Предисловие к изложению государственного устройства Рима (1). Некоторые сведения из древнейшей истории Рима (2). Различные формы государственного устройства; понятия царства, аристократии, демократии, переходящих в соответствующие извращенные формы: тирании, олигархии, охлократии (3-4). Государство Платона; происхождение государства; царство, вырождение его в тиранию и упадок царства (5-7). Возникновение аристократии и вырождение ее в олигархию (8). Возникновение демократии и вырождение ее в охлократию; круговращательная смена различных форм государства (9). Смешанная форма правления самая совершенная; образцы его: законодательство Ликурга, римские учреждения; цветущее состояние Рима во время войн с Ганнибалом (10-11). Консулы, сенат, народное собрание представляют собою три власти: царскую, лучших людей и народа (12-14). Равновесие всех властей в римском государстве и взаимное ограничение их; проистекающие отсюда преимущества (15-18). Военное дело римлян; набор; выборы военных трибунов и распределение их; состав легиона; численность пехоты и конницы (19-20). Присяга новобранцев; союзнические войска; вооружение различных частей легиона: principes, hastati, triarii, velites (21-23). Центурионы и помощники их; манипулы пехоты, эскадроны, turmae , конницы; вооружение конницы сначала италийское, потом эллинское (24-25). Сборы новобранцев; союзники и начальники их; отборные extraordinarii (26). Римский лагерь; размещение в лагере палаток консула, трибунов; палатки легионеров; разделение лагеря с помощью продольных и поперечных улиц (27-29). Места союзников в лагере; площадь forum и квартира квестора; телохранители консула; вспомогательные войска auxilia; промежуточное пространство между лагерем и валом (30-31). Лагерь для двух консульских армий, для одной консульской армии (32). Присяга, служба в лагере; дневная и ночная стража; проверочные объезды (33-36). Наказания и награды, благотворное действие их на граждан (37-39). Выступление войска из лагеря; походный строй войска; разбивка лагеря в походе; сравнение римского лагеря с эллинским (40-42). Сравнение государственного устройства Рима с критским, спартанским; фивское и афинское государства не заслуживают рассмотрения, равно как и Платоново государство (43-47). Достоинства Ликургова законодательства; непригодность его для завоевательных целей (48-50). Сравнение Карфагенского государства с Римским; некоторые преимущества карфагенян; благодетельные обычаи у римлян для воспитания гражданских добродетелей (51-55). Любостяжание карфагенян; честность римлян по сравнению с корыстолюбием эллинов; богопочитание у римлян и непреложность клятвы (56). Угрожающий Римскому государству упадок нравов и извращение в охлократию (57-58). Ринх в Этолии (59).

1... Я знаю, найдутся читатели, которые с недоумением спросят, зачем мы нарушили связность и непрерывность повествования и перенесли сюда наше рассуждение о государстве римлян[1]. Однако уже с самого начала рассуждение это мы признавали одною из необходимых частей всего нашего сочинения, что, я полагаю, выяснено нами во многих местах истории, особенно в начале ее и в предисловии. Так, мы говорили, что читатели составленной мною истории извлекут из нее прекраснейшие и полезнейшие уроки тогда только, когда узнают и поймут, каким образом и силой каких государственных учреждений римляне в течение неполных пятидесяти трех лет покорили почти всю обитаемую землю и подчинили ее своему безраздельному владычеству: раньше не было ведь ничего подобного. Проникшись таким убеждением, я решил, что в этом именно месте удобнее всего остановиться на внимательном и пытливом рассмотрении государственного устройства римлян.
И в самом деле, когда нас занимает оценка отдельных личностей, негодных ли то, или достойных, мы в своих изысканиях, если только желаем произвести их правильно, руководствуемся не тем, как эти люди ведут себя в пору ничем не смущаемого благополучия, но поведением их в несчастиях или в удачах. Мы ведь убеждены, что совершенство отдельного человека удостоверяется единственно умением его сохранить самообладание и благородство души среди всесокрушающих превратностей судьбы[2]: так же точно надлежит оценивать и государства. Вот почему, наблюдая, что римляне пережили столь быструю и решительную перемену в своем положении, как ни один другой из современных народов, мы и приурочили к этому времени рассмотрение предметов, о которых упоминали раньше. Как велика превратность судьбы римлян, всякий может видеть из нижеследующего (Сокращение ватиканское , Heyse. 24, 4).
...Любознательного читателя и увлекают, и приносят ему пользу рассмотрение причин и выяснение того, что в каждом деле лучше, и что хуже; а важнейшею причиною успеха или неудачи в каком бы то ни было предприятии должно почитать государственное устройство. От него, как от источника, исходят все замыслы и планы предприятий, от него же зависит и осуществление их (там же , Heyse. 24, 30).
...Невозможность лживого сообщения не есть еще оправдание для того, кто говорит неправду (Сокращение) .[3]
...Он поступает как благоразумный и рассудительный человек, когда уразумеет, насколько, говоря словами Гесиода,[4] половина больше целого (там же).
...Привычка воздерживаться от обмана перед богами научает нас правдивости и в отношениях друг к другу (там же) .
...Поведение людей подтверждает в большинстве случаев правило, что приобретший себе состояние трудом склонен к бережливости, а получивший готовое - к расточительности (там же и Сокращение ватиканское , Heyse. 25, 4).
2. ...Я не довольствовался, как мегалополец Полибий, кратким изречением: "Полагаю, что Рим основан на втором году седьмой олимпиады",[5] не желал также принимать на веру без разбора показание единственного списка[6], хранящегося у первосвященников (Дионис. Галик. Римские Древности. I 74, р. 188).
..Аристодем элеец и его преемники говорят, что имена борцов, вышедших, разумеется, победителями, стали записываться с двадцать седьмой олимпиады; раньше этого по беспечности предков никто не был записан. В двадцать седьмую олимпиаду элеец Кореб записан был первым, как победитель на стадии, а эта олимпиада признана первой, с которой эллины ведут свое времясчисление. Полибий говорит то же самое, что и Аристодем[7] (Евсевий в изд. Крамера Anecdota . II, р. 141, 17).
...Городку этому они дают название Паллантий[8] по имени своей метрополии, что в Аркадии... Некоторые, в том числе и мегалополец Полибий, рассказывают, что городок назван так по имени почившего здесь некоего юноши Палланта, причем Палланта называют сыном Геракла и Лауны, дочери Эвандра. Говорят далее, что дед со стороны матери насыпал над ним могилу на холме и назвал местность Паллантием по имени юноши (Дионис. Галик. I, 31-32).
...Так он (Нума Помпилий) кончил жизнь, процарствовав в полнейшем мире и спокойствии тридцать девять лет: мы ведь следуем охотнее всего за нашим Полибием, который никому не уступит в тщательности изыскания прошлого (Цицер. De republ. II 14, 27).
...У римлян, как утверждает Полибий в VI книге, женщинам возбраняется пить вино; они пьют так называемый пасс[9]. Напиток этот приготовляется из изюма и по вкусу походит на сладкое вино эгосфенское[10] или критское; поэтому его употребляют женщины для утоления жажды. Женщинам невозможно скрыть употребление вина прежде всего потому, что они не держат вина в своем распоряжении, потом женщина обязана целовать своих родственников и родственников мужа до детей двоюродных братьев и сестер включительно; она обязана делать это каждый день, лишь только завидит кого-либо из них в первый раз, и так как не знает, с кем придется ей видеться или повстречаться, то все время и бывает настороже, ибо, отведай она только вина, это обнаружится само собою без постороннего наговора (Афиней. Х 56, р. 440 е).
...Полибий в шестой книге: "Он (Анк Марций) основал и город Остию[11] на Тибре" (Стеф. Визант.).
...Луций[12], сын коринфянина Демарата, отправился в Рим, рассчитывая на свои способности и богатство и надеясь, что при благоприятных обстоятельствах ему удастся занять первенствующее положение в государстве. К тому же он имел жену дельную во всех отношениях и превосходную помощницу в любом государственном предприятии. По прибытии в Рим и по получении права гражданства Луций вскоре сумел снискать себе царское благоволение. Благодаря частью щедрости, частью прирожденной ловкости, больше всего благодаря усвоенному с детства образованию он быстро вошел в милость главы государства и стал пользоваться большим его расположением и доверием. С течением времени царское благоволение простерлось до того, что он делил с Марцием заботы и труды по управлению царством. При этом Луций преследовал общие выгоды, но и всякому нуждающемуся в чем-либо необходимом оказывал помощь и поддержку, вместе с тем в каждом отдельном случае, где и когда требовалось, великодушно уделял от богатств своих, чем расположил к себе народ, приобрел благоволение всех и славу прекрасного человека и достиг царской власти (О добродетелях и пороках) .
...Во всех доблестях, наипаче в мужестве, если кто желает проявлять их правильно, надлежит упражнять себя с детства (там же).
...Олкий[13], город Тиррении, как говорит Полибий в VI книге.
3.[14] По отношению ко всем эллинским государствам, которые неоднократно то возвышаются, то приходят в полный упадок, легко бывает и излагать предшествующую историю, и предсказывать будущее. Ибо легко передать, что знаешь, и нетрудно предсказать будущее на основании прошлого. Что касается Римского государства, то при многосложности устройства весьма нелегко изобразить теперешнее его состояние, а равно при незнании особенностей прежнего порядка общественной и частной жизни римлян трудно предсказать будущее. Поэтому-то требуется необыкновенное внимание и тщательность изыскания от того, кто захотел бы ясно представить себе отличительные черты Римского государства. Большинство писателей, которые желают научить нас подобным предметам, различают три формы государственного устройства, из которых одна именуется царством, другая аристократией, третья демократией. Мне кажется, всякий в полном праве спросить их, считают ли они эти формы вообще единственными, или же только наилучшими[15]. Но и в том и в другом случае они, как я полагаю, заблуждаются, ибо несомненно совершеннейшей государственной формой надлежит признавать такую, в которой соединяются особенности всех форм, поименованных выше. Подтверждается это не соображениями только, но и самым опытом, ибо Ликург[16] первый построил государство лакедемонян именно по такому способу. Равным образом нельзя считать эти формы и единственными. Ибо мы знаем несколько монархических и тиранических государств, которые при всех своих отличиях от царства представляются кое в чем и сходными с ним. По этой же причине все самодержцы, если только можно, присваивают себе всуе название царей. Далее, существуют весьма многие олигархические государства, которые при кажущемся сходстве с аристократиями сильно, можно сказать, и разнятся от них. То же рассуждение применимо и к демократии.
4. Справедливость сказанного подтверждается следующим: не всякое единовластие может быть без оговорок названо царством, но такое только, в котором управляемые уступают власть по доброй воле и в котором властвует не столько страх или сила, сколько рассудок. Аристократией надлежит признавать не каждое правление меньшинства, но такое только, при котором правящими людьми бывают справедливейшие и рассудительнейшие по выбору. Подобно этому нельзя называть демократией государство, в котором вся народная масса имеет власть делать все, что бы ни пожелала и ни вздумала. Напротив, демократией должно почитать такое государство, в котором исконным обычаем установлено почитать богов, лелеять родителей, чтить старших, повиноваться законам, если при том решающая сила принадлежит постановлениям народного большинства. Таким образом, следует признавать шесть форм государственного устройства[17], три из которых, поименованные выше, у всех на устах, а остальные три общего происхождения с первыми, я разумею монархию, олигархию, охлократию. Прежде всего возникает единовластие без всякого плана, само собою; за ним следует и из него образуется посредством упорядочения и исправления царство. Когда царское управление переходит в соответствующую ему по природе извращенную форму, то есть в тиранию, тогда в свою очередь на развалинах этой последней вырастает аристократия. Когда затем и аристократия выродится по закону природы в олигархию и разгневанный народ выместит обиды правителей, тогда нарождается демократия. Необузданность народной массы и пренебрежение к законам порождает с течением времени охлократию. Верность только что сказанного мною по этому предмету можно понять совершенно ясно, если обратить внимание на естественное начало, зарождение и превращение каждой формы правления в отдельности. И в самом деле, только человек, уразумевший то, каким образом зарождается каждая форма правления, в состоянии понять рост каждой из них, наивысшее развитие, переход в другую форму и конец: когда, каким образом и чем закончится данная форма правления. Такой способ изложения наиболее применим, по моему убеждению, к государству римскому, ибо оно с самого начала сложилось и потом развивалось естественным путем.
5. Наверное, у Платона и некоторых других философов исследование о естественном превращении одной формы правления в другую ведется более убедительно. Но там оно запутано и многословно и потому доступно лишь немногим. Мы же попытаемся изложить это учение вкратце, лишь настолько, насколько, по нашему мнению, требуется это для политической истории и для понимания заурядного читателя. Правда, в общем изложении может оказаться тот или другой пробел; но подробное развитие нижеследующих мыслей достаточно вознаградит читателя за трудности, теперь испытываемые.
Итак, что я считаю началом государственного общежития, и откуда, по моему мнению, оно зарождается впервые? Если род человеческий погибнет от потопа или чумы, от неурожая или по другим каким-нибудь причинам, действие коих в прошлом засвидетельствовано преданием и которые по всем соображениям многократно повторятся еще в будущем, тогда, конечно, вместе с людьми погибнут и все учреждения их и искусства[18]. Если со временем из уцелевших остатков как из семян снова вырастет известное число людей, то непременно они, подобно прочим живым существам, станут собираться вместе, - так и должно быть, ибо присущая отдельному существу слабость побуждает их собираться в однородную толпу, - один из людей будет превосходить прочих телесною силою и душевною отвагою[19]. Он-то и будет вождем и владыкой. То же самое наблюдается и у всех неразумных животных: мы замечаем, что и у них, у быков, например, кабанов, петухов, наиболее сильные непременно бывают вожаками. Вот почему порядок этот надлежит признавать непререкаемым делом самой природы. Таковым следует представлять себе и первоначальное существование людей, именно: наподобие животных они собирались вместе и покорялись наиболее отважным и мощным из своей среды; меру власти этих последних составляла сила, а самое управление может быть названо единовластием (монархией). Когда со временем в этих сообществах образовались товарищеские прочные связи, тогда началось царское управление; тогда же впервые люди получили понятия красоты и правды и обратные им.
6. Названные мною понятия начинаются и зарождаются приблизительно таким образом: всем от природы присуще стремление к половому сожительству, последствием коего бывает деторождение. Когда сын, пришедши в возраст, не оказывает кормильцам своим ни признательности, ни попечения, напротив, начинает оскорблять их словом или действием, то понятно, все живущие рядом и ставшие свидетелями родительских забот и тревог о детях, ухода за ними и воспитания их должны раздражаться на это и негодовать. Ибо род человеческий тем и отличается от прочих животных, что одни только люди одарены умом и рассудком, а потому они не могут, в отличие от остальных животных, не замечать указанной выше разницы в отношениях; напротив, они вникают в происходящее и огорчаются тем, что творится в их присутствии, предвидя будущее и соображая, что каждого из них может постигнуть нечто подобное. Далее, допустим, что кто-нибудь получил бы от другого поддержку и помощь в беде и вместо благодарности вздумал бы когда-либо вредить своему благодетелю; подобный человек, понятно, должен возбуждать недовольство и раздражение в свидетелях, как потому, что они огорчаются за ближнего, так и потому, что ставят себя в подобное положение. Отсюда у каждого рождается понятие долга, его силы и значения, что и составляет начало и конец справедливости. Если, с другой стороны, человек помогает каждому в беде, выдерживает опасности за других и отражает нападение сильнейших зверей, такой, наверное, удостоится от народа знаков благоволения и участия, равно как поступающий противно этому - презрения и хулы. Весьма вероятно, что отсюда в свою очередь образуется у большинства людей некоторое понятие того, что подло и что прекрасно, чем отличается одно от другого, и тогда как одно ради приносимой им выгоды возбуждает к соревнованию и подражанию, другое становится предметом отвращения. Итак, когда лицо, стоящее во главе сообщества и в своих руках держащее верховную власть, всегда в согласии с народным настроением оказывает деятельную поддержку перечисленным выше людям и, по мнению подданных, воздает каждому по заслугам, тогда подданные покоряются уже не столько из боязни насилия, сколько по велению рассудка, содействуют ему в сохранении власти, как бы стар он ни был, единодушно помогают ему и непрестанно борются с людьми, злоумышляющими против его владычества. Примерно таким-то способом самодержец незаметно превращается в царя с того времени, как царство рассудка сменяет собою господство отваги и силы.
7. Таково у людей первоначальное естественное образование понятия красоты и правды и обратных понятий, таково начало и зарождение настоящего царства. И в самом деле, власть сохраняется не за этими только правителями, но и за потомками их на долгое время в том убеждении, что происшедшие от таких родителей и вскормленные ими дети обладают подобными же наклонностями. А если подданным станут впоследствии неугодны потомки первого царя, они тогда выбирают себе начальников и царей уже не за телесную силу и не за отвагу, но за выдающиеся ум и рассудительность, так как на опыте познали разницу управления тех и других владык. В старину раз выбранные в цари и достигшие этой власти оставались на царстве до старости, укрепляя удобные пункты, возводя стены и приобретая землю частью ради безопасности, частью для доставления подданным необходимых средств к жизни в изобилии. Озабоченные этим, цари не подвергались ни злословию, ни зависти, так как большой разницы между ними и остальным народом ни в одежде, ни в пище и питье не было, по образу жизни цари походили на прочих людей и всегда поддерживали общение с народом. Но когда они стали получать власть по наследству и в силу своего происхождения, когда заранее у них были готовы средства безопасности, равно как и жизненные припасы в чрезмерном количестве, тогда вследствие избытка они предавались страстям и решили, что правителям надлежит отличаться от подданных необыкновенным одеянием, что они должны иметь более изысканный стол и лучшую обстановку, что, наконец, половыми отношениями и любовным сожительством они могут пользоваться невозбранно, хотя бы и сверх меры. Одни из этих поступков породили в людях зависть и недовольство, другие воспламенили ненависть и неукротимую ярость, вследствие чего царство превратилось в тиранию, положено начало упадка власти, и начались козни против властелинов. Козни исходили не от худших граждан, но от благороднейших, гордых и отважнейших, ибо подобные люди были наименее способны переносить излишества правителей.
8. Когда народ нашел себе вождей и по причинам, выясненным выше, стал оказывать им сильную поддержку против властелинов, тогда была совершенно упразднена форма царского и самодержавного управления и вместе с тем получила начало и возникла аристократия. Тут же народ как бы в благодарность за ниспровержение самодержцев призывал виновников переворота к управлению и предоставлял им власть над собою. Правители, в свою очередь, на первых порах довольны были предоставленным им положением, во всех своих действиях выше всего ставили общее благо, все дела, как частные, так и общенародные, направляли заботливо и предусмотрительно. И опять, когда такую власть по наследству от отцов получили сыновья, не испытавшие несчастий, совершенно незнакомые с требованиями общественного равенства и свободы, с самого начала воспитанные под сенью власти и почестей родителей, тогда одни из таких правителей отдавались корыстолюбию и беззаконному стяжанию, другие предавались пьянству и сопутствующему ему ненасытному обжорству, третьи насиловали женщин и похищали мальчиков, и таким-то образом извратили аристократию в олигархию. Они же вскоре возбудили в толпе настроение, подобное только что описанному, поэтому и для них переворот кончился столь же бедственно, как и для тиранов. [9.] И в самом деле, если кто, заметив вражду и ненависть, питаемые гражданами против таких правителей, отваживается что-либо говорить против них или делать, во всем народе он находит готовность к поддержке.
Вслед за сим по умерщвлении одних и изгнании других граждане не решаются поставить себе царя, потому что боятся еще беззаконий прежних царей, не отваживаются также доверить государство нескольким личностям, потому что перед ними встает безрассудство недавних правителей. Единственная необманутая надежда, какая остается у граждан, это - на самих себя; к ней-то они и обращаются, изменяя олигархию в демократию и на самих себя возлагая заботы о государстве и охрану его. Пока остаются в живых граждане, испытавшие на себе наглость и насилие, до тех пор сохраняется довольство установившимся строем, и очень высоко ценятся равенство и свобода. Но когда народится новое поколение и демократия от детей перейдет к внукам, тогда люди, свыкшись с этими благами, перестают уже дорожить равенством и свободою и жаждут преобладания над большинством; склонны к этому в особенности люди, выдающиеся богатством. Когда вслед за сим в погоне за властью они оказываются бессильными достигнуть ее своими способностями и личными заслугами, они растрачивают состояние с целью обольстить и соблазнить толпу каким бы то ни было способом. Лишь только вследствие безумного тщеславия их народ сделается жадным к подачкам, демократия разрушается и в свою очередь переходит в беззаконие и господство силы. Дело в том, что толпа, привыкнув кормиться чужим и в получении средств к жизни рассчитывать на чужое состояние, выбирает себе в вожди отважного честолюбца, а сама вследствие бедности устраняется от должностей. Тогда водворяется господство силы, а собирающаяся вокруг вождя толпа совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает совершенно и снова не обретет себе властителя и самодержца.
Таков круговорот государственного общежития[20], таков порядок природы, согласно коему формы правления меняются, переходят одна в другую и снова возвращаются. Правда, при всей ясности понимания этого предмета возможно ошибиться во времени, когда речь заходит о будущей судьбе государственного устройства; однако при незлобивости и беспристрастности суждения редко можно ошибиться относительно того, когда государственное устройство достигает наивысшего развития: или когда приходит к упадку, или же когда превращается в другую форму правления.
Теперь, в частности, по отношению к Римскому государству мы при таком способе рассмотрения наилегче можем понять строение его, возрастание, наивысшее развитие, равно как и предстоящий ему переход в состояние обратное. Как всякое другое государство подвергается этим переменам, о чем только что было сказано, так равно и римское: естественно сложившись вначале и возросши, оно так же естественно должно перейти к противоположному устройству. [10.] Мысль эта в дальнейшем изложении больше выяснится, а пока мы упомянем кратко о законодательстве Ликурга, как имеющем прямое отношение к нашей задаче. Так, Ликург уразумел, что все, о чем мы говорили раньше, совершается неизбежно и естественно, и убедился, что всякое государственное устройство, раз оно просто и сложилось по одному какому-либо началу, страдает неустойчивостью, ибо быстро вырождается в неправильную форму, ему соответствующую и сопутствующую по самой природе. Как для железа ржавчина, а для дерева черви и личинки их составляют язву, сросшуюся с ними, от коей эти предметы и погибают сами собою, хотя бы извне и не подвергались никакому повреждению, точно так же каждому государственному устройству присуще от природы и сопутствует ему то или другое извращение: царству сопутствует так называемое самодержавие, аристократии - олигархия, а демократии - необузданное господство силы. В эти-то формы с течением времени неизбежно переходят поименованные выше государственные устройства, как мы только что разъяснили. Ликург предусмотрел это и потому установил форму правления не простую и не единообразную, но соединил в ней вместе все преимущества наилучших форм правления, дабы ни одна из них не прививалась сверх меры и через то не извращалась в родственную ей обратную форму, дабы все они сдерживались в проявлении свойств взаимным противодействием и ни одна не тянула бы в свою сторону, не перевешивала бы прочих, дабы таким образом государство неизменно пребывало в состоянии равномерного колебания и равновесия, наподобие идущего против ветра корабля. Действительно, гордыня царей сдерживается в законодательстве Ликурга страхом перед народом, потому что и народу отведено достаточно места в государственном управлении; с другой стороны, народ не дерзает оказывать непочтение царям из страха перед старейшинами, которые получают звание по выбору за заслуги и потому обязаны всякий раз стоять на страже правды. Таким образом, сторона слабейшая становится во всех случаях сильнейшею и влиятельнейшею, как верная обычаям, ибо с нею соединяются сила и значение старейшин. Совокупностью таких-то учреждений Ликург обеспечил лакедемонянам свободу на более продолжительное время, чем сколько она существовала у какого-либо иного народа из числа нам известных.
Итак, Ликург путем соображений выяснил себе, откуда и каким образом происходят обыкновенно всякие перемены, и установил описанную выше безупречную форму правления. В устроении родного государства римляне[21] поставили себе ту же самую цель, только достигали ее не путем рассуждений, но многочисленными войнами и трудами, причем полезное познавали и усваивали себе каждый раз в самых превратностях судьбы. Этим способом они достигли той же цели, что и Ликург, и дали своему государству наилучшее в наше время устройство[22](Сокращение) .
11. ...От перехода Ксеркса в Элладу... тридцать лет спустя[23], за все это время, известное нам в точности прекраснейшее, во всех частях завершенное устройство существовало у римлян во времена Ганнибала, откуда мы и сделали настоящее отступление, поэтому, сообщив сведения о его возникновении, мы попытаемся теперь выяснить, каково было государство римлян в те времена, когда они после поражения в битве при Канне были сокрушены окончательно. Я, конечно, сознаю, что людям, принадлежащим к этому самому государству, изложение наше покажется весьма недостаточным, так как мы не касаемся некоторых подробностей. И в самом деле, ничем не удивишь людей, которые с детства сжились с обычаями и учреждениями своей страны, поэтому все знают по собственному опыту; недовольные нашими умолчаниями, они не сообразят того, что писатель выпустил мелкие подробности намеренно, и подумают, что он по неведению обошел молчанием самые основы и существо учреждений. Скажи я об этом, они не были бы признательны и нашли бы подобные предметы мелкими и побочными, а обойди я их молчанием - они с видом людей, знающих больше историка, будут жаловаться, что опущены необходимые предметы. Добросовестный судья должен оценивать писателя на основании того, что он говорит, а не того, что оставлено им без упоминания; если сказанное окажется ошибочным, то читатель вправе заключить, что и умолчание о прочем произошло от незнания; если же, наоборот, все, о чем говорит историк, правильно, то необходимо согласиться, что и умолчания допущены нарочно, а не по невежеству.
Вот что я хотел сказать людям, которые осуждают писателей не столько из чувства справедливости, сколько из самомнения (Сокращение ватиканское. Heyse. 25, 6).
...Всякое дело тогда только может быть правильно одобрено или осуждено, когда рассматривается в связи со временем; если же на время не обращено внимания и предмет рассматривается в чуждых ему обстоятельствах, тогда наилучшие и вернейшие суждения историков не раз покажутся не то что не стоящими признания, но решительно невыносимыми (там же . Heyse. 25, 30).
Итак, в государстве римлян были все три власти[24], поименованные мною выше, причем все было распределено между отдельными властями и при помощи их устроено столь равномерно и правильно, что никто, даже из туземцев, не мог бы решить, аристократическое ли было все управление в совокупности, или демократическое, или монархическое. Да это и понятно. В самом деле: если мы сосредоточим внимание на власти консулов, государство покажется вполне монархическим и царским, если на сенате - аристократическим, если, наконец, кто-либо примет во внимание только положение народа, он, наверное, признает Римское государство демократией. [12.] Вот то значение, каким пользовалась тогда[25] и, за немногими исключениями, пользуется до сих пор каждая из этих властей в Римском государстве. Консулы, пока не выступают в поход с легионами и остаются в Риме, вершат все государственные дела[26]; ибо все прочие должностные лица, за исключением трибунов, находятся в подчинении у них и покорности; они также вводят посольства в сенат. Кроме того, консулы докладывают[27] сенату дела, требующие обсуждения, и блюдут за исполнением состоявшихся постановлений. Ведению консулов подлежат и все государственные дела, подлежащие решению народа: они созывают народные собрания, вносят предложения, они же исполняют постановления большинства. Далее, они имеют почти неограниченную власть во всем, что касается приготовлений к войне и вообще военных походов, ибо они властны требовать по своему усмотрению войска от союзников, назначать военных трибунов, производить набор солдат и выбирать годных к военной службе. Кроме того, они властны подвергнуть наказанию всякого, кого бы ни пожелали, из подчиненных им в военном лагере. Они вправе расходовать государственные деньги, сколько угодно, так как за ним следует квестор, готовый исполнить каждое их требование. Поэтому всякий, кто обратит свой взор только на эту власть, вправе будет назвать Римское государство истинной монархией или царством. Высказанное здесь мнение сохранило, пожалуй, свою силу и тогда, если в том, что мы сказали или скажем ниже, наступит какая-либо перемена.
13. Что касается сената[28], то в его власти находится прежде всего казна, ибо он ведает всяким приходом, равно как и всяким расходом. Так, квесторы не могут производить выдачи денег ни на какие нужды без постановления сената, за исключением расходов, требуемых консулами. Да и самый большой расход, превосходящий все прочие, тот, который употребляют цензоры каждые пять лет на исправление и сооружение общественных зданий, производится с соизволения сената, который и дает цензорам разрешение. Равным образом все преступления, совершаемые в пределах Италии и подлежащие расследованию государства, каковы: измена, заговор, изготовление ядов, злонамеренное убийство, ведает сенат. Ведению сената подлежат также все те случаи, когда требуется решить спор по отношению к отдельному лицу или городу в Италии, наказать, помочь, защитить. На обязанности сената лежит отправлять посольства к какому-либо народу вне Италии с целью ли замирения, или для призыва к помощи, или для передачи приказания, или для принятия народа в подданство, или для объявления войны. Равным образом от сената зависит во всех подробностях и то, как принять явившееся в Рим посольство и что ответить ему. Ни в одном деле, из поименованных выше, народ не принимает ровно никакого участия. Таким образом, государство представляется совершенно аристократическим, если кто явится в Рим в отсутствии консула. В этом убеждены многие эллины и цари, ибо все почти дела римлян решаются сенатом.
14. По этой причине не без основания можно спросить, какая же доля участия в государственном управлении остается народу[29], да и остается ли какая-нибудь, если сенату принадлежит решение всех перечисленных нами дел, если - и это самое важное - сенат ведает всеми доходами и расходами, если, с другой стороны, консулы имеют неограниченные полномочия в деле военных приготовлений и в военных походах. При всем этом остается место и для участия народа, даже для участия весьма влиятельного. Ибо в государстве только народ имеет власть награждать и наказывать, между тем только наградами и наказаниями держатся царства и свободные государства, говоря вообще, все человеческое существование. В самом деле там, где или не сознается разница между наградою и наказанием, или хотя сознается, но они распределяются неправильно, никакое предприятие не может быть ведено правильно. Да и мыслимо ли это, если люди порочные оцениваются наравне с честными? Часто народ решает и такие дела, которые влекут за собою денежную пеню, если пеня за преступление бывает значительна, особенно если обвиняемыми бывают высшие должностные лица; смертные приговоры постановляет только народ. В этом отношении у римлян существует порядок, достойный похвалы и упоминания, именно: осуждаемым на смерть в то время, как приговор постановляется, они дозволяют согласно обычаю уходить явно, осудить себя на добровольное изгнание, хотя бы одна только треть из участвующих в постановлении приговора не подала еще своего голоса. Местами убежища для изгнанников служат города: Неаполь, Пренест, Тибур[30] и все прочие, состоящие в клятвенном союзе с римлянами. Народ же дарует почести достойным гражданам, а это - лучшая в государстве награда за доблесть. Он же властен принять закон или отвергнуть его, и - что самое важное - решает вопросы о войне и мире. Потом, народ утверждает или отвергает заключение союза, замирение, договоры. Судя по этому всякий вправе сказать, что в Римском государстве народу принадлежит важнейшая доля в управлении; и что оно - демократия.
15. Итак, мы показали, каким образом государственное управление у римлян распределяется между отдельными властями. Теперь мы скажем, каким образом отдельные власти могут при желании или мешать одна другой, или оказывать взаимную поддержку и содействие. Так, когда консул получает упомянутую выше власть и выступает в поход с полномочиями, он хотя и делается неограниченным исполнителем предлежащего дела, но не может обойтись без народа и сената: независимо от них он не в силах довести свое предприятие до конца. Ибо, очевидно, легионы нуждаются в непрерывной доставке припасов; между тем помимо сенатского определения[31] не может быть доставлено легионам ни хлеба, ни одежды, ни жалованья; вследствие этого, если бы сенат пожелал вредить и препятствовать, начинания вождей остались бы невыполненными. Кроме того, от сената зависит, осуществятся или нет планы и расчеты военачальников, и потому еще, что сенат имеет власть послать нового консула по истечении годичного срока или продлить службу действующего. Далее, во власти сената превознести и возвеличить успехи вождей, равно как отнять у них блеск и умалить их; ибо без согласия сената и без денег, им отпускаемых, военачальники или совсем не могут устраивать так называемые у римлян триумфы, или не могут устроить их с подобающей торжественностью. К тому же они обязаны, как бы далеко от родины ни находились, добиваться благосклонности народа, ибо, как сказано мною выше, народ утверждает или отвергает заключение мира и договоры. Важнее всего то, что консулы обязаны при сложении должности отдавать отчет в своих действиях перед народом. Таким образом, для консулов весьма небезопасно пренебрегать благоволением как сената, так равно и народа.
16. С другой стороны, сенат при всей своей власти обязан в государственных делах прежде всего сообразоваться с народом и пользоваться его благоволением, а важнейшие и серьезнейшие следствия и наказания за преступления против государства, наказуемые смертью, сенат не может производить, если предварительное постановление его о том не будет утверждено народом. Точно то же в делах, подлежащих ведению сената, именно: если кто-нибудь войдет с предложением закона, который посягает в чем-либо на власть сената, принадлежащую ему в силу обычая, или отнимает у сенаторов председательство и почести, или даже угрожает ущербом их имуществу, все это и подобное народ властен принять и отвергнуть. Но еще важнее следующее: хотя бы один из народных трибунов высказался против, сенат не только не в силах привести в исполнение свои постановления, он не может устраивать совещания и даже собираться, а трибуны обязаны действовать всегда в угоду народу и прежде всего сообразоваться с его волей. Таким образом, сенат по всем этим причинам боится народа и со вниманием относится к нему.
17. В равной мере и народ находится в зависимости от сената и обязан сообразоваться с ним в делах государства и частных лиц. В самом деле, многие работы[32] во всей Италии, перечислить которые было бы нелегко, по управлению и сооружению общественных зданий, а также многие реки, гавани, сады, прииски, земли, короче, все, что находится во власти римлян, отдается цензорами на откуп. Все поименованное здесь находится в ведении народа, и, можно сказать, почти все граждане причастны к откупам и к получаемым через них выгодам. Так, одни за плату сами принимают что-либо от цензоров на откуп, другие идут в товарищи к ним, третьи являются поручителями за откупщиков, четвертые несут за них в государственную казну свое состояние. По всем этим делам решает сенат, именно: назначить срок уплаты, в случае несчастия облегчить плательщиков, или при несостоятельности совсем освободить от обязательства. Словом, во многих случаях сенат имеет возможность причинить вред или пособить людям, имеющим отношение к общественному достоянию, ибо по всем поименованным делам нужно обращаться к сенату. Потом - что самое важное - из среды сенаторов избираются судьи в многочисленнейших тяжбах как государственных, так и частных, если только тяжбы возбуждаются по важному обвинению. Вот почему все граждане, находясь в зависимости от сената и опасаясь неверного исхода тяжбы, заботливо воздерживаются от возражений против сенатских определений и от противодействия сенату. Точно так же они не имеют охоты противодействовать видам консулов, ибо каждый гражданин в отдельности и все вместе подчинены власти консулов во время войны.
18. Хотя каждая власть имеет полную возможность и вредить другой, и помогать, однако во всех положениях они обнаруживают подобающее единодушие, и потому нельзя было бы указать лучшего государственного устройства. В самом деле, когда какая-либо угрожающая извне общая опасность побуждает их к единодушию и взаимопомощи, государство обыкновенно оказывается столь могущественным и деятельным, что никакие нужды не остаются без удовлетворения. Если что-нибудь случится, всегда все римляне соревнуются друг с другом в совместном обсуждении, исполнение принятого решения не запаздывает, каждый отдельно и все в совокупности содействуют осуществлению начинаний. Вот почему это государство благодаря своеобразности строя оказывается неодолимым и осуществляет все свои планы. Когда, с другой стороны, римляне по освобождении их от внешних опасностей живут в счастии и богатстве, приобретенном победами, наслаждаются благосостоянием и, легкомысленно поддаваясь льстецам, становятся необузданными и высокомерными, как бывает обыкновенно при таких обстоятельствах, особенно тогда можно видеть, как это государство в самом себе почерпает исцеление. Ибо если какая-либо власть возомнит о себе не в меру, станет притязательной и присвоит себе неподобающее значение, между тем как, согласно только что сказанному, ни одна из властей не довлеет себе и каждая из них имеет возможность мешать и противодействовать замыслам других, то чрезмерное усиление одной из властей и превознесение над прочими окажется совершенно невозможным. Действительно, все остается на своем месте, так как порывы к переменам сдерживаются частью внешними мерами, частью исконным опасением противодействия с какой бы то ни было стороны (Сокращение) .
19. ...Когда консулы выбраны, избирают военных трибунов, причем четырнадцать избираются[33] из числа тех, которые совершили уже пять годичных походов, а остальные десять - из тех, которые участвовали в десяти таких походах... Что касается остальных граждан[34], то они обязаны до сорокашестилетнего возраста совершить десять походов в коннице или двадцать в пехоте, кроме тех, имущественный ценз коих ниже даже четырехсот драхм[35]: эти последние все оставляются для службы во флоте. Впрочем, эти граждане, если обстоятельства к тому вынуждают, обязаны совершить двадцать годичных походов в пехоте. Занять государственную должность никто не может прежде, чем не совершит десяти годичных походов.
Когда выбранные в консулы лица пожелают произвести набор, они обязаны заранее в народном собрании назначить день, в который должны явиться в Рим все римляне, достигшие положенного возраста[36]. В назначенный день, когда явятся в Рим и затем соберутся на Капитолий обязанные военной службой люди[37], младшие военные трибуны[38], поставлены ли они народом или консулами, распределяются на четыре части, потому что у римлян четыре легиона составляют основное и первоначальное деление войска. Избранных первыми четырех трибунов они определяют в так называемый первый легион, трех следующих - во второй, дальнейших четырех - в третий и трех последних - в четвертый. Что касается трибунов старшего возраста, то двух первых они определяют в первый легион, трех других - во второй, двух следующих - в третий и трех последних - в четвертый.
20. По назначении и распределении трибунов так, что все легионы получают равное число начальников, трибуны потом размещаются вдали друг от друга по своим легионам и кидают жребий[39] по трибам, вызывая одну за другою каждый раз согласно жребию. Из солдат первой по жребию трибы консулы выбирают четырех одинакового приблизительно возраста и сложения. Когда эти солдаты приблизятся к начальникам, из них выбирают прежде всего трибуны первого легиона, потом второго, далее третьего и наконец четвертого. Когда затем подойдут четверо следующих солдат, выбор начинают трибуны второго легиона и так далее, так что последними выбирают трибуны первого легиона. Когда вслед за сим подойдут новых четверо, первыми выбирают трибуны третьего легиона, а последними второго. Так как в том же порядке выборы производятся от начала до конца, то выходит, что все легионы получают одинаковых солдат. Когда потребное число солдат выбрано, определяется оно в четыре тысячи двести человек пехоты, или в пять тысяч, если предвидится более трудная война; в старину набирали обыкновенно конницу уже после набора четырех тысяч двухсот человек пехоты; теперь конницу набирают раньше по имущественному списку всадников, составленному цензором[40]; на каждый легион набирается триста конных воинов[41].
21. По окончании набора описанным выше способом подлежащие трибуны собирают новобранцев по легионам, из числа всех их выбирают пригоднейшего и требуют от него клятвы в том, что он будет повиноваться и по мере сил исполнять приказания начальников. Все прочие воины, выступая вперед один за другим, также принимают клятву, гласящую, что они будут во всем поступать так, как обязался первый[42].
В то же время новые консулы уведомляют власти тех италийских союзных городов, от коих желают получить вспомогательные войска, причем определяется количество солдат, назначается день и место, когда и куда должны явиться новобранцы. Города производят набор, приводят новобранцев к присяге приблизительно описанным выше способом и, дав им начальника и расходчика, отправляют в путь.
После того военные трибуны в Риме, по приведении новобранцев к присяге, назначают день и место, когда и куда солдаты каждого легиона должны явиться безоружными, и затем распускают их. Когда в назначенный день новобранцы соберутся, самых молодых из них и беднейших трибуны зачисляют в легковооруженные,[43] следующих за ними в так называемые hastati , людей наиболее цветущего возраста в principes , а старейших в triarii . Таковы у римлян и в таком числе деления каждого легиона, различающиеся не только по названиям и возрастам, но и по роду оружия. Распределение солдат производится таким образом: старейших, так называемых триариев, полагается шестьсот человек, principes тысяча двести, столько же hastati ,[44] а прочие, наимладшие, образуют разряд легковооруженных. Если число солдат превышает четыре тысячи, соответственно изменится распределение солдат по разрядам, за исключением триариев, число которых всегда остается неизменным.
22. Самым юным из солдат, трибуны предписывают вооружаться[45] мечом, дротиками и легким щитом. Щит сколочен крепко и для обороны достаточно велик. По виду он круглый и имеет три фута в поперечнике. Легковооруженные, кроме того, носят на голове гладкую шапку, иногда волчью шкуру или что-нибудь в этом роде как для покрытия головы, так и для того, чтобы дать отдельным начальникам возможность отличать по этому знаку храбрых в сражении от нерадивых. Древко дротика имеет обыкновенно в длину два локтя и в толщину один дюйм. Наконечник его длиною в пядень и так тонок и заострен[46], что непременно гнется после первого же удара, и потому противник не может метать его обратно; иначе дротиком пользовались бы обе стороны.
23. Воинам второго возраста, так называемым hastati , отдается приказание носить полное вооружение[47]. В состав его прежде всего входит щит шириною в выпуклой части в два с половиною фута, а длиною в четыре фута; толщина же щита на ободе в одну пядь. Он сколочен из двух досок, склеенных между собою бычьим клеем и снаружи обтянутых сначала холстом, потом телячьей кожей. Далее, по краям сверху и снизу щит имеет железные полосы, которые защищают его от ударов меча и позволяют воину ставить его наземь. Щит снабжен еще железною выпуклостью, охраняющею его от сильных ударов камней, сарис и всякого рода опасных метательных снарядов. Кроме щита в состав вооружения входит меч, который носят у правого бедра и называют иберийским. Он снабжен крепким, прочным клинком, а потому и колет превосходно и обеими сторонами наносит тяжелый удар. К этому нужно прибавить два метательных копья[48], медный щит и поножи. Копья различаются на тяжелые и легкие. Круглые тяжелые копья имеют в поперечнике пядень, четырехгранные столько же в каждой стороне. Легкое копье походит на рогатину средней величины, и его носят вместе с тяжелым. Длина древка в копьях обоего рода около трех локтей. Каждое древко снабжено железным наконечником с крючком такой же длины, как и древко. Наконечник соединяется с древком очень прочно и для дела весьма удобно, потому что его запускают в дерево до середины и укрепляют множеством заклепок, поэтому связь частей не нарушается от употребления никогда, разве изломается железо; между тем толщина наконечника в основании, там, где он соединяется с древком, всего полтора пальца. Вот какое внимание обращают римляне на связь частей копья. Помимо всего сказанного они украшают шлем султаном, состоящим из трех прямых перьев красного или черного цвета почти в локоть длиною. Утвержденные на верхушке шлема перья вместе с остальным вооружением как будто удваивают рост человека и придают воину красивый и внушительный вид. Большинство воинов носит еще медную бляху в пядень ширины и длины, которая прикрепляется на груди и называется нагрудником[49]. Этим и завершается вооружение. Те из граждан, имущество коих определяется цензорами более чем в десять тысяч драхм[50], прибавляют к остальным доспехам вместо нагрудника кольчугу. Совершенно так же вооружены principes и triarii с той только разницей, что triarii имеют копья вместо дротиков[51].
24. Во всех поименованных выше разрядах легиона за исключением наимладших, трибуны выбирают во внимание к личным достоинствам по десяти человек в начальники отрядов; засим в каждом легионе производится новый выбор других десяти начальников. Все они называются центурионами[52], и один из них, выбранный первым центурионом, входит в состав военного совета. Центурионы в свою очередь выбирают сами такое же число помощников[53] себе. Засим трибуны вместе с центурионами делят возрастные отряды, за исключением легковооруженных, каждый на десять частей[54], причем каждая часть получает из среды уже выбранных двух центурионов и двух помощников. Что касается легковооруженных, то падающее на легион количество их[55] распределяется поровну между всеми частями. Отдельная часть носит у римлян название ordo, manipulus, vexillum [56], а начальники их - центурионов и начальников отрядов. Начальники, каждый в своем манипуле, выбирают из всех воинов двух человек, самых сильных и храбрых, в знаменосцы. Назначение двух начальников в каждом отряде имеет следующее основание: не зная, как будет действовать начальник, не случится ли с ним чего, между тем военное дело не допускает перерыва, римляне не желают оставлять манипул когда бы то ни было без вождя и начальника. Если оба центуриона на месте, то один из них, выбранный первым, ведет правое крыло манипула, а выбранный вторым левое; если один из центурионов отсутствует, то остающийся командует целым манипулом. От центурионов римляне требуют не столько смелости и отваги, сколько умения командовать, а также стойкости и душевной твердости, дабы они не кидались без нужды на врага и не начинали сражения, но умели бы выдерживать натиск одолевающего противника и оставаться на месте до последнего издыхания.
25. Равным образом и конницу римляне делят на десять эскадронов[57], turmae, в каждом из них выбирают трех начальников, которые сами назначают себе еще троих помощников. Эскадронный начальник, выбранный первым, ведет эскадрон, а два других имеют звание десятников; все трое называются декурионами. За отсутствием первого из них эскадроном командует второй. Вооружение конницы в наше время походит на эллинское[58]. В старину, первоначально конные воины не имели панцирей и шли в битву, опоясанные передниками. Благодаря этому они легко и ловко спешивались и быстро снова вскакивали на лошадь, зато в стычках подвергались большой опасности, потому что дрались обнаженные. Употреблявшиеся тогда копья непригодны были в двояком отношении: они были тонки и ломки, при взмахе большею частью ломались от самого движения лошадей, раньше еще чем наконечник копья упирался в какой-либо предмет, вот почему воины не могли попадать ими в цель. Потом, копья делались с одним только наконечником на верхнем конце, благодаря чему воин наносил только один удар копьем, засим наконечник ломался, и копье становилось совершенно негодным и ненужным. Римский щит изготовлялся из бычьей кожи, имел форму лепешек[59] с выпуклостью посередине, какие употребляются римлянами для жертвоприношений. Для отражения ударов щиты эти были неудобны по своей непрочности[60], к тому же от дождей кожа их портилась, сырела, и тогда они становились уже негодными, да и без того не были удобны. Так как вооружение это оказалось непригодным, то римляне вскоре переняли вооружение от эллинов. Здесь первый уже удар верхним наконечником копья бывает обыкновенно меток и действителен, так как копье сделано прочно и не гнется; к тому же и нижний конец копья, которым можно повернуть его, наносит верный и сильный удар. То же самое и относительно щита, который у эллинов отлично приспособлен для отражения ударов, наносимых издали и вблизи[61]. Римляне сообразили это и вскоре переняли эллинский щит. Так и вообще римляне оказываются способнее всякого другого народа изменить свои привычки и позаимствоваться полезным[62].
26. Когда таким образом разделение войска произведено и отданы распоряжения относительно оружия, трибуны отпускают граждан по домам. С наступлением срока, когда все воины в силу общей клятвы обязаны собраться в указанных консулами местах, - обыкновенно консул назначает место сборов для своих легионов, ибо каждому консулу предоставляются часть союзников и два римских легиона[63], - все неукоснительно являются, ибо для уклонения от присяги не существует никакого оправдания за исключением знамений[64] или непреоборимых препятствий. Когда вместе с римлянами соберутся и союзники, устроение их и начальство над ними принимают на себя назначенные консулами начальники в числе двенадцати человек, именуемые префектами[65]. Из всех наличных союзников они прежде всего выбирают для консулов[66] в конницу и пехоту наиболее годных к действительной службе, так называемых extraordinarii , что в переводе значит отборные. Общее число пеших союзников обыкновенно приравнивается к римской пехоте[67], а союзническая конница втрое многочисленнее римской. Из них в разряд отборных начальники принимают около одной трети конницы и пятую часть пехоты. Остальных союзников они разделяют на две части, из коих одна называется правым крылом[68], другая левым.
По надлежащем завершении этого трибуны принимают под свое начальство римлян и союзников и начинают разбивать лагерь, всегда и везде неизменно соблюдая одни и те же правила в размещении войск[69]. Поэтому, мне кажется, и теперь уже своевременно будет, если мы попытаемся дать читателям, насколько это возможно в нашем изложении, понятие о расположении римских войск в походе, в стоянке и в боевом строю. [27.] Да и в самом деле, можно ли быть настолько равнодушным к прекрасным и славным деяниям, чтобы не пожелать уделить немного больше внимания подобному предмету? Тем более что достаточно будет раз прочитать написанное, чтобы получить ясное представление о предмете, единственном по своей важности и поучительности.
Лагерь римляне устраивают следующим образом: всякий раз, как только площадь для лагеря выбрана, под консульскую палатку[70] отводится место, наиболее удобное как для наблюдения за всем лагерем, так равно для отдачи приказаний. Водрузив знамя[71] там, где должна быть поставлена консульская палатка, вокруг знамени отмеривают четырехугольное пространство, причем каждая сторона его отстоит от знамени на сто футов, а отмеренная поверхность площади имеет четыре плетра.[72] Всегда вдоль одной из сторон[73] этого четырехугольника, той именно, с которой ожидается вернейшее обеспечение лагеря водою и припасами, римские легионы располагаются в таком порядке: в каждом легионе, как мы только что сказали, имеется по шести трибунов[74], а каждому из двух консулов подначальны всегда у римлян два легиона; ясно отсюда, что консула сопровождают в поход непременно двенадцать трибунов. Итак, все палатки трибунов ставят по прямой линии, параллельной отмеченной выше стороне четырехугольника и отстоящей от нее на пятьдесят футов, дабы иметь достаточно места для лошадей, вьючного скота и для прочих запасов трибунов. Помянутая выше фигура находится позади палаток, которые обращены к наружной стороне четырехугольника; ее-то раз и навсегда мы и будем считать и называть лицевой стороной всего лагеря. Палатки трибунов находятся на равном расстоянии одна от другой и непременно на таком протяжении, что захватывают римские легионы во всю ширину.
28. Далее, отмеривается еще пространство[75] в сто футов на всем протяжении палаток трибунов впереди их и, начиная от прямой линии, которая ограничивает эту широкую площадь и идет параллельно палаткам трибунов, возводятся стоянки легионов, причем поступают таким образом: намеченную выше прямую разделяют пополам, в точке деления проводят линию под прямым углом, вдоль которой по обеим сторонам размещают конницу двух легионов, одну против другой, на расстоянии пятидесяти футов, причем отвесная линия проходит как раз посредине промежутка. Палатки для конницы и для пехоты разбиваются приблизительно по одному и тому же способу, именно: все пространство, занимаемое как манипулом, так и эскадроном, составляет четырехугольник. Фигуры манипула и эскадрона лицевой стороной обращены к проходам и вдоль улиц имеют определенную длину, сто футов; обыкновенно стараются делать ее такою же и в ширину, только не у союзников. Всякий раз, когда употребляются в дело легионы большего состава, соответственно тому увеличивается длина и ширина четырехугольников.
29. Так как стоянка конницы находится против средних палаток трибунов, то этим образуется нечто вроде полосы, идущей под прямым углом к только что упомянутой прямой и к площади перед трибунами. Дело в том, что все проходы между палатками имеют вид улиц, по обеим сторонам коих в длину размещены или манипулы, или эскадроны. Итак, в тылу конницы, о которой сказано выше, римляне помещают триариев обоих легионов, за каждым эскадроном по манипулу, все теми же четырехугольниками, притом так, что все четырехугольники смежны между собою, и триарии обращены лицом в сторону, противную от конницы. При этом ширина каждого манипула триариев наполовину меньше длины, ибо и самый состав триариев обыкновенно наполовину малочисленное прочих родов оружия. Вот почему хотя число солдат часто бывает не одинаково в манипулах, тем не менее все манипулы одинаковой длины и разнятся только в ширине. Потом, на расстоянии пятидесяти футов от триариев обоих легионов, напротив их располагаются principes . Так как и эти последние обращены лицом к упомянутым выше свободным промежуткам, то опять образуются две улицы; и они начинаются и открываются у той самой прямой линии, что и улицы конных воинов, именно, от площади перед трибунами в сто футов ширины; оканчиваются эти улицы на стороне лагеря[76], противоположной трибунам, которую мы с самого начала приняли за лицевую сторону всего лагеря. Вслед за principes , спиною к ним и лицом в противоположную сторону, помещаются hastati в смежных стоянках. Так как, согласно первому объяснению, все части легиона имеют по десяти манипулов, то все улицы получают одинаковое протяжение и все оканчиваются у лицевой стороны лагеря; к ней же обращены и крайние манипулы.
30. Снова отступив пятьдесят футов от hastati , напротив их располагается союзническая конница, начинаясь от той же самой прямой линии, что и hastati , и у одной с ними кончаясь. Число союзников, как я сказал выше, в пехоте такое же, как и в римских легионах, за вычетом отборных[77]; союзническая конница вдвое многочисленнее римской, даже за вычетом третьей части, составляющей отборную конницу. Соответственно большему составу увеличивают ширину стоянки союзнической конницы, но длину стараются сохранить за ними, одинаковую с римскими легионами. Когда все пять проходов образовались, помещают манипулы союзнической пехоты с соответственным расширением их стоянки, в направлении, обратном тому, в каком стоит конница, так что эти манипулы обращены лицом к валу и к обеим боковым сторонам лагеря. В каждом манипуле, в обеих частях лагеря, первые палатки занимают центурионы. Разбивая лагерь вышеописанным способом, римляне при этом оставляют с обеих сторон между шестым и пятым эскадронами промежуток в пятьдесят футов; то же самое и в манипулах пехоты. Благодаря этому получается новый проход посередине лагеря, пересекающий поперек вышеупомянутые улицы и параллельный палаткам трибунов. Его называют пятым, quintana , так как он тянется вдоль пятых отрядов.
31. Пространство, находящееся в тылу палаток трибунов и с обеих сторон прилегающее к стоянке консула, отводится с одной стороны под площадь, с другой под квартиру квестора[78] с находящимися при нем запасами. Позади крайних палаток трибунов по обеим сторонам их и как бы под углом к ним[79] располагаются конные воины, выделенные из отборных, и часть добровольцев, идущих в поход из расположения к консулам[80]; все они находятся у боковых сторон лагеря и обращены по одной стороне к квартире квестора, по другой к площади. Обыкновенно эти воины не только в лагере помещаются вблизи консулов; они и в походах, и всегда, когда нужно, находятся при консуле или квесторе и оказывают им всевозможные услуги. Спиною к этой коннице, лицом к валу расположены пешие воины, обязанные такою же службой, как и те конные. Тотчас за ними оставлен свободный проход в сто футов шириною, параллельный палаткам трибунов, тянущийся по другую сторону площади, консульской квартиры, квесторской[81], вдоль всех поименованных выше частей лагеря. По верхней стороне этого прохода расположены стоянки отборной союзнической конницы, обращенные к площади, к консульской квартире и квесторской. Посередине стоянки этой конницы прямо против консульской палатки оставляется проход в пятьдесят футов, ведущий к оборотной стороне лагеря под прямым утлом к только что помянутой широкой улице. Далее, позади этой конницы занимает место отборная пехота союзников, лицом к валу и к задней стороне всего лагеря. Остающееся по обеим сторонам ее свободное пространство у боковых сторон лагеря отводится для иноземцев[82] и случайно прибывающих союзников.
При таком расположении весь лагерь имеет вид равностороннего четырехугольника[83], а проложенные в нем улицы и прочее устройство уподобляют его городу. Палатки со всех сторон удалены от вала на двести футов. Это свободное пространство[84] доставляет большие и разнообразные удобства. Так, оно весьма пригодно для вступления в лагерь войск и выступления из него, ибо отдельные части, каждая своей улицей, выходят к этому свободному пространству, а потому солдаты не сталкиваются на одной дороге, не опрокидывают и не топчут друг друга. Сюда же римляне уводят захваченный скот, сносят взятую у неприятеля добычу, что и находится здесь под верной охраной в ночную пору. Но - что самое важное - благодаря этому к солдатам за весьма редкими исключениями не долетают при ночных нападениях ни огонь, ни метательные снаряды: все это на значительном расстоянии от палаток не причиняет солдатам почти никакого вреда.
32. Когда определена численность пехоты и конницы по двоякому расчету, состоит ли каждый легион из четырех или из пяти тысяч человек[85], когда показаны также ширина, длина и численный состав манипулов, когда наконец определены величина промежуточных проходов и широких улиц и выяснены все прочие подробности, всякий желающий легко может определить[86] размеры занимаемого лагерем пространства и весь объем стоянки. Если только число союзников бывает больше обыкновенного с самого ли начала похода, или потом с присоединением случайных союзников[87], тогда этим последним римляне отводят сверх того помещение, о котором сказано выше, еще и свободные места близ консульской палатки, причем сокращается, сколько возможно, то пространство, которое назначается под площадь и квартиру квестора. Союзникам, участвующим в походе с самого начала, если число их слишком велико, римляне отводят еще одну полосу справа и слева римских легионов параллельно боковым сторонам лагеря, и это сверх мест, уже раньше отведенных. Если все четыре легиона с обоими консулами во главе соединены бывают в одной стоянке[88], то их следует представлять себе не иначе, как в виде двух армий, которые расположены только что описанным способом и обращены в противоположные стороны; причем армии соприкасаются между собою теми частями, которые заняты отборными войсками обоих легионов, теми самыми войсками, которые по нашему описанию обращены лицом к тылу всего лагеря. Тогда фигура стоянки получается удлиненная, площадь ее увеличивается вдвое, а вся окружность в полтора раза. Так устраивается лагерь всегда в том случае, если оба консула имеют общий лагерь. Если же они располагаются отдельно, все остается в том же виде, только площадь, квартира квестора и палатка консула помещаются в середине между двумя армиями.
33. По устроении лагеря трибуны собираются вместе и приводят к присяге одного за другим всех свободных и рабов. Присяга гласит: "ничего не воровать из стоянки и доставлять трибунам все, что бы кто ни нашел". Вслед за сим трибуны назначают в каждом легионе два манипула из principes и hastati для содержания в порядке площади перед палатками трибунов. Так как огромное большинство римлян проводит все время дневного пребывания в лагере на этой улице, то они постоянно следят за тем, чтобы она тщательно поливалась и чистилась. Что касается прочих восемнадцати манипулов[89], то каждый трибун получает по жребию три из них; как мы только что объясняли, на такое именно число манипулов делятся hastati и principes в каждом легионе, а трибунов в легионе шесть, каждый из трех манипулов по очереди исполняет при трибуне следующего рода службу: по разбивке лагеря он ставит палатку трибуна, вокруг нее расчищает место и, если ради сохранности потребуется огородить часть вещей трибуна, обязан позаботиться и об этом. Эти же манипулы доставляют два сторожевых поста из четырех человек каждый; двое из них исполняют сторожевую службу перед палаткой, а двое других позади нее при лошадях. Так как в распоряжении каждого трибуна находится три манипула, а в каждом манипуле числится более ста человек, не считая триариев и легковооруженных, - эти подобной службы не несут, - то служба их не тяжела, потому что каждый манипул исполняет ее лишь через три дня на четвертый; между тем она доставляет необходимые удобства трибунам и придает почет и значение их званию. Манипулы триариев освобождаются от службы при трибунах; зато каждый из них ежедневно доставляет стражу стоящему за ним эскадрону. Все подлежит надзору стражи; но больше всего она наблюдает за лошадьми из опасения, как бы они не запутались в веревках и не сделались через то негодными к службе, как бы они не сорвались с привязей, не кинулись одна на другую и не произвели бы в стоянке шума и смятения. Наконец, ежедневно по очереди один из всех манипулов находится при консульской палатке как для охраны консула от покушений, так и для придания важности его званию.
34. Что касается проведения рва и сооружения вала, то работы эти с двух сторон лагеря, с тех именно, на которых помещаются оба крыла союзников, возлагаются на союзников; на двух других сторонах, по легиону на каждой, работают римляне. Работа на каждой из сторон лагеря распределяется между манипулами, наблюдают за нею по отдельным участкам центурионы, а общая оценка работы по всей линии производится двумя трибунами. На трибунах же лежат и все прочие заботы о стоянке, именно: в течение шести месяцев трибуны чередуются по двое[90], которым и принадлежит власть в двухмесячный промежуток времени; те же самые трибуны, на коих пал жребий, стоят во главе войска и на поле сражения. Точно так же очередь в командовании соблюдается и среди префектов союзников. На рассвете всадники и центурионы вместе являются к палаткам трибунов, а трибуны к консулам. Консул отдает все нужные приказания трибунам, трибуны сообщают их всадникам и центурионам, а эти последние, когда приходит пора исполнить приказания, передают их остальному войску.
Во избежание ошибки в передаче ночного пароля[91] римляне поступают так: в каждом роде оружия, в десятом манипуле или эскадроне, занимающем крайнее место в полосе, выбирается один солдат, освобождаемый от службы на сторожевом посту. Ежедневно с заходом солнца он является к палатке трибуна, получает пароль, который начертан на дощечке, и удаляется обратно. По возвращении к своему отряду солдат при свидетелях вручает дощечку с паролем начальнику ближайшего отряда, а тот таким же образом следующему. Так точно поступают и все прочие начальники, пока пароль не достигает первых отрядов, ближайших к трибунам. Табличка должна быть возвращена трибунам еще засветло. Если возвращены все выданные таблички, трибун знает, что пароль объявлен всем отрядам, что он обошел всех прежде, чем вернуться к нему. Если какой-нибудь таблички недостает, трибун тотчас производит расследование, зная по надписям, от какого отряда табличка не поступала, и виновный в задержании таблички подвергается установленному наказанию.
35. Ночную стражу римляне устраивают так: консула и палатку его охраняет расположенный подле манипул, а палатки трибунов и эскадроны конницы выделенные из каждого манипула отряды, о чем сказано выше. Точно так же имеется стража при каждом манипуле; ее поставляют из своей среды все солдаты отряда. Прочие сторожевые посты назначает консул. Обыкновенно при квесторе бывает три сторожевых поста, а при каждом из легатов и советников[92] по два. Наружная сторона лагеря занята легковооруженными[93], которые стоят на страже вдоль всего вала изо дня в день. Такова возлагаемая на них служба. Они охраняют и лагерные ворота, располагаясь по десяти человек у каждых ворот. Младшие начальники[94] манипулов приводят вечером к трибуну по одному от всех сторожевых постов тех солдат, назначенных в стражу, которые исполняют первую смену. Всем этим солдатам трибуны выдают таблички со значками, очень маленькие, по одной на сторожевой пост; по получении табличек солдаты отправляются на свои посты.
Объезд сторожевых постов доверяется коннице. Первый центурион[95] в каждом легионе обязан ранним утром отдать приказание одному из своих помощников, дабы до завтрака еще уведомлены были четыре солдата его собственного эскадрона, которые должны совершить объезд. Потом, к вечеру он же обязан дать знать начальнику ближайшего эскадрона, что на следующий день его очередь наряжать объезд. По получении уведомления третий начальник[96] обязан распорядиться о том же на третий день и так далее. Четыре солдата первого эскадрона, которых выбрали помощники центуриона в объезд, по жребию распределяют между собою сторожевые смены, затем отправляются к трибуну и получают от него расписание о том, в какие часы[97] и сколько сторожевых постов им нужно объехать. После этого четыре солдата располагаются на страже подле первого манипула триариев, на обязанности центуриона коего лежит подавать сигнал[98] трубою каждой смене стражи.
36. Когда приходит пора, конный солдат, попавший по жребию в первую смену, начинает объезд совместно с несколькими друзьями в качестве свидетелей. Он объезжает все упомянутые посты, не только те, что стоят у окопов и лагерных ворот, но и все те также, что подле манипулов и эскадронов. Если стражу первой смены он найдет бодрствующею, то отбирает у нее табличку, если застанет ее спящею или не найдет кого-либо из стражи на месте, то зовет спутников своих в свидетели и едет дальше. Точно так же поступают объезды и следующих смен. Ежедневная забота о том, чтобы каждая смена возвещалась сигнальной трубой и через то получалось согласие между дозором и сменою, лежит, как я только что сказал, на центурионах первого манипула триариев обоих легионов.
Каждый дозор на рассвете доставляет трибуну дощечку. Если дощечки сданы все, столько, сколько было взято их, дозорщики удаляются обратно, и никто не отвечает. Если же кто из них возвращает дощечек меньше, чем сколько сторожевых постов, то по начертаниям на дощечках трибун узнает, от какого поста дощечка не доставлена. Когда этот пост обнаружен, трибун велит позвать соответствующего центуриона, а этот последний вызывает наряженных на стражу солдат, которым и дается очная ставка с дозором. Если вина падает на стражу, дозорщик тут же и доказывает ее при помощи свидетельских показаний своих спутников: он обязан сделать это, ибо в противном случае обвинение падет на дозор. [37.] Тотчас собирается совет трибунов, который и судит. В случае обвинения виновный подвергается наказанию палками. Наказание[99] это производится приблизительно так: трибун берет палку и ею как бы только касается осужденного; вслед за сим все легионеры бьют его палками и камнями. Наказуемых забивают большею частью до смерти тут же, в самом лагере, а если кто-нибудь и выходит еще живым, то не на радость себе. Да и какая ему радость, если возврат на родину ему не дозволен, и никто из родственников не осмелится принять такого человека к себе в дом. Поэтому раз постигло кого подобное несчастие, он погиб бесповоротно. Та же участь угрожает помощнику центуриона или самому центуриону, если они своевременно не дали надлежащих указаний первый дозорщикам, второй начальнику ближайшего эскадрона. Благодаря беспощадной строгости наказания ночная охрана у римлян исполняется неукоснительно.
Солдаты обязаны повиноваться трибунам, а трибуны консулам. Во власти трибуна или у союзников префекта налагать денежную пеню, брать в залог[100], сечь розгами. Наказанию палками подвергается также тот, кто утащит что-либо из лагеря, даст ложное показание, а равно молодой человек, провинившийся в мужеложстве[101], наконец всякий, кто трижды был наказан за одну и ту же вину. Таковы деяния, наказуемые у римлян как преступления. Трусостью и позором для солдата римляне почитают проступки вот какого рода: если кто ради получения отличия ложно припишет себе перед трибунами доблестный подвиг, потом если кто по трусости покинет пост[102], на который он поставлен, или тоже по трусости бросит какое-либо оружие в пылу битвы. Вот почему иные солдаты, стоя на посту, обрекают себя на верную смерть и в виду гораздо более многочисленного неприятеля не решаются покидать свои посты из страха наказания, которое ждет их по возвращении с поля битвы. Другие, потеряв в сражении щит или меч, или какое-нибудь иное оружие, кидаются как безумные в ряды неприятелей или в надежде обрести потерянное, или в сознании, что только смерть может избавить их от неизбежного позора и обид от своих же товарищей.
38. Если иной раз попадает в одну и ту же беду довольно большое число солдат, если под натиском неприятеля целые манипулы покидают свои места, то римляне не имеют обыкновения[103] подвергать наказанию палками или смертью всех виновных. Выход из этого положения они находят в одно и то же время и удобный, и устрашающий, именно: трибун собирает легион, вперед выводит солдат, покинувших свои места, и жестоко укоряет их, а затем из числа всех, проявивших трусость, выбирает по жребию пять-десять-двадцать человек, словом в каждом случае столько, чтобы получилось около десятой доли всех виновных, и тогда тех, на кого падет жребий, подвергает беспощадному наказанию палками, как оно описано нами только что, остальным велит выдавать положенную меру ячменя вместо пшеницы, палатки их приказывает ставить за окопами[104], ограждающими лагерь. Так как страх и опасность попасть под жребий, решение коего неизвестно, висят равно над всеми, так как далее никто не обеспечен от позора получать в пищу ячменный хлеб, то такой обычай составляет действительнейшую меру и устрашения солдат, и восстановления понесенных потерь[105].
39. Прекрасно также умеют римляне возбуждать отвагу в солдатах. Так, если было какое дело и некоторые солдаты отличались в нем храбростью, консул созывает в собрание все войско и ставит подле себя тех солдат, которым молва приписывает выдающиеся подвиги. Сначала он произносит похвальное слово о заслугах каждого воина отдельно и обо всем, что было в его жизни достойного доброй памяти, затем дарит солдату, ранившему неприятеля, копье, солдату, убившему врага и снявшему с него доспехи, дарит чашу[106], если он пеший, или конскую сбрую, если конный; прежде, впрочем, дарилось только копье. Однако награды даются не тогда, когда воин ранил нескольких врагов или снял с них доспехи в правильной битве или при взятии города, но тогда только, когда враги ранены или убиты в легкой стычке и вообще при таких обстоятельствах, которые нисколько не обязывали отдельных воинов отваживаться на опасность, и в которых солдаты по доброй воле и собственному побуждению шли в дело. Золотым венком консул награждает солдат, которые при взятии города первые взошли на стену. Он отличает наградами и тех из римлян или союзников, которые в битве прикрыли кого-либо щитом и тем спасли его. Спасенные также награждают своих спасителей венком или по собственному побуждению, или, если этого не сделают, то по судебному приговору трибунов. Да и во всю жизнь спасенный чтит своего спасителя как отца и обязан угождать ему во всем как родителю. Такого рода поощрения возбуждают к соревнованию в военной доблести не только свидетелей и очевидцев, но и остающихся дома граждан. Ибо солдаты, удостоенные подобных наград, помимо того, что слава о них идет в лагерь и теперь же достигает родины, участвуют в торжественных процессиях[107] со знаками отличия: носить подобные украшения может лишь тот, кого консул наградил ими за доблесть; в домах своих они кладут снятые с неприятелей доспехи на самых видных местах, как памятники и свидетельства своей доблести. При столь внимательном и заботливом отношении к военным наградам и наказаниям, не удивительно, если военные предприятия римлян увенчиваются блестящими успехами.
Что касается жалованья, то пешие воины получают в день два обола, центурионы вдвое больше, а конные воины по драхме[108]. Хлебом пешие воины получают около двух третей аттического медимна пшеницы на месяц, конные воины по семи медимнов ячменя и по два пшеницы, союзники же пешие получают столько, как и пешие римляне, а конница по одному медимну с третью пшеницы и по пяти медимнов ячменя. Содержание это выдается союзникам в дар; с римлян квестор вычитает по установленной цене из жалованья за хлеб, одежду, за оружие, если кто нуждается в нем.
40. Снятие со стоянки производится у римлян так: с первым сигналом все разбирают палатки и складывают пожитки; при этом никому не дозволяется снять, равно как и раскинуть свою палатку раньше палаток трибунов и консула. По второму сигналу солдаты вьючат животных, с третьим сигналом передние ряды снимаются с места, и весь лагерь приходит в движение. Обыкновенно во главе движения римляне ставят отборных; за ними следует правое крыло союзников в сопровождении обоза тех и других. Дальше, сопровождаемый собственным обозом, едет первый легион римлян; за ним следует второй легион со своим обозом и с пожитками тех союзников, которые поставлены в тылу армии; движение замыкается левым крылом союзников. Что касается конницы, то частью она идет в тылу отрядов, к коим сопричислена, частью следует по бокам вьючных животных для того, чтобы держать их в сборе и защищать от нападений. Если нападение ожидается с тыла, то все остается в том же порядке, только отборные из союзников замыкают собою движение, а не идут впереди. Положение каждого легиона и каждого крыла то впереди, то сзади меняется через день, дабы все войска, занимая попеременно переднее место в походе, в равной мере пользовались выгодами - запасаться водою и съестными припасами, еще не тронутыми. Впрочем, в тех случаях, когда грозит опасность со стороны неприятеля и когда войско находится в открытой местности, римляне совершают поход в ином порядке, именно: они двигаются тремя параллельными рядами hastati , principes и triarii , причем обоз первых манипулов помещается впереди всего, за первыми манипулами следует обоз вторых, за вторыми - третьих, в том же порядке чередуются все обозы и манипулы. Такой походный строй дает войску возможность на случай какой-либо опасности выдвигать манипулы вперед из обозов и, поворачивая их то влево, то вправо, ставить против неприятеля. Таким образом, все войско тяжеловооруженных в короткое время одним движением выстраивается в боевой порядок, если только не нужно выдвинуть вперед[109] и hastati. Вьючные животные и следующая за лагерем толпа, находясь под прикрытием боевой линии, самым положением достаточно защищены от опасности.
41. Когда войско во время похода приближается к месту стоянки, трибун и несколько центурионов, для этого каждый раз выбираемые, отправляются вперед. Они исследуют всю местность, где должен быть разбит лагерь, и на ней прежде всего выбирают ту часть, на которой, согласно вышесказанному, должна находиться палатка консула, и на окружающем эту палатку пространстве определяют, в каком направлении и по какой стороне должны быть размещены легионы. Когда это решено, они отмеривают площадь вокруг консульской палатки, проводят затем прямую линию, на которой должны быть поставлены палатки трибунов, потом параллельную ей линию, начиная от которой и располагаются легионы на стоянку. Равным образом размечается линиями и та другая часть пространства вокруг палатки, о которой подробно и обстоятельно мы говорили выше. Измерения производятся легко, все расстояния определены раз и навсегда, а потому работа исполняется быстро. Вслед за сим вколачивается первое знамя на том месте, где должна помещаться консульская палатка, потом второе на отмеченной заранее стороне лагеря, третье посередине линии, занятой палатками трибунов, четвертое на той линии, начиная от которой расставляются легионы. Все знамена красного цвета, только консульское белое. На противоположной стороне стоянки вколачиваются или одни копья, или знамена, только других цветов. Как только эта работа кончена, римляне проводят улицы и на каждой из них вбивают по знамени. Отсюда само собою следует, что когда легионы приближаются к месту стоянки и начинают различать его, для них все делается ясно тотчас; они руководствуются в своих соображениях знаменем военачальника. Таким образом, при неизменном размещении воинов на одних и тех же местах стоянки, каждый в точности знает и улицу, и ту часть ее, где должна находиться его палатка; все происходит приблизительно так, как если бы войско входило в родной город. В самом деле, в городе воины, разделившись у ворот, быстро идут дальше каждый своей дорогой и безошибочно попадают в свои жилища, ибо всякий из них хорошо знает, в какой части города находится его жилище. Нечто подобное бывает обыкновенно и при расположении воинов в римском лагере.
42. Для римлян в устроении лагеря важнее всего удобства, почему они в этом деле применяют, как мне кажется, способ, противоположный эллинскому, именно: эллины при устроении лагеря имеют в виду прежде всего занятие местности, укрепленной самою природою, с одной стороны, желая избежать трудностей по возведению окопов, с другой - воображая, что никакие искусственные ограждения по степени крепости не сравняются с теми, какие даны от природы. Поэтому-то для них неизбежно сообразоваться со свойствами местности, менять общую фигуру всей стоянки и отдельные части ее располагать то здесь, то там смотря по местности. Вот почему в стоянке эллинов нет определенных мест ни для отдельных воинов, ни для целых частей войска. Римляне, напротив, предпочитают выносить труды по проведению рва и по другим сопутствующим работам, лишь бы облегчить устроение стоянки и лишь бы расположение ее было известно солдатам и оставалось всегда неизменным.
Вот важнейшие сведения касательно римских легионов и в особенности римского лагеря (Сокращения) .
43 ...Почти все историки с похвалами говорят нам о достоинствах государственных учреждений лакедемонян, критян, мантинейцев, а также карфагенян; некоторые из них упоминают еще о государственном устройстве афинян и фиванцев. Что касается меня, то я умолчу пока об этих государствах и замечу, что учреждения афинян и фиванцев, как я убежден в том, вовсе не заслуживают пространного изложения. Ибо возрастание обоих государств было неправильно, цветущее состояние их непродолжительно, испытанные ими перемены не совершались с постепенностью. Как бы по капризу судьбы они блеснули, так сказать, на минуту, и вдруг, по-видимому, еще счастливые, рассчитывающие на благоденствие и в будущем, пришли в упадок[110]. Так, фиванцы воспользовались непониманием лакедемонян и враждою к ним союзников, а также услугами одного-двух человек, которые постигли тогдашнее положение и таким путем стяжали себе у эллинов славу доблестного народа[111]. Судьба не замедлила показать всем воочию, что тогдашними успехами фиванцы обязаны были не государственному устройству своему, но личной доблести стоявших во главе граждан. [44.] Ибо известно, что преуспеяние и расцвет Фивского государства[112], равно как и упадок его, совпадают со временем жизни Эпаминонда и Пелопида. Следовательно, источником тогдашнего блеска фивской общины должно считать не государственное устройство ее, но названных выше людей. Так же точно нужно понимать и государство афинян. И оно много раз бывало в цветущем состоянии, наибольшего блеска достигло трудами Фемистокла, но быстро испытало обратную долю вследствие присущей ему неустойчивости. В самом деле, афинский народ издавна походит на судно без кормчего. Так, когда на судне под страхом неприятеля или из опасения бури команда обнаружит единодушное повиновение кормчему, он отлично исполнит свои обязанности. Когда же, напротив, люди почувствуют себя вне опасности, начинают пренебрежительно относиться к своим начальникам и ссориться из-за разногласий в мнениях, когда одни желают продолжать путь, а другие понуждают кормчего бросить якорь, когда одни выбрасывают снасти, а другие хватаются за них и велят сниматься с якоря, тогда посторонний наблюдатель видит перед собою постыдную картину раздоров и смуты, а положение соучастников плавания и товарищей становится опасным. Вот почему подобные корабли терпят крушение в гавани, у самого берега, уже после того, как благополучно вышли из величайших морей и спаслись от сильнейших бурь. То же самое многократно случалось и с Афинским государством, именно: не раз доблести народа и его правителей спасали его от величайших и ужаснейших напастей, и потом сверх всякого ожидания, по какому-то бессмыслию приходило оно снова в бедственное состояние среди мира и спокойствия. Поэтому-то и не стоит распространяться о государственном устройстве афинян и фиванцев, где всеми делами по собственному капризу заправляет толпа, в одном месте непомерно стремительная и непостоянная, в другом обуреваемая насилием и страстями.
45. Напротив, следует остановиться со вниманием на государстве критян, к которому мы и переходим, по двум причинам, во-первых: почему просвещеннейшие из древних писателей - Эфор, Ксенофонт, Каллисфен[113], Платон - называют его сходным и даже тождественным с государством лакедемонян, во-вторых, почему они считают его достойным похвалы. Оба суждения мы находим неправильными, в чем и можно убедиться из нижеследующего. Сначала мы скажем о различии этих государств. В числе особенностей государственного строя лакедемонян писатели эти называют прежде всего закон о земельной собственности, по которому никто не вправе приобретать земли больше других, но все граждане должны иметь равную долю участия в общественной земле. [46.] Другая особенность - закон о денежном имуществе; так как оно не имеет у лакедемонян никакого значения, государство совершенно избавлено от раздоров из-за разницы состояния. Третья особенность состоит в том, что цари лакедемонян имеют непрерывающуюся[114] власть, а так называемые старейшины пожизненную; ими-то и при их участии ведаются все дела государственного управления. Но во всем этом критяне представляют противоположность[115] лакедемонянам. Так, законы их дозволяют каждому расширять свои земельные владения, так сказать, до бесконечности, сколько кто может. Потом, деньги имеют у критян такую цену, что обладание ими почитается не необходимым только, но и весьма почетным. Наконец, низкая корысть и любостяжание до того вошли в нравы критян, что из всех народов у них только никакая нажива не считается постыдною. Помимо этого, власти их ограничены годичным сроком и государство имеет вид демократии. Поэтому-то я много раз недоумевал, почему писатели говорят нам о государствах противоположных по природе как бы о сходных между собою, родственных. Впрочем, мало того, что они проглядели столь важные отличия, вдобавок они пускаются в многоглаголивые рассуждения о том, что из всех смертных один только Ликург постиг основы государственного строя, именно: так как всякое государство зиждется на двух добродетелях, на храбрости по отношению к врагам и на единодушии во взаимных отношениях граждан, то Ликург, говорят они, упразднив любостяжание, вместе с тем избавил государство от домашних распрей и смуты, и потому лакедемоняне, не тронутые этими пороками, пользовались наилучшими во всей Элладе отношениями внутри общины и отличались единодушием. Разъяснив это и при сопоставлении двух государств заметив, что критяне в силу прирожденной им алчности обуреваемы многократнейшими распрями, частными и государственными, а также домашними войнами, писатели эти тем не менее воображают, что все это ничего не говорит против них, и отваживаются утверждать, будто эти два государства сходны между собою. А Эфор при описании обоих государств употребляет даже одни и те же выражения, за исключением собственных имен, так что читатель, если оставит без внимания собственные имена, ни за что не поймет, о котором из двух государств идет речь у Эфора.
47. Так, по-моему, различаются эти государства, а почему мы не считаем критского государственного устройства достойным ни похвалы, ни подражания, об этом скажем теперь. Я полагаю, что каждому государству присущи два начала, которые и определяют, заслуживают ли его учреждения и отправления их подражания, или следует воздерживаться от них. Начала эти - обычаи и законы. Те из них заслуживают соревнования, которые вносят благонравие и умеренность в частную жизнь людей, в государстве же водворяют кротость и справедливость; нравы и обычаи противоположные достойны осуждения. Если, таким образом, у какого-либо народа мы наблюдаем добрые обычаи и законы, мы смело можем утверждать, что хорошими окажутся здесь и люди, и общественное устройство их. Точно так же, если мы в частной жизни людей видим любостяжание, а в государственных деяниях неправду, очевидно, можно с большою вероятностью предположить, что и законы их, и нравы частных лиц, и весь государственный строй негодны. Между тем нельзя было бы указать, разве за самыми редкими исключениями, другого народа столь коварного в частной жизни, как критяне, и столь несправедливого в государственных предприятиях. Вот почему на основании сделанного выше сравнения мы не уподобляем государства критян лакедемонскому и вообще не считаем его достойным похвалы или соревнования.
Несправедливо также привлекать к сравнению государство Платона, хотя некоторые философы и восхваляют его. Как не допускаем мы к состязанию тех мастеров[116] или борцов, которые не занесены в списки или не приготовили себя телесными упражнениями, так точно не следует допускать и государство Платона к участию в споре за первенство до тех пор, пока пригодность его не будет испытана на деле. В настоящее время оценка Платонова государства посредством сличения с государствами спартанцев, римлян и карфагенян походила бы на то, как если бы кто-нибудь выставил одну из своих статуй и сравнивал ее с живыми, одушевленными людьми. Ведь такое сравнение неодушевленного предмета с одушевленными, наверное, показалось бы зрителю неправильным, ошибочным и ни с чем несообразным, хотя бы работа статуи и заслужила наивысшей похвалы.
48. Оставим мы поэтому в стороне государство Платона и возвратимся к Лаконике. Мне кажется, что установленные Ликургом законы и принятые им меры были превосходны для обеспечения единодушия граждан, для ограждения Лаконики, наконец, для прочного водворения свободы в Спарте, так что дело его, по-моему, скорее божеского разума[117], а не человеческого. Равенство земельных участков, простота и общность жизни должны были вводить благонравие в частные отношения граждан, а государство предохранять от междоусобиц, с другой стороны, трудные и опасные упражнения должны были сделать граждан крепкими и мужественными. Когда в душе ли одного человека, или в пределах одного государства соединятся вместе такие свойства, как мужество и благонравие, тогда трудно зародиться какой-либо напасти в среде граждан, нелегко и иноземному врагу покорить их. Вот какими мерами и каким государственным устройством Ликург уготовал прочную безопасность для всей Лаконики, а самим спартанцам обеспечил свободу на долгое время. Однако, мне кажется, он совсем не позаботился о приспособлении своего государства, как в общем, так и в частностях, к завоеванию иноземцев, к господству над ними и вообще к расширению внешнего владычества. Поэтому, сделав граждан самодовлеющими и воздержанными в частной жизни, он должен был бы позаботиться о том, чтобы и общее настроение государства было самодовлеющим и умеренным. Теперь же спартанцы благодаря Ликургу в частной жизни и в отношениях к законам своего города совершенно свободные от честолюбия и в высшей мере благоразумные оказываются по отношению к остальным эллинам преисполненными честолюбия, жажды власти и любостяжания.
49. Так, кому неизвестно, что спартанцы, увлекаемые алчностью, чуть не раньше всех эллинов посягнули на земли соседей и объявили войну мессенцам с целью порабощения их? Кто из нас не читал о том, как они в пылу борьбы обязали себя клятвою прекратить осаду Мессены не прежде, чем она будет взята силою? Всем известно и то, что из жажды владычества над эллинами они согласились потом исполнять приказания того самого народа, против которого раньше победоносно сражались, именно: отстаивая свободу эллинов, они пошли на персов и одолели их, а когда персы снова появились и были обращены в бегство, спартанцы предательски выдали им эллинские города по Анталкидову миру с целью добыть деньги для подчинения эллинов своей власти. Тогда-то и обнаружились у спартанцев недостатки законодательства. Пока притязания их ограничивались владычеством над соседями или над одними пелопоннесцами, до тех пор достаточны были силы и средства самой Лаконики, ибо запасы нужных предметов спартанцы имели под руками, обратный путь домой и переправы совершались быстро. Но с тех пор, как они начали посылать свой флот в море или ходить с сухопутными войсками за пределы Пелопоннеса, стало ясно, что ни железных денег, ни сбыта ежегодного сбора плодов недостаточно для удовлетворения всех нужд, как того думал было достигнуть своими законами Ликург, ибо теперешнее положение лакедемонян требовало общепринятой монеты и наемных войск. Вследствие этого они вынуждены были обивать пороги у персов, налагать дань на островитян, выжимать деньги у эллинов в том убеждении, что, следуя законам Ликурга, они не в силах не только господствовать над эллинами, но и управляться со своими делами вообще.
50. Ради чего я сделал это отступление? Ради того, чтобы на деле показать, что законодательство Ликурга вполне пригодно для прочного охранения собственных владений и для удержания свободы, и что если кто в этом полагает цель государственного общежития, то должен согласиться, что нет и не было лучшего общественного порядка и устройства, как лаконские. Если, напротив, вожделения какого-либо народа идут дальше, если власть и главенство над многими народами кажутся кому прекраснее и почетнее упомянутого выше положения, если народ желает, чтобы на него устремлены были взоры всех, и все от него зависели бы, то он должен признать, что для такой цели Лаконское государство не пригодно, что Римское государство выше его и лучше приспособлено к достижению этой цели. Да и опыт ясно показал это. Так, в стремлении к главенству над эллинами лакедемоняне тотчас подверглись опасности утратить и собственную свободу, тогда как римляне по достижении владычества над одними только италийцами в короткое время подчинили себе всю обитаемую землю, чему много содействовало еще их благосостояние и легкость в получении необходимых средств.
51. Что касается государства карфагенян[118], то, мне кажется, первоначально оно было устроено превосходно, по крайней мере, в главном. Так, у них были цари, совет старейшин имел аристократическую власть и народ пользовался своими правами в должной мере. Вообще по своему устройству Карфагенское государство в целом походило на римское и лакедемонское. Но уже к тому времени, когда карфагеняне начали Ганнибалову войну, государство их было хуже римского. Так как всякое тело, всякое государство и всякое предприятие согласно природе проходят состояние возрастания, потом расцвета и наконец упадка, так как все находится в наилучшем виде в пору расцвета, то во время этой войны и обнаружилась разница между двумя государствами. Государство карфагенское раньше окрепло и преуспело, нежели римское, поэтому Карфаген уже отцветал в это время, а Рим, по крайней мере, в отношении государственных учреждений, находился в самом цветущем состоянии. Вот почему у карфагенян наибольшую силу во всех начинаниях имел тогда народ, а у римлян высшая мера значения принадлежала сенату. Тогда как у карфагенян совет держала толпа, у римлян лучшие граждане, и потому решения римлян в делах государственных были разумнее. Вот почему, невзирая на полное крушение вначале, они под конец войны, благодаря мудрости мероприятий, восторжествовали над карфагенянами.
52. Что касается частностей, прежде всего военного дела, то в морской войне искусство и средства к ней выше у карфагенян. Этого и следовало ожидать, ибо знание морского дела у карфагенян восходит к глубокой старине, и они занимаются мореплаванием больше всех народов. Зато у римлян гораздо лучше, нежели у карфагенян, военное дело сухопутное. Ибо римляне отдаются ему всей душой, тогда как карфагеняне совершенно пренебрегают пехотой и недостаточно заботятся о коннице. Причина этому кроется в том, что они пользуются иноземными наемными войсками, а римляне туземными, состоящими из граждан. Таким образом, с этой стороны предпочтение должно быть отдано римскому государственному устройству перед карфагенским, ибо государство карфагенян каждый раз возлагает надежды свои на сохранение свободы на мужество наемников, а римское на доблести собственных граждан и на помощь союзников. Поэтому если иногда римляне и терпят крушение вначале, зато в последующих битвах восстановляют свои силы вполне, а карфагеняне наоборот... Отстаивая родину и детей, они никогда не могут охладеть к борьбе и ведут войну с неослабным рвением до конца, пока не одолеют врага. Вот почему, обладая гораздо меньшим опытом в морском деле, о чем сказано выше, римляне тем не менее благодаря доблестям граждан имеют перевес над противником в общем ходе войны; ибо если опытность в морском деле и много помогает в морских войнах, то прежде всего решает победу мужество корабельных воинов. Вообще все италийцы превосходят финикиян и ливийцев прирожденными телесной силой и душевной отвагой; большую ревность в юношестве в этом отношении возбуждают и их исконные обычаи. Впрочем, достаточно будет одного примера для разъяснения того, с каким старанием Римское государство воспитывает граждан, которые готовы вынести все, лишь бы пользоваться в отечестве славою доблестных мужей. Так, когда умирает кто-либо из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам[119], где обыкновенно ставят покойника на ноги[120], дабы он виден был всем; в редких лишь случаях прах выставляется на ложе. Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным и находится на месте, или же, если сына нет, кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. [53.] Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль. Затем после погребения[121] с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника[122], заключенное в небольшой деревянный киот в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи[123] и черты лица покойника. Киоты открываются во время общенародных жертвоприношений, и изображения старательно украшаются. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой[124], если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец - в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, все они садятся по порядку на креслах из слоновой кости[125]. Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного. Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища? [54.] Далее, мало того, что оратор говорит о погребаемом покойнике; по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, а через то самое увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство; вместе с тем - и это всего важнее - обычай поощряет юношество ко всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам. Сказанное подтверждается нижеследующим: многие римляне, чтобы решить победу, добровольно выходили на единоборство, немало было и таких, которые шли на явную смерть, на войне ли за спасение прочих воинов, или в мирное время за безопасность отечества. [55.] Далее, иные власть имущие в противность всякому обычаю или закону умерщвляли родных детей, потому что благо отечества ставили выше самых тесных кровных связей. Римляне знают множество подобных случаев относительно многих граждан. Для нас в подтверждение сказанного достаточно привести один пример с поименованием лица. Рассказывают, что Гораций, по прозванию Коклес, упорно сражался с двумя неприятельскими воинами по ту сторону моста, идущего через Тибр перед городом. Завидев, что на помощь противникам устремляется толпа людей, и опасаясь, как бы неприятель силою не ворвался в город, он обернулся к стоявшим воинам и закричал, чтобы они поскорее отступали и ломали мост. Те повиновались. Пока мост ломали, Гораций Коклес, невзирая на множество полученных ран, сдерживал натиск врагов, изумляя их не столько силою, сколько стойкостью и отвагой. Разрушение моста остановило натиск неприятеля, а Коклес во всеоружии кинулся в реку и радостно[126] расстался с жизнью, потому что благо родины и следовавшая засим слава были для него дороже, чем сохранение собственной жизни. Вот какое настроение и какую жажду славных подвигов воспитывают в римлянах исконные их обычаи; оно и понятно.
56. Потом, обычаи и законоположения римлян относительно обогащения лучше карфагенских. Для карфагенян нет постыдной прибыли, для римлян, напротив, нет ничего постыднее, как поддаться подкупу или обогащаться непристойными средствами. Сколь высоко они ценят честное обогащение, столь же презирают стяжание недозволенными путями. Вот и доказательство тому: тогда как у карфагенян для получения должности люди открыто дают взятки, у римлян это самое наказуется смертью. Заслуги награждаются у одного народа совсем не так, как у другого, а потому у обоих народов различны и пути, ведущие к наградам.
Однако важнейшее преимущество Римского государства состоит, как мне кажется, в воззрениях римлян на богов. То самое, что осуждается у всех других народов, именно богобоязнь[127], у римлян составляет основу государства. И в самом деле, одно у них облекается в столь грозные формы и в такой мере проходит в частную и государственную жизнь, что невозможно идти дальше в этом отношении. Многие могут находить такое поведение нелепым, а я думаю, что римляне имели в виду толпу. Правда, будь возможность образовать государство из мудрецов, конечно не было бы нужды в подобном образе действий; но так как всякая толпа легкомысленна и преисполнена нечестивых вожделений, неразумных стремлений, духа насилия, то только и остается обуздывать ее таинственными ужасами и грозными зрелищами. Поэтому, мне кажется, древние намеренно и с расчетом внушали толпе такого рода понятия о богах, о преисподней, напротив, нынешнее поколение, отвергая эти понятия, действует слепо и безрассудно. Поэтому-то у эллинов, не говоря уже о прочем, люди, ведающие общественное достояние, неспособны исполнить данное обязательство даже в том случае, если им доверяется один талант, и хотя бы при этом было десять поручителей, наложено было столько же печатей и присутствовало вдвое больше свидетелей; напротив, у римлян обязательство достаточно обеспечивается верностью клятве, хотя бы должностные лица или послы имели в своем распоряжении большие суммы. Потом, если у прочих народов редки честные люди, для которых общественное достояние неприкосновенно, то у римлян, наоборот, редки случаи изобличения в хищении.
57. ...Итак, едва ли нужно говорить, что все существующее подвержено переменам и порче: в том убеждает нас непреоборимая сила природы. Всякая форма правления может идти к упадку двояким путем, так как порча или проникает в нее извне, или зарождается в ней самой; первая не подчиняется каким-либо неизменным правилам, тогда как для второй существует порядок от природы. Выше мы уже сказали, какая форма правления возникает первоначально, какая следует за нею, каким образом они переходят одна в другую. Поэтому, если только читатель умеет понимать связь между началом и концом, он может и сам уже предсказать, что будет дальше; это, мне кажется, ясно. Так, когда государство одолело многочисленные тяжелые опасности и затем достигло неоспоримого преобладания и господства, в нем водворяется прочное благосостояние, а вместе с тем частная жизнь непременно становится роскошнее, и граждане начинают переступать меру справедливости в погоне за должностями и в прочих вожделениях. Когда со временем такое состояние усилится, наступает поворот к упадку, вызываемый властолюбием граждан и пренебрежением к скромному положению; к ним присоединяется спесивость и расточительность. Народ будет только завершителем переворота[128], когда он вообразит, что любостяжание одних нарушает его выгоды, когда, с другой стороны, лесть честолюбцев преисполнит его высокомерия. Тогда разгневанный народ, во всем внимая голосу страсти, отказывает властям в повиновении, не признает их даже равноправными с собою, и все дела желает решать сам. После этого государство украсит себя благороднейшим именем свободного народного правления, а на деле станет наихудшим из государств - охлократией.
Наше рассуждение о государстве после того, как рассмотрены возникновение и возрастание Римского государства, его цветущее состояние и нынешнее положение, наконец, недостатки и достоинства его по сравнению с прочими, мы заключим нижеследующими замечаниями. [58.] Из той части истории, которая относится к нашему времени и от которой сделано настоящее отступление, мы извлечем одно событие[129] и расскажем о нем вкратце, дабы не довольствоваться голословным уверением и показать на примере, какова была мощь государства в те цветущие времена; подобно этому для испытания искусства мастера мы берем одно из его произведений. После победы при Канне Ганнибал получил во власть восемь тысяч римлян. Даровав жизнь всем пленным, он дозволил им отправить послов к остававшимся дома согражданам для переговоров об освобождении их ценою выкупа. Когда римляне выбрали из своей среды десять знатнейших граждан, Ганнибал обязал их клятвою возвратиться и отпустил. Уже по выходе из лагеря один из выбранных сказал, что забыл что-то, и возвратился в лагерь, взял забытую вещь и опять ушел, полагая, что возвращением в лагерь он сдержал данное слово и освободил себя от клятвы. По прибытии в Рим послы просили и убеждали сенат не противодействовать спасению пленных и дозволить всем им по уплате трех мин за каждого возвратиться к присным своим. Ганнибал, говорили послы, согласен на это, и пленные заслуживают спасения, ибо они не показали трусости в сражении, не сделали ничего недостойного Рима, но по несчастию попали в руки врагов, когда покинуты были охранять лагерь, и остальное войско погибло в битве. Невзирая на понесенные в битвах тяжкие поражения, на потерю чуть не всех союзников, на то, что с минуты на минуту опасность угрожала самому существованию города, невзирая на все это, сенаторы по выслушании просьбы не склонились перед несчастиями, не забыли велений долга и все обсудили, как подобало, Они поняли намерения Ганнибала, увидели, что он желает этим способом добыть себе денег и вместе с тем охладить военный пыл противника, дав понять, что и побежденному остается надежда на спасение. Сенаторы решительно отвергли просьбу послов, и ни сострадание к своим, ни ожидаемые выгоды от возвращения плененных граждан не изменили их решения. Отказом от выкупа пленных они разбили расчеты и надежды Ганнибала, и для римских воинов издали закон, повелевающий побеждать или умирать в сражении и не оставляющий побежденному никакой надежды на спасение. Сделав такое постановление, сенаторы отпустили девять послов, добровольно согласно клятве возвращавшихся к Ганнибалу, сами отослали обратно к неприятелям и десятого, который думал было освободиться от клятвы обманом, так что Ганнибал не столько радовался победе, одержанной над римлянами, сколько изумлялся и унывал при виде несокрушимого мужества, какое эти люди проявляли в принятом решении (Сокращение) .
59. ...Так называется и местность Ринх[130] в Этолии в окрестностях Страта, о чем говорит Полибий в шестой книге своих историй (Афиней. III 95 d).

---

[1] о государстве римлян. В подлиннике υ̉πὲρ τη̃ς προειρημένης πολιτείας. В V книге (гл. 111) автор остановился на событиях 217 г., следовавших за примирением Филиппа и ахеян с этолянами. Начало VI кн. потеряно. В предыдущих книгах автор не раз приготовляет читателя к подробному рассмотрению государственного устройства Рима в дальнейшей части истории. I 64. III 2, особенно III 118—12. Сравн. I 1. 4. 13. III 1. 3. 4 8. II 71. IV 2—10. X 16. XXI 13. Началом VI книги служили, вероятно, кроме краткого указания предметов последующего рассказа соображения автора о важности изучения государственного строя римлян для уразумения мировой истории.
[2] самообладание... судьбы. Совершенным образцом римской добродетели, как бы безупречным героем истории Полибий называет Сципиона Африканского (XXXII 11—14). Впрочем, соблюдение меры во всем, самообладание в счастии и несчастии составляли основное правило древнеэллинской морали, одинаково превозносимое поэтами, историками, философами. Пользу истории полагает автор главным образом в том, что она научает читателей этому правилу жизни. I 1. 13. 35. 41. 57 3. 65. II 40. III 1. 7 4. IV 38. VII 15. IX 2. XII 17 и др.
[3]  Гесиод. Работы и Дни, ст. 40. Берлин: Изд. Г. Флаха, 1874.
[4] Сокращение, epitome, excerpta antique. Так мы будем отмечать впредь отрывки, извлеченные из Ватиканского списка Урбина CII, как из главного его текста, так и с полей, где помещены более краткие суждения автора, подобные следующим ниже. У Гульча и Бютнер-Вобста список отмечен F или Cod. Urbin. margo fol. 61 r, т. е. поле 61 листа списка Урбинского. Кроме Гульча, список последний раз сличал для его издания в 1887 г. Август Мау. Как видно из наших обозначений, отрывки извлечены и из «Сокращения», содержащегося в списке Урбина, и из ватиканского палимпсеста, изданного Маи и Гейзе.
[5] Мнение Полибия о времени основания Рима (750 г. до Р. X.) содержится в словах Дионисия Галикарнасского (I в. до Р. X.), который в той же книге (I 6 и 7) называет нашего писателя в числе других, излагавших древнейшую историю Рима: Гиеронима, Тимея, Антигона, Силена, «как бы громоздящих известия» ω̉ς ε̉πισεσυρκότων τὴν γραφήν. Срвн. I 32. Полибия напоминают выражения Цицерона de republ. II 10.
[6] ibid. списка πίνακος, очевидно, Annales Maximi, в которых хронологический перечень событий велся от самого начала Рима — ab initio rerum Romanarum (Cic. de orat. II 12).
[7] Аристодем, кажется, тот самый, который называется у Гарпократиона под сл. Έλλανοδίκαι. Почти в тех же выражениях известие находится у Георгия Синкелла, откуда приводит его Швейггейзер в своем издании Полибия. Т. V, р. 31. Павсаний (VIII 26) упоминает о надписи на могиле Кореба, в которой он называется первым по времени олимпиоником. В первые олимпиады единственным состязанием был бег на стадии в 600 ф. длины. С 18-й олимп. 708 г. до Р. X. прибавлялись новые виды состязания.
[8] Паллантия, название городка в Аркадии, к западу от Тегеи, — родины Евандра, который будто бы вывел колонию в Лациум. Название Палатинского холма, на котором помещался первоначальный Рим, производили от имени Паллантии, дочери Евандра, или от Палланта, внука Евандра. Liv. I 5. Iust. 43 1.
[9] пасс от латинск. pando. Плиний называет вяленный на солнце виноград uva passa. О воспрещении законами Ромула римским женщинам пить вино говорит Дионисий Галик. Antiqu. Rom. II 25. Срвн. Plin. Hist. Nat. XIV 13. Gellii Noctes Attic. X 23. Eustath. Ad Iliad. T v. 160.
[10] эгосфенское, по имени Эгосфен, городка Мегариды, теп. Mazi.
[11] Остия. Об основании города на устье Тибра Страбон. 2 1. 3 5. Страбон называет Остии τὰ ’Ώστια.
[12] Луций. Отрывок издан впервые Валуа по списку Пейресция, теперь Турскому, на обороте 109-го листа. Эти извлечения мы будем отмечать словами: о добродетелях и пороках. Тот же отрывок у Свиды под сл. Λεύκιος. Речь идет о Л. Тарквинии Древнем, пятом римском царе, легендарная история которого рассказана Ливием (I 34—40. 46, 60. II 1—21) — Дионисием Галик. Ant. Rom. III 46—73. Род Тарквиниев из этрусского города Цере, где отыскан фамильный склеп Торхнасов.
[13] Олкий, теп. Piano de Vulci, эллинское название города Этрурии Volci, Ου̉όλκοι Птолемея, на правом берегу Фиоре.
[14] С этой главы начинается древнее сокращение как в Ватиканском списке Урбина, так и в позднейших, от него происходящих. Оно издано впервые в Базеле Гервагием: Polybii Megalopolitani historiarum libri quinque. Nicolao Perotto Episcopo Sipontino interprete. Item Epitome sequentium librorum usque ad decimumseptimum Wolfgango Musculo interprete. 1549. Ранее приведенные отрывки из того же источника (11.12.13) находятся на полях списка. В изд. Швейггейзера (T. VI, p. 311 sq) приведены названия «Сокращения» в различных рукописях. Срвн. изд. Бютнер-Вобста (1889), p. LXII sq. Потерянное начало VI кн., судя по словам Дионисия, было посвящено первым временам Рима.
[15] (5—7) большинство... наилучшими. Учение, критикуемое Полибием, о троякой форме государственного устройства, восходит к софистам и изложено впервые у Исократа (Panath. 119. 132) и Эсхина (in Timarch. 4. in Ctesiph. 6). Учение о смешанной форме управления есть преимущественно учение стоиков. Васильевский, политич. реформа, стр. 131 сл. R. von Scala, die Studien des Polybios. Stuttg. 1890, сл. 222—250.
[16] Ликург. В настоящее время никто, разумеется, не считает древнего устройства Спарты делом одного лица, притом действовавшего будто бы по определенному плану совмещения нескольких форм государства. Т. н. законодательство Ликурга во многом только закрепляло отношения, сложившиеся задолго до того времени. Новые объяснения Ликурговых легенд Виламовиц-Меллендорфа Philolog. Untersuchungen VII, 1884, стр. 267—285. Низе Zur Verfassungsgeschichte Lakedämons. Histor. Zeitschr. 1889, стр. 58—84.
[17] шесть ... устройства. Такое же число форм правления насчитывал уже Платон. Leges pp. 692 A. 693 BD. 712 D. Аристотель Polit. III 6 (4). 7, p. 1279a. VI (IV) 2, p. 1289 a.
[18] Если бы род человеческий и проч. Уподобление первобытного человеческого общества стаду животных с сильнейшим из них во главе находится у Платона (leges, р. 680 E). Учение Полибия о развитии государственного управления и последовательном нарождении различных форм заимствовано главным образом от стоиков.
[19] Отличительные черты царского управления, вырождение его в тиранию излагаются Полибием согласно в существенном с Платоном (leges p. 691 AC) и Аристотелем (Polit. III 14. 1285 b. 15, 1286 b. VIII 10, p. 1312 b. V 7, p. 1307 a).
[20] круговорот. И это учение о круговороте форм правления, и о том, что Ликургово законодательство было осуществлением на практике идеала смешанного государства, заимствованы Полибием у стоиков, в частности от Гипподама. Васильевский, политич. реформа, 135 сл. R. von Scala, Studien, 248 сл.
[21] римляне. По поводу этого мнения историка, развиваемого ниже, Моммзен замечает: «Едва ли можно представить себе более сумасбродное политическое заключение, чем то, которое объясняет превосходное государственное устройство Рима смешением монархических, аристократических и демократических элементов, а из превосходного государственного устройства выводит успехи Рима. Римск. ист. II, стр. 432, перев. Ахшарумова.
[22] устройство. До издания ватиканск. палимпсеста за словом Πολιτειω̃ν следовало непосредственное суждение Полибия, находящееся теперь в гл. 11 7—8; теперь оно на своем месте.
[23] тридцать лет спустя. В ватиканском палимпсесте явный пробел и путаница в передаче начала отрывка, отнимающая у нас возможность определить конечный предел занимающего автора периода. Ясно одно, что Полибий усматривал в римской республике признаки упадка вскоре после пунических войн.
[24] срвн. 10 14.
[25] тогда, во время войн с Ганнибалом, после сражения при Каннах. VI книга, несмотря на ее отрывочность, содержит в себе важнейшие свидетельства о государственном строе Рима и, в частности, о военном деле.
[26] консулы... дела. За исключением религиозных обязанностей, перешедших к верховному жрецу, консульство первоначально наследовало все царские права. И впоследствии, когда права консулов были ограничены другими властями, консульство оставалось suprema potestas и majus imperium. Кроме Моммсена, Маркварта и др. см. Willems, le droit public romain. 5 сл. 1885, русский перев. Киев. 1888—1990), I, 282 сл.
[27] докладывают. Доклады консулов в сенате relationes, предложения в комициях rogationes.
[28] сената. О компетенции сената Виллемс o. c. I, 227 сл., (русск. перев.).
[29] народу. Виллемс o. c. I, 163 сл.
[30] Неаполь, эллинская колония в Кампании, вблизи гавани нынешнего города того же имени. Пренест, город Лациума в 20 милях к юго-востоку от Рима. Тибур, теп. Tivoli, древний город Лациума на обоих берегах р. Анио.
[31] помимо сенатского определения. Чтобы консул имел в своем распоряжении необходимые суммы, требовалось предварительное постановление сената о выдаче денег на войну, которые и поступали к квестору. Всякий новый расход требовал нового сенатского постановления.
[32] многие работы. Виллемс o. c. I, 389 сл. 398 сл.
[33] избираются. В потерянной промежуточной части книги содержались, вероятно, указания на выбор военных трибунов народом и консулами (см. ниже § 7), почему здесь и не обозначены избиратели трибунов. Трибуны вначале выбирались консулами, с 362 г. до Р. X. и во время Полибия для четырех основных легионов в числе 24 народом в комициях по трибам, и только для прочих легионов консулами. О военных трибунах Marquardt, Röm. Staatsverwaltung II, 353 сл.,
[34] что касается остальных граждан τω̃ν λοιπω̃ν τοὺς μὲν ι̉ππεΐς κτλ, место, испорченное компилятором и переписчиками. Поправки к нему Казобона, Гронова, Липсиуса и др. см. Швейггейзер VI, 336—340. εί̉κοσι двадцать — поправка Липсиуса, внесенная Гульчем в текст, ε̉ `ξ καὶ δέκα Б.-Вобст. Нам кажется, необходимо допустить пробел, отмеченный нами в тексте. В первых строках говорится об условиях избрания 14 трибунов, каковые условия не существовали для остальных 10 трибунов. Действительно, мы знаем, что в пунических и македонских войнах трибунами выступали люди, прошедшие высшие государственные должности, тогда как обыкновенно в звании военных трибунов были знатные молодые люди из сенаторского или всаднического сословия (nobiles adolescentes). Дальше историк переходит к условиям военной службы вообще. Срвн. наше примеч. I 49.
[35] ibid. четырехсот драхм = 4000 ассов, так как аттическая драхма = 1 денарию = 4 сестерциям = 10 ассам в 6 унций (sextantarii). Ценз 5 класса Дионисий Галик. (А. R. IV 16—18. VII 59) определяет в 12 500, Т. Ливий (I 43) в 11 000. Ко времени Полибия ценз был понижен, так что только граждане, владевшие имуществом менее чем на 4000 ассов, освобождались от военной службы в пехоте и коннице. Marquardt, o. c. II, 368 сл. Виллемс, o. c. I, 63 сл. Срвн. наше примеч. II 15 где вкралась опечатка: 10 унц. вместо 12.
[36] положенного возраста, 17 лет. До 46 лет легионер должен был участвовать в 16 (или 20) походах и всадник — в 10. По возрасту солдаты делились на juniores от 17 до 46 лет и seniores от 47 до 60 лет.
[37] на Капитолии. Позже набор производился на Марсовом поле к северо-западу от Капитолия. Варрон, de re rust. III 2.
[38] младшие военные трибуны, числом 14, которые прослужили предварительно 5 лет в военной службе, старшие, числом 10, — прослужившие раньше 10 лет. § 2. 9.
[39] кидают жребий, с целью проверить наличность всех членов триб, обязанных военной службой.
[40] по имущественному ... цензором πλουτίνδην αυ̉τω̃ν γεγενημένης υ̉πὸ τοΰ τιμητοΰ τη̃ς ε̉κλογη̃ς, тоже в порядке триб.
[41] ibid. триста ... воинов. Первоначально (ех vetere institute) в легионе из 4000 или 4200 человек было 200 конных воинов. Полиб. II 24. III 107. Liv. XXII 36. XLII 31. Число 300 оставалось нормальным впоследствии и для легионов в 5000, 6000, 6200 человек.
[42] так... первый. Все прочие новобранцы, по свидетельству Феста (ер. р. 224 М), произносили только три слова: idem in ine.
[43] легковооруженные γροσφομάχοι, γροσφοφόροι velites, так названы по дротикам (hastae velitares, γρόσφοι), коими были вооружены: 5—7 дротиков на человека. Ср. 33 9. 16 2 прим.
[44] ibid. hastati... triarii. У Ливия первые называются цветом юношества, principes — robustior aetas, triarii — veteranum militem spectatae virtutis. I 16 прим.
[45] вооружаться. Ливий говорит о легковооруженном воине: hic miles tripedalem parmam habet, et in dextra hastas quibus eminus utitur; gladio Hispaniensi est cinctus. XXXVIII 21. Об отличии римского или иберийского меча от галльского см. Полиб. II 30. 33 5 сл. Ливий XXII 46. Щит в 3 ф. в поперечнике называется у Полибия латинским именем πάρμη. Подробности см. Швейггейзер в примечании к этому месту. Шлем поименован ниже.
[46] наконечник... заострен. Поэтому и Ливий выражается так: velitum telum inhabile ad remittendum. XXIV 34.
[47] полное вооружение πανοπλία, justa arma Ливия XXXVIII 22.
[48] два ... копья υ̉σσοί, pila тяжелые метательные копья собственно италийского происхождения, важнейшее оружие легионеров, чаще всего решавшее исход битвы. Битва начиналась метанием этих копий, подготовлявшим рукопашный бой на мечах. Полибиево описание, не во всех частях достаточно ясное, пополняется позднейшими археологическими находками в Германии и Франции. Marquardt, o. c. II, 328 сл. A. Müller, Philologus XXXIII (1874), стр. 669 сл. Длина и древка и наконечника одинакова, 4 1/2 ф.; половина железа запускается в дерево или наоборот дерево в железо в той же мере, так что длина всего копья 6 3/4 ф., а толщина наконечника у соединения с древком 1 1/8 дюйма.
[49] нагрудником καρδιοφύλαξ, собств. хранитель сердца.
[50] десять тысяч драхм, ценз граждан первого класса. Кольчуга (α̉λισυδωτὸς θώραξ, lorica hamata), прибавлявшаяся к кожаному панцирю, по словам Варрона, изобретение галлов.
[51] вместо дротиков, т. е. pila. После Полибия различие исчезает, равно как и значение самого деления на triarii, principes, hastati.
[52] центурионами ταξιάρχους. 60 центурионов легиона выбирал консул при посредстве военных трибунов. Три разряда легиона hastati и проч. составляли 30 манипулов, каждый из них состоял из двух центурий с начальником в каждой: centurio prior и с. posterior. Наимладшие velites не делились на манипулы и центурии, не имели своих офицеров, они причислялись к трем прочим родам оружия: 20 приходилось на центурию, 40 на манипул.
[53] ibid. помощников ου̉ραγούς, собств. начальников арьергарда, субалтерн-офицеров, optiones, состоявших по одному при каждом центурионе.
[54] частей μέρη, под коими разумеется манипул: каждый возраст делился на 10 манипулов в 120 человек для hastati и principes и в 60 для triarii.
[55] падающее ...их τοὺς ε̉πιβάλλοντας κατὰ τὸ πλη̃θος. Автор говорит о выделении из всех легковооруженных соответствующего на каждый легион количества, которое и делится поровну между всеми манипулами.
[56] название. Полибий употребляет три названия для обозначения манипула τάγμα, σπείρα, σημαία, тогда как у других эллинских писателей τάγμα легион, σπείρα когорта, σημαία манипул. Для когорты κοόρτις у него нет особого эллинского термина. XI 23. 33 1. Центурион назывался у римлян для краткости ordo вм. centurio ordinis, например, ordo octavus princeps prioris (rsp. posterioris) centuriae. Манипул соединялся под общим знаменем, хотя каждая центурия имела свое знамя.
[57] эскадронов ι̃λαι turmae. 300 человек конницы в легионе делились на 10 эскадронов по 30 человек каждый с тремя начальниками, декурионами (ι̉λάρχης decurio) во главе и с тремя помощниками их. Синоним ί̉λη, как видно из 28 3. 29 3 и др. ου̉λαμός.
[58] на эллинское. Предполагая эллинское вооружение конницы известным, Полибий поименовывает не все принадлежности его. Ср. Н. Droysen, Heerwesen и. Kriegführung der Griechen. 1889, стр. 30 сл.
[59] лепешек τοΐς ο’μφαλωτοΐς ποπάνοις, вероятно, то же, что у Полидевка (III 70) μεσόμφαλοι καλοΰνται πλακούντων τι ει̃δος.
[60] ibid. по ... непрочности διὰ τὸ μὴ στάσιν έ̉χειν. В противоположность римским щитам эллинские называются ε̉στηκυίαν έ̉χουσι τὴν χρείαν в § 10.
[61] ударов... вблизи πρὸς τὰς ε̉πιβολὰς καὶ πρὸς τὰς ε̉πιθέσεις. В переводе мы усвоили толкование Рейске, по мнению которого ε̉πιβολαὶ tela missilia, quae eminus injiciuntur (камни, стрелы, дротики), ε̉πιθέσεις tela quae cominus infiguntur scuto (копья, мечи); первые — τὰ ε̉πιβαλλόμενα βέλη, вторые — τὰ ε̉περειδόμενα.
[62] римляне... полезным. О способности римлян перенимать учреждения побежденных народов и изобретения их говорит Афиней VI, р. 273. Ср. известные стихи Горация: Graecia capta ferum victorem cepit et atres и пр. (Ер. II, 1, 156).
[63] каждому ... легиона. Консульское войско из двух легионов в 4200 человек каждый с соответствующим числом союзников состояло из 18 000 с лишним пехоты и 2400 конницы. Если легион усиливался до 5000, то в консульском войске было до 24 000 человек, как видно из следующих ниже вычислений.
[64] знамений ο̉ρνιθεία, auspicium, первоначально гадание по полету птиц, потом гадание вообще. Авл Геллий (XVI 4) в числе уважительных причин неявки новобранцев называет тяжкую болезнь (morbus sonticus), обязательное веление знамения (auspicium quod sine piaculo praeterire non liceat), жертвоприношение, которое должным образом может быть совершено только в определенный день, и прочие непреодолимые препятствия или законные причины α̉δύνατα, excusationes legitimae.
[65] префектами πραίφεκτοι, отдельные от собственных, туземных начальников каждой союзной народности. 12 префектов выбирались из римлян, по 6 на каждые 2 легиона, по три на фланг. Ср. Liv. XXXIII 36.
[66] для консулов τοΐς υ̉πάτοις, т. е. для четырех консульских легионов.
[67] число ... римской. Численное отношение союзнической пехоты и римской в легионе определяет автор лишь приблизительно и в зависимости от обстоятельств, о чем свидетельствуют выражения πάρισον (а не ί̉σον) и ω̉ς τὸ πολύ, как раньше (III 107) он выражается об отношении союзнической и римской конницы ω̉ς ε̉πίπαν или о легионах κατὰ τὰς ει̉θισμένας τάξεις (III 72). В этом последнем месте сообщается, что в сражении при Требии в двойном консульском войске было 10 000 легионеров и (собств. 16 800) 20 000 союзнической пехоты, «согласно обычному распределению». Из общей налично-сти союзнич. пехоты выделялось 1/5 в разряд extraordinarii, т. е. в нашем случае 4000. На 4 легиона приходилось римской конницы 1200, а союзнической втрое больше, т. е. 3600. Срвн. Liv. XXI 55.
[68] крылом κέρας, а1а. Союзники помещались на флангах легионов под начальством 3 префектов на каждом фланге, или 6 в двух легионах.
[69] в размещении войск περὶ τὰς παρεμβολάς. Основное значение термина — размещение, расположение, поэтому разбивка лагеря castrametatio, как и самый лагерь castra (= τὸ στρατόπεδον, выстраивание войска, как и самый строй.
[70] консульская палатка η̉ το ΰστρατηγοΰ σκηνὶ, ducis tabernaculum praetorium, ибо первоначально консул назывался praetor...
[71]  Плетр линейный — 100 ф., квадратный — 10 100 ф
[72] знамя, маленькое белое vexillum.
[73] одной из сторон, т. е. у лицевой стороны, с фронта, за каковую выбирается сторона, наиболее удобная в отношении доставки продовольствия. По словам Тацита (hist. II 93), при выборе места для лагеря обращалось главное внимание на близость и доступность воды и прочего продовольствия. Передней частью и стороною лагеря Полибий называет ту именно, где располагались римские легионы 27. 29. Противоположную сторону называет задней 31. 32. Следовательно, главная квартира помещалась не во фронтовой части лагеря, ближайшей к неприятелю, а позади римских легионов (pars postica). Во фронтовой части против неприятеля находились главные ворота — porta praetoria, а с противоположной стороны, вдали от неприятеля р. decumana или quaestoria, справа и слева от консула — р. principalis sinistra и р. principalis dextra. Отводимое под praetorium значительное пространство назначалось также для свиты консула, для его слуг и проч.; впереди консульской квартиры находился жертвенник, а с боков, со стороны forum’a и квесторской квартиры, прилегали к ней трибунал и место для гаданий (augurale, auguratorium).
[74] по шести трибунов и проч. Места для палаток трибунов, отмеченные красным знаменем, находились по обеим сторонам главной продольной улицы (decumanus maximus) в 50 ф. ширины, делившей лагерь на правую и левую стороны и пересекавшей под прямым углом главную, поперечную улицу лагеря (via principalis, cardo maximus), эта последняя в 100 ф. ширины делила лагерь на переднюю и заднюю части. На нее-то и выходили палатки трибунов против легионов, размещенных по другую сторону via principalis. Пространство по обеим сторонам легионов занимали войска союзников (socii); соответственно этому продолжение линии трибунов в 800 ф. длины занимали по обеим ее сторонам палатки начальников союзников (praefecti sociorum), обращенные к союзническим войскам, по три палатки на каждой стороне. Кажется, в одной линии с трибунами и префектами, в промежутках между ними находились палатки легатов, если не позади палаток трибунов, как принимается большинством ученых.
[75] пространство. Это — via principalis, или principia, разделяющая лагерь во всю ширину на переднюю и заднюю части (pars antica и pars postica) с боковыми воротами по концам (р. dextra и р. sinistra). Разбивка лагеря производилась так: определяли места для praetorium и для палаток трибунов, потом проводили cardo maximus, линию, делившую лагерь в длину на две неравные части, далее pars antica, или передняя делилась посредством продольной decumanus maximus на две половины. Обе эти половины делились на равные четвертые доли посредством продольных улиц (decumani), разделявших граждан и союзников; наконец вся эта площадь делилась на равные восьмые доли посредством via quintana πέμπτη, другой поперечной улицы в 50 ф. ширины. Подобно этому и pars postica с консульской палаткой в центре делилась пополам поперечным пространством, сзади которого находились extraordinarii, а продольной улицей, кончавшейся porta decumana, эти половины делились на четвертые доли. В передней части лагеря, вмещавшей в себе два римских легиона и два фланга (alae) союзников по обеим сторонам decumanus maximus, шло пять продольных улиц в 50 ф. ширины каждая, деливших все пространство на шесть длинных неравных полос (ρ̉ΰμαι, strigae), которые, как и улицы, via quintana рассекала пополам, на 12 полос. В каждой полосе находились двойные ряды палаток для двух родов оружия. В этой главе речь идет о двух ближайших к главной продольной улице полосах с 10 эскадронами (turmae) конницы и 10 манипулами пехоты; конница занимает 15 квадратов, пехота (triarii) 10 прямоугольников меньшей площади. Конница и пехота обращены друг к другу спинами и лицом к проходам между конницами обоих легионов, а также между триариями и дальнейшими родами оружия. В толковании относящихся к римскому лагерю известий Полибия мы следуем за Ниссеном (das Templum. Berlin. 1869, стр. 22—53. Его же: das altrömische Lager nach Polybios. N. Jahrbüch. 123 В. 1881, стр. 129—138) и Марквардтом (römische Staatsverwalt. II, 391—408). Сравн. H. Droysen, die Polybianische Lagerbeschreibung. Commentationes in honor. Th. Mommseni. Berl. 1877, стр. 35—40). Иначе определяют различные части лагеря Маскеле Masquelez, etude sur la castramétation des Romains. Paris, 1864, его же статья под слов. castra в Dictionn. des antiquités gr. et rom. р. Daremberg et Saglio), Ганкель (das altröm. Lager nach Polybius N. Jahrb. f. Phil. 121 В. 1880, 737—763. 123 В. 1881, 857—867). По Ганкелю описывает римский лагерь Шиллер в изд. Ив. Мюллера die röm. Alterthümer 733 сл. (Handb. d. klass. Alterthumsw. IV B. 1887). Прочая литература показана у Марквардта стр. 392, прим. 1.
[76] оканчиваются ... лагеря λήγουσαι δὲ πρὸς τὴν καταντικρὺ τω̃ν χιλιάρχων πλευρὰν τοΰ χάρακος, η̉ `ν ε̉ξ α̉ρχη̃ς υ̉ποθέμεθα κατὰ πρόσωπον ει̃ναι τοΰ παντὸς σχήματος. Это капитальнейшее место в связи с тем, на которое ссылается автор, переводится Маскеле неточно и в таком только виде может служить подтверждением его мнения, что фронт лагеря находился вблизи консула. Вот его перевод: ne se prolongeant pas au delà de ce côté du camp qui est dévant les tribuns et que, dè le debut, nous avons dit être le front de toute la figure. Dictionn. des antiqu. 947. Против этого и Полиб. 29 9.
[77] отборных οι̉ ε̉πίλεκτοι, extraordinarii. Вообще римские термины Полибий употребляет весьма неохотно, заменяя их обыкновенно переводом на родной язык.
[78] площадь ... квестора, forum слева от претория, quaestorium справа. Площадь служила, местом народного собрания (contio), консульского суда и проч., тут же находилось sella castrensis. Quaestonum — квартира квестора, интендантство и обоз.
[79] под углом к ним ε̉πικάμπιον έ̉χοντες τάξιν πρὸς τὰς σκηνάς. Если эти войска помещены были на некотором расстоянии от палаток трибуною позади их, как бы в углублении от них, то расположение войск под прямым углом к палаткам трибунов могло иметь вид дугообразного. Ср. I 27 прим. и комментарий Швейггейзера к этому последнему месту.
[80] ibid. конные... консулам. Речь идет о консульской страже телохранителей, об отборных отрядах equites delecti из equites extraordinarii sociorum (οι̉ τω̃ν ε̉πιλέκτων ι̉ππέων α̉πόλεκτοι) и evocati, если под добровольцами не разуметь отдельных от evocati охотников. Главные силы extraordinarii помещались дальше от консула, а вблизи его находились только отборные из них (οι̉ α̉πόλεκτοι, τινὲς τω̃ν ε̉θελοντὴν στρατευομένων), составлявшие его лейб-гвардию. Союзники доставляли сверх главного контингента еще 1000 extraordinarii, образовавших 4 когорты пехоты, и 600 всадников, 2 aloe extraordinariae. Кроме легионов в римскую часть войска входила еще консульская когорта (delecta manus imperatoris или cohors praetoria), как видно и из Полибия, сборного состава. Консульские телохранители помещались с одной стороны между валом и квесторием, с другой между валом и forum’ом. Marquardt, röm Staatsverw. II, 375 сл. 389 сл. 399.
[81] консульской... квесторской καὶ στρατηγίου καὶ ταμιείου вычеркиваются Гульчем, но слова эти имеются в списке Урбина и в производных от него. Нет нужды тоже отвергать ταμιεΐον в следующем §.
[82] иноземцев, в отличие от союзнических войск. Это была третья составная часть римского войска (auxilia) со времени римских войн за пределами Италии. Когда италийские союзники получили право гражданства, римское войско опять состояло из двух частей: legiones и auxilia.
[83] равностороннего четвереугольника, квадрата, с поверхностью в 2150 фут.=654 м. 25 см. Раньше других сделал этот расчет Маскеле (castramétation, р. 119. Dictionn. 950), но точный перечень слагаемых с необходимыми объяснениями дан Ниссеном и Марквардтом. Röm. Staatsverw. II, 402 сл. N. Jahrb. 123 В. 133 сл.
[84] свободное пространство, именуемое у Гигина intervallum, но у Гигина оно имеет всего 60 фут. вместо 200, как у Πолибия (de munit. castr. 14).
[85] из четырех... пяти, т. е. из 4200 или 5100. В последнем случае по словам Полибия (21 10) усиливается состав hastati, principes и velites, но не triarii, число коих остается всегда одно и то же (τούτους α̉εὶ τοὺς ί̉σους). В усиленном легионе было: 1500 hastati, по стольку же principes и velites и 600 triarii.
[86] определить. Соответствующего слова в подлиннике нет, но есть συνεφιστάνειν при βουλομένοις, т. е. желающий быть внимательным. Пробел указан Эрнести и различно пополняется издателями. Мы предлагаем συμμετρεΐσθαι.
[87] случайных союзников auxilia в отличие от socii, контингент коих определялся, по словам Полибия, перед походом (21 4—5).
[88] все четыре... стоянке — латинская формула consules castra conjungunt, castra jungere Liv. III. 8. XXII 29. Это место до конца главы представляет трудности по вине эпитоматора, кое-что выпустившего из текста. В настоящем виде в тексте решительно нет основания для толкования Маскеле (Dictionn. 951 сл.), по мнению коего следующие дальше ο̉μοΰ и χωρὶς «вместе», «отдельно» обозначают два способа соединения консульских войск в одну армию. На самом деле ου̃ν в § 8 показывает, что ο̉μοΰ στρατοπεδεύειν есть только другое выражение того же понятия, которое содержится в словах ει̉ς έ̉να χάρακα συναθροίζεσθαι § 6. Другой случай (χωρὶς στρατοπεδεύονται), когда консульские войска находятся на поле битвы, но не в общих окопах. Ничем не подтверждается уверение Маскеле, будто ο̉μοΰ означает еп même temps, χωρὶς ľune après ľautre. Сравн. III 103, 105 10. Marquardt, röm. Staatsverw. II, 403 сл.
[89] восемнадцати манипулов. В двух легионах было 60 манипулов; из них 20 triarii не принимаются автором в расчет; из остальных 40 выделяется 4 для ухода за via principalis, а 36 по три на каждого трибуна употреблялись для работ в лагере.
[90] по двое. Деление, кажется, продолжалось и дальше, так что на долю каждого трибуна приходился месяц командования.
[91] пароля συνθήματος, tessera, πλατεΐον ε̉πιγεγραμμένον. Это было произвольно взятое слово, например laboremus, Hercules invictus. Снабженный паролем воин (immunis, principalis) назывался tesserarius. Таблички возвращались трибунам с подписями центурионов отдельных отрядов. Liv. XL 41. Liv. XXVIII 24. 27. XLIV 33. Tacit. Annal. passim.
[92] легатов и советников τω̃ν πρεσβευτω̃ν καὶ συμβούλων. Два термина употреблены здесь синонимически, хотя «советниками» были и старшие центурионы (24 2). Аппиан (hist. Hispan. 78) называет советниками не только тех 10 легатов, которые назначались сенатором для участия в управлении ново-приобретенными провинциями, но и военных легатов, сопровождавших консулов в поход и выбираемых или самими консулами, или сенатом. Ср. прим. Швейггейзера.
[93] легковооруженными οι̉ γροσφομάχοι velites, которые размещались по наружной стороне лагеря, а не между валом и собственным лагерем в так наз. interwallum, как полагали раньше. Маскеле настаивает на том, что значительная часть легковооруженных находилась в промежуточном пространстве между лагерем и валом. Castramétation, р. 202. Dictionn. 953. Срвн. Marquardt, о. с. II, 396 примеч. 1. Конъектура τηροΰσι наблюдают вм. πληροΰσι наполняют принадлежит не Швейггейзеру, как значится у Гульча, но Шнейдеру. Velites, о коих идет речь, состояли как из римлян, так и из союзников.
[94] младшие начальники ου̉ραγοί, optiones. Ср. 24 2 прим. Дощечка, получаемая от трибуна на каждый сторожевой пост, содержала на себе отметку отряда, к коему принадлежал сторожевой пост, и срок службы его. Дощечка τὸ ξυλήφιον или τὸ κάρφος 36 3.
[95] первый центурион ο̉ πρω̃τος ι̉λάρχης, primus pilus, primopilus, primipilus, или primi pili (или ordinis) centurio, primus centurio, по словам Полибия, вместе со старшими офицерами входил в состав военного совета консула. Это был лучший воин в легионе.
[96] третий начальник ου̃τος в подлиннике. Что речь идет о третьем начальнике, видно и из слов ταυ̉τα δεΐ ποιεΐν τοΐς προειρημένοις. Ночь разделялась на четыре смены vigiliae, наименования коих — prima, secunda и проч. употреблялись часто для обозначения часов ночи. Nox in quatuor vigilias dividitur, quae singulae trium horarum spatio supputantur. Hieronym. epist. 140, 8.
[97] в какие часы πόστην, т. е. φυλακήν, собств. в какую смену, qua de vigilia.
[98] сигнал. Центурион исполнял эту обязанность через трубача (bucinator) первого манипула триариев. Liv. VII 35. XXVI 15. Caes. B. G. II 35.
[99] наказание ξυλοκοπία, fustuarium supplicium, производилось на via principalis подле консульской палатки. В мирное время или не в лагере этому наказанию могли подвергаться только рабы (lex Porcia). Liv. V 6. Tacit. Annal. I 23. III 21.
[100] брать в залог ε̉νεχυριάζων, pignoris capio, наказание, применявшееся в частных тяжбах между солдатами.
[101] в мужеложстве, παραχρησάμενος τω̃ σώματι, собств. в злоупотреблении телом.
[102] покинет пост λίπωσι τὸν δοθέντα τόπον; у эллинов дезертир назывался λειποτάκτης и наказывался тем, что три дня подряд сажали его на рынке в женском платье.
[103] не имеют обыкновения. Поголовное истребление целого легиона, который обязан был отстоять Регий против Пирра в 271 г. до Р. X., совершилось при исключительных обстоятельствах. Liv. ер. XII. XV. Valer. Maxim. II 7. Наказание «десятого» decimatio впервые применено было консулом Аппием Клавдием в 283 г. Рима. Liv. II 59.
[104] за окопами. Это было разжалование легионера в легковооруженные.
[105] восстановления ... потерь διόρθωσιν τω̃ν συμπτωμάτων. Казобон переводит: ut acceptum detrimentum sarciretur. Швейггейзер принимает этот перевод, толкуя его в том смысле, что уцелевшие от наказания римляне вознаграждали потерянное по их вине большим рвением в битве. По нашему συμπτώματα те потери, какие несет войско от убыли казненных солдат. Срвн. 53 3.
[106] чашу φιάλην для жертвенных возлияний. О награждении за храбрость золотою или серебряною чашею сообщают Ливий (XXX 15) и Плутарх (Aemil. Paul.).
[107] участвуют в торжественных процессиях τὰς πομπὰς πομπεύουσι, под коими нужно разуметь прежде всего триумф (θρίαμβος). Liv. X 46. XXVI 48. XLV 38.
[108] обола ... драхме. 2 обола = 1/3 денария = 5 1/3 асса, 1 денарий = 1 драхме. Полибий вообще переводит римские термины на родные. Соответствие между римскими и эллинскими названиями только приблизительное.
[109] выдвинуть вперед προσεξελίξαι. Необходимость эта являлась тогда, когда нападение неожиданно угрожало не с той стороны, в какую уже выстроилось войско с hastati впереди, principes подле них и triarii на другой стороне. Если неприятель угрожал в противоположном направлении, вперед должны были выступать triarii и делать поворот в эту же сторону следующие в тылу триариев principes и наконец hastati.
[110] пришли в упадок τη̃ς ε̉ναντίας πεΐραν ει̉ληφέναι μεταβολη̃ς, испытали перемену в обратном направлении.
[111] фиванцы ... народа. Историк имеет в виду эпоху Пелопида и Эпаминонда (379—362), войн фивян со спартанцами, особенно битву при Левктрах (371 г. до Р. X.), последствием которой было отпадение от Спарты пелопоннесских союзников и основание Мегалополя. Вместе с тем Фивы стали во главе беотийской симмахии. Но уже в 335 г. Фивы были разрушены Александром Македонским до основания. Xenoph. Hellen. VI. VII. Diod. Sic. XV 51—56. 62 сл.
[112] Уподобление государства носящемуся по морю судну обычно было у эллинов издавна. Выразителями отрицательного отношения к Афинской республике и восхваления спартанского устройства с конца V в. были Сократ и его ученики. Общее недовольство эллинов афинской гегемонией и падение могущества афинян служили видимым оправданием этого взгляда на афинскую демократию. Впоследствии учение о смешанном государственном устройстве, как единственно обеспечивающем устойчивость учреждений и равновесие враждебных интересов в государстве, учение, развиваемое с особенным усердием в школе стоиков, давало теоретическое основание для осуждения афинской демократии. Нерасположение пелопоннесца Полибия к Афинам выражено не раз в его истории.
[113]  Каллисфен, современник и ученик Аристотеля, занимался преимущественно историей. Отрывки у К. Мюллера Scriptorum de republ. Alex. M. fragm. 1 сл.
[114] Наследственную.
[115] противоположность. Разногласие между Полибием и его предшественниками коренится, между прочим, в том, что он имеет в виду современное ему состояние на Крите, наступившее около 250 г. до Р. X. на смену олигархии; только теперь годичные власти (τὰ κατὰ τὰς α̉ρχὰς ε̉πέτεια) заступили совет (βολά) пожизненных старейшин, геронтов. Полибий опускает многие сходства между критскими государствами и Лакедемоном. См. особенно 3-й т. Hoeck’a Kreta. Götting., 1823—1829, Gilbert, gr. Staatsalterth. II, 215 сл.
[116] мастеров τεχνΐται актеры и сценические писатели, именуемые автором οι̉ περὶ τὸν Διόνυσον τεχνΐται. XVI 21.
[117] божеского разума. Уже Геродот записал следующее приветствие, с каким дельфийская пифия будто бы обратилась к Ликургу: «Ты пришел, Ликург, в мой храм, ты, угодный Зевсу и всем обитателям Олимпа. Колеблюсь, как именовать тебя, божеством ли, или человеком; думаю, Ликург, скорее божеством». Были и такие, продолжает историк, которые приписывали Ликургово законодательство внушению самой пифии. I 65. Сравнение Лакедемона с Критом. Aristot. Polit. II 7.
[118] государства карфагенян. Aristot. Polit. II 8.
[119] к ...рострам, ораторская трибуна на форуме у подошвы Капитолия. Она была украшена носами неприятельских кораблей (rostra), откуда и название ее, и служила местом произнесения речей римских магистратов, здесь же произносились laudationes funebres. Becker, Callus oder röm. Scenen der Zeit Augusts zur genaueren Kenntniss d. röm. Privatlebens. Bearb. von Rein Berlin, 1863—18824. III, 344—388. Marquadt, das Privatleben der Römer. Leipz., 1878. I, 330 сл., 235 сл.
[120] ibid. ставят ... на ноги... ε̉στώς, на ложе κατακεκλιμένος. Геродиан (IV 2) ε̉πὶ μεγίστης ε̉λεφαντίνης κλίνης. На ноги ставили изображение.
[121] после погребения θάψαντες. Хоронить sepelire θάπτειν — общий термин как для предания земле (humare), так и для сожжения (urere, cremare), в обычае были оба способа погребения, как и у эллинов, но трупосожжение было употребительнее.
[122] ibid. изображение ει̉κών, imago. Право выставлять (jus imaginum) восковые раскрашенные маски (cerae) или изображения во весь рост было привилегией знати, οι̉ ε̉πιφανεΐς nobiles, т. е. граждан, занимавших при жизни курульные должности без различия происхождения патрицианского или плебейского. В деревянных киотах (armaria) они помещались в передней части римского дома, в атриуме (prima aedium pars ο̉ ε̉πιφανέστατος τόπος τη̃ς οι̉κίας), «чтобы потомки не только читали о доблестях предков, но и подражали им», замечает Вал. Максим (V 8). Плиний так говорит о масках: expressi cera vultus singulis disponebantur armariis, ut essent imagines quae comitarentur gentilitia funera. Hist. Nat. XXXV 2. Под каждым изображением помещалась надпись с перечислением всех должностей, какие занимал покойник.
[123] цвет кожи κατὰ τὴν υ̉πογραφήν «в отношении раскраски», но не подписи, как толкует Марквардт. Privatleb. I, 237.
[124] одежды...каймой ε̉σθη̃τας περιπορφύρους, toga praetexta, тога, шитая золотом διάχρυσος, toga picta.
[125] на креслах ... кости ε̉πὶ δίφρων ε̉λεφαντίνων, sellae curules, непременная принадлежность курульной должности, позднее делались из мрамора или металла.
[126] радостно. Так мы передаем κατὰ προαίρεσιν, т. е. согласно принятому раньше решению. Казобон: spontaneam mortem oppetiit. Швейггейзер точнее: voluntariae morti se destinavit. Случай относится к войне с Порсеною на втором году республики, рассказан иначе Ливием (II 10), Дионисием Галик. (A. R. V 24), Плутархом и др. Наш автор — древнейший свидетель.
[127] богобоязнъ δεισιδαιμονία, обыкновенно: суеверие, например, рассуждение Плутарха περὶ δεισιδαιμονίας. Полибий имеет в виду внешние формы богопочитания, рассчитанные на усиление религиозного страха в народе. Устрашающие представления о богах и соответствующие им обряды автор обозначает словами τραγωδία, ε̉κτετραγώδηται (8. 12).
[128] народ ... переворота λήψεται δὲ τὴν ε̉πιγραφὴν τη̃ς μεταβολη̃ς ο̉ δη̃μος, народ даст имя перевороту, на народ ляжет вина за переворот. Швейггейзер: titulum vel nomen factae mutationis feret populus; auctor mutationis populus habebitur celebrabiturque. Значение τὴν ε̉πιγραφὴν выясняется из противоположения этого слова другому τὰ πράγματα III 9. Швейггейзер в 1792 г. по этому поводу писал: сит dicit (Полибий) statum, qualem nostris his diebus esse novam Franciae constitutionem calumniose clamant hi, qui, fractas suas immodicas opes et repressam insolentiam dolentes, ignoscere philosophiae поп possunt, quod adflictum miserata statum quo nimis din populus Francorum depressus jacuerat, descendere tandem de coelo, sedemque inter nos figere, et ordinare moderarique res nostras dignata est.
[129] событие. Подробнее рассказано Ливием (XXII 58—59). Римский историк, между прочим, называет различный выкуп для всадников (quingenos quadrigatos nummos), для пеших (trecenos) и для рабов (centenos). Тот римлянин, который рассчитывал было спастись обманом, называется minimi Romani ingenii homo. Сообщая о том же, Цицерон называет свидетелем Полибия. De offic. III 32.
[130] Ринх, нигде больше не упоминается. Так как VI кн. посвящена Риму и трудно сказать, что привело автора к упоминанию городка Этолии, то Швейггейзер полагает, что слово шестая у Афинея — ошибка переписчика.