1. ПОЛИБИЙ

Полибий (ок. 200-120 года до н. э.) прожил долгую, деятельную и плодотворную жизнь. На его глазах совершились два крупных исторических события - завоевание Греции Римом и Третья Пуническая война, закончившаяся полным покорением Карфагена. Полибий не был сторонним наблюдателем этих событий, он участвовал в них как военный специалист и государственный деятель; это сильно повлияло на понимание им истории и на его труд.
Полибий был родом из Мегалополя в Аркадии. Судьба его родного города была очень своеобразна; этот город не был ни одним из древних греческих городов, основанных в незапамятные времена, ни колонией, естественно возникшей при эмиграции некоторой части населения метрополии; он был основан в 371 г. до н. э. волей одного человека, знаменитого беотийского полководца Эпаминонда для угрозы соседней Спарте. Место было выбрано удачно, а политические условия содействовали быстрому росту и усилению города после того, как Афииы и Спарта перестали играть ведущую роль в греческой политике. В Ахейском союзе Мегалополь имел большое значение.
Отец Полибия Ликорт был стратегом Ахейского союза, личным другом Филопемена, и его сыну, который с детства отличался блестящими способностями, предстояла такая же государственно-военная карьера. Уже в юношеском возрасте он принимал участие в государственной жизни; ему было дано почетное поручение перевезти прах Филопемена в Мегалополь, а еще не достигнув 30-летнего возраста, с которого законом разрешалось занимать государственные должности, он уже был послан в качестве дипломата к александрийскому двору (181 г.). Если бы не разразилась война между Римом и македонским царем Персеем, то Полибий, вероятно, посвятил бы свою жизнь делам Ахейского союза; но когда Персей был побежден, римляне потребовали в качестве заложников 1000 греков из семей, которые играли видную роль в местной политике и могли быть для них опасны; в их числе оказался Полибий.
В Риме судьба Полибия сложилась благоприятно: он вступил в дружеские отношения с Эмилием Павлом и стал учителем молодого Сципиона Эмилиана, который чрезвычайно привязался к нему (Полибий сопровождал его в путешествиях и испанских походах); даже после того, как в 150 г. Полибий был отпущен на родину, он два раза приезжал в Рим и был вместе со Сципионом Эмилианом во время Третьей Пунической войны. Свою близость к правящим кругам Рима он не раз использовал для ходатайств по различным греческим делам, достиг большой известности и был почтен обычным для Греции способом - постановкой портретных статуй на площади родного города и других городов Греции; постамент одной из них с надписью дошел до нас. Павсаний пишет о нем:
"На площади Мегалополя, позади ограды, посвященной Зевсу Ликийскому, стоит вырезанное на стеле рельефное изображение знаменитого мужа, Полибия, сына Ликорта; вырезана на ней и надпись стихами в элегическом размере, гласящая, что он много блуждал и по суше и по морю, что он стал союзником римлян и что ему удалось успокоить их гнев на Элладу. Этот Полибий написал историю римлян и, между прочим, описал, как они вступили в войну с карфагенянами, какая была причина этой войны и как в конце концов не без великих опасностей римляне победили, выбрав себе в полководцы Сципиона, которого они называют Карфагенским; он положил конец этой войне и разрушил Карфаген до основания. Говорят, когда римский полководец выполнял советы Полибия, у него все шло хорошо, когда же он не слушался его указаний, он делал ошибки. Те эллинские города, которые входили в Ахейский союз, получили от римлян разрешение, чтобы Полибий устроил их государственное правление и написал для них законы"[1].
Полибий умер в глубокой старости, упав с коня. До последних лет жизни он продолжал принимать живое участие в государственных делах.
Кроме "Истории в 40 книгах", Полибий, как он сам указывает в этом сочинении (IX, 20, 4), написал книгу по военной тактике и биографию полководца Ахейского союза Филопемена (X, 21, 5), но эти произведения до нас не дошли.
"История" Полибия охватывает сравнительно небольшой период - около 70 лет - и излагает главным образом те события, очевидцем и участником которых он был. В первых двух книгах Полибий дает обзор событий, предшествовавших интересующему его периоду, но главное внимание сосредоточивает на времени между 230 и 168 гг. до н. э. Во время пребывания в Риме Полибий, по-видимому, написал первые 30 книг, заканчивающиеся 168 г.; уже вернувшись на родину, он добавил описание событий с 168 до 146 г.
Из "Истории" Полибия до нас дошли полностью только первые пять книг; книги VI-XVIII дошли в значительных и довольно связных извлечениях; от остальных сохранились только отрывки и извлечения, сделанные византийскими компиляторами; среди этих отрывков есть чрезвычайно интересные, так что общее представление о работе Полибия мы все же имеем.
Труд Полибия пользовался большим уважением как при его жизни - он имел большой успех в Риме, - так и во все последующие времена; "Спорить с Полибием почетно", - говорит Страбон [2]. Добросовестным писателем, "надежным, заслуживающим величайшего доверия" называют его Цицерон [3] и Ливий [4]. Подробные и ясные фактические сведения, которые дает Полибий, очень ценны и важны в первую очередь для историка. С точки зрения истории литературы особенно интересен его подход к историческим событиям, метод освещения их и способ изложения.
Из всех предыдущих историков Полибий больше всего похож на Фукидида. Их объединяет серьезное, вдумчивое отношение к наблюдаемым и описываемым событиям, желание проникнуть в причины их и нелюбовь к ненужным прикрасам изложения.
"Задача историка, - пишет Полибий, - состоит не в том, чтобы рассказом о чудесных предметах наводить ужас на читателей [возможно, намек на отца истории Геродота. - М. Г.], не в том, чтобы излагать правдоподобные рассказы и в изображаемых событиях отмечать все побочные обстоятельства, как поступают писатели трагедий, но в том, чтобы точно сообщить только то, что было сделано или сказано в действительности, как бы обыкновенно оно ни было" [5] (II, 56). "Подобно тому, как существо живое делается ни к чему негодным, раз у него отнято зрение, так вся история обращается в бесполезное разглагольствование, раз она лишена истины" (I, 14).
Итак, по мнению Полибия, цель истории - не доставлять удовольствие, а быть полезной. В чем именно состоит эта польза, Полибий определяет совершенно ясно: "Ни один здравомыслящий человек не ведет войны с соседями только ради того, чтобы одолеть в борьбе своих противников, никто не выходит в море только для того, чтобы переплыть его, никто не усваивает себе наук и искусств только из любви к знанию. Напротив, все и всеми делается только ради удовольствия, почета или выгод, доставляемых теми или иными действиями" (III, 4). Уже из этих слов видно, что Полибий ищет в истории практического руководства: "Если изъять из истории то, что может научить нас, то от нее останется ничего не стоющее и совсем бесполезное" (XII, 25). "Изучение минувших событий во всех подробностях и в их истинном значении может дать руководящие указания относительно будущего" (XII, 25). "Сближая положения, сходные с теми, которые мы сами переживаем, мы получаем опору для предвосхищения и предвидения будущего и можем или воздержаться от известных деяний из осторожности или, напротив, идя по стопам предшественников, смелее встретить опасность" (XII, 25). Причем под "руководящими указаниями" Полибий понимает не общие моральные истины и сентенции; история, по его мнению, полезна не для отдельного человека как личности, а для государственного деятеля: "Многие на разные лады излагали генеалогии, мифы, историю колоний, а также родство имен и основание городов... Мы оставили в стороне подобные предметы и избрали для себя тот вид истории, который занимается судьбами государств....Этот вид истории наиболее полезен; таким он был раньше, таков он особенно теперь, когда, благодаря достигнутым в наше время успехам в точных знаниях и искусствах, человек любознательный имеет возможность как бы подчинять все, что от времени до времени случается, определенным правилам. Вот почему, преследуя не столько забаву любителей чтения, сколько пользу серьезного читателя, мы оставили все прочее в стороне и отдались нашей задаче" (IX, 2). Таким образом, Полибий совершенно точно формулирует идею "законов истории".
По его мнению, эти законы можно установить, не просто рассказывая и описывая события, а анализируя их причины. Именно в попытке установить ясную причинную связь между историческими событиями и заключается главная заслуга Полибия, за которую его принято называть "отцом прагматической истории". Нельзя сказать, что Полибию всюду удавалось выполнить поставленную им самим задачу, нередко он сам сбивается на простое последовательное изложение событий; однако не следует забывать, что большая часть сочинения Полибия дошла до нас в извлечениях, а те, кто делал их, по всей вероятности, нередко опускали именно те объяснения внутренней связи событий, которые ценил автор и которые были бы особенно интересны для нас. Впрочем, и для самого Полибия поставленная им задача была, конечно, невыполнима. Несомненным достоинством является то, что он сумел поставить ее и выразить в следующих определенных словах: "Голый рассказ о случившемся забавляет читателя, но пользы не приносит ему вовсе; чтение истории становится полезным, если в рассказе выяснены и причины событий" (XII, 25).
В связи с таким серьезным отношением к занятиям историей Полибий многого требует от историка, прежде всего не абстрактной начитанности в трудах предшественников (некоторой пользы ее он, правда, не отрицает), а живого знания государственной жизни и ее практических отраслей. "Правда, весьма полезно вникать в предшествующие исторические сочинения, чтобы познакомиться с понятиями древних и их представлениями о некоторых странах, городах, государствах и мероприятиях, чтобы понять также превратности судьбы, раньше испытанные тем или другим государством" (XII, 25). Однако не эта книжная начитанность важна историку: "Невозможно описать правильно военные события, если не имеешь никакого понятия о военном деле, равно как не может писать о государственном устройстве человек, сам не участвовавший в государственной жизни и в государственных делах" (XII, 25). Будучи сам воином и знатоком военного дела, Полибий очень строго относится к историкам, которые берутся описывать сражения, не имея понятия о том, как они происходят. Из того, скольких историков критикует Полибий, видно, что, не считая начитанность главным требованием, предъявляемым к историку, он сам вполне отвечал этому требованию. Так, например, он следующим образом критикует Эфора: "В военном деле он, как мне кажется, имеет некоторое понятие о морских сражениях, но совершенно несведущ в сражениях сухопутных. Поэтому, если внимательно прочитать его описание морских сражений подле Кипра и Книда, ...то придешь в изумление от дарования и опытности писателя и вынесешь много полезных сведений. Наоборот, когда Эфор повествует о битве фивян и лакедемонян при Левктрах или при Мантинее, ...то Эфор предстанет перед нами совершенно несведущим человеком, до смешного незнакомым с ходом таких сражений" (XII, 25). Еще резче он выражается о Тимее, который даже там, где "приближается к истине, напоминает живописцев, пишущих картины с набитых чучел" (XII, 25 h).
Однако Полибий отнюдь не требует от историка знания только одного военного дела; он считает, что необходимо хорошо разбираться и в экономическом положении государств, о которых он берется писать. Сурово критикуя Филарха (III в. до н. э.), автора истории Эллады, в частности истории Пелопоннесса с 272 по 219 г., Полибий говорит: "В его утверждениях каждый прежде всего поражается непониманию и незнанию общеизвестных предметов - состояния и богатства эллинских государств, а историкам это должно быть известно прежде всего" (II, 62). Это чрезвычайно важное положение свидетельствует о глубоком понимании Полибием задач истории.
Все эти ясно осознанные и сформулированные общие положения Полибий пытается приложить к истории своего времени; но так как применение принципа значительно труднее его теоретического понимания, он, конечно, не может ни полностью осознать причин событий, в которых участвовал, ни следовать тому принципу строго объективного изложения, которого он требует от других. То обстоятельство, что Полибий попал в Рим молодым человеком и близко стоял к вершителям судеб республики Сципионам, наложило печать на все его произведение: он ставит своей задачей объяснить, "каким образом, когда и почему все известные части земли попали под власть римлян" (III, 1). Римская республика во времена Полибия действительно была на вершине своего могущества, и Полибий как практический государственный деятель и воин не мог не поражаться ее успехам; но, увлеченный ее военной мощью, он не видел внутреннего процесса разложения, разъедавшего систему римского государственного строя, которым он так восхищался. Стоя далеко от внутриполитических дел Рима, он не заметил движения, которое вспыхнуло еще во время его жизни, при Гракхах, а всего через 20-30 лет после его смерти привело к борьбе Мария и Суллы. Он считает римский государственный строй наиболее удачным соединением трех основных форм правления - монархии, аристократии и демократии, еще не выродившихся в тиранию, олигархию и охлократию, и отдает ему преимущество даже перед очень уважаемым им законодательством Ликурга на том основании, что "в устроении родного города римляне поставили себе ту же самую цель, только достигали ее не путем рассуждений, а многочисленными войнами и трудами, причем полезное познавали и усваивали каждый раз в самих превратностях судьбы" (VI, 10). Естественно, что такое государственное устройство, возникшее на основе практического опыта, Полибий ценит выше, чем системы отдельных законодателей. В дальнейшем он совершенно верно доказывает, что законы Ликурга годились только для маленького государства, которое обходилось железными деньгами и "ежегодным сбором плодов", а что, выйдя на более широкую историческую дорогу, спартанцы "были вынуждены обивать пороги у персов, налагать дань на островитян" (VI, 49), потому что, "следуя законам Ликурга, они не были в силах не только господствовать над эллинами, но и управляться со своими делами" (VI, 49). Однако, ясно видя экономические причины крушения Спарты, Полибий не заметил аналогичных явлений в мощном организме Рима.
Не вполне удается Полибию достичь и той полной беспристрастности, какой он требует от историка. Даже излагая это требование, он до некоторой степени противоречит самому себе, внося в изложение событий моральную оценку: "В историческом повествовании необходимо отрешиться от деятелей и лишь к самым действиям их прилагать соответствующие мнения и суждения" (I, 14). Однако оценка действий тоже индивидуальна. Полибий сам невольно подчеркивает это, говоря: "Тому, кто берет на себя задачу историка, необходимо... широко превозносить и украшать своих врагов величайшими похвалами и беспощадно осуждать ближайших друзей своих, когда требуют того ошибки в их поведении... Поэтому же самому мы не должны непременно обличать друзей или восхвалять врагов; не следует смущаться тем, если одних и тех же людей приходится раз порицать, другой раз хвалить, ибо невозможно, чтобы люди, занятые государственными делами, были всегда непогрешимыми, равно как неправдоподобно и то, чтобы они постоянно заблуждались" (I, 14). На каком основании приходится историку "восхвалять и порицать", Полибий не говорит, но самое допущение по-хвалы и порицания есть отступление от изложения "только того, что было действительно". Однако из контекста видно, на каком основании можно судить о людях, "занятых государственными делами" - по результатам их деятельности для их государства; и хотя в той же 14 главе I книги Полибий осуждает историков Филина и Фабия за то, что один написал историю пунических войн с карфагенской, а другой - с римской точки зрения, и иронически замечает: "Мне кажется, с ними случилось нечто подобное тому, что бывает с людьми влюбленными" (I, 14), но с самим Полибием случилось, естественно, то же; это выразилось, во-первых в его преклонении перед Римом, а во-вторых, - что много менее заметно, но более объяснимо, - в его рассказе об Ахейском союзе и о роли родного ему Мегалополя в Клеоменовой войне. Нелюбимого им историка Филарха, врага Ахейского союза, он упрекает в том, что "о великодушии, которое проявили мегалопольцы в тго время, он не упоминает вовсе, как будто исчисление преступлений важнее для истории, чем сообщение о благородных и справедливых действиях" (II, 61). И далее, изменяя своему обычному сухому тону изложения, он пишет похвальный гимн своей родине: "Действительно, если мы считаем доблестными тех, которые предприняли войну за друзей и союзников только на словах и в постановлениях, если мы наделяем не одними похвалами, но самыми щедрыми дарами людей, претерпевших опустошение полей и осаду своего города, то каково должно быть мнение наше о мегалопольцах? Разумеется, самое высокое и самое лестное. В начале они предоставили свою страну в жертву Клеомену, потом совершенно лишились отечества из расположения к ахеянам, наконец в то время, когда неожиданно и необычайно им явилась возможность получить обратно родину невредимою, они предпочли потерять поля, гробницы, святыни, родной город, имущество, словом все, что составляет насущнейшее достояние людей, лишь бы не нарушить верности союзникам. Есть ли и может ли быть что-нибудь прекраснее? На чем другом с большей пользою может остановить историк внимание своих читателей? Каким другим деянием он может успешнее побудить людей к соблюдению верности и к заключению союзов с государствами честными и стойкими?" (II, 61). Из этого совершенно несвойственного Полибию патетического потока слов видно, насколько трудно, даже невозможно, для историка самому выполнять то предписание, которое дает Полибий: "В обыденной жизни... пристрастие, быть может, не заслуживает осуждения, ибо человек честный обязан любить своих друзей и свое отечество, разделять их ненависть и любовь к врагам их и друзьям. Напротив, тому, кто берет на себя задачу историка, надо забыть все это..." (I, 14). Это преувеличенное требование Полибий сам опроверг и своим сочинением, и своей жизнью - он остался честным человеком и стал честным историком.
Произведение, написанное так серьезно, с таким широким охватом событий и глубоким пониманием истории, является крупным литературным произведением; поэтому те критические замечания, которые обычно делаются в историях литературы относительно чисто литературных недостатков Полибия, касаются, собственно говоря, исключительно внешней формы изложения. Язык Полибия, практического деятеля, - не стиль ритора - аттикиста или азианиста; это общегреческий язык, на котором в его время говорили и писали то, что имело значение для текущего дня; оттого в его языке много новообразований. Построение фраз - правильное и четкое, лишенное всяких украшений.
Относительно литературных приемов Полибия нельзя высказать окончательного суждения ввиду неполноты наших знаний о нем; так, например, мы не уверены, не встречались ли в его книге более широкие характеристики деятелей, чем те, которые дошли до нас, - очень сжатые, но не лишенные выразительности. Напротив, совершенно ясно, что Полибий отказывается от обычной манеры античных историков заставлять своих героев произносить речи. Он настолько отрицательно относится к этому приему, что нигде не прибегает к нему и резко его осуждает, исходя при этом из очень верных литературных соображений: "В редких только случаях допускается, - пишет он, - произнесение всех речей, требуемых обстоятельствами дела; обыкновенно же краткие речи касаются лишь отдельных обстоятельств события; потом, наше время требует одних речей, прошлое требовало- других; одни речи приличествуют этолянам, другие пелопоннесцам, третьи - афинянам... Необходимо, чтобы каждая речь согласовалась с характером говорящего и с обстоятельствами... Но без всякого повода уклоняться в сторону и нагромождать в речах все, что только можно сказать о данном предмете, как поступает Тимей, изобретатель речей всевозможного содержания, - это противно истине, ребячески глупо и прилично разве школьнику..." (XII, 25).
Это положение Полибий приводит на всем протяжении своей книги; сдержанный, деловой, несколько суховатый, но чрезвычайно умный писатель, он остается верным своей мысли, что "доискиваться причин гораздо труднее, чем сочинять речи по книжкам" (XII, 25).
Продолжателем Полибия был философ-стоик Посидоний [6], обширный труд которого "История после Полибия в 52 книгах" послужил главным источником для Диодора Сицилийского и некоторых других историков. Полибий был последним крупным греческим историком, литературная деятельность которого относится к республиканскому периоду Рима; следующий за ним Диодор принадлежит уже к эпохе принципата Августа.


[1] Павсаний. «Описание Эллады», XXX, 4.
[2] «География», I, 2, 1.
[3] De off., III, 32, 113.
[4] XXX, 45, 5.
[5] Полибий цитируется в переводе М. Е. Мищенко.
[6] О Посидонии см. главу XV настоящего тома.
Ссылки на другие материалы: