4. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРИЕМЫ В ДИАЛОГАХ ПЛАТОНА

Платон, по свидетельству Цицерона (De Orat. I, 14) является первым создателем (inventor et princeps) диалога. Однако это утверждение не точно, так как диалоги сочинялись и до Платона. Оригинальность его заключается не в "изобретении" диалога вообще, а в применении его как художественной литературной формы к изложению своего философского и политического учения.
Диалогическую форму Платон использует в своих сочинениях разнообразно, сочетая ее с эпическим повествованием.
Три диалога - "Лисис", "Хармид" и "Государство" - написаны им в форме повествования от лица Сократа, который сперва рассказывает, при каких условиях и почему завязалась данная беседа, а потом подробно излагает ее. Переход от введения к предмету беседы происходит вполне естественно, причем Платон проявляет большое литературное мастерство, вводя именно ту тему, которой будет посвящен данный диалог.
Так, например, начат диалог "Хармид".
"Возвратившись накануне вечером из потидейского лагеря, я, после долговременной отлучки, <весьма> спешил в обычные места собраний собеседников и, между прочим, зашел в Таврееву палестру, что против храма басилевса. Тут встретилось мне очень много незнакомых людей, а еще больше знакомых. Увидев меня неожиданно вошедшего, они тотчас, кто откуда, стали здороваться со мной издали; а Херефон, как человек пылкий, выскочив из толпы, подбежал ко мне и, схватив меня за руку, сказал: "Ах, Сократ, как это ты спасся от сражения? Ведь едва мы ушли, при Потидее произошла битва, и находящиеся здесь только сейчас узнали о ней... Здесь, продолжал он, говорят, что сражение было жаркое и что в нем пало много наших знакомых". "И справедливо говорят", - отвечал я. "Так ты участвовал в битве?" Участвовал. "А! Садись же рассказывай; потому что мы еще не все знаем".
...Когда же любопытство их было удовлетворено, тогда я со своей стороны спросил о новостях в городе, о философии, - в каком она теперь состоянии..." ("Хармид" 153).
Однако такая передача беседы от первого лица не всегда удобна. В диалогах кратких и касающихся одной и притом сравнительно простой темы, как "Хармид" (и "Лисис"), такой рассказ об обстоятельствах, вызвавших беседу, а также передача самой беседы носят характер вполне естественный; напротив, в таком длинном сочинении, как "Государство", передача беседы, продолжающейся в десяти книгах, конечно, выглядит надуманно и неестественно.
Пользование эпическим прологом не типично для Платона: огромное большинство диалогов написано в чисто драматической форме: в первых же словах намечается тема предстоящего разговора. Так начинается, например, "Малый Гиппий": "А ты-то что же молчишь, Сократ, тогда как Гиппий столь во многом себя показывает, и не берешься ни хвалить вместе с другими что-нибудь им сказанное, ни опровергать, если иное, кажется тебе, нехорошо сказано?" ("Малый Гиппий" 363). Уже в этом кратком противопоставлении Гиппия, который "столь во многом себя показывает", и молчащего Сократа намечена основная тема этого раннего диалога - Платон осуждает в нем мнимое всезнайство Гиппия, происходящее оттого, что он пользуется одними ходячими мнениями, не исследуя их.
Тем же литературным приемом Платон начинает и некоторые другие диалоги, например "Эвгифрон" и "Федон".
Драматизм диалогов первых двух циклов значительно снижается в диалогах третьего цикла, как "Филеб", "Софист", "Политик". После нескольких кратких вводных слов собеседники непосредственно переходят к основной философской теме.
Однако в этой серии диалогов введен новый прием. Диалог "Феэтет" начинается так: два друга, Эвклид и Терпсион, слушают чтение хранившейся у Эвклида рукописи, в которой Эвклидом записан ряд бесед; эти беседы много лет тому назад вел молодой Сократ с представителями элейской школы. Это освобождает Платона от необходимости вводить читателя в ситуацию каждого диалога отдельно. В последних произведениях Платона, в "Тимее", "Критии" и "Законах", значение диалога тоже невелико. Только в "Законах" Платон опять делает попытку придать диалогу более естественную форму - беседы между старцами, опытными в государственных делах; разговор ведется в медленном, поучительном тоне, соответствующем возрасту и характеру действующих лиц.
Наиболее сложна композиция "Пира". Некий Аполлодор рассказывает по просьбе друзей о пире у поэта Агафона, на котором он сам не был, так как был в то время ребенком, но о котором слышал подробный рассказ от Аристодема, присутствовавшего на этом пиру. В этот пересказываемый Аполлодором рассказ Аристодема включены речи пировавших и рассказ самого Сократа о его беседе с мудрой Диотимой. Таким образом, получается тройная передача, что, конечно, нарушает реалистический характер повествования, но дает более широкие возможности придать индивидуальный характер излагаемым речам. Все речи Павсания, Аристофана, Агафона и полупьяного Алкивиада написаны в разном стиле и дают живую характеристику этих лиц.
Таким образом, у Платона диалогическая форма изложения не является раз навсегда избранной неподвижной схемой, в которую он насильственно втискивает то или иное содержание. Он весьма разнообразно использует эту форму изложения и в немногих словах вводит читателя в ту обстановку, в которой он развивает избранную им тему.
Конечно, главной задачей Платона является именно развитие самой философской темы, но художественное оформление этой темы облегчает для читателя ее понимание.
С той или иной формой диалога отчасти связано наличие или отсутствие бытового фона.
Наиболее живые бытовые сцены даны Платоном в диалогах: "Протагор", "Хармид", "Лисис", "Пир" и "Государство".
Так как действие всех диалогов развертывается в городе, среди собеседников преимущественно из среды афинской молодежи, то изображение этого бытового фона сливается с обрисовкой характеров действующих лиц, причем и то и другое Платон делает иногда с юмором, иногда с колкой насмешкой.
Так, например, чтобы изобразить оригинальность и глубокомыслие Сократа и в то же время подшутить над ним, Платон рассказывает, как Сократ, идя на пир, отстал от своего спутника Аристодема, "углубившись в самого себя, останавливался, долго размышлял, так что хозяину пира пришлось несколько раз посылать за ним".
Напротив, отнюдь не добродушной шуткой звучит описание поведения знаменитых софистов в "Протагоре":
"Как только мы вошли, тотчас увидели, что Протагор расхаживал взад и вперед по перистилю залы... за ним шли несколько знатных афинян. Позади шли слушатели уроков, большей частью иностранцы, которых Протагор берет из всех посещаемых им городов, увлекая их своим красноречием как Орфей, и которые следуют за ним зачарованные... Я особенно любовался на эту заднюю шеренгу, смотря, как, все ее составляющие остерегались, как бы им не опередить Протагора и не помешать ему, как чинно расступались они направо и налево, когда он и его фланги делали поворот назад, как стройно разделялись они и всякий раз красиво замыкали круг вокруг своего учителя... "После узрел я", как говорит Гомер, Гиппия Элейского. Он восседал на высоком кресле на противоположной стороне перистиля...
"А вог, наконец, узрел я Тантала"... Продика Кеосского. Он живет там же, в каком-то чулане, который Гиппонику служил кладовой, а теперь из-за множества приезжих очищен Каллием и отдан для жительства иностранцам... Я сильно желал послушать Продика, потому что он кажется мне мудрейшим и божественным (πάσσοφός καὶ θεῖος). Но его басовитый голос производил такой гул в чулане, что невозможно было разобрать ни одного слова" ("Протагор" 315).
Все прославленные софисты изображены здесь карикатурно, что подчеркивается еще введенными в текст стихами из той песни "Одиссеи", где Одиссей рассказывает о своем посещении царства мертвых.
В противоположность бытовым картинам из городской жизни, картины природы даны только в "Федре" и очень кратко - в "Законах". Пролог к "Федру", в котором Платон устами Сократа рисует идиллический пейзаж, является единственным образцом этого рода.
"Прекрасное, клянусь Герой, - говорит Сократ, - место для отдыха! Платан-то какой развесистый и высокий! Как прекрасен этот высокий тенистый папоротник! Как он расцвел! Всю местность наполнил он своим благоуханием. А под платаном бьет прелестнейший источник воды студеной - это и ноги чувствуют. Судя по статуям, изображающим девушек, место это посвящено каким-то нимфам и Ахелою. А как приятен и сладок здесь ветерок! Летним шелестом подпевает он хору цикад. Но роскошнее всего мурава! Она пышно раскинулась по отлогому склону вверх и великолепно будет опустить на нее голову. Проводником ты был прекрасным, любезный Федр!" ("Федр" 5).
Впрочем, это описание, вложенное в уста Сократа, вызывает ироническую реплику Федра: "...Ты говоришь так, что походишь не на местного жителя, а на какого-либо иностранца, которому нужен проводник. Как это можно не ходить гулять по окрестностям города и даже, кажется, не выходить за его стены!" ("Федр" 230). Само это описание дано для характеристики Сократа и его молодого собеседника.
Характеристики Платона отличаются преимущественно своим ироническим тоном. Больше всего подвергаются насмешкам софисты.
Вот как, например, изображен Фрасимах в "Государстве":
"Среди нашего разговора, - говорит Сократ, - Фрасимах неоднократно порывался прервать наш разговор, но его удерживали другие, сидевшие здесь... Когда же мы остановились, он уже не удержался, но весь взъерошившись подобно зверю, подбежал к нам, как будто с тем, чтобы изорвать нас. Я и Полемарх прямо-таки испугались" ("Государство" 336).
Крайне самоуверенного, но более наивного человека рисует Платон и в рапсоде Ионе, который сам характеризует себя в следующих словах: "Да, я думаю, что могу превосходнее всех беседовать о Гомере, так что ни Метродор Лампсакский, ни Стесимброт Фасосский, ни Главкон и вообще никто из людей, когда-либо существовавших, не в состоянии передать столь многих мыслей Гомера и при этом столь хорошо, как делаю это я... Стоит-таки послушать, Сократ, как хорошо я возвеличиваю Гомера. Мне кажется, поклонникам Гомера следовало бы увенчать меня золотым венком" ("Ион" 530).
Все разобранные нами до сих пор художественные приемы Платона - диалог, бытовые сцены, характеристики - являются типичными для диалогов первого и второго цикла В дальнейшем и образы действующих лиц, и бытовой фон теряют свои реальные черты и художественное изображение уступает место чисто философскому рассуждению.
В начале его деятельности выбор именно диалогической формы для Платона не является случайным; эта форма органически связана с методом разговора путем "наводящих" вопросов, которым распространял свои взгляды Сократ. На Платона, как ярого приверженца Сократа, сильнейшее впечатление, особенно на первых порах, производил именно этот метод, а не какие-либо положительные выводы; если бы Платон начал излагать свои мысли в повествовательной форме, как это делали философы-досократики, он тем самым отказался бы от того, что для Сократа было самым характерным.
Читая внимательно беседы Сократа с его противниками, нельзя не заметить, что нередко в эти беседы вкрадываются серьезные логические ошибки. Причины этого следующие. Во-первых, Сократ ставит вопросы так, что ответ возможен только либо утвердительный, либо отрицательный; противнику не дается возможности избрать какой-либо средний путь. Из этой дихотомии получаются иногда чисто абстрактные выводы, противоречащие живому опыту и здравому смыслу. Во-вторых, одни и те же слова употребляются нередко в разном смысле.
Логические ошибки Платона, казалось бы, не имеют отношения к его художественным приемам; однако на самом деле они тесно с ними связаны. Именно благодаря непрерывным дихотомиям, хотя бы и неверным, достигается та живость диалога, которая особенно поражает в произведениях первого периода. Удвоение же и утроение терминов, развертывая все богатство греческого языка, в то же время научает умелому пользованию им и заостряет внимание на синонимике и многозначности слов, понимание которых является предпосылкой всякого литературного творчества.
Одним из приемов убеждения у Платона, и вместе с тем литературным приемом, служит часто используемая им аналогия, причем по большей части именно аналогия приводит его к неверным выводам. Например, такой по существу неверной аналогией является постоянное сопоставление искусства врача, музыканта, гимнаста, рулевого или ремесел сапожника, горшечника и т. п. с политической деятельностью. Между тем этой аналогией Платон пользуется особенно охотно, чтобы унизить систему афинской демократии, допускавшей каждого свободного гражданина Афин к делам государственного управления.
Охотно пользуясь приемом аналогии, Платон часто использует как литературный прием и сравнения, которые непрерывно возникают в его уме, склонном создавать для всего зрительные образы.
Так, например, Сократ, сев рядом с молодым поэтом Агафоном в "Пире", говорит: "Прекрасно было бы, Агафон, если бы мудрость была такова, что из полнейшего текла бы в пустейшего, как вода в чашах течет через шерсть из более полной в более пустую; от тебя я наполнился бы обширною и прекрасною мудростью...". Или Сократ жалуется: "Своей обильной речью Фрасимах залил нам уши как банщик и после этого думал уйти" ("Государство" I, 344). Более серьезный характер носит, например, сравнение "стражей государства" с хорошими лакедемонскими щенками, которые защищают своих и бросаются на врагов ("Государство").
Злой иронией звучит сравнение софистов с рыночными торговцами в "Протагоре": "Только смотри, добрый друг мой, - говорит Сократ молодому Гиппократу, стремящемуся стать учеником Протагора, - чтобы софист, выхваляя свой товар, не обманул нас так же, как разносчик или рыночный торговец, торгующий съестными припасами. Привозя свой товар, купцы обыкновенно хвалят его, хотя сами не знают - полезен ли он или вреден... ("Протагор" 373).
Значительно реже пользуется Платон олицетворением. Наиболее известным олицетворением, многократно использовавшимся позднейшими ораторами (особенно Цицероном), является олицетворение афинских законов в "Критоне", которые якобы обращаются с длинной речью к Сократу, убеждая его не бежать из Афин, а, подчинившись приговору суда, спокойно принять казнь.
Наконец, очень значительным и важным для всей литературной манеры Платона является использование рассказов мифологического характера, которые представляют собой по существу не что иное, как разросшееся развитое сравнение.
Мифологические рассказы у Платона носят двоякий характер: иногда Платон использует действительно существовавший миф и вводит его в диалог, почти не изменяя, но лишь истолковывая в том направлении, в каком это нужно для преследуемой им цели. Таков, например, миф о загробном суде у Миноса, Радаманфа и Эака в "Горгии" ("Горгий" 523).
Миф об Эпиметее и Прометее Платон тоже дополняет и истолковывает в своих целях; по обычной версии мифа, Эпиметей поделил все свойства - быстроту, силу, ловкость - между животными, а людям не оставил ничего; Прометей похитил для людей огонь и тем самым искусства Афины и Гефеста. Платон же развивает этот миф далее, говоря: "люди, не имея политического искусства, обижали друг друга... Тогда Зевс приказал Гермесу низвести к людям стыд и правду" и приказал "дать их всем потому, что не бывать государствам, если будут иметь эти качества только некоторые люди, подобно тому, как разделены между людьми искусства. Не имеющий же стыда и правды должен быть убит, как зараза общества" ("Протагор" 322). Платон сам не замечает, что этот тезис о наличии чувства "стыда и правды у всех людей" противоречит его же собственной аналогии между искусством и политической деятельностью.
Имеются в диалогах Платона и мифы, нигде более не встречающиеся и, по видимому, полностью созданные им. Таковы: миф о рождении Эроса от Пороса и Пении (богатства и бедности), рассказанный в "Пире" Сократом; миф, рассказанный Аристофаном, о некогда существовавших шарообразных людях, которых за нечестие Зевс расколол надвое, и поэтому "каждый из нас всегда ищет другую свою половину". Миф о том, как нерожденные души выбирают себе свою земную судьбу, заканчивающий десятую книгу "Государства", может быть не сочинен самим Платоном, а представляет собой переработку египетского или пифагорейского учения о переселении душ.
Наиболее образным. мифом, приближающимся к чисто поэтическому произведению, является приведенный выше миф в "Федре" о полете души вслед за Зевсом в царство идей и о колеснице души, в которую впряжены два коня - благородный и дурной.
Большой интерес ученых вызывал также миф о загадочном государстве Атлантиде, рассказанный Платоном в "Критии"; он вызвал множество гипотез о том, имеет ли он под собой какую-либо реальную историческую почву, а также и множество подражаний в виде социальных утопий.
Интересно отметить, что Платон резко выступает против очень распространенного, особенно. среди софистов, приема доказательства, состоящего в цитировании поэтов, особенно Гомера. В "Малом Гиппии" и в "Протагоре" он насмехается над этой привычкой, говоря: "Оставим Гомера, тем более, что невозможно спросить его, какую он имел мысль, когда писал эти стихи" ("Малый Гиппий" 367). В "Протагоре" он выражается еще резче: "Разговор о стихотворениях мне кажется приличнее на пирах пустых и праздных людей, которые, не будучи в состоянии вести связную беседу от пьянства, а пользоваться собственным языком и своими словами - от невежества, дорого платят флейтистам, высоко ценят звуки инструментов и беседуют друг с другом их тонами. Напротив, когда собираются собеседники хорошие, добрые и образованные, то... они и без этих безделок и ребячества могут беседовать один с другим... Они не имеют нужды в чужом голосе и в поэтах, которых нельзя спросить, о чем у них говорится, и словам которых одни., приписывают один смысл, другие - другой.." ("Протагор" 348).
Этот краткий обзор художественных приемов, используемых Платоном, свидетельствует о том, что все они теснейшим образом связаны с содержанием его философской системы; полный анализ их может быть дан. поэтому только в истории философии, а не в истории литературы.