7. КЛАВДИЙ КЛАВДИАН

Для позднего периода римской литературы характерно то, что наиболее крупные писатели этого времени - не римляне и даже не италики. Авзоний и Рутилий Намациан - галлы, Клавдий Клавдиан - грек из Египта, Аммиан Марцеллин - грек из Антиохии. Клавдиан (Claudius Claudianus) получил образование в Александрии, его родным языком, на котором он написал свои первые произведения, был греческий; от этих произведений до нас дошел фрагмент поэмы "Гигантомахия" и несколько эпиграмм. Однако, чтобы стать известным в Риме и приблизиться к императорскому двору, надо было зарекомендовать себя как поэта латинского и найти мощных покровителей в самом Риме.
Клавдиан, твердо решивший связать свою судьбу с Западной, а но с Восточной империей, обратился к сочинению панегириков к власть имущим в этой части мира и инвектив против правителей Восточной империи; первый свой панегирик (в 395 г.) он посвятил консульству двух римских аристократов - Олибрня и Пробина, а потом перешел к сочинению хвалебных стихотворений в честь юного императора Гонория и фактического властителя государства, вандала Стилихона.
В противоположность Рутилию Намациану, считавшему Стилихона изменником (см. ниже), Клавдиан превозносит до небес этого действительно весьма талантливого полководца и дипломата; конечно, не зная меры в лести, он ставит его выше всех героев древнего Рима. Но если но отношению к Стилихону похвалы были до известной степени уместны, то панегирики, посвященные трем консульствам Гонория (третьему - в в 396 г., когда Гонорий был еще подростком, четвертому в 398 г. и шестому в 404 г. ), производят впечатление комическое, несмотря на прекрасно построенный стих и живость изложения. По-видимому, Клавдиану удалось добиться видного положения придворного поэта при дворе Гонория, так как именно ему было поручено сочинение фесценнин и свадебной поэмы на бракосочетание молодого Гонория и дочери Стилихона Марии; жена Стилихона, Серена, со своей стороны оказала покровительство Клавдиану при его собственном сватовстве, за что он выражает ей благодарность в стихотворном послании; это произведение, как и панегирики, красиво по форме, но не содержит никаких реальных сведений о самом Клавдиане и его семье.
Значительно интереснее всех хвалебных стихотворений инвектива в двух книгах против временщика при дворе Аркадия - Руфина, ярого врага Западной империи, убитого не без содействия Стилихона в 397 г. Инвектива, направленная против уже мертвого врага, производит поэтому такое же неприятное впечатление, как "Отыквление" Сенеки. Наиболее остра инвектива против Евтропия, которого предполагали назначить консулом на 399 г. Евтропий был евнухом, как многие императорские приближенные на Востоке, и этот факт дал Клавдиану повод и возможность поносить Евтропия всеми доступными ему средствами, не избегая и некоторых малопристойных намеков.
Вражда Клавдиана к восточному двору отразилась пе только в этих инвективах, но и в его эпической поэме "О войне с Гильдоном" (de hello Gildonico), от которой до нас дошло только начало. Гильдон, наместник Африки, при содействии Аркадия и Руфина оказывал сопротивление ряду мероприятий Стилихона; он отрезал пути подвоза хлеба в Рим, и там начался голод; на эту тему и написал свою поэму Клавдиан; мольба голодающего Рима, олицетворенного в виде старой изможденной женщины, побуждает Юпитера послать к Аркадию и Гонорию тени их деда и отца; обе тени - Феодосия Великого и Феодосия II - обращаются к братьям с увещанием примириться, а Аркадия дед осыпает упреками за выступление против брата.
Кроме этой эпической поэмы до нас дошли три песни из мифологической поэмы "О похищении Прозерпины", обладающей той же чертой которая присуща всему творчеству Клавдиана,- благозвучным многословием.
В ней имеются, однако, и удачные места и оригинальные мысли. В противоположность общепринятому у поэтов восхвалению "золотого века" Сатурна Клавдиан настаивает на том, что человеческая жизнь, преисполненная трудов и лишений,- более достойна и ценна. В III песне, когда Церера блуждает по земле, ища исчезнувшую дочь, па Олимпе собирается совет богов, описанный по образу римской курии: небесные боги занимают первое место, морские - второе;

Также и старцам речным дозволено сесть, а за ними
Тысячи юных потоков стоят, как плебои в собраньи[1]
(III, 11 -13)

Собрание открывается речью Юпитера:

Должен я, знаю, теперь позаботиться снова о смертных;
Мало я думал о них с тех пор, как старца Сатурна
Кончился век, приучивший людей к безделью и к лени.
Долго под властью отца в отупенье дремали народы,
Я же решил пробудить их к жизни, тревожной и бодрой;
Чтоб не взрастал урожай для них на непаханной ниве,
Мед бы не капал с деревьев, и не был бы каждый источник
Винной струей, и в реках вино не плескалось, как в чашах.
Но не по злобе я так порешил (не завистливы боги,
Людям я вовсе не враг), но честности роскошь враждебна,
И человеческий ум от богатства гниет и тупеет.
Пусть же ленивую душу людей разбудят лишенья,
Бедность заставит искать путей неизведанных, новых;
Ловкость родит ремесло, а привычка его воспитает...
Но на решенье мое Природа сетует горько,-
Будто хочу я людей погубить,- и тиранном жестоким,
Часто меня называет, тоскуя о веке отцовском;
"Скуп, беспощаден Юпитер, презревший богатства Природы".
Поле пустынно - зачем? Для чего же хочу я в трущобы
Все превратить? Почему нам осень плодов не приносит?
Прежде для смертных Природа являлась матерыо нежной,
Ныне же мачехой злой она обернулась внезапно.
Стоило ль ум им давать, чтобы он в небеса устремлялся,
Ввысь обращать их глаза, если ныне, как скот бесприютный,
Бродят по дебрям они, и пищей им жолуди служат?
Что им за радость скитаться в лесах? И в чем же различье
Между людьми и зверями? Как часто жалобы эти
Слышу от матери я! И ныне смягчу мое сердце,
Род я людской отвращу от жизни Хаонии дикой.
(III, 19 - 47)

И Юпитер дает распоряжение, чтобы Церера, странствуя по земле в поисках дочери, научила людей земледелию:

Пусть она всюду плоды раздает! Проезжая по дебрям,
Пусть вкруг себя возрастит незнакомые людям колосья!
(III, 52-53)

Торжественно-патетически звучит и речь похитителя Прозерпины Плутона; он утешает рыдающую девушку тем, что она будет царицей в царстве мертвых и судьей над всеми людьми. Написанный красивым сильным стихом, этот "гимн смерти" является яркой иллюстрацией того безнадежного настроения, которое было господствующим среди всех мыслящих людей этого времени.

Мощь безгранична моя, я безмерным владею пространством.
Ты не рассталась со светом дневным. Иные светила
Светят у нас; ты увидишь иные миры, и сияньем
Более чистого солнца в Элизии ты насладишься.
Узришь ты сонм благочестный. Там жизнь ценней и прекрасней,
Меж поколений златых; всем тем мы владеем, навеки,
Что на земле мимолетно...
(I, 281-287)

Все, что рождает земля, все то, что множится в море,
Все, что в потоках кишит и все, что болота питают,
Все, что несет в себе жизнь, твоему будет царству покорно
Лунному шару подвластен сей мир; семикратным вращеньем
Он отделяет от смертных бессмертные вечные звезды.
Будут лежать пред тобой и владыки, носившие пурпур,
Сняв свой роскошный убор и смешавшись с толпой неимущих.
Все перед смертью равны. И ты осудишь преступных,
Чистым - подаришь покой; ты - судья! И того, кто виновен,
Ты же заставишь сознаться в деяньях, бесчестно свершенных.
(I, 295-301)

Наряду с такими подлинно художественными местами в поэме немало и пустословия, и даже несуразностей: например, производят комическое впечатление жалобы Плутона, что он один из всех братьев не женат; почему владыка подземного мира должен просить у Юпитера разрешения жениться и почему Юпитер решает отдать ему в жены именно дочь Цереры, очень молодую и горячо любимую своей матерью, Клавдиан не объясняет,- хотя замысел Юпитера мог заключаться именно в том, чтобы Церера в поисках дочери прошла всю землю и открыла людям путь к культуре.
Мелкие стихотворения, дошедшие до нас от Клавдиана, несколько напоминают Silvae Стация - они посвящены различным "достопримечательностям" природы. Интересно стихотворение о притягивающей силе магнита. Но наиболее искренней, даже трогательной, является небольшая элегия "О старце, никогда не покидавшем окрестностей Вероны". Может быть, именно в ней отразились в какой-то мере чувства самого Клавдиана, променявшего свою далекую египетскую родину на почетную, но опасную должность придворного поэта.

Счастлив тот, кто свой век провел на поле родимом;
Дом, где ребенком он жил, видит его стариком.
Там, где малюткой он ползал, он нынче с посохом бродит;
Много ли хижине лет - счет он давно потерял.
Бурь ненадежной судьбы изведать ему не случалось,
Воду, скитаясь, не пил он из неведомых рек.
Он за товар не дрожал, он трубы не боялся походной;
Форум, и тяжбы, и суд - все было чуждо ему.
Мира строенья не знал он и в городе не был соседнем,
Видел всегда над собой купол свободный небес.
Он по природным дарам, не по консулам, годы считает:
Осень приносит плоды, дарит цветами весна.
В поле он солнце встречает, прощается с ним на закате;
В этом привычном кругу день он проводит за днем.
В детстве дубок посадил - нынче дубом любуется статным,
Роща с ним вместе росла - старятся вместе они.
Дальше чем Индии край, для него предместья Вероны,
Волны Бенакских озер Красным он Морем зовет.
Силами свеж он и бодр, крепки мускулистые руки;
Три поколенья уже видит потомков своих.
Пусть же другие идут искать Иберии дальней
Пусть они ищут путей - он шел надежным путем.

Все известные нам произведения Клавдиана поддаются датировке и располагаются в малом промежутке времени - 395-404 гг. После этого никаких сведений о Клавдиане не имеется; возможно, что его звезда, как приверженца Стилихона, закатилась, когда доверие Гонория завоевала партия противников Стилихона; в 408 г. Стилихон был казнен; пережил ли Клавдиан своего покровителя или погиб вместе с ним, неизвестно.


[1] Переводы из Клавдиана сделаны М. Е. Грабарь-Пассек.
Ссылки на другие материалы: