ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Следы коллективного рабовладения в Италии
Италийская археология сохранила бытовые комплексы конца эпохи бронзы и начала эпохи железа, считающиеся классическими образцами родовых поселений, - террамары долины реки По с их стандартизацией быта и некрополей, свидетельствующие об удивительном равенстве социального положения обитателей. Там, вероятно, должна была существовать та отчетливая и строгая организация общества по родам, куриям и филам, отголоски которой мы находим в древнеримских легендах о начале города, так же как и в более поздних политических учреждениях, удержавших известные архаические черты.
Организация римского общества на заре его истории сохраняла очень много от родовых учреждений, хотя и несколько измененных или изменивших свои функции при удержании их древней формы. И формы эти, как они вырисовываются из позднейшей анналистики и из юридических документов, настолько внушительны и органичны и создают впечатление такой логики и гармонии, что новейшие социологи не перестают восхищаться их стройностью и закономерностью. Л. Морган[1], говоря о древнеримской родовой организации, писал: "Управление, учрежденное Ромулом и усовершенствованное его непосредственными преемниками, представляет родовое общество в такой высокой структурной форме, какой оно никогда не достигало ни у одной из ветвей человеческой семьи". А вслед за ним ею восхищался и описывал ее в качестве образцовой и Фридрих Энгельс [2].
Такую же общинную организацию, как у латинян, следует предполагать и у других древнеиталийских племен - этрусков, умбров, сабинян, самнитов, осков и др., имена которых сохранила греко-римская традиция, археология же открыла их поселения и некрополи. В VIII-VII вв. до н. э. древняя родовая организация претерпела существенные изменения; обработка металлов, взаимные военные столкновения и торговые отношения с греками и пунийцами приводили италийскую родовую общину к разложению, вызывали концентрацию некоторых богатств в руках у племенных вождей и группировавшейся вокруг них военной дружины, о чем мы можем судить по рассказам о Ромуле и его sociales. Вожди и их дружинники старались расположиться внутри или близ родовых поселений на выгодных и защищенных в военном отношении возвышенностях (arx). Если поселение эпохи Вилланова в древней Болонье позволяет лишь предположительно говорить именно о такой организации его политической жизни, то остатки укрепленных мест на возвышенностях в Средней и Южной Италии (в особенности в Тоскане) создают в этом отношении весьма определенную и довольно единообразную картину.
Единообразной является, как можно было убедиться, и картина древнейших форм древнеиталийского рабовладения, поскольку они выступают из погребального обряда, необычайно выразительного в своей социальной сущности. Однако, несмотря на наличие столь многочисленных и несомненных ритуальных захоронений, свидетельствующих о широком распространении рабства в Италии уже и в столь ранние времена, о первоначальных конкретных формах древнеиталийского рабовладения приходится лишь догадываться, основываясь отчасти на смутных и отрывочных сообщениях греко-римской традиции и на исторических и этнографических аналогиях.
Остатки гентильной организации в древнем Риме, насколько они позволяют реконструировать социальные отношения VIII-VII вв. до н. э., заставляют предположить наличие родовой собственности на землю и на все находившееся в роде движимое имущество, власть над которыми сосредоточивалась в руках главы рода или главы большой семьи[3], выделившейся внутри рода в качестве реальной общественной и хозяйственной единицы. Рабы, как часть родового имущества, также должны были находиться в ведении главы рода. Для раннереспубликанского времени реальность подобной родовой принадлежности и коллективной собственности на рабов подтверждают предания о переселении вместе с его клиентами и рабами в Рим из сабинского Инрегилла рода Клавдиев, принятого в состав римской патрицианской общины и получившего отведенную ему землю за рекой Аниеном, и о других римских и этрусских родах, таких как роды Фабиев и Цильниев, выступавших на политической арене вместе со своими клиентами и рабами.
Есть также сообщения о том, что этруски в борьбе с куманским тираном Аристодемом на рубеже VI-V вв. до н. э. употребляли в качестве вспомогательной военной силы находившихся в зависимости от них дауниев и умбров [4]. Следует думать, что эти умбрские пенесты, или клиенты, прибыли на войну в составе этрусских родовых военных соединений и являлись коллективной принадлежностью этих родов. Известно, кроме того, что расселившиеся в VII-VI вв. до н. э. по южной части Апеннинского полуострова сабелльские племена луканов и бруттиев обратили в рабство завоеванные ими племена энотров [5]. Надо полагать, что эти находившиеся в рабской (или полурабской) зависимости друг у друга племена энотров, луканов и бруттиев также являлись объектом коллективного родового или племенного владения.
О характере отношений, складывавшихся у племеН-пббедителей с побежденными и порабощенными племенами, не сохранилось никаких прямых данных. Некоторое представление о таких отношениях могут дать, впрочем, также довольно отрывочные свидетельства поздних авторов о сармато-германских племенах, находившихся в рабстве у завоевавших их других германских же племен. Возникавшие между этими племенами отношения, быть может, были близки тем, какие складывались на тысячелетие раньше между племенами раннеримской Италии. Представить себе подобные отношения более конкретно позволяют, кроме того, некоторые этнографические наблюдения. Так, например, североафриканские туареги, находившиеся еще в XIX в. в отношениях господства над другими, близкими им этнически, но более слабыми в военном отношении племенами, держали их в коллективном рабстве, заставляя пасти свой скот, обрабатывать землю и выполнять другие работы, плоды которых становились достоянием всего племени-завоевателя или во всяком случае его правящей верхушки, но при этом представители порабощенного племени не попадали в личную зависимость кого-либо из числа племени победителей [6]. Отношения туарегов весьма напоминают отношения причерноморских царских скифов к родственным им скифским же племенам, которых они, по свидетельству Геродота[7], видимо, так же, на правах завоевателей считали своими рабами. Скифские рабовладельческие отношения тем более похожи на архаические формы рабства в Италии, что в Скифии и по описаниям Геродота, и по многочисленным археологическим данным наблюдаются такие же ритуальные захоронения рабов, как и в Италии. Любопытно при этом отметить, что обычай ритуального захоронения рабов отнюдь не связывается с жестокими и грубыми формами рабства, характерными для развитого рабовладения, когда обычай ритуального убийства рабов почти уже не сохраняется. Как у туарегов, так по-видимому, и в Скифии рабство родственных племен напоминало скорее крепостное состояние, когда рабы жили своими родами, сохраняя полностью весь свой общинный распорядок, пользовались в своей внутриплеменной жизни полнейшей свободой и были обязаны своим владельцам лишь определенными трудовыми и ратными повинностями. Подобные же отношения складывались, как мы знаем, также и в менее развитых в хозяйственном отношении древнегреческих общинах, каковы Спарта, Фессалия и др. Такого же рода патриархальное рабство наблюдалось еще в сравнительно недавнее времена у североамериканских навахов [8]. Имевшиеся у них рабы-иноплеменники из числа военнопленных пользовались значительной свободой в общине, их часто принимали в семью, и дети от браков их со свободными членами общины также становились свободными навахами. Эти рабы обычно выполняли полевые или домашние работы совместно с членами общины. Но именно рабов приносили в жертву, когда этого требовал религиозный ритуал. У тлинкитов XVIII в. и у квакиютлей XVIII- XIX вв. рабы, принадлежавшие вождям племен и главам больших семей, использовались на всякого рода черных и тяжелых работах, в частности в качестве гребцов на рыбной ловле, для ухода за скотом и т. п. [9] Наряду с примитивным рабством у североамериканских индейцев могут быть прослежены отношения, напоминающие италийскую или галльско-германскую клиентелу [10]. Так, например, освобожденные рабы у квакиютлей приравнивались к "хамаля" - слабым, не имеющим в достаточном количестве пищи людям, низшему слою сородичей, - социальное положение которых мало чем отличалось от положения рабов[11]. Подобные либертины североамериканских индейцев могут быть, вероятно, сопоставлены с литами древних германцев, о которых речь будет идти более подробно ниже.
Хотя, по сообщениям некоторых наблюдателей, обращение с рабами у тлинкитов и квакиютлей было довольно жестоким и жизнь их зависела от произвола их владетелей, тем не менее положение их в общине было достаточно свободным и распоряжались ими вожди и домовладыки, как это и подобает при коллективных формах, когда рабы не являются предметом внутриплеменной торговли и не находятся во владении у отдельных общинников. Более развитые формы рабства, связанные с промысловой охотой на пушного зверя, с увеличением числа рабов и усилением работорговли, наблюдаются у индейского племени нутка [12].
Весьма вероятно, что государственное рабовладение в Риме, наблюдаемое в больших размерах в эпоху поздней республики и империи, корнями своими уходит именно в патриархальное рабство, когда рабы, подобно земле и скоту составляли собственность всего рода и каждый gens включал в себя подобно более поздней большой семье с ее familia также клиентов и рабов. Это без каких-либо колебаний допускал уже Т. Моммзен, полагавший, что почти все работы у древних римлян, за исключением исполнения общественных должностей (honores и munera), считавшихся почетной обязанностью патрициев, производились руками государственных рабов и других подневольных социальных категорий, причем труд их по сравнению с трудом рабов частных лиц имел первоначально "совершенно преобладающее значение" [13]. В том, что рабы первоначально представляли коллективную собственность, убеждает несомненный факт принадлежности военнопленных в первую очередь римскому государству, а лишь затем в результате раздачи или распродажи от имени государства по распоряжению консула-полководца - отдельным лицам [14].
То, что известно о положении римских государственных рабов в эпоху республики (во II-I вв. до н. э.), свидетельствует о их более свободном и привилегированном положении по сравнению с частновладельческими рабами. Эти привилегии были не только фактического, но и правового характера: рабы получали государственным порядком от цензоров участки земли для поселения [15]. Государство давало им определенное содержание (cibarià), которое Моммзен сопоставляет с государственным жалованием [16]. В эпоху империи содержание это выплачивалось, видимо, как правило, один раз в год [17], и у Плиния Младшего оно имеет наименование cibaria annua. Фронтин исчисляет содержание 240 государственных рабов (аквариев), занятых поддержанием в порядке водопровода, в 250 тыс. сестерциев в год, что составляет на одного раба более 1000 сестерциев[18]. По расчету Моммзена, основывающегося на данных Сенеки [19], содержание частновладельческого раба составляло примерно 500 сестерциев [20], из чего следует, что государственные рабы довольствовались в среднем вдвое лучше рабов частновладельческих. Государственные рабы, если не в правовом, то в традиционном порядке могли, видимо, рассчитывать на освобождение по прошествии известного времени и в качестве награды за прилежный труд. По крайней мере Сципион Африкан, по словам Полибия [21], заявил взятым в Картагене в плен испанским ремесленникам о том, что они зачисляются им в категорию римских государственных рабов (δημόσιοι της, Ρώμης) и что он им обещает за хорошее поведение и прилежание в своем ремесле в будущем освобождение. Для бывшего государственного раба получение освобождения означало прежде всего, по-видимому, свободу передвижения и возможность возвращения на родину, хотя, вероятно, отнюдь не улучшало ни его материального, ни официального положения. Обращение Сципиона к ремесленникам Картагены звучит так, как если бы он сообщал им о большой милости по отношению к ним со стороны Рима, ставящей их в завидное по сравнению с другими испанцами положение. Реальное содержание этих преимуществ перед правовым положением не только частновладельческого раба, но также и свободного перегрина заключается в том, что государственный раб, по-видимому, пользовался правом приобретения и отчуждения собственности и совершения денежных операций[22] - права, которые регулировались судебным порядком через посредство общинных магистратов[23]. Правда, подтверждающие это данные относятся по большей части к эпохе империи и не могут служить прямым доказательством того, что и в раннее время римской истории общинные рабы пользовались подобными же правами. Косвенным подтверждением возможности такого предположения могут служить цитированные нами выше надписи муниципальных и коллегиальных рабов, характеризующие последних в качестве самостоятельных и активных предпринимателей и относящиеся к достаточно раннему времени.
Необходимо при этом иметь в виду, что государственное рабовладение не только не развивалось, но, наоборот, деградировало в эпоху империи, когда в ряде случаев власти заменяли государственных рабов (в такой, например, области их применения, как пожарная охрана и водопроводная служба) рабами императорской фамилии или формально свободными людьми, организованными военизированным порядком. Сведения об этом касаются Рима[24], а в небольших городах, быть может, и в императорское время этого рода деятельность, как и многие другие функции, о которых речь будет идти несколькими строками ниже, оставалась в руках государственных рабов. Однако, впрочем, и в Риме о государственных рабах свидетельствует достаточное количество надписей[25].
Государственные и общинные рабы находили применение в самых различных сферах древнеримской жизни. Одно место у Ливия [26] позволяет предполагать, что в царствование Тарквиния Гордого общинные рабы, равно как и другие приравненные к ним неполноправные элементы, которых он именует плебсом и "римскими людьми, обращенными из завоевателей соседних народов в ремесленников (opifices) и каменщиков", применялись при рытье каналов и на строительных работах[27]. Известно также, что государственные рабы широко применялись на строительствах дорог, акведуков и на разного рода других строительных и хозяйственно-ремесленных работах[28]. Государственные рабы, так же как это имело место и в греческих полисах, использовались в качестве фактических исполнителей (гиперетов) постановлений различных государственных и городских магистратов. Они были гонцами, глашатаями, состояли для разного рода технических функций при консулах, преторах, квесторах, эдилах и других магистратах. В государственном фиске рабы использовались в качестве счетоводов и бухгалтеров[29]. В литературе и надписях встречаются упоминания о государственных рабах в качестве библиотекарей в публичных библиотеках[30]. Государственные рабы применялись очень часто в качестве гребцов на военных кораблях[31]. Рабы, призывавшиеся на военную службу, также, вероятно, в большинстве были из числа государственных рабов или государственным порядком мобилизованных частновладельческих рабов, но из этого качества они, по-видимому, по крайней мере официально переходили сразу же в категорию свободных и приобретали права гражданства, хотя и урезанные.
Государственные рабы и в какой-то мере приравнивавшиеся к ним по своему положению перегрины, занимавшиеся ремесленным трудом, торговлей и т. п. как в Риме, так и в других италийских общинах, нередко бывали организованы в коллегии, о чем уже выше шла речь, применительно к коллегиям римских ремесленников. Такого рода организации - коллегии и фамилии государственных или муниципальных рабов и либертинов - свидетельствуются иногда большим количеством эпиграфических памятников, как в Капуе[32], Минтурнах[33], Остии [34], Риме [35] и других пунктах. При этом надписи прослеживаются иногда с III-II вв. до н. э., утверждая этим значительную древность и активность создававших эти документы лиц и организаций. Иногда, как на Делосе, в Капуе и в Минтурнах, коллегии, созданные по социально-религиозному признаку, объединяли муниципальных и частновладельческих рабов[36]. Самостоятельную организацию имели весьма многочисленные муниципальные рабы в Остии, где они были объединены в Corpus familiae publicae libertorum et servorum [37], представлявшие собой род коллегии, находившейся под патронатом одного из остийских дуумвиров[38] (высшая городская магистратура). Деятельность этой коллегии, список членов которой насчитывает 78 человек, связана была, несомненно, с коммерческой активностью остийского порта, и именно с анноной, что, бесспорно, может подкрепить предположение о вероятной древности этой организации, поскольку ввоз хлеба в Рим был предметом заботы римской администрации с весьма давнего времени. Довольно характерно также для подчеркиваемого нами равенства положений рабов и либертинов в раннереспубликанские времена и то обстоятельство, что в списке остийской familia publica рабы и либертины не представлены в каком-либо определенном порядке.
Обстоятельством, тоже несомненно подтверждающим древность общинного рабовладения, является наличие государственных рабов среди служителей культовых учреждений. В особенности симптоматично то, что рабы-жрецы были обязательны в культах, совершавшихся extra pomerium, т. е. в привнесенных италийских или эллинизированных культах божеств, вроде арицинской или авентинской Дианы и Цереры[39]. В 312 г. до н. э. культ Геракла, находившийся до того в руках жрецов из рода Потициев и Пинариев, был передан государственным рабам, видимо, в порядке восстановления определенной культовой традиции. Этот демагогический жест римской администрации объяснялся тем, что рабы в подобных случаях как бы являлись представителями древнего порабощенного населения, связанного издавна с теми или иными привнесенными в Рим культами по месту первоначального почитания божеств-перегринов. Можно утверждать, что вообще в древнейших культах, корнями своими уходивших в родовое прошлое, связанное в легендарно-исторических воспоминаниях со справедливой жизнью без рабства, рабы по традиции были желательными исполнителями жреческих должностей. Служение рабов в культах древнейших божеств плодородия и родоначалия было, по мнению, которое приписывалось царю Сервию Туллию [40], олицетворявшему в сознании потомков демократическую традицию, для этих божеств особенно приятным.
Этим же, видимо, объясняется и наличие рабов-жрецов в культе арицинской Дианы и раба-царя в культе Сатурна (мыслящегося также в его жреческой ипостаси). Оставляя в стороне идеологическую сторону этого явления для более подробного ее рассмотрения в другой связи, сейчас подчеркнем лишь присутствие рабов-жрецов в некоторых "перегринных" культах, принятых Римом из завоеванных им общин вместе с переселенными в Рим в качестве плебса их обитателями. То обстоятельство, что рабы отправляли некоторые плебейские культы, подчеркивает лишний раз первоначальную общность социального положения раба и плебея в качестве римского пленника, отдавшегося на усмотрение победителя.
Государственные рабы наличествовали в виде вспомогательного персонала в некоторых чисто римских культах и при жреческих коллегиях: присутствие их отмечается источниками для коллегии Арвальских братьев-жреческой коллегии одного из древнейших культов общелатинского происхождения - и для коллегии хранителей изречений оракулов [41]. Засвидетельствованы они также и для других жреческих коллегии[42].
Привилегированное по сравнению с частновладельческими рабами положение государственных рабов в Риме выражалось сверх того,, что было сказано об этом раньше, также и в возможности сожительства (в какой-то форме фиксировавшегося официально) со свободными женщинами. Родившиеся от этих браков дети принимали родовое имя матери и считались свободнорожденными[43]. Все эти привилегии должны быть отнесены в какой-то степени за счет традиционного и восходящего к древнейшим установлениям, более мягкого отношения к общинным рабам, сложившегося в глубокой древности и отличного от более поздних и жестоких условий частновладельческого рабовладения. Но, помимо этого, обычай наименования детей государственных рабов по материнской линии, вероятно, должен быть поставлен в некоторую связь с общеиталийскими пережитками матриархата в среде древне-римского плебса[44], засвидетельствованными также и у этрусков[45].
Известная гражданская правомочность и законность претензий государственных и муниципальных рабов на освобождение, так же как и наличие у них некоторых юридических возможностей, в частности, права апелляции к суду и даже к римскому сенату, вытекает из некоторых фактов, сообщаемых Цицероном. Так, в речи за Клуенция (Pro Cluentio, XV, 43 сл.) содержится весьма интересное упоминание о многочисленной коллегии муниципальных рабов при храме Марса (марциалов) в латинском Ларинуме, члены которой считали себя не рабами, но свободными и отстаивали эту версию в римских судебных учреждениях. И хотя в данном случае Цицерон, видимо, не склонен был признать справедливость претензий ларинских марциалов, тем не менее к нему обращается с аналогичной в сущности просьбой Д. Юний Брут о поддержке в сенате ходатайства муниципальных рабов венетского городка Винценции, патронами которого, вероятно, состояли Юнии (Сic., Ad fam., XI, 2). Рабы эти характеризуются в письме как родившиеся в неволе (vernae) и аттестуются с самой лучшей стороны, дело же их, в суть которого автор письма не входит, квалифицируется как совершенно справедливое. Во всяком случае правомочность этих рабов апеллировать к сенату заставляет признать, что они обладали весьма существенными гражданскими правами, будучи приравнены в каких-то отношениях к полноправным гражданам.
Государственное рабовладение сохраняло на всем протяжении своего существования оттенок известной патриархальности и примитивности вытекающих из него отношений и нередко принимало довольно своеобразные формы. Так, имеется одна весьма любопытная надпись 187 г. до н. э. из Hispania ulterior, в которой говорится о жителях Гасты, поставленных римлянами в качестве гарнизона крепости Ласкута (in turri Lascutana), как о рабах, владеющих отведенными для них землями, и провозглашается их освобождение с сохранением всех их прежних владений, которое, видимо, было узаконено для римских государственных рабов, исполнявших военную службу [46].
Подобное примитивное государственное рабовладение с использованием соответствующих контингентов для сельскохозяйственных и военных нужд засвидетельствовано также и для поздней империи, применительно к германо- сарматским племенам, попадавшим в плен к римлянам или переходившим на римскую территорию (dediti), для освобождения из-под ига поработителей-единоплеменников. По отношению к этим летам или литам[47] римская императорская администрация сохраняла те же отношения, в каких они пребывали у себя на родине, и примитивизм этого коллективного рабовладения вполне соответствовал, вероятно, взаимоотношениям, устанавливавшимся иногда между Римом и покоренными племенами в древнейшую эпоху.
[1] Л. Г. Морган. Древнее общество. Л., 1934, стр. 179.
[2] Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 120 сл.
[3] Th. Mommsien. Dae Römische Staatsrecht, III, 1. Leipzig, стр. 22 сл.
[4] Dion. Hal., VII, 3.
[5] Бруттии, по словам Страбона (Strab. Geogr., VI, 1, 4), были сначала пастухами (т. е. рабами) луканов, но потом освободились от них. С тех пор по–лукански »бруттии» значило бунтовщики. Римляне во время II Пунической войны массами обращали в рабство бруттиев и другие южные племена за присоединение к Ганнибалу (Postquaim Hannibal Italia decessit superatique Poeni sunt, Bruttios ignominiae causa non milites sciribeibant nee pro sociis habebant seid magistratibuis in provincias euntibus parere et praeministrare servorum viceim iusserunt. — Aul. Gell., X, 3, 19). Поскольку они не распродавались, их необходимо считать государственной принадлежностью римлян.
[6] F. R. Rodd. The People of the Veil. London, 1926, стр. 119.
[7] Herod., IV, 71.
[8] «Индейцы Северной Америки». Этнографический сборник. М., — 1955, стр. 137.
[9] Ю. П. Аверкиева. Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых отношений в обществе индейцев северо–западного побережья Северной Америки. М., 1961, стр. 25 сл.
[10] Ю. П. Аверкиева. Рабство у индейцев Северной Америки. М« 1941, стр. 74 сл.
[11] Ю. П. Аверкиева. Разложение родовой общины, стр. 95 сл.
[12] Ю. П. Аверкиева. Разложение родовой общины, стр. 155 сл.
[13] Th. Mommsen. Dais Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 320.
[14] Там же, стр. 169 сл.
[15] Lex Julia municip., 82: quae loca servis puiblicis ab cens (oribus) habitandei utendei caussa adtributa sunt…
[16] Th. Mommsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 323.
[17] Ρlin., ad Traian., 31.
[18] Frоnt. De aqueduct., 118.
[19] Senес. Ер., 80, 7.
[20] Th. Mоmmsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 323, прим. 2.
[21] Polyib. Χ, 17, 9.
[22] Tacit. Ann., II, 30; ср. Th. Mommsen. Das Römische Staatsrecht, III, 1, стр. 185.
[23] Вскоре затем римские рабы, ремесленники Картагены, уже были объединены в коллегию, также, несомненно, содействовавшую упрочению их правового и материального положения, о чем свидетельствуют соответствующие эпиграфические находки. (CIL, I², 2270: вотив магистров коллегии, в составе вольноотпущенников и рабов, относящийся ко II в, до н. э.).
[24] Frоnt. De aiqueduct., 116 сл.
[25] CIL, VI, 2307, 2338, 2339, 2344, 2345, 2351 и дp.
[26] Liv., I, 59, 9.
[27] Сопоставление данных Ливия и Дионисия Галикарнасского на этот счет убеждает в том, что в данном случае в качестве строительного объекта имеется в виду все та же известная римская Cloaca maxima (С. W. Westrup. Introduction in the History of Roman Law, I. London, 1956, стр. 8 сл.).
[28] В Минтурнах муниципальные и принадлежавшие коллегиям публиканов рабы исполняли обязанности, начиная с разного рода городских чиновников или ремесленников (J. Johnson. Excavations at Minturnae, II, 1. Rome, 1933, стр. 125 сл.) до палачей (Val. Max., II, 10, 6).
[29] Liv., XLIII, 16, 13.
[30] CIL, VI, 2347.
[31] Liv., XXIV, 11, 9; XXVI, 35, 3.
[32] CIL, I², 672—691.
[33] J. Johneon. Excavations at Minturnae, II, стр. 29 сл., № 12 и др.
[34] CIL., XIV. 32, 255.
[35] CIL, I², 980: Iani pisicinenses (cp. A. Ernout. Recueil de textes latins archaïques. Paris, 1947, стр. 56, № 21: quia ad piscinam publicam consistebant).
[36] В частности, для празднования Компиталий (F. Börner. Untersuchungen über die Religion, der Sklaven, I. Wiesbaden, 1958, стр. 101).
[37] CIL, XIV, 255 = Dessau, 6153.
[38] CIL, XIV, 409.
[39] Strab. Geogr., V, 3, 21.
[40] Dion. Hal., IV, 14.
[41] Там же, 62 (с ссылкой на Варрона). .
[42] Th. Mommsen. Dae Römische Staatsrecht, 111, 1, стр. 325, прим. 4.
[43] CIL, VI, 2311, 2321, 2360, 2363.
[44] G. Bloch. La Plèbe romaine. — «Revue historique», 106, 1911, стр. 248 сл.
[45] Pers. Satyr., VI, 51–61.
[46] CIL, II, 5041 = A. Ernout. Recueil de textes latins, стр.. 57, № 125. Эта весьма интересная надпись ниже еще явится предметом нашего внимания. Здесь же следует лишь добавить, что она находит свое полное соответствие с упоминавшимся уже несколько ранее сообщением Полибия об обращении Сципионом картагенских пленников в государственных рабов с обещанием им в будущем освобождения (Polyb,, X, 17, 9).
[47] Amm. Marcell., XVI, 11, 4.