I. -Если уже "Седьмиглав" вводит нас в атмосферу, отличную от остальных Гат (см. стр. 126-128), то Вендидад раскрывает нам совсем иной мир. Самый беглый просмотр книги показывает, что новая религия ушла далеко от своей колыбели и по пути приняла в себя много чужого. Вендидад, -единственная книга авестийского закона, целиком сохранившаяся изо всей массы авестийской литературы, - вся посвящена одному вопросу, но зато крайне важному: о средствах к соблюдению идеальной чистоты в смысле маздеизма, и к поражению дэвов. Чрезмерная мелочность и пустячность предписаний и важность, придаваемая разным внешним деталям, поражают контрастом между позднейшим развитием маздаяснинской практики, идейностью и отвлеченностью поучений самого Заратуштры. Однако, дух его учения все ж таки присутствует в существеннейших чертах, и самые предписания, среди массы дисциплинарнаго хлама, содержат много хорошего и мудрого. Вдобавок, не должно забывать, что маздеизм в этой именно форме принимался далеко не всеми последователями Заратуштры, и даже, кажется, был в ходу лишь среди северных иранцев, особенно мидян, во всей же нации вошел в силу только со времени возрождения народной веры при сасанидских царях.
2. - Это жреческое законодательство построено три на трех основных началах, и, благодаря им, становится понятным, при всей странности, часто даже дикости. Начала эти следующие: 1) существует одно только безусловно благородное и почетное занятие, - земледелие и скотоводство, на том основании, что сколько земли возделано под пищевые растения или отдано под пастбища, столько отбито у Ангро-Майнью и его дэвов; 2) все творение делится на "доброе" и "дурное". Ахура-Мазда создал все полезные твари; первые и святейшие между ними - домашний скот, сторожевая собака и бдительный петух. Ходить за ними, заботиться о них - священный долг; нерадение о них - большой грех. Все вредные твари создал Ангро-Майнью. Их должно истреблять при каждой возможности. они все собраны под одну рубрику: Храфстры, и мы не без удивления находим самых безвредных насекомых и таких невинных животных, как лягушки и ящерицы, подлежащими избиению наравне с волками, змеями, мухами, комарами и муравьями. Еретики и лихие люди тоже иногда попадают в ту же категорию; 3) стихии: воздух, вода, земля и огонь, чисты и святы, и их должно оберегать от осквернения через прикосновение с чем-либо нечистым. Поэтому, священнодействующий пе-ред огнем покрывает лицо платом, мешающим его дыханию коснуться святейшей изо всех стихий. Такой плат и по сие время надевает каждый парс, когда он становится на молитву или ходит за огнем у себя в доме.
3 - Все в Вендидаде, как и в позднейших, чисто литургических частях Ясны, и в молениях, известных под названием Виспереда (см. стр. 37), изобличает авторитетность давно установленного и всемогущего священства. Это было бы заметно и без некоего места в Фаргарде (главе IX), где Заратуштра, якобы, жалуется Ахура-Мазде на вред, причиняемый лицами, - мирянами или еретиками, - которые, "не ведая очистительных обрядов по закону Мазды", берут на себя совершать такой обряд над кем-либо из верующих, подвергшимся осквернению. Ахура-Мазда, в ответ на эту жалобу, положительно заявляет, что "болезнь и смерть и происки бесов получают большую силу "вследствие подобных святотатственных покушений, и, на вопрос, "какое за это должно быть полагаемо взыскание?" отвечает:
"Поклонники Мазды пусть свяжут его; они свяжут, прежде всего, его руки; потом они снимут с него одежду, сдерут с него живого кожу, отрубят ему голову и отдадут труп его жаднейшим из богосозданных трупоядных тварей, воронам, {Хотя нет хуже осквернения, как прикосновение к мертвому телу, однако ворон причисляется к тварям "богосозданным" ("созданным Ахура-Маздой"), т.е. чистым, потому что он нужен для устранения всякой скверны с лица земли.} со следующими словами: "Человек сей раскаялся во всех своих помышлениях, словах и делах. Если он совершил какое-либо другое дурное дело, оно отпускается ему в силу покаяния его... на веки вечные" (т.е. наказание искупает все вины, и душа идет в рай, очищенная и прощенная)".
4. Атраван (священнослужитель Огня) представляется поистине величественной фигурой, когда он, в длинном белом одеянии, с покрытой нижней частью лица, стоит перед атэш-гахом или жертвенником, - попросту высоким металлическим сосудом, поставленным на низенькой каменной платформе, и доверху наполненном золою, на которой горит огонь из сухих, душистых щепок, постоянно подновляемых. В одной руке он держит хрофстрагну (инструмент неведомой формы, для избиения змей, лягушек, муравьев и прочей гадины), в другой - баресму, связку прутьев, - пяти, семи, или девяти, - без которой атраван никогда не являлся в людях. Эти прутья, вероятно, служили для гадания. В старину они отрезались, с разными церемониями, от тамаринда или гранатового, или другого какого-нибудь дерева, лишь бы оно не имело шипов. Нынешние парсы весьма прозаично заменили их гибкими прутьями из медной проволоки. Возле атэш-гаха стоит каменный стол; на нем расставлены все священные сосуды и орудия для ежедневного приношения хаомы, так как этот обряд, одно время забытый, - а вернее, запрещенный пророком, - снова занял почетное место в богослужении этого истого иранского народа. Нужно, однако, заметить, что напиток приготовлялся не из индостанского сомы, а из другого растения, добываемого в Иране, от которого сок получался гораздо менее опьяняющий; притом его не подвергали брожению. Наконец, священнодействующие выпивали его лишь небольшое количество, сперва освятив напиток, для чего его поднимали и "показывали Огню". {Нынешние парсы совершают этот обряд точь в точь тем же порядком. Его описал немецкий ученый Мартпи Хауг, которого приятели его, дестуры, допустили присутствовать при совершении обряда и даже дали отведать священного напитка.} Таким образом, мистический обряд утрачивает характер, так сильно возмущавший пророка - пьянство, которым он слишком часто оканчивался в Индии, и становился символическим. Так же невинны и остальные приношения: несколько кусочков мяса (да и те у парсов заменены молоком в чашке), несколько печеных из муки лепешек и плодов. Эти приношения, - представители всех родов людской пищи, -не сжигались, а только "показывались огню", в виде освящения. Во всей Ясне и в Виспереде постоянно призываются и славятся эти части ежедневного жертвоприношения: Хаома, Мязда (мясо или молоко, лепешки и плоды) и Заотра (святая вода); затем баресма и священные сосуды, - ступка с пестом, цедилка, чашки и пр., - восхваляется как самое "бесоизбивательное" оружие. "Священная ступка, священная чаша, хаома, слова, которым научил Мазда (мантра), -вот мое оружие, мое лучшее оружие!" говорить, якобы, Заратуштра (Вендидад, XIX). Мало того, в поэтическом вступлении к длиннейшему гимну Хаоме, Заратуштре является небесный Хаома, "далеко отгоняющий смерть", сам, во плоти, облеченный в юношеское тело дивной красоты, в священный час восхода, в то время, как пророк распевает Гаты и ходит за священным огнем. Начинается между ними беседа, и Хаома приказывает пророку: "Молись мне, о, Спитама, и приготовь меня для вкушения" (т.е. выжми и процеди сок из моего растения); затем он раз-сказывает ему про героев, которые первые изготовили его для живущего во плоти мира и получили в награду знаменитых и славных сыновей. Первый из этих героев был Вивангват, отец великого Йимы (см. стр. 104 п след.), а последний - Пурушаспа, отец самого Заратуштры, который, вняв чудесному откровенно, восклицает: "Хвала Хаоме! Благ Хаома, богат дарами, целебен, прекрасен с вида... златоцветен, гибковетвист..." Это длинное повествование - одно из немногих в Авесте, изобилующих древними мифическими сказаниями.
5. - "На каком месте земля чувствует себя всего счастливее?"-вопрошает Заратуштра Ахура-Мазду, который отвечает (Вендидад, III): "То место, на которое выступает один из верующих, держа в руке священные щепы, баресму, священное мясо, священную ступку, с любовью исполняя закон... "Описание других мест, на которых земля чувствует себя особенно счастливою, представляет совершенный иранский идеал святого и благополучного жития:
"Там, где один из верующих воздвигает дом и поселяется, со скотом, женой и детьми, и где скот благоденствует: благоденствуют собака, жена, дитя, огонь и всякое житейское благо... Где один из верующих возделывает наибольше хлеба, травы и плодов; где он орошает сухую почву, или осушает почву слишком влажную... где стада и табуны дают наибольший приплод... где они дают наибольше навоза)."
Не идеал ли это крестьянского хозяйства? Далее:
"Тому, кто не ленится пахать землю (говорит все Ахура) левой рукой и правой, правой рукой и левой, тому она воздаст великим обилием, как любящая молодая жена своему возлюбленному... Ему так говорить Земля: го ты, который пашешь меня левой рукой и правой, правой рукой и левой! Здесь буду я вечно рожать без устали, производя всякого рода корм, производя хлеб в изобилии'.
"Тому же, о Спитама Заратуштра, кто не пашет землю левой рукой и правой, правой рукой и левой, тому Земля говорить так: "O ты, человек, который... (и пр., как выше) вечно будешь ты стоять у чужих дверей, между теми, которые просят хлеба, вечно будешь ты ждать, чтоб тебе вынесли отбросы те, у кого обилие богатства".
"Тот, кто сеет хлеб, сеет святость"
(Вендидад, III, 31). Там, где есть труд, обилие, благоденствие, нет места зависти, насилию, алчности и грабительству, нет места лютым страстям; притом честный труд не оставляет досуга для недобрых слов, дел, помышлений. Эта великая истина высказана в следующих несколько забавных, исто авестийских выражениях:
"Когда всходить ячмень, дэвы содрогаются; когда густеет хлеб, сердце. у дэвов замирает; когда хлеб мелется, дэвы стонут; когда всходить пшеница, дэвам погибель. В доме том им уже не житие; от того дома они бегут, где уродилась пшеница. Где хлеба много, это все равно, как если бы в горле их кто ворочал каленым железом".
Поэтому сеять хлеб - большая заслуга, нежели положить сто земных поклонов, поднести тысячу приношений, десять тысяч жертв.
6. - Но для того, чтобы сеять хлеб (и святость), чтобы обращать дэвов в бегство работой "левой руки и правой, правой руки и левой", необходимы физическая сила и выносливость в труде. Поэтому, этот практичный и разумнейший закон предписывает достодолжное попечение о первом слуге человека, - его собственном теле:
"Итак, пусть священник внушает народу сие святое слово: Не евши, никто не имеет сил совершать святые дела, трудиться по своему хозяйству... Едою всякая вещественная тварь жива, без еды она умирает".
Что же касается подвигов воздержания и аскетизма, - так - называемое "умерщвление плоти", -они не только не одобряются и не поощряются, но, - и в этом маздеизм расходится почти со всеми другими религиями, - положительно порицаются, осуждаются, как нелепое и грешное заблуждение, придающее силу Врагу:
"Поистине говорю тебе, о Спитама Заратуштра! человек, имеющий жену, много выше того, кто не рожает сыновей; тот, у кого свой дом, много выше того, у кого его нет; имеющий детей, много выше бездетного; {Геродот пишет, что, в его время, в Персии царями выдавались премии тем, у кого было больше детей; а в священных текстах пехлевийского периода прямо сказано, что тот, у кого нет детей, не будет пропущен на мост, ведущий в рай.} имеющий богатство много выше того у кого нет ничего. И из двух человек, тот, который сыто наедается, полон доброго духа гораздо более того, который не доедает. Только такой человек способен давать отпор нападениям беса Смерти, {Асто-Видхоту, "разрыватель костей", который на шею каждого человека накидывает невидимую петлю, - непосредственную причину смерти. Так, в Вендидаде (V) сказано, что ни вода, ни огонь никого не убивает, потому что священные стихии не могут служить орудиями Ангро-Майнью. Нет. это Асто-Видхоту "стягивает петлю"; тогда "вода схватывает человека и смывает его, или выкидывает на берег", или же "огонь сжигает тело человека, предварительно убитого бесом".} - бороться против беса Зимы в самой легкой одежде, - сопротивляться злому тирану и разбить ему голову, - бороться против безбожного Ашемаога (еретика, лжеучителя), который не ест. (Вендидад, IV). {Если это место сравнительно древнее (до P. X.), то можно полагать, что намек этот направлен против индусских брахманов или буддистов, так как оба они сильны в аскетизме. Если же оно относится к периоду сассанидов, оно вероятно метило бы на персидскую секту манихейцев, предписывавшую всякого рода посты и самобичевания.}
7. - Симметрия, эта неизбежная принадлежность системы всемирного дуализма, характеризует Вендидад и по форме и по сути. Каждая группа положений, вопросов и ответов, имеет свою противоположную группу. Так, узнав от Ахура-Мазды, на каких местах Земля чувствует себя всего счастливее, Заратуштра конечно желает знать, где Земля чувствует наибольшую печаль, и получает между прочими, следующий ответ: ".... Те места, где схоронены трупы собак и людей... Те места, на которых стоят в наибольшем числе те Дахмы, где выставлены трупы людей...".
"Дахма", - также называемая нынешними парсами "Башней Молчания", - означает кладбище, если только можно дать это название месту, где маздаяснийцы северного Ирана выставляли своих мертвецов, согласно странному и, по нашим понятиям, возмутительному обычаю, предписанному их религией и до сих пор строго соблюдаемому их потомками. Это - любопытный пример того, куда может довести безусловно логический процесс мышления. Раз что признаны два основных положения: 1) Стихии чисты и святы, и их не должно осквернять; 2) Квинт-эссенция всякой скверны - смерть, так как она - дело Ангра-Майнью, "духа, суть которого есть смерть", и который невозбранно овладевает телом человека в ту минуту, как его покидает жизненное дыхание (дар Ахура-Мазды), естественно возникает вопрос: "что делать с мертвецом?" Присутствие трупа оскверняет воз-дух; опустить его в землю или в воду одинаково составляет святотатство; предать его огню, как это делали индусы и многие индо-европейские народы, - верх безбожия, преступление, ничем неискупаемое, навлекающее несказанные бедствия на всю землю. Остается одно: отдавать тела умерших на съедение зверям и птицам. Закон так и постановила, отнести тело на некоторое расстояние от жилых мест и всяких святынь, если возможно, в пустынное, дикое место, куда не заходят ни люди, ни скот, и положить се на высокие стремнины, где всегда водятся трупоядные собаки и трупоядные птицы", и там прикрепить его за ноги и волосы, тяжестями из меди, камня или свинца, чтобы собаки и птицы не могли уносить куски мяса или кости к воде и на деревья, и тем осквернить их. Поклонникам Мазды наказывается, "если у них есть к тому средства, воздвигнуть строение для принятия выставляемых мертвецов, из камня и цемента, куда не могли бы забраться собака, волк, лисица, и где не могла бы застаиваться дождевая вода; {Это предписание, как и много других, обстоятельных до мелочности, основано на вполне правильном замечании, что зараза удерживается и сообщается влагой, и, как санитарная предосторожность, заслуживает полного одобрения. Тело, иссушенное и простоявшее год, не оскверняет, даже место дахмы снова чисто, когда кости превратятся в прах; сказано: "Сухое с сухим не мешается"} если у них нет на это средств, то положить мертвеца на землю, на собственном коврике и подушке, одетым светом небесным (т.е. нагим), взирающим на солнце".
8. - Вот откуда повелись дахмы или Башни Молчания. Помещаем здесь описание одного из этих единственных в мире кладбищ, словами писателя-парса, у которого мы заимствовали уже один отрывок. {Досабхай Фраждин Карака, в его "Истории парсов"}
"Для тел ставится круглая платформа футов в 300 в окружности, вся вымощенная большими каменными плитами, и разделенная на три ряда вместилищ, называемых пави. Так как в каждом из этих концентрических кругов находится одинаковое число вместилищ, то они с каждым рядом, начиная от наружного, уменьшаются, так что первый ряд (у наружной стены) служить для мужчин, второй для женщин, а третий для детей. Эти вместилища отделены один от другого каменной грядкой не выше дюйма, и в каждом высечено по желобу для стока дождевой воды и жидкостей от трупов в глубокую круглую яму (бхандар), вырытую по середине и вымощенную каменными плитами. Когда коршуны снимут все мясо с костей, на что требуется не более часа времени, скелет остается лежать, пока тропическое солнце и другие атмосферические влияния в конец не иссушат его; тогда кости бросаются в яму, где они обращаются в прах; таким образом, богатые и бедные после смерти соединяются в безусловном равенстве. Четыре подземные сточные трубы проведены от бхандара к четырем колодцам, вырытым за стеной башни на равных расстояниях. У отверстия каждой трубы положены песок и древесный уголь для очищения жидкостей, прежде чем они всосутся в почву; это делается в силу статьи Зороастрова учения, гласящей, что "Мать Земля не должна быть оскверняема". Дно колодцев не вымощено, но на пять или семь футов вышины навален песок. Эти дахмы или Башни Молчания все построены по одному плану, но величины бывают разной. {Размер дахмы в Навсарп: внутренний поперечник- 62 фута; наружный (от наружной стороны стены) - 70 ф., поперечник бхандара - 20 фут.; максимальная вышина башни - 16 ф.; вышина гранитной платформы - 8 ф.}
"Когда парсы собираются строить дахму... они вбивают в землю колья и обводят их ниткой, указывая этим, какой именно участок будет отведена для мертвых... Колья употребляются железные. {Даже носилки, на которых переносят тело усопшего, должны быть железные. Полагается, что металл менее других веществ удерживает заразу. По законам об очищениях, оскверненный металлический сосуд может быть очищен; деревянный же остается навсегда нечистым.} Строение отделено от окружающей земли канавой, около фута в ширину и глубину".
Из этого описания видно, что автор вполне одобряет такое обращение с покойниками. Верно то, что парсы нисколько не гнушаются этим обычаем и доказывают, что им, во всяком случае, удовлетворительно разрешается серьезная санитарная задача; этого нельзя отрицать, особенно имея в виду жаркий и в то же время насыщенный влагой, тропический климат. Обычай этот заслуживает уважения, как торжественное напоминание о равенстве всех людей перед законами природы, делающее, притом, невозможными суетную погребальную роскошь и посмертные тщеславные отличия.
9. - Желание применять во всей строгости, с логической последовательностью, преувеличенные понятия о чистоте стихий и скверности смерти вовлекает законодателей в бесконечные противоречия, ставит их иногда в самое затруднительное положение. Они должны, наконец, сознаться, что возникаешь так много возможностей осквернения, совершенно не подлежащих их контролю, что самое существование становится каким-то безвыходным лабиринтом, если не провести определенной демаркационной черты. Они это сделали посредством мнимого дополни-тельного откровения в особой главе Вендидада (Фаргард V), где Заратуштра якобы предлагает Ахура-Мазде на разрешение разные тонкие и затруднительные пункты в виде воображаемых, могущих представиться случаев. Приводим, в виде образчика, все начало этого любопытного разговора:
"Человек умирает на дне долины. Птица слетает с вершины горы в глубину долины и съедает лежащий там труп; потом летит из глубины долины опять на вершину горы, садится там на какое-нибудь дерево... и на этом дереве она изрыгает, оставляет на нем испражнения, роняет куски мяса от трупа."
"И вот, - идет человек из глубины долины, приходить на вершину горы; подходить к тому дереву, на котором сидит птица, и хочет брать от этого дерева дрова для огня. Он срубает дерево, обрубает его, рубить его на полена, которые дает на сожжение Огню, сыну Ахура-Мазды. Какое с него будет взыскание?"
"Ахура-Мазда ответил: - Нет греха на человеке из-за мертвечины, занесенной собаками, птицами, волками, ветрами или мухами."
"Потому что, если бы на человеке был грех из-за мертвечины, занесенной собаками, птицами, волками, ветрами или мухами, то скоро в семь моем вещественном мире были бы одни пешотаны (т.е. люди, подлежащие смертной казни), совращенные со стези святости, души которых обречены на стоны и плач" (После смерти, вследствие недопущения в рай)."
Точно так же с земледельца снимается ответственность за занесение каким-либо животным падали в речку, орошающую его поля. Наконец, Заратуштра обличает самого Ахура-Мазду в несоблюдении своих собственных законов:
"О Создатель вещественного мира! Пресвятый! Правда ли, что ты, Ахура-Мазда, ниспосылаешь воды из моря Вурукаша и из туч и допускаешь их омывать трупы? Что ты, Ахура-Мазда, ниспосылаешь их на дахмы, на нечистые останки, на кости? И что ты, Ахура-Мазда, допускаешь их возвратиться ввысь, незримыми?!..."
На что Ахура-Мазда отвечает: "Действительно все так, как ты говоришь, о праведный Заратуштра", - но объясняет, что, когда дождевая вода, оскверненная таким прикосновением, незримо возвращается (путем испарения) туда, откуда она снизошла, она сперва очищается в особом резервуаре, - Море Пуитика, -и оттуда уже возвращается в море Вурукаша во всей первобытной чистоте, и вполне достойная орошать корни священных деревьев, в нем растущих (Гаокерена и дерева всех семян, см. стр. 78), и снова политься на землю, для доставления пищи людям и скоту.
10. - С тою же неумолимой логичностью маздеизм относится и к дахмам. Хотя существование этих строений составляешь безусловную необходимость, однако места, на которых они стоять, как мы видели выше, причисляются к тем местам, "где Земля чувствует наибольшую печаль". Мало того, дахмы, по совершенно правильным санитарным соображениям, слывут сходбищем, "куда дэвы стекаются толпами, губить сотни, и тысячи, и тьмы людей... Они там веселятся пока держится зловоние. Поэтому дахмы распространяют заразу болезней, лихорадок... Там Смерть имеет всего более власти над людьми с того часа, когда солнце заходит". Итак, несмотря на то, что, строить дахмы всегда считалось богоугодным делом, писание учит, что величайшую радость причиняет земле, во-первых, "тот, кто выкопает из неё наибольшее число трупов собак и людей", и, во-вторых, "тот, кто сроет наибольшее число тех дахм, где выставляются трупы людей":
"Внушай всем и каждому в вещественном мире, о Спитама Заратуштра! - говорить Ахура-Мазда, -чтобы срывали дахмы. Тот, кто сроет лишь столько, сколько равняется величине его собственного тела, искупит свои прегрешения словом, делом, помышлением. За его душу оба духа не будут тягаться, и когда он вступить в блаженный мир, звезды, месяц и солнце возрадуются о нем, и я, Ахура-Мазда, о нем возрадуюсь, говоря: приветствую тебя, о, человек, только-что перешедший из тленного мира в мир нетленный!" (Вендидад, VII).
11. - А между тем, - такова уже сила обстоятельств - не только земле приходится терпеть оскверняющее присутствие дахм, и люди вынуждены их строить, но при этом могут возникать осложнения еще хуже, в которых необходимо разобраться. Никакое бедствие, никакое поругание не сравнится с присутствием или близостью трупа; между тем, люди умирают во всякое время года; как же быть зимою, - в эти ужасные зимы средней Азии, - когда нет возможности добраться до дахмы, построенной обыкновенно на значительном расстоянии от селения? Заратуштра вопрошает о том Ахура-Мазду (Вендидад, V и VIII):
"О, Творец вещественного мира, Пресвятый! Если случится, что в доме маздаяснийца умрет собака или человек, и идет дождь или снег, или дует сильный ветер, или надвигается темнота, когда стада и люди сбиваются с дороги, как должны поступить миздаяснийцы?"
Ахура-Мазда предписывает, на самом уединенном и сухом месте близ дома, не меньше как в тридцати шагах от воды, от огня и жилых помещений, временно схоронить тело в яме, вырытой на полфута глубины, если земля твердо замерзла, или в пол-роста человека, если она рыхла, и прикрыть могилу кирпичной пылью, щебнем или сухой землей:
"И пусть оставят тут безжизненное тело до тех пор, пока прилетят птицы, оживут растения, побегут воды, и ветер начнет осушать от влаги поверхность земли... Тогда маздаяснийцы пусть пробьют стену дома, и пусть призовут двух мужей, сильных и ловких, которые, сняв с себя одежду, должны отнести тело к строению из глины, камня и цемента, где, как им известно, всегда бывают трупоядные собаки и трупоядные птицы".
В другом месте (Фаргард V), Ахура-Мазда предписывает, чтобы в каждом более значительном селении, в виду возможности такого случая, были построены три небольшие хатки, - мертвецкие, - величины такой, чтобы в них мог стоять человек, не касаясь головою крыши и не достигая стен протянутыми руками.
12. - Соразмерно заслуге освобождения земли от осквернения, причиняющего ей "наибольшую печаль", почитается грехом нанесение ей такой печали погребением в её лоне трупа собаки или человека; если первым действием искупается всякое прегрешение, всякая вина, то, наоборот, последнего не искупить никаким наказанием, даже смертью, если виновный не раскается и не выроет трупа до истечения двухлетнего срока: ее За такое злодеяние ничто не в состоянии заплатить... ничто не в состоянии от него очистить; это - такое прегрешение, за которое нет искупления во веки веков". Это значит, что душа виновного пойдет в ад, и останется там до всеобщего воскресения мертвых. Все это, конечно, лишь в таком случае, если провинившийся - маздаясниец и научен закону; в противном случае, он не знает, что грешит, и не должен, по справедливости, быть за то в ответе.
13. - Это начало, само по себе верное, проведенное с упорной, односторонней логикой, свойственной иранской расе, приводить к любопытным несообразностям. Так, например, только трупы маздаяснийцев и животных, принадлежащих к "доброму творению" Ахура-Мазды, оскверняют стихии и представляют опасность для живых. Труп же Храфстра безвреден: "так как жизнь его была воплощенной смертью, источник жизни иссыхает в нем с последним дыханием; он убивал при жизни, - большого вреда не может причинить по смерти; и смерть очищает его". То же говорится и об Ашемаоге или еретике, лжеучителе (Вендидад, V).
14. - Чуть не половина Вендидада состоит из предписаний для очищения и искупления от всякого рода скверноты или нечистоты, принятой недобровольно или по неизбежности. Болезнь, какая бы ни была, почитается бесовским навождением; с больными, поэтому, обращаются скорее как с преступниками, нежели как со страждущими братьями. Заключенный в нарочно построенных комнатах, удаленных от огня и от солнца, больной получает лишь самую скудную пищу, так как еда только придавала бы силу овладевшему им бесу; к воде, даже для питья, ему тоже едва позволяют прикоснуться, из опасения осквернить чистую стихию; домашние. подходят к нему лишь в случае крайней необходимости, и то с унизительными предосторожностями, даже пищу подают ему в ковшах на длиннейших шестах; вместо одеял дают ему куски грубой ткани, экономно приберегаемые для подобных случаев.
15. - Бережливость ставится очень высоко, и внушается верующим, как душеспасительная добродетель: "Ахура-Мазда не велит нам растрачивать по-пустому имущество, имеющее какую-либо ценность, хотя бы нитки, весом с малую серебряную монетку, хотя бы столько, сколько девушка роняет, когда прядет. Тот, кто набрасывает одежду на мертвое тело (потому что она пропадет, так как ничто не может очистить ее от такого осквернения), хотя бы столько, сколько девушка роняет, когда прядет, тот уже не благочестивый человек при жизни, а по смерти не будет иметь места в блаженном царстве. Он уйдет в мир бесовский, в тот темный мир, созданный из тьмы, порождение тьмы"...
Нынешние парсы, впрочем, одевают своих мертвецов; только саван должен быть из ветхого, изношенного, но чисто вымытого старья.
16. - Самый страшный и опасный изо всех бесов, это бес тления и заразы - Друдж-Насу, овладевающий телом в тот миг, когда вылетает из него последнее дыхание: - "мерзейший из всех Храфстр... налетает из северного края в виде злой мухи", и "разносит кругом заразу, скверну, нечистоту", до десятого ряда стоящих вокруг тьма, и еще далее, так как каждый присутствующие сообщает осквернение своему соседу, только в более слабой степени по мере отдаления от центра заразы, - трупа. Юсти, в своей "Истории персов", весьма правдоподобно замечает, что "в мухе, привлеченной запахом мертвечины, видели воплощение беса, вступающего во владение трупом от лица Ангра-Майнью". Но позволительно спросить, не кроется ли тут более глубокое знание явлений природы: не потому ли древние иранцы в мухе воплотили трупного беса, подметив, что муха может сообщить заразу трупным ядом, нередко со смертельным исходом? Ведь знали же древние египтяне и другие народы, что чума разносится мышами и крысами. Нет сомнения, что древним было известно много такого, что считается открытием самоновейшей науки, только наблюдения их затерялись по неимению книг. А именно по санитарной части Зороастров закон содержит замечательные постановления, рядом, конечно, с большими нелепостями. Так, читатель, вероятно, не забыл любопытного обряда сагдида, - показывания умирающего или умершего "четвероглазой или желтоухой собаке": цель его - отражение именно 6еca Насу, и тех же собак проводят по нескольку раз по дороге, по которой тело снесено в ближайшую дахму, прежде чем допустить людей и стада проходить по ней. Что же касается тех, кому по необходимости пришлось прикоснуться к трупу (все равно, собаки ли или человека, так как собака - священное животное), они подвергаются основательному процессу очищения (по-нашему - дезинфекции), посредством разных омовений. По мере того, как "добрая вода" касается той или другой части тела, полагается, что Друдж Насу покидает эту часть и перебегает на другую, начиная с темени и кончая большим пальцем левой ноги, с которого Насу, наконец, улетает "в северные края", в собственном виде противной мухи. Перечень всех этих различных мест на человеческом теле, с повторением формулы заклинания, все в обычной разговорной форме, на многих страницах, надо признаться, поражает своей нелепостью. При чтении таких мест, - а их немало в Авесте, - становится понятен приговор, произнесенный врагами Анкетиля Дюперрона. Все эти очистительные омовения, предписанные в Авесте, и по сие время совершаемые парсами, крайне отвратительны. Главную роль в них играет гомез, попросту - бычачья или коровья моча, которой, как и у индусов приписывается большая святость. Очищаемое лицо омывает гомезом все тело, потом досуха натирает землею, наконец, отмывается чистой водой. Эта троякая процедура повторяется несколько раз. "Большое очищение" (Барашпум) продолжается девять ночей подряд. Всеми этими церемониями, конечно, руководят и совершают их священники, и мы видели выше (см. стр. 135), как ревниво, даже свирепо, они отстаивают свои права. Гомез употребляется также для очищения домов, одежды, сосудов для питья, губы новорожденных младенцев смачивают им, а матерей заставляют проглотить значительное количество этой гадости, смешанное с золой, прежде чем им дадут испить воды или даже прикоснуться к воде.
17. - Всего опаснее трупный бес, если он застает верующего одного, не защищенного присутствием и молитвами брата по вере. Человек, один несущий труп, погиб безвозвратно: Насу кинется на него, ворвется в него и осквернит его на веки вечные; он сам сделается, так сказать, перевоплощением страшного беса, и должен быть отрезан от всякого общения с людьми. Вот как закон предписывает поступить с таким несчастным: на сухом, бесплодном месте построить ограду, вдали от огня, воды и всякой святыни; поселить там "одно-носильщика", снабжать его самыми грубыми яствами, самой ветхой одеждой, и оставить его дожить до глубокой старости, а тогда умертвить его такою же казнью, как самовольно исправляющего священнические обязанности, с гем, что казнь его искупит его вину на сем свете и на том.
18. - Хотя Авеста на болезни смотрит, как на бесовское наваждение, однако в Вендидаде есть коротенькая статья о лекарях, об употребляемых способах лечения и о вознаграждении, на которое лекаря имеют право. Как и следовало ожидать, первое место дается лечению заговорами, - читанию над больными священных текстов (Мантр):
"Если несколько лекарей в одно время вызовутся лечить больного, а именно: один - ножом, другой - травами, третий - святым словом, последний лучше других отгонит болезнь от тела верующего".
Один комментатор позднейшего времени, очевидно, уже зараженный новейшим духом скептицизма, весьма основательно замечает: "Он, может быть, и не поможет, но и не повредит", и потому советует непременно допустить заклинателя испробовать силу "святого слова". что же касается хирургов, "врачующих ножом", они, по-видимому, не внушали безусловного доверия: они допускались к практике только после экзамена, или вернее - искуса, делающего честь практичности этого умного народа. Они должны были показать свое искусство на инородцах-иноверцах, которые отдавались студентам в роде того, как в средние века давались им приговоренные преступники, когда требовалось произвести опыт in anima vili:
"На поклонниках дэвов он сначала покажет свое искусство... Если он будет ножом пользовать поклонника дэвов, и тот умрет", - и другой, и третий, - "значить он неспособен лечить на веки вечные... Если он когда-либо станет лечить маздаяснийца... и поранить его ножом, он понесет за это ту же кару, как за преднамеренное убийство..."
"Если он станет лечить ножом поклонника дэвов, и тот выздоровеет", - и другой и третий, - "тогда он способен лечить на веки вечные. Он может впредь по желанию пользовать маздаяснийцев... и лечить их ножом".
Вознаграждение платится натурой: быками, ослами, кобылами, верблюдами, овцами, и назначается смотря по положению и достатку пациента: "областного владыку (царя) врач будет лечить за колесницу с четверней"; за овцу его накормят, - (должность врача не отделяли от должности ветеринара); - от священника единственная плата полагалась - "святое благословение".
19 - Во всем Вендидаде нет ничего любопытнее закона о чрезвычайном почете, воздаваемом собаке. Мы уже не раз видели, что собака постоянно упоминается наравне с человеком: "Труп собаки или человека"; "Убиение собаки или человека", и пр. Но это далеко не все. Целые главы посвящены исключительно тому, как следует обращаться с собакой, в здравии и болезни. Причины такой необычайной заботливости объясняет сам Ахура-Мазда:
"Собаку, о Спитама Заратуштра! я, Ахура-Мазда, сотворил само-одетою, само-обутою; бдительною, чуткою и острозубою, рожденною принимать пищу от человека и сторожить его добро. Я сотворил собаку сильною телом против лиходея, сторожем вашего имущества, когда она в здравом уме. И кого голос её разбудить, у того ни вор ни волк не похитить ничего из дома без его ведома; волк будет побить и разорван; он отогнан, он бежит..."
"... Если две мои собаки, - овчарка и сторожевая, - пройдут мимо дома кого-либо из моего верного люда, пусть никогда не отгоняют их. Ибо никакой дом не устоял бы на земле богосозданной без тех двух моих собак, овчарки и сторожевой".
Именно из уважения к её зависимости от человека и к её бескорыстной службе, - ("она сторожит добро, от которого ей не достается ничего"), - за собакой должно ходить и кормить ее "молоком и мясом с жиром"; давать собаке дурной корм считается таким же преступлением, как гостю предложить дурную пищу; большим грехом считается даже и то, если дать собаке слишком твердые кости или слишком горячую пищу, так, что кости повредить ей зубы, а пищей она обожжет себе горло и язык. "Если человек ударит овчарку или сторожевую собаку так, что она испустит дух и душа покинет тело", - не только человек тот будет строго наказан, но на том свете собаки, поставленные на страже у Моста Чинват, не защитят душу его от дэвов, которые с воем будут за нею гнаться. Если в доме есть бешеная собака или собака лишенная чутья, "ее должно лечить так же, как лечили бы одного из верующих", и если не удастся ее вылечить, то на шею ей надеть деревянный ошейник и привязать ее к столбу, чтобы с ней не приключилось беды, и хозяева дома не остались в ответе за её смерть или поранение. За ощенившейся сукой должен быть такой точно уход, как и за роженицей; ее и щенят её обязан содержать тот, на чьей земле они родились, пока они будут в состоянии сами снискивать себе пропитание и защищаться, и если он этого не сделает, он за такое упущение подлежит такому же наказанию, как за преднамеренное убийство. "Молодых собак, - гласить закон, -- должно содержать шесть месяцев, детей - семь лет". Наконец - "Если кто ударить овчарку или сторожевую собаку так, что она сделается неспособной к труду, если кто отрежет у неё ухо или лапу, и вслед затем ворвется вор или волк и похитить овец из овчарни или добро из дома, а собака не оповестит. то изувечивший ее заплатить за похищенное добро, а за увечье собаки понесет кару, как за намеренное поранение".
Прохожая собака, - не имеющая ни приюта, ни хозяина, - ставится несколько ниже помянутых аристократок, овчарки и сторожевой собаки, на все же имеет право на уважение, так как именно такие собаки обыкновенно употребляются для обряда сагдида (Дарместетер сравнивает ее с нищенствующим монахом или странствующим дервишем). Уже четырех месяцев от роду собака "вступает в общину верующих", потому что тогда уже способна отогнать своим глазом беса Насу.
20. - В тех же главах упоминаются еще другие животные, якобы разных собачьих пород, но эти места темны и непонятны. Интереснее те, в которых превозносятся заслуги петуха, птицы специально посвященной "бесоизбивателю" Сраоше, божественного посланца, призывающего людей к исполнению их религиозных обязанностей:
"... Птица по имени Пародарш... громогласно встречает могущественную Зарю. Воспрянь, о человек!... Се идет на тебя Бушьянста, "(бес лени)", долгорукая, снова усыпляющая все живое творение, лишь только оно проснется: Спите! говорить она, - спите, о люди! еще не время..."
"... Тогда спящие вместе говорят один другому: Встанем! Петух зовет! Кто первый из двух поднимется, тот первый войдет в рай; кто первый, чисто омытыми руками, принесет чистых дров Атару, сыну Ахура-Мазды..."
"... И если кто любовно и набожно поднесет в дар одному из верующих пару этих моих птиц, - Пародарш, самца и самку (т.е. петуха и курицу), то он все равно что подарил дом на ста столпах."
"... И кто птицу мою Пародарш досыта накормить, того мне нет надобности допрашивать: он пойдет прямо в рай".
21. - Самый беглый просмотр Вендидада покажет, какому троякому изменению маздеизм подвергся, исходя от величавой простоты Гатов: 1) чрезмерное развитие в сторону догматизма и дисциплины; 2) возрождение некоторых языческих тенденций и воспоминаний; 3) принятие в себя некоторых чужих элементов. Последний факт легко объясняется, если вспомнить, что племя, которому Авеста служить духовным памятником, выработало свой духовный склад, когда у него еще не сложилась цельная, окончательно оседлая народность, еще не кончился кочевой, скитальческий, переселенческий период. Это с избытком доказывается такими местами как напр., следующее (Вендидад, VIII), где предписывается, как поступить с трупом собаки или человека, если нет дахмы по близости:
"Если рассудят, что легче убрать мертвеца, чем дом, пусть мертвеца уносят, а дом пусть оставят в окуривают душистыми травами."
"Если же рассудят, что легче убрать дом, чем мертвеца, пусть уносят дом, а мертвец пусть остается лежать на месте; дом же пусть окуривают душистыми травами".
Что это за передвижной "дом", как не шалаш из ветвей или палатка, временный приют кочевника?
22. - Известно, что переселения иранцев происходили вообще по направленно с востока на запад, и, кроме того, что они, двигаясь по этому направленно, уперлись, наконец, в восточные отроги и восточные долины Загросской цепи и в еще более крутое и дикое нагорье, лежащее между Каспийским морем и обширными озерами земли Урарту, - Ван и Урмия, - край, ныне называемый Адербейджаном, от древнего названия: Атропатэна, которое само происходило от еще более древнего иранского слова, означавшего "Владения Огня". Существуют памятники, доказывающее, что иранская ветвь, тогда уже известная под именем мидян (мадаи), выживала обывателей восточных хребтов Загроса и сама терпела натиски ассирийских войск уже в IХ-м веке до P. X., при царе Рамман-Нирари III, {См. "Историю Ассирии", стр. 219. } и, вероятно, упоминалась даже его дедом, великим Салманассаром II. Далее, есть основания полагать, что часть придвигающихся мидян прошли землями разных диких и полудиких племен, обитающих по близости Каспийского моря, в крае, известном в позднейшей, классической древности под названием Гиркании. Всеми этими данными, объясняется происхождение некоторых представлений, некоторых предписаний, которые мы находим в Вендидаде, но которые истекли наверно не из арийских источников, - каковы, например, употребление баресмы, обращение с мертвыми, врачевание заговорами и заклинаниями, чрезмерное почитание стихии, веpa - в полчища бесов, стерегущих каждый шаг людей, чтобы вовлечь их в погибель. Все это чуждо арийскому духовному складу, но как раз совпадает с хорошо известными нам чертами туранского религиозного сознания и выработавшейся согласно тому системой: стоит только припомнить заклинания и чары Шумера и Аккада. {См. "Историю Халдеи", гл. VII.} А население Загроса и Прикаспийского края, которое мидяне в течение веков трех или более того вытесняли из насиженных им мест или покоряли своему владычеству, почти наверно по большей части принадлежало к тому отделу человечества, который иранцы называли общим именем "туранцев", т.е. к желтой расе. {Таково общепринятое в науке положение. Однако, не должно умолчать о противном мнении, яростно отстаиваемом известным ассириологом и семитистом, французом Галеви, который не признает туранского элемента в племенах, покоренных мидянами, и даже в самом древнейшем населении Шумера и Аккада. Галеви долгое время стоял особняком, но к нему присоединились еще двое не менее известных французских ученых, покойный Станислав Гюяр и Поньон. Этому меньшинству не удалось убедить ученую братию.}
23. - В том, что арийские завоеватели отчасти подчинились влиянию народов, среди которых им довелось поселиться, нет ничего замечательного; замечательно было бы скорее противное, так как, при сравнительной малочисленности их, здравая политика советовала с новыми подданными обращаться осторожно, ублажать их в виду того, что военного превосходства, не смягченного нравственным влиянием, было наверно недостаточно, чтобы удержать их в повиновении. Первым и необходимым шагом к установлению такового влияния было, конечно, обращение этих подданных в свою веру, но этого невозможно было бы достичь без многих уступок местным, давно укоренившимся верованиям. Новая вера, каково бы ни было её превосходство, никогда не замещает старейшую без таких уступок; делая же их, она неизбежно осваивается с теми самыми верованиями, которые она поставила ce6е задачей искоренить. Так мы видели, как грубое бесопоклонничество Шумера и Аккада со всем истекающим из него унизительным суеверием (гаданиями, заклинаниями, чародейством и пр.), завоевало себе место в несравненно болеe возвышенной и благородной религиозной системе семитского Вавилона. {См. "Историю Халдеи", гл. IX.} Когда вспомним, что иранский пророк родился именно в этом краю, в котором наверно преобладали туранские элементы, становится понятным, что он не встретил там сочувствия и должен был нести свое учение восточному, чисто арийскому Ирану, а также и то, что когда оно, торжествующее, пришло с востока и водворилось на родине пророка, вероятно уже после его смерти, оно сразу подпало под то же туранское влияние, чем и объясняется отчасти разница между Гатами и другими отделами Авесты. Итак, первобытную чистоту Зороастровой веры извратили, с одной стороны, пережитки древнеарийского мифического мира, с другой - туранское суеверие.
24. - Этот вопрос, о следах в Авесте туранских влияний, - вопрос первой важности для разумения того, что можно бы назвать геологическим наслоением в религии, выработанной со временем из откровения, возвещенного в Гатах, - основательно изучен французским переводчиком Авесты, монсиньором Де-Гарлэ (de-Harlez). {"Les Origines da Zoroastrisme", см. также того же автора монументальное "Введение" к его переводу Авесты.} Последуем за ним шаг за шагом в этом любопытном исследовании, насколько дозволят размеры общедоступной работы:
1) "Заклинания, которых мы в Вендидаде находим несколько образчиков, несомненно исходят из Шумера и туранской Мидии. Такие длинные, монотонные перечни как, например, следующее, напоминают аккадские формулы: "Тебе, о Болезнь, говорю - чур меня! Тебе, о Смерть, говорю - чур меня! Тебе, о Боль, говорю - чур меня! Тебе, о Лихорадка, говорю - чур меня!... Я отгоняю болезнь, отгоняю смерть, отгоняю боль и лихорадку, отгоняю недуг, гнилость, заразу, которые Ангра-Майнью своим чародейством создал на гибель телес смертных... "(Вендидад, XX). {Сравнить с этими страницами гл. VII "Истории Халдеи".}
"Множество дэвов, населяющих авестийский мир, вера в их неусыпную деятельность, в их беспрестанные нападения, в необходимость употребления против них заклинаний и чародейств, поверия в роде того, что обрезки ногтей обращаются дэвами в оружие, {Верующим предписывается хоронить обрезки ногтей в специально вырытой яме, с известными молитвами. Если не будет принята эта предосторожность, "ногти в руках дэвов обратятся в копья, ножи, луки, соколинокрылые стрелы и камни для пращей". Очёски волос и отрезанные или отбритые волоса должно тем же порядком хоронить (Вендидат, XVII).} - вся эта мрачная сторона Зороастровой религии наверно представляет продукт халдейского и туранского мышления... Халдейцы считали болезнь делом бесов, и заговаривали ее волшебными словами. Так и в Авесте сказано, что лучший врач тот, кто лечит- "святым словом" (Мантра).
2) Баресма, по всей вероятности, плод тех же влияний. Все туранские народы употребляли гадательные жезлы, и предписание священнику, - держать связку прутьев протянутой от себя во время богослужения, - указывает на поверие, что она удаляет злых духов от его особы и от алтаря. Этим объясняется и то, что мидийские жрецы, маги, никогда не показывались без баресмы. Тут возникает другой вопрос, в связи с внешними формами месопотамского богослужения, все еще мало известными. На ассирийских изваяниях часто встречается один любопытный предмет, всегда лежащий на жертвеннике или на особом столике например, в изображении пира Ашурбанипала, столик с этим предметом стоит у одра царя, рядом с другим, на котором лежать его лук и меч. До сих пор еще не объяснено, что это был за предмет, и на, что он служил. Но, если вглядеться поближе, окажется, что он чрезвычайно походит на пучок связанных вместе прутьев, неровного числа. Не представляется ли вероятным, что это - изображение священных гадательных прутьев, первообраз иранской баресмы? Вопрос интересный и стоящий разъяснения.
3) "Верование в трупного беса, - Друдж Насу, - и в ни-чем не смываемое осквернение от трупов, и все исходящие из него предписания относительно погребальных обрядов и очищений, предание мертвых на съедение волкам и коршунам, - все эти понятия и обычаи несвойственны ни арийцам, ни халдейцам, ни аккадьянам. Они, должно-быть, зародились в горных местностях, очень мало цивилизованных, и под влиянием туранского народа. Греки положительно указывают, где именно эти предписания были в силе... Они удостоверяют, что только бактрияне, да прикаспийские народы следовали им: первые только отчасти, последние вполне".
Позднейшее название прикаспийского края, - Гиркания, несомненно включаемого в общее название "Турана", сделалось воплощением всякой лютости и дикости.
De-Harlez далее напоминает, что этот самый бес Насу весьма похож па тех Шумеро-аккадских злых духов, которые прохода не дают людям, - дождем падают с неба, - вырастают из земли, змеями вползают в двери, крадут дитя с отцовых колен, лишают жену благодати деторождения. {См. "Историю Халдеи", стр. 177.} Притом, бес Насу не один: как и в туранской Халдее, имя им - легион. Глава XI Вендидада, вся состоящая из заклинаний и ворожбы для отражения лихих влияний от дома, огня, земли, дерева, коровы и от верующих, мужчины или женщины, дает длинный перечень бесов, имена которых еще не узнаны и не разъяснены. Тут, как и там, север - зловещая сторона: на севере находится гора Арезура, куда сходятся дэвы, и в ней - ворота ада, отворяющиеся с запада.
25. - Чрезмерное почитание огня, выразившееся в такой строгой обрядности, что последователи Зороастра от поверхностных наблюдателей получили столь противное им название "огнепоклонников", тоже, по-видимому, можно приписать более позднему развитию. Слово Атраван ("хранитель огня") во всей Авесте означает священника, за исключением Гат: там оно не встречается ни разу; вместо него употребляются такие названия, как "Учитель Премудрости", "Вестник Закона". Почитание стихий, как известно, составляет видную черту туранского миросозерцания; что же касается особенно огня, то весьма вероятно, - что иранцы застали поклонение ему уже в полной силе в западных прикаспийских землях. Лабиринт гор и долин, составляющие переход от конца Кавказской к началу Загросской цепи (ныне Курдистанской), изобилует подземными нефтяными родниками и озерами, и нужно было весьма немного труда, чтобы из этого неистощимого богатства вывести, посредством труб, на поверхность земли столько, сколько требовалось огня, чтобы содержать его неугасаемым. Сама природа в этом краю как бы указывает на эту черту богослужения, что и выражается, как выше замечено, самым названием его: Атропатэна = Адербейджан (см. стр. 166). В горах Адербейджана и Верхнего Курдистана до сих пор еще встречаются небольшие селения "гебров" или "огнепоклонников", поклоняющихся пламени, которое все еще теплится на вершинах нескольких старинных "Огневых Башен", как они называют эти исполинские "огне-жертвенники", - Атeшгах, - построенные их отцами в дни своей славы; теперь от этих величавых сооружений, не имеющих во всем мире себе подобных, остались одни развалины. Священное пламя, пылая в чистом горном воздухе, высоко над всеми земными нечистотами, питалось из невидимого подземного запаса посредством трубы, которая шла прямо через центр постройки. Поистине, немного богослужебных обрядов наполняют душу таким благоговейным чувством, как поклонение этому чистейшему символу на непорочных горных высях при пинии атраванов, в их белоснежных ризах, среди безмолвия дикой, никем и ничем не поруганной природы.
26. - Было бы легко привести еще немало следов туранского влияния, но они так неясны и трудно уловимы, что подлежать разбору только в специальном, техническом труде. Есть, однако, один такой след, которого нельзя здесь обойти молчанием: это - странное превращение, которому подверглись фраваши, - просветленные души усопших, - по существу своему бесспорно, совершенно тождественные с "Отцами" (Питри) в Риг-Веде (см. стр. 63-64). Что "добрым, сильным, благодетельным фраваши верующих" (душам первых, святых поборников истинной веры) воздавалось особенно благоговейное почитание, - это вполне законно и естественно, и нет ничего неприятно поражающего в длин-ном акафисте (на двадцати слишком страницах), в котором они все поминаются поименно, с повторением все той же формулы воззвания, начиная с фраваши святого первоучителя, - Заратуштры, и его первых учеников и последователей, и кончая прекрасным объявлением мирового братства: "Поклоняемся фравашам святых мужей арийских земель... святых жен арийских земель, святых мужей, святых жен туранских земель... святых мужей, святых жен всех земель". Затем, легко, и притом вполне в арийском духе смелого антропоморфизма, совершается переход от этих бесплотных духов к тому ополчению небесных ратников "в медных шлемах, медных латах, с медным оружием", которые, "облаченные в светотканые ризы, боевым строем выступают, избивать тысячи дэвов", - которые в битвах помогают своим, и сражаются из-за вод, чтобы раздавать их своим родичам. Но, когда в том же гимне (Иешт, XIII), мы находим длинную канитель воззваний к фравашам людей живых и даже имеющих еще родиться, мало того, животных и неодушевленных предметов, - как-то: неба, вод, земли, растений и пр., - когда, наконец, нам говорят, что сам Ахура-Мазда и Амеша-Спенты имеют свои фраваши, - тогда мы уже далеки от арийского мировоззрения. Вот несколько таких мест:
"В числе всех этих древних фраваши, мы поклоняемся фравашам Ахура-Мазды, того, кто всех больше, лучше, краше, и пр... Поклоняемся добрым, сильным, благодетельным фравашам Амеша-Спентов, светозарных, и пр... Поклоняемся душам: домашних животных; диких животных; животных пребывающих в водах, - под землею, - летающих, - бегающих, пасущихся; поклоняемся фравашам... {Душу тут должно представлять себе отличной от фраваши.} Поклоняемся добрым, сильным, благодетельным фравашам... всерадующего огня... святого, сильного Сраоши, воплощенного Слова, могучего копьеносца, божественного владыки... Мифры, владыки обширных пастбищ; святого Слова ("Мантра-Спента"), неба; вод; земли; растений; быка; жертвуем фравашам тех, что жили, тех, что будут жить; фравашам всех народов и, в особенности, дружеских народов"...
"Могущественнейшие изо всех фраваши верующих, о Спитама! это фраваши мужей первобытного закона, или Спасителей еще нерожденных, кои имеют восстановить мир. {В свое время на земле появится три пророка "Спасителя" (Саошьянт), чудесным образом рожденные от Заратуштры, и подготовят мир к конечному возрождению.} что касается других, то фраваши живых могущественнее, чем фраваши умерших".
Тут мы видим уже в Авесте начало того, что развивается и вырабатывается гораздо основательнее в Бундахише и других пехлевийских книгах периода Сасанидов. Если бы не изучение халдейской древности, ясно указывающей на сродство этих духовных двойников с теми, которые, в примитивной вере Шумеро-аккадьян, приписывались каждому лицу, - равно человеку и божеству, -и каждому предмету и явлению природы, {См. "Историю Халдеи", объяснение выражения: "сын своего бога", на стр. 209-210, и о туранском почитании духов, вообще, в той же главе.} то было бы крайне непонятно развитие в Авесте такого начала. В данном случае ошибка тут невозможна. В этом толковании преобразованные фраваши сделались как бы предвечными, на небе созданными первообразами всего существующего или еще имеющего родиться и получить видимый облик на земле, отвлеченною формою, когда-нибудь имеющей воплотиться в видимом теле. Понятнее и основательнее всех определение этого трудно уловимого творения высшей метафизики дает д-р. Э. У. Уэст, один из величайших современных специалистов по части пехлевийской литературы: "... Предварительное сотворение бесплотных, зачаточных бытий, первообразы, прототипы (фраваши), духовные двойники и ангелы-хранители духовных и вещественных созданий, впоследствии производимых". {В примечании к гл. I Бундахиша.}
27. - Приходим, наконец, к родству между иудейством и Авестой. Оно поразительно и сказывается во многом. Почти полное тождество Ангра-Майнью с библейским Сатаной, и замечательная близость Ахура-Мазды к величию и верховенству самого Иеговы (не Яхве, Бога племени древнейших иудеев, а Иеговы, Единого Бога и Господа великих пророков) давно признано величайшими учеными, из которых многие склонны приписывать это сходство прямому иудейскому воздействию. Все, что можно сказать здесь по этому далеко и глубоко захватывающему вопросу, это то, что имеется историческое свидетельство в сторону возможности общения между иранскою мыслью и семитскою уже в VIII веке до P. X., так как известно, что Саргон, царь ассирийский, когда он увел израильтян в плен после падения Самарии, разослал множество иудеев по "городам мидийским". Глубоко-драматический рассказ о Товите местом своего действия имеет "мидийский город Экбатану", в царствование Сеннахериба, и "мидийский город Раю", где иудейские семьи имели свое постоянное жительство, где они свободно могли соблюдать свой закон, занимаясь житейскими делами. Бес Асмодей, с которым юный Товит бился за свою жену, не кто иной, как иранский бес Аэшма-Дэва, измененный инородным произношением. Итак, если иудеи много заимствовали у мидян, то и обратное отношение вполне допустимо. Заратуштра, мать которого была из этого самого города Рая, уж конечно чуткой душой воспринял главную суть столь сродного ему духа иудейской веры. Некоторые мусульманские источники даже упорно связывают его имя с именем пророка Иеремии, представляя его учеником великого печальника земли иудейской.
28. - Остается еще коснуться карательных статей авестийского закона. Дело в том, что, хотя в Вендидаде и есть целый свод таких статей, но эта часть книги совсем уж непонятна: постановления эти, если их истолковать точно, сумасбродны до дикости. Наказание всегда одно: известное число ударов одним каким-то орудием, потом такое же число ударов другим. Названия этих орудий, Аспахе-Аштра и Сраошо-Чарана, - встречаются чуть не на каждой строке в данных главах, но никто еще не разобрал, что они изображают. Кроме того, ученые еще не пришли к верному заключению: получаются ли эти удары виновным, или даются им, т.е. нечистым животным, гадам и насекомым (храфстрам); в последнем случае выражение "столько-то ударов" равнялось бы словам: "убить стольких-то храфстр, причем покаяние выражалось бы услугой "доброму" творению, в ущерб "лихому". De-Harlez, Шпигель, Юсти - держатся последнего мнения; но большинство ученых специалистов, - Анкетиль, Хауг, Дарместетер и другие, отстаивают первое. Пока наказание не переходит более или менее умеренных пределов, начиная от пяти ударов, десять, пятнадцать, тридцать, пятьдесят, семьдесят, и так далее до двухсот, нет повода считать его невозможным, или даже бесчеловечным; но, когда оно доходит до тысячи ударов, а в одном случае до десяти тысяч (за убиение какого-то особенно священного, еще не узнанного, животного, называемого "водяной собакой"), тогда равно возмущаются разум и чувство, и приходится искать другое толкование. Одно объяснение мы находим в том, что телесное наказание, которое и теперь в большом ходу у парсов, как вообще на Востоке, давно уже заменено штрафами, пенями, по строго расписанной градации. Дарместетер, в своем "Введении к Зендавесте", пишет, что "в пехлевийском комментарии говорится о трояком искуплении: 1) денежном, 2) посредством Сраошо-Чараны, и 3) через очищение". И далее: "В позднейшем парсизме каждое прегрешение (как и каждое доброе деяние) соответствует известному денежному масштабу, по которому оно может быть взвешено на весах Ангела Правосудия-Рашну". По этому расчету, каждый удар ценится приблизительно в рубль на наши деньги.
29. - Как бы то ни было, это представляет самую загадочную и далеко не назидательную часть Авесты, особенно если принять во внимание нелепую, на наш современный взгляд, несообразность между виной и наказанием. Можно допустить нанесете от пяти даже до двухсот ударов за покушение на жизнь, за поранение, за случайное или преднамеренное убийство, смотря по характеру повреждения, от пролития малого количества крови до перелома кости или "испускания духа", и считать наказание это справедливым и умеренным; можно допустить также максимальное наказание в двести ударов за осквернение святыни, напр., за вспахивание земли, в которой труп был похоронен менее чем за год перед тем, за приношение жертвы в доме, где только-что умер человек, за бросание на землю кости от трупа и пр., в силу существовавшего убеждения, что такие святотатства вредно отражаются на всей общине и придают силы злым духам. Но когда то же наказание присуждается за кормление дурною пищею овчарки, нам, по выражению Дарместетера, "становится не по себе"; когда число ударов доходит до пятисот за убийство щенка, шестисот за прохожую собаку, семисот за сторожевую собаку, восьмисот за овчарку, тысячи за ежа, и десяти тысяч за таинственную "водяную собаку" (выдру?), наш современный гуманный ум не в силах постичь того, что творилось в мозгах наших отдаленных пращуров. {*) Профессор Нью-Йоркского университета Уильямс-Джэксон (автор книги "Зороастр") в частном письме высказывается по этому вопросу следующим образом: "Насчет 10. 000 ударов не знаю, что и сказать. Я всегда думал, что загадочный Сраошо-Чарана есть не что иное, как ужасная, до сих пор сохранившаяся у персиян бастонада (биение палками по подошвам), и что такие цифры, как 10. 000 и пр., представляют просто восточную гиперболу, тогда как правильная серия, - 5, 30, 50, 90, 100 и до 200, - может быть принята буквально". (Приблизительно этого же мнения и Дарместетер в своем "Введении", особенно когда говорить о денежных пенях). "А все-таки у меня теперь являются сомнения. При настоящем состоянии науки по авестийским вопросам, трудно иметь определенные взгляды. Вернее будет держаться подальше от догматизма в этой области. Там, где каждый день отмечается новым шагом, можно думать одно сегодня, а чрез месяц мы приходим к заключению, что ошиблись; тогда придется отказаться от своего суждения. Так и надо относиться..."}
30 - Когда, в одной из предыдущих глав мы пытались проследить и выделить мифические элементы в Авесте и установить связь их с натуралистскими мифами первичной арийской религии, мы брали примеры почти исключительно из Иештов(гимнов), которые, с прибавлением еще нескольких отрывочных остатков, составляют сборник, называемый "Малой Авестой" (Хордэ-Аbeста). Поэтому было бы лишним еще останавливаться на этой части книги. Довольно будет заметить, что она более позднего происхождения, однако несомненно обнаруживает склонность к многобожию, свидетельствуя о том возрождении языческого духа, о той реакции против чистой духовности откровения, возвещенного в Гатах, первые признаки которой заметны уже в. "Седьмиглаве" (см. стр. 127 и сл.) и более решительно выступают в Вендидаде. Хотя прежние боги называются язатами, созданными Ахурой, и подвластными ему, {"Мы жертвуем Веретрагне, созданному Ахурой... "Мы жертвуем грозному Хварено, созданному Маздою... "Мы жертвуем могучему Друаспе (то же что Геуш-Урван, см. стран. 116 и сл.), созданному Маздою, святому, содержащему стада в здравии... "Когда я создавал Мифру, владыку обширных пастбищ... "говорить Ахура, и еще: "Я создал звезду, Тиштрия..."} - однако, стремление и дух несомненно языческие, и говорится это как бы из приличия, ради успокоения совести. De-Harlez мастерски делает вывод:
"Зороастризм сначала стремился совершить несравненно более радикальную реформу, как это видно из Гат; но реакция национального духа восстановила поклонение исконным божествам в прежнем блеске и влила новую жизнь в давние традиции. Позднейший маздеизм не придумал ничего лучшего, как насильно поместить эти божества в небесную иерархию, провозглашая их созданиями Мазды; иранские же герои попали в дуалистский мировой порядок, причем рассказы о них переделывались смотря по надобности."
"В этой эволюции можно отметить три ступени: иранская религия перешла от многобожия к дуализму... потом поднялась до единобожия, но впала опять в духопоклонство. Настоящий зороастризм принадлежит к первому моменту, - скорее даже второму: движению к едино-божию".
31. - Как и следовало ожидать, на каждой концепции, даже на самой существенно иранской, имеющей наиболее глубокие корни в иранском духовном сознании, должны были отразиться эти моменты, прежде чем достиглась окончательная форма. Так было и с представлением о загробной жизни, с верою в существование после смерти, в котором должны раздаваться награды и наказания, заслуженный каждой душою во время её земного бытия. Этой веры нет ничего древнее в иранской душе. Она постоянно высказывается в Гатах, но, согласно духовному складу эпохи, она там не облекается в наглядные формы, хотя Мост Чинват упоминается неоднократно. {"И когда они приблизятся туда, где находится Мост Чинват, в обители Лжи (в аду) навеки будет пребывание их" (Ясна, XLYI, 11). - "Совесть праведника по-истине одолеет совесть лиходея, между тем как душа его будет яростно биться на Мосте Чинват... "(Ясна, LI, 13).} Блаженство или муки, ожидающие отлетавшую душу, оставлены невыясненными, и иногда кажется, что они представляются скорее душевным состоянием, чем действительности ощущениями боли или наслаждения. {По этому поводу Л. Г. Милльз, переводчик Гать, пишет следующее в своем "Введении" к переводу: "Дело в том, что в Гатах не только выражаются ныне знакомые всем мысли о духовном рае и аде, как о единственном будущем состояниии, признаваемом интеллигентными людьми, - мысли, которые, несмотря на свою обыденность, никогда пе могут утратить своего значения, - но выражается, насколько известно, впервые. Вто время, как человечество предавалось ребяческому страху перед ужасами будущих мук, причиняемых извне, древний иранский мудрец возвещал вечную истину, что небесные награды и наказания ада могут существовать только в нас самих".} В Вендидаде - совсем другое. Прежние туманные мечтания уже оформились в прекрасное поэтическое видение, которое позднейший маздеизм выдает за откровение картины, весьма подробной и определенной, испытания и суда, ожидающих каждую душу. Нет недостатка и в языческих чертах. Мы тут встречаем и знакомых мифических собак, которые стерегут мост, защищают и провожаюсь праведную душу, и небесную гору, и бога Мифру. Каждая черта до тонкости выработанного видения дышит реализмом. Оно дано отчасти в Вендидаде (гл. XX), в обычной форме прямого откровения пророку, и то, чего тут недостает, дополняется в одном из последних Иештов (XXII), так что, из соединения обоих отрывков, получается полный, прекрасно округленный рассказ, - если можно применить это слово к видению, раскрывающему перед нами будущее:
"Заратуштра вопросил Ахура-Мазду: "О, ты, всеведущий Ахура-Мазда! Должен ли я внушать богобоязненным мужу и жене, должен ли внушать нечестивому бесопоклоннику, живущему в грехе, что они должны когда-нибудь оставить за собою богосозданную землю, должны покинуть бегучие воды, растущий хлеб, и все прочие свои богатства?" Ахура-Мазда ответил: "Должен, о Заратуштра".
"О Творец вещественного мира, Пресвятый! где воздаются мзды, которые они, при жизни своей в вещественном мире, заслужили для душ своих?"
"Ахура-Мазда ответил: "Когда человек умрет, когда наступить конец положенному ему времени, тогда адские, злодейские дэвы нападают на него, а по прошествии третьей ночи, когда покажется заря и засияет, и проводить Мифру, бога о прекрасном оружии, до всеблаженных гор, и солнце взойдет, - тогда бес по имени Везареша уносить связанными души нечестивых бесопоклонников, живущих в грехе. {Комментарий: "У каждого человека на шее петля. Когда он умирает, если он вел праведную жизнь, петля с него спадает, если же нечестивую, они его за эту петлю тащат в ад". Добрые и злые духи борются на мосту, - кому душа достанется.} Душа вступает на дорогу, сооруженную Временем и открытую равно для злых, и для праведных". (Вендидад, XIX).
Целые три ночи душа сидит в головах у только-что покинутого ею тела (Иешт XXII). Если усопший был человек праведный, "душа его в эти ночи вкушает столько сладости, сколько способно вкусить все живое творение". Эти три ночи родные проводят в молитве и жертвоприношениях Сраоште, Рашну и Ваю. По истечении третьей ночи, когда займется заря, душе верующего почудится, что ее привели в сад, где много растений и благоуханий; и словно с юга веет благоуханный ветер, - благоуханнее всех ветров, какие веют в мире. {С юга все хорошее, потому что бесовская гора Арезура, в которой находится вход в ад, помещается на севере. Дэвы всегда прилетают "с северной стороны" и туда же удаляются после поражения или неудачи. Так ведь и злая трупная муха, Друдж Насу, налетает с севера.} И чудится душе верующего, будто он, вдыхая этот ветер, думает: "Откуда-то веет ветер, благоуханнее которого я никогда не вдыхал?" (Иешт XXII).
"Тогда на том конце Моста Чинват, богосозданного, святого моста, появляется дева, стройная, сильная, рослая... "(Венд. XIX), "белолицая, белокурая, прекрасная телом, ростом, что дева на пятнадцатом году, прелестная, как прелестнейшие творения в мире..." (Иешт XXII); "с нею собаки..." (Венд. XIX). "И душа верующего обращается к ней с вопросом: - "Кто ты, о дева, прелестнее всех дев, мною виденных?" Она же ему отвечает: "О ты, юноша, добрый помышлением, добрый словом, добрый делом, исповедающий добрую веру, я - твоя совесть..." (Иешт XXII).
"Она помогает душе праведника подняться выше Горы Березаити, выше Моста Чинват, и приводить ее в присутствие самих небесных богов. Воху-мано встает со своего золотого престола и восклицает: "Как пришла ты к нам, святая душа, из того тленного мира в сей нетленный?" Радостно проходить праведные души туда, где на золотых престолах восседают сам Ахура-Мазда и Амеша-Спенты, в Гаро-нмано, обитель Ахура-Мазда, обитель Амеша-Спентов, обитель всех святых". (Венд. XIX).
В Иеште тут маленький вариант: праведную душу приветствует один из верующих, опередивших ее в блаженной обители, и спрашивает: "Как ты пришел сюда из обителей, изобилующих скотом, желаниями и наслаждениями любви? из вещественного мира в мир духовный? из мира тленного в нетленный?" Но Ахура-Мазда, как бы в роли заботливого хозяина, который не хочет, чтобы беспокоили усталого гостя, тут вмешивается и говорит: "Не спрашивай его, только-что прошедшего тот трудный путь, путь страшный и скорбный, где душа расстается с телом. Пусть он подкрепит себя пищею, которую ему подадут..."
Разумеется, конечно, пища бессмертия.
32. - Насладившись всей прелестью этого образного описания, не без досады читаешь скопированное с него слово в слово, только в обратном смысле, описание того, что проделывает нечестивая душа, хотя, согласно правилам строгого дуализма, такая симметрия и неизбежна. Нечестивая душа, в течение первых трех ночей, вкушает столько горести, "сколько способно вкушать все живое творение", смрадный ветер дует ей навстречу с севера; её совесть является ей в виде отвратительной ведьмы, и т.д. до конца. Нет никакого сомнения, что первое, прекрасное описание - подлинник, а копия, наоборот, приделана ради симметрии, когда стали перерабатывать древний материал с догматической целью.
33. - Предыдущая главы на первый взгляд маздеизма; могут показаться чересчур длинным отступлением от главного предмета книги. Б действительности это не так. Если прав Карлэйль, говоря, что "главное в каждом человеке - его религия", то это особенно верно о целых народах, потому что народ скорее, чем отдельное лицо, будет согласовать свои поступки со своей верою. Народ водружает веру как знамя, воплощающее его самые высокие, заветные идеалы, выработанные купно и бессознательно массою и оформленные каким-нибудь великим учителем. По этому знамени, по этим идеалам должно судить данный народ, оценить его историческую миссию, а не по недочетам и ошибкам отдельных лиц, точно так же, как и об отдельном лице можно справедливо судить только по тому высшему уровню, которого оно достигает в минуты подъема духа и духовного прозревания, а не по тем отмелям и болотным низинам среди которых жизнь его влачится скорее по необходимости, а, может - быть, по слабосилию воли, чем по его охоте, а также не по тем судорожным прыжкам и мгновенным вспышкам, на которые способны страсти в минуты общей расшатанности. Так и о каждой религии должно судить не по количеству древнего мифического шлака и накипи, приставших к ней, и не по привитым к ней искусственно тонкостям догматизма и жреческой дисциплины, а по тому, сколько в ней содержится чистой духовной пищи и насколько она практически помогает достижению праведного и счастливого жития. Есть в Авесге два коротеньких текста, которые одни искупили бы всю массу хлама, несомненно в ней содержащегося, потому что в них сказывается такая духовная высота, которая внушает глубокое уважение к народу способному так мыслить и чувствовать. Первый текст - стих к концу большего гимна фравашам (Иешт XIII), - гласит следующее: "Поклоняемся душам святых мужей и жен, рожденных в какое бы ни было время, совесть которых боролась, борется или будет бороться, за добро". Другой текст, - молитва в Малой Авесте, - истинный перл по глубине мысли и всеобъемлющей шири, по чуткости и сжатости выражения; вот она: "Подай нам знание, прозорливость, живость речи, святомудрие, крепкую память; подай нам понимание постепенно возрастающее, и то понимание, которое не от учения. - Какие бы меры и нормы мы ни приложили к иранской расе и её вере, окажется, что им подобает весьма высокое место в мировой истории, и основательное разумение последней должно не мало способствовать оценке того триумфального шествия, которое эта раса совершила через древний мир и которое нам теперь предстоит проследить, для чего мы поднимем нить исторического рассказа там, где мы ее выронили в конце второго тома: у падения Ниневии и ассирийской державы.