12. ЯЗЫК И СЛОГ ТАЦИТА
Как уже сказано выше, по мнению Цицерона ("О законах", I, 2, 5), "история есть произведение в высшей степени ораторское". В другом месте он высказывает подобную же мысль: "Какой голос, как не голос оратора, дает истории бессмертие?" ("Об ораторе", II, 9, 36). Тацит, как мы видели, прежде чем сделаться историком, был оратором. Поэтому вполне естественно предполагать в его исторических сочинениях более или менее сильное влияние риторических учений того времени. И действительно, в них видна значительная степень риторической окраски, видна забота о красоте формы как в изложении, так и вообще в композиции сочинения, даже с чисто внешней стороны видно желание заинтересовать читателя [1].
Это выражается уже в выборе описываемых фактов: особенно охотно рассказывает он крупные, драматические события, опускает мелкие, опускает детали, неинтересные для читателя. Так, он не хочет описывать "фундамент и балки" громадного амфитеатра, построенного Нероном ("Летопись", XIII, 31). Рассказывая о неудавшейся попытке Нерона утопить свою мать Агриппину, Тацит не находит нужным описать детали устройства корабля, который должен был рассыпаться в море и погубить ее (там же, XIV, 5).
Может быть, по этой же причине неясны его описания сражений: несмотря на все старания исследователей уяснить себе ход какой-нибудь военной операции, описанной у Тацита, это не удается сделать: вдруг войско оказывается в каком-нибудь месте: как оно туда попало, не сказано. Не удается определить в точности место сражения: было оно в Германии или в Британии. Ввиду этого о Таците, как военном, высказываются иногда очень нелестные мнения: Моммзен называет его "самым несведущим в военном деле из всех писателей" (unmilitärischten aller Schrift steller)[2]. Немецкий ученый Асбах (Asbach) находит немыслимым, что Тацит когда-нибудь командовал легионом или даже когортой [3].
Такие суждения, конечно, ошибочны: нельзя предполагать, чтобы Тацит, прошедший все служебные ступени в такое обильное войнами время, не имел понятия о военном искусстве. Дело объясняется, по-видимому, гораздо проще: по правилам риторики, не следовало приводить деталей сражения, которые мешают воспринять общее впечатление о битве; надо было описать только наиболее эффектные моменты сражения. В этом отношении Тацит поступает одинаково со многими другими древними историками: и у Т. Ливия нет ясного описания мест сражений; то же у Саллюстия, Диона Кассия, Геродиана, Аммиана Марцеллина и др. Вообще, чем более склонен к риторике писатель, тем свободнее относится он к описанию сражений; они служат также к украшению рассказа. Замечено даже, что некоторые детали в описании их заимствуются из описаний военных операций у других авторов. И Тацит, как предполагают, в описании битвы с каледонцами ("Агрикола", 35 и сл.) позаимствовал некоторые краски из описания битвы с маврами у Саллюстия ("Югурта", 101).
Также по риторическим соображениям, чтобы не наводить скуку на читателей, Тацит не любит приводить чисел. Это обычно для древних историков. Так Плиний в одном письме (IX, 16, 1) говорит: "Я не удивляюсь, что ты получил огромное удовольствие от такой богатой охоты, раз ты по обыкновению историков пишешь, что нельзя было и сосчитать добычи". По свидетельству (Эрозия (историка V в.), Тацит сказал (в не дошедшей до нас части "Летописи" - о Домициане), что "Саллюстий и многие другие авторы установили обычай умалчивать о числе убитых, и он сам по большей части этого держался" (VII, 10, 4). Геродиан откровенно говорит об одном сражении, что "число убитых или взятых в плен с обеих сторон каждый из тогдашних историков приводил, какое хотел" (III, 7, 6). В нескольких местах Тацит приводит лишь круглые числа - в тысячах или сотнях ("Летопись", IV, 73; XIV, 35; "История", II, 17; "Агрикола", 37).
В связи с нежеланием приводить числа, Тацит прибегает иногда к таким общим обозначениям, как "все" (omnes), хотя речь идет только о двух лицах ("Летопись", I, 13); "столько" (toi) - о троих (там же, II, 34; VI, 24); "всегда" (semper) и "часто" (saepe) - о двукратном действии (там же, V, 47; III, 18; XIII, 6).
Эстетическими соображениями можно объяснить то, что Тацит самую композицию сочинения и его отделов старается сделать более стройной, изящной или удобной для читателя, оканчивая отдел или книгу (в древнем смысле) описанием какого-нибудь важного события или какой-либо сентенцией. Например, в конце II книги "Летописи" помещена сентенция: "Мы превозносим старое, равнодушны к новому"; в конце XI книги - восклицание, относящееся к только что описанному событию: "Хорошие дела, из которых, однако, должны были произойти очень дурные дела".
Риторические соображения воздействовали особенно на способ выражения Тацита. Плиний (II, 11, 17), рассказывая об одной речи Тацита, говорит, что он "отвечал [своему противнику на суде] очень красноречиво и σεμνῶς и это составляет его выдающуюся особенность (eximiuni)". Греческое слово σεμνῶς всего более соответствует нашему "величественно", "величаво". Такая величавость языка и слога видна и в исторических сочинениях Тацита. Она выражается во многих фактах языка: в стремлении избегать одних слов и конструкций и в предпочтении других.
Так, иногда он избегает слов простых, общепринятых, технических терминов ^иностранных слов, заменяя такие слова необычными словами, описаниями; употребляет поэтические слова. Например, вместо слишком простых слов "лопаты и кирки" (palae et ligones) он пишет: "посредством чего выносится земля и вырезается дерн" ("Летопись", I, 65); вместо "Сатурналии" он пишет: "в праздничные дни Сатурна" (fasti Saturni dies - "История", III, 78; "Летопись", XIII, 15); вместо обычного virgines Vestales - virgines Vestae; вместо технического sella curulis - sedes curulis ("Летопись", II, 83; XV, 29) и т. п.
Чтобы избежать греческого слова σωτήρ Тацит употребляет такое описание: "он усвоил себе название спасителя, выраженное греческим словом этого значения (conservatoris sibi nomen Graeco eius rei vocabulo adsumpsit) ("Летопись", XV, 71). Сенека принимает "яд, которым умерщвлялись осужденные уголовным судом в Афинах" (там же, XV, 64)- это описание заменяет собою греческое слово κώνειον - "цикута".- Выражение "евнух Абд" он описывает посредством родительного падежа качества- Abdus ademptae virilitatis (там же, VI, 31)·
Вот несколько примеров поэтических слов: regnator - "царь" ("Германия", 39); magniloquus - "хвастливый" ("Агрикола", 27); festus - "праздничпый день", обыкновенно употребляемое в соединении со словом dies, Тацит употребляет в других сочетаниях (как поэты): festa plebs - "народ в праздничном платье" ("Летопись", II, 69); regnatrix - "царица" в сочетании domus regnatrix - "царский дом" (там же, I, 4) более нигде в литературе не встречается.
Многие обычные слова употребляются Тацитом в значениях, встречающихся только в поэзии: cura и scriptura в значении "книга" ("Летопись", IV, И; IV, 32); fabula в значении "болтовня"; sinister в значении "враждебный", "неблагоприятный" (sinistros de Tiberio sermones - там же, I, 74).
Есть много слов, встречающихся только у писателей серебряного века или в значениях, которые они имели в языке серебряного века: delator - "доносчик"; fraternitas - "братство" ("Летопись", XI, 25); professor в сочетании professor sapientiae - "наставник мудрости" ("преподаватель философии") ("Агрикола", 2); у Квинтилиана (X, 5, 18) professor без родительного падежа в значении "преподаватель"; scholasticus в значении "ритор", "учитель красноречия" (несколько раз в "Разговоре об ораторах", например в гл. 35); advocatus в значении "адвокат" ("Летопись", XI, 5); auctor в значении "автор", "писатель" (там же, III, 30).
Наиболее характерными особенностями изложения Тацита являются следующие: краткость, малое число периодов, отсутствие частиц для связи мыслей, стремление к разнообразию построения параллельных частей мысли и вследствие этого нарушения симметрии.
Краткость состоит отчасти в том, что одно слово заключает в себе два или несколько понятий, даже целую мысль; отчасти в том, что в предложении не хватает одного или нескольких слов, и их надо дополнить мысленно; нередко от этого получается неясность, похожая на загадку. Например: hosles, qui classem, qui naves, qui mare exspectabant - "неприятели, которые ожидали флота, ожидали кораблей, ожидали нападения во время морского прилива" ("Агрикола", 18): здесь в одном слове mare заключается целая мысль. Primus Antonius nequaquam pari innocentia post Cremonam agebat - "Прим Антоний держал себя после Кремоны совсем не с такою безупречностью" ("История", III, 49): здесь "после Кремоны" значит "после сражения под Кремоной"[4]. Senalu ad infimas obtestationes procumbente - "когда сенат припадал к ногам Тиберия с самыми униженными мольбами" ("Летопись", I, 12); буквально: "припадал для самых униженных молений", т. е. здесь полностью эта мысль должна была бы быть выражена так: Senatu ad pedes eius procumbente, ut infimis obtestationibus eum exoraret. Ut ad externa rumoribus intestinum scelus obscuraretur - "чтобы злодеяние внутри государства было менее заметно, когда народ будет занят толками об иностранных делах" (там же, XVI, 23); буквально: "чтобы внутреннее злодеяние было менее заметно благодаря толкам, касающимся внешних дел"; полностью надо было бы выразить эту мысль так: civitate (populo) ad externa spectante et ea polissimum rumoribus agitante.
В противоположность стилю классической эпохи, в которой преобладает периодический строй речи, у Тацита, из-за его стремления к краткости, периоды сложные (какие, например, бывают у Ливия) являются исключением; чаще бывают периоды коротенькие, но часто речь состоит из отдельных предложений, даже не связанных между собою никакими союзами. Например: Vocat senatum praetor urbanus; certant adulalionibus ceteri magistratus, accurrunt patres - "сзывает сенат городской претор, состязаются в раболепстве другие должностные лица, прибегают сенаторы" ("История", I, 47). Comitate profugos liberos matres, secutae maritos in exsilia coniuges, propinqui audentes, constantes generi, contumax etiam ad-versus tormenta servorum fides, supremae clarorum virorum necessitates, ipsae neces fortiter toleratae - "провожали своих покидавших родину детей матери, следовали за мужьями в изгнание жены, родственники [были] смелые, твердые зятья, упорна [была] даже по отношению к пыткам верность рабов, крайне тяжелое положение высокопоставленных лиц, самая смерть мужественно переносилась" (там же, I, 3).
Стремление Тацита к разнообразию проявляется в том, что он часто выражает одинаковые в грамматическом отношении части предложения разными грамматическими конструкциями. Так, приводя две причины какого-нибудь факта, он выражает одну из них творительным падежом, а другую - падежом с каким-нибудь предлогом, или причастием глагола, или целым придаточным предложением; приводя две цели, он ставит в одном случае герундий, в другом - придаточное предложение с ut ит. п. Вот примеры. Onerabant multitudinem obvii ex urbe senalores equi-tesque, quidam metu, multi per adulationem, ceteri ac paulatim omnes, ne, aliis proficiscentibus, ipsi remanerent - "прибавляли обременение к этой толпе выходившие навстречу из Рима сенаторы и всадники, некоторые из страха, многие вследствие раболепства, а остальные и, мало-помалу, все для того, чтобы не оставаться дома, когда идут другие" ("История", II., 87): здесь указаны три причины, из которых одна выражена творительным падежом без предлога metu (чего в переводе выразить нельзя), другая - винительным падежом с предлогом per, третья - придаточным предложением цели с союзом пе. Partem bonorum publicandam, pars ut liberis relinqueretur, censuerat - "он подал мнение, что часть имущества должна быть конфискована, а часть чтобы была оставлена детям" ("Летопись", IV, 20): здесь в первом члене поставлен accusalivus cum infinit i vo с герундивом, во втором - предложение с ut.
Риторические фигуры часто встречаются у Тацита: метафора, анафора, зевгма, гендиадис и др.
В чисто грамматическом (синтаксическом) отношении у Тацита есть много отступлений от языка классической прозы, например употребление родительного падежа при прилагательных (так называемых относительных), где родительный падеж выражает отношение или область, в которой проявляется свойство прилагательного: laetus animi - "веселый духом" ("Летопись", II, 26); potentiae securus - "уверенный в своем могуществе" (там же, III, 28); дательный падеж цели в таких выражениях: Amici accendendis offensionibus callidi - "друзья ловкие [= ловко умеющие1 разжигать оскорбления" (там же, II, 57).
Слог в разных сочинениях Тацита - неодинаковый. В "Разговоре об ораторах" он напоминает слог Цицерона - пространный, обильный периодами. В "Агриколе" и "Германии" элементов Цицеронового слога уже значительно меньше, в "Агриколе" заметно влияние Саллюстия; но все-таки в этих двух сочинениях часто встречаются риторические фигуры (плеоназмы, анафоры), дающие слогу впечатление обилия и легкости.
В "Истории" эти ораторские приемы встречаются уже реже, но все-таки слог "Истории" еще достаточно богат и цветист. Но в "Летописи" все эти риторические прикрасы почти исчезают; слог "Летописи" - сжатый, величественный.
Таким образом, слог Тацита постепенно менялся и лишь в "Летописи" он дошел до того состояния, которое и считается специфически тацитовским слогом. Исследователей занимал вопрос о причинах этого изменения. Вот, например, какую причину приводит Гудеман (A. Gudeman) в предисловии к своему изданию "Разговора об ораторах" (Boston, 1894). Главной причиной изменения стиля у Тацита, по его мнению, является изменение душевного настроения его под влиянием ужасов Домицианова правления. Тот же смысл, вероятно, имеет выражение М. Шанца [5]: "язык разбитого сердца" или фраза Б. Г. Нибура: "учителем Тацита была скорбь того времени"[6].
Этому мнению можно было поверить, если бы Тацит после ужасов Домицианова правления стал писать самым небрежным слогом: было бы понятно, что у человека, глубоко потрясенного, впавшего в пессимизм, пропала охота заботиться о способе выражения мыслей, об отделке слога, что он стал писать, как придет в голову. Ничего подобного мы не видим у Тацита: его своеобразный слог требовал, напротив, глубокого напряжения мысли: "Каждая фраза,- говорит Лео [7],- носит печать глубокой продуманности; выражение отточено и заострено для верного эффекта, и нередко один сильный и меткий термин является центром тяжести всей мысли". Трудно предположить, чтобы писать с такой тщательностью и вычурностью заставляло человека "разбитое сердце" и "скорбь времени"!
Кроме того, если такова была причина перемены его стиля, то надо было бы ожидать, что она ярче выразится в сочинениях, ближайших по времени к правлению Домициана, т. е. в "Агриколе", "Германии" и "Истории". А между тем она выразилась всего ярче в "Летописи", самом удаленном от времени Домициана сочинении, когда тяжелое впечатление должно было значительно изгладиться при правлении Нервы и Траяна.
Конечно, мы не можем с уверенностью определить причину перемены слога Тацита. Но скорее можно думать, что перемена эта была сознательная, а не какая-то стихийная, происшедшая независимо от воли автора.
Если Тацит мог мастерски владеть любым стилем и менять стили по своему желанию, то, может быть, он сознательно выбрал и выработал для себя новый, суровый стиль, находя, что он производит более впечатления величественности и более подходит для мрачного сюжета "Летописи", чем округленный, цветистый стиль Цицерона.
[1] «Римская история», т. V, стр. 159 русского перевода 1885 года — стр. 165 подлинника.
[2] Вообще о языке императорского периода очень ярко говорит Сенека в «Письмах к Луцилию» (114 и 115).
[3] «Histor. Taschenbuch», VI, 5, 73.
[4] Подобным образом и по-русски можно сказать: «После Бородина» в смысле «после сражения под Бородиным».
[5] М. Schanz. Geschichte der römischen Literatur, S. 325.
[6] «Лекции по римской истории», т. III, стр. 224. Приблизительно такого же мнения держится и К. Ниппердей в предисловии к своему изданию «Летописи» (стр. 41, изд. IX).
[7] Фр. Лео. История римской литературы. Перевод И. И. Холодняка. СПб. 1908, стр. 57.