Книга Четвертая

1. В следующем году, ознаменованном внутренними волнениями и военными тревогами извне, консулами были М. Генуций и К. Курций. В самом начале года трибун К. Канулей предложил закон о дозволении смешанных браков сословия патрициев и простого народа. Патриции считали этот закон противным народному праву и посягательством на чистоту крови их семейств. В другом предложении своем трибуны сначала выразили желание, чтобы один из консулов мог быть избираем из сословия простого народа; но потом уже они, не ограничиваясь этим, потребовали, чтобы народу предоставлено было право избирать консулов по своему благоусмотрению как из сословия патрициев, так и из простого народа. Патриции опасались в случае, если это предложение облечено будет в силу закона, то верховная власть будет не только что у них оспариваема простыми гражданами, но и вовсе от них отнята. Итак патриции услыхали с радостью, что Ардеаты, оскорбленные приговором народа Римского в их деле о земле, отпали от нашего союза; опустошили крайние пределы Римской области; а Вольски и Эквы ропщут за укрепление Верругина, предпочитая войну, хотя бы она имела и несчастный исход постыдному миру. Выставляя даже угрожавшую опасность с умыслом важнее, чем она была в действительности, и желая отвлечь внимание народа от предложений, сделанных трибунами, Сенат определил немедленно произвести набор и готовиться всеми силами к войне с такою же поспешностью и строгостью, какие были употреблены консулом Т. Квинкцием, а если возможно, то и большими. Тогда К. Канулей кратко, но решительно, объявил в Сенате: «что тщетны будут старания патрициев страхом воображаемой опасности отвлечь внимание народа от предложенных трибунами законов; пока он жив, то набор объявленный не состоится, если народ не утвердит в виде законов предложения его и его товарищей.» Тотчас за тем Канулей созвал народное собрание.
2. Таким образом в одно и то же время консулы разжигали неудовольствие патрициев против простого народа, а трибун вооружал простой народ против консулов. Консулы говорили: «насилиям трибунов время положить конец; они сделались невыносимыми. Внутренние враги сделались опаснее внешних. И в этом надобно винить не столько простой народ, сколько сенаторов, не так трибунов, как консулов. Всегда вернейшая дорога к почести в государстве служит главным мерилом во всем; в мирное и военное время, она дает толчок всем поступкам граждан. А в Риме нет вернее награды, как за внутренние смуты; как для отдельных граждан, так и для всего народа. Пусть вспомнят сенаторы, какое величие власти завещано им их предками, и в каком виде они эту власть передадут своим потомкам. А простой народ на сколько может гордиться приумножением своей власти! Предела этому нет да и не будет, пока смуты будут иметь счастливый конец, а виновники их торжествовать. Теперь К. Канулей затеял нововведения: он хочет смешения родов, отсутствия всякого различия сословий, установленного божескими и человеческими законами, для него нет ничего священного, ничего неприкосновенного; он хочет произвести всеобщий хаос, всеобщее замешательство в обществе, так что свои не будут признавать своих. Предложение о дозволении смешанных браков между патрициями и простолюдинами клонится ни к чему другому, как к тому, чтобы брак обратить в беспорядочное наложничество и унизить его до скотского совокупления. Дети, которые произойдут от таких союзов не будут знать, какой они крови; они утратят священные заветы своих предков; полу–патриции, полу–плебеи они не будут знать сами, к какому сословию они будут принадлежать! Но для этих людей мало производить общее смешение прав божественных и человеческих; возмутители черни домогаются уже консульства; сначала они пытались было предложить, чтобы один только консул был из простого народа; а теперь уже они требуют, чтобы оба консула были избираемы по произволу или из сословия патрициев, или из плебеев, и нет сомнения, что народ будет избирать самих беспокойных граждан, виновников всех смут. Таким образом консулами будем иметь Канулеев и Ицилиев. Да не допустит державный Юпитер, чтобы власть консульская, носящая печать царского величия упала так низко! Они готовы лучше умереть тысячу раз, чем допустить такой позор. Да и не подвержено сомнению, что предки наши, если бы они могли предвидеть, что простой народ, вследствие их уступок, не только не сделается снисходительнее и мягче, но еще наглее станет простирать свои требования, делая их час от часу неумереннее, то они лучше в начале выдержали бы борьбу с ним, какого бы напряжения сил она ни стоила; чем согласились бы тогда утвердить законы, предоставившие простому народу такое обширное поле к своеволию. Тогда дозволено было ему иметь трибунов, и теперь нельзя было ни в том отказать. Этому конца не будет: в одном государстве невозможно ужиться трибунам народным и патрициям, или первые должны быть уничтожены или искоренено сословие последних. Лучше хотя и поздно положить конец своеволию и дерзости, чем дать им полную волю. Неужели они безнаказанно станут возбуждать соседние народы к войне, сея внутренние смуты? А потом препятствовать гражданам вооружиться и идти против врагов, ими же возбужденных? Почти пригласив неприятелей к нападению, они не дают принять меры к его отражению. А. Канулей осмелился объявить в Сенат, что буде патриции не согласятся принять его законы, как законы, налагаемые победителем, то он не допустит произвести набор, Не значит ли это с его стороны явно грозить гибелью отечества? Что он сложа руки будет смотреть, как враги отечества придут и возьмут его. С каким удовольствием слышали успокоительный для себя, а гибельный для народа Римского, голос Канулея, Вольски, Эквы и Веиенты? Не возымели ли они надежды под предводительством Канулея, домогающегося вместе с прочими трибунами у патрициев отнять не только их права и власть, но и самую жизнь, проникнуть в самый Капитолий, оплот нашего города? Итак консулы поставлены в печальную необходимость готовить оружие прежде против преступных граждан, возмутителей общественного порядка, чем против внешних врагов, готовых уже к нападению.»
3. Между тем как консулы с такою силою вооружались в Сенате против требований трибунов, Канулей сказал в защиту предложенных им проектов законов и в опровержение обвинений, выставленных со стороны консулов, следующую речь: «Уже не раз и прежде было замечено мною, Квириты, с каким пренебрежением смотрят на вас патриции, считая вас недостойными жить вместе с ними; а если бы еще и оставалось в этом отношения какое сомнение, то теперь оно должно совершенно исчезнуть перед столь ожесточенными нападками их на проекты законов, нами трибунами предложенные. В них мы только основываемся на той мысли, что мы такие же граждане, как и они, и если беднее их, то такие же сыны отечества, что и они. В первом проекте закона просим мы дозволения браков с ними, а этим правом пользуются соседние народы и даже чужестранцы. И мы не предоставляем ли права гражданства, которое важнее права брачных союзов, побежденным нами народам? Да и другой проект не представляет в себе ничего нового: мы только требуем обеспечить народу то право, которое всегда ему принадлежало. Разве не во власти народа Римского вверять власть тем лицам, коим он пожелает. Почему же они так вопиют против этого, как явного будто бы попрания законов божеских и человеческих? Почему едва в Сенате избежал я насилия? Почему они явно признаются, что они готовы употребить силу и нарушить закон о неприкосновенной личности сановников народных? Почему же, если народу Римскому предоставлено право свободными голосами вверять власть консульскую кому бы он ни пожелал, у простолюдина, если он вполне достоин высшей власти в государстве, отнята возможность доступа к ней? А если бы предоставить таковую, то это значит причинить гибель отечества, или видеть власть в руках недостойных? Значит по их мнению консулом видеть простолюдина все то же, что и раба, либо отпущенника? Не ясно ли вам, какими глазами презрения смотрят на вас патриции? Кажется если бы возможно было, они не дали бы вам наслаждаться одним с ними дневным светом. С омерзением смотрят они на то, что вы дышите одним с ними воздухом, говорите одним языком с ними, носите один с ними человеческий образ. Боги милосердые! Они говорят, что противно вашим святым законам, чтобы консулом был простолюдин! Разве потому только, что не в наших руках счисление праздничных дней, что они нас не допускают к запискам первосвященников? Но знание их разве нам недоступно наравне даже с иноземцами. Они говорят, что консулы суть преемники царей; но ведь они не превосходят царей ни величием, ни правами власти. А почему же они не считают нарушением священных уставов то, что власть царская по выбору патрициев и с утверждения народного вверена была Нуме Помпилию, не только не патрицию, но даже и не гражданину Римскому, нарочно вызванному для этого из земли Сабинов? И не был ли также избран царем мимо сыновей Анка Л. Тарквиний, не только родом не из Рима, но даже и не Итальянского происхождения, сын Демарата из города Коринфа? Не обязан ли также ему и добродетелям царским престолом Сер. Туллий, сын пленницы Коринкуланской и воспрепятствовало ли в этом то, что его отца никто не знал, а мать его была в рабском состоянии? Говорить ли еще о Т. Тацие Сабине, с которым сам Ромул, основатель нашего города; разделил царскую власть? Главною причиною быстрого усиления нашего государства было именно то, что ум и добродетели, а не знатность только рода открывали путь ко власти. Вы считаете постыдным иметь консулом простого гражданина, тогда как предки ваши вверяли царскую власть пришельцам из чужих стран. Да и с изгнанием царей город наш не закрыл в себя дорогу достойным чужестранцам. Уже по изгнании царей род Клавдиев, пришедший из земли Сабинов, не только получил право гражданства, но и принят в сословие патрициев. Итак чужестранцу можно сначала сделаться патрицием, а потом консулом; вашему же согражданину, если только он не принадлежит к сословию патрициев, навсегда прегражден путь к этой почести? Неужели же мы такого мнения, что невозможно из рядов простого народа явиться человеку умному и деятельному, способному управлять делами отечества на войне, и в мире, человеку одним словом похожему на П. Нуму, Л. Тарквиния, Сер. Туллия? Да если бы и нашелся такой, то мы его не допустим к управлению делами общественными на том только основании, что он плебей и предпочтем власть консульскую вверять самым недостойным людям в роде децемвиров, которые все были из сословия патрициев, чем людям достойным быть преемниками прежних царей — потому только, что они не патриции?
4. Но, скажут нам, со времени изгнания царей не было ни одного консула из простого народа. Что же из этого? Разве не должно быть вовсе нововведений? Итак всякая мера, как бы она ни была полезна (а в народе только что начинающем жить многое еще не определено и не утверждено окончательно) должна быть отвергнута потому только, что она не была принята прежде? Но когда Ромул был царем, тогда не было еще ни первосвященников, ни авгуров; они установлены Нумою Помпилием. Перепись граждан и разделение их на сотни и классы получили свое начало при Сер. Туллие. Сначала и консулов не было, а избраны они уже по изгнании царей. Не было первоначально известно ни название диктатора, ни власть, ему присвоенная; и то и другое получило свое происхождение уже в правление сенаторов. Трибуны народные, эдили. квесторы установлены мало–помалу по мере возникавшей потребности. В течение последних десяти лет были избраны децемвиры для написания законов и потом отменены. Да и может ли быть иначе в государстве уже обширном, получавшем такое прочное основание и день ото дня растущем: не должны ли в нем мало–помалу, по мере возникающей потребности, являться новые должностные лица как светские, так и духовные, изменяться и развиваться законы и права граждан? Самое постановление о запрещении брачных союзов между патрициями и плебеями не получило ли свое происхождение уже в последнее время, при децемвирах, к крайнему и справедливому огорчению большой части народа? Может ли быть большее оскорбление как то, что часть народа признана недостойною брачных уз с другою и через это как бы заклеймена позором? Не значит ли это, что, живя в одном город, она находится как бы в заточения, лишенная части своих прав. Они опасаются, как бы не запятнать себя союзом с вами: с ним они опасаются как бы принять нечистые начала в свою кровь. Скажите, почему же если брачные союзы с плебеями оскверняют благородство вашего происхождения (хотя многие пришельцы из Альбанцев и Сабинцев приняты в число патрициев, как по выбору царей, так и, по изгнании их, с согласия народа), вы не можете их избежать вашими семейными распоряжениями, не отдавая ваших сестер и дочерей за плебеев и не женясь иначе, как в своем же сословии. Никто из плебеев не причинит насилия девушке из рода патрициев; такие поступки свойственно делать только патрициям, а ведь никого нельзя принудить к брачному союзу, противному его желанию. Законом же воспретить брачные союзы между патрициями и простым народом, унизительно для последнего. Запретите после этого брачные союзы между богатыми и бедными. Везде и всегда предоставлено на волю каждого — жене мужа, а мужу избрать жену там, где кому вздумается. Вы одни употребили там, где не следует, вмешательство самого несправедливого закона, таким образом разорвали взаимную связь граждан, и из одного народа делаете как бы два. Почему вы не определяете законом, что простолюдин не должен сметь быть соседом патриция, ни идти одною с ним дорогою, ни садиться за одним столом, ни присутствовать на одной общественной площади. В сущности, не все ли равно, патриций ли женится на простой гражданке, или простолюдин на девушке из рода патрициев? Какое здесь может происходить замешательство прав. Естественно, что дети их наследуют по отцу. Законом о праве взаимных брачных союзов между нами и вами, мы домогаемся одного, чтобы признали нас такими же гражданами, такими же людьми, как и вы сами. И вы сами против этого ничего не можете возразить, разве только одно, что вы имеете целью унижать и бесчестить нас.
5. Да и скажите, кому по праву принадлежит верховная власть, народу ли Римскому или вам? С изгнанием царей обеспечили ли мы общее равенство или для вас приобрели право господства? Представлено ли наконец народу Римскому право утверждать законы? Или как только будет предложен проект закона, не соответствующий вашему желанию, то вы в виде наказания объявите набор? Лишь только я трибун стану созывать граждан для подачи голосов, ты, консул, тотчас у молодых людей отберешь военную присягу и выведешь их в лагерь, не щадя угроз для целого сословия народа, ни для защитников его прав. Впрочем, патриции уже два раза имели случай испытать, как действительны эти угрозы против стойкости и единодушие народа? Не потому ли вы удержались от открытой борьбы, что жалели нас? Не потому ли скорее, что та сторона, на которой была победа, умела ею пользоваться как твердо, так умеренно? Да и теперь, Квириты, борьбы не будет; они только хотят испытать силу вашего характера, но до открытой схватки дело не дойдет. Консулы, справедливы ли или нет слухи, распространенные вами об опасности извне, народ немедленно готов вслед за вами идти на войну, если принятием закона о взаимных брачных союзах между патрициями и плебеями вы признаете и тех и других равными. Этими взаимными брачными союзами только скрепится и упрочится взаимная связь между гражданами, равно как тем, если откроется свободная дорога к высшей власти, каждому достойному человеку, если отечество будет обеспечивать каждому гражданину права его, как члена общества, если для каждого из них с ежегодною переменою должностных лиц будет предстоять возможность, быв подчиненным, сделаться и начальником. Но, если вы консулы станете идти против предложенных нами законов, то распространяйте какие хотите слухи о войне; а никто не станет ни записываться в число воинов и никто не возьмется за оружие, чтобы подвергать свою жизнь опасности за честолюбие властителей, не знающих справедливости и за отечество, которое детей своих не признает равными, не допуская их ни к равному участию почестей, ни к брачным взаимным союзам.»
6. Консулы явились также в народное собрание и вместо речей начались взаимные споры и прения. Когда трибун спросил консулов: «почему это простолюдину невозможно быть консулом?» Тут один из консулов хотя справедливо может быть, но неловко и необдуманно отвечал: «что ни один простолюдин не допускается к священным обрядам, призывающим благословение свыше на важнейших сановников, и на этом–то основании децемвиры и воспретили законом браки между патрициями и плебеями для того, что дети от таких браков не могли бы уже также принимать на себя участие в этих обрядах, через что должно было бы произойти в них замешательство.» Простой народ жестоко оскорбился этим ответом, которым его признавали как бы недостойным божеского благословения и устраненным от священных обрядов. Волнение окончилось не прежде (во главе его стоял трибун с необыкновенною силою характера и народ его поддерживал с удивительною твердостью и единодушием), как когда патриции побежденные уступили и согласились на принятие закона о смешанных браках. Они в этом случае надеялись, что трибуны, удовольствуясь этою уступкою, или совершенно возьмут назад закон о выборе консулов из плебеев или, по крайней мере, отсрочат прение о нем до окончания войны. Но Канулей, возгордясь успехом, полученным над патрициями и сильный расположением народа, и другие трибуны, соревнуя ему, упорно стояли за предложенный ими проект закона и никак не допускали произвести набор. Между тем слухи о войне все усиливались. Видя невозможность сделать что–либо через посредство сената вследствие вмешательства трибунов, консулы у себя дома советовались со знатнейшими лицами государства; ясна была необходимость уступить победу или своим согражданам или неприятелю. Из бывших консулов не принимали участия в этих совещаниях только Валерий и Гораций. К. Клавдий был того мнения, чтобы консулы действовали силою против трибунов; а Квинкций Цинциннат и Капитолин с ужасом смотрели на возможность междоусобной войны и нарушение условий договора, заключенного еще так недавно с простым народом. Наконец определено, оставив выбор консулов на прежнем основании, на этот раз вместо консулов избрать как из патрициев, так и из плебеев военных трибунов, облеченных консульскою властью. Трибуны и чернь этим удовольствовались. Назначены выборы трех трибунов с консульскою властью. Тотчас люди, во время прошедших смут отличавшиеся смелостью языка и решительностью, особенно приверженцы трибунов, являются первыми искателями, обходя граждан и заискивая их внимания. Патриции, видя раздражение черни против себя, сначала не решались явиться искателями этой должности, почти отчаиваясь в успехе и считая вместе унизительным явиться на одном плане с зачинщиками смут; но по убеждению старейших лиц своего сословия, они решились предъявить свои искательства, чтобы не оставить отечество на жертву честолюбцев. Тут открылось, что народ среди борьбы может действовать под влиянием страстей гнева и раздражения, отстаивая права вольности, а по окончании её последовать голосу благоразумия и беспристрастия. Народ, удовольствуясь тем, что поставил на своем, избрал в трибуны всех патрициев. Таковы–то были чувства справедливости и умеренности в целом народе, каких теперь трудно встретить в одном гражданине.
7. В триста десятый год посл построения Рима в первый раз вступили в отправление должности вместо консулов трибуны военные, А. Семпроний Атратин, Л. Атилий, Т. Клелий; согласие и спокойствие, водворившиеся в государстве во время их правления, обеспечили и мир извне. Иные писатели говорят, что так как, кроме войны с Эквами и Вольскими и отпадения жителей Ардеи, возникла еще война с Веиентами и невозможно было двум консулам в одно и то же время иметь дело с неприятелем в разных сторонах, то по тому случаю выбраны три трибуна военных с консульскою властью; а эти писатели не упоминают о проекте закона, относительно выбора консулов из простого народа. Впрочем, выбор военных трибунов с консульскою властью оказался не прочным, и на третий месяц по вступлении в должность, они должны были отказаться от неё, так как авгуры объявили их выбор несправедливым на том основании, что К. Курций, председательствовавший на выборах, выбрал не так как следует место для своей палатки. Послы от Ардеатов пришли в Рим с жалобою на причиненную им обиду и очевидно было, что в случае возвращения им поля, отнятого у них, они охотно остались бы в дружественном союзе с нами. Сенат отвечал: «Приговор народного собрания не может быть отменен сенатом; на это не имеет он права, не может указать ни на один пример, да если бы и мог, то взаимное согласие сословий для него всего дороже. Если Ардеаты хотят выждать благоприятного случая, и заботу о вознаграждения за причиненную ни несправедливость поручат сенату, то время докажет как они останутся довольны, что не последовали влечению гнева. Пусть знают они, что как сенат не хотел было допустить, чтобы обида им была причинена, так он будет заботиться, чтобы последствия её для них не были продолжительны.» Таким образом послы были ласково отпущены, обещаясь передать ответь сената своему правительству. Сенат, видя, что государство без высших сановников, собрался и избрал временного правителя; власть его продолжалась долго, вследствие возникших споров, консулы ли должны быть избраны или военные трибуны. Правитель и сенат домогались первых, а трибуны и простой народ требовали последних. Победа осталась на стороне первых, потому что простой народ отказался от бесполезного спора о названиях, и в том и в другом случае решившись вверить власть патрициям, а главы черни предпочитали лучше выборы в такую должность, в какую они не могли быть допущены по закону, чем в такую, в какой они, хотя и могли бы участвовать, но были бы обойдены голосами народа. Сами трибуны народные отказалось от своих усилий, желая сделать удовольствие старейшим сенаторам. Правитель Т. Квинкций Барбат избрал консулами Л. Папирия Мугиллава и Л. Семпрония Атратина. При этих консулах возобновлен союзный договор с жителями Ардеи, и это событие свидетельствует, что в этом году были консулы, хотя имена их не встречаются ни в древних летописях, ни в списках должностных лиц. Я полагаю, что причиною этого был выбор в начале года трибунов военных, под именем которых и остался этот год, хотя взамен их и были выбраны консулы, но имена их по этому случаю остались в забытьи. Лициний Мацер утверждает, что имена их сохранились и на союзном договоре с жителями Ардеи и в холщовых книгах на Монетном дворе. Спокойствие было и внутри государства и извне; соседние народы ограничивались только ложными демонстрациями, желая нас держать в страхе.
8. За этим годом (видел ли он правителями государства одних трибунов военных или и заменивших их консулов) следует год правления консулов, имена коих уже не подлежат сомнению; то была М. Геганий Мацерин во второй, и Т. Квинкций Капитолин в пятый раз. В этом году получило свое начало установление цензорства. Сначала неважное, оно мало–помалу стало высшим блюстителем нравственности и благоустройства; от него зависела честь и бесчестие сенаторов и всадников Римских; в его ведомстве было заведование всеми общественными и частными зданиями, и, наконец, сбор всех доходов государства Римского. Установление это получило свое начало оттого, что хотя давно не было переписи народной и она сделалась необходима; но консулам некогда было заняться ею при беспрерывных войнах, требовавших их присутствия вне города. А потому в сенате предложено: «производство переписи, как дело, несоответствующее прямым обязанностям консулов, вверить нарочно на то избранным должностным лицам; они должны заведовать переписчиками, смотреть, чтобы списки были составлены правильно и хранить их.» Сенаторы, хотя и считали эту должность неважною, но рады были умножению должностей, занимать которые предоставлено патрициям. Притом они надеялись, как и случилось, что самое богатство лиц, которые будут занимать эту должность, будет содействовать к умножению её значения и силы. Трибуны же, хотя и предвидели, что она получит большое значение, чем заведование одною переписью народною, однако, не желая во всем важном и неважном идти наперекор патрициев, не противоречили им этом деле. Впрочем, знатнейшие лица захотели принять эту должность, и народ избрал для составления переписей Папирия и Семпрония, Тех самих, о консульстве которых возникает сомнение; по крайней мере, что они были цензорами, то верно; так они названы от вверенной им обязанности (a censo agendo).
9. Между тем как это происходило в Риме, пришли послы из Ардеи; они, именем старинной дружбы и недавно заключенного союзного договора, заклинали помочь их городу, находившемуся на краю гибели. Наслаждаться миром, обеспеченным столь благоразумным согласием с народом Римским, не дали внутренние смуты. Причиною их была вечная борьба партий, существование которых для народов и государств гибельнее, чем нашествия внешних врагов, чем заразительные болезни и голод; их бога употребляют, как самое сильное орудие своего праведного наказания. В Ардее одна девушка из простого народа, редкой красоты, привлекла общее внимание женихов; в числе их главными были два соискателя: один, равный родом с невестою, домогался её руки, опираясь на согласие опекунов, принадлежавших также к одному с ним сословию. Другой, прельщенный красотою девушки, принадлежал к знатному роду; его поддерживала вся аристократия, и таким образом, в чисто семейном деле, сосредоточилась вся борьба партий. Аристократ надеялся достигнуть цели, опираясь на согласие матери, прельщенной надеждою блестящего союза для дочери. Другой жених и опекуны не хотели дать торжествовать противной партии. Дело не могло окончиться домашним образом и передано было на суд. Выслушав притязания опекунов и показание матери, судьи приговорили выдать девушку за муж, согласно желанию матери. Тогда дело решилось силою. Опекуны взволновали чернь возмутительными речами против несправедливого будто бы приговора судебных властей, окруженные её толпами, силою похищают девушку из материнского дому. Аристократы со своей стороны восстали в защиту оскорбленного жениха. Произошла упорная битва, в которой чернь должна была уступить. Разбитая, она толпами удалилась на какой–то холм и следуя поведению, вовсе различному от образа действий народа Римского, оттуда набегами опустошала огнем и мечом поля аристократов. Не довольствуясь этим, она приготовляется осадить город, лишенный почти всех средств к защите; толпы черни умножились разными мастеровыми, привлеченными надеждою добычи. Самая ожесточенная война грозила со всеми её ужасами; соискательство двух молодых людей в деле чисто семейном грозило быть причиною совершенного разорения города. Обе партии не довольствовались своими силами, но искали чужой помощи. Аристократы призывали Римлян в защиту их осажденного города, а чернь приглашала Вольсков для завоевания Ардеи. Вольски первые, под предводительством Эква Клелия, подошли к Ардее и окружили город валом. Когда в Риме получено было об этом известие, то консул М. Геганий немедленно отправился с войском, расположился лагерем в трех милях от неприятельского и приказал воинам остальное время дня, уже приходившего к концу, посвятить отдохновению. В четвертую стражу ночи выходить из лагеря; работы произведены были так поспешно, что с наступлением дня Вольски увидали, что они со стороны Римлян обнесены укреплениями сильнее тех, что они сами воздвигли против города. С другой стороны консул провел траншею до стен Ардеи, и таким образом приготовил себе безопасное сообщение с её жителями.
10. Предводитель Вольсков не имел в лагере никаких запасов; но содержал войско свое добычею ежедневных набегов. Видя же себя со всех сторон отрезанным и лишенным всякой возможности доставать съестные припасы, он пригласил на свидание консула и сказал ему: что если войско Римское пришло для того, чтобы заставить снять осаду города, то он отведет Вольсков от стен его.» На это консул отвечал: «побежденные должны принимать условия, а не предлагать их. Вольскам невозможно безнаказанно уйти отсюда, тогда как они вооруженною рукою напали на союзников народа Римского. А потому пусть они выдадут своего вождя, положат оружие, признают себя побежденными и готовыми исполнить все, что им будет повелено. В случае же отказа он, консул, будет действовать против них неприязненно, останутся ли они здесь, станут ли отступать, и постарается лучше принести в Рим известие о полной победе над Вольсками, чем о непрочном с ними мире.» Вольски попытались было оружием проложить себе дорогу; но и бой при неблагоприятных условиях местности, и бегство, когда неприятель грозил со всех сторон, были для них равно гибельны. Тогда они стали молить о пощаде, выдали вождя и оружие; они в одной нижней одежде проведены под ярмом и отпущены домой, покрытые позором и стыдом. На обратном пути они остановились неподалеку от города Тускула; тут жители его выместили на них свою давнишнюю ненависть; напав на них безоружных, они избили их всех, так что едва остался кто — принести домой известие о постигшем их несчастье. Консул, вступив к Ардею, усмирил бунт, казнив смертью виновников восстания; имущества их обратил в общественную казну Ардеатов. Они были убеждены, что последнею услугою народ Римский вполне загладил свой несправедливый приговор в деле о земле; но сенат Римский не хотел, чтобы оставалось на нем пятно такой обнаруженной им жадности. Консул возвратился в город с триумфом; перед его колесницею веден был неприятельский вождь и несена отнятая у неприятеля добыча, так как он безоружный и полунагой был пропущен под ярмо. Другой консул, Квинкций, приобрел, не снимая одежды мирной, не меньшую славу, как и его товарищ (дело весьма трудное). Оказывая полную справедливость и богатым и бедным, и высшим и низшим, он сумел поддержать внутреннее согласие и спокойствие так, что патриции считали его достаточно строгим консулом, а простой народ смотрел на него, как на доброго и благосклонного в отношении к нему консула. Он не шел явно против трибунов, но умел действовать на них своим влиянием. Пять консульств, отслуженных с такою честью, и вся жизнь, достойная служебной деятельности, сделали личность Квинкция более уважаемою, чем самый им занимаемый сан. А потому при этих консулах не было и речи о выборе трибунов военных.
11. Консулами были избраны М. Фабий Вибулан и Постум Эбуций Корницин. Новые консулы, помня, что они вступили на места людей, покрывших себя славою и внутри государства и извне (молва о помощи, поданная Ардеатам так кстати в их крайних обстоятельствах, пронеслась быстро между соседственными народами, как дружественными, так и враждебными и произвела как на тех, так и на других, сильное впечатление) спешили загладить последнее воспоминание о несправедливом приговоре; по их предложению сенат определил, так как народонаселение Ардеи уменьшилось вследствие внутренних смут, послать туда колонию для того, чтобы Ардеаты были в состоянии отражать неприязненные покушения со стороны Вольсков. В таких выражениях состоялся и был написан декрет, чтобы трибуны и народ не догадались, что дело идет об отмене сделанного ими приговора. Между собою же консулы согласились, чтобы поселенцы большою частью были из Рутулов и чтобы разделить то самое поле, которое было отсуждено от Ардеатов; и только в том случае допустить Римлян к участию в разделе этого поля, если останется что–либо за выделом всем Рутульским поселенцам; таким образом владение этим полем возвратилось к Ардеатам. Триумвирами к отводу новых поселенцев в Ардею избраны Агриппа Менений, Т. Клелий Сикул и М. Эбуций Эльва. Они исполнением возложенной на них обязанности навлекли на себя негодование народа, разделив поле, которое он считал своею собственностью, поселенцам из союзников, и патрициям не были приятны, при отводе участков оставив без уважения их просьбы. Избегая притеснений (трибуны уже призвали их на суд) триумвиры сами приписались в число поселенцев и остались в Ардее, жители которой, как прежние, так и вновь поселенные, были свидетелями их справедливости и бескорыстия.
12. Как в этом году, так и в следующем, при консулах К. Фурие Пациле и М. Папирие Крассе, мир и спокойствие были и внутри государства и извне. В этом году были даны игры, определенные сенатским декретом по предложению децемвиров, во время отпадения народа от патрициев. Тщетны были попытки трибуна Петелия произвести волнения. Избранный вновь трибуном, он настаивал на своем, требуя, чтобы консулы доложили сенату о переделе полей; но он не успел ни в этом, ни в требовании, чтобы сенату было доложено каким быть выборам трибунов ли военных, или консулов. Сенат определил быть выборам консульским. Смешными казались угрозы трибуна, что он воспрепятствует производству набора, в котором не предстояло никакой надобности, по случаю совершенного спокойствия извне государства. За то следующий год, когда консулами были Прокул Геганий Мацерин и Л. Менений Ланат, ознаменован был многими несчастьями и опасностями: не только возникли внутренние смуты, но случился страшный голод, и возникла попытка — подкупом граждан восстановить царскую власть. Одного только не было: внешней войны; а если бы она еще случилась в это время, то вряд ли бы государство наше могло устоять без особенной помощи богов бессмертных. Несчастья начались голодом, вследствие ли опустошения неприятеля или того, что простой народ, соблазненный приманками жизни общественной на Форуме, оставил занятия земледелием — наверное неизвестно; историка указывают и на ту, и на другую. Патриции винили леность черни; а трибуны народные возлагали ответственность за возникший голод на Сенат, как непринявший надлежащих мер, чтобы предупредить его. Наконец простой народ настоял на том, и сенат ему не противоречил, чтобы избран был особый сановник для снабжения города хлебом; эта должность вверена Л. Минуцию; впрочем он оказался лучшим впоследствии стражем вольности, чем был сначала в отправлении вверенной ему должности — снабжения города хлебом; хотя в конце он заслужил и в этом отношении справедливую признательность народа. Посольства, разосланные за хлебом ко всем соседним народам, возвратились без успеха (только из Этрурии привезено самое незначительное количество хлеба). Тогда поневоле обратился Минуций к вынуждению всех показывать находившийся у них хлеб и отбирая то, что оставалось за дневным расходом, раздавал эти крохи простолюдинам, вооружая их против хлебных скупщиков. Такими насильственными мерами страдания голода не только не были предупреждены, но сделались еще чувствительнее. Многие бедные граждане в такой крайности, не видя помощи ни откуда и избегая мучений голода, накрыв головы, бросались в Тибр и гибли в его волнах.
13. Тогданпекто Сп. Мелий, из сословия всадников, человек по–тогдашнему очень богатый, взялся за дело весьма доброе, но со злым намерением и при том за такое, которое послужило на будущее время самым дурным примером. Через посредство своих приятелей и клиентов он на свои собственные деньги скупил большое количество хлеба в Этрурии (я полагаю, что самое это усиливало затруднение общественным властям Рима в покупке хлеба) и раздавал его народу даром. Чернь не знала, как благодарить его; толпами она его сопровождала, считая его чем то выше частного человека и громко обещала ему консульство. Сам Мелий, следуя природе человека, ненасытного в желаниях и при благополучии желающей еще большего, даже недоступного и запрещенного, а также зная, что и консульство ему можно получить не иначе, как с бою с патрициями, явно обнаруживал замыслы на царский престол. Только эта цель казалось ему достойною всех усилий и к ней то он готовил все средства. Подходило время консульских выборов: это–то обстоятельство подавило замыслы Мелия, еще не созревшие в самом их зародыш. Консулом избран в шестой раз Т. Квинкций Капитолин, человек, при котором выгодно было затевать перемены в государстве; товарищем ему назначен Агриппа Менений, по прозванию Ланат. Л. Минуций был или вновь избран в должность распорядителя хлебных запасов, или назначен в нее без сроку. Это обстоятельство неизвестно; только в полотняных книгах под обоими годами сохранилось имя Минуция, как распорядителя хлебных запасов. Минуций, занимаясь по должности тем же самым делом, которым Мелий из частных видов, и обращаясь с теми же людьми, что и он, узнал и донес сенату: «что в доме Мелия готовятся запасы оружия и что он говорит там возмутительные речи, обнаруживая ясно свой умысел на царский престол. Время исполнения еще не пришло, и прочие обстоятельства все уже улажены. Трибуны из корыстных видов пожертвовали вольностью и все места в государстве уже распределены между главами черни. Он (Минуций) слишком уверился в справедливости своих показании, даже до того, что опасается, не поздно ли уже он их сообщил.» Сенат выслушал доклад Минуция; в числе членов своих, пенял и прошлогодних консулов за то, что они допустили в частном доме быть сходбищам и не предупредили явных замыслов к подкупу черни, и уже вновь избранных за то, что прежде их хлебный распорядитель Минуций доложил сенату о таком деле, которое открыть и предупредить — составляет прямую обязанность консулов. Тут Т. Квинций сказал: «Напрасно винить консулов; законами о праве переноса дел на апелляцию от консулов к трибунам и народу власть консулов совершенно связана. При всем своем желании отмстить за это дело так, как бы оно заслуживало по своей преступности, средства, предоставленные в их распоряжение, не соответствуют их усердию и ревности. Необходимо иметь на этот раз во главе правительства не только человека деятельного, но и с властью, которая давала бы ему возможность действовать независимо от существующих законов. А потому он назначит диктатором Л. Квинкция, как человека, сила характера которого соответствует власти, ему предоставленной.» Среди общего одобрения сената Квинкций сначала отказывался, говоря: «зачем его старика делают участником предстоящей борьбы?» Сенаторы друг перед другом наперерыв его осыпали столь хорошо заслуженными им похвалами, уверяя, что в нем Квинкцие, несмотря на его дряхлость, более энергии и благоразумия, чем в них молодых, и консул со своей стороны не хотел переменить своего решения. Цинциннат, помолясь к богам бессмертным, да не попустят они его седой голове покрыться позором на службе отечеству в его столь крайних обстоятельствах, назначен диктатором через посредство консула; начальником всадников избрал он К. Сервилия Агалу.
14. На другой день, расставив по всем главнейшим пунктам вооруженные отряды, диктатор сошел на форум. Чернь поражена и удивлением и нечаянностью этого события, а Mелий и его партия поняли, что неограниченная власть диктатора направлена против них. Граждане, не знавшие о происках к восстановлению царского престола, с удивлением спрашивали друг друга: «какая нечаянная опасность грозит отечеству, что оказалась надобность в диктаторе и Квинкций уже восьмидесятилетний старик призван управлять делами государства.» Начальник всадников Сервилий по приказанию диктатора подошел к Мелию и сказал ему: «ступай к диктатору; он тебя зовет.» Он в страхе спрашивал: «что ему от меня нужно?» Сервилий ему отвечал: «что ему нужно оправдаться в возведенном на него Минуцием обвинении.» Мелий отступил назад в толпу своих приверженцев, медля и как бы ожидая от них защиты. Урядник, по приказанию начальника всадников, схватил его и повел; но окружающие его освободили. Тогда он бежал к средину черни, умоляя её о заступлении его от злобы патрициев, раздраженных на него за благодеяния, оказанные им черни; он заклинал спасти его от неминуемо угрожающей ему в глазах их смерти. Агала Сервилий нагнал его и, несмотря на его просьбы, заколол. Покрытый кровью Мелия, Сервилий, в сопровождении множества молодых патрициев, пришел к диктатору и донес ему, что Мелий ослушался повеления и вырвался при помощи черни от ведшего его урядника и потому справедливо заслужил смерть. Тогда диктатор сказал ему в ответ: «от лица отечества благодарю тебя, Сервилий, за то, что ты его избавил от угрожавшей ему опасности.»
15. Чернь волновалась, не зная как ей поступить в этом случае. Диктатор созвал народное собрание, в котором сказал следующее: «Мелий казнен заслуженно даже и в том случае, если бы он не был виновен в умысле на царскую власть; призванный начальником всадников к диктатору, он оказал явное ослушание власти. А он диктатор явился на форум для исследования дела Мелия и если бы он не оправдался, то его ожидала бы та же участь, когда же Мелий хотел силою избегнуть суда, то и против него употреблена сила. Притом он и должен был находиться вне покровительства законов, ограждающих личность гражданина. Сын вольного народа, где равенство прав и свобода каждого обеспечены законами, он знал, что царское семейство изгнано из города, что в том же году сыновья сестры царской и дети консула освободителя отечества, быв уличены в умысле к возвращению в город царского семейства, казнены по повелению отца отсечением голов. Он знал, что консул Тарквиний Коллатин должен был отречься и от консульства и отправиться в ссылку безо всякой явной вины, потому только, что имя Тарквиниев сделалось ненавистно; он знал, что несколько лет спустя по изгнании царей, Сп. Кассий, за умысел восстановить царский престол, предан смертной казни. Еще в свежей памяти у него и у всех, как децемвиры за свою надменность, напомнившую бывших царей, наказаны лишением имуществ, ссылкою и лишением жизни. И несмотря на все на это Мелий дерзнул искать царского престола. Да и что он за человек? А Сп. Мелий, для которого границею честолюбивых видов должно было быть разве трибуново народное, опираясь на одно свое богатство, раздачею по два фунта муки в день на гражданина думал купить вольность своих соотечественников и насущною пищею поработить себе народ, победителя всех соседственных народов. Человек, которому недоступна была должность сенатора, явился бы преемником Ромула, построителя этого города, потомка богов, удостоившегося быть причисленным к их сонму, надел бы на себя все признаки неограниченной власти. Вместе это было и преступлением и чудовищным по невероятности дела умыслом. Недовольно крови виновного, чтобы смыть его; надобно разрушить до основания стены, бывшие свидетелями безумного начинания; а имущество, оскверненное нечестивым употреблением на подкуп, описать в общественную казну. И так он повелевает квесторам продать имущество казненного Мелия и деньги внести в общественное казнохранилище.»
16. Чтобы увековечить навсегда память о беззаконном умысле, счастливо подавленном, диктатор немедленно приказал разрушить дом Мелия; место, где он находился, долго известно было под названием площадки Мелия. Л. Минуций удостоен был почести получить изображение позолоченного быка за ворогами Тройней. Простой народ даже участвовал в этом, довольный тем, что Минуций раздал черни хлеб, найденный у Мелия, оценив его по нескольку (ассов) мелких монет за меру. Некоторые писатели говорят, будто этот Минуций перешел от патрициев на сторону простого народа, был сделан одиннадцатым трибуном народным и в этой должности усмирил волнение черни, последовавшее вследствие казни Мелия. Впрочем, невероятно, чтобы патриции допустило умножение числа трибунов народных и чтобы пример этому подал патриции. Притом в последствии времени не было одиннадцати трибунов и не было даже попытки иметь их в этом числе. Впрочем, самим лучшим опровержением может служить закон, вышедший перед тем за несколько лет, которым запрещено трибунам умножать число их присоединением новых к тем, которые уже были. К. Цецилий, К. Юний, Секст Титиний, одни из всего коллегия трибунов, не участвовали в определении почести Минуцию, обвиняли перед народом то Сервилия, то Минуция и не переставали жаловаться на несправедливую будто бы казнь Мелия. Вследствие их настояния положено быть выборам военных трибунов вместо консульских; они надеялись, что в числе шести (а уже такое было положено их число) попадутся люди из среды простого народа, которые будут мстителями за казнь Мелия. Простой народ, после многих различных смут этого года, выбрал только трех трибунов с консульскою властью и в том числе Л. Квинкция, сына Цинцинната, которого диктаторство было поводом к волнениям. Более голосов, чем Квинкций получил Мам. Эмилий, человек весьма достойный во всех отношениях. Третьим трибуном военным был Л. Юлий.
17. В правление их Фидены, Римские выселки, изменнически передались Веиентам и царю их Ларту Толумнию. К измене присоединилось еще злодеяние неслыханное. Послы Римские К. Фульциний, Клелий Тулл, Сп. Антий, Л. Росций, отправленные исследовать причину измены Фиден, умерщвлены по приказанию Толумния. В оправдание царя говорят, что он в это время будучи занять игрою в кости и обрадовавшись счастливому удару, произнес слово — убить, относившееся к игре, но по несчастному случаю примененное Фиденатами к послам Римским. Но мог ли царь не оставить на время игры, чтобы внять мнению Фиденатов, не советовавших убиения послов, как явного нарушения народного права; притом и последствия показали, что оно совершено не нечаянно. Всего вернее, что этим преступлением хотели сделать для Фиденатов невозможным примирение с народом Римским и тем крепче привязать их к общему делу восстания. Статуи послов, убитых в Фиденах, определено на общественный счет воздвигнуть на Рострах. Предстояла жестокая борьба с Веиентами и Фиденатами; близкое соседство народов и взаимное озлобление вследствие преступления, бывшего поводом к войне, делали ее тем более опасною. А потому при неприятном внимании всех граждан к этому делу, чернь и вожди её, трибуны, остались спокойными. Консулами избраны М. Геганий Мацерин в третий раз и Л. Сергий Фиденат; прозвание он получил, как я полагаю, от самой войны, им веденной. Он первый по сю сторону Аниена одержал над царем Веиентов победу, стоившую недешево. Даже горесть об утрат многих граждан, погибших на поле битвы, перевысила радость, причиненную поражением неприятеля. Тогда сенат, как бывает в крайних обстоятельствах, назначил диктатором Мам. Эмилия. Новый диктатор назначил предводителем конницы одного из бывших в прошлом году трибунов с консульскою властью Л. Квинкция Цинцинната, достойного сына и великого отца. К набранному консулами войску определены сотниками старые заслуженные воины из ветеранов и таким образом пополнено число воинов, павших в последнем сражении. В должности легатов, диктатор велел следовать за собою Квинкцию Капитолину и М. Фабию Вибулану. Новый Римский вождь с неограниченною властью, соединявший все нужные для неё качества, прогнал неприятеля за реку Анио, занял холмы между Фиденами и рекою Анио, преследуя неприятеля, переносившего лагерь с места на место. Он не прежде решился спуститься в равнину, когда на помощь к нему подошли полки Фалисков. Тогда Этруски расположились лагерем перед стенами Фиден; а диктатор Римский не вдалеке оттуда расположил свое войско по обеим берегам Ания в местах, где мог окружить себя укреплениями; он обнес свою позицию валом; а на следующий день вывел свое войско в открытое поле.
18. У неприятеля не было единомыслия и однообразия в действиях: Фалиски не охотно смотрели на продолжительность войны, которую им приходилось вести далеко от дому и думали иметь достаточно сил для окончания её одним ударом, а потому они требовали немедленного сражения. Веиенты же и Фиденаты были того мнения, что надобно тянуть войну и избегать решительных действии. Толумний хотя вполне разделял мнение своих соотечественников, но, опасаясь, что у Фалисков не достанет терпения для продолжительной кампании, объявил, что завтра он вступит в решительный бой. Вождь Римский и его войско, видя, что неприятель уклоняется от боя, стали смелее. На другой день воины наши говорили, что если их не выведут в поле, то они сами бросятся приступом на город и на лагерь неприятельской. Оба войска вышли из лагерей на средину разделявшего их пространства. Веиенты, надеясь на свою многочисленность, отделили часть сил своих и отправили в обход Римского войска для нападения на него в самом пылу сражения. Соединенное неприятельское войско было расположено так. Веиенты составляли правое крыло, левое Фалиски, а центр состоял из Фиденатов. Диктатор сам напал с правым крылом своего войска на Фалисков; а с левым крылом Квинкций Капитолин атаковал Веиентов: а центр нашей боевой линии прикрывал с конницею начальник всадников и он первый вступил в дело с неприятелем. Впрочем, несколько времени оба враждебные войска стояли спокойно друг против друга в боевом порядке. Этруски решились не вступать в бой, пока не будут к тому вынуждены; а диктатор смотрел на укрепления своего лагеря, дожидаясь условленного от авгуров сигнала о том, что птицы позволяют по принятому верованию вступят в бой. Увидав наконец его, диктатор приказал сначала своим всадникам, испустив военные клики, броситься на неприятеля; вслед за нею наша пехота дружным строем атаковала неприятеля. Ни на одном пункте легионы Этрусков не выдержали натиска Римлян. Только конница неприятельская упорно сопротивлялась и во главе её Толумний, показывая высокий пример мужества, окруженный отборным отрядом всадников, задерживал Римлян, со всех сторон на него напиравших.
19 В числе всадников было один военный трибун А. Корнелий Косс, чрезвычайно красивый собою; прекрасной наружности соответствовал высокий ум и отличная храбрость. Славное имя свое, завещанное от предков, он передал потомкам, покрытое еще большею славою. Он видел, что везде, куда ни устремлялся Толумний, Римляне подавались и отступали назад (узнать Толумния, сражавшегося впереди своих воинов, не трудно было по царской одежде): «Так вот он — вскричал Косс, указывая на Толумния — нарушитель законов, связывающих людей в общество и права народного. Если богам угодно, чтобы на земле существовало еще уважение к чему либо священному, то они позволят мне принести его в примирительную жертву теням наших послов.» Подстрекнув копя шпорами, Косс с поднятым копьем бросился на Толумния. Выбив его из седла, опершись на копье, Косс и сам вслед за ним соскочил с лошади. Царь было силился встать, но Косс, приперши его щитом навзничь к земле, неоднократными ударами копья пригвоздил к земле. С истекшего кровью врага, Косс снял одежду и оружие, а потом отрубил ему голову и воткнул ее на копье. Вид её поразил врагов ужасом и всадники неприятельские, одни оспаривавшие у нас победу, обращены наконец в бегство. Диктатор с легионами преследовал бегущих до самого лагеря и многих перебил. Многие Фиденаты, пользуясь знанием местности, нашли убежище в горах. Косс с конницею, вплавь переправившись через Тибр, опустошил поля Веиентов и с огромною добычею возвратился в Рим. Битва происходила в тоже время у лагеря Римского, куда Толумний, как было сказано выше, отрядил часть войска. Фабий Вибулан сначала довольствовался обороною с лагерного валу; а когда неприятель обратил все внимание на атаку укреплений, то Фабий с резервом вышел в ворота, с правого фланга ударил на неприятелей. Пораженные страхом, они искали спасения в беспорядочном бегстве, понесши значительный урон убитыми.
20. По счастливом окончании похода, сенат и народ удостоили возвратившегося диктатора почестей триумфа. Лучшим его украшением был Косс, несший одежду и оружие убитого им царя Веиентов: воины сопровождали ею нестройными песнями, в которых сравнивали его с Ромулом. Добычу свою Косс торжественно повесил в храм Юпитера Феретрского подле первой царственной добычи, внесенной туда Ромулом. Можно сказать, что Косс отвлек внимание граждан во время триумфа от диктатора на себя и что почести триумфа относились по настоящему к нему. Диктатор, вследствие народного приговора, принес в дар на общественный счет Юпитеру Капитолинскому золотой венец в фунт весом. Говоря здесь, что военный трибун, А. Корнелий Косс, внес в храм Юпитера Феретрского вторую царственную добычу, я повторяю слова всех, до меня бывших, писателей. Впрочем, собственно царственною добычею называется та, которую военачальник снял с убитого же им военачальника; военачальником же называется при священных обрядах избранный вождь. Самая надпись. бывшая на повешенной Коссом добыч свидетельствует, что она внесена консулом Коссом и потому противоречит как моим словам, так и бывших до меня писателей. Я сам слышал от Цезаря Августа, которого по справедливости можно назвать возобновителем и построителем всех храмов, что он, войдя в храм Юпитера Феретрского, восстановленный им из развалин, в которые он было обратился вследствие своей древности, сам читал на холщовом панцире надпись, что добыча эта внесена консулом Коссом; святотатством счел бы я умолчать о таком свидетеле (он же и построитель храма) в пользу Косса. По самым древнейшим летописям и по спискам должностных лиц писанным на холсте, которыми пользовался Лициний Мацер (они, по его словам, хранились в храме Монеты), А. Корнелий Косс действительно был консулом вместе с Т. Квинкцием Пенном, но уже девять лет спустя после описанного события; таким образом, если есть здесь ошибка, то общая по согласному всех показанию. Перенести же столь блистательный успех к тому году, когда А. Корнелий был консулом, невозможно уже потому, что не только тот год, но и предшествовавший и последовавший, почти вовсе не были свидетелями военных действий, вследствие моровой язвы и голода; до того, что некоторые летописи об этом трехлетии оставили нам только имена одних консулов. На третий год после консульства, Косс был трибуном военным с консульскою властью и в том же году начальником всадников; в этой должности он одержал конницею блистательную победу. Здесь открывается широкое поле для догадок. Я полагаю, что нелишним будет и мне сообщить свою догадку: очень легко могло быть, что победитель Косс, внесши добычу в храм, взирая на Юпитера, которому он её посвятил и на Ромула, счел себя вправе в упоении славы, как бы опираясь на свидетельство высших сил, наименовать себя консулом.
21. В консульство М. Корнелия Малугинского и Л. Папирия Красса, войско Римское ходило в земли Веиентов и Фалисков; оно приобрело большую добычу отогнанными стадами и забранными пленными. Неприятель нигде не противоставлял сопротивления и не выходил в открытое поле. Войско Римское к укрепленным городам неприятельским не приступало потому, что появилась моровая язва. В Риме пытался было произвести волнения черни трибун народный Сп. Мелий, полагаясь на имя свое, напоминавшее черни столь дорогого ей человека, за нее будто бы и погибшего, он позвал на суд Минуция и предложил описать в казну имение Сервилия Агалы. Он пытался доказать, что Мелий обвинен был Минуцием ложно, а Сервилий без суда умертвил гражданина Римского; но народ оставил без внимания как самые предложения, так и виновника их. Общее внимание обращено было на сильно свирепствовавшую болезнь и тревожилось разными страшными и чудесными явлениями; частые землетрясения разрушали даже здания вне города; а потому, по предложению двух, особо на этот предмет избранных, сановников, совершено народом молебствие для умилостивления богов. В последствии за тем год, когда консулами были К. Юлий во второй раз и Л. Виргиний, сила болезни увеличилась. Поля Римские обезлюдели до того, что не только никто из патрициев, ни из народа, не помышлял о войне, и ни один гражданин не ходил за добычею в неприятельскую область, но и Фиденаты, дотоле счастливые тем, что находили убежище в горах и за стенами своего города, стали сами делать набеги для грабежа в Римскую область. Соединясь в войском Веиентов (Фалиски несмотря ни на бедственное положение Рима в то время, ни на просьбы союзников, не захотели принять участие в войне), Фиденаты перешли реку Анио и остановились недалеко от Коллинских ворот. Страх неприятельского нашествия был велик и на полях и в городе. Консул Юлий расположил войска по городским укреплениям; а сенат собрался в храме Квирина под председательством Виргиния. Определено назначить диктатора, и им избран А. Сервилий, по одним имевший прозвание Приска, а по другим Структа. Виргиний, промедлив несколько времени, чтобы иметь возможность посоветоваться с товарищем, ночью с его согласия нарек диктатором А. Сервилия. Он назначил при себе предводителем всадников — Постума Эбуция Эльву.
22. Диктатор отдал приказание, чтобы с рассветом следующего дня все граждане явились вне города у Коллинских ворот. Все, кто были в состоянии носить оружие, собрались; военные значки из казнохранилища были принесены к диктатору. Пока все это происходило, неприятель отступил в горы. Диктатор преследовал его с войском и, сошедшись с ним у Номента, обратил в бегство легионы Этрусков. Он их преследовал до города Фиден, где они искали убежища, и окружил их там валом. Впрочем, приступом город невозможно было взять по силе и высоте укреплений; обложение же его было бесполезно вследствие больших запасов разного рода, в него свезенных еще до войны. Видя, что и приступ и обложение не повели бы ни к чему, диктатор стал вести подкоп к крепости города с такой стороны, где он был укреплен местностью, на защиту которой вполне полагались жители, а сам, чтобы отвлечь внимание их от производившихся работ, разделив войско на четыре части с разных сторон то одною, то другою, атаковал укрепления, не давая неприятелю покоя, ни днем, ни ночью. Гора, прорытая подземным подкопом со стороны лагеря Римского, представила легкий доступ нашему войску к крепости. Когда все внимание Этрусков было обращено в ту сторону, откуда грозила мнимая опасность, внезапные воинские клики Римлян над их головами показали, что город уже в их власти. В том же году цензоры К. Фурий Пацил и М. Геганий Мацерин открыли на Марсовом поле общественное здание, в котором в первый раз произведена была перепись народная.
23. Но показанию Марка Лициния, в следующем году оставлены были прошлогодние консулы, Юлий в третий раз и Виргинии во второй. Валерий Антиат и К. Туберон говорят, что в этом году были консулами М. Манлий и К. Сульпиций. При столь разноречивом показании и Мацер и Туберон ссылаются оба на полотняные книги. Ни тот, ни другой не говорят о военных трибунах с консульскою властью, будто бы бывших по свидетельству древних писателей в этом году. Я полагаю, что Лициний без сомнения следовал показанию полотняных книг, но в Тубероне сомневаюсь. Впрочем, в этом случае за давностью времени, трудно сказать что–нибудь положительное. Взятие Фиден привело в ужас не только Веиентов, опасавшихся подобной участи и своему городу; но и Фалисков привело в трепет за участие их в прежней войне, хотя в последней они не участвовали. Оба народа настояли, разослав послов по двенадцати соседственным народам, что положено было быть общему собранию всех народов Этруского племени у храма Вольтумны. Узнав об этом сенат, как бывает при большой опасности государства, положил избрать диктатора; им опять сделан Мам. Эмилий. Он назначил предводителем всадников А. Постумия Туберта. Военные приготовления с нашей стороны сделаны тем большие, чем война со всеми Этрусками была опаснее войны с двумя только народами этого племени.
24. Впрочем, сверх общего ожидания, опасения оказались преждевременными. Скоро купцы принесли известие, что на общем совете Этрусков отказано Веиентам в помощи; в ответ на их просьбы им дан был ответ такого рода, чтобы они войну, начатую по собственному благоусмотрению, вели собственными средствами, не имея права получить помощи и содействия от тех, которых мнения они не спрашивали, начав войну с Римлянами. Тогда диктатор, видя, что война не подает более надежды к снисканию славы, решился ознаменовать свое правление каким–нибудь распоряжением, которого благодетельные последствия оставались бы долго внутри отечества; он предпринял ослабить возникавшую власть цензоров, опасную по его мнению не столько правами власти, сколько её продолжительностью. Вследствие этого, он сказал перед народным собранием: — «боги бессмертные взялись сами обеспечить безопасность отечества извне, отклонив угрожавшую ему было опасность; и так ему остается внутри государства упрочить для народа Римского пользование его вольностью. А первое к этому средство не доставлять, чтобы власть сколько–нибудь значительная оставалась долю в одних и тех же руках. Таким образом злоупотребления власти если могут быть, то непродолжительные. Время отправления других должностей годичное; только одни ценсоры избираются на пять лет; а довольно несправедливо и тяжело для граждан в течение столь значительного промежутка времени признавать власть одних и тех же лиц; а потому он, диктатор, предлагает определяет законом, чтобы время правления цензоров было полуторагодичное.» На другой день народ огромным большинством голосов принял предложение диктатора. Тогда он сказал народу: — «Квириты, чтобы вам показать, до какой степени ненавистна мне продолжительность власти, я отказываюсь от диктаторства.» Сложив с себя власть и ограничив её в руках других, диктатор возвратился домой, провожаемый похвалами и признательностью всех граждан. Цензоры, вымещая свою досаду на Мамерке за то, что он уменьшил время отправления их должности, исключили его из трибы и положили с него взнос в общественную казну, в восемь раз больший чем бы следовало. Мамерк, говорят, снес это оскорбление с удивительным великодушием, имея в виду не то, что оно ему причинено, но за что он ему подвергся. Даже старейшие сенаторы, хотя неохотно смотрели на уменьшение прав, сопряженных с цензорскою властью, не одобряли употребление из нее сделанное цензорами, сознавая, что им чаще придется быть под властью цензоров, чем самим иметь ее в своих руках. Простой же народ, узнав о распоряжении цензоров относительно Манерка, пришел в такое негодование, что если бы не удержал сам Мамерк, он употребил бы меры насилия против цензоров.
25. Трибуны народные постоянно в народных собраниях противилось консульским выборам. Дело дошло почти до назначения временного правителя; а все–таки трибуны поставили на своем, чтобы вместо консулов были выбраны трибуны военные с консульскою властью. Впрочем, в число их не удалось попасть ни одному плебею. Все трое были патриции, а именно: М. Фабий Вибулан, М. Фослий, Л. Сергий Фиденат. Свирепство моровой язвы в этом году не давало возможности заняться какими–либо другими делами; дан общественный обет за благополучное состояние народного здравия воздвигнуть храм Аполлону. Дуумвиры привели в действие не мало средств к умилостивлению богов и к спасению народа от жестокости заразительной болезни, извлеченных ими из священных книг; но свирепство её в городе и его области не уменьшалось; гибли во множестве и люди и самые животные. Вследствие уменьшения земледельцев, опасаясь голода, правительство Римское разослало за хлебом в Этрурию, в Помитинскую область, в Кумы и даже в Сицилию. О выборах консульских не было и речи. Военными трибунами с консульскою властью избраны патриции: Л. Пинарий Мамерцин, Л. Фурий Медуллин и Сп. Постумий Альб. В этом году болезнь поутихла и вследствие благоразумных мер, принятых в прошлом году, относительно снабжения города хлебом, опасность голода миновалась. Между тем о замыслах войны были речи в народных собраниях Вольсков и Эквов, и в Этрурии у храма Вольтумны. Здесь положено отложить рассуждение об этом деле на год и до того вовсе не быть народному собранию. Тщетно жители Вейи жаловались, что, вследствие этого решения, их городу угрожает участь, постигшая Фидены. А в Риме главы черни уже давно с досадою видели, что тщетны их честолюбивые усилия стать во главе государства. Пользуясь тем, что никакая опасность не угрожала извне, они начинали собирать сходбища в домах трибунов. Здесь они имели тайные совещания, на которых жаловались: «что простой народ, служению которого посвящают они все свои силы, до того презирают их, что ни разу не удостоил ни одного плебея принять в число трибунов военных, столько уже лет сряду выбираемых. Предки их очень умно и с большею предусмотрительностью постановили законом, что в должности, присвоенные плебеям, не может быть избираем ни один патриций; в противном случае и трибуны народные были бы из патрициев. До того их же партия ими пренебрегает и они попали в незаслуженное презрение не только патрициев, но и простого народа.» Иные оправдывали в этом случае простолюдинов, сваливая вину на патрициев. «Их честолюбие и происки виною, что простым гражданам загражден путь к почестям. Если бы чернь не была под влиянием их просьб и угроз, то в выборе он не забыл бы своих приверженцев и сам бы себе приготовил в них опору, обеспечив за ними верховную власть.» Вследствие этого определено, чтобы трибуны предложили закон об уничтожении происков на выборах и с этою целью о воспрещении употреблять в видах искательства белый цвет в одежде. Трудно поверить в нынешнее время, к какой ожесточенной борьбе между патрициями и народом подало это мелочное и даже смешное общество. Впрочем, трибуны настояли на своем предложении, которое и облечено народным постановлением в силу закона. Раздражение черни показывало, что она в случае выборов военных трибунов с консульскою властью не забудет своих приверженцев. Видя такое расположение умов, сенат постановил определением произвести выборы консулов.
26. Латины и Герники дали знать, что со стороны Эквов и Вольсков угрожает опасность. Консулами избраны Т. Квинкций, сын Л. Цинцинната (у него есть прозвание Пенн) и К. Юлий Менто. Опасность угрожавшей войны сделала необходимыми решительные меры. Набор у неприятеля произведен был вследствие применения к делу понудительного закона о военной присяге, внушавшего священное уважение. Составленные таком образом, два сильные неприятельские войска прибыли в Альгид. Эквы и Вольски стали в особые, каждый народ, лагери, занявшись тщательно их укреплением; а вожди постоянно обучали своих воинов. Известие обо всем этом распространило ужас в Риме. Сенат положил назначить диктатора: хотя предстояла борьба с врагами, уже неоднократно побежденными, но и они напрягли все к ней силы и много молодых людей у нас пало жертвою заразы. Но главный и существенный повод к опасениям было несогласие, господствовавшее между консулами и доходившее до явной вражды. Некоторые писатели утверждают, что эти консулы потерпели поражение при Альгиде и что это обстоятельство было поводом к назначению диктатора. Достоверно то, что консулы, во всем шедшие напротив друг друга, согласилось между собою неисполнить определение сената относительно назначения диктатора. Между тем опасность по слухам увеличивалась, а консулы явно отказывались повиноваться. Тогда сенатор К. Сервилий Приск, с честью проведший много лет на службе отечества, обратясь к трибунам народным, сказал: «Трибуны, в такой крайности сенат полагается на вас, прося вас властью, вам представленною, принудить консулов к исполнению сенатского определения о наказании диктатора.» С радостью услыхали это трибуны, надеясь воспользоваться этим случаем к увеличению своей власти. Собравшись вместе, они от лица всего своего коллегия объявили: консулы должны повиноваться сенату; буде же они ослушаются распоряжений столь именитого собрания, то они — трибуны, прикажут заключить их консулов в оковы.» Консулы согласились признать себя побежденными лучше от трибунов, чем от сената и таким образом изменили интересам патрициев, унизив сенат, и подчинили власть консульскую трибунской, дойдя до того, что против них употреблена была угроза, которой хуже не могло быть для частного человека, а именно: что они будут заключены в оковы. Жребий (и в этом случае консулы не могли согласиться между собою) решил Т. Квинкцию назначить диктатора. Он избрал в эту должность А. Постумия Туберона, своего свекра, человека строгого и энергического; начальником всадников он избрал Л. Юлия. Вместе повелело прекратить производство всех судебных и частных дел; все внимание граждан обратилось на войну. Следствие над теми, которые не явились на призыв вступить в ряды, оставлено до её окончания, таким образом даже те записалась, кто вовсе не хотел сначала. Герникам и Латинам велено выставить вспомогательные войска; повеление диктатора ими исполнено с величавшею готовностью.
27. Все это приведено в действие с необыкновенною быстротою. Диктатор поручил консулу К. Юлию защиту города и начальника всадников, Л. Юлия, оставил в городе для приготовления всего нужного к войне, чтобы в случае надобности тотчас все могло быть доставлено; а сам диктатор вместе с великим первосвященником А. Корнелием дал обет больших празднеств по случаю угрожавшей опасности. Он отправился из города, разделив войско между собою и консулом Квинкцием и двинулся против неприятеля. Видя, что он стоит в двух лагерях, находившихся в небольшом один от другого расстоянии, диктатор расположился в Тускуле, расстоянием от неприятеля в миле, а консулу велел стать в Ланувие, избрав для лагерей места самые близкие и удобнейшие. Таким образом четыре войска несмотря на то, что расположены были в четырех укрепленных лагерях имели перед собою равнину, довольно обширную не только для легких стычек, но и для действия всем фронтом боевой линии. С тех пор как войска находились в виду один другого, небольшие стычки не прекращалось. Диктатор счел за лучшее подготовить своих к решительному сражению в легких сшибках, которые могла уже указать на будущий результат самого сражения. Неприятель, потеряв надежду на успех в открытом бою, решился прибегнуть к хитрости и напал ночью на лагерь консула, надеясь на нечаянность и беспорядок, неизбежный при сражении ночью. Внезапные крики неприятелей встревожили не только караулы консульского лагеря, но все Римское войско и даже сам диктатор забыли о сне. Несмотря на то, что опасность была велика, консул не потерял присутствия духа и хладнокровно делал нужные распоряжения: сильными отрядами прикрыл он лагерные ворота; а прочих воинов расположил по валу для его обороны. В другом лагере, где начальником был сам диктатор, принимались меры, сообразные с требованием обстоятельств; опасность менее угрожала здесь, а потому более оставляла времени для размышления. Немедленно отправлен на помощь консулу вспомогательный отряд под начальством легата Сп. Постумия Альба; а сам диктатор с частью войска занял неподалеку от неприятеля позицию в скрытом месте, откуда он мог нечаянно напасть на него с тылу. Начальство над лагерем он вверил легату К. Сульпицию, М. Фабию легату конницу, не приказав, впрочем, ему вступать в дело до рассвета, так как конницею очень трудно действовать ночью. Вообще со стороны диктатора не были упущены ни какие меры, которых требовали обстоятельства дела и он исполнил все обязанности деятельного и благоразумного начальника. Особенно хорошо он поступил, отправив отборный отряд под начальством М. Гегания для нападения на неприятельский лагерь, откуда, как ему было дано знать, неприятель вывел почти все свои силы. Действительно, внимание неприятеля все обращено было на ход боя, а в лагере не было даже караулов и вооруженных постов, и потому Геганий овладел лагерем прежде, чем неприятель узнал о нападении на него. Увидав дым в стороне неприятельского лагеря, которым Геганий условился дать знак об успехе его нападения, диктатор тотчас велел объявить всему войску, что лагерь неприятельский в наших руках.
28. Между тем рассвело и все стало хорошо водно. Тогда Фабий напал на неприятеля с конницею; а консул сделал вылазку из лагеря на неприятеля, уже полурасстроенного. Тогда и диктатор напал на резерв и на вторую линию неприятеля, который не знал на какую сторону повернуться противоставить сопротивление, видя опасность со всех сторон; отовсюду грозило ему громкими кликами наше победосное войско как пешее, так и конное. Окруженый со всех сторон неприятель был бы окончательно истреблен, как достойное воздаяние за поднятое им против нас оружие, если бы не Векций Мессия, Вольск, незнатный родом, но прославивший себя мужеством героя. Видя, что его товарищи воины уже теснятся в кружки, он закричал им громким голосом: «таким образом вы подставляете себя безоружных готовою неотмщенною жертвою неприятеля? За чем же в ваших руках оружие? За чем же вы по собственному побуждению взялись за него? Видно вы хрбры дома, а на войне трусливы. Чего вы здесь дождетесь? Не ждете ли вы, что с небес явится какой–нибудь бог, который вас выручит из опасности, в какой вы находитесь? Вся надежда ваша должна быть на меч; и так, кто хочет еще увидеть свой дом, родителей, жену, детей, тот пусть последует за мною. Не стена, и не вал преграждают вам путь, а такие же, как вы, вооруженные люди. Равные мужеством, вы имеете на своей стороне крайность и нужду, самого деятельного советника, которая дает вам перевес над ними.» Сказав это, Мессий бросился вперед, подтверждая свои слова делом; за ним последовали неприятельские воины, с громкими воинскими кликами, они ударили на когорты, уже победоносные, Постумия Альба и заставили их отступить. На помощь им явился диктатор и тут–то начался отчаянный бой. Последние усилия неприятелей зависели от одного Мессия, вдохнувшего в них мужество отчаяния. С обеих сторон пало множество убитых и раненых. Даже вожди Римские покрылись собственною кровью. Постумий был ранен в голову камнем и должен был оставить поле сражения; но и диктатор несмотря на то, что он был ранен в плечо и Фабий, которого нога была почти можно сказать приколота к коню, и консул, у которого рука была отрублена по плечо, не сходили с поля битвы, где присутствие их так было нужно по отчаянности загоревшегося боя.
20. Мессий с отрядом храбрейших молодых людей по трупам убитых Римлян достиг лагеря Вольсков, который еще находился не в нашей власти; туда же обратились все силы как наши, так неприятельские. Консул преследовал неприятелей, пришедших в расстройство, до самого лагерного вала и произвел нападение на лагерь и его укрепления; туда же — с другой стороны и диктатор придвинул свои силы. Приступ к лагерю был не менее ожесточенный, как и сражение: в открытом поле. Говорят, что консул бросил военный значок за вал, чтобы воины действовали с большим мужеством. А диктатор, разрушив часть неприятельских укреплений внес сражение в середину лагеря. Тут неприятельские воины начали бросать оружие и сдаваться; по взятии и этого неприятельского лагеря пленные неприятели все, кроме сенаторов, обращены в рабство. То из военной добычи, что Латинами и Герниками признано за свое, возвращено прежним владельцам; а остальная военная добыча продана диктатором с публичного торга. Вверив начальство над лагерем консулу, диктатор с почестями триумфа вошел в Рим и сложил с себя диктаторство. Некоторые писатели утверждают, что славное диктаторство А. Постумия омрачено излишне строгою казнью его собственного сына, который, увлеченный мужеством, оставил свой пост для удачного нападения на неприятеля, с которого он возвратился победителем. Впрочем, известие об этом событии не совсем верно, и об этом существуют различные мнения. Против вышеприведенного нами может свидетельствовать уже то, что жестокие приговоры известны под именем Манлиевых, а не Постумиевых, что необходимо последовало бы, если бы А. Постумий подал тому повод. Притом Манлий известен под именем строгого; Постумий не заслужил никакого подобного наименования. Между тем консул К. Юлий, в отсутствии другого консула, сам собою без вынутия жребия, посвятил храм Аполлону. С неудовольствием узнал об этом Квинкций, когда, распустив войско, он возвратился в город; но жалоба его в сенате по этому предмету осталась без последствий. В этом году, ознаменованном столь великими событиями, случилось обстоятельство, не имевшее тогда по видимому никаких отношений к нашей истории, что Карфагеняне, в последствии столь ожесточенные наши соперники, в этом году в первый раз ввели свое войско в Сицилию на помощь призвавшей их партии Сиракузян.
30. Трибуны народные хлопотали о том, чтобы были избраны трибуны военные с консульскою властью; но без успеха. Консулами избраны Л. Папирий Красс и Л. Юлий. Эквы просили мира, но он им был предложен под условием совершенного подданства, а пока дано по их усиленной просьбе им перемирие на восемь лет. Вольски, потерпев поражение под Альгидом, вместо военных действий, волновались взаимными смутами партий приверженцев войны и мира. Римляне со всех сторон наслаждались спокойствием. Трибуны народные приготовляли к изданию закон об определении пеней (штрафных денег), который, по их убеждению, был весьма приятен простому народу; но один из трибунов изменнически сообщил о том консулам, которые в этом случае и предупредили трибунов, предложив означенный закон от себя. Консулами избраны Л. Сергий Фиденат во второй раз и Гост Лукреций Трицинитин; при них не случилось ничего достойного памяти. За ними консулами были А. Корнелий Косс и Т. Квинкций Пенн во второй раз. При них Веиенты сделали грабительский набег на Римскую область. Распространился слух, что некоторые молодые люди из Фиденатов участвовали в этом набеге. Произвести следствие по этому делу поручено Л. Сергию, К. Сервилию и Мам. Эмилию. Некоторые из Фиденатов, не доказавшие причин отсутствия своего из города в то время, когда случился набег, были сосланы в Остию. Число поселенцев умножено и между ними разделены земли граждан убитых в последней войне. В этом году случилась страшная засуха, не только не было вовсе дождей, но даже вследствие уменьшения естественной сырости земли иссякли до того постоянные ключи. Животные гибли по недостатку воды у мест, где они привыкли дотоле утолять свою жажду. Другие за ними гибли от заразы. Вредные испарения не могли не подействовать вредно и на людей; сначала испытали силу болезни земледельцы и рабы; потом она проникла в город. К страданиям телесным присоединилась и болезнь умов вследствие суеверия и принесенных новых верований. Явились люди, которые, чувством набожности граждан пользуясь для своих корыстных целей, вносили в дом небывалые обряды жертвоприношений. Наконец зло превзошло все границы умеренности и первые лица в государстве видели, что чуждые и небывалые обряды богослужения к умилостивлению высших сил совершаются публично на улицах и в часовнях; а потому повелено эдилям иметь строгий надзор за тем, чтобы молитвы воссылались только Римским богам и притом не иначе, как с обрядами завещанными от предков. Отмщение Веиентам отложено до следующего года, когда консулами были К. Сервилий Агала и Л. Папирий Мугилан. И тут религиозные верования воспрепятствовали немедленно объявить войну и послать войско; Римляне положили прежде отправить Фециалов с требованием возвратить награбленное. С Веиентами последнее сражение происходило у Номенты и Фиден; за тем последовало только перемирие, а не прочный мир. Срок перемирия окончился, но набег сделан был ими до его истечения. Фециалы были посланы: но речи их со старинными обрядами, завещанными от предков, остались без действия. Вслед за тем возникло было прение о том, достаточно ли для объявления войны сенатского декрета или нужно еще, чтобы он был утвержден в народном собрании? Трибуны настояли на том, чтобы консул представил вопрос о войне на благоусмотрение народного собрания, угрожая в противном случае воспрепятствовать производству набора. Во всех сотнях определено было начать войну. Простой народ и в том поставил на своем, что на следующий год не было консульских выборов.
31. Избрано четыре трибуна с консульскою властью, а именно: Т. Квинкций Пенн, бывший консул, К. Фурий, М. Постумий и А. Корнелий Косс. Последний остался начальствовать в городе; а трое произвели набор и с войском двинулись к Веиям. Их пример показал, как многоначалие вредно на войне. Каждый из начальников считал свое мнение лучшим и хотел поставить на своем, не уступая товарищу; таким образом неприятелю нетрудно было найти случай восторжествовать над ними. И действительно, Веиеаты напали на Римскую армию врасплох: один её начальник приказывал дать сигнал к вступлению в бой; а другие делали распоряжения к отступлению; войско наше в смущении было сбито неприятелем с позиции и принуждено искать убежища в, лежащем неподалеку, лагере. Таким образом урон был не так велик, как позор, причиненный поражением. Велика была печаль об этом в Риме; граждане его не привыкли быть побежденными, не хотели и слышать без презрения о трибунах и требовали диктатора; вся надежда государства, казалось, почивала на нем. Древние уставы религиозные требовали, чтобы консул только один мог назначать диктатора; но авгуры, посоветовавшись между собою, отменили этот устав. Трибун Л. Корнелий назначил диктатором М. Эмилия; а сам им назначен предводителем всадников. Таким образом, когда крайние обстоятельства государства потребовали поставить в голове его истинную доблесть, то граждане не обратили внимания на приговор цензоров и избрали правителя государства из дома, незаслуженно ими запятнанного. Веиенты, в упоении радости, разослали послов ко всем народам Этрурии, хвалясь, что они в одном сражении разбили трех Римских полководцев. Впрочем, Веиентам не удалось склонить эти народы Этрурии действовать за одно с ними; а множество охотников, привлеченных надеждою добычи, со всех сторон собралось к ним. Только один народ Фиденатов взбунтовался против Римлян и как бы считая необходимым начать войну преступлением, он избил новых поселенцев, как прежде умертвил наших послов и соединился с Веиентами. За тем вожди обоих народов советовались между собою, который из городов Вейи или Фидсны избрать центром военных действий. Фидены для того казались удобнее и потому, переправившись через Тибр, Веиенты перенесли войну в соседство Фиден. Ужас распространился в Риме. Войско было отозвано от Вейи: притом оно вследствие претерпенной неудачи упало в духе. Лагерем оно расположилось перед Колиннскими воротами; по стенам поставлены караулы; объявлено прекращение всех дел на форуме и лавки заперты. Город обратился на это время в вооруженный лагерь.
32. Диктатор созвал через герольдов, нарочно разосланных по улицам города, граждан, находившихся в смущении и страхе, стал говорить им в народном собрании с упреком: «как они сами к себе недоверчивы и слабы духом, что, понесши незначительное поражение и то не вследствие превосходства неприятеля и не вследствие трусости их войска, но по отсутствию единодушие в вождях, они теперь обнаруживают робость перед Веиентами, шесть раз побежденными и перед Фиденатами, город которых не раз был готовою добычею Римлян еще до приступа. И Римляне, и враги их все те же, какими они были прежде; тот же в них дух; те же силы телесные, то же вооружение. Да и он тот самый диктатор Ман. Эмилий, который прежде разбил у Полента соединенные войска Веиентов и Фиденатов, к которым присоединились еще Фалиски. А предводителем всадников и теперь А. Косс, тот самый, что в прошедшую войну, находясь в должности военного трибуна, умертвил Ларта Толумния, царя Веиентов, в виду обоих войск и внес царственную добычу в храм Юпитера Феретрийского. Потому–то пусть они помнят, что с ними всегда победа, триумфы, готовая от неприятеля добыча; неприятель же имеет на своей стороне преступное избиение послов, вопиющее нарушение народного права, умерщвление в мирное время Фиденатских поселенцев, нарушенное перемирие, седьмой уже раз предпринятое ими без успеха против Римлян восстание. Вступая в бой, пусть Римляне этого не забывают. Лишь бы только сойтись в поле с неприятелем, а то он диктатор вполне убежден, что не долго будет торжествовать неприятель вследствие претерпенного Римлянами поражения; а народ Римский испытает, кто ему и отечеству желал более добра, те ли, которые, мстя за ограничение власти цензоров, наложили пятно на его второе диктаторство или те, которые избрали его в третий раз диктатором.» Но произнесении установленных обрядами обетов, диктатор отправился в поход и стал лагерем от Фиден в тысяче пятистах шагах; правый фланг его войска упирался в горы, а левый в Тибр. Легату Т. Квинкцию Пенну приказал диктатор занять с войском горы и по гребню их занять возвышение, находившееся в тылу у неприятеля так, чтобы он этого не заметил. На другой день Этруски вышли из лагеря и расположились в боевом порядке, обнадеженные прежним успехом, полученным ими не столько вследствие боя, сколько разных других обстоятельств. Диктатор немного помедлил; но, получив известие от гонцов, что Квинкций уже занял возвышение, находившееся вблизи от крепости Фиденатов, велел войску двинуться вперед: ровным шагам пехота наша пошла на встречу неприятеля. Предводителю всадников диктатор внушил, чтобы он, не дожидавшись его приказания, не вступал в бой; а дожидался бы от него сигнала, который будет означать, что пора всадникам вступить в дело и, получив его, чтобы вступил в бой, имея в памяти свое единоборство с царем и царственную добычу, принесенную в дар Юпитеру Феретрийскому и в честь Ромулу. Легионы вступили в бой, дружно ударив на неприятеля. Римляне с ожесточением дрались, стараясь излить свое заслуженное негодование и месть на врагов, Фиденатов и Веиентов, в которых они видели грабителей, нарушителей всего священного, вероломно начавших войну до истечения перемирия, покрытых кровью беззаконно убитых ими послов и колонистов, ненадежных союзников, а робких на войне — как упрекали их наши воины, старавшиеся делом доказать всю степень своей к ним ненависти.
33. При первом натиске Римлян неприятель не устоял и подался назад. Вдруг ворога Фиден отворились и оттуда двинулся строй неприятелей, угрожавший нам новым и неслыханным дотоле способом сражения. Несметное множество неприятельских воинов, вооруженные факелами, изливавшими на них странный свет, бросились слепо, как бы в ослеплении безумия, на наше войско. Оно не могло не почувствовать некоторого страха при столь неслыханном дотоле способе сражения. Тогда диктатор, дав сигнал предводителю всадников Квинкцию с его отрядом, состоявшим из конницы, с занятого им возвышения вступить в дело, сам бросился на левое свое крыло, которое подалось было испуганное огнем; громким голосом закричал он воинам: «Неужели вы, как рой беззащитных пчел, уступая дыму, оставите вашу позицию врагу безоружному: неужели меч уступит огню? Почему вы, если дело должно решиться огнем, а не мечом, не вырвете из рук врагов факелы и не обратите их против них же самих? Римляне, имея в памяти ваше славное имя и подвиги мужества предков ваших и вас самих, обратите пожар, врагом раздутый, на его же главу и огнем им зажженным разрушьте город Фидены, так во зло употребивший ваши к нему благодеяния. Отмстите за вопиющие к вам кровь ваших послов и колонистов и еще недавно разграбленные пределы ваши.» Слова Диктатора дали новый толчок всему нашему строю: воины наши частью поймали на лету брошенные в них факелы, частью вырвали их из рук неприятелей; оба строя таким образом вооружились огнем. Предводитель всадников употребил в дело со своей стороны новой способ боя; он приказал своим всадникам разнуздать коней и сам, впереди всех, на невзнузданной лошади, пришпорив её, бросился в средину неприятелей; за ним последовала вся конница и ударила на неприятеля. Поднявшаяся вследствие атаки конницы пыль, вместе с дымом, ослепила и людей и коней; впрочем последние не оробели нисколько от огня, как первые. Где ни проходила конница наша, так мяла она неприятелей, как на ниве непожатый хлеб. Вдруг раздались новые клики: с удивлением услыхали их обе сражавшиеся стороны. Тут диктатор закричал своим: «это Квинкций и наши ударили на неприятеля с тылу» и сам с удвоенными военными кликами усиливает натиск на неприятеля. Таком образом Этруски попали между двух наших армий, теснивших их одна спереди и другая с тылу и должны были в одно и то же время иметь дело и с нашею пехотою и с конницею. Путь к бегству был им прегражден и в лагерь и в горы, вследствие неожиданного для них появления неприятеля, а наша конница, рассеявшись в вольном беге по своему полю сражения, отовсюду грозила опасностью. Тогда Веиенты нестройными толпами устремились к Тибру; а что осталось из жителей, — Фиден к своему городу. Бегство их не спасло ни тех, ни других от избиения: одни гибли на берегу; других, сброшенных с берега, приютили волны, ужас и усталость неприятелей влекли ко дну и тех из них, которые умели плавать; немногим удалось переплыть на противоположный берег. Фиденаты в бегстве через лагерь устремились к городу; туда же последовало за ними по пятам преследовавшие их Римляне; особенно составлявшие отряд Квинкция, только что перед тем спустившийся с гор; еще недавно вступив в дело воины его еще не чувствовали усталости.
34·. Войны Римские вместе с бегущим неприятелем проникли в город и заняв стены, дали оттуда своим знать, что город взят. Диктатор увидал это тогда, когда уже входил в оставленный неприятелем лагерь; остановив своих воинов, уже собиравшихся разойтись по лагерю для отыскания добычи, надеждою на большую добычу, которая ожидает их в город, он их повел к городским воротам. Без труда проникнув в них, он двинулся вслед за толпами бегущих в самую крепость. Потеря неприятеля убитыми в городе была не менее понесенной им в сражении; оставшиеся в живых неприятельские войны побросали оружие и сдались диктатору на одном только условии — пощадить их жизнь. Город и лагерь преданы разграблению. На другой день воины наши от всадника до сотника взяли себе по одному пленному по жребию; особенно отличившиеся мужеством получили право взять двоих; прочие были проданы с аукциона. За тем диктатор возвратился в Рим с войском, увенчанным славою победы и обремененным добычею, он вошел в город с почестями триумфа. По прибытии в город диктатор приказал предводителю всадников немедленно сложить с себя должность; а сам потом отказался от своей на шестнадцатый день по вступлении, оставив государство спокойным, тогда как в то время, когда он принял власть, оно было угрожаемо войною и находилось в опасности. В некоторых летописях сохранилось известие о происходившем будто бы под Фиденами сражении на реке с Веиентами; но дело это трудное и невероятное: и в настоящее время река там не довольно широка для этого, а в то время, по дошедшим к нам древним известиям, она была еще уже. Надобно полагать, что тщеславие украсило названием сражения на воде то, что вероятно несколько судов, поставленных для воспрепятствования переправ через реку, имели схватку с неприятелем.
35. В следующем году во главе правительства стояла военные трибуны, облеченные консульскою властью. То были Л. Семпроний Атратин, Л. Квинкций Цинциннат, Л. Фурий Медуллин, Л. Горации Барбат. Веиентам дано перемирие на двадцать лет, а Эквам только на три, хотя они просили его на больший срок. Внутри государства также было все спокойно. Следующий год, не ознаменованный ни военными действиями извне, ни волнениями внутри государства, остался в памяти потомства празднованием игр, вследствие обета данного в прошлую войну. Они особенно были замечательны по пышности обнаруженной трибунами и по большому стечению чужестранцев. Трибунами с консульскою властью в этом году были Ап. Клавдий Красс, Сп. Навтий Рутил, Л. Сергий Фиденат, Секст Юлий Юл. Особенно довольны остались радушием и гостеприимством своих хозяев гости из чужестранцев, тем более для них приятными, что они прибыли на праздник с ведома своих правительств. По окончании игр трибуны народные говорили к народу возмутительные речи — в них они его пеняли: «что он, питая какое–то раболепное почтение к тем, кого следовало бы ему ненавидеть, сам себя осуждает на вечное рабство. Не только не дерзает он возвысить свои надежды до получения участия в назначении консулов, чего прежде он было домогался, но и при выборах трибунов военных (на каковую должность имеют равное право и патриции и плебеи), простой народ вовсе не имеет в виду тех, которые ревностно ему служат. А потому пусть он и не удивляется, если он находит мало защитников своих интересов: в тех делах не щадят трудов и переносят опасности, где в награду ожидает почесть и явная выгода. Чем выше предложенная награда, тем на большие усилия и пожертвования готовы будут люди для её достижения. Если и случается, что какой–нибудь трибун народный, забыв все, слепо бросается на борьбу за интересы народа, то ждет его великая опасность, а награды никакой. Пусть же он знает наверное, что в этом случае навлечет он на себя непримиримую ненависть патрициев, против которых он станет действовать; а от простого народа, за дело которого сражался он, вотще бы он стал ждать или требовать какой–нибудь почести в награду за труды и опасности. Великие таланты являются и развиваются только при сильном поощрении; самые простолюдин возвысится и облагородится в собственном мнении, когда он увидит, что перестал быть предметом пренебрежения. Наконец не худо бы на том или другом из плебеев испытать, способны ли они иметь в своих руках высшую власть, или надобно будет считать за необыкновенное, выходящее из обыкновенного порядка вещей явление — если из среды черни явится человек с умом и характером. Домогались было сначала должности военного трибуна люди, хотя не знатные родом, но заслужившие известность и вне отечества и внутри его; но в первые же года искательство их встречено было насмешками и ругательствами патрициев, так что наконец надоело и плебеям быть предметом посмеяния. И так лучше отменить самый закон о назначении трибунов как из патрициев, так и из черни; ибо что пользы в том праве, которым пользоваться невозможно. Лучше же пусть будет возможность винить несправедливость закона, чем считаться недостойными пользоваться правами им предоставленными.»
36. Такие речи трибунов народных встречаемы были одобрением со стороны народа. Вследствие этого некоторые из плебеев обнаружили желание искать должности военного трибуна; они обещались в случае достижения высшей власти сделать некоторые распоряжения, выгодные для черни. Так подана была надежда на раздел полей и устройство новых поселении; а также на обложение поземельных владельцев платежом в казну, имеющим идти на жалованье войску. Трибуны военные, видя это, улучили удобное время, когда в городе почти не было граждан и созвало сенаторов, предупредив их заранее тайно о времени совещания. Сенат в отсутствии трибунов народных издал определение такого рода: — «вследствие дошедшего слуха о том, будто Вольски двинулись для грабежа в землю Герников, трибунам военным предписывается отправиться для исследования на месте справедливости этого слуха и вместе произвести на следующий год консульские выборы.» Отправляясь из города, военные трибуны оставили начальником (префектом) города Ап. Клавдия, сына того, который был децемвиром, молодого человека энергического и взросшего с детства в ненависти к простому народу и его трибунам. Таким образом трибунам народным нельзя уже было состязаться ни с трибунами военными, виновниками вышеупомянутого сенатского декрета, по случаю их отсутствия, ни с Ап. Клавдием, потому что дело уже было кончено.
37. Консулами избраны К. Семпроний Атратин и К. Фабий Вибулан. В этом году, по свидетельству летописей, случилось событие замечательное, хотя не относящееся прямо к нашей истории: Самниты овладели городом Этрусков Вултурном, известным ныне под названием Капуи; последнее этот город получил или от вождя их Каписа или, что всего вероятнее, от окружающих его ровных полей. Случилось же это так, что Самниты сначала изнурили жителей Вултурна беспрерывными военными действиями, втерлись в пользование половиною их города и полей; а раз в праздничный день, когда жители Вултурна были отягчены винными парами и сном, Этруски избили их в ночное время. Это событие уже случилось, когда в Декабрьские иды вышепоименованные консулы вступили в отправление должности. Посланные для исследования справедливости известия о вооружении Вольсков, возвратились с донесением, что война с Вольсками неизбежна. В то же время послы Латинов и Герников принесли известие: «никогда еще дотоле Вольски не были так внимательны ни к выбору вождей и к набираемому войску. Общий голос народный твердит, что или надобно беспрекословно принять иго Римлян, отбросив навсегда оружие и мысль о войне, или сравняться в мужестве, терпении и дисциплине с народом, с которым у них идет борьба о власти.» Эти слухи были основательными; впрочем они не произвели никакого особого впечатления на сенат; а К. Семпроний, которому досталось по жребию вести войну с Вольсками, слишком положился на то, что счастие постоянно будет сопровождать знамена Римские и, будучи убежден, что, предводитель победоносного войска, он имеет дело с неприятелем уже столько раз побежденным, действовал опрометчиво и неосторожно; так что дисциплина Римская строже соблюдалась в войске Вольсков, чем в нашем. Счастие, как почти всегда бывает, перешло на сторону достойнейшего. В первом сражении, принятом Семпронием безо всяких мер осторожности и благоразумия, в боевой линии нашей не было резервов и конница поставлена не у места. Когда началось сражение, военные клики уже показали, на чьей стороне будет успех: неприятель огласил воздух дружными и громкими кликами: клик же Римских воинов был слаб, недружен, не ровен и не однократно вминаемый, показывал их недоверчивость к собственным силам. Тем сильнее теснил наших неприятель, сверкая мечами, ломясь грудью вперед: наши же воины в нерешительности озирались кругом, как бы ища помощи и теснились друг к другу. Инде знамена наши, остававшиеся впереди, были оставляемы защитниками, а в другом они приняты внутрь рядов. Впрочем, победа неприятеля была еще не полная и с нашей стороны не было еще совершенного бегства; Римляне довольствовались собственною обороною, не думая отвечать врагу нападением. Знамена Вольсков подвигались вперед, воины их ломились в наши ряды; но давая себя убивать, наши воины еще не бежали.
38. Уже на всех пунктах Римляне начали отступать; тщетны были и убеждения и угрозы консула Семпрония. Власть и величие её не производили более никакого действия и совершенное бегство наших было бы неизбежно, если бы не присутствие духа Секста Темпания, десятника всадников; видя совершенное расстройство наших, он нашелся в такой крайности. Громким голосом закричал он: «всадники, кому из вас дорога честь и безопасность отечества, слезайте с коней.» Приказание его было исполнено, как бы произнесенное самим консулом. «Если — закричал Темпаний, обратясь к товарищам — мы не удержим напор неприятеля, то отечество погибло. Мое копье да служить вам знаменем. Покажите и своим и чужим, что когда вы на конях, нет всадников, которые могли бы вам противиться, а когда спешитесь, то не уступите никакой пехоте.» Радостными криками ответили войны на эти слова; тогда Темпаний повел их, держа высоко к верху копье. Куда бы ни двинулись наши спешившиеся всадники, везде открывают они себе путь; на всех пунктах, где наши особенно были теснимы неприятелем, они остановили его напор. Везде, где они действуют, успех их сопровождает и если бы эта горсть храбрых могла поспеть везде, то неприятель неминуемо должен был бы обратиться в бегство.
39. Видя невозможность противиться нашей спешившейся когорте, вождь Вольсков отдает приказание, чтобы перед нею везде расступались ряды для того, чтобы, когда она увлекаемая храбростью занесется далеко, то отрезать ее от остального Римского войска. Так и случилось, и всадники наши были окружены неприятелем; густые толпы его теснились там, где они только что прошли. Консул и легионы, не видя отряда, еще недавно послужившего для них спасением, и опасаясь, как бы он не погиб жертвою своей храбрости, двинулись вперед наудачу. Вольски разделились на две части: одна выдерживала напор консула и легионов; другая теснила Темпания и всадников. Последние тщетно пытались было прорваться к своим; наконец, видя бесполезность своих усилия, они удалились на одно возвышение, отбиваясь от неприятеля и жестоко мстя ему. Сражение продолжалось до наступления ночи. Консул со своей стороны на всех пунктах сопротивлялся неприятелю, не уступая ему, пока темнота прекратила военные действия. Успех был нерешительный с обеих сторон, но такой страх овладел и тем и другим войском вследствие неизвестности последствий боя, что оба, оставив раненых и большую часть тяжестей, удалились в горы, как бы сознавая себя побежденными. Впрочем, холм, на котором нашла убежище наша конница, был осаждаем неприятелем за полночь. Когда же отряду, окружавшему холм, пришло известие, что главное войско оставило лагерь, то и он, считая своих побежденными, в страхе обратился в беспорядочное бегство. Темпаний, опасаясь засады, до рассвета держал своих под оружием. Потом, в сопровождения немногих воинов, отправился он на поиски и узнал от раненых неприятелей, что Вольски оставили свой лагерь. В радости отвел он своих с холма и пошел к лагерю консула. Там он нашел ту же пустоту и беспорядок, что и в неприятельском лагере; опасаясь, как бы Вольски, разуверясь в своей ошибке, не возвратились назад, Темпаний, забрав сколько мог с собою раненых, двинулся к городу ближайшим путем, не зная о направлении, принятом консулом с его армиею.
40. В Рим уже достиг слух о неудачном сражении и о бегстве нашего войска из лагеря. Особенно жалели и оплакивали всадников, как их семейства, так и все граждане. Консул Фабий расставил караулы перед городскими воротами вследствие страха, овладевшего умами жителей. Когда показались вдали всадники, то сначала они были предметом опасения по неизвестности кто бы это было; но когда они были узнаны, то до того сильна была радость, произведенная их прибытием, что граждане в восторге поздравляли друг друга с благополучным прибытием всадников победителей. Семейства, дотоле оплакивавшие своих, вышли к ним на встречу Жены и матери, забыв от радости приличия, бежали на встречу пришедшим воинам и предавались душею и телом всем восторгам свидания. Трибунам народным показалось благоприятным случаем, пользуясь общим негодованием против Семпрония, возобновить нападки на М. Постумия и Т. Квинкция, которых они позвали на суд за неудачные военные действия под Веиями. Созвав народное собрание, трибуны в сильных выражениях говорили, что вследствие безнаказанности вождей, наменявших отечеству под Веиями, и посланный против Вольсков консул действовал предательски, отдав на жертву неприятеля храбрейших всадников и постыдно бежал из лагеря. Один из трибунов К. Юлий, призвав Темпания, стал его спрашивать перед народным собранием: «Скажи нам, Секст Темпаний, твое мнение о том, во время ли консул К. Семпроний вступил в битву, поставил ли он где следует резервы и вообще исполнил ли он долг благоразумного и предусмотрительного вождя!» А когда легионы уже были побеждены и ты по собственному побуждению спешил всадников и занесся далеко в средину неприятелей, то поспешил ли консул сам или послал ли к тебе воинов на выручку? Да и на другой день подумал ли кто о тебе? Не собственною ли доблестью ты и твоя когорта достигли нашего лагеря? Нашли ли вы там консула или его войско? Не встретили ли вы только немногих раненых воинов? Во имя твоей храбрости и преданности отечеству, в которых оно в теперешнюю войну нашло единственную защиту, заклинаю тебя, отвечай нам на эти вопросы, а равно скажи нам: где теперь К. Семпроний, где наши легионы? Ты ли оставил консула и войско, или они тебя выдали? Должны ли мы считать себя победителями или побежденными?»
41. Темпаний — как сохранилось о том известие — отвечал речью безыскусственною; но такою, какой следовало ожидать от опытного воина, не выставлял он себя и не радовался ошибкам другого: «О военных способностях К. Семпрония не ему судить, простому воину, о своем начальнике; произнес о них свое мнение народ Римский, удостоив его на выборах звания консульского. И потому не может ничего сказать он о военных распоряжениях консула; для этого нужно много знания и опытности, которых он не признает за собою. Впрочем, чему он сам был свидетелем, то может сообщить; а видел он, пока неприятель не окружил его, что консул был в первых рядах войска, ободрял своих, не прятался от стрел неприятельских и сам сражался как простой воин»: далее не мог он ничего видеть. Впрочем, шум и звук оружия в той стороне давал ему знать, что бой продолжался до ночи; и он того мнения, что консулу невозможно было сквозь густые толпы неприятелей проникнуть до занятого им возвышения. Где находится в настоящее время войско, он не знает, но полагает, что как он, теснимый отовсюду неприятелем, искал защиты в условиях местности, так и консул для безопасности своего войска отвел его в места, где не могла угрожать ему опасность. Притом он того убеждения, что дела Вольсков не в лучшем положении, как и Римлян. Общее замешательство и смятение условлены были случайностью и наступлением ночного времени.» Речь свою Темпаний заключил просьбою отпустить его скорее домой, потому что он едва держится на ногах от усталости и изнеможения вследствие ран. Просьба Темпания была немедленно исполнена и он возвратился домой, осыпанный похвалами граждан сколько за храбрость, столько за высокую умеренность. Пока это происходило, консул по Лавиканской дороге был уже у храма Спокойствия. На встречу войску отправлены были телеги и вьючные животные, которые и привезли в город воинов, изнемогших вследствие сражения и похода, продолжавшегося всю ночь. Вскоре после того вошел в город и консул; он, всеми силами отклоняя от себя вину, превозносил похвалами Темпания. В это время, когда граждане были опечалены неудачными военными действиями и сильно раздражены против вождей, им предложено было судить М. Постумия, находившегося в походе против Веий в должности военного трибуна с консульскою властью. М. Постумий присужден к штрафу в 10,000 полных асс. Что же касается до Т. Квинкция, товарища Постумиева, то его все трибуны оправдали вследствие того, что он, будучи консулом в походе против Вольсков под начальством диктатора Постумия Туберта и легатом в походе против Фиден под начальством другого диктатора Мам. Эмилия, действовал счастливо и удачно; притом же он всю вину свалил на своего, уже заранее в общем мнения граждан осужденного, товарища. Много в этом деле принесла Т. Квинкцию пользы славная память отца; уже дряхлый старец Капитолин. Квинкций, обходя граждан, умолял их избавить его (а ему осталось — так он говорил — очень немного жить) от необходимости быть на том свете вестником Цинциннату осуждения его сына.
42. Простой народ в должность трибунов избрал заочно: Секста Темпания, А. Селлия, Секста Антистия и Сп. Ицилия; их же всадники, по предложению Темпания избрали в сотники. Сенат, вследствие того, что действия Семпрония сделали ненавистным для граждан консульское звание, повелел произвести выборы военных трибунов с консульскою властью; набраны в эту должность Л. Манлий Капитолин, К. Антоний Меренда и Л. Папирий Мугиллан. С самого начала году трибун народный, Л. Гортензий, позвал на суд К. Семпрония, бывшего в прошлом году консулом, Его четыре трибуна умоляли, в виду народа Римского, чтобы он оставил в покое их вождя, которого вся вина заключалась в переменчивости счастия. Гортензию неприятно было это противоречие; он полагал, что это делают испытание его твердости, и что просьбы товарищей его только для виду; а что Семпроний надеется на их заступление и защиту. А потому, обратясь к подсудимому, он его спрашивал: с где этот гордый дух патриция, где уверенность в справедливости и чистоте действий? Бывший консул ищет защиты под сенью власти трибунов.» К товарищам обратясь. Гортензий говорил им: «Как вы поступите, если я стану судить его? Неужели вы сами стесните права народа и обессилите власть трибунов?» Тогда трибуны отвечали: что народ Римский имеет полную власть не только над Семпронием, но и над всеми. Мысль идти против его приговора или стеснить его — далека от них, но, буде просьбы их останутся без уважения, они облекутся в печальное одеяние вместе с подсудимым, который был для них вместе и начальником и отцом.» Тогда Гортензий сказал: «не допущу я, чтобы народ Римский видел своих трибунов в печальном одеянии. Оставляю мой иск против К. Семпрония, если он умел, быв вождем, до такой степени снискать расположение своих подчиненных.» Как благородные чувства четырех трибунов, так и уступчивость Гортензия на их основательные просьбы, были равно приятны и простому народу и сенату. Счастие не долго благоприятствовало Эквам, которые победу Вольсков, находившуюся и то под большим сомнением, сочли за свою.
43. На следующий год консулами были Кн. Фабий Вибулан и Т. Квинкций Капитолин, сын Капитолина. Войну с Эквами по жребию досталось весть Фабию; но он ничего замечательного не сделал. Едва показался в поле беспорядочный строй войска Эквов, как при первом нападении вашего войска обратился в бегство, так что консулу не много чести принесла эта легкая победа. Вследствие этого, его не удостоила полного триумфа, но дозволили ему войти в город с почестями малого триумфа (овации), за то, что он по крайней мере загладил впечатление несчастного дела Семпрониева. Хотя война окончилась скорее и легче, чем ожидали: однако в город неожиданно вспыхнули сильные несогласия между патрициями и простым народом после долговременной тишины. Поводом был вопрос об увеличении вдвое числа квесторов. Консулы предложили к великому удовольствию патрициев закон, чтобы на будущее время было четыре квестора: два должны были находиться в городе, а два находиться при консулах для доставления предметов нужных для войны. Патриции сильно поддерживали предложение консула. А трибуны народные потребовали, чтобы часть квесторов избиралась из среды простого народа. Сначала и консулы и патриции не соглашались вовсе ни на какие уступки; но потом предоставляли было право простолюдинам участвовать в выборе квесторов в такой же мере, как то допущено в выборах военных трибунов. Видя же, что простой народ не довольствуется и этою уступкою, консулы свое предложение об увеличении числа квесторов взяли назад. Тогда трибуны от себя его предложили, и вместе другие проекты законов, служившие источником возникших смут. Сенат хотел назначить выборы консульские, а не военных трибунов; но трибуны своим правом вмешательства не допускали состояться сенатскому декрету. Таким образом, по истечении срока консульской власти, во главе государства стал временный правитель; но и его выбор стоил больших усилий вследствие того, что трибуны не давали патрициям собираться вместе. Большая часть последовавшего затем года истекла в бесплодных состязаниях новых трибунов народных с правителями: то трибуны не давали патрициям собраться вместе для выбора правителя, то правом вмешательства не допускали правителя издать сенатский декрет о том, чтобы были произведены консульские выборы. Наконец А. Папирий Мугиллан, быв избран временным правителем, стыдил то трибунов народных, то патрициев. Он говорил: «что отечеству, брошенному на произвол судьбы своими сынами, остается только надеяться на покровительство и заступление высших сил. Рука их непосредственно видна в том, что Веиенты соблюдают перемирие, а Эквы действуют нерешительно. Если бы вдруг угрожала опасность, то неужели отечеству погибнуть за неимением начальства из патрициев? Неужели некому будет ни произвести набор, ни вести воинов против неприятеля? Во внутренних смутах хотите вы найти средство отразить войну извне? Но если она случится в одно время с нашими раздорами, то и боги бессмертные не отсрочат час его гибели. Не лучше ли водворить в государстве спокойствие взаимными уступками: патриции пусть согласятся на выбор в настоящее время трибунов с консульскою властью; а трибуны народные пусть не препятствуют народу вольными голосами избирать квесторов по его благоусмотрению из среды патрициев и простого народа.»
44. Сначала состоялись выборы военных трибунов; в эту должность выбраны четверо и все патриции, а именно: Л. Квинкций Цинциннат в третий раз, Л. Фурий Медуллин во второй, М. Манлий и А. Семпропий Атратин. Последний открыл выборы квесторские; в числе искателей из плебеев были сын Антистия, трибуна народного, и брат другого трибуна Секста Помпилия; но, несмотря на усилия их, народ избрал в квесторы тех, которых отцы и деды были консулами. Трибуны народные пришли в сильное негодование вследствие такого торжества аристократии; особенно Помпилий и Антистий были взбешены таким пренебрежением к их родственникам. Они говорили в речах: «Что бы это значило? Несмотря ни на их услуги, ни на оскорбления со стороны патрициев, ни на право, предоставленное законом, прежде не допущенное, из среды простого народа не только никто не попал в число трибунов военных, но и квесторов. Тщетны были просьбы отца за сына и брата за брата, людей занимающих священную должность трибунов народных, защитников прав вольности народа. Нет сомнения, что А. Семпроний при производстве выборов поступил злонамеренно; ему надобно приписать оскорбление, в лице его представителей нанесенное простому народу.» Но так как самого А. Семпрония нельзя было коснуться как вследствие его невинности, так и занимаемой им должности, то трибуны народные излили свое негодование на К. Семпрония, двоюродного брата А. Семпрония Атратина и вместе с М. Канулеем позвали его на суд за постыдное ведение войны с Вольсками. Вместе с тем те же трибуны внесли в сенат закон о раздел полей. Так как самым упорным противником этого закона был К. Семпроний, то трибуны действовали в том расчете, что буде, как и случилось, он, находясь под судом, перестанет противиться закону с прежним ожесточением, и таким образом уронит себя в глазах патрициев. Если же бы он, К. Семпроний, продолжал противодействовать закону по–прежнему, то он навлек бы тем негодование простого народа, которое дорого бы ему стоило в день суда. Впрочем, Семпроний остался при своем мнении и предпочел лучше действовать к собственному вреду, чем к общественному; а потому он просил сенат: «не допускать никакой уступки простому народу, как бы его задабривая в пользу трех трибунов. Дело не в том, чтобы наградить простолюдинов землею, но чтобы иметь повод к его осуждению. Впрочем, он готов с твердостью перенести угрожающую ему бурю; и сенат ни для него и ни для кого не должен жертвовать общественною пользою, щадя одного человека.» Когда наступил день суда, то А. Семпроний не с меньшею твердостью защищал свое дело; но, несмотря на все усилия патрициев расположить народ в его пользу, он был присужден к штрафу в пятнадцать тысяч асс. В этом году Постумия Весталка должна была оправдываться в обвинении в безнравственном поведении; уличена она не была, но подала сильный повод подозревать ее излишнею заботливостью о своей наружности и правилами более вольными, чем какие следовало бы иметь девице. По тщательному исследованию, она была оправдана; великий первосвященник, согласно мнения жреческого коллегия, внушил ей быть осторожнее в поведении и заботиться на будущее время более о святости жизни, чем о своей наружности. В этом году жители Кампании взяли город Кумы, находившийся дотоле во власти Греков. В следующем году были избраны военные трибуны с консульскою властью: Агриппа Менений Ланат, П. Лукреций Трицинитин, Со. Навций Рутил.
45. В этом году угрожала было Риму страшная опасность: но он ее избег покровительством счастия. Рабы сделали между собою заговор зажечь город в разных местах с целью, когда внимание граждан будет обращено на утушение пожара и спасение собственности, овладеть с оружием в руках крепостью и Капитолием. Юпитер предупредил нечестивые замыслы: двое из рабов донесли о заговоре и виновные была казнены. Доносчикам даны в награду из общественной казны десять тысяч тяжелых асс, деньги по тому времени весьма большие и притом дарованы им же права вольности. Между тем Эквы готовились к войне и по слухам, заслуживавшим вероятия, к ним готовы были присоединиться еще новые враги, Лавикане. Римляне уже свыклась с почти ежегодно возобновлявшимися военными действиями Эквов, как с необходимым злом. Послы, ездившие в Лавикан, привезли оттуда ответ, из которого можно было заключить, что если война в настоящее время с ними и не неизбежна, то и мир с ними непрочен. А потому Тускуланам поручено иметь внимательное наблюдение над тем, чтобы со стороны Лавикан не произошло какой нечаянной опасности. Во вновь наступившем году трибунами с консульскою властью избраны: Л. Сергий Фиденат, М. Папирий Мугиллан и К. Сервилий, сын того самого Сервилия Приска, который, находясь в должности диктатора, взял Фидены. К новым трибунам прибыли послы из Тускула; они принесло известие, что Лавикане взялись за оружие и, соединясь с войском Эквов, произвели опустошения в земле их Тускулан и стали лагерем у Альгида. По получении этого известия объявлена война Лавиканам. Состоялись сенатское определение такого рода: два трибуна должны были отправиться на войну, а третий оставаться в Риме для нужных распоряжений. Эго сенатское определение подало повод к сильным спорам между трибунами, каждый из них добивался чести идти на войну, считая низким для себя оставаться в городе. С удивлением и неудовольствием смотрели патриции на такой неприличный спор. Тут К. Сервилий сказал: «если ни уважение к этому месту, ни любовь к отечеству не может положить конец этому состязанию, то я его окончу правами отцовской власти. Мой сын не в очередь пусть остается в городе. А дай Бог, чтобы те, которые с таким упорством домогаются начальства на войне, при ведении её обнаружили в своих распоряжениях более благоразумия и единодушия!»
46. Положено призвать к набору не всех граждан способных носить оружие, но избраны для этого десять триб и молодые люди из них составили войско, которое повели в поход два трибуна. Честолюбие их, побуждавшее ко взаимным спорам, когда они находились в Риме, в поле послужило поводом еще к большим между ними неприятностям. Каждому мнение его казалось лучшим и ни за что не хотел он согласиться с мнением товарища, и тот и другой хотели вести войну по своему, и заботились они только об исполнении каждый им отданных приказаний. Вследствие этого они показывали взаимное друг ко другу пренебрежение, да и сами извлекли на себя общее презрение. Едва легаты их успели усовестить чередоваться в начальстве войском через день. Когда в Риме узнали о несогласиях между нашими вождями, то К. Сервилий, которому и лета его и долговременная служба, даже опытность, молил богов бессмертных о тем, чтобы распри военных трибунов в настоящем случае не имели худших последствий, чем те несогласия вождей наших, которые окончились поражением неизбежным. Сервилий приказал сыну набирать воинов и запасать оружие. Предчувствие Сервилия оказалось основательным. Наше войско, под предводительством Л. Сергия, которому в этот день досталось начальствовать, преследуя неприятеля, притворно отступавшего, и льстясь пустою надеждою овладеть его лагерем, подошло под самые его укрепления, в местность для него весьма неблагоприятную. Вдруг Эквы, ударив с лагерного валу всеми силами на наших. сбили их, теснили и гнали, чем нанесли ему огромный урон. С трудом даже наше войско в этот день отстояло свой лагерь; а на другой, когда неприятель обступил его кругом, оно в задние ворота искало спасения в постыдном бегстве. Вожди, легаты и храбрейшие воины, окружавшие военные значки, удалились в Тускул; а остальные рассеялись по полям в беспорядочном бегстве и достигнув Рима принесли туда известие преувеличенное о претерпленном поражении. Впрочем, оно не произвело ни сильных опасений, ни больших смут вследствие того, что умы были к тому подготовлены; притом благоразумными распоряжениями военного трибуна, остававшегося в городе, уже приготовлены были запасные войска на случай опасности. По приказанию консула младшие сановники блюли за спокойствием в городе, а нарочные гонцы поспешно возвратясь принесли известие, что вожди наши и остатки войска находятся в Тускуле; а неприятель не двигался вперед с занятой им позиции. Особенно ободрило умы граждан то, что по сенатскому определению диктатором назначен К. Сервилий Приск, человек, уже не раз в бурные времена доказавший на опыте отечеству свое благоразумие и предусмотрительность, которые не обманули его и в настоящем случае, когда он один из всех предсказал будущее несчастное окончание похода военных трибунов. Назначенный в должность диктатора сыном своим, он по одним известиям избрал его предводителем всадников; а по другим Агалу Сервилия и с вновь набранным войском двинулся в поход; в Тускуле присоединил он к себе остатки прежней армии и остановился лагерем в двух милях от неприятельского.
47. Как обыкновенно случается, успех сделал Эквов самонадеяннее и прежняя оплошность Римлян перешла к ним. Диктатор начал сражение: атакою конницы расстроив передние ряды неприятеля, он потом поспешно двинул на них пехоту легионов; одного значконосца, шедшего не довольно поспешно, диктатор убил собственною рукою. Эквы невыдержали дружного нападения Римлян, горевших рвением загладить стыд недавнего поражения; сбитые на всех пунктах, они в поспешном бегстве искали спасения в лагерь, но он взят нашими во время еще меньшее, чем сколько продолжался бой в открытом поле. По взятии лагеря, диктатор отдал его воинам на разграбление. Всадники, отправленные в погоню за неприятелем, возвратясь донесли, что все Лавикане и большая часть Эквов, бежав с поля сражения, нашли убежище в Лавикаве; на другой день диктатор повел войско к этому городу и, окружив его со всех сторон, взял приступом с помощью лестниц и отдал его на разграбление. Затем диктатор отвел покрытое славою войско свое в Рим и на восьмой день по избрании, сложил с себя звание диктатора. Сенат весьма благоразумно поступил, предупредив предложение трибунов о разделе отнятых у неприятеля земель; он определил значительным большинством отправить поселенцев в Лавикан, в числе тысячи пятисот; каждому назначено по две десятины. По взятии Лавика избраны военные трибуны с консульскою властью: Агриппа Менений Ланат, Л. Сервилий Структ и П. Лукреций Трицинитин, все трое вторично, а Сп. Рутилий Красс в первый раз. На следующий за тем год избраны военными трибунами с консульскою властью: А. Семпроний Атратин в третий раз и два во второй, М. Папирий Мугиллап и Сп. Навций Рутил. В течение этих двух лет государство было спокойно извне, а внутри волновалось вследствие предложений, сделанных трибунами народными о разделе полей.
48. Виновниками волнения были Спурий Мецилий и Метилий; первый из них выбран был трибуном народным в четвертый раз, а второй в третий раз, оба заочно. Он предложил проект закона о переделе поголовно между всеми гражданами земель, отнятых у неприятеля; по этому большая часть земель патрициев отошла бы в общественную собственность; так как самый Рим основан на завоеванной почве, то в его области не было клочка земли. который не был бы завоеван оружием и только участки, простолюдинам принадлежащие, достались им или по публичной продаже или по нарезке от правительства. Казалось, вследствие этого проекта, должна была вспыхнуть самая ожесточенная борьба между патрициями и простым народом. Тщетно военные трибуны придумывали против неё средство: ни совещания в сенате, ни рассуждения первых лиц, нарочно для того собиравшихся, не приносили в этом случае пользы. Тогда Ап. Клавдий, внук знаменитого децемвира, младший по летам из сенаторов, сказал, как передают историки: «Он укажет на совет, честь выдумки которого принадлежит его роду. Прадед его Ап. Клавдий указал сенату единственное средство остановить требования трибунов, вооружив их одного против другого. Не трудно людей, только что вступивших на служебное поприще, увлечь примером первых лиц в государстве, особенно если они, забыв на время гордость, станут говорить языком, сообразным с требованием обстоятельств. Их убеждения также зависят от случая. Видя, что товарищи их своим предложением упредили их в искательстве расположения черни, остальные трибуны, ничего не ожидая более с этой стороны, охотно перейдут на сторону сената и почтут за честь быть в хороших отношениях с патрициями через первых лиц этого сословия.» Речь Ап. Клавдия была встречена общим одобрением сената. Особенно превозносил похвалами молодого Аппия К. Сервилий Приск, говоря, что он достойный потомок своих знаменитых предков. Сенат положил, чтобы каждый из сенаторов взял на себя обязанность, какими бы то ни было средствами, отвлечь трибунов от предложеного проекта и побудить их восстать против него. Когда сенат разошелся, то трибуны были осаждены так сказать первыми лицами в государстве; они не щадили ни обещаний, ни лести в этом случае, и наконец убеждениями своими и советами склонили шесть трибунов на свою сторону. Приготовив таким образом все, сенат нарочно собрался на другой же день. Ему доложено о покушениях Метилия и Мецилия ниспровергнуть общественный порядок, действуя на простой народ средствами соблазна и подкупа, могущими иметь самые гибельные последствия. Тут знатнейшие из сенаторов говорили речи в том смысле, что нет другого средства и иной надежды выйти из затруднительного положения, как сделать воззвание к трибунам, прося их помочь в столь крайнем положении государству, которое прибегает под их защиту и покровительство как бы бедный гражданин, не имеющий ни откуда помощи. Честь и слава будет трибунам, если они будут иметь довольно твердости воспротивиться неблагонамеренным замыслам своих товарищей и тем обеспечат внутреннюю безопасность и согласие между сословиями. Все сенаторы прошли в движение и со всех сторон раздавались крики, призывавшие трибунов на помощь. Когда все опять успокоилось, то среди общей тишины трибуны народные, подготовленные еще накануне просьбами сенаторов, объявили, что так как по мнению сената предложение, сделанное их товарищами, клонится к вреду государства и к нарушению общественного спокойствия, то они ему воспротивятся. Сенат определил высказать этим трибунам народным свою признательность. Трибуны, предложившие проект закона, созвав народное собрание, говорили ожесточенные речи против несогласившихся с их мнением товарищей, называя их предателями интересов простого народа и прислужниками сената.
49. В следующем году угрожала опасная война; трибунами военными с консульскою властью в то время были П. Корнелий Косс, К. Валерий Потит, К. Квинкций Цинциннат, К. Фабий Вибулан, но суеверные опасения первых лиц в государстве, вследствие разлития Тибра, вышедшего из берегов и причинившего большие опустошения в их поместьях, были причиною, что она была отложена. А Эквы вследствие поражения, которое они потерпели три года тому назад, не решились подать помощь Боланам, народу одного с ними племени. Боланы делали набеги на соседнюю землю Лавикана и делали вред нашим новым поселенцам. В этом случае они рассчитывали на содействие всех Эквов, но, оставленные ими и принужденные ограничиться собственными силами, они были разбиты без труда и даже без замечательных военных действий, и утратили и свой город и всю его область после одного незначительного сражения и непродолжительной осады. Трибун народный Л. Секстий сделал было предложение отправить поселенцев в Болы на том же основании, как они были отправлены в Лавикан; но прочие трибуны воспротивилось этому предложению, говоря, что они не согласятся ни на одно, которое не получит предварительно утверждения сената. На следующий год Эквы снова заняли Болы, ввели туда сильный гарнизон и укрепили ее более прежнего. В Риме в этом году трибунами с консульскою властью были: Корнелий Косс, Л. Валерий Потит., К. Фабий Вибулан во второй раз и М. Постумий Регилленский. Этому последнему поручено ведение войны с Эквами. Постумий был человек злой и дурного характера, хотя это доказал не в продолжение самой войны, но по её счастливом окончании. Поспешно собрав войско, он повел его к Болам; многими небольшими сражениями он изнурил Эквов, и потом ворвался приступом в город Болы. Но тот же воинственный дух Постумий обратил от врагов на своих сограждан; во время приступа он объявил воинам, что добыча, какая окажется в городе, будет их; но по взятии города, он отказал им в ней. Я полагаю, что основательнее считать причиною неудовольствия воинов это обстоятельство, а не то, что будто бы воины нашли в городе, недавно еще нами разграбленном и вновь населенном, добычу меньшую, чем какую им обещал трибун. Негодование против Постумия еще усилилось, когда он возвратился в Рим, приглашенный товарищами вследствие попыток трибунов народных взволновать граждан. В народном собрании речи его отзывались не только высокомерными, но можно сказать безумными выражениями. Трибун народный, Секстий, предложил проект закона о разделе полей и вместе настаивал, чтобы отправить колонию в Болы, говоря, что справедливость требует, дабы земля и город Болы принадлежали тем, которые их стяжали своею кровью. На это Постумий отвечал: «горе моим воинам, если они не останутся в покое!» Слова эти показались оскорбительными не только простому народу, но и патрициям. Трибун народный, человек умный и красноречивый, обрадовался случаю иметь противником человека с характером высокомерным и неразборчивого на выражения. Зная, что дерзкие выходки Постумия клонятся ко вреду всего сословия патрициев перед глазами простого народа, Секстий с умыслом раздражал его, вступая с Постумием охотнее, чем с кем–либо другим из военных трибунов в прения. Вызвав его на наглое и бесчеловечное выражение, выше нами приведенное, Секстий, обратясь к народу, сказал: «Слышите, Квириты, Постумий грозит вам, как будто своим рабам. А между тем этого дикого зверя считаете вы достойнее верховной власти, чем тех, которые награждают вас городами и землею, заводят для вас поселения, заботятся о том, чтобы вы на старость лет имели спокойное убежище и ведут постоянную борьбу за вас с высокомерными и бесчеловечными противниками? Не удивляйтесь же после этого, что не велико число людей, готовых на вашу защиту. Чего им от вас ждать в награду? Не почестей ли? Но вы предпочитаете украшать ими противников ваших, чем тех, которые умирают за вас. Вы роптали, услышав бесчеловечные слова Постумия. Но что из этого? Когда же дело пойдет на голоса, то вы все–таки отдадите преимущество тем, кто угрожает вам горем перед теми, которые стараются всеми силами обеспечить вам участок земли и постоянный верный кусок хлеба!»
50. Когда пришло в лагерь известие о выражении, сказанном Постумием в народном собрании, то негодование воинов не знало меры. «Смеет ли тот грозить нам, кто сам нас обманул и отнял у нас обещанную добычу?» — Так толковали воины, не скрывая своего негодования. Квестор П. Секстий хотел подавить волнение в том же духе жестокости, в каком его главный начальник употребил выражение, бывшее к нему поводом. Он приказал ликтору схватить одного воина, громче других высказывавшего свое неудовольствие, но товарищи его защитили, не щадя не только бранных слов, но и мер насилия. Камень, брошенный в Секстия, ранил его и он должен был удалиться: «Квестору досталось то, чем главный начальник грозил воинам!» Тут явился Постумий и хотел усмирить бунт строгостью и жестокими казнями. В безумии гнева он не знал меры наказаниям и приказал нескольких воинов задушить под плетнем. На крики их о помощи сбежались их товарищи и не давали привести приговор в исполнение. Как безумный, Постумий со своего места бросился в толпу; исполнители воли старались разогнать толпу. Потеряв терпение, воины заметали своего вождя каменьями. Когда известие о злодеянии достигло Рима, то военные трибуны предложили сенату о немедленном произведении следствия над виновными и наказания их; но трибуны народные нравом вмешательства не давали состояться сенатскому декрету. Впрочем, тут была другая причина жарких споров; патриции опасались, как бы простой народ в негодовании на их сословие и из опасения могущего быть о смерти Постумия следствия не избрал военных трибунов из своего сословия, и потому–то сенат из всех сил старался, чтобы были выборы консулов, а не трибунов военных. Но трибуны народные не допускали состояться об этом сенатскому декрету и препятствовали консульским выборам; таким образом за истечением срока власти прежних военных трибунов, дело дошло до назначения временного правителя. Тогда сенату удалось поставить на своем.
51. На консульских выборах, открывшихся под председательством временного правителя, избраны консулами Л. Корнелий Косс и Л. Фурии Медуллин. При этих консулах в начале года состоялось сенатское определение: трибуны народные имеют предложить народу назначить следствие о смерти Постумия, которое народ может поручить произвести, кому заблагорассудит. Народ, по предложению трибунов, назначил произвести следствие консулам. Как ни умеренно и снисходительно поступили в этом деле консулы, ограничившись наказанием весьма немногих, да и те, как говорят, сами себе причинили смерть; но народ, несмотря на это, был в сильном негодовании и раздражении: «Вопросы об его интересах оставлены безо всякого решения, а где дело идет о пролитии крови простого народа и о предания его казням, то закон немедленно и строго приводится в исполнение.» Время было самое благоприятное, обнаружив строгость в усмирении волнений черни, вместе сколько–нибудь ее утешить, разделив между простолюдинами Боланскую землю. Такого рода распоряжением можно было отвлечь внимание черни от закона о разделе полей, имевшего целью лишить патрициев земель, бывших прежде общественными и несправедливо ими присвоенных в частную собственность. Негодование простого народа тем сильнее было, что аристократия не только упрямо отстаивала присвоенные ею насильно общественные земли; но и не хотела разделять простолюдинам поле, еще никем не занятое и только что отнятое у неприятеля, как бы приготовляя его вместе с прочими сделаться добычею немногих аристократов. В этом году консул Фурий водил легионы против Вольсков, которые сделали грабительский набег на землю Герников; но не встретил неприятеля в открытом поле, а взял Ферентин, куда удалилось множество Вольсков. Добыча не оправдала ожиданий наших воинов. Вольски, видя, что города удержать невозможно, ночью вышли из него, взяв с собою все то, что могли захватить; таким образом на другой день достался в наши руки город почти пустой; область этого города отдана в дар Герникам.
52. Вследствие умеренности трибунов народных год этот прошел спокойно; но в следующем, когда консулами были К. Фабий Амбуст и К. Фурии Пацил, трибун Л. Ицилий, как бы поддерживая в этом отношении известность имени своего и рода, предложением закона о разделе полей произвел волнение между гражданами. Скоро обнаружилась заразительная болезнь, тяжкая, но не очень смертоносная. Она отвлекла внимание граждан от дел общественных, заставив их более заботиться о собственном здоровье и содержании; а потому волнение, произведенное Ицилием, не имело таких вредных последствий, какими грозило сначала. Множество граждан перенесли на себе болезнь, но для весьма немногих она была смертельна. В следовавшем за тем году, когда консулами были М. Папирий Атратин и К. Навтий Рутил, обнаружился недостаток продовольствия, вследствие пренебрежения в прошедшем году земледельческих занятий. Голод был гибельнее болезни; впрочем приняты были меры к снабжению города хлебом; были разосланы послы для закупки хлеба по всем народам, живущим по берегам Тибра и Этрусского моря. Самниты, во власти которых находились Капуя и Кумы, надменно приняли наших послов и не дозволили им закупать хлеба; напротив они встретили радушие и готовность со стороны мелких владельцев Сицилийских городов. Большое количество хлеба, собранное усердием всех народов Этрурии, привезено было в Рим по Тибру. Вследствие болезни, город опустел и консулы, видя невозможность назначать в посольства более как по одному сенатору, прибавляли к нему еще по два всадника. В эти два года, кроне свирепства болезни и голода, государство было в других отношениях спокойно извне и внутри, но когда с прекращением этих зол умы успокоились, то возникли постоянно беспокоившие наше отечество, извне война, а внутри государства смуты.
53. В консульство М. Эмилия и Валерия Потита, Эквы стали делать приготовления к войне; хотя правительство Вольсков и не принимало в ней участия; но многие из Вольсков охотою за деньги вступили в ряды армии Эквов. Получив известие, что неприятель уже вступил в земли Латинов и Герников, консул Валерий хотел произвести набор; но трибун народный, М. Мений, предложил закон о разделе полей и, опираясь на защиту трибунов, никто из простолюдинов не хотел записываться в военную службу. Вдруг получено известие, что Карвентанская крепость занята неприятелем. Такой значительный урон с одной стороны вооружил против Мения патрициев, а с другой дал основательный повод к сопротивлению его предложению прочим трибунам, в которых патриции заблаговременно подготовили противников к закону о разделе полей. Долгое время продолжались бесплодные распри. Консулы призывали богов и людей в свидетели: «что если какой урон или уже получен от неприятеля, или последует в непродолжительном времени, то вся вина да падет на Мения, который не допускает до набора.» Мений на это возражал: «пусть незаконно присвоившие себе в частную собственность земли, составляющие общественную собственность, возвратят беззаконно приобретенное, тогда он не станет препятствовать набору.» Так как сенатский декрет оставался без пополнения, то девять трибунов взялись привести его в исполнение. Они после общего совещания объявили такое свое мнение: «что они не откажут в своем содействии консулу Валерию, если он вынужден будет, вследствие противоречия одного трибуна, употребить меры принуждения и насилия против тех, которые станут отказываться от военной службы.» Вследствие этого консул строго наказал некоторых граждан, искавших защиты под покровительством Мения. Под влиянием страха прочие граждане дали воинскую присягу. Консул повел войско к Карветанской крепости; хотя оно было раздражено против консула, но тотчас по прибытии, первым приступом, вытеснило гарнизон и заняло крепость — часть гарнизона, отправившаяся из крепости для грабежа, оплошностью своею, дала возможность вашим воинам нечаянно напасть на крепость. Добыча найдена здесь довольно значительная, потому что сюда, как в укрепленное место, свезено было многими их имущество. Консул всю добычу велел продать с молотка и деньги квестору внести в общественную казну, говоря, что воины тогда будут получать на свою долю добычу, когда волею будут идти в службу. Вследствие этого неудовольствие черни и войска против консула росло. Когда вследствие сенатского определения консул входил в город с почестями малого триумфа, то воины его провожали грубыми стихами, в которых высказывалось бранью их против него ожесточение. Имя же Мения превозносили похвалами, и чернь каждый раз, когда упоминалось только оно, отвечала в знак своего к нему расположения радостными кликами и рукоплесканиями, в чем вторили ей и воины. Так как ругательства воинов на консула были почти публичные, то патриции были этим очень озабочены. Они понимали очень хорошо, что, в случае выборов в военные трибуны, Мений попадет в число их непременно, если только пожелает; а потому сенат определял быть консульским выборам.
54. Консулами избраны Кн. Корнелий Косс и Л. Фурий Медуллин во второй раз. Еще ни разу чернь не переносила с таким ожесточением как теперь то, что не было выборов в военные трибуны. Негодование свое простой народ высказал на выборах в должность квестора, избрав трех из плебеев, и таким образом оставив патрициям возможность назначить только одного. Квестором патрициев был К. Фабий Амбуст, а тремя квесторами из плебеев были К. Силий, П. Элий и П. Пупий; они были предпочтены молодым людям знатнейших фамилий. Виновниками такого смелого поступка простого народа были трое Ицилиев, попавшие в число трибунов народных. Происходя из семейства, отличавшегося наследственною ненавистью к патрициям, они обещали народу, с жадностью им внимавшему, большие и важные перемены. Впрочем, говорили трибуны, мы раз навсегда откажемся что–либо делать в пользу простого народа, если у него не достает духу воспользоваться правами, давно ему предоставленными законом, по крайней мере на квесторских выборах, единственных, на которых еще сенат допускает плебеев наравне с патрициями. Простой народ счел свою собственную смелость за совершенную победу; важно было в этом случае не получение плебеями квесторства, но казалось уже тем самим открыт людям, не принадлежащим к родовой аристократии, путь к консульству и триумфам. Патрициям же казалось, что они не временно поделились почестями, но что они совсем их утратили. С неудовольствием толковали они промеж себя: «на что после этого производить на свет детей? Лишенные наследственных прав, они вынуждены уступить другим почести, которые им бы следовали и, утратив достоинство и власть, должны ограничиться местами Салиев и Фламинов и правом приносить за народ жертвы.» С обеих сторон умы дошли до высшей степени раздражения: простой народ стал смелее духом, имея вождями трех трибунов, наследников знаменитого имени. Патриции, предвидя по результату квесторских выборов, к которым одинаково допущены и патриции и плебеи, о вероятном результате других, настаивали на необходимость выборов консульских, еще для простого народа недоступных. Ицилии же со своей стороны требовали выбрать военных трибунов, и уделить когда–нибудь простому народу часть верховной власти.
55. Впрочем, не было со стороны консулов ни одного распоряжения, воспротивившись которому простой народ мог бы поставить на своем; по счастливому для черни случаю такое обстоятельство не замедлило представиться. Получено известие, что Вольски и Эквы сделали набег для грабежа в земли Латинов и Герников. Вследствие сенатского определения и угрожающей войны, консулы хотели приступить к набору; но трибуны сильно воспротивились, считая этот случай весьма благоприятным для себя и черни. Трибунов этих было трое, все люди необыкновенно деятельные и с характером энергическим и, хотя плебеи, по уже знаменитые родом. Двое взяли на себя дело грудь с грудью бороться с консулами, а третий председательствовал в народном собрании, по мере надобности то умеряя усердие народа, то подстрекая его. Впрочем, ни консулы не могли успеть произвести набор, ни трибуны не могли настоять, чтобы были назначены выборы в военные трибуны. Счастие решилось благоприятствовать делу черни; вдруг приходит известие, что Эквы овладели Карвентанскою крепостью нечаянным нападением вследствие того, что большая часть воинов гарнизона разошлись для грабежа; остальные немногие, которые были захвачены в крепости, умерщвлены; а ушедшие из крепости были избиты, или возвращаясь в крепость, или будучи найдены скитающимися по полям. Это несчастное для отечества происшествие послужило к пользе трибунов. Упорно до последней крайности стоя на своем и сопротивляясь производству набора, несмотря ни на опасность, угрожавшую отечеству, ни на жестокое негодование патрициев, трибуны исторгли у сената декрет о производстве выборов в военные трибуны. Впрочем, он состоялся под условием, чтобы ни один из народных трибунов того года не был избираем ни в военные трибуны, ни в народные трибуны на следующий год. Не было сомнения, что сенат тут имел в виду Ицилиев и то, чтобы они в награду за свое беспокойное трибунство народное не получили военного. Вследствие сенатского декрета водворилось спокойствие внутри государства, набор произведен и все сословия единодушно готовились к войне. Историки различно показывают: одни говорят, что оба консула отправились на войну, а другие, что один остался в городе произвести выборы в должность военных трибунов. Впрочем, историки согласны в том, что войско наше, после многократных неудачных приступов, должно было снять осаду Карвентанской крепости; но овладело Верругином в земле Вольсков и, опустошив область Вольсков и Эквов, возвратилось с огромною добычею.
56. Несмотря на то, что простой народ настоял на производство выборов военных трибунов, они окончились торжеством патрициев. Сверх общего ожидания все три военных трибуна избраны из патрициев, а именно К. Юлий Юл, П. Корнелий Косс и К. Сервилий Агала. В этом случае, как говорят, патриции употребили хитрость (Ицилии ее тогда же обличали): вместе с достойными людьми из простого народа они уговорили баллотироваться и людей явно опозоренных; таким образом народ, вследствие негодности плебеевских кандидатов, должен быль против воли обратиться к кандидатам патрициев. Между тем получено известие, что Вольски и Эквы всеми силами готовятся к войне; может быть они обнадежены были успешною защитою Карвентанской крепости, или горели желанием отомстить нам за отнятие у них Верругина и гибель их гарнизона, находившегося там. Во главе восстания стояли Антиаты; их послы объездили все народы обоих племен, пеняя их трусость и бездействие: что они, ища убежища в стенах своих городов, в прошлом году дозволили Римлянам безнаказанно ограбить их области и истребить гарнизон Верругинской. Римляне уже не довольствуются отправлением к ним войск, но вооруженною рукою заводят поселения в их землях. Притом, не довольствуясь отнимать их земли для себя, Римляне недавно Ферентин, отняв у них, подарили Герникам. Такие речи не могли оставаться без действия и, среди всеобщего воодушевления, вся молодежь бралась за оружие. Сборным местом назначен был Антий; тут находился для неприятельских войск укрепленный лагерь. Вследствие слухов об этом, конечно еще в преувеличенном размере достигших Рима, сенат — как обыкновенно случалось в случае опасности, определил немедленно назначить диктатора. С неудовольствием приняли это сенатское распоряжение военные трибуны Юлий и Корнелий; дело дошло до сильных распрей, не ведших, впрочем, ни к чему. Тщетны были жалобы старейших сенаторов на то, что военные трибуны выходят из повиновения сената; наконец они обратились к трибунам народным, прося их помощи и припоминая им, что раз уже консульскую власть в подобном случае трибуны народные привели в повиновение сенату. С радостью видя междоусобие патрициев, трибуны народные, на призыв сената отвечали: «напрасно ждет сенат помощи от тех, кого считает недостойными пользоваться уже не говоря о правах граждан, но даже людей. Когда бы и им открыта была дорога к почестям и управлению общественными делами, то их заботою было бы исполнительную власть держать в повиновения сената; а так как патриции презрели все законы и сделали власть в государстве своею собственностью, то им ни почем и присвоить себе права трибунов народных.»
57. Несогласия эти продолжались весьма не кстати, тогда как угрожала важная война извне. Трибуны военные, Юлий и Корнелий, то тот, то другой, говорили в свою защиту: «что они сознают в себе довольно сил и способностей быть вождями в эту войну, а у них хотят отнять честь, данную им народом.» Наконец трибун, Агала Сервилий, сказал: «я молчал по сю пору не потому, чтобы не знал как поступить (какой же гражданин будет говорить о своих интересах там, где их нужно привести на жертву общественной пользе); но я не хотел было допустить, чтобы прибегнули к посредничеству трибунов народных. Наконец, когда это и случилось, я все–таки предпочел бы, чтобы мои товарищи добровольно отказались от своего упрямства; но делать нечего, события войны могут опередить наши рассуждения, и потому отечество выше для меня расположения моих товарищей. Если сенат остается при своем определении, то я в нынешнюю же ночь назначу диктатора. Если же кто и воспротивится сенатскому декрету, то для меня довольно будет знать мнение сената.» Речь Сервилия была встречена общим одобрением и благодарностью. Он назначил диктатором П. Корнелия, а тот его предводителем всадников. Таким образом он доказал своим примером, что честь и слава чаще достаются в удел тем, кто их усиленно не ищет. Война не представила важных событий. Неприятель разбит под Антием в одном сражении, не стоившим нам больших усилий; потом наше войско опустошило земли Вольсков, взяло приступом крепостцу у Фуцинского озера; в ней было захвачено три тысячи неприятелей. Вольски все попрятались по городам, предоставив поля свои в жертву опустошению. Диктатор вел воину, как бы по указанно счастия; окончив ее, он возвратился в город, гордясь более удачами, чем заслужив славу, и сложил с себя власть. Трибуны военные определили быть выборам военных же трибунов; а о консульских не было и речи, вероятно вследствие негодования за назначение диктатора. Патриции были очень этим озабочены, видя, что люди их же партии изменяют интересам их сословия. В прошлом году патриции, выставив в числе кандидатов из плебеев, рядом с достойными, много людей недостойных, тем уронили и первых в общем мнении. Теперь же первые лица из патрициев, отложив свою гордость, явились искателями должности военных трибунов, желая не допустить к ней никого из плебеев. Четверо патрициев избраны в эту должность (все из них уже прежде её занимали), а именно: Л. Фурий Медуллин, К. Валерий Потит, П. Фабий Вибулан и К. Сервилий Агала. Последний был избран вновь за свои достоинства и особенно за свою умеренность, которую он недавно так блистательно доказал пря выборе диктатора.
58. В этом году истек срок перемирия с Веиентами; послы и фециалы отправлены к ним требовать удовлетворения и возвращения награбленного; дорогою они встретили посольство Веиентов, шедшее в Рим. Оно просило отложить поездку в Вейи, пока оно исполнит поручение от своего правительства перед сенатом и народом Римским. Сенат согласился отложить требование удовлетворения до другого времени вследствие внутренних смут, господствовавших в Вейях. Так далеко была мысль обратить этот благоприятный случай в свою пользу. В земле Вольсков мы потерпели урон; неприятель отнял Верругин и истребил находившийся там наш гарнизон. Как важна бывает одна минута в военном деле! Если бы немного ранее подоспело наше войско на помощь осажденным, они были бы спасены; но оно подошло уже поздно; неприятель, насытясь убийством, рассеялся по окрестностям и был истреблен пришедших в это время нашим войском. Впрочем, в медленности виноват больше был сенат, чем трибуны. Надеясь на полученное известие, что осажденные обороняются с величайшею храбростью, сенат забыл, что есть мера усилиям человеческим. Впрочем, отмстив за себя еще при жизни, храбрые наши воины были отмщены и по смерти. В следующем году трибунами военными с консульскою властью были П. и Кн. Корнелий Коссы, П. Фабий Амбуст, и Л. Валерий Потит. При них объявлена война Веиентам за высокомерный ответ их сената нашим послам. Когда они требовали удовлетворения, то сенат Веиентов приказал им убираться, буде они не желают, чтобы с ними было так же поступлено, как поступил с их предшественниками Ларс Толумний. Сенат Римский с негодованием услыхал о таком дерзком ответе Веиентов; он поручил военным трибунам немедленно предложить народу объявить Веиентам войну. Когда эго было сделано, то молодежь встретила объявление войны с ропотом: «воина с Вольсками — так толковала она — еще не кончена; недавно истреблены два гарнизона и больших усилий стоит сопротивляться неприятелю и с этой стороны. Года не проходит без военных действий; а так как будто уже мало тех трудов и опасностей, которые есть, объявляют войну народу соседственному и могущественному, который может вовлечь в борьбу против нас всю Этрурию.» Трибуны народные неудовольствие черни разжигали еще своими речами: «Настоящая война идет у патрициев с народом; его–то они стараются изнурить беспрестанными трудами военными и отдать на жертву неприятельскому мечу. Они хотят граждан держать вдалеке от города для того, чтобы в мирное время не пришло им в голову воспользоваться правами вольности, требовать раздела земель, составляющих общественное достояние, или право свободной подачи голосов употребить на выборах, как следует.» Народные трибуны указывали на ветеранов, исчисляя время их служения и раны, ими полученные: «Осталось ли еще — спрашивали они — у них на теле живое место, которое уже не страдало бы от раны? Есть ли у них еще в жилах кровь, которую можно было бы пролить за отечество?» Вследствие таких речей чернь, и без того с неудовольствием смотревшая на задуманную войну, была решительно против неё и предложение было отложено до времени. Ясно было, что будь оно пущено на голоса, то, при неудовольствии народа, оно непременно было бы отвергнуто.
59. А потому и положено: покуда трибунам военным отправиться с войском в землю Вольсков. Из них один Кн. Корнелий остался в Риме. Трибуны, не видя нигде лагеря Вольсков и убедясь, что они не намерены дать сражения в открытом поле, разделив войско на три части, разошлись в разные стороны для грабежа. Валерий отправился к Антию, а Корнелий к Эцетрам; но дороге на далекое пространство они жгли деревни и опустошали поля. Фабий, не занимаясь грабежом, двинулся к Анксуру, составлявшему цель похода. Анксур находился на том же месте, где ныне Таррачина; он расположен был на возвышении, почти со всех сторон опускавшемся в болотистую низменность. Со стороны её Фабий сделал нападение только для виду, а отправил в обход, под начальством К. Сервилия Агалы, четыре когорты, приказав им взойти на возвышение с той стороны, где неприятель не думал об обороне. Вдруг Римляне с громкими криками бросились оттуда на стены. Неприятель был до того удивлен внезапным нападением, что перестал сопротивляться Фабию со стороны низменности; воины наши беспрепятственно приставили лестницы и взобрались на стены. Тут последовала страшная резня: неприятели гибли как те, которые сопротивлялось, так и те, которые искали спасения в бегстве; как вооруженных, так и безоружных постигла одна участь. Таким образом отчаяние принудило всех к сопротивлению; тогда Фабий объявил: чтобы никто из его воинов не делал вреда неприятелю иначе как тому, который с оружием в руках будет думать о сопротивлении; вследствие этого многие неприятельские воины добровольно положили оружие. Таковых взято живьем полторы тысячи человек. Фабий удержал своих воинов от грабежа, пока не подошли его товарищи; он говорил, что и их воины должны участвовать в добыче, содействовав взятию Анксура тем, что они развлекли силы Вольсков. Тогда город, издревле славный богатством своих жителей, отдан на разграбление трем нашим соединенным армиям. Такой поступок вождей смягчил несколько чернь в отношении к патрициям. Но еще более кстати последовало, вследствие предложения первых лиц в государстве, распоряжение сената, не вызванное никаким даже намеком трибунов народных, но в высшей степени благодетельное для черни. Положено воинам впредь получать во время похода жалованье из общественной казны тогда, как дотоле каждый отправлял службу из собственного достояния.
60. Радость простого народа, когда он узнал о таком распоряжении сената, не знала пределов. Граждане толпами стеклись к курии (месту заседаний сената), с благодарностью пожимали руки выходивших сенаторов, говоря, что они по истине заслужили название отцов (patres). Они уверяли, что теперь–то никто не пожалеет до последней капли крови служить столь великодушному отечеству. По крайней мере на службе государству теперь они будут обеспечены, и забота о средствах к существованию хоть на это время с них снята. Притом простой народ тем сильнее умел чувствовать это благодеяние сената, что оно последовало с его стороны добровольно, не быв вынуждено ни его требованиями, ни настояниями трибунов народных. Только эти последние не хотели принять участия в общей радости и отравляли ее своими речами. Они говорили: «распоряжение сената далеко не так благодетельно, как оно кажется с первого взгляда, и последствия вовсе не оправдают возбужденных им ожиданий. Где возьмут средства к платежу жалованья, как не обременив народ податью? Таким образом сенат щедр на чужие деньги. Притом каково будет терпеть это тем из граждан, которые, отслужив весь срок военной службы на собственном содержании, должны теперь трудиться, чтобы давать средства к содержанию тех, кто заступил их место в военной службе, на общественный счет?» Часть простого народа вняла этим внушениям трибунов. Когда сенат определил на этот предмет подать, то трибуны народные объявили, что они будут оказывать свое содействие тем из граждан, которые откажутся платить означенную подать на военные издержки. Патриции продолжали твердо действовать к осуществлению сделанного ими предложения; они первые внесли в казну подать на военные издержки, и так как в то время серебряной монеты еще не было, то воза медной монеты, отправляемые в казначейство, свидетельствовали об усердии патрициев. Когда все члены сената добросовестно внесли все, что следовало с них, соразмерно с ценностью их имуществ, то знатнейшие из плебеев, находившиеся в дружественных связях с патрициями, внесли также, что с них следовало. Простой народ, видя, что они заслужили тем похвалы патрициев и общее одобрение всех, способных носить оружие, стал наперерыв вносить деньги в казну, не обращая внимания на сопротивление трибунов. Закон об объявлении воины Вольскам принят в народном собрании, и военные трибуны повели в Вейям войско, состоявшее большою частью из граждан, добровольно явившихся на службу.
61. Военными трибунами с консульскою властью тогда были: Т. Квинкций Капитолин, К. Квинкций Цинциннат, К. Юлий Юл во второй раз, А. Манлий, А. Фурий Медуллин в третий раз, М. Эмилий Мамерцин. Они в первый раз осадили Вейи. Общий совет народов Этрурии, собравшийся у храма Волтумны, не решил, нужно ли всеми силами Этрурии защитить Beйн от Римлян. В следующем году осада Вей продолжалась с меньшим жаром; некоторые трибуны и часть войска отвлечены войною с Вольсками. В этом году военными трибунами с консульскою властью были: К. Валерий Потит в третий раз, М. Сергий Фиденат, П. Корнелий Малугиненз, Кн. Корнелий Косс, К. Фабий Амбуст, и Сп. Навтий Рутил во второй раз. Между городами, Эцетрою, и Ферентином, войско наше сразилось с войском Вольсков и победило его. Вслед за тем военные трибуны осадили Артену, город Вольсков. Неудачная вылазка неприятельского гарнизона кончилась тем, что Римляне по пятам его проникли в город и овладели им кроме крепости, защищенной природою, куда удалилась горсть неприятельских воинов; прочие же или преданы острию меча, или захвачены в плен. За тем осаждена крепость; все усилия Римлян казались бесполезны по сильно укрепленной природою местности; находившиеся в крепости защитники обороняли ее с успехом: голодом нечего было и думать принудить их к сдаче; тут был огромный запас хлеба, свезенный со всей окольной страны до начатия войны. Уже войско наше хотело снять осаду, казавшуюся бесполезною, как измена одного раба указала нам тропинку, по которой войско наше проникло в крепость и овладело ею. Видя прибытие наших и гибель сторожевого отряда, остальные неприятели, находившиеся в крепости, сдались. Обратив в развалины и город и крепость Артену, легионы наши вышли из земли Вольсков, и все силы наши сосредоточились к Вейям. Рабу, с помощью которого овладели мы Артенскою крепостью, дарована вольность и имущество двух семейств; он в последствии известен под именем Сервия Римлянина. Некоторые писатели уверяют, что город Артена Веиентов, а не Вольсков. Ошибка эта произошла вероятно от того, что между Церами и Вейями был некогда город, называвшийся также Артена. Город этот, находившийся в области Церы, а не Вейи, был разрушен до основания еще царями Римскими. А другой город Артена находился в земле Вольсков, и он–то был взят и разрушен в этом году, как описано выше.