Переводчик: 

Лампсаков К.П.

1. Царь Архидам [1], сын Зевксидама, правивший лакедемонянами с большой славой, оставил после себя сына, по имени Агид, от своей первой жены Лампидо [2], женщины очень известной, и второго, младшего - Агесилая, от Евполии, дочери Мелесиппида. Так как власть царя по закону должна была перейти к Агиду и Агесилай должен был жить, как частный человек, он получил обычное лакедемонское воспитание [3], которое было очень строгим в отношении образа жизни и трудных испытаний, но приучало зато юношей к повиновению. Поэтому-то, как говорят, Симонид [4] и назвал Спарту "укрощающей смертных": она делает своих граждан, благодаря своему укладу, необычайно послушными закону и дисциплинированными, подобному тому, как лошадь приучают с самого начала к узде. Детей же, воспитываемых для принятия царской власти, закон освобождает от подобных обязанностей. Следовательно, положение Агесилая отличалось от обычного тем, что он пришел к власти, после того как сам приучен был повиноваться. Поэтому-то он и умел много лучше других царей обходиться со своими подданными, соединяя с природными качествами вождя и правителя полученные благодаря воспитанию простоту и человеколюбие.
2. Когда он воспитывался в так называемых агелах [5] вместе с другими мальчиками, его возлюбленным был Лисандр [6], влюбившийся в него более всего за его природную дисциплинированность, ибо Агесилай, отличаясь среди юношей своим рвением, темпераментом, желанием быть первым во всем, имея крепость тела и живость, которые ничем нельзя было сдержать, обладал также такой дисциплиной и кротостью, что все предписываемое ему выполнял не за страх, а за совесть; его более огорчали упреки, чем трудная работа.
Красота его тела в юные годы делала незаметным физический недостаток - хромоту; к тому же он переносил ее легко и жизнерадостно, сам всегда первым смеясь и шутя над своим недостатком и тем самым немало исправляя его. Благодаря этому еще более заметным делалось его честолюбие, так как он никогда не выставлял свою хромоту в качестве предлога, чтобы отказаться от какой-либо работы или предприятия.
Мы не имеем ни одного изображения Агесилая, ибо он сам не хотел этого и, умирая, запретил сделать со своего тела статую или картину. [7] Как говорят, он был небольшого роста и с виду не представлял ничего особенного; но живость и жизнерадостность в любых обстоятельствах, шутливость, привлекательные черты лица - и приятный голос заставляли до самой старости предпочитать его красивым и цветущим людям. Как говорит Феофраст [8], эфоры [9] наложили штраф на Архидама за то, что он взял себе жену слишком маленького роста: "ибо, - сказали они. - сна будет рождать нам не царей, а царьков".
3. Во время правления Агида, [10] Алкивиад бежал [11] из Сицилия в Лакедемон. Он еще не провел в городе продолжительного времени, как его уже обвинили, что он находится в сожительстве с женой Агида - Тимеей. [12] Агид сам сказал, что родившегося у нее ребенка он не признает своим, но что это сын Алкивиада. Тимея, как говорит Дурид [13], отнюдь не была огорчена этим и даже в присутствии служанок дома называла шепотом ребенка Алкивиадом, а не Леотихидом, [14] и сам Алкивиад говорил, что сошелся с Тимеей не для обесчещения ее, но, желая из честолюбия, чтобы его потомки царствовали над спартиатами. Алкивиад после случившегося тайно скрылся из Лакедемона, опасаясь Агида. К мальчику же Агид относился все время с презрением, считая его незаконнорожденным. Но во время последней болезни Агида Леотихид плачем и просьбами добился того, что тот в присутствии многих признал его своим сыном.
Однако после смерти Агида Лисандр, одержавший над. афинянами победу на море [15] и пользовавшийся большим влиянием в Спарте, выступил за то, чтобы царская власть была передана Агесилаю, так как Леотихид как незаконнорожденный не достоин получить ее. Многие другие граждане также выступили за Агесилая, уважая его как за его качества, так и за то, что он воспитывался вместе с ними и прошел спартанское обучение, и принялись ревностно поддерживать его. Однако в Спарте был некий предсказатель Диопиф, знавший много старинных прорицаний и считавшийся очень сведущим в божественных делах. Он заявил, что будет грехом, если спартанцы выберут царем хромого [16] и прочитал во время разбора этого дела следующее прорицание:

Гордая Спарта! Хотя у тебя и здоровые ноги,
Бойся: ты можешь взростить на престоле хромое царенье;
Долго ты будешь тогда изнывать от нежданной болезни,[17]
Долго ты будешь носиться по волнам убийственной брани.

Против этого возразил Лисандр, говоря, что, если спартанцы так боятся этого оракула, то они должны скорее остерегаться Леотихида. "Ибо, - сказал он, - божеству безразлично, если царствует кто-либо хромающий на ногу, но если царем будет незаконнорожденный, следовательно - не потомок Геракла [18], то это и будет "хромым дареньем". Агесилай прибавил к этому, что и сам Посейдон засвидетельствовал незаконное рождение Леотихида тем, что изгнал землетрясением Агида из спальни: Леотихид же родился более, чем через десять месяцев после этого.
4. На этих-то основаниях и при таких обстоятельствах Агесилай был провозглашен царем; он тотчас вступил во владение имуществом Агида, лишив этого права Леотихида как незаконнорожденного. Однако, видя, что родственники того с материнской стороны, вполне порядочные люди, сильно нуждались, Агесилай отделил им половину имущества [19] и таким распоряжением наследством приобрел себе, вместо зависти и недоброжелательства, славу и расположение своих сограждан.
По словам Ксенофонта, [20] Агесилай тем, что он во всем повиновался своему отечеству, достиг величайшей власти, имея возможность делать все, что хотел. При этом он имеет в виду следующее. В то время величайшую власть в Спарте имели эфоры и геронты [21], первые из них находятся у власти только один год, геронты же сохраняют свое достоинство пожизненно и имеют полномочия, ограничивающие власть царей, как это уже описано в биографии Ликурга [22]. Поэтому цари с давних времен живут всегда с ними в ссоре и спорах, передавая эту вражду от отца к сыну. Агесилай же вступил на противоположный путь. Вместо того чтобы ссориться с ними и делать их своими врагами, он всячески угождал им, не предпринимая ничего без совета с ними и, будучи призван ими, всегда торопился притти как можно скорее. Всякий раз, как подходили эфоры, когда он, сидя на царском троне, решал дела, он поднимался навстречу им; каждому избиравшемуся в герусию он посылал всегда в качестве награды хлэну[23] и быка. [24] Этими поступками он хотел сделать вид, что почитает их и тем увеличивает их достоинство, в действительности же, незаметно для окружающих, все более укреплял собственную власть, увеличивая значение царской власти благодаря расположению, которым он пользовался.
5. По отношению к прочим гражданам он был более безупречен во вражде, чем в дружбе. [25] Ибо своим противникам он не причинял вреда несправедливо, друзей же своих поддерживал и в несправедливых поступках. Агесилай стыдился не почитать своих противников, если они правильно действовали, но не мог порицать своих друзей, когда они ошибались, и даже более - гордился тем, что помогал им и тем самым принимал участие в совершаемых ошибках; ибо он полагал, что никакая помощь друзьям не позорна. Если его враги попадали в несчастье - он первым выражал им свое сочувствие и приходил охотно на помощь нуждающимся; всем этим он завоевывал популярность у всех и привлекал их на свою сторону. Заметив это, эфоры, опасаясь усиления Агесилая, наложили на него штраф, [26] под тем предлогом, что он граждан, принадлежащих всему городу, делает как бы своей собственностью. Ибо так же, как физики полагают, [27] что если бы из вселенной были удалены спор и вражда, то из-за гармонии всех вещей между собой не только остановились бы небесные светила, но и прекратилось бы всякое рождение и движение, - так, очевидно, и законодатель лакедемонский [28] бросил в свое государство как бы зажигательное средство для добродетели в виде честолюбия и соперничества, желая, чтобы спор и соперничество всегда существовали в среде лучших граждан; ибо такое послушание, которое оказывается каждому, без того чтобы испытать сначала на нем силу, только вследствие бездеятельности и пассивности, несправедливо носит имя единомыслия. Некоторые полагают, что это, конечно, видел еще и Гомер: ибо он не делал бы Агамемнона довольным тем, что Одиссей и Ахилл бранят друг друга "ужасными словами",[29] если бы не считал спор и соревнование лучших людей друг с другом приносящими большую пользу общему делу. Однако нельзя допускать этого без ограничения, ибо слишком далеко идущее соревнование вредит государству и приносит много бедствий.
6. Едва успел Агесилай вступить на царствование [30], как люди, прибывшие из Азии, известили, что персидский царь подготовляет большой флот [31], чтобы вытеснить лакедемонян с моря. Лисандр, желая быть тотчас посланным в Азию, чтобы помочь своим друзьям, которых он оставил там правителями и владыками городов и которые затем за жестокое и плохое правление были либо изгнаны гражданами, либо убиты, убедил Агесилая двинуться во главе большого войска и сразиться за Элладу: [32] для этого необходимо предпринять далекий от Греции поход и переправиться через море скорее, чем варвар закончит свои приготовления. Одновременно Лисандр написал своим друзьям в Азию, чтобы они отправили послов в Лакедемон и просили в качестве полководца Агесилая.
Итак, Агесилай явился в народное собрание и согласился принять на себя руководство войной, если ему дадут тридцать спартанцев в качестве военачальников [33] и советников, две тысячи отборных неодамодов и шесть тысяч из числа союзников [34]. Благодаря содействию Лисандра все это было охотно принято, и Агесилай послан вместе с тридцатью спартиатами, среди которых Лисандр был поистине первым не только по своей славе и влиянию, но и из-за дружбы с Агесилаем, который считал себя еще более обязанным ему за этот поход, чем за царскую власть.
В то время как его войско собиралось у Гереста [35], Агесилай со своими друзьями прибыл в Авлиду [36] и переночевал там. Во сне ему показалось, что кто-то обратился к нему со словами: "Царь лакедемонян, ты понимаешь, конечно, что никто еще не выступал как вождь всей Греции, кроме Агамемнона прежде и тебя в настоящее время: так как ты теперь руководишь тем же народом, выступаешь против тех же врагов и отправляешься на войну с того же самого места, то ясно, что и тебе нужно принести богине [37] жертву, которую принес он, отплывая отсюда". При этом Агесилай вспомнил девушку [38], которую отец принес в жертву, повинуясь жрецам. Однако он не испугался этого, но, проснувшись и рассказав сновидение друзьям, заявил, что необходимо оказать богине те почести, которые доставляют ей удовольствие, но что подражать невежественности древнего полководца он не будет. По предписанию Агесилая, была украшена венком лань и принесена в жертву жрецом Агесилая, однако не по тому обряду, по которому это совершал обычно жрец, поставленный беотийцами. [39] Услышав об этом, беотархи [40] сильно разгневались и выслали своих служителей к Агесилаю, запрещая ему приносить жертвы вопреки законам и старинным обычаям беотийцев. Служители же не только передали это, но и сбросили с алтаря части жертвенных животных. Раздосадованный Агесилай отплыл, негодуя на фиванцев и в то же время сильно смутившись этим предзнаменованием, думая, что теперь поход будет для него неудачным, и он не сможет выполнить необходимое.
7. Когда они прибыли в Эфес, [41] влияние Лисандра и большое уважение к нему со стороны всех стало вскоре тягостным и невыносимым Агесилаю. Действительно, народ только и ходил к дверям Лисандра и все ходили за ним, прислуживая лишь ему, как если бы Агесилай обладал только титулом и именем командующего, полученными благодаря закону, действительным же господином всех, который имел всю полноту власти и делал все, был Лисандр, ибо никто из полководцев, посланных в Азию, не смог сделаться таким могущественным и опасным, никто не сделал больше добра своим друзьям и зла своим врагам. Все это было еще свежо в памяти людей. К тому же, видя простоту в обхождении, безыскусственность и общительность Агесилая, в то время как Лисандр проявлял резкость, суровость и краткость в речах, они заискивали перед Лисандром, стараясь всячески угодить только ему.
Поэтому спартанцы тяжело переносили необходимость быть более прислужниками Лисандра, чем советниками царя. Наконец, почувствовал себя задетым и сам Агесилай, который, хотя и не был завистлив и не огорчался от того, что почести оказываются другим людям, однако был очень честолюбив и не хотел стоять ниже других; он опасался, главным образом, что если будут совершены блестящие деяния, то они будут приписаны Лисандру из-за его популярности. Поэтому он стал вести себя следующим образом: во-первых, он выступал против всех советов Лисандра, и все мероприятия, которые тот ранее начал особенно усердно, Агесилай теперь отменил и проводил вместо них совсем другие; затем, из тех, кто приходили к нему с просьбами, он отпускал без результата всех, о ком узнавал, что они особенно полагаются на Лисандра. Точно так же и в суде те, кому Лисандр собирался повредить, выигрывали дело и, наоборот, тем, кому он явно и усердно покровительствовал, трудно было остаться ненаказанными. Так как это делалось не случайно, но регулярно и как бы с намерением, Лисандр, наконец, понял причину и не скрыл этого от своих друзей, но сказал им, что те попали в немилость из-за него; при этом, он призывал их угождать теперь царю и тем, кто имеет больший вес, чем он, Лисандр.
8. Однако многим казалось, что таким поведением и подобными речами он хочет вызвать недоброжелательство к царю. Поэтому Агесилай, желая задеть его еще больше, поручил ему раздачу мяса и, как говорят, в"присутствии многих людей заявил: "Пусть теперь они пойдут на поклон к моему раздатчику мяса". Удрученный этим, Лисандр сказал ему: "Ты хорошо умеешь, конечно, Агесилай, унижать друзей". "Да, - ответил Агесилай, - тех, которые хотят быть более могущественными, чем я". Лисандр возразил: "Может быть, твои слова лучше моих поступков; дай же мне какое-нибудь место или должность, где я смогу быть тебе полезным, не огорчая тебя". После этого Лисандр был послан к Геллеспонту и склонил там на сторону Агесилая перса Спифридата из сатрапии Фарнабаза; [42] перс этот имел большие богатства и двести всадников. Однако Лисандр не прекратил своего гнева и, будучи все время недовольным, замышлял даже отнять царскую власть у двух родов и передать ее всем спартиатам. [43] И наверное он произвел бы из-за этой вражды большой переворот в государстве, если бы не погиб раньше, во время беотийского похода. [44] Так, обычно, честолюбивые натуры, если они не соблюдают меры в своих поступках по отношению к государству, терпят неприятности вместо ожидаемых выгод. Ибо, если Лисандр был грубым и проявлял свое честолюбие сверх меры, то и Агесилай мог бы, конечно, другими, более достойными средствами исправить ошибки этого выдающегося и честолюбивого человека. Но, как кажется, одна и та же страсть мешала одному признать власть своего начальника, другому -? перенести ошибки своего товарища.
9. Сначала Тиссаферн, боясь Агесилая, заключил с ним договор, по которому персидский царь обещал предоставить свободу и автономию греческим городам. [45] Позже, однако, решив, что у него имеется уже достаточно сил, он начал войну. [46] Агесилай охотно вступил в эту войну, так как возлагал большие надежды на свой поход. К тому же, он считал постыдным, что "десять тысяч" [47] под начальством Ксенофонта дошли до самого моря, нанося поражения царю тогда, когда только они хотели этого, в то время как он, руководя лакедемонянами, достигшими гегемонии на суше и на море, не мог показать эллинам ни одного деяния, достойного памяти. Чтобы скорее отплатить Тиссаферну за его клятвопреступление таким обманом, который не представлял бы ничего противозаконного, он сделал вид, что собирается выступить в Карию [48]. Когда же там собрались воинские силы варваров, он неожиданно вторгся во Фригию. [49] Здесь он завоевал много городов и захватил большие богатства. Этим он показал своим друзьям, что преступление против договора является презрением по отношению к богам, обман же врага, напротив, не только справедлив, но в то же время доставляет большую славу, удовлетворение и выгоду. Так как враг превосходил его конницей, и к тому же жертвоприношения дали неудачные предзнаменования, Агесилай вернулся к Эфесу. Здесь он формировал свою конницу, приказывая богатым людям, если они сами не хотели участвовать в походе, чтобы каждый выставлял за себя по одной лошади и человеку. Многие согласились на это, и у Агесилая вскоре вместо трусливых гоплитов собралась многочисленная и боеспособная конница. Он говорил, что и Агамемнон поступил прекрасно, когда отпустил из войска трусливого богача, получив вместо него прекрасную кобылу.[50]
Торговцы добычей, по его приказанию, продавали пленников обнаженными. Нашлось много покупателей одежды. Пленные же, обнаженные тела которых были белыми и нежными, вследствие изнеженного образа жизни, высмеивались всеми как бесполезные для работы, не имеющие никакой цены. Увидя это, Агесилай поднялся и сказал: "Это люди, с которыми вы воюете, а это вещи, из-за которых вы ведете войну".
10. Когда подошло время [51] для возобновления военных действий, Агесилай объявил, что он поведет войско в Лидию [52]. Он не обманывал на этот раз Тиссаферна, но тот, не доверяя Агесилаю, после того как был им обманут, теперь обманул самого себя. Он считал, что Агесилай, который, по его мнению, испытывал недостаток в коннице, выступит теперь в Карию, где трудно было действовать кавалерией. Когда же Агесилай, как он и говорил ранее, прибыл на равнину у Сард [53], Тиссаферн вынужден был как можно скорее поспешить на помощь городу. При этом он напал со своей конницей на воинов противника, бродивших в беспорядке по равнине с целью грабежа, и многих из них уничтожил. Агесилай, заметив, что пехота противника еще не подошла, сам же он имел под рукой все свое войско, поспешил вступить в сражение. .Поставив пельтастов между всадниками, он приказал им выступить как можно скорее и напасть на противников, сам же повел тяжелую пехоту вслед за ними. Варвары были обращены в бегство, и греки, устремившиеся в погоню за ними, убили многих из них н захватили вражеский лагерь.
После этой битвы греки не только могли беспрепятственно брать добычу и уводить рабов и скот из царской земли, но с удовлетворением увидели, что Тиссаферн, зловредный и чрезвычайно враждебный грекам человек, понес справедливое возмездие [54]. Ибо царь немедленно отправил против него Тифравста [55], который отрубил голову Тиссаферну, а затем обратился с просьбой к Агесилаю прекратить войну и отплыть домой, предлагая ему при этом деньги, но тот ответил ему, что в отношении мира - вопрос может решить только сама Спарта, что же касается до него, то он больше находит удовольствия, в обогащении своих солдат, чем в том, чтобы самому стать богатым. А вообще, сказал он, у греков считается прекрасным брать у врага не подарки, а добычу. Однако, чтобы показать признательность Тифравсту, наказавшему общего врага греков Тиссаферна, он выступил со своим войском во Фригию, взяв у перса тридцать талантов на путевые издержки.[56]
По дороге он получил скиталу [57] от спартанских властей, приказывающих ему взять командование и над флотом. Такая честь была оказана только Агесилаю. Он был бесспорно, как говорит и Феопомп [58], величайшим и известнейшим из своих современников, ибо он с полным правом более гордился своими личными качествами, чем своим саном. Но теперь, он, как кажется, совершил ошибку, поручив командование флотом Писандру. Несмотря на то, что имелись более опытные и рассудительные люди, он принял во внимание не интересы отечества, а родственные чувства, и в угоду своей жене, братом которой был Писандр, поручил ему командование флотом. ,
11. Сам Агесилай, выступив с войском [59] в провинцию Фарнабаза, не только прибыл в местность, изобилующую всем необходимым, но и собрал большое количество денег. Пройдя до самой Пафлагонии [60], он привлек на свою сторону пафлагонекого царя Котиса [61], который желал дружбы с ним из-за его доблести и честности. Спифридат же, с тех пор как отделился от Фарнабаза и перешел к Агесилаю, [62] постоянно сопровождал его во всех походах. У него был сын - прекрасный юноша, по имени Мегабат, еще мальчик, которого Агесилай сильно любил. Спифридат имел также и дочь, красивую девушку на выданье. Агесилай уговорил Котиса жениться на ней, а сам, взяв у него тысячу всадников и две тысячи пельтастов, вскоре возвратился во Фригию. Здесь он' опустошил сатрапию Фарнабаза, который не стал ожидать его, не доверяя даже крепостям, но, захватив с собой большую часть своей казны и сокровищ, бродил, отступая, то здесь, то там по всей стране, избегая встречи с ним. Наконец, Спифридат с помощью спартанца Гериппида [63] захватил его лагерь и овладел всеми его богатствами. Однако Гериппид начал такой строгий контроль над захваченным, вынуждая варваров отдать добычу и проводя осмотр и расследование, что рассердил этим Спифридата, и тот сразу же ушел со всеми пафлагонцами в Сарды. Это, как говорят, больше всего опечалило Агесилая; он был недоволен, прежде всего, тем, что лишился такого благородного человека, как Спифридат, а с ним - и значительных военных сил; затем, он стыдился,, что ему могут сделать упрек в скряжничестве и корыстолюбии, в то время как он старался больше всего сделать свободным от них не только себя, но и свое отечество. Кроме этих двух явных причин его не менее мучила и любовь, зародившаяся у него к Мегабату, хотя он, когда мальчик бывал с ним, и старался, по свойственному ему честолюбию, побороть всеми силами эту страсть. [64] Однажды, когда Мегабат подошел, к нему с приветствием, чтобы обнять и поцеловать его [65], Агесилай уклонился от поцелуя. Юноша был сконфужен, перестал подходить 'к нему и приветствовал его лишь издали. Тогда Агесилай снова огорчился, жалея, что лишен его поцелуев и с притворным удивлением спросил, что случилось с Мегабатом, отчего тот перестал приветствовать его поцелуями. "Ты сам виноват в этом, - ответили его друзья, - так как не принимаешь поцелуев, но бежишь от поцелуя красивого мальчика как бы в страхе. Его же и сейчас можно убедить прийти к тебе с поцелуями, если ты только снова не проявишь робости". После некоторого молчания и раздумья, Агесилай ответил: "Вам не нужно уговаривать его, так как я нахожу больше удовольствия в том, чтобы снова начать эту борьбу за его поцелуи, чем в том, чтобы иметь все сокровища, которые я когда-либо видел". Таким был Агесилай в присутствии Мегабата; когда же тот ушел, он почувствовал такую страсть к нему, что трудно сказать, удержался ли бы он от поцелуев, если бы тот вернулся и появился снова перед ним.
12. Некоторое время спустя Фарнабаз захотел вступить с Агесилаем в переговоры. Встречу эту устроил им кизикенец [66] Аполлофан, бывший гостеприимцем [67] того и другого. Агесилай, прибывший первым к назначенному месту со своими друзьями, расположился там в тени на густой траве, поджидая Фарнабаза. Тот же, когда прибыл, несмотря на разостланные для него мягкие шкуры и пестрые ковры, увидев лежащего Агесилая, из почтения к нему и сам, как был, опустился в траву на землю, хотя и носил удивительно тонкое и роскошно вышитое платье. После первых приветствий, у Фарнабаза не оказалось недостатка в. упреках по адресу лакедемонян; ибо те были многим обязаны ему во< время войны с афинянами, [68] теперь же грабили его землю.
Агесилай заметил, что сопровождавшие его спартанцы потупили глаза в землю от стыда и находились в затруднении, так как видели, что Фарнабаз действительно был несправедливо обижен. Он ответил поэтому: "Да, Фарнабаз, раньше мы были друзьями царя и потому по-дружески относились к его интересам; теперь мы стали его врагами и поступаем с ним по-вражески. Видя, что ты сам хочешь быть одной из вещей царя, мы, конечно, пытаемся вредить ему и в твоем лице. Но с того дня, когда ты предпочтешь называться другом и союзником греков, а не рабом царя, можешь быть уверен, что это войско, этот лагерь, этот флот и все мы возьмем' под свою защиту и твое имущество и твою свободу, без которой для людей не существует ничего прекрасного и ничего желанного". На это Фарнабаз открыл ему свои истинные намерения: "Если царь, - сказал он, - пришлет другого полководца, то я буду вашим союзником; если же он передаст верховное командование мне, то у меня не будет недостатка в рвении, чтобы сражаться с вами за моего царя и вредить вам". Агесилай остался доволен этим ответом и, взяв Фарнабаза за правую руку и став рядом, сказал: "Я желал бы, Фарнабаз, чтобы ты, с подобными чувствами, был бы нам лучше другом, чем врагом".
13. Когда Фарнабаз со своими людьми удалился, сын его задержался, подбежал к Агесилаю и сказал ему с улыбкой: "Агесилай, я делаю тебя моим гостеприимцем". При этом он отдал ему дротик, который держал в руке. Агесилай охотно принял это и, очарованный красотой и дружелюбием юноши, оглядел присутствующих, чтобы найти у них что-нибудь достойное для ответного подарка прекрасному и благородному персу. Заметив лошадь своего секретаря Идэя, украшенную роскошной сбруей, он тотчас снял сбрую и подарил юноше. [69] И в дальнейшем он постоянно вспоминал об этом юноше, и когда впоследствии тот был выгнан из отеческого дома своими братьями и искал убежища в Пелопоннесе, Агесилай проявил к нему величайшее внимание и помогал ему даже в его любовных похождениях, ибо тот влюбился в юношу, атлета из Афин. [70] Так как этот юноша был слишком высоким и загрубелым для ребенка и поэтому подвергался риску быть исключенным из Олимпийских состязаний, [71] перс обратился с просьбами за него к Агесилаю. Тот, желая и в этом доставить персу как можно больше удовольствия, горячо взялся за дело и довел его до конца, хотя и с большим трудом.
Агесилай, придерживаясь строго законов во всем прочем, когда дело касалось дружбы, считал слишком строгое преследование законности пустой придиркой. Так передают, что им была написана карийцу Гидриэю [72] записка следующего содержания: "Если Никий [73] невиновен - отпусти его, если он виновен - отпусти его из любви к нам; следовательно, отпусти его во всяком случае". В большинстве случаев Агесилай так относился к друзьям. Однако, когда того требовало общее дело, он более считался с обстоятельствами. Так, например, он доказал это однажды, когда, снимаясь поспешно с лагеря, он покинул находившеюся в болезненном состоянии своего возлюбленного. Когда тот обратился к уходящему Агесилаю, призывая его своими просьбами, он повернулся и сказал: "Трудно быть и сострадательным и рассудительным одновременно". Об этом случае рассказывает философ Иероним [74].
14. Прошло только два года командования Агесилая, а слух о нем распространился уже далеко. При этом особенно прославлялись его рассудительность, простота и умеренность. На своем пути он останавливался Б пределах самых чтимых святилищ отдельно от своих спутников, делая богов свидетелями и очевидцами таких поступков, которые мы обычно решаемся совершать лишь при немногих людях. Но, с другой стороны, среди тысяч воинов трудно было бы найти такого, который имел более неприхотливую постель, чем Агесилай. - По отношению к жаре и холоду он держал себя так, как если бы один только он был создан, чтобы переносить любые перемены погоды, посылаемые богами. Но самым приятным зрелищем для греков, населяющих Азию, было видеть, как полководцы и наместники, обычно столь невыносимо гордые, изнеженные богатством и роскошью, с трепетом угождали человеку в простом поношенном плаще и без всяких возражений меняли все свое поведение от одного лишь сказанного им лаконического замечания. При этом многим приходило на ум сказанное Тимофеем [75]:

Apе́c - тиранн: Эллада не боится злата.[76]

15. В то время Азия сильно волновалась и склонна была к отпадению от персов. Агесилай привел в порядок азиатские города, придав им надлежащее государственное устройство, не прибегая к казням и изгнанию граждан. Затем он решил выступать дальше, чтобы, удалив войну от греческих берегов, заставить царя сразиться за его собственную жизнь и сокровища Суз и Экбатан [77] и этим лишить его возможности, сидя спокойно на троне в Персии, возбуждать войны среди греков и подкупать демагогов. Однако в это время к нему прибыл [78] спартанец Эпикидид [79] с известием, что Спарте угрожает опасная война [80] в самой Греции и что эфоры призывают его, приказывая прийти на помощь своим согражданам.

О, греки, из-за вас нас варвары теснят![81]

Ибо каким еще словом можно назвать эту зависть, эти объединения и вооруженные приготовления греков для борьбы с греками же, все то, чем они сами отвратили уже склонившееся на их сторону счастье, обратив оружие, направленное против варваров, и войну, ведущуюся вдали от Греции, против самих себя? Я не согласен с коринфянином Демаратом [82], сказавшим, что все греки, не видевшие Александра сидевшим на троне Дария, были лишены величайшего наслаждения. Я полагаю, что они скорее должны плакать, думая, что полководцы эллинов, сражавшиеся [83] при Левктрах [84], Коронее [85], Коринфе [86], являются виновниками того, что честь эта выпала на долю Александра и Македонии.
Из всех поступков Агесилая нет более выдающегося, чем это отступление -- нельзя найти лучшего примера справедливости и повиновения властям. Ибо если Ганнибал, [87] когда он находился уже в отчаянном положении и когда его вытесняли из Италии со всех сторон, лишь с большим трудом повиновался тем, кто призывал его для защиты родины; если Александр при известии о сражении между Антипатром и Агидом [88] сказал с усмешкой: "Похоже, друзья, что в то время, как мы побеждаем Дария, в Аркадии происходит война мышей и лягушек", то как не считать счастливой Спарту, когда Агесилай проявил подобное уважение к ней и почтительность к законам? Едва успела прийти к нему скитала, как он отказался и от таких успехов и могущества, и от блестящих надежд на удачи, ожидающие его, и, оставив "неоконченным дело" [89], тотчас же отплыл. Он оставил своих союзников в глубокой печали по нем;, опровергая слова Эрасистрата [90], сына Феака, о том, что лакедемоняне лучше в общественных, афиняне же в частных делах. Ибо, если он проявил себя прекрасным царем и полководцем, то был еще более безупречным и приятным товарищем и другом для тех, кто находился с ним в близких отношениях.
Так как персидские монеты чеканились с изображением стрелка из лука, Агесилай сказал, снимаясь с лагеря, что персидский царь изгоняет его из Азии с помощью десяти тысяч стрелков: такова была сумма, [91] доставленная в Афины и Фивы и разделенная среди демагогов, чтобы они возбуждали народ к войне со спартанцами.
16. Перейдя через Геллеспонт, Агесилай двинулся по Фракии, [92] не спрашивая разрешения ни у одного из варварских племен; он лишь отправил к каждому из них людей с вопросом, желают ли они, чтобы он прошел через их страну как друг или как враг. Все приняли его дружелюбно и посылали ему для охраны столько людей, сколько было в их силах; одни лишь, так называемые, траллы [93], которым и Ксеркс, как говорят, должен был дать плату за проход через их территорию, потребовали у Агесилая в качестве платы за это сто талантов серебра и столько же женщин. Тот же, смеясь над ними, спросил: "почему же они не пришли сразу сами, чтобы получить плату?" Он направился против них, вступил в сражение и обратил их в бегство, убив много врагов.
Такой же вопрос он отправил и царю Македонии [94]; когда же тот ответил, что обдумает это, Агесилай сказал: "хорошо, пусть он обдумывает, а мы - пойдем пока вперед". Царь удивился его смелости и, испугавшись, передал ему, что он может проходить по стране как друг.
Так как фессалийцы были союзниками врагов Спарты [95], Агесилай стал опустошать их страну, послав, однако, в то же время в Лариссу [96] Ксенокла и Скифа с предложением дружбы. Оба они были схвачены и заключены в тюрьму. Все возмущались этим и полагали, что Агесилаю необходимо тотчас выступить и осадить Лариссу; однако он, сказав, что не хочет занять даже всю Фессалию, если при этом потеряет хоть одного из этих людей, получил их обоих обратно, заключив мирное соглашение. Но и это, быть может, не так удивительно для Агесилая. Когда он, например, узнал, что у Коринфа произошла большая битва [97] и со стороны спартанцев было убито совсем немного, со стороны же противника -? множество, - он не проявил ни радости, ни гордости, но сказал с глубоким вздохом: "Горе тебе, Эллада, что ты сама погубила столько людей, которые, если бы они еще жили, способны были бы, объединившись, победить всех варваров вместе взятых" [98]. Во время его похода фарсалийцы [99] нападали на него и наносили ущерб войску. Агесилай приказал пятистам всадникам, во главе которых встал он сам, напасть на фарсалийцев, обратил их в бегство и поставил трофей у Нарфакия. Этой победе над фарсалийцами он радовался тем более, что лишь с конницей, созданной им самим, он победил людей, гордившихся более всего своим искусством в верховой езде.
17. Сюда к нему прибыл из Спарты эфор Дифрид, принеся приказание тотчас вторгнуться в Беотию. Агесилай, хотя и считал, что этот план должен быть выполнен позже, после более тщательных приготовлений, однако полагал, что нельзя проявлять неповиновения властям. Он объявил своим войскам что скоро настанет тот день, для которого они пришли из Азии, и призвал к себе две моры [100] из состава находившейся у Коринфа армии. Лакедемоняне, чтобы оказать ему особую честь, возвестили в Спарте, что все из юношей, желающие выступить на помощь царю, могут записаться в списки. Так как все они охотно записались, власти отобрали из них пятьдесят человек наиболее цветущих и сильных и отослали их в войско.
Агесилай между тем, пройдя через Фермопилы, [101] направился по Фокиде, дружественно к нему настроенной. Но лишь только он вступил в Беотию и расположился лагерем у Херонеи [102], как во время затмения солнца [103], когда оно явилось в форме луны, он получил известие о смерти Писандра [104] и о победе Фарнабаза и Конона [105] в морской битве при Книде. [106] Само собой понятно, Агесилай был сильно опечален этим как из-за Писандра, так и из-за ущерба для отечества; однако, чтобы не внушать воинам робости и отчаяния в то время, как они готовились к борьбе, он приказал людям, прибывшим с моря, говорить противоположное действительности - что битва была выиграна спартанцами. Он сам появился публично с венком на голове, принес жертвы богам за хорошее известие и отослал своим друзьям части жертвенных животных.
18. Отсюда он выступил дальше и, когда при Коронее [107] очутился на виду у противника и сам увидел врагов, привел войско в боевой порядок, поручив орхоменцам [108] командование на левом фланге, и став во главе правого [109]. Среди противников фиванцы стояли на правом фланге, аргивяне на левом. Ксенофонт [110] сам, по прибытии из Азии [111] участвовавший в этом сражении рядом с Агесилаем, рассказывает, что эта битва была наиболее ожесточенной из всех, которые когда-либо происходили. Первое столкновение не вызвало, правда, упорной и длительной борьбы: фиванцы обратили в бегство орхоменцев, а Агесилай - аргивян. Однако и те и другие, узнав, что их левый фланг опрокинут и обращен в бегство, повернули назад. Агесилай мог бы обеспечить себе верную победу, если бы он, не нападая на фиванцев с фронта, дал им пройти мимо и бросился бы на них сзади. Однако из-за ожесточения и честолюбия он встретился лицом к лицу с противником, желая раздавить его натиском. Враги приняли его нападение с такой же силой, и вспыхнуло горячее сражение по всему фронту, особенно сильное в том месте, где стоял Агесилай, окруженный пятьюдесятью спартиатами, боевой пыл которых, как кажется, послужил на этот раз спасением для царя. Ибо они сражались, защищая его, с величайшей храбростью и, хотя и не смогли уберечь его от ран, однако, когда он уже был ранен сквозь панцирь во многих местах тела мечами и копьями, они вынесли его еле живого с большим трудом и, сплотившись тесно перед ним, многих врагов положили на месте, потеряв многих и из своих. Когда обнаружилось, что разбить фиванцев с фронта - очень трудная задача, спартанцы принуждены были принять план, отвергнутый ими в начале сражения. Они нарочно расступились перед фиванцами и дали им пройти между своими рядами, а затем, когда те, увидев, что прорыв уже совершен, стали подвигаться более беспорядочными массами, спартанцы погнались за ними и, поравнявшись, напали на них с флангов. Однако им не удалось обратить врагов в бегство: [112] фиванцы отошли к Геликону [113], причем эта битва преисполнила их самомнением, так как им удалось остаться непобежденными, несмотря на то, что они были одни, без союзников.
19. Агесилай хотя и чувствовал себя плохо от многочисленных ран, однако не удалился сразу в палатку, но приказал понести себя на носилках к своей фаланге, чтобы увидеть трупы врагов, сложенных посреди войска. Всех тех противников, которые укрылись в близлежащем храме Афины - Итонии, он приказал отпустить. [114] Около этого храма находился трофей, который поставили в свое время беотийцы во главе со Спартоном, когда они победили на этом месте афинян и убили Толмида.[115]
На следующее утро Агесилай, чтобы испытать, желают ли фиванцы возобновить сражение, приказал воинам украситься венками и, под звуки флейт, поставить пышный трофей, как победителям. Когда же противники прислали послов с просьбой о выдаче трупов, [116] он заключил с ними перемирие и, закрепив таким образом победу, отправился на носилках [117] в Дельфы, где в это время происходили пифийские состязания [118]. Агесилай выступил с торжественной процессией в честь Аполлона и посвятил богу десятую часть добычи, захваченной им в Азии, в сумме ста талантов.
По возвращении в Спарту он сразу же завоевал симпатии граждан и всеобщее удивление своими привычками и образом жизни. Ибо он не вернулся, как большинство полководцев, с чужбины другим человеком, изменившимся благодаря чужеземным нравам и недовольным всем отечественным, ссорящимся со своими согражданами; наоборот, он вел себя так, как если бы никогда не переходил на другую сторону Еврота [119], уважал и любил все обычаи, не меняя ничего ни в пище, ни в купаньях, ни в прислуге своей жены, ни в украшении своего оружия, Ни в домашнем хозяйстве. Даже двери своего дома, которые были настолько древними, что казались поставленными еще Аристодемом [120], он оставил в прежнем состоянии. По словам Ксенофонта [121], каннатр его дочери не был более пышным, чем у других. Каннатром лакедемоняне называют деревянные изображения грифов и полукозлов-полуоленей, в которых они возят своих дочерей во время торжественных процессий. Ксенофонт не записал имени дочери Агесилая, и Дикеарх [122] досадовал на то, что мы не знаем имен ни дочери Агесилая, ни матери Эпаминонда. Однако мы нашли в лакедемонских надписях, что жена Агесилая носила имя Клеоры, дочери же - Евполии и Пролиты. В Лакедемоне также хранится и поныне копье Агесилая, ничем, однако, не отличающееся от других.
20. Заметив, что некоторые из граждан думали, будто они представляют собой нечто очень важное, так как выкармливают лошадей для ристалищ и гордятся этим, Агесилай уговорил сестру свою Киниску [123] отправить колесницу для участия в олимпийских состязаниях. Этим он хотел показать грекам, что подобная победа не требует никакой доблести, а лишь богатства и расточительности. Мудрецу Ксенофонту, который находился всегда при нем и пользовался его вниманием, он посоветовал прислать своих детей в Лакедемон для воспитания, чтобы они овладели прекраснейшей из наук - повиноваться и властвовать.
После смерти Лисандра, Агесилай открыл большой заговор, [124] который тот устроил против него тотчас по возвращении из Азии, и намеревался теперь разоблачить, каким гражданином был Лисандр при жизни. Прочтя сохранившуюся в бумагах Лисандра речь, сочиненную Клеоном из Галикарнасса, которую Лисандр от своего имени намеревался держать перед народом, речь, содержащую призывы к перевороту и изменению государственного устройства, Агесилай хотел обнародовать также и это. Однако один из геронтов, прочитав эту речь и ужаснувшись ее красноречивому содержанию, посоветовал ему не выкапывать Лисандра из могилы, но лучше похоронить вместе с ним и эту речь. Агесилай последовал этому совету и оставил в покое дело. Своим противникам он никогда не причинял открыто вреда, но умел всегда добиться того, чтобы они были посланы полководцами или начальствующими лицами, затем уличал их в недобросовестности и корыстолюбии при исполнении своих обязанностей и, наконец, когда дело доходило до суда, поддерживал их и помогал им. Таким образом он делал из своих врагов - друзей и привлекал их на свою сторону, так что не имел ни одного противника. Второй царь Агесиполид, так как он был сыном изгнанника [125] и к тому же еще очень молодым по возрасту, кротким и мягким по своему характеру, принимал мало участия в государственных делах. Однако и его Агесилай сделал послушным себе. Ибо цари, когда находились в городе, ходили в одну и ту же фидитию [126]. Зная, что Агесиполид, так же как и сам он, очень расположен к любовным делам, Агесилай всегда заводил разговор о прекрасных мальчиках. Он склонял юношу к любовным делам и сам помогал ему в его увлечениях. Лаконская любовь не содержит ничего позорного, но наоборот связана с большой стыдливостью, честолюбием и стремлением к добродетели, как уже писалось в биографии Ликурга.[127]
21. Благодаря своему большому влиянию в государстве, Агесилай добился, чтобы командование флотом было поручено его сводному брату по матери Телевтию [128]. Затем он предпринял поход в Коринф [129] и сам завоевал с суши длинные стены, Телевтий же на кораблях...[130]
В это время аргивяне овладели Коринфом и справляли Истмийские празднества [131]. Появившись в Коринфской области в то время, как они только что совершили жертвоприношение, Агесилай заставил их бежать, покинув все снаряжение для празднества. Бывшие с ним коринфские изгнанники обратились к нему с просьбой взять на себя распорядительство в состязании, но он отказался от этого и переждал, пока не окончатся жертвоприношения и состязания, устроенные под председательством самих коринфских изгнанников [132], чтобы обезопасить их от нападения. Некоторое время спустя, когда он удалился, аргивяне снова устроили Истмии под своим председательством. При этом из числа состязавшихся оказались такие, которые дважды были провозглашены победителями; были и такие, которые в первый раз побелили, а во второй были внесены в список побежденных. Узнав об этом, Агесилай объявил, что аргивяне сами себя уличили в трусости, так как, считая председательство на играх чем-то большим и важным, не осмелились сразиться с ним за это. Сам он считал необходимым ко всем подобным вещам относиться хладнокровно: среди спартанцев он устраивал состязания и хоры и присутствовал всегда на них, проявляя большое честолюбие и усердие и не пропуская даже ни одного состязания мальчиков и девочек; по отношению же к тому, что, как он видел, восхищало всех прочих греков, он делал вид, как будто не знает этого вовсе.
Однажды он встретился с трагическим актером Каллипидом [133], имя которого было прославлено среди греков и который пользовался всеобщим признанием. Каллипид приветствовал его первым, а затем с гордым видом смешался с сопровождающими Агесилая на прогулке, рассчитывая, что тот скажет ему какую-либо любезность. Наконец, он не вытерпел и сказал: "Разве ты не узнаешь меня, царь?" На что Агесилай, повернувшись к нему, ответил: "Но не ты ли Каллипид, дикеликт?" - так называют лекедемоняне паяцов. В другой раз его позвали послушать человека, подражающего пению соловья. Агесилай отказался, сказав: "Я слышал самого соловья". [134] Врач Менекрат, [135] за успешное излечение в ряде безнадежных случаев, получил прозвище Зевса. Он бесстыдно пользовался этим прозвищем и отважился даже написать Агесилаю: "Менекрат-Зевс желает здоровья Агесилаю". Агесилай написал в ответ: "Царь Агесилай желает Менекрату быть в здравом уме".
22. В то время, как он находился еще около Коринфа и, после завоевания Герея [136], наблюдал, как его воины уводят пленных и уносят добычу, к нему прибыли послы из Фив с предложением дружественного союза. Агесилай, всегда ненавидевший этот город, нашел этот случай подходящим для проявления своего презрения к фиванцам и сделал вид, что не видит и не слышит послов. Но эта гордость потерпела заслуженное возмездие. [137] Ибо еще не успели фиванцы уйти, как прибыли к нему вестники с известием о том, что целая мора спартанцев изрублена Ификратом. [138] Такого большого несчастья уже давно не случалось у лакедемонян, так как они потеряли многих славных воинов, [139] причем гоплиты оказались побежденными пелтастами, лакедемоняне - наемниками. Агесилай поспешил тотчас к ним на помощь: когда же он узнал, что дело уже свершилось, он быстро вернулся в Герей и уже сам предложил явиться беотийским послам. [140] Они же, платя ему той же монетой, уже ни слова не упоминали о мире, а лишь просили пропустить их в Коринф. Агесилай, разгневанный этим, сказал: "Если вы желаете видеть, как ваши друзья гордятся своими успехами, вы можете вполне сделать это завтра". И, взяв их с собой, он на следующий день опустошил коринфскую область и подошел к самому городу. Доказав этим, что коринфяне не отваживаются оказывать ему сопротивление, он отпустил посольство фиванцев. Присоединив к себе людей, уцелевших из потерпевшей поражение моры, Агесилай отвел войско в Лакедемон; по пути он снимался с лагеря до рассвета и останавливался лишь с наступлением темноты, чтобы те из аркадцев [141], которые ненавидели его и завидовали ему, не могли теперь радоваться его несчастью.
Несколько позже он, из расположения к ахейцам, предпринял вместе с ними поход в Акарнанию [142] и захватил там большую добычу, победив акарнанцев в сражении. Ахейцы просили его остаться у них до зимы, чтобы помешать противникам произвести посев. Однако Агесилай ответил, что он сделает как раз обратное, ибо враги будут тем более бояться войны, если будут летом иметь уже засеянную землю. Так и случилось: когда акадшанцы узнали о готовящемся новом походе Агесилая, они заключили мир с ахейцами.
23. После того как Конон и Фарнабаз, с помощью царского флота завоевав владычество на море, стали опустошать берега Лаконии, а афиняне на деньги, полученные от Фарнабаза, вновь окружили стенами [143] свой город, лакедемоняне решили заключить мир с царем. Они посылают Анталкида к Тирибазу [144] и предают царю позорнейшим и несправедливейшим образом греков, [145] населяющих Азию, - тех греков, за которых столько сражался Агесилай. Потому и случилось, что этот позор меньше всего коснулся самого Агесилая, так как Анталкид к тому же был его врагом и всеми силами содействовал миру, полагая, что война укрепляет власть Агесилая, увеличивая его славу и влияние. Все же человеку, который сказал, что лакедемоняне стали персофилами, Агесилай ответил: [146] "а по-моему, скорее персы - лаконофилами". Кроме того, он угрожал объявлением войны [147] тем, кто не желал участвовать в мире, и заставил таким образом всех подчиниться тем условиям, которых желал персидский царь. При этом Агесилай больше всего добивался того, чтобы фиванцы, провозгласив Беотию автономной, стали более слабыми. Однако ясными его намерения сделало лишь его дальнейшее поведение. Ибо, когда Фебид [148] осуществил возмутительное предприятие, захватив Кадмею [149] в мирное время, все греки были охвачены негодованием; возмущались и сами спартанцы, особенно же - противники Агесилая. Они задавали Фебиду в резкой форме вопрос - по чьему приказанию он так поступил; в этом они подозревали Агесилая. Но Агесилай без колебаний выступил открыто на защиту Фебида, говоря, что нужно посмотреть только, принес ли этот поступок какую-нибудь пользу: "Ибо все, что приносит пользу. Лакедемону, вполне допустимо совершать и на свой страх и риск, даже без чьего-либо приказания". И этот человек на словах считал справедливость высшей добродетелью, утверждая при всяком удобном случае, что храбрость не приносит никакой пользы там, где нет справедливости, и что, если бы все стали справедливыми, храбрость вообще была бы не нужна. Тем, кто ему сказал: "Это - решение великого царя [150]", он ответил: "Но почему он должен быть более великим, чем я, если он не более справедлив?" Таким образом, он полагал вполне правильно, что превосходство в величии должно измеряться справедливостью подобно тому, как при измерении самой правильной является царская мера. Так, он не принял письма, в котором царь после заключения мира предлагал ему гостеприимство и дружбу, ответив, что достаточно общей дружбы их государств и нет необходимости в какой-то частной дружбе. Однако в своих поступках он не остался верен этим убеждениям, но был слишком увлечен честолюбием и упрямством, как это особенно ясно обнаружилось в истории с занятием Фив. Он не только спас жизнь Фебиду, но и убедил свое государство принять на себя это преступление, занять Кадмею своим гарнизоном, предоставить фиванские дела и государственное устройство на произвол Архия и Леонтида, [151] с помощью которых Фебид вошел в город и занял крепость.
24. Поэтому-то уже в первую минуту у всех явилась мысль, что Фебид был только исполнителем этого дела, а интеллектуальным виновником его был Агесилай. Дальнейшие события с несомненностью подтвердили это мнение. Ибо когда фиванцы изгнали гарнизон и освободили свой город, Агесилай обвинил их в том, что они убили Архия и Леонтида (а они лишь по имени были полемархами, а на деле же - тираннами), и объявил им войну. На этот раз с войском в Беотию был отправлен Клеомброт, [152] ставший теперь царем после смерти Агесиполида. Агесилай же, поскольку он уже прожил сорок лет призывного возраста и по законам мог не участвовать в походах, отказался от этого командозания, так как стыдился, что, подобий тому, как он незадолго до того вступил в бой с флиунтцами [153] из-за изгнанников, так и теперь он окажется причиняющим вред фиванцам во имя дела тираннов. В это время гармостом [154] в Феспиях [155] был спартанец Сфодрий [156], принадлежавший к партии противников Агесилая. Это был человек далеко не без смелости и не без честолюбия, но более преисполненный пустых надежд, чем благоразумия. Он-то, желая получить славное имя и считая, что Фебид, благодаря своему дерзкому поступку в Фивах, прославился и стал знаменитым, пришел к выводу, что он приобретет еще более прекрасную славу, если захватит неожиданным нападением Пирей и отрежет этим афинян от моря. Передают также, что это была проделка беотархов, с Мелоном и Пелопидом во главе. Они подослали [157] к Сфодрию людей, прикинувшихся лаконофилами, которые льстивыми похвалами и уверениями, что он один лишь достоин такого деяния, побудили Сфодрия взять на себя это предприятие. Этот поступок по своей несправедливости и противозаконности был подобен поступку Фебида, но не был проведен ни с такой же смелостью, ни с таким же успехом. Ибо Сфодрий надеялся за ночь достичь Пирея, но день застал его в Фриасийской равнине, и он был замечен. Говорят, что его солдат, при виде света со стороны каких-то элевсинских святилищ, охватило смятение и ужас. Его самого покинуло мужество, так как он не мог более оставаться скрытым, и, захватив небольшую добычу, он позорно и бесславно отступил в Феспии. В ответ на это были отправлены в Спарту послы из Афин, чтобы обвинить Сфодрия. Однако по прибытии их на место обнаружилось, что спартанские власти не нуждаются ни в каких обвинителях по делу Сфодрия и что они уже привлекают его к суду по обвинению, угрожающему смертной казнью. Однако тот не являлся на суд, опасаясь гнева своих сограждан, которые, стыдясь афинян, хотели сами казаться оскорбленными, чтобы не казаться соучастниками преступления.
25. У Сфодрия был сын Клеоним, [158] еще молодой юноша с красивой наружностью, к которому пылал страстью сын царя Агесилая Архидам [159]. Последний, конечно, разделял беспокойство Клеонима по поводу опасности, угрожающей его отцу, однако не мог ни содействовать ему открыто, ни помочь в чем-либо, ибо Сфодрий принадлежал к числу противников Агесилая. Клеоним, тем не менее, пришел к нему, плача и умоляя его, чтобы он умилостивил Агесилая, которого они больше всего опасались. Архидам в течение трех или четырех дней ходил повсюду за Агесилаем, не решаясь, однако, из страха и стыда заговорить с ним о деле. Наконец, когда день суда уже был близок, он решился сказать Агесилаю, что Клеоним обратился к нему, прося за своего отца. Агесилай знал о страсти Архидама, но не препятствовал ей, так как Клеоним еще с детства больше, чем кто-либо другой, подавал надежды на то, что станет выдающимся человеком. Тем не менее, когда его сын обратился к нему с этой просьбой, он не подал ему никаких надежд на доброту и снисхождение, ответив только, что он сам обдумает, что можно сделать, не нарушая приличия и благопристойности. С этими словами он удалился.
Архидам был так пристыжен этим, что прекратил свои свидания с Клеонимом, хотя и привык до этого времени видеть его по нескольку раз в день. На основании этого друзья Сфодрия считали его дело окончательно проигранным, пока один из друзей Агесилая, Этимокл [160], не открыл им в одном разговоре с ними истинное мнение Агесилая: по его словам, последний очень порицал поступок Сфодрия, но во всем прочем считал его доблестным мужем и полагал, что государство нуждается в подобных воинах. Агесилай и сам неоднократно высказывал это суждение о деле Сфодрия, из расположения к сыну, так что и Клеоним вскоре узнал о старании, проявленном Архидамом, и друзья Сфодрия с большей смелостью стали помогать ему. Агесилай вообще очень любил своих детей, и о нем рассказывают известный анекдот [161], что он дома играл вместе со своими детьми, когда они были еще маленькими, и садился на палку, словно на лошадь. Когда один из его друзей увидел его за этим занятием, Агесилай попросил не говорить об этом никому, пока тот сам не станет отцом.
26. Таким образом, Сфодрий был оправдан, и афиняне, узнав об этом, решились на войну. [162] Общественное мнение было враждебно Агесилаю; считали, что он из-за нелепой ребяческой страсти своего сына воспрепятствовал справедливому решению суда и таким образом сделал свое отечество повинным в величайших беззакониях по отношению ко всем грекам. Однако, когда Агесилай увидел, что Клеомброт не расположен к борьбе с фиванцами, он отказался от применения закона, которым воспользовался перед этим походом, и сам стал совершать набеги на Беотию [163]. Здесь он причинял много вреда фиванцам, однако же и сам терпел от них немало, так что, когда он был ранен, Анталкид сказал ему: "Да, ты получил хорошую плату за обучение от фиванцев, которых ты против их воли научил воевать, чего раньше они не умели". Действительно, как сообщают, фиванцы в это время стали более искусными в военном деле, чем когда бы то ни было, как бы получая закалку во время многочисленных походов лакедемонян на их область. Поэтому-то и Ликург в древности, [164] в так называемых трех ретрах [165], запретил выступать много раз против одних и тех же врагов, чтобы те не научились искусству ведения войны. Даже союзники лакедемонян были очень недовольны Агесилаем за то, что он стремился погубить фиванцев не за вину, совершенную ими по отношению к Спарте, а только из-за озлобления и честолюбия. Не имея никакой необходимости в разорении Беотии, говорили они, они почему-то должны ежегодно следовать повсюду за лакедемонянами в большом числе, хотя самих лакедемонян так мало. В ответ на это Агесилай, желая доказать, какова цена их многочисленности, как говорят, проделал следующее. Он приказал сесть с одной стороны всем союзникам, смешав их вместе, с другой - одним лакедемонянам. Затем, через глашатая он пригласил сначала встать всех гончаров; когда те встали, предложил сделать то же всем кузнецам, затем - плотникам, строителям и представителям всех прочих ремесл по очереди. Таким образом поднялись почти все союзники, но никто из лакедемонян, так как им было строго запрещено заниматься каким-либо искусством или обучаться какому-либо ремеслу. Агесилай улыбнулся тогда и сказал: "Ну вот, друзья, вы видите, насколько больше высылаем воинов мы, чем вы".
27. На обратном пути из Фив, [166] в Мегарах, когда Агесилай подымался на акрополь к правительственному зданию, он почувствовал судорогу и жестокую боль в здоровой, не хромой, ноге. Голень после этого вздулась, казалась наполнившейся кровью и необычайно воспалилась. Некий врач из Сиракуз вскрыл ему жилу ниже лодыжки. Мучения прекратились, однако вылилось столько крови, и она текла так неудержимо, что последовал глубокий обморок и вследствие этого возникла серьезная опасность для жизни Агесилая. Наконец кровотечение было остановлено, и Агесилай доставлен на носилках в Лакедемон, где он долгое время пролежал больным, не будучи в состоянии выступать в поход. За это время спартанцы потерпели много неудач как на суше, так и на море. Величайшей из них было сражение при Тегире, [167] где спартанцы впервые были побеждены фиванцами в открытом бою.
Все уже пришли к выводу о необходимости заключения мира. Поэтому в Лакедемон сошлись послы [168] от всей Греции для заключения мирного договора. В числе их был Эпаминонд [169], муж, выдающийся по образованию и научным знаниям, но тогда не проявивший себя еще как стратег. Видя, что все прочие пресмыкаются перед Агесилаем, он один решился выступить с открытой речью, которую посвятил не только интересам фиванцев, но общему благу всей Греции. Он указал на то, что война только увеличивает могущество Спарты, отчего все остальные терпят ущерб; что мир должен быть основан на началах всеобщего равенства и справедливости; что он будет прочным в том случае, если все будут между собой равны.
28. Агесилай, заметив, что Эпаминонд пользуется вниманием и горячими симпатиями присутствующих [170] греков, задал ему вопрос: "Считаешь ли ты правильным с точки зрения всеобщего равенства и справедливости, чтобы беотийские города пользовались автономией?" Эпаминонд, не задумываясь и не смущаясь, ответил Агесилаю вопросом же, не считает ли тот справедливым, чтобы и жители Лаконии получили автономию. Тогда Агесилай в страшном гневе вскочил с места и потребовал, чтобы Эпаминонд заявил определенно, готов ли он предоставить автономию Беотии. Эпаминонд таким же образом спросил его, предоставят ли спартанцы автономию жителям Лаконии. Агесилай был возмущен и охотно ухватился за удобный предлог для того, чтобы немедленно вычеркнуть фиванцев из списка заключивших мирный договор и объявить им войну. Всем прочим грекам он предложил, заключив мир, разойтись по домам; дела, поддающиеся мирному решению, он рекомендовал им разрешить мирным путем, а не поддающиеся - войной, так как очень трудно было найти выход, чтобы уничтожить все трения.
В это время Клеомброт с армией стоял в Фокиде. Эфоры тотчас отправили ему приказ выступить в поход на фиванцев, разослав в то же время повсюду людей для сбора союзников, которые, хотя не желали воевать [171] и тяготились войной, однако еще не осмеливались противоречить лакедемонянам или отказывать им в послушании. Было много дурных предзнаменований, о которых уже рассказано в жизнеописании Эпаминонда [172], и лакедемонянин Протой выступил против этого похода; несмотря на это, Агесилай, не отступая от своего решения, настоял на ведении войны, надеясь, что при создавшихся обстоятельствах, когда Спарта распоряжается всей Грецией, фиванцы же одни исключены из мирного договора, представляется удобный случай отомстить Фивам. Однако сами события вскоре обнаружили, что причиной этого похода был скорее гнев, чем хладнокровный расчет. В самом деле, мирный договор был заключен в Лакедемоне четырнадцатого скирофориона [173], а уже через двадцать дней - пятого гекатомбеона [174] спартанцы были побеждены в битве при Левктрах [175]. В этой битве погибла тысяча лакедемонян, царь Клеомброт и окружавшие его храбрейшие спартанцы. Среди них, как говорят, и красавец Клеоним, сын Сфодрия, который три раза падал под ударами врагов около царя и столько же раз вставал, пока не был убит, сражаясь с фиванцами.
29. Это было неожиданным поражением для спартанцев и столь же неожиданным успехом фиванцев, подобно которому еще не было в войнах греков между собой. Тем не менее, доблесть побежденных вызвала не меньше восхищения и сочувствия, чем доблесть самих победителей. Ксенофонт говорит [176], что поведение и разговоры выдающихся людей замечательны даже в забавах и за вином, и он прав; но не менее, а еще более следует обращать внимание и наблюдать, что делают или говорят в несчастных случаях выдающиеся люди, чтобы сохранить свое достоинство.
Спарта как раз справляла праздник Гимнопедий [177], и в театре состязались хоры, [178] при большом стечении в город иностранцев, когда прибыли вестники из Левктр с рассказом о поражении. Эфоры, хотя им и было ясно с самого начала, что эта неудача сильно повредила благосостоянию Спарты и что власть ее в Греции погибла, тем не менее не позволили государственным властям ни удалить хоры, ни изменить чего-либо в проведении праздника; они сообщили лишь имена убитых в дома их родственников, сами же продолжали руководить зрелищами и состязанием хоров. · На следующее утро, когда всем уже стали известны имена погибших и уцелевших, отцы,' родственники и близкие убитых сошлись на площади, приветствуя друг друга с веселым видом, преисполненные гордостью и радостью. Родственники же уцелевших, напротив, оставались вместе с женами дома, как бы находясь в трауре; и если кто-нибудь из них вынужден был выйти из дому, то по его внешнему виду, голосу и взгляду видно было, как велики его уныние и подавленность. Это было еще более заметно на женщинах; те, которые ожидали встретить своего сына живым после битвы, ходили в печальном молчании, те же, о смерти сыновей которых было Объявлено, тотчас появились в храмах и навещали друг друга с веселым, гордым видом.
30. Однако, когда союзники отпали от Спарты [179] и все ждали, что Эпаминонд, гордый своей победой, вторгнется в Пелопоннес, многие спартанцы вновь вспомнили предсказание о хромоте Агесилая. При этом они впали в величайшее уныние и страх перед божеством, как будто несчастия обрушились на город из-за того, что они удалили от царствования человека со здоровыми ногами, избрав царем хромого и увечного, и этим нарушили приказание божества, которое предписывало им остерегаться больше всего как раз этого. Тем не менее, благодаря славе Агесилая, его доблести и другим заслугам, они пользовались им не только в военных делах - в качестве царя и полководца, но и в гражданских - в качестве целителя и судьи в возникших затруднениях.
Дело в том, что спартанцы не решались применить полагающееся по закону [180] лишение гражданской чести к тем гражданам, которые проявили трусость в сражении и которых они сами называли обычно "убоявшимися", так как таких было очень много, и в том числе виднейшие люди, так что можно было бояться, что они организуют восстание. Такие "убоявшиеся" по закону не только лишаются права занимать какую-либо должность в Спарте, но и считается позорным вступать с кем-нибудь из них в родство по браку. Каждый, кто встречает их, может их ударить. При этом они должны сносить еще то, что ходят они неопрятными и униженными, в старом потертом плаще с цветной нашивкой и должны брить только бороды. Поэтому-то и было опасно позволить находиться в городе таким гражданам в большом числе, в то время как он нуждался в немалом количестве воинов.
В этих обстоятельствах спартанцы избрали Агесилая законодателем. [181] Он же, не прибавив, не вычеркнув и не изменив ничего в законах, пришел в народное собрание лакедемонян и сказал: "сегодня - нужно позволить спать законам; но с завтрашнего дня и впредь - законы эти должны "меть полную силу". Этим он сохранил государству не только законы, но и гражданскую честь всех тех людей. Затем, желая вывести молодежь из состояния уныния и печали, он вторгся в Аркадию. [182] Здесь он остерегался вступить в генеральное сражение с противником, но захватил один небольшой городок мантинейцев и опустошил область. Благодаря этому он внушил своим согражданам новые лучшие надежды на будущее, показав, что еще нельзя полностью отчаиваться.
31. Вскоре после этого Эпаминонд вместе с союзниками вторгся в Лаконию, [183] имея не менее сорока тысяч гоплитов, за которыми следовало с целью грабежа много легковооруженных или же вовсе невооруженных, так что общая численность вторгшихся в Лаконию достигала семидесяти тысяч. К этому времени доряне занимали Лакедемон уже в продолжение не менее шестисот лет, и за весь этот период еще ни один враг не отважился вступить в их страну: беотийцы были первыми врагами, которых спартанцы увидели в своей стране и которые теперь, вторгнувшись в нее, еще никогда нетронутую и не разграбленную ни одним врагом, опустошили ее огнем и мечом, дойдя до самой реки и города, не встречая сопротивления. Дело в том, что Агесилай, как говорит Феопомп, [184] не разрешил спартанцам сразиться [185] с таким нахлынувшим воинственным потоком, но занял центр города и командные высоты, терпеливо снося угрозы и похвальбы фиванцев, которые называли его по имени, призывая сразиться за свою страну, как подстрекателя войны и виновника всех несчастий.
Но не менее огорчали Агесилая шум, крики и беготня пожилых людей, раздраженных случившимся, и женщин, которые не могли оставаться спокойными и совершенно обезумели от крика врагов [186] и их огней. Тяжел ему был также удар, нанесенный его славе: он принял город самым сильным и могущественным в Элладе, а теперь видел, что слава этого города померкла и что уже неуместна горделивая похвальба, которую он сам часто повторял - что еще ни одна лакедемонская женщина не видела дыма вражеского лагеря. Говорят, что и Анталкид, в споре с одним афинянином о храбрости, когда тот сказал: "А мы вас часто отгоняли от Кефиса [187]", ответил: "Но мы вас никогда не отгоняли от Еврота". Подобным же образом один рядовой спартанец аргивянину, который ему сказал: "Много вас лежит погребенными в Арголиде", ответил: "Но никого из вас - в Лаконии".
32. Говорят даже, что Анталкид, который тогда был как раз эфором, из страха отправил тайно своих детей в Киферу [188], как в безопасное место. Агесилай же, когда заметил, что враги намереваются перейти Еврот и силой ворваться в город, оставил все другие позиции и выстроил лакедемонян [189] перед центральными и возвышенными частями города. Вследствие обилия снегов на горах Еврот в это время выступил из берегов и разлился, как никогда; кроме того, переправа в брод для фиванцев была еще более тяжелой и опасной из-за холода воды, чем из-за быстроты течения. Агесилаю указали на Эпаминонда, который выступил перед строем; как говорят, он долго смотрел на фиванского полководца, провожая его глазами, однако сказал лишь: "Какой беспокойный человек!". Однако, как ни старался из честолюбия Эпаминонд завязать сражение в городе и поставить трофей, он не смог выманить Агесилая из его позиций или вызвать его на бой; поэтому, он снялся с лагеря, отошел от города и стал опустошать страну.
В Лакедемоне, между тем, около Двухсот граждан, из числа дурных и испорченных, составив уже давно заговор, [190] захватили теперь Иссорион, сильно укрепленный и неприступный пункт, где находилось святилище Артемиды. Лакедемоняне хотели тотчас кинуться на них, но Агесилай, опасаясь мятежа, приказал остальным соблюдать спокойствие, сам же в плаще и в сопровождении лишь одного раба подошел к заговорщикам, говоря, что они не поняли его приказания: он призывал их итти не сюда и не всех вместе, а одних - туда (он указал на другое место), других - к другим частям города. Те же, услышав его, обрадовались, считая, что их замысел не раскрыт, и разошлись, разделившись по тем местам, которые он указал. Агесилай немедленно послал за другими воинами и занял с ними Иссорион; ночью же он приказал арестовать и убить около пятнадцати человек [191] из числа заговорщиков. Вскоре был открыт другой, еще больший по размерам заговор спартанцев, собиравшихся тайно в одном доме с целью подготовить переворот. В обстановке величайшего беспорядка было одинаково опасно как привлечь их к суду, так и оставить заговор без внимания. Поэтому Агесилай, посовещавшись с эфорами, приказал убить их без суда [192], хотя прежде ни один спартанец не подвергался смертной казни без судебного разбирательства.
Из периэков и илотов, которые были включены в состав войска, многие перебежали из города к врагу. [193] Так как это вызывало упадок духа в войске, Агесилай предписал своим служителям обходить каждое утро постели воинов в лагере, принимать оружие [194] перебежчиков и прятать его: благодаря этому число перебежчиков оставалось неизвестным.
Все авторы говорят, что фиванцы отступили [195] из Лаконии вследствие наступивших холодов, а также оттого, что аркадяне начали в беспорядке уходить и разбегаться [196]; они оставались там в течение целых трех месяцев и опустошили большую часть страны. Феопомп же сообщает иное; беотархи уже решили отступить, когда к ним прибыл спартанец Фрикс, доставив им от Агесилая в качестве платы за их отступление десять талантов, так что, выполняя то, что они решили уже прежде, они еще получили от врагов деньги на дорогу. Но я не понимаю, как мог один лишь Феопомп знать об этом, в то время как остальным это осталось неизвестным.
33. Но все утверждают единогласно, что спасением своим Спарта тогда была обязана Агесилаю, [197] который на этот раз отказался от присущих ему по природе качеств - честолюбия и упрямства и во всех своих поступках вел себя с большой осторожностью. Тем не менее, он не смог поднять мощь и славу своего города на прежнюю высоту после этого падения; как случается со здоровым телом, которое приучено к постоянному тщательнейшему и строгому режиму, так случилось и с государством: для того чтобы погубить все его благополучие, было достаточно одной лишь ошибки, одного лишь уклонения. Так и должно было случиться, ибо к государственному устройству, наилучшим образом приспособленному для мира, единомыслия и добродетели, попытались присоединить насильственную власть и господство над другими, которые Ликург считал ненужными для того, чтобы Спарта жила счастливо. Этим они привели город к упадку
Агесилай отказался отныне от командования в походах вследствие своего преклонного возраста. Сын же его, Архидам, с войском, пришедшим ему на помощь от тиранна из Сицилии [198], победил аркадян в так называемой "Бесслезной битве" [199] (в ней из воинов Архидама не было убито ни одного, а врагов было уничтожено очень много). Эта битва была самым лучшим доказательством того, как обессилела Спарта. Прежде победа над врагами считалась таким естественным и обычным делом, что в честь ее не приносили никаких жертв, кроме петуха; пришедшие из сражения не испытывали особенной гордости, и весть о победе никого даже чересчур не радовала. Так, после битвы при Мантинее [200], которую описывает Фукидид [201], спартанские власти первому, кто прибыл с известием о победе, не послали ничего другого в качестве награды за радостную весть, кроме куска мяса из фидитий [202]. В этот же раз, когда получилась весть о победе, а затем прибыл Архидам, никто уже не мог удержаться от выражения своих чувств; первым встретил его отец в слезах радости вместе со всем правительством; множество пожилых людей и женщин спустились к реке, воздымая к небу руки и благодаря богов как бы за то, что Спарта смыла свой незаслуженный позор и вновь получила право глядеть на лучезарное солнце. Говорят, что до этой битвы мужья не решались прямо взглянуть на жен, стыдясь своего поражения.
34. Когда Мессена [203] была основана Эпаминондом, и старые обитатели Мессении стали стекаться туда со всех сторон, лакедемоняне не отважились выступить туда с оружием и не были в состоянии помешать этому, но негодовали и гневались на Агесилая за то, что они в его царствование лишились страны, не уступавшей Лаконии по размерам и превосходящей плодородием другие области Греции, страны, которую они столько времени обрабатывали, имея ее в своем владении. Поэтому-то Агесилай и не принял предложенного фиванцами мира. [204] Однако, не желая на словах уступить эту страну тем, которые на деле уже владели ею, и упорствуя в этом, он не только не получил обратно этой области, но чуть было не потерял Спарту, благодаря военной хитрости своего врага.
Дело в том, что, когда мантинейцы вновь отложились от Фив [205] и призвали на помощь лакедемонян, Эпаминонд, узнав, что Агесилай вышел с войском и приближается к нему, ночью незаметно для мантинейцев снялся с лагеря и повел армию [206] из Тегеи прямо на Лакедемон. Он едва не успел, обойдя Агесилая, захватить внезапным нападением город, лишенный всякой защиты. Однако Агесилаю донес об этом, по словам Каллисфена [207], феспиец Евтин, по Ксенофонту [208] же какой-то критянин. Агесилай немедленно послал в Спарту конного гонца с этим известием, а через короткое время явился туда и сам. Немного позже фиванцы перешли Еврот и сделали нападение на город. Агесилай защищался с храбростью, превосходившую его возраст, так как видел, что теперь уже спасение не в осторожности и спокойной уверенности, но в смелом и отчаянном сопротивлении. Такому сопротивлению он никогда раньше не доверял и не применял его, но теперь лишь благодаря этому отразил опасность, вырвал город из рук Эпаминонда, поставил трофей и показал детям и женщинам, каким прекраснейшим образом лакедемоняне отплатили своему отечеству за то воспитание, которое оно им дало.
Особенно отличился среди всех в этом сражении Архидам, который с необычайным мужеством духа и ловкостью тела быстро перебегал по тесным уличкам в наиболее опасные места боя и повсюду оказывал сопротивление врагам вместе с небольшой кучкой окружавших его. С другой стороны, Исад, сын Фебида, [209] доставил прекрасное и достойное удивления зрелище не только своим согражданам, но и врагам; это был прекрасно сложенный человек, высокий и стройный, находящийся в том возрасте, когда люди, вступая из отрочества в возмужалость, имеют цветущее здоровьем тело. Он выскочил из своего дома совершенно обнаженным, не прикрыв никаким оружием или одеждой свое тело, натертое лишь маслом, держа в одной руке копье, в другой меч, и бросился в гущу врагов, повергая на земь и поражая всех, кто выступал навстречу ему. Он даже не был никем ранен, потому ли, что его охраняло божество за его храбрость, либо потому, что показался врагам существом выше и сильнее людей. Говорят, что после этого эфоры сначала наградили его венком, а затем наказали штрафом в тысячу драхм за то, что он отважился выступить навстречу опасности безоружным.
35. Несколько дней спустя произошла битва при Мантинее, [210] в которой Эпаминонд уже опрокинул первые ряды противника и теснил врагов, быстро преследуя их. В этот момент против него выступил лаконянин Антикрат и пронзил его копьем, как рассказывает Диоскурид [211]. Однако лакедемоняне еще и теперь называют потомков Антикрата махерионами, - доказательство того, что Эпаминонд был поражен махерой - коротким мечом. Испытывая при жизни Эпаминонда вечный страх перед ним, они проявили такую любовь и восхищение к Антикрату, что не только даровали ему постановлением народного собрания особые почести и награды, но и предоставили всему его роду освобождение от налогов, которым и в наше время еще пользуется Калликрат, один из потомков Антикрата.[212]
После этой битвы и смерти Эпаминонда греки заключили мир между собой. [213] Лишь сторонники Агесилая хотели исключить из мира мессенцев, не признавая в них граждан самостоятельного государства. Так как все остальные греки стояли за включение мессенцев в число участников договора и за принятие от них клятвы, лакедемоняне отказались участвовать в мире, и одни лишь вели войну, надеясь вернуть себе Мессению. Поэтому все считали Агесилая свирепым, упрямым и ненасытным в войне человеком, поскольку он всеми способами подкапывался под всеобщий мир и замедлял его, а, с другой стороны, из-за недостатка в средствах, вынужден был отягощать своих друзей в Спарте займами и взносами вместо того, чтобы при таких тяжелых обстоятельствах положить конец несчастиям и не желать столь алчно мессенских владений и доходов, после того как он упустил из своих рук столько городов и такую власть на суше и на море.
36. Еще худшую славу получил он, когда поступил на службу к Таху [214], правителю Египта. Ибо никто не одобрял того, что человек, считавшийся лучшим во всей Греции, слава которого распространилась по всему миру, теперь предоставил свое тело варвару, отпавшему от своего царя, продал за деньги свое имя и славу, превратившись в предводителя наемного войска, работающего по найму. Даже если бы он, старик свыше восьмидесяти лет, все тело которого было испещрено рубцами от ран, вновь принял на себя прежнее славное и прекрасное руководство борьбы за свободу греков, то и в этом случае нельзя было бы не упрекнуть его за излишнее честолюбие. Ведь и для прекрасного дела должен быть соответствующий возраст и подходящее время, да и вообще славное отличается от позорного более всего надлежащей мерой. Но Агесилай совершенно не заботился об этом и не считал недостойным делом что бы то ни было, что совершается на пользу государству; напротив, ему казалось недостойным жить в городе без дела и спокойно ожидать своей смерти. Поэтому он набрал наемников на средства, посланные Тахом, экипировал несколько судов и отплыл, взяв с собой, как и прежде, тридцать спартанцев, в качестве советников.
Когда Агесилай прибыл в Египет [215], к его судну отправились виднейшие полководцы и сановники царя, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. И остальные египтяне, благодаря известности и славе Агесилая, ожидали его; с нетерпением; все сбежались, чтобы посмотреть на него. Когда же они вместо блеска и пышной обстановки увидели лежащего на траве у моря старого человека, маленького роста и с простой наружностью, одетого в простой грубый плащ, то они принялись шутить и насмехаться над ним. Некоторые даже говорили: "Совсем как в басне:

В страшных болях родовых терзалась гора....

Но затем

мышью она разрешилась".[216]

Еще же более они удивились его странному вкусу, когда из принесенных и приведенных даров гостеприимства он принял только пшеничную муку, телят и гусей, отказавшись от всех лакомств, печений и благовоний, и, в ответ на настойчивые просьбы принять и это, предложил раздать все это илотам. [217] Однако, как говорит Феофраст, ему понравился египетский тростник, из которого делают простые, изящные венки, и при отплытии он попросил и получил от царя немного этого тростника.
37. По прибытии он соединился с Тахом, который был занят приготовлениями к походу. Однако Агесилай не был, как он надеялся, назначен командующим всеми силами, но только предводителем наемников; афинянин Хабрий [218] командовал флотом, а сам Tax - всем войском. Это было первым, что огорчило Агесилая, но кроме того и во всем прочем он вынужден был с досадой переносить хвастовство и тщеславие египтянина. Он сопровождал его в морском походе в Финикию, подчиняясь ему во всем, вопреки своему достоинству и характеру, и терпеливо снося это, пока, наконец, не появились более благоприятные обстоятельства.
Дело в том, что Нектанебид, племянник Taxa [219], начальствовавший одной из частей его армии, отпал от него, и, будучи провозглашен царем египтянами, отправил людей к Агесилаю с просьбой о помощи. Он призывал к тому же самому и Хабрия, обещая обоим им большие подарки.
Когда Tax узнал об этом, он принялся упрашивать их не уходить от него, и Хабрий, со своей стороны, попытался, с помощью увещеваний и уговоров, удержать Агесилая в дружбе к Таху. Однако Агесилай ответил ему: "Ты, Хабрий, прибыл сюда сам по себе и поэтому можешь поступать по собственному усмотрению; я же прислан своим отечеством к египтянам в качестве полководца. Следовательно, я не могу воевать с теми, к кому прислан в качестве союзника, если не получу из Спарты нового приказания".
Одновременно с этим он послал в Спарту несколько человек, которые должны были там обвинять Taxa, Нектанебида же всячески хвалить. Tax и Хабрий послали со своей стороны в Спарту своих уполномоченных, при этом один ссылался на старинную дружбу и союз, другой же обещал быть еще) более преданным и расположенным к Спарте, чем до тех пор. Лакедемоняне, выслушав послов, официально ответили египтянам, что предоставляют дело на благоусмотрение Агесилая; самому же Агесилаю они отправили приказ смотреть лишь за тем, чтобы его поступки принесли пользу Спарте.
Таким-то образом Агесилай со своими наемниками перешел от Taxa на сторону Нектанебида, совершая неуместный и неподходящий поступок под предлогом оказания пользы своему отечеству; ибо, если отнять этот предлог, то наиболее справедливым названием такого поступка будет предательство. Но лакедемоняне, считающие главным признаком хорошего поступка пользу, приносимую отечеству, не признают и не знают ничего справедливого, кроме того, что, по их мнению, увеличивает мощь Спарты.
38. Tax, когда наемники покинули его, обратился в бегство, но в Мендесе [220] восстал против Нектанебида другой человек, провозглашенный царем. [221] Он; собрав войско из ста тысяч человек, выступил против Нектанебида. Тот, желая ободрить Агесилая, говорил ему, что хотя враги и многочисленны, они представляют собой смешанную толпу ремесленников, неопытных в военном деле, и потому с ними можно не считаться. Агесилай отвечал на это: "Но я боюсь как раз не их численности, а их неопытности и невежества, которые всегда трудно обмануть. Ибо хитростью можно неожиданно обмануть только тех, кто подозревает обман, ожидает его и пытается от него защищаться. Тот же, кто ничего не подозревает и не ожидает, не дает никакого повода желающему провести его, подобно тому, как стоящий без движения не дает возможности борющемуся с ним вывести его из этого положения". Вскоре после этого мендесец попытался привлечь Агесилая на свою сторону, послав к нему своих людей. Это внушило опасения Нектанебиду. Когда же Агесилай стал убеждать его вступить как можно скорей в сражение и не затягивать войны с людьми, которые, будучи и неопытными в военном деле, благодаря своей многочисленности могут легко окружить его рвом, опередить его во многом и предупредить его шаги, Нектанебид стал еще больше подозревать и бояться его и отступил в большой укрепленный город, окруженный стенами.
Агесилай чувствовал себя очень оскорбленным этим недоверием, однако, стыдясь снова перейти к другому противнику и покинуть неоконченное дело, последовал за Нектанебидом и вошел вместе с ним в крепость.
39. Противники выступили вслед за ними и начали окружать город валом и рвом. [222] Египтянином вновь овладел страх - он боялся осады и хотел вступить в бой; греки очень охотно поддержали его, так как в крепости не было съестных припасов. Но Агесилай ни в коем случае не соглашался с ними и благодаря этому стал у египтян на еще более плохом счету, чем был прежде, так что они называли его предателем своего царя. Однако теперь он сносил эту дурную молву гораздо спокойнее и подстерегал удобный случай для приведения в исполнение военной хитрости, которую он замышлял. Хитрость же эта заключалась в следующем.
Враги рыли глубокий ров снаружи вокруг городских стен, чтобы окончательно запереть осажденных. Когда оба конца рва, окружавшего весь город, подошли уже близко друг к другу, Агесилай, выждав наступления вечера, приказал грекам вооружиться и явился к царю со словами: "Юноша, час спасения настал; я не говорил о нем прежде, чем он наступил, чтобы не помешать его наступлению. Ибо враги сами обеспечили нам безопасность своими руками, соорудив такой ров, что готовая часть его представляет препятствие для них самих, лишая их численного преимущества, оставшееся же между концами рва пространство позволяет нам сразиться с ними при равном и одинаковом числе борющихся с обеих сторон. Смелей же! Постарайся проявить себя доблестным мужем, устремись вперед вместе с нами и спаси себя и все войско. Ведь стоящие против нас враги не выдержат нашего натиска, а остальные, благодаря рву, не смогут повредить нам". Нектанебид изумился изобретательности Агесилая, стал сам с оружием среди греков и, напав на врагов, легко обратил их в бегство.
Как только Агесилай добился того, что Нектанебид стал его слушать, он вновь прибег к той же военной хитрости, как к оправдавшей себя выдумке: то подходя незаметно к врагу и затем удаляясь, то обходя его вокруг, Агесилай оттеснил большое количество врагов в местность, имеющую с обеих сторон глубокий, наполненный водой ров. Здесь он перегородил и занял фронтом своей фаланги среднее пространство и этим добился того, что враги могли выступить против него только с равным числом бойцов, не будучи в состоянии обойти кругом или окружить его. Поэтому, после непродолжительного сопротивления, они обратились в бегство. Многие из них были убиты, остальные же были во время бегства рассеяны и разбежались.
40. После этого египтянин достиг укрепления своего положения и упрочил свою власть. Поэтому он, из любви и расположения к Агесилаю, стал просить его остаться с ним и провести в Египте зиму [223]. Агесилай же спешил домой, зная, что Спарта ведет войну [224], нуждается в деньгах и содержит наемников. Нектанебид отпустил его с большими почестями, щедро наградив его и дав в числе прочих почетных подарков двести тридцать талантов [225] для ведения войны.
Уже наступила зима, когда Агесилай приблизился со своими кораблями к земле и высадился в пустынном пункте ливийского побережья, который носит название гавани Менелая. [226] Здесь он и умер, [227] в возрасте восьмидесяти четырех лет, после того как процарствовал в Спарте более сорока одного года, из которых свыше тридцати лет, вплоть до Левктрской битвы, был наиболее влиятельным и могущественным человеком, считавшимся, можно сказать, предводителем и царем всей Греции.
Лакедемоняне имеют обычай [228], тела тех, которые умерли на чужбине, погребать и оставлять в этом же месте, тела же царей доставлять на родину. Поэтому присутствовавшие спартанцы положили его тело в воск, за неимением меда, и доставили затем в Лакедемон. Царская власть перешла к его сыну Архидаму и оставалась за этим родом вплоть до Агида [229], который происходил в пятом колене от Агесилая, и, при попытке восстановить старинное государственное устройство, был убит Леонидом.

---

[1] Спартанский царь, один из главных деятелей первого периода Пелопоннесской войны. Правил с 469 г. по 426 г.
[2] Лампидо или, как пишет Геродот (VI, 71) Лампито, дочь царя Леотихида от второго брака, выданная им замуж за своего внука от первого брака Архидама.
[3] Подробнее об этом воспитании см. Плутарх, "Ликург".
[4] Симонид, см. "Фемистокл", прим. 8.
[5] Агела по греч. "стадо". В Спарте так назывались различные группы, в которых воспитывались сообща, соответственно возрасту, юные спартанцы.
[6] Об этом же Плутарх сообщает и в биографии Лисандра (гл. 6).
[7] Так же Ксенофонт ("Агесилай", XI, 7) и Цицерон (ad fam. V, 12, 7).
[8] Феофраст, см. "Фемистокл", прим. 144.
[9] См. "Фемистокл", прим. 111.
[10] Агид правил с 426 по 399 г.
[11] В 415 г.
[12] Историю происхождения Леотихида рассказывает также Ксенофонт ("Греческая история", III, 3, 1–4), Непот ("Агесилай", 1), Павсаний (III, 7–10) — однако все они не упоминают имени Алкивиада; Плутарх рассказывает о связи Алкивиада с Тимеей в биографиях Алкивиада (гл. 3) и Лисандра (гл. 22). Критику этих показаний наших источников см. у С. Я. Лурье, комм, к "Греческой истории" Ксенофонта, стр. 271 и сл.
[13] Дурид с острова Самоса, ученик Феофраста, автор "Истории", не дошедшей до нас.
[14] Т. е. спартанским именем мальчика, данным ему при рождении.
[15] При Эгоспотамах, в 405 г.
[16] Т. е. Агесилая, см. выше, гл. 2.
[17] Прорицание это приводят также Плутарх ("Лисандр", 22) и Павсаний (III, 8, 9).
[18] Оба царские рода в Спарте — Агиады и Еврипонтиды — считались потомками Гилла, сына Геракла.
[19] О том же сообщает Ксенофонт ("Агесилай", IV, 5).
[20] В написанной им биографии Агесилая (VI, 4).
[21] Геронты — члены совета старейшин, состоявшего из 28 членов (вернее 30, включая двух царей), которые избирались пожизненно из "равноправных" граждан не моложе 50 лет.
[22] См. Плутарх, "Ликург", 5.
[23] Зимний плащ. — К. Л.
[24] Ср. Плутарх, "О братской любви", 10 (482 D): "Так как Агесилай посылал всегда каждому избиравшемуся в герусию быка в качестве награды, эфоры наложили на него штраф, обвинив в том, что он из демагогии людей, принадлежащих городу, делает как бы своей собственностью, всячески угождая им".
[25] Подобная же характеристика дается Ксенофонтом ("Агесилай", VI, 4 сл.; VII, 20 и сл.; VIII, 1 и сл.); Плутарх использовал сочинения Ксенофонта в качестве одного из источников при написании своей биографии Агесилая.
[26] См. прим. 22.
[27] Очевидно, Плутарх имеет здесь в виду учение Эипедокла.
[28] Т. е. Ликург.
[29] Одиссея, VIII, 75 и сл.
[30] В 397 г.
[31] Ксенофонт ("Греческая история" III, 4, 1) называет цифру в 300 судов, Диодор (XIV, 39, 2) — в 100 судов.
[32] Об этом же Плутарх сообщает и в биографии Лисандра (гл. 23).
[33] Диодор (XIV, 79, 1) называет их "верховным советом". Об этом совете — см. комм, к "Греческой истории" Ксенофонта, стр. 274.
[34] Эта же цифра у Ксенофонта ("Греческая история" IV, 1. 2 и "Агесилай", 1,7); по Диодору (XIV, 79, 1–2) все войско насчитывало шесть тысяч чел., и уже в Эфесе к нему присоединились еще четыре тысячи. Неодамодами в Спарте назывались вольноотпущенные илоты, пользовавшиеся личной свободой, но не получавшие гражданских прав, если они не прошли спартанского воспитания и не имели земельного участка.
[35] Мыс у южной оконечности Евбеи.
[36] Беотийский город на Еврипе.
[37] Артемиде.
[38] Ифигению, дочь Агамемнона, принесенную им в жертву богине Артемиде в Авлиде, перед отплытием в поход на Трою.
[39] О жертвоприношении Агесилая рассказывают также Ксенофонт (III, 4, 3–4), Павсаний (III, 9, 3–4) и др. Ср. Плутарх, "Пелопид", 21.
[40] Беотархи — высшие должностные лица Беотийского союза.
[41] Весной 396 г. История разрыва Агесилая с Лисандром (гл. 7–8) почти дословно пересказана Плутархом в биографии Лисандра (гл. 23–24); кратко эти факты изложены у Ксенофонта ("Греческая история", III, 4, 7–10; ср. комм, к этому месту, стр. 276 и сл.).
[42] Эта сатрапия охватывала всю северо–западную часть Малой Азии. Об отложении Спифридата сообщает и Ксенофонт ("Греч, ист.", III, 4, 10); в "Агесилае" (III, 3), он сообщает и о причине этого: Спифридат, по его словам, был обижен тем, что Фарнабаз женился на дочери царя, дочь же Спифридата хотел держать у себя, не женясь на ней. См. "Лисандр", прим. 92.
[43] Подробнее об этом заговоре, см. ниже, гл. 20, и "Лисандр", гл. 24–26.
[44] В битве с фиванцами при Галиарте, в 395 г. (см. "Лисандр, гл. 28 и Ксенофонт, "Греческая история", III, 5, 18 и сл.).
[45] На побережье М. Азии. По Ксенофонту ("Греческая история", III, 4, 5–6; "Агесилай", I, 10) был заключен договор о перемирии, за время которого Тиссаферн обещал добиться у царя утверждения автономии греческих городов.
[46] Военные действия 396 г. описывают также: Ксенофонт ("Греческая история", III, 4, 11–15; см. комм., стр. 276 сл., с критикой сообщений Ксенофонта; "Агесилай", I, 13–17; 23–24); Диодор, XIV, 79, 3; Непот, "Агесилай", гл. 3; Полиэн, II, 1, 8, 30 и др.
[47] См. выше, "Лисандр", прим. 15.
[48] Область на юго–западном побережье М. Азии.
[49] Область в М. Азии к северо–востоку от Карии. О походе Агесилая во Фракию см. комм, к "Греческой истории" Ксенофонта, 276 и сл.
[50] "Илиада", 23, 295 и сл.
[51] Т. е. весной следующего, 395 г. Об этом походе Агесилая рассказывают: Ксенофонт ("Греческая история", III, 4, 20–29; "Агесилай", I, 28–35); Диодор (XIV, 80, 1–5), Павсаний (III, 9, 6–7); "Оксиринхский историк", 6–7 (переведено С. Я. Лурье, в книге "Греческая история" Ксенофонта, стр. 202 и сл.; комм, стр. 278 и сл.).
[52] Область в М. Азии, к западу от Фригии.
[53] Столица Лидии.
[54] Ср. рассказ Плутарха в биографии Артаксеркса, гл. 23. Об обстоятельствах смерти Тиссаферна подробнее всего рассказывает Полиэн (VII, 16, 1–переведено в комм, к "Греческой истории" Ксенофонта, стр. 280 и сл.).
[55] Один из ближайших царедворцев Артаксеркса.
[56] Очевидно, несмотря на красивые речи, Агесилай, фактически, взял деньги, предложенные ему Тифравстом.
[57] Скитала — см. "Лисандр", гл. 19.
[58] Феопомп, известный историк, ученик Исократа и современник Эфора, живший во второй пол. IV в., написал "Историю Греции" от 411 до 394 г. и "Историю Филиппа". От Феопомпа до нас дошли лишь фрагменты.
[59] Осенью 395 г. Поход этот описан Ксенофонтом ("Греческая история", IV, I, 1–28) и "Оксиринхским историком" (гл. 16–17, перевод см. в книге "Греческая история" Ксенофонта, стр. 208 и сл.).
[60] Область на севере М. Азии, на берегу Понта Евксинского.
[61] У Плутарха — Котис, у Ксенофонта — Отис; имя это пишется очень различно в различных источниках.
[62] См. выше, гл. 8.
[63] Один из спартанских военачальников; в 399 г. был гармостом в Гераклее Трахинской, в 393 г. командовал спартанским флотом в Коринфском заливе.
[64] Подобный же рассказ приводит и Ксенофонт ("Агесилай", V, 4–5).
[65] По персидскому обычаю (Ксенофонт "Агесилай", V, 4).
[66] Т. е. житель города Кизика.
[67] См. "Фемистокл" прим. 30. Встреча Фарнабаза и Агесилая более подробно описана Ксенофонтом ("Греческая история", IV, I, 29–38, "Агесилай", III, 5).
[68] В Пелопоннесской войне Фарнабаз оказывал помощь спартанцам.
[69] Этот эпизод рассказывает и Ксенофонт ("Греческая история", IV, I, 39–40).
[70] Ксенофонт (ук. место) сообщает и имя юноши — Евалк.
[71] Юноша не имел еще, очевидно, достаточно сил, чтобы участвовать в состязаниях взрослых; на состязания же детей его могли не допустить участником из–за его роста и телосложения.
[72] Сатрап Карии с 350 по 344 г., брат жены Мавсолла — Артемисии.
[73] Об этом Никии других сведений в наших источниках нет.
[74] Гиероним Родосский – философ–перипатетик, живший около 290–230 гг. и писавший наряду с другими и исторические сочинения."
[75] Тимофей — дифирамбический поэт, уроженец Милета, жил с 447 ло 357 г.
[76] Apec — бог войны. Смысл изречения: благодаря доблести своего оружия, греки не боятся обычного оружия персов--денег.
[77] Персидские города, в которых находилась значительная часть царской казны.
[78] В 394 г.
[79] Об этом же рассказывает Ксенофонт ("Греческая история", IV, 2, 1–2). Очевидно этот Эпикидид впоследствии, в 378 г, погиб во время похода Агесилая в Беотию (там же, V, 4, 39).
[80] Речь идет о Коринфской войне, начавшейся в 395 г. В ней против 'Спарты выступила коалиция греческих государств во главе с Афинами, Коринфом, Фивами, Аргосом. О начале этой войны см. Ксенофонт ("Греческая история", IV, 2, 1) и Диодор (XIV, 82).
[81] Стихи из трагедии Еврипида "Троянки", 764.
[82] Друг Филиппа Македонского, впоследствии сражавшийся вместе с Александром при Гранике. По словам Плутарха ("Александр", 37) эта фраза была произнесена Демаратом, когда Александр впервые торжественно сел на трон персидских царей.
[83] Переводим по смыслу, В тексте: "те, кто погубили войска греков при…" или (другое чтение): "те, кто погубили греческих полководцев при…"
[84] В 371 г.
[85] См. дальше, гл. 18.
[86] Битва при Немее, в 394 г.
[87] Во время 2–й Пунической войны.
[88] Спартанский царь Агид в 330 г. поднял восстание против Македонии и был разбит Антипатром у Мегалополя.
[89] "Илиада", IV, 175.
[90] Этот Эрасистрат, может быть, тождественен с Эрасистратом, упоминаемым Ксенофонтом ("Греческая история", II, 3, 2) в числе тридцати тираннов в Афинах.
[91] Ср. "Артаксеркс", гл. 20.
[92] Агесилай повторял маршрут Ксеркса в 480 г. (Ксенофонт, "Греч, ист.", IV, 2, 8). По утверждению Ксенофонта ("Агесилай", И, 1) и Непота ("Агесилай", 4), Агесилай проделал этот поход с неслыханной быстротой, в течение одного месяца.
[93] Траллы — фракийское племя. Об этом столкновении рассказывает и Диодор (XIV, 83, 3).
[94] Аэропу, опекуну малолетнего сына Архелая — Ореста (Эд. Мейер, "Gesch. d. Alt.", V. 236).
[95] Т. е. антиспартанской коалиции (см. прим. 77); о походе Агесилая через Фессалию см. Ксенофонт ("Агесилай", II, 2–5). "Греческая история", IV, 3, 3–9 с комм.
[96] Город в Фессалии.
[97] Так наз. битва при Немее, в 394 г., см. Ксенофонт, "Греческая история", IV, 2, 14, 23 с комм.
[98] Несколько иначе рассказывает об этом Ксенофонт ("Греческая история", IV, 3, 1–2): Агесилай поспешил послать эту радостную для него весть своим малоазиатским союзникам, поставившим контингента в его войско.
[99] Фарсал — город на юге Фессалии. О битве с фессалийцами рассказывают также Ксенофонт ("Греческая история, IV, 3, 3–9) и Павсаний (III, 9, 12).
Нарфакий – гора в Фессалии.
[100] Мора — боевая единица лакедемонского войска, численностью в 600 чел. Численность моры часто менялась.
[101] См. "Фемистокл", гл. 9.
[102] Город на севере Беотии.
[103] Это затмение произошло 14 августа 394 г.
[104] См. гл. 10.
[105] См. "Лисандр", прим. 41.
[106] Подробнее об этой битве, окончившейся разгромом спартанского флота, см. Ксенофонт ("Греческая история", IV, 3, 11–13) и Диодор (XIV, 83, 4–7); это место Диодора переведено в комм, к "Греческой истории" Ксенофонта (стр. 290).
[107] Коронея ·-- город в Беотии. Битва при Коронее произошла в конце августа 394 г. Основные источники: Ксенофонт ("Агесилай", II, 9–12; "Греческая история", IV, 3, 15–19), Диодор (XIV, 84, 1–2), Павсаний (III, 9, 13; IX, 6, 4), Непот ("Агесилай", 4).
[108] Орхомен — город в Беотии. Орхоменцы отложились от фиванцев еще в начале войны и сражались на стороне спартанцев (Ксенофонт, "Греческая история", III, 5, 7).
[109] На правом фланге обычно находились отборные части войска.
[110] Ксенофонт рассказывает: см. "Агесилай", II, 9, "Греческая история", IV, 3, 16. "Ксенофонт преувеличил значение битвы, так как это было величайшее из сражений, в котором он сам участвовал" (Эд. Мейер, "Gesch. d. Alt.", V, 237). Рассказ лаконофила Ксенофонта вообще сильно отличается от повествования беотийца Плутарха. См. комм, к "Греческой истории" Ксенофонта, 291 и сл.
[111] Из похода "десяти тысяч" (см. гл. 9 и комм.)
[112] Ксенофонт ("Греческая история", IV, 3, 19), наоборот, считает, что из фиванцев "лишь некоторым удалось прорваться". Во всяком случае, аргивяне и беотийцы признали себя побежденными (см. ниже гл. 19). По "Диодору (XIV, 84, 2) со стороны спартанцев пало около 350 чел., со стороны их противников 600 чел.
[113] Гора в Беотии к югу от Коронеи.
[114] По Ксенофонту ("Агесилай", II, 13 и "Греческая история", IV, 3, 20) в храме укрылось восемьдесят человек. Об этом эпизоде рассказывают также Павсаний (III, 9, 13) и Непот ("Агесилай", 4).
[115] См. биогр. Перикла, гл. 18 с прим. 79.
[116] То есть признав себя побежденными.
[117] Так как он был сильно ранен. Ср. Диодор (XIV, 83, 2): "Сам Агесилай… был весь покрыт ранами, его отвезли в Дельфы ц здесь он посвятил себя заботам о своем здоровье".
[118] Эти состязания устраивались один раз в четыре года, в третьем году каждой олимпиады.
[119] Еврот — река в Лаконике, на которой была расположена Спарта.
[120] Аристодем — сын Гилла, внук Геракла, отец Еврисфена и Прокла, которые, по преданию, были родоначальниками царских домов Спарты.
Ср. Непот ("Агесилай", 7): "Он [Агесилай] удовлетворился тем же домом, в котором жил еще Прокл, родоначальник его предков — ".
[121] Ксенофонт, "Агесилай", VII, 8.
[122] Дикеарх–ученик Аристотеля, автор не дошедших до нас трактата о политиях и сочинения "Жизнь Эллады".
[123] О сестре Агесилая рассказывает и Павсаний (III, 8, 1–2, 15, 1 и др.); по его словам, она, первая из женщин, приняла участие в олимпийских состязаниях и получила награду. До нас дошла также надпись в честь победы Киниски (Inscr. Graecae, V, 1, 235).
[124] Об этом заговоре рассказывает Плутарх более подробно в биографии Лисандра (гл. 24 и сл.; 30), ссылаясь на Эфора. Ср. Диодор, XIV, 13, 8: "Тогда лакедемоняне еще не знали о намерении Лисандра уничтожить власть царей Гераклидов, через некоторое же время после его смерти, когда в его доме искали какие–то документы, была найдена запись большой речи, сочиненной им с обращением к народу; в ней он призывал к тому, чтобы цари выбирались из всех граждан". Непот, "Лисандр", 3: "После его смерти в доме у него была найдена речь, в которой он убеждал лакедемонян, чтобы, уничтожив царскую власть, они выбирали полководца для ведения войны из среды всех (граждан). Речь эта была составлена так, чтобы она казалась согласованной с прорицанием богов, которое он надеялся получить с помощью денег. Речь, как говорят, составил для него Клеон из Галикарнасса". В "Изречениях лакедемонян" 52 (Moralia, 212 с) — · Плутарх дословно повторяет сказанное в "Агесилае". См. "Лисандр", ;прим. 95.
[125] Он был сыном Павсания. Царь Павсаний в 395 г. был привлечен к суду по обвинению в том, что не пришел своевременно на помощь Лисандру при Галиарте. Павсаний не явился на суд и бежал в Тегею, где и умер (Ксенофонт, "Греческая история", III, 5, 25).
[126] Фидитии — общие обеды у спартанцев (иначе сисситии).
[127] "Ликург", гл. 17, 18. Конечно, замечание Плутарха не соответствует действительности, см. Е. Bethe, "Die dorische Knabeniiebe", "Rheinisches Museum", 62, 19017, стр. 438 и сл.
[128] Телевтий — брат Агесилая, спартанский наварх в 392/1 и 390/89 и 387/6 гг. Погиб в 381 г. под Олинфом (Ксенофонт, "Греч, ист.", V, 3, 6).
[129] В 391 г. (Глотц, "Hist. Grecque", III, 92). О походе см. Ксенофонт ("Греческая история", IV, 4, 19; "Агесилай", II, 17) и Диодор (XIV, 97, 5): Агесилай опустошил область Аргоса и завоевал восстановленные афинянами коринфские Длинные стены, единственную преграду на пути спартанцев из Пелопоннеса в Афины.
[130] Пропуск в тексте. — К. Л.
[131] Истмийские празднества устраивались на Коринфском перешейке через каждые два года. Упоминаемые Плутархом Истмии происходили летом 390 г. О них см. также: Ксенофонт, "Греческая история", IV, 5, 1–2; Диодор, XIV, 86, 5; Павсаний, III, 10, 1.
[132] Павсаний (III, 10, 1) называет их "коринфянами, изгнанными по обвинению в лаковофильстве".
[133] Каллипид — известный трагический актер в Афинах.
[134] В другом месте (Moralia, 231 с) Плутарх приписывает подобное изречение спартанцу Плистарху, сыну Леонида.
[135] этот случай рассказывает также Афиней (VII, 289 D) и Элиан (Varia historia, XII, 51), который слова Агесилая приписывает Филиппу Македонскому.
[136] Герей ·- святилище Геры на Истме, куда укрылись коринфяне, бежавшие из занятой Агесилаем истмийской гавани Пирея. См. Ксенофонт, "Греческая история", IV, 5, 3–5.
[137] Не следует забывать, что Плутарх — беотиец.
[138] Это произошло летом 390 г. в Лехейской равнине. Об этом сражении — см. Ксенофонт, "Греческая история", IV, 5, 7, 11–18. Ификрат — афинский стратег, проведший реформу вооружения, благодаря которой вооруженные легким щитом воины — пельтасты — приобрели большую удобоподвижность и с течением времени вытеснили и гоплитов и легковооруженных.
[139] По Ксенофонту ("Греческая история", IV, 5, 18) — двести пятьдесят человек. Цифра эта, несомненно, преуменьшена.
[140] Об этом посольстве сообщает и Ксенофонт ("Греческая история", IV, 5, 9 и сл.).
[141] Пелопоннесских союзников Спарты. Ср. Ксенофонт, "Греческая история", IV, 5, 18; V, 2, 1.
[142] В 389 г. Об этом походе см. подробное сообщение Ксенофонта ("Греческая история", IV, 6, 1–14, 7, 1; "Агесилай", II, 20). Ср. Павсаний (III, 10, 2) и Полиэн (II, I, 1, 10).
[143] Вновь окружили стенами, т. е. восстановили разрушенные в 404 г. Лисандром Длинные стены.
[144] Тирибаз--персидский наместник в Ионии. Переговоры спартанцев о мире начались еще в 392 г. (см. Эд. Мейер, "Gesch. d. Alt.", V, 250). Историю переговоров см. у Ксенофонта ("Греческая история", IV, 8, 12–16).
[145] Речь идет о так наз. Анталкидовом мире, заключенном в 387/6 г. Условия мира см. у Ксенофонта ("Греческая история", V, 1, 31), Диодора (XIV, 110, 3–4) и Плутарха ("Артаксеркс", 21).
[146] Эти же слова в биографии Артаксеркса, 22.
[147] Ср. Ксенофонт, "Греческая история", V, 1, 32–34.
[148] В 382 г.
[149] Кадмея — крепость города Фив. О захвате Кадмеи см. Плутарх, "Пелопид", 5–6, а также Ксенофонт, "Греческая история", V, 2, 25–32 и комм.
[150] Так называли греки царя Персии.
[151] См. биографию Пелопида, 5. Это было в 379 г. См. биогр. Пелопида, 7–14.
[152] Зимой 379/8 г. Поход Клеомброта описан Ксенофонтом ("Греческая история", V, 4, 13–19). Ср. биографию Пелопида, 14. Агесиполид умер в 380 г.
[153] В 380/79 г. Этот поход Агесилая против Флиунта (город в сев. части Пелопоннеса) описан у Ксенофонта ("Греческая история", V, 3, 10–25).
[154] Гармост — так назывался начальник гарнизона в завоеванных Спартой городах.
[155] Феспии — город в Беотии к западу от Фив.
[156] О вылазке Сфодрия рассказывают также Ксенофонт ("Греческая история", V, 4, 24 и. комм.) и Плутарх в биографии Пелопида (гл. 14). Версия Плутарха, в которой он следует беотийской традиции (Эд. Мейер, "Gesch. d. Alt.", V, 379), существенно отличается от версии Ксенофонта.
[157] В "Пелопиде" (гл. 14) Плутарх сообщает, что это был один человек -· некто Диэмпор.
[158] Этот же эпизод еще более подробно рассказывает Ксенофонт ("Греческая история", V, 4, 25–33).
[159] Архидам после смерти отца в 360 г. стал царем Спарты. Погиб в Италии, в 338 г.
[160] Этимокл был спартанским послом в Афинах во время вылазки Сфодрия (Ксенофонт, "Греческая история", V, 4, 22).
[161] Известный анекдот — Плутарх приводит этот анекдот также в "Изречениях лакедемонян", 70 (= Moralia. 213 е), об этом рассказывает и Элиан (Varia historia, XII, 15).
[162] См. Ксенофонт, "Греческая история", V, 4, 34 и комм. К этому времени относится заключение союза с Фивами, послужившего основой для создания Второго Афинского морского союза.
[163] В 378 и 377 г. См. Ксенофонт, "Греческая история", V, 4, 35–41, 47–55.
[164] См. биографию Ликурга, гл. 13.
[165] Старинные спартанские законы, передававшиеся устно.
[166] В 378 г. см. рассказ о болезни Агесилая у Ксенофонта ("Греческая история", V, 4, 58).
[167] Сражение при Тегире произошло в 375 г. См. "Пелопид", 16–17.
[168] Ср. описание мирного конгресса 371 г. у Ксенофонта (VI, 3, 2–20 и комм.), Диодора (XV, 50, 4; 51, 4; перевод в комм, к "Греческой истории", стр. 329) и Павсания (IX, 13, 2, перев. там же, стр. 330).
[169] Эпаминонд — виднейший фиванский полководец и общественный деятель в эпоху 379–362 гг. Совершил ряд походов в Пелопоннес, подходил к самой Спарте.
[170] Это вряд ли верно. См. комм, к "Греческой истории", стр. 399 сл.
[171] Ср. гл. 22 и гл. 26. Эти слова Плутарха доказывают, что распад Пелопоннесского союза назрел уже давно и поражение Спарты в 371 г. послужило лишь внешним толчком к нему.
[172] Эта биография, написанная Плутархом, не дошла до нас.
[173] 16 июня 371 г.
[174] 6 июля 371 г.
[175] См. Ксенофонт, "Греческая история", VI, 4, 2–15 и комм.; Плутарх, "Пелопид", 20–23.
[176] Пир, I, 1.
[177] Спартанский праздник в честь Дельфийской троицы (Аполлона, Артемиды и Латоны), во время которого юноши пели, танцовали и занимались гимнастическими состязаниями.
[178] Этот же рассказ у Ксенофонта ("Греческая история", VI, 4, 16).
[179] Левктрская битва послужила толчком к окончательному распаду Пелопоннесского союза. Об этом движении в Пелопоннесе, см. Ксенофонт, "Греческая история", VI, 5, 2 и сл. и комм.; биография Пелопида, гл. 24.
[180] Об этом законе сообщают также Геродот (VII, 23!) и Ксенофонт ("Лакедемонская полития", IX, 4–5).
[181] Об этом же сообщают Полиэн (II, 1, 13) и Плутарх в "Изречениях лакедемонян", 73 (= Moralia, 214 b).
[182] В 370 г. Об этом походе см. Ксенофонт, "Греческая история", VI, 5, 10–21 и комм., "Агесилай", II, 23; Диодор, XV, 59, 3–4, 62, 1–3 перев. в комм, к "Греческой истории", стр. 337 и сл.
[183] См. биогр. Пелопида, гл. 24.
[184] Феопомп, см. прим. 55.
[185] Как совершенно правильно замечает Ксенофонт ("Агесилай", II, 24), потому что считал, что в открытой местности противник будет иметь преимущество благодаря своей численности.
[186] Поведение спартанских женщин описывают также Ксенофонт ("Греческая история", VI, 5, 28) и Аристотель ("Политика", II, 6, 7).
[187] Кефис — река в Аттике.
[188] Кифера — остров у южных берегов Пелопоннеса.
[189] Ср. рассказ об осаде Спарты у Ксенофонта ("Греческая история", VI, 5, 27–32 и комм.). Диодора (XV, 65, 2–4) и в биографии Пелопида (гл. 24).
[190] Ср. Непот ("Агесилай", 6): "Некие юноши, напуганные появлением врага, задумали перебежать к фиванцам и заняли возвышенное место за городом. Агесилай, понимая, какая величайшая опасность возникает, если будет замечено, что кто–то пытается перебежать к врагам, пришел туда же со своими людьми и одобрил затею занять это место, как если бы они сделали это с добрым намерением. Он сказал даже, что и сам заметил, что необходимо сделать это. Таким образом он вновь привлек на свою сторону юношей с помощью притворной похвалы и, присоединив к ним некоторых из своих спутников, удалился, оставив безопасным для себя занятое ими место. Ибо теперь уже эти юноши, в присутствии людей, не участвовавших в их заговоре, не осмеливались шелохнуться, тем более, что считали, что намерение их осталось неизвестным". Сообщение Полиэна: II, 1, 14, — сходно с рассказом Плутарха.
[191] По Полиэну (II, 1, 14), Агесилай ограничился тем, что двенадцать человек зачинщиков заговора, "ночью… тайно… удалил в разные места".
[192] Ср. Элиан (Varia historia, 14, 27): "Агесилай посоветовал убить без суда (заговорщиков), собиравшихся ночью во время нападения фйванцев". Ср. Валерий Максим (VII, 2, 15): "[Агесилай].. когда узнал о возникшем ночью заговоре против государства лакедемонян, временно отменил законы Ликурга, запрещающие применять казнь без суда, ибо захватил виновников и убил всех".
[193] Ср. Ксенофонт, "Греческая история", VI, 5, 28–29 и VI, 5, 32: "В этой атаке фиванцам помогали многие периэки". "Агесилай", 2, 24: "На сторону фиванцев перешли рабы и многие из периэкских городов".
[194] Об этом же сообщает Полиэн (II, 15, 1).
[195] См. Ксенофонт ("Греческая история" VI, 5, 50–52 и комм.), Диодор (XV, 65, 5; 67, 1); ср. Полиэн (II, 3, 5): "Эпаминонд вторгся в Лаконию и мог бы разрушить город спартанцев, однако, изменив свое решение, он отступил, не взяв города. Власти угрожали ему судом за это, он же, показав на союзников — аркадян, мессенцев, аргивян и других пелопоннесцев, сказал: "Если мы лишим лакедемонян их города, нужно будет сражаться со всеми этими: ибо они помогают нам в войне для того, чтобы уничтожить лакедемонян, но не для того, чтобы усилить фиванцев". Подобное же утверждение встречается и у Элиана (Varia historia, IV, 8).
[196] о том же сообщают Ксенофонт ("Греческая история", VI, 5, 50) и Павсаний (IX, 14, 1). Очевидно, это и было истинной причиной отступления фиванцев.
[197] Так же Непот ("Агесилай", 6): "Он проявил себя таким полководцем, что… все были уверены, что не будь его, Спарты больше бы не существовало.
[198] От сиракузского тиранна Дионисия Старшего.
[199] Эта битва произошла в 368 г. См. Ксенофонт ("Греческая история", VII, 1, 28–32 и комм., "Агесилай", II, 25) и Диодор (XV, 72, 3)..
[200] В августе 418 г., когда спартанцы разбили войско афинян и аргивян.
[201] V, 64–74.
[202] Фидития — см. прим. 123.
[203] Об основании Мессены подробно рассказывают Павсаний (IV, 26, 3–28, 1; IX, 14, 5) и Диодор (XI, 66, 1–6, 67, 1). Ср. биографию Пелопида, гл. 24, а также комм, к "Греческой истории", стр. 340.
[204] Ср. Ксенофонт ("Греческая история", VII, 1, 27; 4, 9 и комм.), Диодор, XV, 70, 2. Об отказе спартанцев заключить мир при условии потери Мессении упоминает также Исократ ("Филипп", 8, И-14, 26–28; ср. "Архидам"),
[205] В 362 г. См. Ксенофонт "Греческая история", VII, 4, 33 и сл.
[206] Это был так наз. четвертый поход фиванцев в Пелопоннес в 362 г. Поход описывают: Ксенофонт ("Греческая история", VII, 5, 10 и сл.), Диодор (XV, 82, 5–83), Полибий (IX, 8, 2–8).
[207] Каллисфен — придворный историк Александра Великого.
[208] "Греческая история", VII, 5, 10.
[209] По Полиэну (II, 9), Исад бросился на фиванцев, занявших гавань Гифий во главе ста храбрых юношей, обнаженных, как и он, и вооруженных мечами. Пораженные фиванцы отступили, и Гифий попал вновь (в руки спартанцев. Трудно сказать, говорит ли Полиэн о том же эпизоде, что и Плутарх (в таком случае — известию Полиэна о занятии Гифия доверять нельзя, так как в 362 г. фиванцы не дошли до побережья), или этот эпизод относится к походу 370/69 г. В последнем случае трудно согласовать с этим слова Плутарха о возрасте Исада ("вступая из отрочества в возмужалость")..
[210] 4 июля 362 г. (Глотц, "Histoire grecque", III, 177). Фиванцы, добившиеся победы в этой битве, не смогли использовать ее вследствие гибели Эпаминонда. Обычно битву при Мэнтинее принято считать заключительным моментом в кратковременной гегемонии Фив. О самой битве см. Ксенофонт ("Греческая история", VII, 5, 20–26 и комм.), Диодор (XV, 84–87), Павсаний (VIII, И, 5–8) и др.
[211] Диоскурид, ученик Исократа, автор сочинения о спартанском государственном устройстве (конец IV в.).
[212] Павсаний, VIII, 11, 6, IX, 15, 5, называет убийцей Эпаминонда Грилла, сына Ксенофонта. Однако это измышление позднейшей афинской традиции (см. Эд. Мейер, "Gesch. d. Alt.", V, 471).
[213] Ср. сообщение Диодора (XV, 89, 1–2): "После битвы, так как ни одий из противников не одержал полной победы и все одинаково проявили свою храбрость, греки, утомленные беспрерывными опасностями, помирились друг с другом. Заключив всеобщий мир и союз, они приняли в этот союз и мессенян. Лакедемоняне же, из–за своей непримиримой вражды к последним, отказались от участия в договорах и одни из греков оставались вне мира". О заключении этого мира упоминают также Полибий (IV, 33, 8–9) и Демосфен ("Речь за мегалополитов", 9 и сл.).
[214] Tax провозгласил себя царем Египта, изгнав из страны прежнего фараона Нектанебида I. Уже ранее 362 г. Tax вступил в союз с сатрапом Ариобарзаном, поднявшим восстание против персидского царя, и принялся набирать к себе на службу греческих наемников (см. Эд. Мейер, "Gesch. d. Alt.", V, 454 и сл.). Агесилай выступил в Египет в 361 г. Источники для истории похода: Ксенофонт ("Агесилай", II, 28 и сл.), Диодор (XV, 90, 2; 92, 2–93); Непот ("Агесилай", 8) идеализирует Агесилая.
[215] В 361 г. С ним прибыло также тысяча гоплитов, нанятых Тахом (Диодор, XV, 92, 2).
[216] Эта пословица в полном виде такова:

В страшных болях родовых терзалась гора.
Испугался Зевс Громовержец ужасно.
Но мышью она разрешилась.

Она приводится у Афинея (XIV, 616 D), Горация ("Послания", II, 3, 139) и в античных собраниях пословиц. Употребляется "когда кто–либо надеется на большое, но получает малое" (Диогениан).
[217] Об этом сообщает и Непот ("Агесилай" 8). Феопомп (у Афинея, XIV, 74) рассказывает, что этот случай произошел с Агесилаем на о–ве Фасосе.
[218] Хабрий — известный афинский полководец, вынужденный в 362/61 г. покинуть Афины вследствие политической борьбы и поступивший на службу к Таху по собственному желанию (Непот, "Хабрий", 2). Впоследствии вернулся в Афины и погиб в морском сражении в 356 г.
[219] Он поднял восстание в 361 г. и, по сообщению Манефона, царствовал затем в Египте в течение 18 лет.
[220] Мендес — город в Египте, в области дельты Нила.
[221] Очевидно, этот претендент принадлежал к мендесской династии. Имени его мы не знаем (Белох, "Griech. Geschichte", III2, I, 216 и сл.).
[222] Об этом эпизоде рассказывает и Диодор, XV, 93, 2–6. Однако он ошибочно (см. Белох, "Griech. Gesch.", III2, I, 217 и пр. 1) полагает, что борьба происходила между Нектанебидом и Тахом, причем Агесилай был на стороне последнего. Ср. Полиэн (II, I, 22): "Агесилай, сражаясь в Египте на стороне Нектанебида, был осажден в крепости, которую начали окружать стенами и рвом…" и т. д. (сходно с рассказом Плутарха).
[223] Зиму 361/60 г.
[224] Спарта отказалась признать независимость Мессении и поэтому продолжала войну, см. выше гл. 35 и комм.
[225] Так же Непот ("Агесилай", 8; здесь не 230, а 220 талантов)
[226] Гавань на Ливийском побережье, между Египтом и Киреной.
[227] Смерть Агесилая описывают также Диодор (XI, 93, 6) и Павсаний (III, 20, 2).
[228] Об этом обычае см. Ксенофонт ("Греческая история", V, 3, 19 и комм.).
[229] См. биографию Агида, написанную Плутархом.