройными рядами. Неприятеля они узнавали по его крикам, но видеть его почти не могли, а тем менее определить, как велики его силы. Вследствие этого воины наши продолжали отступать, и впустили неприятеля почти в самую середину своего лагеря. Тогда консул, обратясь к воинам, кричал им: «неужели вы допустите, чтобы вас вытеснили из вашего лагеря и неужели вам придется ваш же собственный лагерь брать снова приступом у неприятеля?» Пристыженные Римляне, испустив дружные воинские клики, прекратили отступательное движение; потом они перешли к наступлению и стали сильно теснить неприятеля. Тот стал отступать под влиянием того же самого ужаса, который было сначала внушил Римлянам. Скоро Самниты были оттеснены за ворота и за вал. Римляне не решились далее преследовать неприятеля; мрак тумана заставлял опасаться засады со стороны неприятеля и потому Римляне, удовольствуясь тем, что очистил свой лагерь от неприятелей, остались внутри вала, умертвив около 300 человек неприятелей. Римляне потеряли убитыми воинов сторожевого отряда и бывших около претория, всего до семисот тридцати человек. Удача такой дерзкой попытки придала духу Самнитам. Не только они не давали Римлянам возможности перенести далее их лагерь вглубь Самнитской области, но и не допускали наших фуражиров пользоваться тем, что находилось на их землях так, что они принуждены были брать все нужное из Соранской области, с жителями которой Римляне находились в мирных отношениях. Слух об этих неблагоприятных событиях проник в Рим в виде еще преувеличенном и произвел там тревогу. Вследствие этого консул Л. Постумий, еще несовершенно оправившись от болезни, должен был немедленно выступить из города. Не выходя еще из Рима, Л. Постумий отдал приказ воинам всем собраться в Соре; а сам освятил храм победы, который его попечением выстроен в то время, когда он был курульным эдилем, из штрафных денег. Потом Постумий отправился к войску, и от Сори двинулся в Самнитскую область к месту, где находился другой консул. Тогда Самниты стали отступать, сознавая свое бессилие сопротивляться двум соединенным Римским войскам; а консулы разошлись в неприятельской земле по разным направлениям для того, чтобы опустошать ее и брать приступом города.
34. Постумий осадил Милионию; сначала он пытался было взять ее прямо приступом открытою силою; но видя безуспешность подобного предприятия, он овладел этим городом при помощи осадных работ и скрытых ходов, доведенных до стены. Здесь уже по взятии города, во всех его частях происходил отчаянный бой от четвертого до восьмого часу, бой, которого исход долго оставался сомнительным. Наконец Римляне овладели городом. Самниты потеряли убитыми три тысячи двести человек; пленными четыре тысячи семь сот; притом Римляне нашли в городе большую добычу. Оттуда консул повел легионы к Ферентину. Жители этого города со всем скотом, какой только можно было угнать, и имуществом, какое только успели унести, в тишине ночи в глубоком молчании вышли из города в задние ворота. Консул подошел было к стенам Ферентина с войском устроенным и совершенно готовым к бою, ожидая встретить и здесь столь же упорное сопротивление, как и в Милионии. Но замечая, что везде по городу господствует совершенная тишина и что ни на стенах, ни на башнях не видно ни людей, ни оружия, он сдержал рвение воинов, которые с жадностью хотели было броситься на оставленный город: консул опасался опрометчиво броситься в засаду, которая могла быть скрытно приготовлена неприятелем; а потому он отдал приказание двум эскадронам союзным Латинского племени объехать кругом стен и подробно все исследовать. Всадники увидали двое ворот, обращенные в одну и туже сторону и находившиеся неподалеку одни от других отворенными и по дороге, шедшей от них, следы ночного бегства неприятеля. Мало-помалу всадники наши приблизились к воротам и увидали, что город совершенно пуст и войти в него не сопряжено ни с какою опасностью. Тогда они возвратились к консулу и донесли ему, что город действительно оставлен неприятелем, что сомнения на этот счет не может быть ни какого, как вследствие совершенной пустоты царствующей в городе, так и из признаков поспешного и беспорядочного бегства неприятеля во время ночи; вследствие чего он усеял дорогу вещами, ему принадлежавшими. Получив это известие, консул повел войско к той части города, которую осмотрели всадники. Приказав водрузить значки неподалеку от ворот, консул велел пяти всадникам войти в город и осмотрев не много, в случае если они найдут все безопасным. они должны трое остаться в городе, а двое явиться к нему с донесением. Возвратясь, воины донесли, что они были в таком месте, откуда можно обозреть все части города, но повсюду нашли только совершенную пустоту и безмолвие. Немедленно консул с легкими когортами вступает в город; а прочим между тем велит укреплять лагерь. Воины наши, вошед в город, вламывались в дома, где нашли только престарелых или больных и из имущества то, что неудобно было унести поспешно. Что найдено в городе, отдано в добычу воинам. Пленные передали, что жители нескольких соседних городов согласились вместе бежать; что их сограждане оставили город в первую стражу ночи; они полагают, что Римляне и в прочих городах найдут такую же пустоту. Слова пленных оказались верными; консул овладел городами, жители коих их оставили.
35. Другому консулу М. Атилию предстояла война много труднее. Он повел было легионы к Луцерии, которая, по дошедшим до него слухам, была осаждена Самнитами; на Луцерийском рубеже встретило его неприятельское войско. Здесь взаимное ожесточение уравняло силы обеих сторон. Сражение было упорное и результат его остался сомнительным; впрочем исход его имел худшие последствия для Римлян, как потому что они не привыкли быть побежденными, так и потому, что они, удалясь с поля сражения, почувствовали то, чего в пылу сражения не заметили, сколько они понесли потерь убитыми и ранеными. Вследствие этого Римлянами в лагере овладел такой ужас, что, случись это на поле битвы, поражение наше было бы страшное. Ночь прошла в постоянной тревоге; Римлян озабочивала мысль, что Самниты нападут на лагерь и что во всяком случае бой с ними на рассвете необходим. Хотя неприятель потерпел менее урону, но он был не в лучшем состоянии духа; на рассвете он вознамерился удаляться с поля битвы без бою; но ему для этого предстояла одна дорога мимо нашего лагеря. Когда заметили движение неприятельского войска по ней, то подумали, что неприятель прямо идет на наш лагерь. Консул отдал воинам приказание браться за оружие и выступать из лагеря; а легатам, трибунам и начальникам союзных войск напомнил, чтобы они добросовестно исполнили свою обязанность. Все отозвались: «что исполнят они в точности то, что следует им; но что воины совершенно упали духом. Всю ночь провели они без сна и везде слышны были только стоны раненых и умирающих. Если бы неприятель прежде наступления дня ударил на лагерь, то воины была в таком страхе, что они бросили бы и военные значки: теперь один лишь стыд удерживает их от бегства; но они заранее считают себя побежденными.· Услыхав это, консул счел за лучшее обойти воинов и ободрить их словами. Некоторым, медлившим браться за оружие, он говорил: «к чему они ленятся и оказывают мало усердия!' Неприятель сам придет к ним в лагерь, если они не выйдут к нему на встречу, придется им, не желающим теперь сражаться впереди вала, иметь дело с неприятелем перед самыми палатками. Если же они возьмутся за оружие и станут сражаться, то еще неизвестно, чья будет победа. А кто обнаженный и без оружия ждет неприятеля, тому остается только терпеть смерть или рабство.» На такие увещания и выговоры консула войны отвечали: «что вчерашний бой совершенно изнурил их силы: что не осталось у них ни сил в теле, ни крови в жилах. Число же неприятелей по-видимому еще сделалось больше, чем накануне " Между тем неприятельское войско подходило все ближе в ближе: чем промежуток становился менее, тем воины наши по-видимому более и более удостоверялись, что Самниты несут с собою палисадины в намерении обнести тыном наш лагерь. Тогда консул, обратясь к волнам, громко стал им говорить: «по истине будет постыдным делом принять такой позор и бесславие от неприятеля столь трусливого. Неужели мы — говорил консул — предпочтем, осажденные неприятелем в лагере, умереть голодом и жаждою, чем с доблестью умереть, если уж это неизбежно от меча в открытом поле? Пусть боги обратят мысли их на добро и пусть каждый действует так, как он считает себя достойным. Он, консул М. Атилий, пойдет и один, если никто за ним не последует, на встречу неприятелю; он падет лучше между рядами Самнитов, чем увидит, как неприятель станет обносить тыном Римский лагерь.» Слова консула встречены были одобрением легатов, трибунов, всех эскадронов конницы и сотников первых рядов. Под влиянием стыда воины лениво взялись за оружие и неохотно выступили из лагеря. В печальном расположении духа и почти сознавая себя побежденными, Римляне длинным, но беспорядочным строем вышли на встречу неприятеля, который и сам находился не в лучшем положении и состоянии духа. А потому лишь только показались значки Римлян, тотчас по всему строю Самнитов пронеслось известие: «случилось то, чего опасались. Римляне вышли преградить путь. Теперь нет даже средств к бегству. Надобно или пасть на этом месте или, поразив противников, по трупам их проложить себе путь.»
36. Воины складывают свои ранцы в середину; потом, взявшись за оружие, строятся по местам в боевом порядке. Уже между двумя неприязненными войсками оставался небольшой промежуток; но и то и другое дожидалось, чтобы противник испустил первый воинский клик и дал знак к нападению. Ни та, ни другая сторона не желала боя: охотно обе разошлись бы, если бы были убеждены, что это можно сделать с безопасностью, так как в таком случае противник стал бы преследовать отступающего. Сам собою начался наконец бой не упорный между противниками, сражавшимися против воли и думавшими только о том, как бы уйти с поля сражения; воинские клики были не громки и не единодушны, и никто из воинов не думал о движении вперед. Тогда консул Римский, стараясь придать сражению ход более решительный, велел нескольким эскадронам конницы, вышед из-за боевой линии, ударить на неприятеля. Многие из наших всадников упали с коней; остальные замешались. Тогда Самниты бросились вперед, чтобы довершить поражение наших; а Римляне поспешили на выручку своим. Тут бой немного ожесточился; впрочем Самниты и действовали дружнее и с большею смелостью, а испуганные лошади нашей конницы внесли беспорядок и замешательство в ряды наших воинов, поспешивших к ней на помощь. Вследствие этого весь было строй нашего войска поколебался и обратился в бегство; уже Самниты поражали тыл бегущих, когда консул бросился на коне к лагерным воротам и поставил там отряд конницы с приказанием: «поступать как с неприятелем с каждым кто бы ни шел к лагерном валу, будет ли то Римлянин, или Самнит.» Произнося и сам угрозы в том же смысле, консул приостановил движение своих воинов, толпами стремившихся в лагерь. Консул говорил им: «Куда спешишь, воин! И здесь встретишь ты меч и людей, достойных носить его. Пока жив твой консул, иначе как победителем не возвратишься ты в лагерь. Тебе только остается выбирать, с кем сражаться с врагами, или с соотечественниками.» Между тем как консул это говорил, всадники с готовыми копьями окружили пехоту, и пехотинцам приказывают возвратиться на поле сражения. Не только мужество консула принесло в этом случае помощь, но и самая судьба. Самниты не преследовали наших воинов по пятам, и им было довольно места оборотить значки и весь строй от лагеря снова к неприятелю. Наши воины ободряли друг друга возобновить бой; сотники, отняв у знаменосцев значки, сами их несли вперед в небольшом числе и беспорядке. Между тем консул, подняв руки к небу, во всеуслышанье громким голосом дал обет воздвигнуть храм Юпитеру Остановителю в том случае, если войско Римское устоит на поле сражения и, восстановив бой, поразит и победит легионы Самнитов. Все употребили общие усилия к тому, чтобы восстановить сражение — вожди, воины, пешие и конные. Казалось самые боги приняли сторону Римлян: так легко поправились наши дела, неприятель отбит от лагеря и отступил на ту позицию, где был при самом начале сражения. Здесь в отступательном движении, наткнувшись на кучи своих тяжестей, сваленных в средине, неприятель вынужден был остановиться и вооруженными толпами прикрыл свой обоз. Тут с фронта начала теснить его наша пехота, а в обход с тылу ударила конница. Таким образом неприятель, окруженный со всех сторон, разбит был совершенно, и почти все его войско было или избито, или досталось в плен. Число пленных простиралось до семи тысяч двух сот человек; все они обнаженные пропущены под ярмом; убитых тел собрано четыре тысячи восемь сот. И Римлянам победа не легко досталась: когда консул стал приводить в известность урон, понесенный в обоих неудачных сражениях, то оказалось, что потеря наша простиралась до семи тысяч двухсот человек. Между тем как это происходило в Апулии, Самниты пытались было овладеть Интерамною, Римским поселением, находящимся на Латинской дороге; но не успели взять города. Они произвели опустошение на его полях; но когда гнали добычу пленных и стада, то встретились с консулом, который, только что одержав победу, возвращался от Луцерии. Не только неприятель лишился взятой им добычи, но как он двигался длинным и беспорядочным строем, то и разбит на голову. Консул объявил, чтобы хозяева отбитой у неприятеля добычи собрались в Интерамну для признания и получения обратно их собственности. Оставив здесь войско, консул отправился в Рим по случаю предстоявших выборов. Здесь он просил почестей триумфа; но ему отказали как вследствие значительной потери, понесенной им в людях, так и того, что он без договора взятых в плен неприятелей пропустил под ярмо.
37. Другой консул Постумий, видя, что в Самнитской области с войском делать нечего, перевел его в Этрурию и сначала опустошил Вольсинийскую область; когда жители вышли в поле для защиты своих пределов, то он разбил их неподалеку от стен их города. Две тысячи восемьсот Этрусков убито; прочие одолжены своим спасением близости города. За тем войско переведено в Руселланскую область. Здесь не только поля были опустошены; но самый город взят приступом, причем досталось пленных более двух тысяч человек и около двух тысяч неприятелей пало при защите стен. Впрочем в этом году заключен славный мир, далеко затмивший собою военные события этого года в Этрурии. Три самых сильных города Этрурии, можно сказать столицы её — Вольсинии, Перузия и Арретий просили мира. Получив от консула за выдачу одежд и провианта на его воинов дозволение отправить в Рим послов, жители означенных городов исходатайствовали себе перемирие на сорок лет. На каждый город наложена немедленно пеня в пятьсот тысяч асс За совершение всего консул просил сенат удостоить его почестей триума не столько в надежде получить его, сколько во исполнение заведенного уже обычая. Видя, что в триумфе ему отказывают как за то, что он поздно оставило Рим, так и зато, что он без позволения Сената перешел из Самния в Этрурию (тут действовали как недоброжелатели консула, так и друзья его товарища, не желавшие предоставить одному ту почесть, в которой было отказано другому) консул сказал: «Почтенные сенаторы! Как ни велико мое к вам уважение, но оно не простирается до самозабвения; я помню, что я консул; а потому тою же властью, которою вел войны, по счастливом приведении их к концу, по усмирении Самнитов и Этрусков, стяжав победу и мир, я буду иметь почести триумфа.» С этими словами консул оставил сенат. Вслед за этим между народными трибунами произошел спор: одни говорили, что своею властью будут препятствовать триумфу консула, а другие вознамерились его поддерживать. Вопрос этот представлен на обсуждение народного собрания: консул, явясь туда, приводил в пример консулов Л. Валерия, М. Горация и, вовсе недавно бывшего, К. Марция Рутила, отца того самого, который в то время был цензором; все они получили почести триумфа не по распоряжению сената, но по приказанию народа. «И я сам — прибавил консул — сослался бы на волю народа, если бы не знал, что трибуны народные, рабы патрициев, воспротивятся закону. Мне вместо всех декретов и повелений, довольно знать волю и согласие расположенного ко мне народа.» На другой день, при помощи трех трибунов народных, к общей радости народа, консул имел торжественный въезд несмотря на оппозицию семи трибунов народных и нежелание всего сената. События этого года сохранились нетвердо в памяти народной. Клавдий утверждает, что Постумий сначала овладел было несколькими городами в Самние, но потом в Апулии разбит неприятелем и с остатками войска искал спасения бегством в Луцерию; что Атилий в Этрурии действовал удачно, и что он-то удостоен почестей триумфа. Фабий пишет, что оба консула вели войну в Самние и у Луцерии, что войско потом переведено в Этрурию, но кем из консулов, того он не упоминает и что у Луцерия с обеих сторон урон был очень велик; что в этом сражении дан обет воздвигнуть храм Юпитера Остановителя, по примеру Ромула, поступившего так при подобных обстоятельствах; при чем консул, произнося обет, вместо храма обмолвился было часовню. Впрочем сенат постановил выстроить храм, так как произнесение в продолжение года два раза одного и того же обета возбудило суеверные опасения.
38. Вслед за этим годом был год, ознаменованный консульством Л. Папирия Курсора (сын славного отца, он и сам был славен) и великими военными событиями и победою такою, какой еще никто не одерживал над Самнитами, кроме Л. Папирия, отца консула. Неприятель опять употребил все усилия, и воины его отличались блестящим оружием и пышностью одежд. Он не преминул призвать содействие высших сил и как бы освятить воинов каким-то древним священным обрядом. По всей Самнитской области произведен набор по новому закону: каждый молодой человек, который не явился бы к военачальнику или ушел бы, не спросясь его, подвергался смертной казни и голова его обречена Юпитеру. Сборное место всего войска назначено в Аквилонии; все силы Самнитов, числом до сорока тысяч человек, собрались туда. Здесь в средине лагеря было одно место окружено плетнями, а сверху покрыто парусиною; во все стороны одинакового размера, оно имело по двести футов в каждом боку. Здесь совершены были священные обряды по древней холстинной книге каким-то жрецом Овием Пактием, который хвалился, что он возобновил древнее богослужение Самнитов, то самое, которое было в употреблении их предков в то время, когда они задумали отнять у Этрусков Капую. По совершении жертвоприношения военачальник через урядника вызывал по именно каждого Самнита, знаменитого или родом или делами; вводили туда по одному. Употреблено было в дело все, что могло суеверным страхом произвести наиболее сильное впечатление на воображение воинов: в месте, отовсюду запертом и покрытом сверху, везде валялись окровавленные жертвы и стояли сотники с обнаженными мечами. Воина, более похожего на жертву, чем на участника священного обряда, подводили к алтарю; тут прежде всего давал он клятву, что никогда никому не выскажет того, что увидит или услышит. Потом он должен был произнести самое отчаянное заклинание, коим страшным казням обрекал он себя самого, семейство свое и весь род в том случае, если не последует за вождями в тот бой, куда они его поведут, если или сам побежит с поля битвы или, видя кого либо из своих бегущего, тотчас не убьет его. Сначала некоторые пытались было отказаться от произнесения этих страшных клятв; они были тотчас умерщвлены и бездыханные трупы их, лежавшие между остатками жертв, служили примером другим и сделали их сговорчивее. Знатнейшие Самниты были связаны этими клятвами; военачальник, избрав из них десять, велел каждому выбрать по человеку и т. д., пока не набралось таких шестнадцать тысяч человек. Легион этот назван парусинным, от парусины, которою было покрыто место, где совершались священные обряды приведения к присяге дворянства. Воинам этого легиона дано особенно украшенное оружие и шлемы с гривами, чтобы они были заметнее среди прочих. Немного более двадцати тысяч человек было в другом войске, и наружным видом, и военною славою, и роскошью одежд и оружия малоуступавшем первому так называемому парусинному легиону. Таковы были отборные силы неприятеля, собравшиеся у Аквилонии.
39. Консулы вышли из города: первый Сп. Карвилий, которому назначены были старые легионы, оставленные прошлогодним консулом М. Атилием на Интерамнском поле. Двинувшись с войском в Самний, Карвилий, пока неприятель занят был таинственными священными обрядами, взял приступом его город Амитерн. Воинов неприятельских пало здесь около двух тысяч восьмисот человек, взято в плен две тысячи семьдесят. Папирий, собрав новое войско (таково было сенатское определение) взял приступом город Дуронию. Он взял в плен менее неприятелей, чем товарищ ею, но положил на месте более. И в том, и в другим месте взята большая добыча. Вслед за тем консулы прошли с огнем и мечом весь Самний; особенно вследствие опустошения пострадали Атинатские поля. Карвилий подошел к Коминию, а Папирий к Аквилонии, где сосредоточены были главные силы Самнитов. Здесь, в продолжении нескольких дней, не было никаких решительных военных действий, а с другой стороны совершенно они не прекращались. Римляне тревожили неприятеля, когда он оставался в бездействии, отступали перед ним, когда он оказывал сопротивление, вообще не столько вели войну, сколько грозили ею, а время все уходило. После неоднократного то возобновления, то прекращения военных действий, результат самих незначащих событий отлагался со дня на день. Другой лагерь Римский находился от первого в расстоянии двадцати миль; все дела управлялись советами отсутствующего консула. Карвилий, следя тщательно за положением дел у Аквилонии, тем более что находил его опасным, обращал более внимания туда, чем на Коминий, который сам осаждал. Папирий, решась кончить дело одним ударом, послал гонца к товарищу, сказать: «готов он, буде гадания дозволят, на следующий день сразиться с неприятелем. А потому пусть Карвилий всеми силами атакует Коминий, чтобы не дать Самнитам времени и возможности отправить к Аквилонию подкрепление. Гонец употребил день на исполнение возложенного на него поручения; он возвратился ночью с ответом, что другой гонец вполне одобряет принятое им решение. Папирий, отправив гонца, немедленно созвал собрание воинов; много говорил он здесь, как вообще о случайностях войны, так и о тогдашних приготовлениях неприятеля, находя, что они не принесут пользы на деле и более страшны по наружности: «пустые украшения не нанесут смерти. Римский дротик найдет себе путь и сквозь позолоченные и разрисованные щиты. Там, где дело решается мечами, обагрится кровью ослепительная белизна одежд неприятельских. Отец его Папирия разбил некогда на голову залитое в золото и серебро войско Самнитов; добыча принесла более пользы неприятелю, чем оружие тем, в чьих руках оно было. Верно судьбе угодно, чтобы из нашего роду являлись вожди, которым суждено противостать Самнитам в минуты самого большего напряжения сил с их стороны и брать от них добычу, которая служила бы для украшения общественных мест города Рима. Боги бессмертные будут нам помощниками против неприятелей, которые столько же раз нарушали мир, сколько его просили. Если только возможно сколько-нибудь проникнуть в советы божества, то против кого может быть оно враждебнее, как не против людей, которые, будучи окроплены смешанною кровью людей и животных, обрекли себе во всяком случае праведному гневу небесных сил? Воин неприятельский с одной стороны не мог забыть о существовании божеств, бывших свидетелями его клятвенных обязательств Римлянам данных, с другой стороны с ужасом вспоминает страшные заклятия против тех, которые остались бы верны тем обязательствам. Колеблясь между двух крайностей воин против воли дал требуемую присягу, ему ненавистную, будучи исполнен в одно и тоже время чувством страха к богам, согражданам и врагам.»
40. Так говорил консул, зная расположение умов неприятелей из показаний их пленных. Воины с жадностью слушало консула, горя нетерпением сражаться. Будучи исполнены надежды на содействие божества и вместе сознания собственных сил, воины Римские единодушными криками требуют, чтобы их вели в бой. С огорчением услыхали они, что он отложен до следующего дня; ненавистен был им день и ночь, отсрочивавшие бой. В третью стражу ночи, уже получив от товарища ответ на свое письмо, Папирий встал и приказал смотрителю над священными птицами произвести гадание. Желание скорейшего боя было обще всем воинам без исключения, находившимся в лагере; его жаждали с нетерпением как сами начальники, так и последние из воинов. Главный вождь видел воодушевление воинов; а они понимали усердие вождя. Общее воодушевление и желание боя заразило даже тех, кому поручено было производство гаданий. Таким образом между тем как птенцы не касались вовсе до корму, гадатель сказал консулу самое хорошее предзнаменование. Обрадованный консул, видя в возвещенном ему благоприятном предзнаменовании знак содействия богов бессмертных, дал знак к сражению. Между тем как наше войско выходило из лагеря и строилось в боевом порядке, консул получил от перебежчика известие, что двадцать Самнитских когорт (по четыреста человек каждая) двинулись к Коминию. Немедленно консул послал гонца к товарищу передать ему это известие, а сам подкрепил боевую линию резервами, дав им особых начальников. Правое крыло вверил он Л. Волумнию, левое Л. Сципиону; начальство над конницею поручил легатам Каю Цедицию и Требонию. Сп. Навцию консул приказал с легко-вооруженными воинами, посаженными на мулов, с которых сняты были вьюки, занять обходом самый возвышенный холм и показаться там в самом пылу битвы, производя как можно более пыли. Между тем как все внимание консула было обращено на эти распоряжения, между смотрителями священных птиц возникла распря по поводу гадания того дня. Всадники Римские, услыхав это и считая это обстоятельство заслуживающим внимания, передали племяннику консула (сыну его брата) Сп. Папирию, что насчет верности гадания возникло сомнение. Молодой человек, не знавший еще науки пренебрегать всем священным, удостоверясь в справедливости слов всадников, чтобы не беспокоить консула пустым слухом, передал дяде то, что слышал. На это консул сказал: «спасибо тебе на твоем усердии и деятельности. Впрочем, если гадатель и передал мне неверно, то ответственность за ложное гадание падает на его голову. Я знаю одно только, то что мне передано предзнаменование, в высшей степени благоприятное для народа Римского и для его войска.» Вслед за тем консул отдал приказание — смотрителей над священными птицами поставить перед войсковым строем. И Самниты со своей стороны вступили на поле сражения; впереди несены были значки, а за ними шло нарядно и красиво одетое их войско. Даже неприятелю оно представляло прекрасное зрелище. Еще воинские клики не были возглашены и схватки не было, как случайно вылетевший от неприятеля дротик пронзил гадателя; он пал впереди значков. Консулу дали знать об этом: «сами божества присутствуют на поле битвы — сказал он — виновный получил достойное за свою вину возмездие.» Когда консул это говорил, ворон над его головою покричал громким голосом. Обрадованный благоприятным предвозвестием, консул, говоря, что еще никогда боги так ясно не высказывали своего присутствия и участия в делах человеческих, велел играть трубам, а воинам испустить воинские клики.
41. Бой был упорный и жестокий; впрочем расположение умов сражающихся сторон было далеко не одинаковое. Римляне жаждали крови неприятелей; они действовали под влиянием гнева, надежды, воинского упоения. Совсем иначе думали Самниты; большая часть из них не желали боя, а сопротивлялись под влиянием необходимости и суеверных опасений. В течение стольких лет привыкнув быть побежденными, Самниты вряд ли бы устояли перед первыми воинскими кликами и натиском Римлян, если бы в душе их не господствовал иной страх, имевший верх над всеми другими опасениями; он один удерживал их от бегства. В воображении воинов свежи еще были страшно таинственные обряды, которых они были свидетелями и участниками; в глазах их были еще и вооруженные жрецы, и груды перемешанных тел человеческих и животных, жертвенники, орошенные обычною и преступною кровью. Они вспоминали страшную, данную ими, присягу и грозное заклинание, коим обрекали себя и семейства гибели. Связанные этими клятвами, Самнитские воины не думали о бегстве, опасаясь более своих сограждан, чем Римлян. А те теснили их с обоих крыльев и в центре и поражали их, колебавшихся между одинаковыми опасениями богов и людей. Неприятель сопротивлялся слабо, так как один суеверный страх удерживал его от бегства. Уже около значков падали неприятельские воины, как вдруг с боку показались страшные облака пыли, означавшие по-видимому приближение большого войска. То был Сп. Навтий (другие называют его Октавием Мецием) с легкими когортами. Они производили пыль далеко не соответствовавшую их числу; но впереди сидели на мулах военные прислужники, таща за собою по земле зеленые сучья дерев; за ними в облаках пыли мелькали вооруженные воины; а в заключение густое облако пыли заставляло догадываться о присутствии конницы, оканчивавшей собою движение армии. Не только Самниты, но и сами Римляне, введены были этим явлением в заблуждение. Консул старался поддержать его; в передних рядах воинов, он кричал им громко, так чтобы слова его долетали к неприятелю: «Коминий взят, и это идет его товарищ с войском, увенчанным победою. Старайтесь победить скорее, чтобы не разделить славу победы с другим войском.» Разъезжая на коне, консул повторял эти слова воинам; потом он отдал приказание трибунам и сотникам, чтобы они открыли путь коннице; а еще заблаговременно консул сказал Цедицию и Требонию, что когда они увидят, что он сильно потрясет копьем в воздухе, то пусть тотчас дружно атакуют неприятеля. Все исполнено было в точности по мановению консула. Ряды нашего войска расступились перед конницею и она устремилась вперед, держа копья в упор. Куда она ни двинулась, везде сломила ряды неприятелей. Волумний и Сципион идут за нею по пятам и поражают смятых ею неприятелей. Тут сокрушилась мощь неприятеля и все, употребленные им средства, обыкновенные и сверхъестественные, оказались безплодными. Священные когорты обратились в бегство; воины, как давшие присягу, так и не давшие ее вместе показали тыл. Страх неприятеля осилил все прочие опасения. Пехота неприятельская, уцелевшая от побоища, искала убежища в лагере у Аквилонии. Аристократия и всадники удалились в Бовиан. Наша конница погналась за неприятельскою, а пехота преследовала пехоту. Правое крыло Римское двинулось к Самнитскому лагерю, а левое к городу. Волумний несколько вперед успел овладеть неприятельском лагерем. Сципион встретил у города сопротивление сильнее, не потому, чтобы осажденные были здесь смелее и решительнее, потому что стены защищали их лучше, чем лагерные окопы. Бросая со стен каменья, неприятель отражал наших. Сципион, понимая, что надобно воспользоваться страхом неприятеля и не дать ему времени опомниться (в противном случае осада города будет гораздо затруднительнее), спросил воинов: «неужели могут они равнодушно вынести: что между тем как другое крыло уже овладело неприятельским лагерем, они, победители, отбиты от стен города?» Поддерживаемый общими криками воинов, Сципион сам впереди их, прикрыв голову щитом, бросился к стенам; за ним воины, сделав из себя черепаху; они прорвались в город и, сбив Самнитов, прикрывавших ворота, овладели ими и стеною. Проникнуть тотчас внутрь города — наши воины по своей малочисленности не решились.
42. Консул сначала этого не знал и заботился только об одном, чтобы сосредоточить свои силы; солнце уже садилось; а приближавшаяся ночь причиняла опасения даже победителю и внушала ему меры осторожности. Отправившись на правое крыло, он увидел, что лагерь неприятельский взят; с левого доносились к нему смешанные крики как сражающихся, так вместе и робких; в то самое время происходило сражение у ворот. Приблизившись на коне и видя стены уже во власти своих воинов, консул понял, что надобно воспользоваться удачною смелостью малочисленного отряда; а потому он велел войску, которое было отозвал к лагерю, двинуться вперед к городу и вступить в него. Таким образом войско наше провело ночь в занятой им части города, ближайшей к воротам. Ночью неприятель совершенно очистил город. В этот день Самнитов пало у Аквилонии тридцать тысяч триста сорок человек; взято в плен три тысячи восемь сот семьдесят; военных значков досталось в руки Римлян девяносто семь. Сохранилось до нас сведение и о том, что главный вождь во все время боя исполнен был уверенности в себе и успехе сражения, и довольство его высказывалось на лице. Со свойственною ему твердостью характера, Папирий не отступил и перед неблагоприятным предзнаменованием. И в самом пылу боя, в ту минуту, когда обыкновенно даются обеты воздвигать храмы богам, он нашелся дать обет Юпитеру, дарователю побед, в случае благоприятного исхода сражения, сделать ему возлияние. Обет этот пришелся по сердцу богам, и неблагоприятное гаданье обратил к хорошему исходу.
43. С таким же успехом действовал другой консул под Коминием. На рассвете придвинул он все войска к городу, с целью одновременно со всех сторон произвести нападение; против ворот для предупреждения вылазок поставил он сильные отряды. Уже он подавал знак к сражению, когда поспешно прискакал юнец от другого консула с известием о приближении двадцати когорт; получив его, консул должен был приостановить нападение и оторвать часть войск, назначенных было для атаки города. Он велел Д. Бруту Сцеве легату с первым легионом, десятью легкими когортами и конницею идти против вспомогательного неприятельского отряда и, где бы он его ни встретил, противодействовать ему и задерживать, хотя бы для этого нужно было вступить в решительное дело; одним словом — не допускать этого вспомогательного отряда до Коминия. А сам консул немедленно приказал нести к стенам со всех сторон лестницы и воинам, прикрывшись черепахою, приступать к стенам. В одно и то же время воины и отбивали ворота, и отовсюду лезли на стены. Самниты сначала, прежде чем увидели наших воинов на стенах, имели довольно мужества, чтобы отражать их; когда же нужно было действовать рукопашным боем (с уменьшением расстояния нельзя было рассчитывать на метательные снаряды) и пришлось иметь дело с неприятелем, который уже победил самое главное для него — затруднение местности, то Самниты очистили стены и башни; они сосредоточились было на форуме и думали было здесь еще раз испытать воинское счастие. Наконец они бросили оружие и, в числе одиннадцати тысяч четырех сот человек, сдались консулу; погибло их здесь в бою четыре тысячи восемьсот восемьдесят человек. Таковы были события у Коминия и у Аквилонии. На средине расстояния между ними, где ожидали еще боя, неприятеля не оказалось. Он находился было уже в расстоянии семи миль от Коминия, когда получил приказание возвратиться назад. В самые сумерки этот отряд был уже в виду лагеря и Аквилонии, как вдруг приостановили его одинаковые воинские клики, которые неслись из обеих мест. Наконец пламя, широкими струями пожиравшее взятый Римлянами лагерь, не оставляло никакого сомнения о претерпенном поражении; вследствие этого Самниты не двигались дальше. Они провели в тревоге всю ночь, лежа под оружием, вместе и ожидая с нетерпением, и опасаясь наступления дня. На рассвете, между тем как Самниты не решались в какую сторону направить путь, вдруг увидали их наши всадники; это было знаком к беспорядочному бегству со стороны неприятеля. Наши всадники, преследовавшие Самнитов, вышедших ночью из города, удивились, видя толпу вооруженных людей, не прикрытых ни окопами, ни караулами. Со стен Аквилонии также заметили неприятеля и появились когорты легионов — преследовать бегущих. Но пехота не могла сделать этого с успехом, всадники же в задних рядах неприятеля убили около двух сот восьмидесяти человек. В страхе неприятель во время бегства побросал много оружия и оставил двадцать два военных значка. Остатки этого отряда без больших потерь поспешным бегством спаслись в Бовиан.
44. Войско Римское обрадовано было и другим счастливым для него исходом событий. По обоюдному соглашению и тот, и другой консул отдали взятые им города воинам на разграбление, и потом предали их огню. В один и тот же день Аквилония и Коминий обращены в пепел. Консулы, при взаимных поздравлениях своих легионов, соединили оба лагеря в один. В присутствии обоих войск Карвилий своих осыпал похвалами и подарками по мере заслуг каждого; а Папирий, под начальством которого происходил упорный и многосложный бой как в открытом поле, так и в лагере, и в городе, дал золотые ожерелья и венцы Си. Навтию, Сп. Папирию, сыну брата своего и отряду гастатов. Навтию — за удачно сделанную демонстрацию, обманувшую неприятеля приближением большего войска, Сп. Папирию — аа отличные действия как собственно его, так и с конницею в сражении (он потревожил бегство Самнитов, ночью вышедших из города); сотникам и воинам тем, которые первые заняли порота и степы Аквилонии. Всем всадникам за отличные действия их в сражении, консул роздал серебряные рожки и ожерелья. Потом было совещание о необходимости вывести из Самния или оба войска, или по крайней мере одно. Признано лучшим действовать так, чтобы окончательно сломить силы Самнитов, и передать будущим консулам область их совершенно умиренною. Так как не было уже у неприятеля войска, которое могло бы оказать сопротивление в открытом поле, то оставался один образ ведения войны — брать приступом города. Таким образом и войско наше могло обогатиться добычею, и неприятель доведен был до последней крайности, будучи вынужден сражаться за свои дома в жертвенники богов. Отправив к сенату и народу Римскому донесение о случившемся, оба консула разошлись в разные стороны: Папирий повел свое войско к городу Сапину, а Карвилий к Волане, чтобы взять тот и другой открытою силою.
45. Письма консулов выслушаны были в Сенате и в народном собрании с чувствами живейшей радости. Четырехдневное молебствие, объявленное правительством, было совершено при большом усердии частных лиц. Победа эта не только была велика для народа Римского, но и пришлась очень кстати; около этого самого времени получено известие, что Этруски взялись за оружие. Весьма понятно, каково было бы затруднительное положение Римлян относительно Этрурии, случись только какое-нибудь несчастье в Самнитской области. Нет сомнения, что если Этруски взялись за оружие, то ободренные Самнитами и будучи уверены, что оба консула и все силы Римлян обращены против Самнитов; они надеялись воспользоваться этим благоприятным для них обстоятельством. Посланники союзных городов, будучи введены претором М. Атилием в сенат, жаловались, что соседи их Этруски опустошают огнем и мечом их поля за то, что они не хотят изменить союзу с народом Римским. Послы союзников умоляли сенаторов — защитить их от насилия и обид, причиненных общим неприятелем. На это послы получили ответ: «первой» заботою сената будет то, чтобы они не имели повода раскаиваться в своей верности. Этрусков постигнет скоро та же участь, что и Самнитов.» Впрочем сенат не очень деятельно занялся бы делами Этрусков, если бы не пришло известие, что Фалиски, в продолжении многих лет бывшие с нами в дружественных отношениях, присоединились к Этрускам. Близость Фалисков заставила сенаторов поспешить отправлением фециалов — требовать удовлетворения. Когда оно не было сделано, то сенат, вследствие постановления народного собрания, определял объявить войну Фалискам; консулам велено бросить меж себя жребий — кому из них перейти с войском в Этрурию. В это время Карвилий уже овладел Самнитскими городами Воланою, Палумбином и Геркуланеем. Осада Воланы продолжалась несколько дней, а Палумбин взят в тот же день, когда войско Римское приступило к его стенам. Под Геркуланеем консул имел два раза схватку с неприятелем, в которой успех был не на его стороне и урон, им понесенный, более неприятельского. Потом консул расположился лагерем и стеснил неприятеля в степах города — который наконец и взят приступом. При осаде этих трех юродов пало и взято в плен неприятелей до десяти тысяч человек; таком образом число пленных едва ли не превышало силы Римлян. Когда консулы бросали жребий о провинциях, то Этрурия досталась Карвилию, к большому удовольствию воинов, для которых холода Самнитской области становились невыносимы. Папирий у Сапина имел дело с более многочисленными силами неприятелей; не раз имел он с ними упорные схватки в поле и должен был отбивать их сильные вылазки; собственно говоря, это не была осада, но настоящее сражение в открытом поле. Самниты искали защиты не столько за стенами, сколько в силе рук и в оружии. Наконец, упорно поражая неприятеля, Папирий принудил его ограничиться собственною обороною; действуя приступом и осадными работами, он взял город. Воины, ожесточенные упорным сопротивлением, более убивали неприятелей, чем брали в плен. Неприятелей пало семь тысяч четыреста; взято в плен менее трех тысяч человек. Добыча весьма значительная — так как Самниты стаскали свои пожитки в немногие города — отдана воинам.
46. Снега наполняли все, и войску оставаться в открытом поле было невозможно; вследствие этого консул должен был вывести войска из Самния. По прибытии консула в Рим единогласно определен ему триумф. Он был блистательный, так как, по обычаю того времени, консул получил его, оставаясь в отправлении своей должности. Проходили ряды пеших и конных воинов, украшенных военными отличиями; видно было много венков, полученных за приступы окопов и стен городских. За тем следовала добыча, взятая у Самнитов; зрители, сравнивая ее с тою, которая взята была отцом консула и была всем известна, украшая публичные места, считали ее достойною стоять наравне. Ведены были пленные неприятели, знаменитые родом и подвигами собственными и предков. Тут провезли до двух миллионов тридцати трех тысяч фунтов меди; говорили, что это выручено от продажи пленных. Серебра, взятого в завоеванных юродах, было до трех сот тридцати тысяч. Вся медь и серебро отнесены в общественное казнохранилище. Воинам из добычи не дано ничего; это было тем неприятнее простому народу, что он же должен был платить жалованье воинам. А если бы консул не погнался за бесполезною славою, что внес большую сумму в общественную казну, то можно было из этой добычи и произвести раздачу воинам и заплатить им жалованье. Что касается до того, что будто бы консул в пылу битвы дал обет воздвигнуть храм Квирину, то во-первых этого известия ни у одного из древнейших писателей я не нахожу, и притом в такое короткое время он никак не мог быть готов. А консул освятил храм Квирина, воздвигнутый еще по обету, данному его отцом и украсил его добычею неприятельскою. Она была так велика, что не только украшен ею храм и форум; но часть отослана в ближние колонии и союзные города для украшения храмов и публичных мест. Отпраздновав свой триумф — консул повел свое войско на зимовку в Весцинскую область, так как она была тревожима набегали Самнитов. Между тем Карвилий в Этрурии прежде всего приступил к осаде Троилия; он взял большой выкуп с четырехсот семидесяти самых богатых жителей за то, чтобы выпустить их из города; а город с прочими жителями взял приступом. Вслед за тем он занял пять укрепленных замков, находившихся в местности почти неприступной. Неприятелей убито здесь две тысячи четыреста; взято в плен менее двух тысяч человек. Фалискам, просившим мира, консул дал перемирие на год, взял с них сто тысяч меди и годовое жалованье своему войску. Окончив все это, консул поехал принять почести триумфа; хотя, в войне с Самнитами, он и не совершил таких подвигов, как его товарищ, но за то удачно вел другую с Этрусками. В казначейство внес он меди триста восемьдесят тысяч фунтов: на остальные деньги, оставшиеся от продажи военной добычи, консул положил выстроить храм Прочного Счастия, которому тут же и положил основание, подле храма той же богини, освященного Сервием Туллием. Пешим воинам из добычи консул выдал по двести асс, а сотникам и всадникам вдвое. Раздача эта была тем приятнее для воинов, что у них перед глазами был пример совершенно противоположного поведения другого консула. Расположение народа к консулу выразилось в защите им его легата Л. Постумия. Ол быль позван на суд народным трибуном М. Навтием и избежал суда, отправясь к месту служения; самое же обвинение осталось бессильным и виновник ею при всем старании не мог его провести.
47. Так как год уже истек, то новые трибуны народные вступали в должность; но так как их выбор оказался неправильным, то через пять дней они замещены другими. В этом году произведена народная перепись цензорами П. Корнелием Арвиною и К. Марцием Рутилом; всех граждан оказалось по счету двести шестьдесят две тысячи триста двадцать два человека. То были двадцать шестой раз избранные цензоры со времени первого учреждения этой должности; перепись же была двадцать первая. В этом году цензоры в первый раз смотрели на Римские игры в венках за подвиги, совершенные на войне. В первый же раз даны победителям пальмовые ветви по обычаю, заимствованному у Греков. В том же году курульные эдили, давшие эти игры, оштрафовали нескольких взяточников, и на эти деньги вымостили дорогу камнем от Марсова храма к Бовиллам. Выборами консульскими управлял Л. Папирий. Консулами избраны К. Фабий Гургес, сын Максима, и Д. Юний Брут Сцева: сам Папирий сделан претором. Год этот, счастливый во многих отношениях, был отравлен одним: моровая язва свирепствовала и в самом городе, и в его области, и бедствие превзошло границы естественного. Прибегнули к священным книгам, ища в них, какой конец будет этому злу в какое средство помочь ему. Найдено там, что надобно статую Эскулапа из Эпидавра перевезти в Рим. В этом ходу, так как консулы заняты были военными действиями, об этом не было речи; только определено молебствие Эскулапу на один день.