Как уже сказано, обвинения Геродота в преднамеренной лжи несправедливы, но речи и разговоры разных лиц, включенные им в повествование, являются несомненным вымыслом. Однако за это винить Геродота;
нельзя. С нашей точки зрения, выводить исторических деятелей говорящими речи, которых они не произносили, считается несовместимым с требованием правдивости изложения, которым должен руководиться историк, но древние смотрели на это иначе: как мы легко можем себе представить,, что думал такой-то человек при таких-то обстоятельствах, и считаем вполне-дозволительным для художника слова включить в повествование эти вообрая аемые нами мотивы, так легко древние, привыкшие к словесным состязаниям, воображали, что должен был сказать исторический деятель при данных обстоятельствах.
По видимому, именно Геродот ввел обычай вставлять в историческое повествование речи и диалоги действующих лиц [1]. Возможно, что влияние на помещение речей в сочинениях историков оказала софистика. Словесные состязания вошли в большое употребление и на театральной сцене - в трагедии и в комедии. Существовали некоторые излюбленные темы (τόποι κοινοί) для таких словопрений. У Геродота к этим темам относится, например, беседа трех персидских вельмож в тайном собрании о сравнительном достоинстве трех форм правления - монархии, олигархии и демократии (III, 80-82), причем доводы Дария в пользу демократии явно намекают на строй афинской государственной жизни в том виде, как он был установлен Клисфеном. Таким образом, Геродот переносит в персидский тайный совет дебаты, популярные в Афинах его времени. Были ли действительно произнесены речи на эту тему в Персии или не были, - мы не знаем, но во всяком случае словесная форма их, несомненно, принадлежит Геродоту.
К подобным же темам относится рассуждение Солона перед Крезом о степенях человеческого счастья (I, 32).
Борьба мнений выражена также в речах Артабана и Ксеркса перед походом на Грецию (VII, 46-52). Артабан в своей речи старается отговорить царя от задуманного им похода. Ксеркс сначала опровергает соображения своего противника, носящие общий характер, а именно, что человек должен в своих предприятиях всегда взвешивать предварительно все случайности. Царь, напротив, утверждает, что наверное предвидеть все нельзя, что пример самих персидских царей показывает, что только смелость перед опасностями содействует преуспеянию государства. Артабан находит также, что и суша и море враждебны Ксерксу: море - вследствие отсутствия пристаней, могущих вместить огромный персидский флот и защитить его от бурь, суша - вследствие недостатка продовольствия для войска. В ответ на это царь указывает на благоприятное для похода время года, когда бурь на море не предвидится, на изобилие заготовленного продовольствия и ожидаемую поставку его теми народами, по землям которых пойдет его войско. Так же опровергает Ксеркс замечание Артабана о ненадежности подвластных царю ионийцев.
Как уже сказано, речи и разговоры у Геродота являются вымыслом. И действительно, речи, которые у него произносят люди далеких времен и разных национальностей, конечно, не могли быть известны Геродоту, но^ это не служило ему препятствием. Для него, так же как для эпического поэта, речи и разговоры служат лишь для более живого воссоздания далекого прошлого. В воображении Геродота сцена совещания персидских вельмож в тайном собрании предстает с такой же ясностью, как дебаты на афинской площади. При этом в речах действующих лиц мы всюду находим изложения воззрений на жизнь, а также исторические и географические сведения самого автора. Так, коринфянин Сосикл в своей речи перед спартанцами (V, 92) излагает целую генеалогическую историю коринфских тираннов. Эта история ничем не отличается от подобных же эпизодических рассказов историка от своего лица в других местах его сочинения.
Подобным же образом, когда к спартанскому царю Клеомену приходит Аристагор, тиранн города Милета, просить помощи малоазийским грекам (V, 49), он пускается в длинные разъяснения географических особенностей Малой Азии по карте, вырезанной на медной доске; эти разъяснения заставляют забыть о цели его посещения и кажутся экскурсом в область географии от лица самого историка. А там, где Геродот мог бы передать действительные доводы ораторов, они не привлекают его внимания. Так, речь Фемистокла перед Саламинской битвой он излагает очень кратко (VIII, 83), хотя называет ее превосходной. Справедливо заметил Дионисий, что Геродот редко дает место речам, обращенным к народу, и речам практического значения ("О Фукидиде", 23).