ВСТУПЛЕНИЕ
(IV, 7)
ВИДЕНИЕ ЦИНТИИ
Души - не отзвук пустой, и смерть - не покой и забвенье.
Из рокового костра вылетит бледная тень.
Цинтия вдруг предо мной у постели предстала. Недавно
Там, где рокочет река, я погребал ее прах.
Одолевал меня сон, утомленного днем похоронным,
Ложа холодный простор я упрекал в этот час.
Тот же убор волос, что при выносе милого тела,
Те же глаза. Но хитон был у бедра опален.
И на мизинце берилл обглодало невольное пламя,
Да от летейской волны губы так странно бледны.
Голос донесся живой. Дыханьем повеяло. Тонко
Хрустнули пальцы ее слабых заломленных рук:
"Спишь, вероломный? Дружка надежней на свете не сыщешь.
Мог, слабосильный, уснуть? Сон одолел тебя, сон?
Верно уже позабыл веселое бденье в Субуре,
Стертый наличник окна - след от проделок ночных,
Как по веревке к тебе, перевесившись, наземь спускалась,
Попеременно рукой шею ласкала твою.
Как мы грудь о грудь с тобой на распутьях любовно сближались
И под плащами жгли улицу жаром любви.
Где ты, наш тайный союз! Развеяли встречные ветры
Морок обманчивых слов - мимо ушей пронесли.
Что же никто не взывал к умирающей: "Очи, откройтесь!"
Я б испросила денек, если б ты жаждал меня.
Сторож над трупом моим не гремел камышовой трещоткой,
Жесткий осколок плиты мне изголовьем служил.
Кто у могилы моей тебя видел согбенным от горя?
Где ты прожег, покажи, черную тогу слезой?
Пусть неохота была до ворот проводить, но носилки
Медленней, с миром нести мог бы рабам приказать?
Что ж не радел над костром, зазывая притихшие ветры?
Нард ароматный не лил в тусклое пламя мое.
Ты гиацинты и те пожалел на могиле рассыпать,
Даже кувшин не разбил благоговейной рукой.
К пытке Лигдама! Огнем, раскаленными бляхами мучить!
Знаю, какое вино бледное выпила я.
Номе пора прекратить ворожбу, - не укроет отравы:
Как ни колдуй, уличит руку злодейки огонь.
Девка гулящая, тварь, ночное позорище Рима,
Ныне каймой золотой важно дорогу метет.
Шерсть болтушкам назло навалить с три короба рада
Только за то, что мое им приглянулось лицо.
Только за то, что венки мне Петала на гроб возложила,
Цепи на старых ногах ныне в колодке звенят.
Да и Лалагу мою, повесив за косы тугие,
Высекли: смела молить именем Цинтии вслух.
Ах, у тебя на глазах мой портрет золотой расплавляла
И на моем же костре ради корысти - и ты...
Нет, воздавать не хочу, хотя ты заслужил, мой Проперций:
Длительным было мое царство в твореньях твоих.
Парок вещаньем клянусь, нерушимою песнею рока,
Пусть мне свирелью звучит голос треглавого пса,
Верной была я тебе. Если лгу, пусть гадюка проклятьем
Ляжет на кости мои и на могиле шипит.
Участь двоякая ждет у реки преисподней усопших,
Разные волны несут легкие сонмы теней.
Вот увлекает волна Клитемнестры позор, Пасифаи,
Мнимой коровы чурбан - чудо Дедаловых рук.
Вот протекли на челне, гирляндами убранном, тени
В мир, где ласкает Зефир роз элизийских поля:
Там благозвучие струн, там Кибелы гремящие диски,
В митрах колеблется хор - плектром лидийским звенит.
Там о недоле своей Андромеда, за ней Гиперместра,
Жен необманных чета, дивные повести ткут:
Жалобно льется рассказ о руках, посиневших в оковах,
Там ледяная стена - матери вечный упрек.
Грозно сказанье другой о злодействе сестер дерзновенных:
Не поднялась у нее на злодеянье рука.
Так этой жизни любовь искупают посмертные слезы.
Пусть! Об измене твоей и вероломстве молчу.
Если ты чувству не чужд, если зелье колдуньи Хлориды
Не полонило тебя - вот мой посмертный наказ:
Пусть Партения, моя одряхлевшая няня, в покое
Век доживает. Была, вспомни, мила и добра.
Пусть и отрада моя, Латрида - по службе ей кличка, -
Зеркала не подает новой твоей госпоже.
Все посвященные мне стихи, где Цинтии имя,
Срочно сожги: возносить имя мое прекрати.
Выполоть плющ прикажи на могиле. Он зарослью буйной,
Мягкие кисти склонив, кости мои оплетет.
Там, где Анио, бурля, в берегах протекает лесистых
И где слоновая кость в славе Геракла бела,
Там на колонне в стихах мне выбей короткую надпись,
Чтоб горожанин ее мог мимоходом прочесть:
"Здесь в Тибурской земле золотая Цинтия скрыта,
Ныне, Аньен, возрастет слава твоих берегов".
Не презирай же снов, чрез благие врата пролетевших.
Эти блаженные сны нечто пророчат живым.
Ночью мы носимся. Ночь темницы теней отмыкает.
Цербер и тот но ночам бродит, отбросив запор.
К первой деннице должны мы вернуться к летейским озерам,
Лодка всё та же. Подсчет вновь перевозчик ведет.
Пусть же ласкают тебя прелестницы. Скоро навеки
Будешь моим. Истомлю, кости с костями скрещу".
Тяжбу со мной завершив, этот жалобный спор и упреки,
Вновь ускользает, увы, тень из объятий моих.
Перев. Я. Голосовкер