1. В первых пяти книгах изложил я как военные подвиги, так и внутренние смуты народа Римского от построения города Рима до взятия его Галлами сначала под управлением царей, потом консулов и диктаторов, децемвиров и трибунов военных, облеченных консульскою властью. События этого времени, вследствие отдаленной древности, когда они происходили, мало известны и представляются также не ясно, как для глаз предметы, находящиеся в весьма большом расстоянии. Притом же в то время памятники письменности, единственный верный способ передать потомству деяния отдаленных времен, были весьма редки. И хотя сохранились некоторые сведения в записках жрецов и других памятниках как общественных, так и частных, но они почти все погибли при пожаре города. С этого же времени, а именно с обновления нашего города, когда он из развалин возник сильнее и могущественнее прежнего, события истории народа Римского, и его деяния, известны с большею достоверностью и точностью. М. Фурий спас отечество от гибели и потом был его главною опорою; сограждане, в продолжения целого года, не дозволяли ему сложить с себя власть диктаторскую. Управлять выборами те трибуны, при которых взят был Рим, не допущены, а прибегли к назначению временного правителя. Между тем, как граждане все внимание, и все труды, обращали на построение города, К. Марций, трибун народный, призвал к суду К. Фабия (лишь только он сложил с себя власть) за то, что он, будучи послом, вопреки народного права, обнажил меч против Галлов. Внезапная смерть, пришедшаяся так кстати, что ее нельзя не считать добровольною, избавила К. Фабия от суда. Временными правителями были сначала П. Корнелий Сципион, а за ним М. Фурий Камилл; он назначил трибунами с консульскою властью К. Валерия Публиколу во второй раз, Л. Виргиния, П. Корнелия, Л. Манлия, Л. Эмилия и Л. Постумия. Первым делом вновь избранных сановников, немедленно вступивших в отправление должности, было представлять сенату разные вопросы относительно религиозных предметов. Положено собрать все относительно этого законы и распоряжения (лишь заключалось частью в двенадцати таблицах и некоторых узаконениях, изданных еще царями). Некоторые изданы во всеобщее сведение; другие же, чтобы внушить народу более к ним уважения самою их таинственностью, представлены для руководства лишь священнослужителям. Потом было рассуждение о днях религиею освященных. День накануне 15‑го дня Секстильских Календ, ознаменованный двумя печальными событиями, избиением Фабиев у Кремеры и постыдною битвою у Аллии, повлекшею за собою падение Рима, назван от последнего несчастного события Аллийским, и положено в этот день не иметь никаких ни общественных, ни частных дел. Некоторые писатели утверждают, что так как военный трибун Сульпиций не принес умилостивительную жертву богам на третий день после Квинтильских Ид, и вследствие того разгневанные боги допустили через три дня войску Римскому быть разбитым неприятелем, то в этот день положено не совершать никаких священнодействий. Оттого–то, как полагают, третьи дни как после Календ, так и после Нон, считаются в религиозном отношении неблагоприятными.
2. Впрочем, не долго можно было свободно помышлять о приведении в порядок общественного устройства после столь сильного потрясения. С одной стороны Вольски, старинные недруги наши, вооружились, имея в виду совершенное искоренение имени Римского; а с другой, по известиям от купцов у храма Волтумны заключен общий союз всех народов Этрурии. Новый повод к опасениям подало отпадение Латинов и Герников; а они со времени Регилльской битвы, в течение почти ста лет, оставались постоянно верными союзу народа Римского. При стольких поводах к опасению, не трудно было понять, что не только ненависть вооружила так много врагов против Римлян, но что они, вследствие претерпенного ими поражения, стали приходить в презрение соседственных народов; а потому определено — поручить тому же лицу защиту отечества, кто его спас, а именно М. Фурию Камиллу, назначив его диктатором. Предводителем всадников назначил он К. Сервилия Агалу. Производя набор, Камилл записал в военную службу не только молодых людей, но и тех, которые, хотя были уже в летах, но сохранили еще силы, и разделил их по сотням. Набрав войско и снабдив его оружием, Камилл разделил его на три части: одну противоставил Этрускам в Веиенском поле; а другой велел стоять в лагере у города. Военным трибуном был у последнего отряда А. Манлий, а отправленный против Этрусков вверен начальству Л. Эмилия; третий отряд сам Камилл повел против Вольсков, и с ним неподалеку от Ланувия (место это называется при Мецие) напал на неприятельский лагерь. Неприятель взялся за оружие, главное вследствие пренебрежения к Римлянам (он был того мнения, что цвет их молодежи истреблен Галлами). Когда же он услыхал, что Римлянами начальствует Камилл, то пришел в такой ужас, что не считая себя довольно безопасным за валом, окружил еще засекою из срубленных дерев. Камилл, заметив это, велел поджечь засеку; к счастию сильный ветер дул на неприятельский лагерь; не только пламя проложило Римлянам дорогу, но, так как оно расстилалось к стороне лагеря при сильном треске и густом дыме, вследствие горевшего сырого лесу, то неприятель пришел в такое смятение и расстройство, что труднее было Римлянам перебраться через горевшую засеку, чем овладеть лагерем Вольсков. Неприятель таким образом был разбить, и понес большой урон убитыми; лагерь его был взять приступом; найденную в нем добычу диктатор отдал воинам, и этот дар был им тем приятнее, что они не привыкли получать его от Камилла, весьма скупого в этом отношении к воинам. За тем Камилл преследовал остатки разбитой армии Вольсков и, опустошив в конец их область, принудил их наконец к покорности после неприязненных действии, продолжавшихся семьдесят лет. Победив Вольсков, Камилл перешел в землю Эквов, которые также замышляли против нас войну. Он разбил их войско у Бол и взял приступом не только неприятельский лагерь, но и самый город.
3. Между тем как счастие везде сопровождало действия Камилла, главного военачальника Римского, с другой стороны угрожала большая опасность. Почти все силы Этрурии собрались и осадили Сутрий; жители этого города были союзниками народа Римского. Послы их явились в сенат, умоляя о защите; он немедленно составил определение, чтобы диктатор тотчас поспешил на помощь Сутрию. Но она не могла подоспеть во время; малочисленные граждане, находясь в осаде, скоро изнемогли вследствие трудов военных, беспрестанных караулов и ран, а потому вынуждены были сдать город неприятелю, и безоружные в одних одеждах, которые на них были, оставили печальною толпою свои дома и город. Им встретился Камилл с Римским войском; в горе несчастные граждане бросились к его ногам; слова старейшин, говоривших диктатору, были прерываемы воплями и стенаниями жен и детей, бывших также жертвою изгнания. Диктатор приказал жителям Сутрия отереть слезы, говоря, что скоро Этрускам придется горевать и плакать, а не им. Тут Камилл приказал своим воинам сложить все тяжести и поручил их защите жителей Сутрия и небольшому отряду своего войска, а с прочими воинами, приказав им взять одно оружие, двинулся поспешно вперед. Прибыв таким образом налегке к Сутрию, он там застал все, как ожидал; а именно он рассчитывал, что неприятель, вследствие успеха, пренебрежет всеми мерами осторожности. Не было у ворот караулов; они были растворены, и неприятельские воины носили из города добычу. Таким образом, в один и тот же день, Сутрии взят во второй раз. Недавно еще победители, Этруски делаются жертвою неприятеля; они не имели даже времени собраться в одно место и взяться за оружие. Каждый стремился к воротам, надеясь уйти в поле; но ворота были заперты по распоряжению диктатора. Одни брались за оружие, другие, имевшие его в руках во время тревоги, призывали своих к битве. Неприятель легко мог, вследствие безнадежности своего положения, начать отчаянный бой; но диктатор предупредил это; но его приказанию трубачи возвестили по всему городу, что кто положит оружие, тому не будет сделано никакого вреда, а что вся строгость наказания падет на тех, кто будет сопротивляться. Тогда и те, которые всю надежду на спасение полагали в оружии, видя, что жизнь даруется, и при других условиях, побросали оружие и сдались Римлянам. По множеству пленных, они разделены на несколько отрядов и каждый прокрыт особым караулом. Прежде наступления ночи, город Сутрий возвращен его жителям в совершенной целости, и нисколько не пострадавшим от бедствий войны, потому что он взят был не приступом, а по договору.
4·. Камилл возвратился в Рим с триумфом, как победитель трех народов. Число пленных Этрусков, шедших перед колесницею диктатора, было весьма велико. Когда они проданы были с аукциона, то сумма, вырученная за них, была так велика, что не только женщины Римские были удовлетворены за золото, ими внесенное; но на остальные деньги сделаны три золотых чаши с надписью имени Камилла. Достоверно известно, что прежде пожара Капитолия они стояли в ногах изображения Юноны в храме Юпитера. В этом году дарованы права гражданства тем из Веиентов, Капенатов и Фалисков, которые, в продолжении этих войн перебежали к Римлянам, и новым гражданам нарезаны участки земли. Состоялось сенатское определение, которым повелено было гражданам Римским, удалившимся в Вейи, немедленно возвратиться оттуда; некоторые граждане Римские, ленясь строиться дома, предпочли отправиться в Вейи и занять там дома, бывшие пустыми. Сначала сенатское определение встречено было ропотом о исполнять его не хотели те, до кого оно относилось. Тогда Сенат назначил срок, к которому кто не возвратится, то подвергается смертной казни. Тогда эти граждане, опасаясь каждый за себя, вынуждены были возвратиться в Рим. С умножением числа граждан постройки производились везде дружно; из казны давалось пособие; и эдилы своим надзором ускоряли постройки, и каждый гражданин спешил для себя; таким образом в один год Рим был построен вновь и следов разрушения не осталось. В конце года были выборы военных трибунов с консульскою властью; в эту должность назначены В. Квинкций Цинциннат, К. Сервилий Фиденат в пятый раз, Л. Юлий Юл, Л. Аквилий Корв, Л. Лукреций Трицинитин, Сер. Сульпиций Руф. Одни пошли с войском в землю Эквов не для войны (они и так сознавали себя побежденными), но для опустошения их полей из чувства мести и вместе, чтобы обессилить их и отнять охоту к новым замыслам. Другое Римское войско двинулось в землю Тарквининцев; здесь взяты приступом города Этрусков Кортуоза и Контенебра; взятие первого совершилось почти без борьбы. Наше войско напало на него совершенно неожиданно для жителей; те пришли в ужас от первого воинского клика и почти, не сопротивлялись; город разграблен и сожжен. Контенебра выдержала осаду в продолжении нескольких дней; но усилия нашего войска, не прерывавшиеся ни днем, ни ночью восторжествовали. Войско Римское разделено было на шесть перемен; каждая, в продолжении шести часов времени не давала покоя утомленным гражданам и сменялась свежею. Таким образом осажденные выбились из сил и не могли отразить приступ Римлян. Трибуны хотели было обратить добычу в общественную казну; но, пока они рассуждали, воины уже бросились грабить город; отнять же у них назад добычу — значило бы произвести сильнейшее неудовольствие. В том же году правительство озабочиваясь, чтобы не одними частными постройками украшался город, обвело и Капитолий стеною из больших четырехгольных тесаных камней. Постройка эта заслуживает внимания и при нынешнем великолепии города.
5. Между тем как внимание граждан обращено было на возобновление города, трибуны народные старались придать интерес своим речам, толкуя о поземельных законах. Они указывали на Помптинское поле, тогда в первый раз сделавшееся безопасным, вследствие совершенного поражения Вольсков Камиллом. «Опасность — так говорили трибуны народные — угрожает народу в спокойном обладании этим полем гораздо больше со стороны аристократии, чем та, которая была со стороны Вольсков. Последние делали набеги на это поле, пока имели для того силы; а патриции постоянно присваивают в свое частное владение общественную собственность, и на этот раз, если Помптинское поле не будет тотчас разделено, то скоро в нем не останется уголка для простого народа.» Впрочем, речи трибунов не производили сильного впечатления на народ, уже и потому, что граждане, будучи заняты постройками, в малом числе собирались на форум. Притом, совершенно истратясь на постройки, они сознавали неимение средств к возделанию поля, если бы оно и досталось им по разделу. При господствовавшем духе набожности, стоявшие во главе правительства, лица под влиянием опасений, внушенных недавними несчастьями, поспешили новыми жертвами призвать опять благословение богов, и потому сделано временное правление. Главами его были, один за другим, М. Манлий Капитолин, Сер. Сульпиций Камерин и Л. Валерий Потит. Этот последний наконец избрал трибунов военных с консульскою властью; то были: Л. Папирий, К. Корнелий, К. Сергий, Л. Эмилии во второй раз, Л. Менений, Л. Валерий Публикола в третий раз; они вступили в отправление своей должности. В том же году храм Марса, воздвигнуть который обет дан во время Галльской войны, освящен Т. Квинкцием одним из двух членов священной Комиссии, Четыре трибы составлены из недавно поступивших граждан, а именно Стеллатинская, Троментинская, Сабатинская, Арпиенская; таким образом число триб сделалось двадцать пять.
6. Трибун народный, Л. Сициний, говорил о разделе Помптинского поля в народном собрании более многолюдном и охотнее расположенном внимать речам подобного рода. В Сенате толковали о необходимости войны с Латинами и Герниками; но рассуждение об этом отложено до другого времени вследствие того, что вся Этрурия вооружилась. Снова Камилл стал во главе правления, в качестве военного трибуна с консульскою властью; у него было пять товарищей: Сер. Корнелий Малугиненз, К. Сервилий Фиденат в шестой раз, Л. Квинкций Цинциннат, Л. Гораций Пульвилл, П. Валерий. В начале года общее внимание граждан отвлечено было от войны с Этрусками; толпы беглецов с Помптинского поля известили, что Антиаты взялись за оружие, а молодые люди всех Латинских народов находятся в их рядах. Правительство же Латинов, по–видимому, не участвовало в войне, предоставив волонтерам сражаться, где им вздумается. В то время Римское правительство перестало пренебрегать войною, как бы она ни была, по–видимому, неважна. Сенат возблагодарил богов за то, что Камилл был во главе правительства; будь он частным человеком, его необходимо было бы назначить диктатором. Товарищи Камилла объявили: «в случае угрожающей военной опасности нужно, чтобы распоряжение было одного человека; а потому они подчиняют себя сами Камиллу и не считают нисколько унижением собственного достоинства его над собою превосходство.» Сенат похвалил образ мыслей трибунов; а Камилл, совестясь, благодарил: «Тяжкую обязанность — говорил он — возлагает на него и народ Римский, хотевший избрать его в четвертый раз диктатором и высокое о нем понятие лиц составляющих сенат, а всего более добровольное подчинение ему столь почтенных товарищей. А потому ему остается неусыпными трудами и деятельностью состязаться со своими товарищами, и оправдать высокое о нем мнение всего государства. Что касается до войны с Антиатами, то она не так опасна, как по–видимому кажется; впрочем его мнение, что если ни перед чем не надобно робеть, то и ни чем не пренебрегать. Город Рим — постоянный предмет зависти и ненависти соседственных народов; а потому нужно в одно и то же время несколько войск и несколько вождей для обороны отечества. Тебя, П. Валерий, избираю я главным участником власти моей и планов; ты, вместе со мною, поведешь легионы против Латинов. Ты, К. Сервилий, с другим, совершенно готовым войском, будешь стоять в городе на случай каких либо покушений как со стороны Этрусков, так и новых неприятелей — Латинов и Герников. Я убежден, что ты будешь действовать так, как достойно твоего отца, деда, тебя самого и шести твоих трибунов. Третье войско, которое имеет быть составлено Л. Квинкцием из людей деловых и уже немолодых, останется для прикрытия города и стен его. Л. Гораций возьмет на себя обязанность заботиться о приготовлении и доставлении оружия, метательных снарядов, хлеба и других предметов, нужных для ведения войны. А тебя, Серв. Корнелий, мы все оставляем здесь быть председателем этого почтенного собрания, блюстителем религиозных уставов, главным распорядителем на выборах и вообще во всех внутренних делах. Все трибуны с удовольствием приняли возложенные на них обязанности; а Валерий, который должен был действовать вместе с Камиллом, сказал: «он смотрит на М. Фурия как на диктатора, а на себя, как на его предводителя всадников. А потому и результат наступающей войны должен соответствовать общему мнению о главном полководце.» — Сенаторы на это отвечали единодушными криками радости и словами: «они покойны и относительно результата похода, и что касается до благосостояния отечества как на войне, так и в мире. Государству никогда не будет надобности в диктаторе, пока будет господствовать в правителях его такое единодушие и взаимное согласие, что они, один для другого, готовы уступить свои права власти и заботятся все вместе, а не каждый порознь заслужить похвалу.»
7. Объявлено прекращение всех гражданских дел и произведен набор. Фурий и Валерий отправились в Сатрик: не только Антиаты присоединили к себе молодежь Вольсков, уже успевшую вырасти после их поражения, но и набрали множество Латинов и Герников, народов еще свежих и не испытавших бедствий войны в продолжении весьма долгого времени. Не могло не поразить умов воинов Римских то, что они будут иметь дело вместе с неприятелем старым и вместе с новым. Когда Камилл устраивал войско в боевой порядок, сотники довели до его сведения: «что воины весьма смущены, что лениво взялись они за оружие, медленно и как бы не хотя вышли из лагеря. Даже слышен был ропот, что безумно будет сражаться одному против ста человек; трудно сопротивляться такому многолюдству, если бы оно было даже безоружно.» Камилл тотчас вскочил на коня и, явясь к первым рядам войска, стал говорить: «Воины, зачем так печально смотрите, так вяло, против вашего обыкновения, действуете? В чем усомнились вы, в силах ли неприятеля, в собственных ли, или во мне вашем вожде? Неприятель тот самый, который уже столько раз давал вам совершать над собою подвиги славы и мужества? А вы все же, которые (не стану говорить ни о взятии Фалер, и Вейи, ни полчищах Галлов, принесенных вами в жертву за разграбленное ими отечество) еще так недавно торжествовали в одно и то же время три победы над Вольсками, Эквами и Этрусками. Может быть, я кажусь вам не тем военным трибуном, каким был диктатором? Но я не желаю усиливать права моей власти над вами, я хочу, чтобы вы видели во мне лишь меня одного. Власть диктатора не помогла мне ни в чем и не спасла от ссылки. Итак мы все одни и те же; и потому, явясь снова такими же, как были, на поприще военное, не в праве ли мы ожидать, что и последствия будут все те же. Встретясь с врагами, действуйте, как обыкли всегда, и будет то, чему следует быть, вы победите, и они бегут.»
8. Камилл дал сигнал к битве; потом Камилл спешился: он схватил за руку ближайшего к себе знаменосца и потащил его против неприятеля, крича: «знаменосцы! Вперед!» Воины, видя усилия самого Камилла, одряхлевшего от лет и смело подставившего грудь свою неприятелю, устыдились за себя и с криками: «последуем все за императором!» бросились все вперед. Говорят еще, что, по приказанию Камилла, одно знамя было брошено в средину неприятелей для того, чтобы воодушевить Римлян опасностью, угрожающею их воинской чести. Тут–то началось поражение Антиатов и ужас, начавшись в первых рядах, сообщился и задним. Не столько значили силы нашего войска, подстрекнутая присутствием самого вождя, сколько вид самого Камилла; а потому, куда бы он ни бросился, везде победа была верною. Это ясно видно было. Камилл, услыхав, что левое наше крыло почти поражено, как был, имея в руках щит пехотинца, бросился на первую попавшуюся лошадь, и лишь показался и сообщил, что мы везде торжествуем на прочих пунктах, как воины наши ободрились, и устрашенный неприятель уступил нам победу. Она уже несомненно была на нашей стороне; но и неприятель затруднялся в бегстве вследствие своей многочисленности, и руки воинов наших изнемогли от избиения неприятелей. Вдруг начался при сильной буре страшный дождь, положивший конец правильнее побоищу, чем битве. Дан был знак к отступлению, и таким образом Римляне провели последовавшую затем ночь в покое, и война окончилась. Латины и Герники, оставив Вольсков, разошлись по домам, получив достойное возмездие за свои дурные замыслы. Вольски, видя, что они оставлены теми самими, в надежде на содействие которых они начали было войну, бросили свой лагерь и заперлись в Сатрике. Первым делом Камилла было — окружить город валом, и приступить к прочим осадным работам. Видя, что осажденные не препятствуют вылазками производству их, он понял, что расположение духа осажденных таково, что нет надобности тянуть осаду; а потому Камилл сказал волнам, что победа у них в руках, и что не нужно им столько усилий, сколько под Вейями. При сильном воодушевлении воинов, приступ был дружный, и город взят при помощи лестниц. Вольски побросали оружие и сдались.
9. Вся цель стремлений Камилла был город Анций, столица Вольсков; оттуда началась война. Но так как столь сильный город не мог быть взят иначе как после больших приготовлений, при помощи осадных орудий и машин; то Камилл, оставив при войске товарища, отправился в Рим, убедить сенат, употребить все усилия к совершенному разрушению Анций. В то самое время, когда Камилл говорил об этом речь в сенате (вероятно богам угодно было отложить падение Анция) пришли послы жителей Непета и Сутрия, прося помощи против Этрусков и, указывая на пример прошлого, помощи скорой. Таким образом на этот раз внимание и силы Камилла были отвлечены от Анция. Эти города, стоявшие на границе Этрурия, можно было назвать так сказать ключами и воротами в нее: а потому и Этрускам нужно было стараться овладеть ими, и для Римлян было весьма важно удержать их в своей власти. А потому сенат положил с Камиллом — вести войну с Этрусками, отложив взятие Анция до другого времени. Камиллу отданы городские легионы, бывшие под начальством Квинкция; он, не говоря ни слова, принял их, хотя ему гораздо было бы приятнее сохранять под своим начальством легионы, с которыми совершил он поход против Вольсков, к которым он привык, и они его узнали; одного потребовал Камилл, чтобы ему в помощники дали опять Валерия. Квинкций и Гораций, вместо Валерия, посланы против Вольсков. Фурий и Валерий, двинувшись из Рима, подошли к Сутрию и нашли, что часть города была уже в руках неприятеля и жители с величайшим трудом отстаивали остальную, перегородив улицы. Прибытие Римлян, а особенно Камилла, имя которого было равно славно и между друзьями и недругами народа Римского, ободрили жителей. Они стали сражаться с новым воодушевлением, и дали время нашим подоспеть на помощь, Камилл тотчас разделил войско на две половины, и с одною приказал своему товарищу, обошед город, приступать к стенам той части его, которая была в руках неприятеля. Цель этого движения была не та, чтобы взять город приступом, но чтобы, отвлекши в ту сторону внимание и силы неприятеля, дать вздохнуть утомленным жителям, и время нашему войску проникнуть в город. Когда так случилось, то Этруски в ужасе, видя нападение с двух сторон, Римлян и в городе, и приступающих к стенам, бросились поспешно бежать из города в единственные ворота, оставшиеся как–то случайно свободными. Во время бегства Этрусков, и в городе и в полях, их много избито. Войска Камилла нанесли наибольший урон неприятелям, находившимся в городе; а находившиеся под начальством Валерия, с успехом преследовали неприятеля в поле. Только наступление ночи положило конец убийствам. Таким образом Сутрий был взят и возвращен его жителям; а войско Римское двинулось к Непету, который находился в полной власти Этрусков; он им сдался на капитуляцию.
10. Взятие Непета представляло, по–видимому, более затруднений, чем взятие Сутрия. Не только Непет был весь во власти Этрусков, но и часть жителей была на их стороне, через что и последовала самая сдача. Впрочем, Камилл послал к старейшинам сказать, чтобы они отделились от Этрусков, и сами бы на деле доказали то дружественное расположение к Римлянам, во имя которого требовали помощи. На это Камилл получил в ответ от них: что они ничего не в состоянии сделать, что они сами кругом в руках Этрусков. Сначала опустошением окрестных полей Камилл вселил ужас в сердца горожан, но, видя, что они вернее соблюдают условия капитуляции, чем прежний союз дружбы с Римлянами, приказал воинам набрать кучи хвороста. Войско Римское, подошед к городу, приготовленным заранее хворостом завалило рвы и приставив лестницы, при первом воинском клике овладело городом. Жителям объявлено, чтобы они, буде желают остаться в живых, бросали оружие. Этруски умерщвлены все без разбору, как вооруженные, так и безоружные. Те из жителей, которые подали мысль о сдаче казнены; невинным гражданам возвращена их собственность в совершенной целости, а в городе оставлен гарнизон. Таким образом, освободив из рук неприятеля два союзных города, трибуны возвратились в Рим, покрытые славою, с победоносным войском. В этом же году отправлены послы к Латинам и Герникам с требованием удовлетворения и вместе объяснения, почему они в последних войнах с умыслом не присылали вспоможения? Сенаты того и другого народа в многолюдном заседании дали следующий ответь: «если некоторые молодые люди их племени и оказали свое содействие Вольскам, то не только на это не имели согласия их правительства, но даже это сделано без его ведома. Впрочем, они достойно наказаны сами за свое дурное поведение; ни один из них не возвратился домой. Если же они не посылали Римлянам вспомогательного войска, то потому, что опасались за себя, будучи постоянно угрожаемы Вольсками, которых силы не могли сокрушиться и в стольких войнах.» Такой ответ показался сенату Римскому не совсем удовлетворительным; но он заблагорассудил отложить войну еще на некоторое время.
11. В следующем году военными трибунами с консульскою властью были: А. Манлий, П. Корнелий, Т. и Л. Квинкций Капитолин, Л. Папирий Курсор во второй раз и К. Сергия во второй раз. При них опасная война угрожала извне; но еще гибельнее были внутренние волнения. Зачинщиком их был — чего казалось менее всего должно было ожидать — М. Манлий Капитолин, человек знаменитого роду патрициев, снискавший себе неувядаемую славу спасением Капитолия. Непреклонный и гордый дух его презирал всех прочих; одному он завидовал, М. Фурию, снискавшему себе добрую славу равно подвигами и добродетелями. Громко жаловался Манлий: «что один человек забрал в свои руки всю власть и гражданскую и военную; что товарищей своих, вместе с ним избранных, он обращает в простых исполнителей своей воли. А, впрочем, если рассудить справедливо, то Камилл освободил из рук Галлов Рим уже тогда, когда он, Манлий, спас Капитолий и крепость. Камилл напал на Галлов тогда, когда они вешали выкуп и обнадежены были заключенным договором; а он Манлий отразил неприятелей вооруженных и уже готовых взять крепость. Камилл должен делиться своею славою с каждым из воинов. сражавшихся под его начальством; а он, Манлий, славу своего подвига не делит ни с кем из смертных.» Сам себя воодушевляя подобными рассуждениями, с прискорбием видел Манлий, что сенаторы не очень согласны разделить с ним его высокое о себе мнение. Тогда Манлий, первый из патрициев, стал заискивать расположение черни, подружился с сановниками простого народа и стал за одно с ними действовать. В речах к черни Манлий нещадил ругательств для патрициев, и действуя под влиянием более страсти, чем благоразумия, хотел во что бы то ни стало приобрести известность, какая бы она ни была. недовольствуясь уже поземельными законами, постоянным и всегда готовым орудием трибунов народных к возмущению черни, Манлий вооружился еще против кредита: «всего тягостнее — говорил он — это долги; они не только угрожают каждому гражданину бедностью и позором, но и телесными наказаниями, самыми ужасными для вольного человека и тюремным заключением.» Число долгов в последнее время, вследствие построек, увеличилось и они стали тягостными даже для богатых граждан. Таким образом сенат рад был придраться к опасной по–видимому войн с Вольсками и отпадению Латинов и Герников, чтобы иметь повод назначить сановника с неограниченною властью. Но, при назначении диктатора, сенат имел особенно в виду замыслы Манлия. Диктатором избран А. Корнелий Косс; он избрал себе в предводители всадников Т. Квинкция Капитолина.
12. Диктатор хотя понимал, что настоящая борьба угрожает дома, а не извне; однако, зная, что быстрота действий первое условие успеха на войне и полагая, что победа только может увеличить его значение и силы, он с набранным войском двинулся в Помптинское поле, куда по слухам отправилось войско Вольсков. Не говоря уже о том, что я думаю, внимание читателя утомлено рассказом о постоянных войнах с Вольсками, ему придет в голову тот же вопрос, что и мне, когда я перечитывал писателей этого времени, а именно: откуда брались силы у Вольсков и Эквов после беспрестанных их поражении? Древнейшие писатели не сообщили нам ничего к решению этого загадочного явления, и потому остается широкое поле для предположений и догадок. Весьма вероятно, что ряды войск пополнялись, как ныне у Римлян, молодыми людьми, успевшими подрасти в промежутках войн. Или надобно предположить, что хотя один и тот же народ вел войну, но не все его фамилии каждый раз принимали в ней участие. Или наконец число вольных граждан было несметно в древние времена в тех местах, где ныне редко встретите свободного гражданина и где, не будь наших рабов, господствовала бы совершенная пустота. Как бы то ни было, но все писатели согласны, что и на этот раз войско Вольсков (хотя недавно силы их были сокрушены Камилом) было весьма сильно; в их же рядах находились Латины и Герники, некоторые из Цирцеиензов и даже Римские поселенцы из Велитр. Диктатор в этот день расположился лагерем; а на другой принес умилостивительные жертвы богам, и обычные в таких случаях гадания. Потом весело вышел он к воинам, которые, согласно его приказанию, на рассвете дня уже взялись за оружие и сказал им: «Воины! если только боги и истолкователи их воли говорят правду, то победа наша. А потому, будучи уверены в успех, отложим дротики и вооружимся одними мечами; не бросайтесь сами вперед, а твердою поступью на месте дожидайтесь неприятеля. Когда неприятель бросит в вас свои безвредные дротики и рассеявшись нападет на вас, тут–то засверкают мечи ваши и вы не забывайте, что сами боги вам помогают, и что через птиц высказали они вам участь этой битвы. А ты, Т. Квинкций, удерживай конницу до той минуты, когда завяжется сражение; когда же увидишь, что все внимание неприятеля обращено вперед, внеси ему страх и смятение в задние рады и рассей остатки неприятеля.» И пехота и конница в точности исполнили данные им приказания. И вождь не обманул легионов, и сам не был обманут голосом судьбы.
13. Неприятель, видя свою многочисленность и полагая в ней всю надежду, смело вступил в бой, но не показал в нем твердости. Весь его воинственный жар излился в воинских кликах и в метании дротиков, но исчез при виде сомкнутых рядов Римской пехоты, вооруженной мечами. Первые ряды неприятеля смешались, а за ними и следующие; конница наша довершила расстройство. Ряды во многих местах были разорваны, и боевая линия неприятельская колебалась вся, как бы в нерешительности. Потом, когда с падением передних каждый видел, что опасность приближается к нему, весь строй неприятельский обратился в бегство. Римляне преследовали сначала, пока неприятель удалялся вооруженными толпами — одною пехотою; но когда неприятельские воины, побросав оружие, рассеялись по полям, то посланы за ними в погоню отряды конницы с приказанием не тратить времени на убийство отдельных неприятелей; но, отрезав им дорогу к бегству, отдать их всех на жертву пехоте. Только ночь положила конец бегству и истреблению неприятеля. В тот же день взят и разграблен лагерь Вольсков; добыча вся, кроме пленных свободного происхождения, отдала воинам. Большая часть пленных оказались Латины и Герники, и не только простые граждане, которые могли по крайней мере сражаться по найму, но и молодые люди лучших фамилий. Ясно было, что правительства этих народов пособляли Вольскам. Узнаны также некоторые на жителей Цирцей и поселенцы из Велитр. Все они отправлены в Рим, и там, на вопросы сенаторов, прямо показали то же, что прежде диктатору, а именно, что народы, к которым они принадлежали, изменили союзу Римлян.
14. Диктатор держал войско в лагере, будучи уверен, что сенат объявит воину вышеупомянутым народам. Но внутренние обстоятельства не замедлили потребовать присутствия его внутри государства, где волнение становилось особенно опасно вследствие, личности человека, ставшего в его главе. М. Манлий не ограничивался более словами, а поступки его, по–видимому, имевшие только одну цель снискать расположение народа, на деле клонились к ниспровержению существовавшего порядка вещей. Раз он увидел, что вели в темницу сотника, известного воинскими подвигами и бывшего должным значительную сумму денег. Тотчас Манлий поспешил с толпою своих приверженцев, и остановил сотника. По этому случаю не щадил он ругательств для надменных патрициев, клеймил жадность ростовщиков и скорбел о страданиях народа, особенно выставлял он заслуги подсудимого. Свою речь М. Манлий заключил словами: «вотще бы я защитил этою рукою от Галлов Капитолий и крепость, если я допущу, чтобы моего согражданина, вместе со мною сражавшегося, отвели в оковы и темницу, чего хуже он не мог бы ожидать, если бы попался в руки Галлов.» Тут же при стечении народа М. Манлий заплатил долг за этого сотника; тот не знал как благодарить своего освободителя и призывал на него громогласно благословения богов и людей, именуя его своим спасителем и отцом народа Римского. Чернь волновалась, а сотник еще более содействовал волнению, показывая знаки ран, полученных в войне с Веиентами, Галлами, и других после того бывших. Он говорил: «что пока он совершал походы и спасал отечество от гибели, долг его рос, что уже не раз он его платил, но от процентов он нарастал снова. Если же теперь он имеет возможность видеть свет дневной, форум, лица своих сограждан, то это все благодаря М. Манлию, который был для него можно сказать вторым родителем; а потому все, что еще осталось в нем крови и жизни, все приносит на службу Манлию. Отныне все обязанности, общественные и частные, для него в одном Манлие " Чернь под впечатлением этим слов и сама готова была отдаться одному человеку. Недовольствуясь этим, М. Манлий не упускал ничего, чтобы могло содействовать к большему возбуждению черни. У него главное поместье было в земле Веиентов; он объявил его продажным, присовокупив: «что пока у него останется что либо свое, он недопустит гражданина Римского осудить и истязать за долги " Все это до того воспламеняло умы граждан, что они слепо готовы были исполнять притязания М. Манлия, как главного по их мнению поборника вольности. В своих речах к народу М. Манлия не щадил всякого рода обвинений для патрициев, не разбирая до какой степени они основательны. Между прочим он объявил: «что патриции присвоили себе тайно большие суммы Галльского золота. Недовольствуясь присвоением в свою частную собственность поля, которое должно было составлять общественное достояние, они не стыдятся грабить казну. Если бы эти суммы нашлись, то их достаточно будет, чтобы освободить простой народ от бремени долгов. Действительно, казалось гнусным делом, если не многие частные люди присвоили себе в собственность золото, приготовленное на выкуп Галлам, собранное со всех граждан в виде подати. Граждане жаловались, придумывая какими бы средствами отыскать это золото. М. Манлий ловко умел воспользоваться таким расположением умов граждан, маня их надеждою открыть, куда девалось Галльское золото. На этом остановилось общее внимание и ясно было, что если бы подтвердилось это показание, обвинитель снискал бы еще более расположения в народе; но если бы оно оказалось и ложно, то и в таком случае он не мог бы потерять его вовсе.
15. Таково было расположение умов, когда диктатор, но приглашению сената, оставив войско, прибыл в Рим. На другой же день он созвал сенат и удостоверясь в расположении умов всех и каждого, диктатор явился на форум в сопровождении всего сената. Сев на свое обыкновенное место, он отправил урядника к М. Манлию. Тот, сказав своим, что пришло время решительной борьбы, с огромною толпою приверженцев, явился на форум. Как два враждебные войска стояли с одной стороны поборники знати, с другой чернь, глазами измеряя свои силы. Когда водворилось молчание, то диктатор сказал: «Рад бы я был, если бы во всем я и сенат с одной стороны, и граждане Римские с другой, были всегда до такой степени одного со мною мнения, в какой, я уверен, будут они в настоящем деле, оно же и твое, М. Манлий. Ты обнадежил граждан, что сокровищами Галльскими, которые будто бы похищены первыми сенаторами, можно, без подрыва общественного доверия освободить чернь от гнетущей его массы долгов. Не только, М. Манлий, в таком добром деле не буду тебе помехою, но умоляю тебя, освободи чернь Римскую от бремени долгов, и открой нам расхитителей общественной казны. Если же ты не оправдаешь сам твоих слов, то или ты сам может быть соучастник похищения, или все, что тобою об этом сказано, тобою же выдумано. И в том, и в другом случае велю я тебя отвести в тюрьму для того, чтобы ты неволновал пустыми надеждами чернь.» Манлий на это отвечал: «Так, не ошибся я, диктатор избран не против Вольсков, которые всегда являются врагами, лишь только это нужно для патрициев и не против Латмнов и Герников, которых несправедливыми обвинениями вынуждают взяться за оружие, а против меня и черни Римской. Уже оставив военные действия, диктатор действует прямо, ваяв под защиту дела ростовщиков против черни; а мне расположение народа ставит в вину и хочет погубить меня. Колет глаза тебе, А. Корнелий и вам почтенные сенаторы, эта огромная толпа людей, меня окружающих? Но не от вас ли зависит всех их отвлечь от меня и средство к тому я же вам укажу; принимайте под защиту своих сограждан, освободите их от телесного наказания, не допускайте их до тюремного заключения, и избытком средств ваших пособляйте недостаткам других. Но и этого даже вам не нужно — тратить из своего, убавьте рост, и вследствие того сумму ваших претензий. Число моих клиентов убавится, а ваших прибавится. Виноват ли я, что мне одному дороги мои сограждане? Все равно, если бы меня спросили, почему ты один спас своим личным мужеством Капитолий и крепость. И в то время я, сколько мог, послужил отечеству, и теперь по мере моих сил и возможности, приношу пользу каждому гражданину. Что касается до Галльских сокровищ, то вопросы только затемняют дело само по себе ясное. За чем спрашиваете вы меня о том, что лучше моего знаете? Зачем заставляете вы обыскивать вас и насильственно отнять то, что лучше вам возвратить добровольно? И здесь не скрывается ли какой–нибудь хитрости. Вы мне повелеваете скрыть вами же сделанный обман, а я опасаюсь, как бы вы его не повторили перед глазами всех нас. Не принуждайте меня указать, где вы скрыли похищенное вами; вы сами имеете более нужды в понуждении вас открыть и возвратить то, что вами незаконно присвоено.
16. Диктатор приказал ему, оставить многословие или прямо доказать свое обвинение, или сознаться в его ложности, и в том, что оно придумано со злым умыслом чернить сенат. Когда Манлий сказал, что слова его будут напрасны перед людьми против него предубежденными, то диктатор велел отвести его в темницу. Будучи схвачен служителем диктатора, М. Манлий воскликнул: «Юпитер Всеблагий и Всемогущий, Юнона Царица, Минерва и вы все боги и богини, населяющие Капитолий и крепость, допустите ли вы страдать безвинно тому, кто вас защитил и спас от руки врагов? Цепи скуют ли те руки, которыми прогнал я Галлов от храмов ваших?» С ужасом и негодованием граждане отвели глаза свои от такого зрелища; но в то время сила закона, незыблемое основание каждого государства, была еще священною для граждан. Против власти диктатора даже возроптать не смели ни трибуны народные, ни кто–либо из черни. Когда Манлий заключен был в темницу, то, как достоверно известно, многие граждане надели на себя печальные одеяния, другие отпустили себе бороду и волосы. Двери тюрьмы осаждены были не скрывавшими свою горесть простолюдинами. Диктатор получил почести триумфа за удачные действия против Вольсков; но при общем негодовании граждан. Они говорили, что не на войне заслужен диктатором триумф, а внутри государства; что побеждены не Вольски, а Манлий. Его только недоставало перед победною колесницею диктатора. Волнение было сильное; чтобы сколько–нибудь его остановить, сенат, по собственному побуждению, не дожидаясь ни чьего настояния, определил отправить в Сатрик колонию из двух тысяч граждан Римских; каждому назначено по две с половиною десятины земли. Народ встретил с неудовольствием этот дар, находя его и незначительным, да и касающимся немногих, а, главное, он видел в нем как бы плату за выдачу М. Манлия и это средство вместо того, чтобы смягчить, более раздражило умы. Толпа приверженцев Манлия не скрывавших свое участие к нему, увеличивалась, а когда диктатор сложил власть, то граждане стали свободнее и говорить и действовать в пользу М. Манлия.
17. Находились люди, которые громко пеняли черни: «что она постоянно ставит своих защитников в затруднительное положение, и потом оставляет их в минуту опасности. Так погибли Сп. Кассий, приглашавший чернь к разделу полей и Сп. Мелий, избавлявший своих сограждан от страданий голодной смерти. Так они предали врагам на жертву М. Манлия, того самого, который возвратил пользование вольностью и жизнью части граждан, обремененной долгами. Чернь как бы заранее готовит на гибель своих избранников. За то ли должен страдать человек, бывший консулом, что он не ответил по первому мановению диктатора? Пусть теперь говорят, что слова Манлия были выдумкою и что потому–то он не знал что отвечать; но и раба не сажают в оковы за лживое показание? Неужели изгладилась совершенно намять той страшной ночи, которая едва не была последнею для имени Римского? Забыли уже то, как Галлы взбирались по Тарпейской скале? Забыли самого Манлия, как он, блистая оружием, покрытый потом и кровью, исторг из рук врагов самого Юпитера? Но может быть достаточно отблагодарили спасителя отечества приношением полуфунтов муки! И теперь того, кого именовали неземным, кого в величании сравнили с Капитолийским Юпитером, допускают они скованного во мрак темницы влачить дни, продолжение которых зависит может быть от руки палача? Так один мог служить защитою и опорою многим, но сам не нашел их ни в ком.» Даже в продолжении ночи толпы черни не расходились, угрожая разломать тюрьму. Уступая силе обстоятельств, сенат декретом сделал то, что иначе случилось бы само собою, — освободил Манлия. Этим не кончилось волнение, но оно получило себе главу. В это время прибыли послы Латинов и Герников и поселенцев из Цирцей и Велитр, оправдываясь в соучастии в войне с Вольсками и прося возвращения пленных для поступления с ними по всей строгости законов. И тем и другим даны ответы, для них неприятные; а особенно последним в том смысл, как они дерзнули поднять руку на отечество. Не только отказано насчет пленных; но и сенат приказал послам — впрочем это не относилось к Латинам и Герникам чтобы они поспешили уйти из города и скрыться от глаз народа Римского; иначе не защитят их права посольские, имеющие силу на чужестранцев, но не на изменников сограждан.
18. Замыслы Манлиевы зрели со дня на день. К концу года состоялись выборы, и на них назначены военными трибунами с консульскою властью все патриции: Сер. Корнелий Малугиненз в третий раз, П. Валерий Потит во второй, М. Фурий Камилл, Сер. Сульпиций Руф во второй, К. Папирий Красс и Т. Квинций Цинциннат во второй раз. В начал этого года государство было совершенно спокойно извне, и это обстоятельство было весьма приятно и патрициям и черни. Последняя надеялась, что, не будучи отвлечена военным набором, под предводительством такого человека, как Манлий, она достигнет уничтожения долговых обязательств. Патриции надеялись со своей стороны скорее излечить внутреннюю язву, не имея никаких опасений извне. Об стороны собрались с силами, и готовилась борьба отчаянная. Манлий созывал граждан к себе в дом; днем и ночью не переставал он толковать с главами черни и заводчиками смут. Действовал он решительнее и смелее прежнего. Не привыкнув к смирению, он раздражен был заключением, как жестоким, нанесенным ему оскорблением. А ободрился он от того, что диктатор не дерзнул с ним поступить так, как Цинциннат Квинкций со Сп. Мелием. Притом заключение его, Манлия, в темницу произвело такое сильное впечатление на простой народ, что не только диктатор вынужденным нашелся сложить свою власть, но и сенат должен был уничтожить сделанное им распоряжение. Возгордясь этим и вместе ожесточась, Манлий такого рода речами поддерживал, и без того сильное, раздражение простого народа. «Долго ли еще — так говорил он — вы сами не будете сознавать собственных сил тогда, как и бессловесные животные знают меру своих сил? Сочтите, по крайней мере, сколько вас, и как велико число противников ваших. Да если бы даже пришлось вам иметь дело и один на один, то нестанете ли вы сражаться храбрее за право вольности, чем они за права господства. Сколько вас было клиентов у одного патрона, столько вас против одного врага. Только покажите им, будто вы хотите вести войну, будете иметь мир. Лишь бы они видели, что вы готовы отразить силу силою, они откажутся от своих притязаний. Или мы все за одно должны когда–нибудь на что–нибудь решиться, или должны будем терпеть все. Долго ли вы будете осматриваться на меня. Будьте покойны, я‑то вас никого не покину, а берегитесь, как бы мне не изменило счастие. Я, ваш защитник, с той минуты, когда враги наши захотели, исчез было совсем; и отвели в оковы меня, снявшего их со стольких из вас. Чего же мне ждать, если враги будут смелее против меня действовать? Не участи ли Кассия и Мелия? Вы говорите с ужасом: боги да сохранят меня от этого; но боги для меня не сойдут с небес; а надобно, чтобы они внушили вам защитить меня, как они же управляли моею рукою, когда она была с оружием, так и теперь в защиту мирных граждан; тогда — от диких врагов, а теперь от жадных и надменных сограждан. Неужели в вас так мало уверенности, что вы не можете защитить себя от притязаний врагов? Неужели вы не сознаете возможности борьбы с патрициями о праве господства? Не сил от природы недостает у вас к тому, но самой привычки. Не обнаруживаете ли вы большего мужества против соседних народов для того, чтобы обеспечить права власти патрициев. Сражаясь за одно с ними в пользу их владычества, вы не отстаиваете свободу от них, а только делаете слабые попытки к тому, чтобы она не была пустым словом. Впрочем, как ни вяло вы сами действовали, как ни непредприимчивы были вожди ваши, а вы все имеете, чего хотели, частью силою, а частью счастием. Теперь время — и добиваться еще большего. Попробуйте вашего счастия, испытайте и меня, который не может пожаловаться на счастие и вы увидите, что меньшего труда будет стоить поработить патрициев, чем найти людей, которые бы отстаивали ваши права от них при их господстве. Для того, чтобы чернь Римская могла поднять голову, надобно уничтожить и диктаторства и консульства. Призывая вас на помощь, не допускайте приводить в исполнение приговоры по долговым обязательствам. Что касается до меня, то я буду защитником всех граждан уже на деле. Если же вы почтете меня каким–нибудь более важным и с большею властью сопряженным титлом, то знайте, что тем самим вы дадите мне средства к достижению того, чего вы желаете.» Оттого — то пошла молва, что Манлий добивается царской власти; но положительно не известно, открылся ли он в этом кому–нибудь прямо, и как далеко зашли в этом случае его замыслы.
19. Сенат со своей стороны озабочен был этими сходьбищами в доме Манлия, находившемся в крепости, как весьма опасными для вольности. Многие сенаторы громко говорили: «что нужно было бы нового Сервилия Агаду, который бы не посылал в тюрьму дознанного врага общественных учреждений, а казнью одного гражданина обеспечил бы спокойствие всех прочих.» Сенат остановился на решении по–видимому более мягком, а в сущности имевшем тот же смысл: «все власти государства должны озаботиться, как бы оно не пострадало от гибельных замыслов М. Манлия.» Тогда трибуны, облеченные консульскою властью, и трибуны народные (последние, понимая, что в случае гибели вольности, и их власть и значение уничтожатся, отдались в полное распоряжение патрициев) советуются между собою, как надобно поступить. Казалось, единственное средство было — открытая борьба, а она стоила бы больших усилий, и много крови. Тогда М. Мэний и К. Публилий; трибуны народные, сказали: «нет надобности отделять простой народ и патрициев между собою в том деле, которое есть общее всего государства против одного преступного гражданина. Обратим против него его же приверженцев и он погибнет жертвою своих же замыслов. Призовем его на суд. Притязания на царство не найдут в народе много отголоска, кроме чувства ненависти. Пусть чернь увидит, что не с нею затеваем мы борьбу, и обратится из защитницы в судью. Подсудимый — патриций, обвинители из среды простого народа, преступление самое важное — покушение к восстановлению царской власти. И вы увидите, что свобода будет каждому дороже личных расчетов.»
20. С общего согласия Манлию назначен день суда. Это известие сильно поразило чернь, а особенно, когда она увидела подсудимого одного в печальном одеянии. Не только никто из патрициев, по даже никто из родных М. Манлия, родные братья его Л. и Т. Манлий, и те не надели траура. Пример равнодушие дотоле в подобных случаях небывалый. Когда Ап. Клавдий был брошен в темницу, то К. Клавдий, хотя и был в неприязненных с ним отношениях, но, вместе со всем родом Клавдиев, облекся в траур. Ясно было взаимное соглашение патрициев погубить того, кто первый из их рядов перешел на сторону черни. Когда настал день суда, то обвинением против М. Манлия служили сборища черни, возмутительные речи, подкуп и лживые показания на патрициев, все это с целью достижения царской власти. Были ли еще другие пункты обвинения — современные писатели не передают; но вероятно были, и весьма важные, потому что приговор осуждения не был подвержен сомнению; только вопрос заключался в том, в каком месте его произнести. Стоит обратить внимание на то, какие бесчисленные заслуги М. Манлия как общественные, так и частные, вследствие преступного домогательства царской власти, не только остались без пользы, но обратились ему же в вину. Говорят, М. Манлий указал на четыреста человек, которым помог денежными суммами безо всяких процентов, которых имущества он избавил от публичной продажи и самих от тюремного заключения. Притом М. Манлий указал на совершенные им военные подвиги и представил тому доказательства: платье снятое с убитых неприятелей числом до тридцати, военные дары полководцев с сорока, и в том числе два венца за взятие городов и восемь за спасение сограждан. Во свидетельство привел он самих этих спасенных граждан и в том числе предводителя всадников К. Сервилия, находившегося на этот раз в отсутствии. Говорят, что речь, сказанная при этом случае Манлием, соответствовала и важности предмета и была наравне с его подвигами. Обнажив грудь, покрытую рубцами и следами ран, полученных на войне, М. Манлий, обратив глаза к Капитолию, призывал Юпитера и прочих богов на свою защиту. Он воссылал к ним мольбы, да внушат они народу Римскому то же желание спасти его, каким он М. Манлий вдохнутый спас Капитолий и самое существование народа Римского. Об одном умолял Манлий всех и каждого, чтобы они, когда будут высказывать о нем приговор, взирали на Капитолий, крепость и храмы богов бессмертных. Начали было перекликать народ по сотням для подачи голосов на Марсовом поле. Подсудимый, перестав просить сограждан, воссылал горячие мольбы к богам. Трибуны поняли, что пока в глазах граждан будут памятники заслуг Манлия, осуждение его будет невозможно. А потому на этот раз отложено было произнесение приговора, и народное собрание на другой день перенесено к Петелинской роще за Номентанскими воротами, откуда не видно было Капитолия. Тут обвинение имело больше силы и печальный приговор наконец произнесен к сожалению и огорчению тех самих, которые его высказали. Некоторые писатели утверждают, что избраны были два особенных чиновника для суждения государственной измены Манлия. Осудив его, трибуны сбросили его с Тарпейской скалы, так что одно и тоже место было и памятником бессмертной заслуги этого человека и вместе свидетелем его гибели. После смерти его сделано два распоряжения: одно общее, чтобы никто из патрициев не строился в крепости, или в Капитолие, так как дом Манлия находился в том месте, где ныне Монетный Двор. Другое распоряжение касалось рода Манлиев; положено, чтобы впредь никто из членов его не именовался М. Манлием. Таков был конец человека, который если бы не был в государстве, управляемом законами вольности, зашел бы далеко. Чернь долго с прискорбием вспоминала о нем, по миновании от него опасности, имея в памяти одни его заслуги. Вскоре открылось моровое поветрие; за неимением других причин, приписали это бедствие казни Манлия. Казалось, боги были разгневаны казныо в их глазах человека, спасшего от разрушения их храмы, и пролитая кровь Манлия осквернила Капитолий.
21. Вслед же за моровым поветрием открылся недостаток в съестных припасах. Не замедлили открыться с разных сторон враждебные действия соседей, услыхавших о двойном бедствии, поразившем Рим. Трибунами с консульскою властью были Л. Валерий в четвертый раз, А. Манлий в третий, Сер. Сульпиций в третий, Л. Лукреций, Л. Эмилий в третий, М. Требоний. Врагами нашими на этот раз были, кроме Вольсков (что касается до них, то сама судьба постоянно вооружала их против Римлян, как бы для того, чтобы последние не коснели в бездействии), колонии наши Цирцеи и Велитры, уже давно готовившие измену и даже Ланувий, город, дотоле отличавшийся постоянною нам верностью. Да и верность всего Лациума была более, чем подозрительна. Сенат Римский, не без основания полагая, что безнаказанность прежней измены Велитр сделала их самонадеяннее, определил — немедленно предложить народу объявить войну жителям Велитр. А для того, чтобы народ охотнее ее принял, назначены комиссии, первая из пяти членов для отведения участков гражданам в Помптинском поле, и вторая из трех, для основания колонии в Непете. Потом предложен народу закон о войне и принят всеми трибами, несмотря на противоречие трибунов народных. Приготовления к войне сделаны; но войско не выходило из города вследствие морового поветрия. Это замедление давало виновным поселенцам возможность просить сенат о пощаде. Многие настаивали о необходимости отправить в Рим послов с изъявлением покорности и просьбою прощения; но виновники измены, опасаясь, что вся тяжесть наказания падет на них, воспротивились миролюбивым намерениям сограждан. Не только посольство в Рим не было отправлено, но шайки поселенцев сделали набег для грабежа в Римскую область; таким образом исчезла всякая надежда на мирное окончание этого дела. В этом же году пронесся слух об измене Пренестинцев. Когда жаловались на набеги их жители Тускула, Габии и Лавикана, то сенат отвечал так мягко и уклончиво, что ясно было его желание, чтобы эти обвинения были несправедливы.
22. В следующем году Сп. и Л. Папирии, два вновь избранные военные трибуна с консульскою властью повели легионы к Велитру; а четыре остальные трибуна Сер. Корнелий Малугиненз в третий раз, К. Сервилий, Сер. Сульпиций и Л. Эмилий в четвертый раз избранные остались в Риме как для защиты города, так и на случай могущего быть нападения со стороны Этрурии (которая оставалась в состоянии весьма подозрительном). У Велитр сражение окончилось в нашу пользу; впрочем здесь в рядах неприятелей было более Пренестинцев, чем жителей Велитр. Близость неприятельского города была причиною поспешного бегства его войска, и оно там нашло убежище. К осаде города трибуны не приступали, отчасти потому, что она сопряжена была бы с большими затруднениями, отчасти же не желая совершенной гибели нашего поселения. Послано в Рим к сенату донесение о победе, и в нем с большим ожесточением говорено о неприязненных действиях Велитернцев, чем Пренестинцев. А потому вследствие сенатского определения, утвержденного народом, объявлена война Пренестинцам. В следующем году они, соединясь с Вольсками. осадили наше поселение Сатрик, взяли его несмотря на упорную оборону жителей, и поступили с побежденными самим варварским образом. С прискорбием узнали о том Римляне и избрали в седьмой раз военным трибуном М. Фурия Камилла; товарищами ему даны А. и Л. Постумии Региллинские, Л. Фурий, Л. Лукреций и М. Фабий Амбуст. Ведение войны с Вольсками поручено не в очередь М. Фурию; товарищем ему назначен по жребию Л. Фурий. Назначение это, принесшее мало пользы общему благу, содействовало увеличению славы Камилла во всех отношениях: а именно оно дало возможность Камиллу исправить опрометчивость своего товарища и вместе показать, что самою ошибкою товарища он сумел воспользоваться не столько для увеличения своей славы, сколько чтобы снискать к себе его расположение. Камилл в это время был очень стар, и уже он готовился произнести обычную присягу о неспособности к военной службе по слабости здоровья, но народ единодушно не допустил его до этого. Несмотря на ослабление сил телесных дух Камилла был еще бодр; чувства в нем еще не притупели, и все внимание свое, отдыхая от военных дел посвящал он гражданским. Он набрал четыре легиона, каждый по четыре тысячи человек, назначил на следующий день сборное место у Эсквилинских ворот и, осмотрев войско, повел к Сатрику. Под стенами его дожидался неприятель. Полагаясь на свою многочисленность он ни сколько не устрашился приближения Римского войска. Напротив, они вышли к нему на встречу, предлагая тотчас решительный бой для того, чтобы дело окончилось одними силами воинов и искусству полководца не было места.
23. Римское войско не уступало усердием и желанием сразиться неприятельскому, в этом случае отголоском его был товарищ Камилла. Только он служил препятствием к немедленному вступлению в бой. По свойственному ему благоразумию, Камилл хотел искусством восполнить недостаток сил. Тем смелее действовал неприятель, не только выходил он из своего лагеря, но подходил к нашему и с насмешками вызывал наших на бой, упрекал их в трусости. С негодованием Римляне переносили оскорбления самонадеянного врага; их в этом случае поддерживал Л. Фурий. Во цвете юношеских лет, отличаясь избытком телесных сил и здоровья, он считал все доступным своему личному мужеству и особенно, надеясь на многочисленность воинов, достаточное по его мнению ручательство для успеха. Он поддерживал раздражение воинов, обвиняя товарища в медленности и нерешительности и указывая на них как на необходимые последствия его преклонных лет: «Война — говорил он — исключительная принадлежность молодых людей; вместе с упадком сил телесных исчезает и смелость духа. Так и Камилл из предприимчивого и деятельного полководца сделался нерешительным. И он, прежде с похода бравший приступом города и лагери неприятельские, теперь сам в бездействия сидит в лагере. И что он имеет в виду? Силы его не прибавятся, и неприятельские не убавятся. Если он думает прибегнуть к воинской хитрости, то ни краткость времени, ни местность не позволяют ничего сделать в этом случае. План и намерения старика отличаются слабостью и медленностью, свойственною его летам. Камилл, можно сказать, пережил свою славу. Зачем же допускать, чтобы государство, долженствующее быть вечно цветущим, страдало от упадка сил и не достатка смелости одного полководца?» Такими речами Л. Фурий увлек за собою всех воинов; они громко требовали сражения. Тогда Л. Фурий сказал своему товарищу: «М. Фурий, мы не в состоянии удержать стремления воинов; а дерзкий враг, которому наша нерешительность придала смелости, оскорбляет нас самим невыносимым образом. Не упорствуй ты один и позволь на этот раз восторжествовать нашему мнению и тем ускорить твою победу.» Камилл на это отвечал: «доселе во всех войнах, где распоряжение принадлежало ему одному, не приходилось народу Римскому раскаиваться в сделанном ему доверии и счастие ему поныне не изменяло. Теперь же у него есть товарищ с властью ему равною, а превосходящий его силами возраста. Что же касается до управления войском, то он привык отдавать приказания, а не принимать их. Впрочем, он не может воспрепятствовать товарищу своему пользоваться ему принадлежащею властью. Боги да благословят его действия, на сколько они полезны для отечества. Лета освобождают его от обязанности стоять в первых рядах: но он не отказывается от тех обязанностей на воин, которые совместны с его старостью. Одного он просит у богов бессмертных, чтобы не сбылись его предчувствия, и чтобы на деле план его оказался лучшим и благоразумнейшим.» Но и люди не вняли мудрым советам, боги — столь благочестивым мольбам. Боевую линию построил военный трибун, столь горячо желавший битвы. Камилл устроил резерв и сильным отрядом прикрыл лагерь; а сам с возвышенного места наблюдал за ходом боя, которым управлял другой.
24. Как только при первой схватке раздался стук мечей, то неприятель из хитрости, а не из робости стал отступать. Позади его позиции к его лагерю находилось возвышение с отлогою покатостью. Многочисленность неприятеля позволила ему оставить в лагере в виде резерва несколько отборных и сильных когорт; они сделали вылазку тогда, когда наши приблизились к лагерным окопам. Успех вылазки был полный, как вследствие того, что Римляне, преследуя неприятеля, расстроили свои ряды, так и того, что местность была для них неблагоприятна. Ужас от Вольсков перешел в наши ряды, и они начали уступать напору свежих сил неприятеля, действовавших с возвышенного места. Вольски преследовали наших, как те, которые сделали вылазку, так и те, которые сначала предались мнимому бегству. Римляне не могли оправиться, забыв свою военную славу и недавний успех, они обратились в бегство и, рассеявшись по месту сражения, стремились в беспорядочном бегстве в лагерь. Тогда Камилл был посажен на лошадь окружавшими, и с резервом быстро двинулся на встречу неприятелю. Обратясь к воинам, он сказал: «вот товарищи, чем кончился бой, которого вы домогались с таким жаром! Кого из богов или из людей станете вы винить в этом? Всему причиною с одной стороны ваша самонадеянность, а с другой постыдная трусость. Вы следовали за другим вождем; последуйте же теперь за Кампллом и одержите и теперь победу, как вы навыкли под моим начальством. Не думайте о лагерных окопах; вы в них взойдете не иначе, как победителями.» Сначала стыд и сознание свое вины овладело умами воинов. Видя, что знамена несут вперед и весь строй снова оборачивается лицом к неприятелю, что вождь их, уже одряхлевший от лет, после стольких побед, забыв старость, в первых рядах подвергается опасности, Римские воины стали упрекать друг друга в трусости и громким криком изъявили свою готовность возобновить бой. И другой трибун не забыл своих обязанностей; он был послан товарищем, пока тот приводил в порядок ряды пехоты, к всадникам. Сознавая, что он сам через свою самонадеянность потерял право упрекать воинов в вине, которой он сам. был соучастником, он ограничивался одними просьбами, умоляя воинов всех вместе и каждого по одиночке: «освободить его от ответственности за поражение, которого вина падает на него одного.» Я — говорил он — несмотря на несогласие и противоречие моего товарища, предпочел быть соучастником самонадеянности всех, чем благоразумия одного. Слава увенчает Камилла и в том и в другом случае; но я, если сражение не будет иметь лучшего исхода, подвергнусь самой несчастной участи: соучастник постигшей беды, бесславие приму я один.» Сочтено за лучшее, коннице действовать вместе с пехотою, еще не совсем оправившейся от расстройства. Всадники, заметные по своему вооружению, поспешили на помощь пехоте туда, где натиск неприятеля был сильнее. Бой возобновляется с особенным рвением воинами, которым сообщилась казалось храбрость его вождей. Успех увенчал единодушные усилия нашего войска, и на этот раз Вольски обратились в действительное бегство потому же направлению, по которому прежде отступали вследствие воинской хитрости. Урон Вольсков убитыми и во время битвы и преследования был весьма велик. Много погибло и в лагере их, который тут же взят приступом; впрочем более неприятелей было взято в плен, чем погибло от меча.
25. При перечислении пленных оказалось несколько Тускуланцев. Военные трибуны призвали их к себе и сделали им секретный допрос, на котором они показали будто бы взялись за оружие по приказанию своего правительства. Камилл, видя войну, угрожавшую от столь близкого соседа, сказал: «что он немедленно поведет пленных в Рим для того, чтобы сенат знал об измене Тускуланцев. Войском же и лагерем пусть покуда начальствует товарищ.» Пример уже показал, что Камилл должен был внимать советам только собственного благоразумия. Что касается до Л. Фурия, то и он сам и войско были такого убеждения, что Камилл не оставит без наказания опрометчивого поступка товарища, поставившего было отечество в опасность. Не только в войске, но и в Риме господствовало убеждение, что если с переменным счастием ведена была воина с Вольсками, то весь успех принадлежит М. Фурию Камиллу, а неудачи и поражение падают на Л. Фурия. Когда пленные изложили свое показание в сенате, он определил объявить им войну, и ведение её поручил Камиллу. Он просил позволения выбрать из своих товарищей по собственному усмотрению для ведения войны и, получив это позволение избрал, сверх общего ожидания, Л. Фурия. Такою умеренностью он великодушно загладил бесчестие, полученное его товарищем на прежней войне, и вместе приобрел новую славу. Войны с Тускуланцами не было; своим миролюбием они отразили силу Римлян, с которою бороться не могли. Когда Римляне вошли в их земли, они оставались в своих жилищах и спокойно занимались полевыми работами. Ворота своего города они отворили, и в мирных одеждах вышли толпами на встречу нашим полководцам. Съестные припасы и все нужное для нашего войска доставлялось ему в изобилии. Камилл стал лагерем перед городом. Желая знать тоже ли спокойствие и миролюбивое расположение господствует в городе, какое обнаружено было поселянами, он вошел в город. Там он нашел двери домов отворенными, лавки были отперты и товары в них разложены. Ремесленники занимались обычными работами, а школы наполнены были учащимися. Улицы наполнены были мирными прохожими (и в том числе женщинами и детьми), шедшими каждый за своим делом. Не только ничто не показывало робости, но даже ничего особенного. Камилл со вниманием вникал во все, стараясь найти приготовления к войне или признаки, что она была замышляема, но отложена в настоящее время. Все до того было мирно и спокойно, что не только войны не было в помышлении у жителей, но и самое известие о ней не дошло до них.
26. Побежденный терпением мнимых неприятелей, Камилл приказал собраться Тускуланскому сенату. В его собрании сказал он следующее: «Вы одни, Тускуланцы, нашли то оружие и те силы, которыми одними вы можете с успехом защитить себя и все ваше от Римского оружия. Ступайте в Рим к сенату; пусть он рассудит, заслуживаете ли вы настоящим нашим поведением более прощения, чем прежним наказания. Не могу взять на себя права прощать, которое принадлежит целому народу. Все, что я могу сделать — дозволить вам просить о пощаде. Сенат Римский, как ему угодно будет, поступит с вами.» Когда в Рим прибыли послы Тускуланские, то сенаторы, видя союзников своих, столько раз доказавших верность, печально стоявшими в притворе сенатского здания, тотчас позвали их в сенат, обнаруживая тем самым, что они скорее поступят с ними как с друзьями, чем как с врагами. Главный из послов Тускуланских стал говорить следующее: «Вы, почтенные сенаторы, объявили нам войну; а мы встретили войска ваши и вождей точно также, как вы теперь нас видите. И поверьте, что всегда так мы будем действовать и если обнажим мечи, то не иначе, как по вашему приказанию и в защиту вашу. Мы не знаем как благодарить и войска ваши и вождей их за то, что они более поверили тому, что сами видели, чем тому, что слышало, и что они не прибегли к неприязненным действиям, сами не видя ничего такого против себя. Просим вас быть в отношении к нам столько же миролюбивыми, сколько мы в отношении к вам и обратить оружие ваше от нас туда, где в нем есть надобность. А мы безоружные готовы с терпением испытать силу вашего оружия. Таково наше всегдашнее расположение духа. Боги бессмертные да даруют, чтобы оно было столь же счастливо, сколько искренно. Что же касается до мнимых наших преступлений, которые заставили вас объявить нам воину; то хотя самое дело уже опровергает их, однако безопаснее для нас сознаться в вине, за которою последовало самое полное раскаяние. Мы готовы дать вам такое удовлетворение, какое вы сами назначите.» В этом духе говорили они и получили не только в настоящем мир, но немного, времени спустя и права гражданства; легионы Римские выведены из Тускула.
27. Срок служения Камилла кончился и он сложил с себя власть, обнаружив благоразумие и храбрость в войне с Вольсками; счастие его сопровождало в походе к Тускулу, и два раза показал он необыкновенную умеренность и великодушие относительно своего товарища. На следующий год, избраны были военными трибунами Л. и П. Валерий, Луций в пятый, а Публий в третий раз, К. Сергий в третий раз, Л. Мененин во второй, Сп. Папирий, Сер. Корнелий Малугиненз также. В этом году не было цензоров, главное вследствие возникшего затруднительного вопроса о долгах. Этот вопрос волновал граждан: трибуны с умыслом увеличивали тяжесть зла, а другие находили выгоду в том, чтобы уменьшать его и приписывать несостоятельность заемщиков их злонамеренности, подрывающей всякой кредит, а не их крайним обстоятельствам. Цензорами были избраны К. Сульпиций Камерин и Си. Постумий Регилленский; но Постумий умер и уставы, освященные религиею, не позволяли его товарищу от себя заместить его другим. Сульпиций тоже отказался и был новый выбор цензоров; но вновь избранные в эту должность не вступали в нее, потому что открылась ошибка при их выборе. Выбирать еще третьих цензоров в одном и том же году показалось противным религии, так как боги обнаружили свое нежелание, чтобы на этот год были цензоры. Трибуны народные с ожесточением утверждали, что все это делается в насмешку черни: «сенат — так они говорили между прочим — не хочет иметь людей, которые могли бы поверить его действия, не допускает существования списков граждан по имуществам и оценки их собственности; тогда обнаружилось бы, что половина граждан падает под бременем долгов; а между тем чернь совершенно разоренная предается на жертву то тому, то другому врагу. Везде отыскивают повода к войне, лишь бы не оставаться в покое. От Антия легионы были поведены к Сатрику, оттуда в Велитры и наконец в Тускул. Теперь грозят войною Латинам, Герникам и Пренестинцам. Впрочем, в сущности войны ведутся не с чужестранцами, а со своими согражданами, вследствие ненависти к ним. Цель — изнурить постоянными походами и воинскими трудами чернь, не дать ей отдыху и времени отстаивать свои права вольности и внимать на форуме голосу трибунов, вопиющих против разорительного роста и других притеснений, которые терпят бедные граждане. Если же они достойны наследовать права вольности после предков своих столько потрудившихся на её пользу, то они не допустят, чтобы кто нибудь из их сограждан был осужден за долги, а равно и не дадут производить набор, пока не будет сделан пересмотр долгов, не будут приняты меры к их уменьшению и пока таким образом не уяснится каждому гражданину, что составляет его собственность, и что он должен отдать другому; пока он не будет убежден, что покрайней мере личность его защищена от оскорбительного телесного наказания со стороны немилосердого заимодавца.» Такие речи не могли не взволновать простой народ, высказывая то, чего он сам желал давно. В это время много приговоров за долги было произносимо над гражданами, и Сенат вследствие слуха о войне с Пренестинцами велел набрать новые легионы. Все эти распоряжения встретили единодушное сопротивление со стороны черни, которою руководили в этом случае трибуны. Они не позволяли исполнять приговор над гражданами, осужденными за долги; а граждане не отвечали на вызов записываться в военную службу. Сенат не столько в настоящем озабочен был вопросом о долгах, сколько отказом граждан взяться за оружие. Получено было известие, что неприятель, выступив уже из Пренеста, расположился в Габийской области. Оно не только не сделало снисходительнее трибунов народных; но они упорнее прежнего настаивали на своем. Волнение могло утихнуть не прежде, когда война стала угрожать самим стенам Рима.
28. Пренестины были извещены о волнении, господствовавшем в Рим, о том, что набор войска не состоялся, что вождей даже не назначено, а сенат и простой народ в открытой между собою вражде. Неприятель счел для себя все это весьма благоприятным, и потому поспешно двинулся и, опустошив по дороге поля, явился у Коллинских ворот. В Риме возникло страшное смятение, раздавались крики к оружию, и вооруженные граждане спешили на стены и к городским воротам. Близость опасности обратила внимание всех от внутренних смут к войне. Диктатором избран Т. Квинкций Цинциннат; предводителем всадников назначил он А. Семпрония Атратина. Узнав об этом, неприятель почувствовал страх и отступил от Рима. Молодежь Римская без сопротивления стала под знамена. Пока в Риме производим был набор, неприятель расположился лагерем у реки Аллии и оттуда на далекое пространство опустошал окрестные поля. Он хвалился: «что занял место, столь гибельное для Рима. Та же робость овладеет Римлянами, какая вовремя войны с Галлами, и предадутся они, как и тогда, постыдному бегству. Если по ныне день, в который случилось поражение, считается днем печальной памяти для Римлян: то не устрашатся ли они, когда им новая опасность будет грозить на том же самом месте и в тот же день, которые уже были раз так для них несчастны. У них отзываться будут еще в ушах грозные клики Галлов и их страшные образы представляться их воображению.» Такими пустыми надеждами утешал себя неприятель, рассчитав успех на одном названии местности. Римляне со своей стороны говорили: «где бы ни встретили они Латинов, они знают, что это все те же Латины, которые были ими побеждены при Регилльском озере и в течение ста лет находились у них в повиновении. Если место, где стоит неприятель, ознаменовано было некогда их поражением, то это обстоятельство вместо того, чтобы внушить робость, придает им воодушевления желанием смыть позор и доказать, что нет места, где бы Римляне не могли победить. Да если бы и Галлы встретились на этом самом мест, то они Римляне и тут будут сражаться так, как в Риме, когда они отстаивали отечество и на другой день у Габий. Тогда они доказали, что дерзкий враг, коснувшийся стен Рима, погибнет жертвою своей самонадеянности и что даже не останется кому принести домой известие как о прежней удаче, так и о последовавшем несчастье.»
29. С такими то мыслями обе враждебные стороны сошлись у Аллии. Диктатор Римский, видя, что неприятель совсем построился и изготовился к бою, обратясь к своему предводителю всадников, А. Семпронию, сказал: «А. Семпроний, видишь ли, как неприятель смело расположился у Аллии, основав надежду на успех на названии местности. Но боги бессмертные не дали им уверенности в собственных силах, лучшего ручательства успеха. Ты смело со своими всадниками ударь в самый центр неприятеля; я с легионами тебя поддержу и не дам опомниться неприятелю. Боги вы, свидетели мирных договоров, призываю вас на помощь, обратите казнь на тех которые всуе призывали имя ваше и обманули нас верою к вам.» Пренестины не выдержали первого натиска всадников и пехоты, ряды их расстроились от первого воинского клика и натиска наших. Потом неприятель, не могши оправиться от смятения, не замедлил обратиться в совершенное бегство. В ужасе неприятель не остановился у своего лагеря, но бежал до самого города Пренест. Тут, в виду его, на небольшом возвышении неприятель вздумал было окопаться, чтобы прикрыть поля свои от окончательного разорения, вследствие которого и город, где не было никаких запасов, не мог думать о сопротивлении. Когда же Римское войско, разграбив лагерь под Аллиею, явилось сюда, то неприятель не стал защищать сделанное им укрепление и удалился в город, полагая всю надежду на крепость его стен. В земле Пренестинов было еще восемь городков; против них обращены военные действия, и они без большего труда взяты один за другим. Потом войско Римское двинулось к Велитрам и, овладев этим городом, обратилось к Пренесту, как главному средоточию войны; этот город сдался на капитуляцию. Таким образом, Т. Квинкций раз разбил неприятеля в открытом поле, взял два неприятельских лагеря, овладел приступом восемью городами, взял Пренест по договору с жителями. За тем он возвратился в Рим; во время его триумфа несли статую Юпитера Военачальника, взятую в Пренесте. Ее внесли в Капитолий и поставили между храмом Юпитера и Минервы. Под нею на дощечке вырезана была надпись такого содержания: «Юпитер и весь сонм богов благословили диктатора Т. Квинкция, предав в его руки девять городов.» В двадцатый день после вступления в должность, диктатор Т. Квинкций сложил её с себя.
30. Вслед за тем были выборы военных трибунов с консульскою властью; тут избрано равное число патрициев и плебеев. Из числа первых были П. и К. Манлий и Л. Юлий; а из простолюдинов К. Секстилий, М. Альбиний и Л. Антистий. Манлии вследствие того, что знатностью рода превосходили трибунов из простого народа и пользовались более расположением граждан, чем Л. Юлий, получили в свое ведение — войну с Вольсками и эта обязанность дана им не по жеребью сверх очереди. Скоро патриции раскаялись в своем выборе. Манлии, не разузнав предварительно, послали когорты для Фуражировки. Пришло ложное известие, что они окружены неприятелем. Наши поспешно бросились на выручку, не удостоверясь кто принес известие (а это была хитрость со стороны Латинов) и попали сами в засаду. При неблагоприятной местности воины наши только личным мужеством отражали неприятеля, поражавшего их со всех сторон. Между тем другое неприятельское войско напало на Римский лагерь, расположенный в открытом поле. Вообще вожди поступили самонадеянно и необдуманно и не приняли никаких мер осторожности и благоразумия. Если в этом случае Римляне не претерпели совершенного поражения, то вследствие только примерного личного мужества воинов, безо всякого участия вождей. Когда об этом получено было известие в Риме, то сначала хотели было назначить диктатора; но потом обнаружилось, что наши дела в войне с Вольсками не в отчаянном положении, и что они не умели воспользоваться ни победою, ни благоприятными для них обстоятельствами. Войска наши и их вожди отозваны домой и Вольски со своей стороны оставались в покое. Только в конце года случилась тревога: Пренестины снова взбунтовались, увлекши за собою Латинские народы. В этом году посланы поселенцы в Сетию, жители которой жаловались сами на свою малочисленность. Хотя военные дела в этом году принесли мало славы; но за то внутри к общему удовольствию господствовало совершенное спокойствие вследствие того, что чернь была довольна тем, что половина военных трибунов из среды её.
31. За тем военными трибунами с консульскою властью были избраны Сп. Фурий, К. Сервилий во второй раз, К. Лициний, П. Клелий, М. Гораций и Л. Геганий. Начало этого года ознаменовано сильным волнением по поводу долгов. Для исследования этого вопроса цензорами избраны Сп. Сервилий Приск и К. Клелий Сикул; впрочем в их занятиях воспрепятствовала им открывшаяся война. Сначала гонцы один за другим, потом толпы бегущих поселян возвестили, что легионы Вольсков вошли в Римскую область и опустошают поля. Но опасность внешняя не только не положила на этот раз конца внутренним раздорам, но напротив трибуны народные с большим ожесточением противились производству набора. Наконец патриции согласились принять предписанные им условия, заключавшиеся в том, что пока будет продолжаться война, не будут производиться взыскания за долги, ни собираться поголовная подать на военные издержки. Чернь, довольствуясь хоть временно отдохнуть, не делала препятствия набору. Положено из вновь набранных легионов составить два войска и отправить в землю Вольсков. Сп. Фурий и М. Гораций двинулись правою стороною вдоль морского берега на Антий; а К. Сервилий и Л. Геганий левою стороною горами к Эцетре. Ни то, ни другое наше войско не встретило неприятеля, но в конец опустошило его поля. Вольски в своем набеге на Римскую облает, действовали поспешно, стараясь воспользоваться нашими внутренними несогласиями и вместе опасаясь нашей доблести и потому причинили нам несравненно меньше вреда, чем сколько мы им. Вольски опасались, как бы наше войско не вышло из Рима и не отомстило бы им, и потому они коснулись крайних пределов наших областей. Наше же войско, дыша справедливым гневом и жаждою мщения, с умыслом оставалось в неприятельской области, разоряя ее и стараясь вызвать врага на бой. Таким образом оба Римские войска потребили огнем не только отдельные хутора, но и целые селения, не оставило ни одного Фруктового дерева целого, уничтожило хлеб на корню, загнало все стада, какие только нашло в поле и забрало в плен всех попавшихся неприятелей. Совершив такие подвиги, они возвратились в Рим.
32. Недолго отдыхали должники. Когда все успокоилось и извне не угрожала более опасность, снова началось строгое судебное преследование должников. Не только не облегчена была тяжесть прежних долгов, но они не замедлили увеличиться вследствие новой поголовной подати, наложенной цензорами для построения новой каменной стены из тесаных камней. Чернь должна была поневоле покориться наложенным на нее тягостям. Патриции, употребив в дело все силы своей партии, избрали на этот раз в военные трибуны всех из своего сословия; а именно то были Л. Эмилий, П. Валерий в четвертой раз, К. Ветурий, Сер. Сульпиций, Л. и К. Квинкций Цинциннат. Таким же образом употребив в дело все средства своей партии, патриции успели в том, что граждане без сопротивления записались в военную службу; в то время Латины и Вольски, соединив свои войска, остановились у Сатрика. Составлено три войска: одно оставлено в Риме для его защиты, другое должно было быть готово на случай, если бы с какой–нибудь стороны возникла нечаянная опасность. Третье, самое сильное, войско П. Валерий и Л. Эмилий повели к Сатрику. Здесь они увидали неприятельское войско расположенным на ровном месте, и потому тотчас завязался бой; хотя победа была еще спорною, но надежда на успех улыбалась нам, когда проливной дождь с сильным вихрем заставил обе стороны разойтись. На другой день сражение возобновилось; несколько времени успешно с редким мужеством сопротивлялись легионы Латинов, вследствие долговременных дружественных отношений изучившие наш образ ведения войны. Атака нашей конницы смутила и расстроила ряды неприятельской пехоты; тут подоспела и наша пехота. Куда она ни двигалась, неприятель должен был отступать; наконец на всех пунктах он отказался от мысли о сопротивлении. Неприятель в беспорядочном бегстве стремился не в свой лагерь, а в город Сатрик, находившийся в двух милях от поля битвы; во время бегства неприятель понес большой урон убитыми от преследовавшей его нашей конницы. Лагерь неприятельский достался нам в руки и разграблен. Из Сатрика неприятель в ночь, последовавшую за сражением, в беспорядке поспешил в Антий. Хотя Римское войско преследовало его по пятам, но оказалось, что страх придает более быстроты, чем гнев. Таким образом неприятель вошел в город прежде, чем Римское войско могло настичь или задержать его. Несколько дней прошло в одном опустошении полей. Римляне не имели нужных для того, чтобы приступить к осаде города, орудий; а неприятель не имел довольно сил, чтобы принять от нас бой в открытом поле.
33. В это время возник раздор между Латинами и Антиатами. Антиаты, постоянно терпя поражение на войне, в которой можно сказать успели и вырасти и состариться, наскучили ею и искренне желали мира. Что же касается до Латинов, то они, собравшись с силами в продолжении столь долговременного мира, с большим усердием принялись за войну, которую они сами начали, недавно изменив нам. Распря между обоими народами кончилась, когда они поняли, что каждый из них может действовать совершенно независимо один от другого. Латины стали действовать сами по себе, не соглашаясь никак на постыдный по их мнению мир. Антиаты, не связанные более в своих благоразумных решениях советом Латинов, отдали безусловно и город свой и земли в распоряжение Римлян. Латины, раздраженные тем, что войною не нанесли никакого урона Римлянам и что Вольски не хотели продолжать войну, излили всю злобу на Сатрик. Они предали огню этот город, который в первую неудачную кампанию служил для них убежищем. Изо всех зданий города, как общественных и частных, так и посвященных богослужению, остался только один храм матери Матуты. Сохранилось предание горожан, что не уважение к религии или страх богов были причиною того, что этот храм остался цел; но из храма раздался страшный голос, высказавший самые сильные угрозы, буде огонь коснется священных стен храмов. Под влиянием того же раздражения Латины двинулись к Тускулу; они хотели мстить жителям его за то, что, будучи Латинского происхождения, они не только в постоянной приязни с Римлянами, но даже поступили в число Римских граждан. Войско Латинское подошло к Тускулу совершенно неожиданно; даже ворота городские были растворены, и потому без труда, вместе с первым воинским кликом, это овладели городом кроме крепости, куда бежали горожане с женами и с детьми. Они немедленно отправили послов в Рим умоляя о помощи в постигшем их несчастье. Тотчас же (для того, чтобы показать святость обещаний народа Римского) послано Римское войско к Тускулу под начальством военных трибунов Л. Квинкция и Сер. Сульпиция. Оно застало ворота городские запертыми, и Латинов в положении вместе и осаждающих и осажденных. С одной стороны они должны были защищать стены города, а с другой сами приступали к крепости. Внушая другим страх, они не могли и сама его не чувствовать. Прибытие Римского войска изменило положение обеих сторон. Тускуланы перешли от робости к сильному воодушевлению, а Латины вместо того, чтобы думать о взятии крепости, которую они уже считали было своею, должны были помышлять о собственной безопасности. Тускуланы в крепости испустили громкие военные клики; им Римское войско отвечало еще сильнейшими. Латины подверглись нападению с двух сторон: они не могут выдержать натиск Тускулан, устремившихся на них с возвышенного места, и с другой стороны не в состоянии отразить нападение Римлян, приступавших к стенам и отбивавших ворота. Сначала наши с помощью лестниц взобрались на стены и потом отворили ворота. Неприятель был окружен со всех сторон; он не имел сил для сопротивления и бежать было некуда, и потому он совершенно истреблен. Когда таким образом Тускул отнят у неприятеля, войско наше возвратилось домой!
34. Хотя этот год ознаменован был успехами на войне; но внутри государства увеличивались с часу на час притязания патрициев и бедствия простого народа. Уже самая необходимость заплатить немедленно не давала никакой возможности найти средства к уплате. За неимением чем заплатить, бедные граждане лишались чести и отдавались на распоряжение кредиторов; таким образом телесное наказание было употребляемо за нарушение кредита. До такой степени, вследствие этих притеснений, упали духом не только беднейшие граждане из простого класса народа, но даже и самые значительные лица этого сословия до того, что они не только не искали, вместе с патрициями, мест военных трибунов, облеченных консульскою властью, но и казалось не было ни одного деятельного человека из среды сословия простого народа, для занятий мест, ему собственно присвоенных. Казалось, по–видимому, что верховная власть, которую, в течение нескольких лет, оспаривали плебеи у патрициев, сделалась навсегда неотъемлемым достоянием этих последних. Впрочем, случилось не так, и самое ничтожное по–видимому обстоятельство положило конец преждевременной радости патрициев. М. Фабий Амбуст пользовался уважением обоих сословий, имел большие связи и в том и в другом. У него были две дочери: одну из них, старшую, он отдал за патриция Серв. Сульпиция, а младшую за К. Лициния Столена, человека весьма достойного, но плебея. Самая эта родственная связь снискала Фабию расположение простого народа, который был доволен, видя, что Фабий не питает к нему такого пренебрежения, как прочие патриции. Случилось раз, что обе сестры (дочери Фабия) проводили время в разговорах, в дом военного трибуна Серв. Сульпиция. Вдруг ликтор его ударил палочкою в дверь, давая знать по обыкновению, что он возвращается с форума. Не зная этого обычая, младшая Фабия оробела; но старшая смеялась незнанию неопытности в этом случае младшей. Это обстоятельство произвело сильное впечатление на женщину, которая обыкновенно волнуется иногда самыми ничтожными случаями. Еще более впечатления произвела на младшую Фабию толпа людей, ожидавших и спрашивавших приказаний её зятя. С завистью младшая смотрела на старшую, брачный союз которой казался ей несравненно счастливее её собственного. Она знала, что пред её мужем вряд ли согласится идти даже кто–нибудь из его родных. Расстроенная и смущенная этими размышлениями, младшая Фабия попалась на глаза отцу. Заметив, что она не в духе, он спросил её: здорова ли она? Та сначала отвечала уклончиво, опасаясь оскорбить и сестру завистью и своего мужа пренебрежением к его званию; но отец её искусно разузнал причину её неудовольствия и успокоил её тем, что те же почести, которых она была свидетельницею в доме сестры, будут уделом и её семейства. Фабий незамедлил заняться этим делом вместе с зятем и Л. Секстием, даровитым и деятельным молодым человеком, которому недоставало только имени патриция, чтобы достигнуть первых мест в государстве.
35. Для усилий честолюбцев время казалось благоприятным вследствие того, что большая часть граждан падали под гнетом долгов. Пособить этому горю чернь видела единственное средство — поставить во главе правительства лицо из своего сословия. Еще прежними усилиями простолюдины приготовили себе ступень, с которой неусыпною деятельностью могли добиться еще большего, и разделить с патрициями их силу и значение. Прежде всего положено избрать трибунов народных, и они, в отправлении этой должности, должны были прокладывать себе дорогу к высшим должностям. Вновь избранные трибуны К. Лициний и Л. Секстий издали несколько законов в пользу простого народа, направленных против патрициев. Первый закон о долгах заключался в том, чтобы из суммы долгу вычесть накопившиеся проценты и то, что остается, уплатить в три года по ровной части. Другой закон определял меру поземельной собственности, чтобы ни одно частное лицо не могло иметь в своем владении более 500 десятин земли. Третий закон заключал в себе отмену выборов в должность военных трибунов, облеченных консульскою властью, и определял, чтобы была выборы двух консулов, и из них чтобы непременно один был из простого сословия. Все эти законы были в высшей степени важны, и не могли быть приняты без большой борьбы. Все, что составляет главную цель стремлений человеческих, жажда к приобретению, честолюбие право — собственности все в одно и тоже время было оспариваемо у патрициев. Патриции с ужасом видели такие страшные притязания; после многих совещаний, публичных и частных, единственное средство найми они, уже не раз прежде с пользою в подобных случаях употребленное в дело, а именно они из среды трибунского коллегия восставили противников новым проектом законов. Когда Лициний и Секстий стали призывать граждан по трибам для подачи голосов, то другие трибуны, опираясь на содействие патрициев, не допустили произвести ни вызова, ни всего того, что обыкновенно бывает в таких случаях. Не раз без успеха сходилось и расходилось народное собрание, но проекты законов оставались без движения. Хорошо же — сказал Секстий — средство, изобретенное патрициями ко вреду простого народа и в свою пользу, мы обратим ко вреду им и к пользе простого народа. Созывайте, патриции, народное собрание для выбора трибунов военных! Увидим, так ли вам приятно будет слышать это слово: «не согласен», которое приносит вам теперь такое искреннее удовольствие.» Угрозы эти Секстий и Лициний привели в исполнение и на этот раз никакие выборы, кроме в должности эдилей и трибунов народных, не состоялись. Лициний и Секстий, опять избранные в должности трибунов народных, не допускали производства выборов в должности, которые обыкновенно замещаются патрициями. В продолжении пяти лет ежегодно повторялось одно и тоже: народ выбирал вновь обоих трибунов, а они не допустили выборов в прочие должности, и таким образом в продолжении пяти лет государство не имело правительства.
36. К счастию со всех сторон извне господствовало спокойствие. Только Велитернские поселенцы, не видя Римского войска в поле, по злобе сделали вторжение в Римскую область и даже приступали к Тускулу. Не только Сенат, но и простой народ сочли делом чести вступиться за своих прежде верных союзников, и теперь недавних сограждан. Трибуны народные оставили на этот раз свое упорство, и выборы военных трибунов состоялись, под председательством временного правителя. На этот раз военными трибунами с консульскою властью избраны: Л. Фурий, А. Манлий, Сер. Сульпиций, Сер. Корнелий, П. и К. Валерии. Впрочем, чернь, согласясь на этот выбор, была менее уступчива, когда дело дошло до набора. После сильной и упорной борьбы набрано наконец войско; оно не только отразило неприятеля от Тускула, но и вынудило искать убежища за стенами собственного города. Велитры осаждены не с меньшею силою, как прежде Тускул; впрочем город не был взят. Вслед за тем избраны новые трибуны военные; то были К. Сервилий, К. Ветурий, А. и М. Корнелий, К Квинкций и М. Фабий. И они под Велитрами не имели решительного успеха. Внутренние дела запутывались все более и более: не только Секстий и Лициний в восьмой раз были избираемы трибунами народными, но и в числе военных трибунов был Фабий; главный виновник новых законов он не мог их не поддерживать. Сначала восемь трибунов народных противились проектам законов, а теперь число их уменьшилось до пяти. Действуя по чужому наущению, они затвердили постоянно одно и тоже говоря в оправдание своего противодействия: «большая часть простого народа находится в походе против Велитр; а потому народное собрание не может приступать ни к каким действиям до возвращения войска. Справедливость требует, чтобы все граждане участвовали в решении вопроса, который с них до всех касается.» Секстий и Лициний с остальными трибунами, и с Фабием военным трибуном, долговременною практикою изучили искусство действовать на умы народа. Обратясь к патрициям каждому отдельно, они ставили их в затруднение, задавая им вопросы следующего рода: «дерзнут ли они высказать явно притязание иметь более пятисот десятин земли каждый, предоставляя простолюдинам только по две десятины на душу? Неужели они хотят каждый присвоить себе достояние почти трех сот своих сограждан? Скоро простолюдину останется земли едва достаточно для крова или для могилы. Итак вы не хотите простому народу дать средства освободиться из под бремени гнетущих его долгов, а предпочитаете предавать его на жертву истязаниям и насилию. Вам приятно толпами влечь в оковы своих сограждан с форума, и наполнять ваши дома узниками? Неужели жилище патриция должно быть вместе тюрьмою для простолюдинов.»
37. Такие речи волновали простой народ сожалением о собственной участи и опасением за будущее. Секстий и Лициний утверждали: «что единственное средство положить конец притеснениям патрициев и их стремлению завладеть поземельною собственностью к ущербу простого народа — постановить законом, чтобы один консул непременно был из простого народа. В таком только случае чернь будет иметь защитника и представителя своих интересов. Власть и сила трибунов народных стала приходить в презрение с тех пор, как она сама себя сокрушила противоречием трибунов один другому. Напрасно было бы ожидать справедливости там, где вся власть на противной стороне, а им только принадлежит право защиты. Пока чернь не будет, наравне с патрициями, допущена к управлению общественными делами, она будет постоянно жертвою патрициев, и все права её будут мертвою буквою. Недостаточно и того, если черни будет предоставлено право вместе с патрициями назначать консулов из обоих сословий по выбору. Если не постановят законом, чтобы непременно один из консулов был из простого народа, то ни одному простолюдину никогда не попасть на вакансию консула. Припомните то, что хотя выборы в военные трибуны, вместо консульских, введены именно с тою целью, чтобы облегчить лицам из простого сословия доступ к верховной власти, а в продолжении сорока четырех лет не было ни одного военного трибуна из среды простого сословия? И так посудите сами, какая может быть надежда простолюдинам при свободном соперничестве с патрициями занять одну из двух консульских вакансий, когда для них не было места в числе восьми трибунских? Неужели патриции, в течение стольких лет загораживая дорогу лицам из простого звания к местам военных трибунов, сделаются уступчивее относительно мест консульских. Надобно законом предупредить влияние на выборах знатных лиц. Пусть одно из двух консульских мест всегда будет в распоряжении простого народа. Если же предоставить свободному соискательству оба консульских места, то они будут добычею людей знатных и сильных. Вряд ли кто из патрициев дерзнет теперь поддерживать мнение, которое они распущали прежде, будто из среды простого народа не может быть лиц, которые бы с честью могли стоять во главе государства. Самый опыт доказывает, было ли упущение в управлении общественными делами с того времени как, начиная с первого военного трибуна из простолюдинов, П. Лициния Кальва, они допущены управлять государством сравнительно с тем временем, когда управление общественными делами находилось в руках одних патрициев. Были примеры, что некоторые патриции были судимы за свои действия в отправлении должности военных трибунов, а из простолюдинов ни один. С недавнего времени также простолюдины допущены к должности квесторской, а вряд ли был народу Римскому повод раскаиваться в том. Остается открыть простому народу доступ к консульству; это непременное условие для того, чтобы вольность не была для него пустым словом. Только под этим условием чернь воспользуется отменою царской власти и действительными правами вольности. Только тогда простолюдинам сделается доступным то, что по ныне составляет удел одних патрициев, а именно власть и почести, военная слава, благородство происхождения. Домогаясь этого, простолюдины будут стараться потомкам своим оставлять славные имена. И с удовольствием внимала чернь таким речам. Тогда трибуны предлагают еще новый закон: вместо двух чиновников, заведывающих священными обрядами, избирать десять, пополам из патрициев и черни. Впрочем, принятие как этого закона, так и других, отложено до возвращения нашего войска из лагеря под Велитрами.
38. Впрочем, этот год истек прежде, чем войско Римское возвратилось от Велитр. Таким образом решение вопроса о новых законах должно было последовать при новых трибунах военных; что же касается до трибунов народных, то чернь постоянно выбирала вновь двух трибунов, виновников новых проектов законов. Военными трибунами в этом году избраны Т. Квинкций, Серв. Корнелий, Сервий Сульпиций, Си. Сервилий, Л. Папирий и Л. Ветурий. С самого начала года открылась отчаянная борьба между сословиями о новых законах. Трибуны призывали граждан к подаче голосов. Патриции, видя, что противоречие некоторых трибунов народных товарищам остается без силы, прибегли к средству отчаянному и под защиту великого мужа. Они назначили диктатором М. Фурия Камилла; предводителем всадником выбрал он себе Л. Эмилия. Защитники интересов простого народа решились и сами действовать отчаянно. Не обращая внимания ни на что, они созвали народное собрание, и стали приглашать трибы к подаче голосов. Диктатор, в сопровождении толпы патрициев, явился на форум, дыша гневом и извергая угрозы, и занял свое место. Сначала состязание шло собственно между трибунами народными, из которых одни настаивали на принятие новых законов, а другие им противились. По приверженцы новых законов, имевших столько прелести для простого народа, восторжествовали и первые трибы уже определили, чтобы трибуны отбирали у них голоса. Тогда Камилл сказал следующее: «Если для вас, Квириты, происки трибунов народных важнее их прав законных, и если вы сами же уничтожаете насилием права власти трибунской, удалением из Рима некогда вами приобретенные; то я, как диктатор, возьму на себя защиту трибунской власти и не допущу, чтобы вы собственными руками разрушили вашу лучшую опору. Если К. Лициний и Л. Секстий уважат противоречие своих товарищей, то я, как представитель власти патрициев, не стану и вмешиваться в это дело; но если они насилием хотят уничтожить права трибунской власти, то я не допущу, чтобы власть трибунов погибла сама через себя». Трибуны народные, не обращая внимания на слова диктатора, настаивали на своем. Тогда Камилл, в справедливом негодовании послал ликторов разогнать чернь; а сам объявил, что в случае упорства немедленно обяжет военною присягою всех молодых граждан и выведет из города. Этим диктатор устрашил чернь; но вожди её не оставляли своего упорства. В самой средине борьбы, когда успех не клонился еще ни на чью сторону, Камилл сложил с себя власть. И которые историки говорят, что причиною было упущение в священных обрядах, сопровождающих назначение диктатора. Другие утверждают, будто бы народ, по предложению трибунов, определил: если М. Фурий употребит в дело власть диктатора, то оштрафовать его пятьюстами тысячами асс. Мне кажется, что первое мнение основательнее; оно и более соответствует самому характеру Камилла и согласуется с тем, что, вслед за отказом его, от диктаторства, назначен на его место П. Манлия. А к чему было бы назначать нового диктатора, если прежний был побежден в борьбе. Притом в следующем же году М. Фурий снова является диктатором, а вряд ли бы он согласился быть им, если бы в предшествовавшем году должен был уступить волнению черни. Он, или мог остановить как прежние проекты законов, так и направленный собственно против него, или вынужден был уступить во всем. А история нам показывает, что во всех внутренних смутах до нашего времени, власть диктаторская всегда имела верх над трибунскою, и в тех случаях, где консульская оставалась без силы.
39. В промежуток между диктаторством Камилла, и последовавшим за ним диктаторством Манлия, было как бы междуцарствие. Пользуясь им, трибуны созывали народные собрания; тут–то открылось, которые из предлагаемых законов дороже народу, и которые самим предлагателям. Граждане всеми силами поддерживали законы относительно поземельной собственности и долгов; и равнодушно смотрели на закон о назначении одного из консулов из простого народа. И непременно первые два закона были бы приняты, а последний отвергнут, если бы трибуны не настаивали на том, чтобы все проекты законов были приняты совокупно. Диктатор П. Манлий склонил перевес на сторону простого народа, назначив предводителем всадников, К. Лициния, бывшего военного трибуна, человека плебейского происхождения. Патриции с большою досадою привяли этот поступок диктатора; но он извинялся тем, что состоит в близком родстве с Лицинием, и что место предводителя всадников нисколько не важнее места военного трибуна. Пришел срок выборов в должность трибунов народных. Лициний и Секстий стали отказываться от продолжения им срока служения, ясно имея целью подстрекнуть чернь принять более горячее участие в том, что составляло главную цель их честолюбивых усилий.» Вот уже девятый год — говорили они — как мы выдерживаем ожесточенную борьбу с аристократиею, с великою для нас опасностью в настоящем и безо всякой надежды на награду в будущем. Вместе с ними, можно сказать, успели состариться предложенные проекты законов и все средства, какие есть в распоряжении власти трибунской, истощились. Сначала среди самого коллегия трибунов явились противники предложенным законам; потом вся молодежь была отправлена на Велитернскую войну; в заключение употреблена в дело гроза диктаторской власти. Теперь нет препятствия ни от трибунов, ни вследствие военных обстоятельств, ни от диктатора. Последний ясно высказал свое мнение об этом вопросе, назначив плебея предводителем всадников и тем как бы открыв дорогу плебеям к консульству. Теперь чернь сама затрудняет, столь полезное для неё, дело, не понимая своих истинных выгод. Для нее нужно только в настоящем очистить форум от кредиторов и оградить поземельную собственность от беззаконных притязаний патрициев. Но есть ли в гражданах искра благодарности, когда они, думая только воспользоваться одними благодетельными последствиями новых законов, сами являются противниками того, чтобы виновники их могли надеяться в будущем иметь награду. Благородно ли со стороны народа Римского будет — требовать отмены обременительного денежного роста и более правильного раздела поземельной собственности; а между тем допустить, чтобы виновники всего этого успели состариться трибунами не только без награды в настоящем, но даже без надежды получить ее в будущем? Потому пусть граждане ясно себе отдадут отчет в том, чего они желают и чего нет, и выскажут свое мнение на имеющих быть выборах трибунов. Если они хотят принять проекты предложенных законов все вместе, то пусть они снова избирают тех же трибунов народных, которые употребили уже столько усилий в пользу этих законов и они трибуны дают слово, что проекты законов будут приняты. Если же граждане хотят только того, что сопряжено с их личною выгодою, то нет надобности продолжать им трибунам срок служения, которое кроме неприятностей ничего им не приносит. Они отказываются от трибунства, но и граждане не будут иметь законов столь для них полезных.
40. Ввиду такого упорства трибунов, патриции молчали, скрывая свое удивление и вместе негодование. Только Аппий Клавдий Красс, внук децемвира, решился высказать свое мнение более под влиянием досады и неприязни к трибунам, чем в надежде подействовать на народ. Он сказал следующее: «Не удивит меня и на этот раз, Квириты, обвинение всегда у потребляемое беспокойными трибунами народными против нашего рода, будто с усердием к пользам патрициев соединяет он ненависть к простому народу. К чему отрицать правду, что действительно с тех пор, как фамилия наша получила права гражданства и принята в сословие патрициев, постоянною целью наших усилий было содействовать увеличению власти и значения благородных родов, принявших нас в среду свою. Но и в том отношении, Квириты, заступлюсь я за себя и своих предков, что ни я, ни они, ни в частной жизни, ни в отправлении должностей государственных, с умыслом никогда не сделали ничего противного вашим интересам (разве чернь считать каким то отдельным населением, живущим в другом городе, которого интересы с интересами народа Римского не одни и те же). Смело могу утверждать, что никто с полною справедливостью не может уличить нас в славе или в деле противном вашим истинным пользам, хотя иногда мы и действовали против вашего желания. Но забудьте, Квириты, что я ношу имя Клавдиев; помните только, что перед вами согражданин ваш, рожденный от больших отца и матери и живущий в государстве, пользующемся свободою. Л. Секстий и К. Лициний, если боги потерпят, наши бессменные трибуны, в продолжении девяти лет присвоили себе над народом власть в роде царской. Наконец; они дошли до такого ослепления, что хотят отнять у вас свободу мнений и на выборах и при утверждении законов. Сделайте по нашему — говорят они — или мы не хотим быть на десятый выбор трибунами народными. Итак, что составляет для других честь и цель честолюбивых усилий, Секстию и Лицинию надоела до того, что они не соглашаются на него иначе, как под условием большой награды. В чем же заключается эта награда, под условием только, которой мы можем иметь счастие в десятый раз видеть вас трибунами народными. Примите все проекты законов, нами предложенные — говорят они — угодны ли они вам или неугодны, находите ли вы их для себя полезными или нет. Но заклинаю вас, трибуны народные, достойные носить ненавистное имя Тарквиниев, скажите мне, не вправе ли я как гражданин из сойма предстоящих на форуме граждан от лица их всех провозгласить: позвольте, сделайте одолжение, нам обсудить предложенные вами законы, и которые мы найдем для себя полезными принять, а прочие отменить. Нет, мы не позволяем — ответят на это трибуны. Если хотите вы законов об отмене роста и о разделе полей, то есть вообще того, что касается всех вас, то вы должны согласиться видеть у себя консулами Л. Секстия и Лициния, как бы вам это ни было неприятно. Трибуны говорят вам: хотите все или ничего нет вам. Так поступил бы тот, кто голодному подал бы пищу питательную и вместе вредную и сказал бы ему: или съешь то и другое, или ничего не ешь. Если бы граждане сознавали вполне, что они свободны, то разве не ответили бы они единогласно на беззаконные притязания трибунов Секстия и Лициния словами: убирайтесь прочь, не нужно и вам ни ваших проектов ни того, чтобы вы были трибунами. Неужели вы трибуны дошли до такого ослепления, что уже кроме вас некому и предложить законы полезные для народа? Кто бы из вас, Квириты, терпеливо снес это беззаконное и столь ясно высказанное притязание из уст кого либо из патрициев, и особенно из нас Клавдиев, против которых вы питаете такое предубеждение? Неужели вы всегда более будете обращать внимание на того, кто высказывает предложение, чем на то, в чем оно заключается. Что бы не говорили трибуны, вы всегда слушаете с удовольствием и с предубеждением то, что скажет кто–нибудь из нас. Но не хорошо делать такое различие между согражданами. Теперь посмотрите, претензия трибунов заключается в том, что граждане не поддерживают предложенного ими закона; а этот закон походит на приказание. Смысл его следующий: вперед вы должны не избирать консулов по вашему произволу, а брать тех, кого вам навяжут. Это самое имеет целью тот закон, который запрещает вам выбирать обоих консулов из патрициев, а вменяет вам в обязанность непременно одного назначать из плебеев. Загорись теперь война опасная, такая, как тогда, когда войско Порсены стояло на Яникульском холме, или похожая на Галльскую, когда все было во власти врагов, кроме Капитолия. Искателями консульства явятся с одной стороны М. Фурий и кто–либо еще из патрициев и с другой этот самый Л. Секстий. Итак еще вопросом будет: попадет ли в число консулов М. Фурий, а уж Л. Секстий будет им наверное. Можно ли стерпеть это? Где же тут справедливость и равномерное распределение почестей? Два плебея вместе могут быть консулами, а два патриция нет. Вам вменено в обязанность избрать непременно одного консула плебея, и дозволено вовсе не избирать в эту должность патрициев. Какое же это равенство прав, обеспечивающее взаимное согласие сословий! Что за неумеренность желаний! В том деле, в котором прежде плебеи не имели вовсе участия, оно им предоставлено наполовину. Нет, этого мало, подай нам все там, где еще недавно нам вовсе ничего не принадлежало. Все это делается, нам говорят, из опасения, что если предоставить право избирать по произволу патрициев или плебеев, то последним не будет места. Не значит ли это законом вменить вам в обязанность избирать тех, кого бы вы иначе, если бы действовали вполне свободно, и не подумали бы избрать? Вы, трибуны, уничтожаете вовсе выборы; если с двумя патрициями будет искать копсульства один плебей, то он будет консулом уже по закону, а не по выбору, и даже не будет за это вам признательным.
41. Они не хотят заслуживать почестей, а хотят их добиваться силою. Они домогаются большего, не умея быть благодарными за то уже, что имеют, и хотят быть обязанными своим возвышением случаю, а не заслугам. Вы, трибуны, не хотите, чтобы вас обсуживали, ценили другие; вы хотите по праву иметь почести, а не добиваться их соревнованием доблестей между толпою соперников. Вы не хотите зависеть от суда ваших сограждан; ваша цель — сковать их свободное мнение и добиться того, чтобы они поступали, как вы того желаете. Не говорю о Лициние и Секстие, которым продолжительное трибунство напоминает неограниченную власть царей. По неясно ли, что теперь каждому из простых граждан легче будет достигнуть консульства, чем нам и детям нашим. Если вы, Квириты, иногда не с большою охотою выбирали из среды нас, то из плебеев вы будете обязаны избирать и тех, кого бы вы и вовсе не желали. Но довольно говорить о том справедливо ли это и хорошо ли; все это еще дело человеческое. Теперь погорю об этом вопросе в религиозном отношении, и о пренебрежении к богам и голосу их высказываемому в гаданиях. По их указанию воздвигнут этот город; гаданиями, как всем известно, руководствуемся мы во всех делах, как на войне, так и в мире. Но, по завету предков, кому принадлежит право гаданий? Одним патрициям; при выборах в должности, занимаемые плебеями, не бывает гаданий по полету птиц. Право гаданий принадлежит нам исключительно, что не только избранные народом сановники назначаются согласно указанию гаданий; но мы сами от себя, не советуясь с голосами народа, по указанию одних гаданий, избираем правителя, и в домашних делах руководствуемся гаданиями, которыми плебеи не могут пользоваться даже в общественных. Не значит ли уничтожать гадания, устраняя от консульства патрициев, которые одни пользуются нравом руководствоваться ими? Но трибуны народные мало обращают внимания на религию. Им все нипочем: если птенцы не станут клевать зерен, если они не выйдут из своей клетки, если птица запоет не своим голосом. Все это по их мнению пустое; но предки наши именно строгим и точным соблюдением всех религиозных обрядов, возвеличили отечество наше. А теперь мы, как бы не имея более нужды в богах, выскажем пренебрежение ко всем священным обрядам. Будем выбирать просто, как вздумается, первосвященников, гадателей, царей — жертвоприносителей; пусть отличия фламина носит каждый, кто только имеет человеческий образ. Передадим хранение заветной святыни и совершение богослужения тем, кому по уставам предков это и дозволено. Отныне при издании законов, при выборе сановников не будем испрашивать благословения богов через гадания. Патриции лишатся своего права старейшинства на выборах как по сотням, так и по куриям. Секстий и Лициний отныне, как Ромул и Таций, будут по своему произволу управлять Римом, прощая чужие долги и раздавая в дар чужие земли. Жертвовать не свое — весьма легко. А никому не придет в голову, что один закон, отнимая поля у прежних владельцев, обратит их в безлюдную пустыню, а другой уничтожает взаимное доверие, главное основание каждого человеческого общества. Во всех отношениях для вашей пользы следовало бы отвергнуть все эти законы; но, каково бы ни было ваше решение, молю богов бессмертных, да обратить оно его ко благу вашему.»
42. Речь Аппия подействовала только в том отношении, что принятие законов отложено на несколько временя. В десятый раз избраны опять трибунами Секстий и Лициний. Они предложили народу закон о назначении плебеев в должности десяти сановников, имеющих смотреть за соблюдением священных обрядов. Закон этот принят и половина сановников назначена из патрициев, а другая из простолюдинов; таким образом приготовлялся путь для плебеев и к консульству. Удовольствуясь на этот раз этою победою, простой народ в угоду патрициям согласился на то, чтобы были произведены выборы военных трибунов вместо консульских. Тут избраны военными трибунами А. и М. Корнелий в другой раз, М. Тетаний, П. Манлий, Л. Ветурий, П. Валерий в шестой раз. Из военных дел оставалась одна осада Велитр, результат которой не мог быть сомнителен, хотя она и производилась весьма медленно. Известие о приближении Галлов заставило избрать М. Фурия диктатором в пятый раз. Он назначил предводителем всадников Т. Квинция Пенна. Историк Клавдий пишет, будто в этом году происходило сражение с Галлами у берегов Ания. К этому времени относит он славное единоборство Т. Манлия с Галлом, на которое этот последний его вызвал: оно происходило в виду обоих войск и кончилось тем, что Т. Манлий умертвил Галла и снял с него военную добычу. Впрочем, большая часть писателей утверждают, что это событие случилось десятью годами после, и я того мнения, что это вернее. А в этом году сражение с Галлами происходило на Альбанском поле. Римским войском начальствовал диктатор М. Фурий. Победа Римлян не была сомнительною и не стоила им больших усилий, хотя сначала одно имя Галлов воспоминанием прежнего вселило было ужас в сердца воинов. Тысячи варваров погибли в сражении и множество при взятии лагеря. Рассеясь по полям, Галлы искали убежища в Апулии и других отдаленных местах Италии и так как они шли каждый отдельно, а не толпами, то им и удалось спастись бегством. Диктатор, с единодушного согласия сената и народа, получил при возвращении почести триумфа. Лишь только окончилась война, страшное волнение закипело внутри Рима. После самой ожесточенной борьбы, и диктатор и сенат вынуждены были уступить и согласиться на принятие новых законов, предложенных трибунами. К великому неудовольствию аристократии состоялись консульские выборы, и тут первым консулом из черни назначен Л. Секстий. Тем на этот раз и кончилась борьба народа с сенатом. Последний ни как было не соглашался дать свое согласие на принятие новых законов; но чернь грозила не только удалением из города, но и междоусобною войной. Диктатор взял на себя посредничество между патрициями и народом, и убедил сенат согласиться на желание народа иметь одного консула из плебеев. Со своей стороны простой народ изъявил согласие, чтобы один из преторов, тот самый, который оказывал суд и расправу в городе, выбираем был из среды патрициев. Когда водворилось наконец, после долговременного озлобления, спокойствие и согласие между сословиями, то сенат счел необходимым отблагодарить богов бессмертных за благополучное приведение к концу внутренних смут, и потому определил праздновать большие игры, и к трем дням празднества прибавить еще один. Эдили, выбранные из простого народа, отказывались взять на себя эту обязанность, но молодые патриция вызвались добровольно быть эдилями, чтобы сделать угодное богам бессмертным. Такой вызов встречен была благодарностью всех граждан и состоялось сенатское определение: «диктатор имеет предложить народу об избрании двух эдилей из сословия патрициев. Выборы этого года все должны быть произведены по распоряжению сената.»