*[1]
Мы никогда не приблизили бы к себе с такой легкостью Пегасия, если бы я со всей ясностью не был уверен, что даже прежде, когда он именовался епископом галилеян, он имел мудрость почитать и прославлять богов. Это я говорю тебе не на основании молвы, исходящей от тех людей, чьи слова зависят от их расположения или вражды к кому-либо, хотя много подобной болтовни о нем дошло до меня, и, видят боги, однажды я даже подумал, что должен возненавидеть его более остальных порченных[2]. Но когда мне было приказано блаженным[3] Констанцием ехать в ставку[4], я ехал именно этой дорогой, и поднявшись ранним утром, прибыл из Троады в Илион во время, когда рынок полон[5]. Пегасий вышел меня встречать, поскольку я хотел познакомиться [ίστορειν] с городом, - это был мой предлог для посещения храмов - он стал водить меня повсюду и всё мне показывать. И вот, послушай, его дела и слова не оставили меня в неведении, что он и сам отнюдь не лишен чувства к богам.
Там есть героон[6] Гектора, его бронзовое изображение находится в крошечном храмике, а напротив, в открытом дворе, стоит громадный Ахиллес. Если ты видел это место, ты, конечно, представишь то, о чем я говорю. Ты мог бы узнать от своего провожатого историю о том, почему большой Ахиллес был установлен напротив [храма Гектора] и занял весь открытый двор. Я увидел, что на алтарях еще горит жертвенный огонь, что они, можно сказать, пылают, и блестит умащенное изображение [εικόνα] Гектора. Я взглянул на Пегасия и сказал: "Что же это? Разве илионяне приносят жертвы?" Так я испытывал его, чтобы выяснить его собственные взгляды. "Разве нелепо, - отвечал он, - служить благому мужу, своему соотечественнику, так же, как служим мы мученикам?" Это [сравнение] не было, конечно, разумно, но это произволение [προαίρεσις] и взгляд определенно принадлежали человеку образованному и тонкому [αστεία], особенно если принять во внимание тогдашнее время. Осмотрели всё остальное. "Пойдем же, - сказал он, - в ограду Афины Илионской. Радушно[7] он привел меня и открыл храм, и как если бы свидетельствовал[8], показал мне все изваяния в совершенной сохранности, не предпринимая при этом ничего из того, что делают обычно нечестивцы, напечатлевая знаки на свои нечестивые лбы[9], он также не свистел[10] себе под нос, как это они делают. Ибо эти две вещи суть вершина их богословия: свистеть демонам и крестить лбы.
Про эти два обстоятельства я обещал сказать тебе. Но вот подвернулось еще и третье, и думаю, не следует обходить это молчанием. Этот самый Пегасий зашел вместе со мной в храм Ахиллеса и показал мне его вполне сохранившийся гроб, в то время как я был осведомлен, что он был им разбит на куски. Но он даже приближался к нему с великим благоговением, и я это видел собственными глазами. Я слышал от тех людей, что сегодня являются его врагами, что он возносит с молитвою жертвы Гелиосу и почитает его втайне. Неужели же ты не примешь этого моего свидетельства, даже если бы я был частным лицом? Но об отношении каждого из людей к богам кто может дать достовернейшее свидетельство, нежели сами боги? Мог ли я назначить Пегасия жрецом, если бы имел некое свидетельство его неблагочестия относительно богов? И если в те, прошедшие времена потому ли, что он стремился к могуществу, или для того, как он часто говорил мне, чтобы спасти храмы богов, он облачился в те одежды и только притворялся нечестивым до той степени, до какой обязывал его сан - а ведь и в самом деле ясно, что он не нанес ущерба ни одному храму, разве что немногим камням, как предлог, чтобы спасти остальное - так что же, если мы примем это в расчет, то разве будем поносить его за его поступки, как это делает Афобий, и о чем молятся все галилеяне, то есть чтобы увидеть его пострадавшим? И если тебе не безразличны мои желания, ты воздашь честь не только ему, но и всем обратившимся, чтобы они с большей готовностью слушали меня, когда я призываю их к добрым делам, и чтобы остальные имели меньше причин для веселья. Но если мы отвергнем тех, что приходят к нам по своей доброй воле, то никто не будет готов услышать нас, когда мы призовем их.

---

[1] Письмо не имеет названия, в английском издании именуется К жрецу, т. е. по адресату, нам же кажется правильнее дать ему название по существу. — Прим. пер.
[2] Юлиан нередко называет христиан «порченными» (πονηροί).
[3] Т. е. покойным. — Прим. пер.
[4] Зимой 354 г., когда Юлиан держал путь из Никомедии ко двору в Милан, после смерти Галла; сперва он прибыл в Троаду, а затем в Новый Илион.
[5] Т. е. между 10 и 12 часами утра. — Прим. пер.
[6] Т. е. почитаемая гробница, часовня. — Прим. пер.
[7] μόλα προθύμως — может означать и «с великим рвением», но это мало соответствует образу веротерпимого жреца–интеллектуала, который рисуется письмом в целом. — Прим. пер.
[8] μαρτυρόμενος — речь идет именно о религиозном свидетельстве, но опять же, о безнадрывном, не таком, как в житиях. — Прим. пер.
[9] μετώπου — лоб, здесь в широком смысле: вся передняя часть чего–нибудь, или даже весь человек, как, например, у нас в выражении: «вон какой лоб вырос», и т. п. — Прим. пер.
[10] Дитрих (Dieterich. Eine Mithrasliturgie. Wunsch, 1910. P. 40; 221) обсуждает практику магического свиста и шипения, особенно в митраистских ритуалах.