«Эвагор» замыкает собою ряд Кипрских речей Исократа, к которым помимо «Эвагора» относят: «К Никоклу», «Никокл, или К жителям Кипра». Данное сочинение написано много лет спустя после смерти Эвагора, очевидно около 365 г. до н. э. Это блестящий образец похвальной речи. Стройная архитектоника, ясное изложение и изысканный стиль делают ее одной из лучших в литературном наследии Исократа. Вместе с тем это сочинение много дает для понимания индивидуалистических и монархических идей, все более распространявшихся в греческом обществе IV в. до н. э.
Содержание, составленное неизвестным грамматиком
Следует знать, что эту речь Исократ написал для Никокла уже после обращенного к нему же «Наставления» [1]. Откуда это видно? Мы думаем, что Исократ сам указывает нам на это, заявляя в конце речи: «Не только теперь призываю я тебя ревностно стремиться к добродетели, но и раньше призывал» [2], а именно — в своих наставлениях. Таким образом, сначала, после смерти отца Никокла, он написал для него наставления, а затем уже эху надгробную речь, чтобы таким путем, почтив память Эвагора, еще более показать Никоклу свою преданность. Некоторые говорят, что он даже получил за эту речь тридцать талантов. Возможно, будут искать в этом сочинении ответ на такой вопрос: если эта речь — надгробная, а всякое надгробное слово требует, наряду с похвалою, еще разделов с оплакиванием в начале и с утешением в конце, ибо только этим и отличается надгробное слово от похвального, то почему в данном случае автор опустил эта два раздела? Мы думаем, потому, что Эвагор, очевидно, скончался задолго до этого, и Исократ, посылая теперь свою речь, спустя много времени после смерти Эвагора, считал неуместным помещать в ней раздел с оплакиванием и упоминать о скорби, которую следовало выразить раньше, в самый момент смерти. Могут, однако, спросить: если по этой причине Исократ опустил раздел с оплакиванием, то почему тогда в конце он отказался от произнесения утешений? Мы думаем, что если бы он присовокупил этот раздел без предваряющих его оплакиваний, то он поступил бы, по общему мнению, еще более нелепо. Ибо где есть оплакивания, там должно следовать и утешение; а если мы никого не оплакивали в своей речи, то по ком тогда мы будем высказывать утешения близким родственникам? Таким образом, эта речь может называться и надгробной и похвальной: надгробной — потому что Исократ написал ее в память об умершем Эвагоре, похвальной же — потому что он опустил два раздела, входящие в надгробную речь. Больше, однако, упрочилось мнение называть эту речь похвальной. Следует также знать, что вместо оплакивания и утешения Исократ вставил два других раздела: третье вступление, которое, как было сказано раньше, нельзя обнаружить в обычном похвальном слове [3], и раздел с наставлением. Третье вступление было добавлено вместо оплакиваний, а наставление в конце — вместо утешений. В этом последнем Исократ обращается к Никоклу с увещанием: «Ты должен, Никокл, подражать делам своего отца, о которых мы рассказали теперь в этом надгробном слове» [4]. Поэтому‑то он и поставил раздел с наставлениями в конце, а не в начале, потому что сначала надо было обрисовать поступки отца, чтобы потом можно было советовать сыну брать с них пример.
(1) Видя, Никокл, как ты чтишь память своего отца, не только принося на его могиле множество богатых жертв, но и устраивая в его честь выступления хоров, мусические и гимнические состязания, а сверх этого еще и конные ристания и соревнования триер, не оставляя ни одной подобной возможности пышно почтить покойного, (2) я подумал, что если мертвым дано чувствовать происходящее здесь, то Эвагор, должно быть, благосклонно приемлет эти знаки внимания и с радостью взирает на уважение к себе и твою щедрость. Однако мне кажется, что, несмотря на все это, он испытал бы еще больше радости, если бы кто‑нибудь сумел описать так, как они того заслуживают, его образ жизни, равно как и перенесенные им опасности. (3) Ибо легко убедиться, что люди честолюбивые и сильные духом не только стремятся вместо всех прочих почестей к похвале, но даже готовы предпочесть жизни славную смерть и вообще более заботятся о славе, чем о жизни, делая все, чтобы оставить по себе вечную память. (4) Между тем щедрые поминки ничем тут не могут помочь: они лишь служат признаком богатства. Что же касается людей, выступавших в мусических или иных состязаниях, то все они добывали славу прежде всего для самих себя, одни — показывая свою силу, а другие — свое искусство. Только слово, если кто‑нибудь расскажет надлежащим образом о деяниях Эвагора, сможет запечатлеть на веки вечные в сердцах всех людей воспоминания о его добродетели.
(5) Право же, прочим ораторам также следовало бы заниматься прославлением замечательных людей своего времени, с тем чтобы все, кто умеет обрисовать подвиги других, трактовали в своих речах о событиях, хорошо известных слушателям, и потому строго придерживались правды, а молодые люди с еще большим рвением стремились к добродетели, зная, что они удостоятся тем большей похвалы по сравнению со своими предшественниками, чем более превзойдут их в нравственном отношении. (6) Нынче же какой человек не придет в уныние, видя, что герои, жившие во времена Троянской войны и даже еще раньше [5], прославляются и в гимнах, и в трагедиях, тогда как он сам, даже если он превзойдет их своею доблестью, никогда не удостоится подобной почести? Причиной тому — зависть, которая только тем и хороша, что является величайшим злом для всех, кто ею обладает. Ведь некоторые люди от природы столь недоброжелательны, что им доставляет больше удовольствия слушать, как хвалят тех, в чьем существовании они никогда не были уверены, нежели тех, от кого они сами испытали благодеяния. (7) Тем не менее умному человеку не следует- идти на поводу у тех, кто держится столь превратных взглядов; наоборот, таких людей не стоит даже принимать в расчет, зато всех прочих следует приучать к тому, чтобы они внимательно слушали рассказы о поступках, заслуживающих похвалы, тем более что, как мы знаем, и искусства, и все прочее обязаны своим развитием не людям, покорно соблюдающим сложившийся порядок, но людям, непрестанно исправляющим и решительно изменяющим все, что плохо устроено.
(8) Конечно, я сознаю, сколь трудна задача, которую я ставлю перед собой: в прозаическом сочинении воздать хвалу человеческой доблести. В высшей степени показателен следующий факт: люди, занимающиеся философией [6], отваживаются трактовать о множестве разнообразных вещей, однако ни один из них никогда еще не пытался написать сочинение на данную тему. И я вполне их понимаю. (9) В самом деле, поэтам дано множество средств украсить свой рассказ: им можно, например, представить богов в общении с людьми, изобразить их беседующими с кем угодно из героев или помогающими в борьбе. При этом они могут пользоваться в своих описаниях не только обычными и чужеземными, но и вновь придуманными словами, употреблять метафоры, ничего не пропуская, а наоборот, всеми средствами расцвечивая свое творчество. (10) Напротив, ораторы не располагают ни одним из этих средств: они должны быть точными в своих описаниях, пользоваться только общеупотребительными словами и придерживаться суждений, строго соответствующих самой действительности. Кроме того, поэты при сочинении стихов всегда сообразуются с размером и ритмом, тогда как ораторам недоступно ни то ни другое. А между тем подобные вещи обладают большой притягательной силой, так что, если даже со стилем и суждениями дело обстоит плохо, все равно поэт может очаровать слушателей самой ритмичностью и гармонией стиха. (11) Впрочем, в значении этих поэтических средств легко убедиться на следующем опыте: представим себе, что кто- нибудь, оставив нетронутыми выражения и образ мысли наиболее прославленных произведений, нарушил бы размер, которым они написаны. Ведь они показались бы тогда гораздо менее интересными, чем мы думаем о них сейчас. И все же, хотя поэзия обладает- такими преимуществами, не следует отказываться от задуманного дела. Надо испробовать, не обладают ли и речи такими же возможностями для выражения похвалы достойным людям, как торжественные песни и стихи.
(12) Итак, прежде всего что сказать о происхождении Эвагора и кто были его предки? Хотя многим это и так известно, я считаю своим долгом все равно рассказать об этом, ради тех, кто, быть может, незнаком со всеми подробностями: пусть все знают, что, хотя предки Эвагора оставили ему непревзойденные образцы благородного поведения, он ни в чем не оказался хуже них. (13) В самом деле, все согласны с тем, что самые благородные из полубогов — потомки Зевса, а среди этих последних всякий отдаст предпочтение Эакидам. Действительно, в любом другом роде можно обнаружить и выдающихся представителей, и ничем не примечательных; эти же все были самыми знаменитыми людьми своего времени. (14) Эак, сын Зевса и прародитель Тевкридов, был в этом отношении особенно замечателен. Недаром, когда у эллинов случилась засуха и погибло много людей, причем несчастьям не видно было конца, вожди всех городов обратились к нему с мольбою о помощи. Они полагали, что благодаря своему родству с богами и благочестивому к ним отношению он быстрее всех сможет добиться от небожителей прекращения тогдашних бед. (15) Избавившись от несчастий и получив все, что им было нужно, они воздвигли на Эгине общее святилище всех эллинов [7], в том именно месте, где герой обратился с мольбою к богам. В течение всего времени, пока он оставался с людьми, ему сопутствовали слава и уважение, а когда он умер, то, по преданию, был удостоен великих почестей у Плутона и Коры и получил право сидеть рядом с этими божествами. (16) Его сыновьями были Теламон и Пелей. Теламон участвовал вместе с Гераклом в походе против Лаомедонта и удостоился там награды за доблесть. Пелей отличился в битве с кентаврами и, прославившись многими другими подвигами, женился на Фетиде, дочери Нерея, — он, смертный человек, на бессмертной богине! Причем утверждают, что он один из всех ранее живших людей удостоился великой чести: гименей на его свадьбе пели сами боги. (17) У каждого из них были сыновья: у Теламона — Эант и Тевкр, у Пелея — Ахилл, и все они оставили величайшие и неопровержимые доказательства своей доблести. Все они были первыми не только в собственных городах, не только в странах, где они жили, но и во время похода, предпринятого эллинами против варваров. Хотя тогда с обеих сторон было собрано множество воинов (18) и ни один из прославленных героев не уклонился от участия в борьбе, Ахилл в столь страшных опасностях всех превзошел своею доблестью, Эант был первым после него, а Тевкр показал, что он достоин быть их родичем и никому из прочих героев не уступает в доблести. Он помог захватить Трою, после чего, прибыв на Кипр, основал Саламин, которому он дал имя прежней своей родины [8], и положил начало династии, царствующей здесь и поныне.
(19) Таково было величие, которое с давних пор унаследовал Эвагор от своих предков. В городе же, основанном таким образом, поначалу царствовали потомки Тевкра. Однако спустя некоторое время из Финикии прибыл один изгнанник [9] и, снискав доверие тогдашнего царя, достиг высокого положения в государстве. (20) Однако он не чувствовал никакой благодарности за это; напротив, проявив столько же вероломства, сколько и ловкости в преследовании собственной выгоды, он изгнал своего благодетеля и сам завладел его царством. Не доверяя своему успеху и желая надежно обеспечить собственное положение, он наводнил город варварами и подчинил весь остров власти великого царя [10]. (21) Дела все еще находились в таком положении и властью продолжали пользоваться потомки того финикийца, когда на свет появился Эвагор. Бывшие по этому поводу предзнаменования, пророчества и сновидения, из которых можно было бы заключить, что речь шла о рождении отнюдь не простого человека, я предпочитаю пропустить, не из недоверия к преданию, но для того, чтобы всем показать, насколько я далек от того, чтобы в рассказе о деяниях Эвагора допустить какой‑либо вымысел. Поэтому из тех сведений, которыми мы располагаем об Эвагоре, я опускаю все, что известно лишь немногим и что не могут подтвердить все граждане. Свой рассказ я начну с событий, являющихся общепризнанными.
(22) В детстве Эвагор отличался красотою, силою и скромностью — качествами, которые более всего украшают людей в таком возрасте. В свидетелях здесь не было недостатка: его скромность могут подтвердить все, кто рос вместе с ним, его красоту — все, кто видел его, его силу — все, кто наблюдал состязания, на которых он побеждал своих сверстников. (23) Когда он возмужал, все эти качества также возросли, а кроме того, присоединились мужество, мудрость и справедливость, причем не в умеренной степени, как это бывает у иных людей, но каждое качество в избытке. Действительно, Эвагор настолько превосходил других мощью своего тела и разума, (24) что тогдашние правители, всякий раз как они видели Эвагора, приходили в смятение и начинали бояться за свою власть, считая, что человек с такой натурой не может довольствоваться всю жизнь простой ролью; однако, когда они обращали свой взор на нравственные качества этого человека, они проникались к нему столь сильным доверием, что полагали даже найти в нем своего защитника, в случае если бы кто другой дерзнул совершить против них преступление. (25) И вот, хотя их предположения были столь различными, они не ошиблись ни в одном из них: Эвагор действительно не остался простым человеком, но в то же время он ни в чем не погрешил против прежних правителей. Божество с исключительной предусмотрительностью позаботилось о том, чтобы он получил царскую власть достойным путем: все, что связано с вероломством, неизбежным в таком случае, совершил другой, а для Эвагора божество сохранило лишь такие дела, благодаря которым можно было добиться власти, не погрешив ни против божеских, ни против человеческих установлений. (26) Один из могущественных людей [11], составив заговор, убил тирана и попытался также схватить Эвагора, считая, что невозможно будет удержать власть, если не удастся также устранить и этого человека. (27) Счастливо избежав опасности и укрывшись в Солах, что в Киликии, Эвагор не поддался тому настроению, которое обычно охватывает людей, попавших в такую беду. Обычно изгнанники, даже если они ранее были тиранами, падают духом под влиянием постигшего их несчастья; Эвагор же, наоборот, проявил такое величие духа, что, хотя он до этого был простым человеком, теперь, вынужденный стать изгнанником, решил добиваться тирании. (28) При этом он считал для себя унизительным скитаться подобно другим изгнанникам, добиваться возвращения через чужое посредство и заискивать перед худшими [12]. Воспользовавшись предлогом, каким именно и надлежит пользоваться всякому, кто хочет остаться честным человеком и предпочитает мстить за обиду, нежели самому быть зачинщиком, он принял решение: или добиться успеха и стать тираном, или, в случае неудачи, со славой погибнуть. Созвав около пятидесяти человек, как передают те, кто называет наибольшую цифру, он задумал с такими силами возвратиться на родину. (29) Здесь более всего можно было бы оценить и силу Эвагоровой натуры, и авторитет, которым он пользовался у других. Ведь хотя он собирался отправиться в столь трудный поход с таким небольшим отрядом, несмотря на то, что их всех ждали страшные опасности, ни он не пал духом, ни из товарищей его никто не пожелал уклониться от участия в столь рискованном деле. Они шли за Эвагором как за богом, и все остались верны своему слову; сам же он сохранял такую бодрость духа, как если бы в его распоряжении было войско более сильное, чем у противника, или как если бы он знал заранее, каков будет исход дела. (30) Это видно из самих его поступков. Высадившись на острове, он не счел нужным захватывать какой‑либо укрепленный пункт и, обеспечив себе безопасность, дожидаться, не придет ли кто‑нибудь из граждан к нему на помощь. Нет, он сразу же, не тратя лишнего времени, в ту же ночь разобрал ворота в стене и, проведя таким путем своих людей, бросился на штурм дворца. (31) Стоит ли тратить время на описание смятения, обычного в таких случаях, страха, охватившего врагов, призывов, с которыми Эвагор обратился к своим воинам? Против него выступили все сторонники тарана, прочие же граждане остались зрителями: страх перед властью одного и доблестью другого заставил их воздержаться от участия в борьбе. (32) Тем не менее Эвагор, сражаясь один против многих и с немногими против всех, прекратил борьбу лишь после того, как взял дворец и покарал врагов, защитил друзей, вернул своему роду прежнее почетное положение и сделал себя тираном города [13].
(33) Я думаю, что, даже если бы я не упомянул ни о чем другом, а прервал бы свой рассказ на этом месте, сказанного было бы вполне достаточно, чтобы оценить и доблесть Эвагора, и величие его свершений. Тем не менее я рассчитываю еще яснее показать и то и другое путем следующих рассуждений. (34) Ведь, хотя на протяжении веков было столько тиранов, не найти ни одного, кто достиг бы этого положения более достойным путем, чем Эвагор. Разумеется, если бы мы стали сопоставлять деятельность Эвагора с действиями каждого из таранов, то, очевидно, наша речь перестала бы соответствовать обстоятельствам, да и времени едва ли хватало бы на такой рассказ. Однако если мы выберем из тиранов самых замечательных и на их примере рассмотрим интересующий нас вопрос, то от этого наше исследование окажется ничуть не хуже, зато мы сделаем наше рассуждение много короче.
(35) Прежде всего кто не признает, что опасная судьба Эвагора лучше удела тех, кто получил царскую власть по наследству? Ведь не найдется ни одного человека, до такой степени нерадивого, что он предпочел бы унаследовать эту власть от предков, нежели приобрести ее так, как это сделал Эвагор, и затем оставить ее в наследство своим детям.
(36) Далее, среди примеров отважного возвращения на родину, имевших место в прошлом, наиболее замечательны те, о которых мы слышим от поэтов. Последние не только рассказывают нам о знаменитых предприятиях такого рода, происходивших на самом деле, но и придумывают от себя различные новые истории. Тем не менее никто из них не поведал еще о таком герое, который ради возвращения в тою страну преодолел бы столь грозные и страшные опасности. Их герои в большинстве своем либо получают царскую власть благодаря случайному стечению обстоятельств, либо же одолевают своих врагов хитростью и коварством.
(37) Из царей более позднего времени, а может быть и вообще из всех, более всего и чаще всего восхищаются Киром, который отобрал власть у мидян и передал ее персам [14]. Но ведь он одержал победу над мидийским войском при помощи персидского, что легко могли бы сделать многие как из эллинов, так и из варваров, тогда как Эвагор большую часть подвигов, о которых было сказано выше, несомненно, совершил благодаря личной духовной и физической силе. (38) Далее, из походов Кира еще не следует, что он смог бы отважиться на опасности, которые перенес Эвагор, тогда как деяния Эвагора с очевидностью доказывают, что он легко мог бы взяться за осуществление предприятий, которыми занимался Кир. Кроме того, у одного все было совершено с полным уважением к божескому и человеческому праву, тогда как у другого случались и неблаговидные поступки: Эвагор истреблял только врагов, Кир же убил отца своей матери [15]. Поэтому, если иметь в виду не масштабы событий, а доблесть каждого, то по справедливости Эвагору следует воздать большую похвалу, чем Киру. (39) Вообще, если говорить кратко и в то же время ничего не скрывая и не боясь возбудить в ком‑либо зависть, словом, если говорить со всею откровенностью [16], то не найдется ни одного — ни смертного, ни полубога, ни бессмертного, — который получил бы царскую власть более достойным, более славным или более благочестивым способом, чем Эвагор. И в этом более всего можно было бы убедиться, если бы, вдруг усомнившись во всем сказанном, мы принялись бы выяснять, как каждый из тиранов оказался у власти. Тогда стало бы ясно, что я вовсе не стремился любою ценою возвеличить Эвагора, но что я пользовался в рассказе о нем столь смелыми эпитетами потому, что это соответствовало действительности.
(40) Конечно, отличись Эвагор в каком‑нибудь незначительном предприятии, тогда и похвала, на которую он мог бы рассчитывать, была бы соответствующей. Однако все согласятся с тем, что положение тирана и по божественным, и по человеческим понятиям является самым высоким и самым почтенным, таким, из‑за которого возникает более всего споров и борьбы. Спрашивается, какой поэт или составитель речей смог бы воздать достойную похвалу тому, кто наилучшим образом завладел этим высочайшим из всех благ?
(41) Впрочем, если Эвагор был выдающимся человеком в этом отношении, то нетрудно убедиться, что и во всем прочем он был ничуть не хуже. Прежде всего, хотя он от природы был наделен блестящим умом и способностями, благодаря которым мог бы добиться успеха в большей части своих начинаний, он все же считал, что не следует оставаться нерадивым и поступать необдуманно. Соответственно, большую часть своего времени он проводил в поисках, в размышлениях и в обдумывании решений, будучи убежден, что чем больше он укрепит свой разум, тем удачнее сложится у него царствование. Он удивлялся людям, которые по любому поводу прибегают к помощи разума, но ничуть не заботятся о нем самом. (42) Что же касается самих дел, то здесь он придерживался точно такого же мнения. Он видел, что те, кто более всего заботится о своих насущных интересах, испытывают меньше всего огорчений. Он понимал также, что истинный отдых для души заключен не в праздном ничегонеделании, а в сознании хорошо исполненного долга. Поэтому он не оставлял невыясненным ни одного вопроса; он с таким вниманием вникал во все дела и гак хорошо знал каждого из граждан, что ни злоумышленники не могли застать его врасплох, ни порядочные люди не оставались у него в безвестно ста: все получали то, чего они заслуживали. Ибо он никогда не полагался на мнение других, шла ли речь о наказании или награждении кого‑либо из граждан; всегда он выносил свои решения на основании того, что сам знал по данному поводу. (43) Целиком посвятив себя такого рода занятиям, он никогда не терялся в том множестве дел, которые каждодневно случаются в государстве, и с таким благочестием и благожелательностью к людям управлял городом, что все чужеземцы, приезжавшие туда, не столько завидовали власти Эвагора, сколько счастью его подданных, имеющих такого царя. Ибо во время своего правления он никому не чинил обиды, порядочных же людей всегда окружал почестями. Крепко держа всех в своей власти, он, однако, всегда наказывал преступников только в соответствии с законом. (44) Ничуть не нуждаясь в советчиках, он тем не менее всегда советовался С друзьями. Он делал множество уступок близким людям, но никогда не выказывал снисхождения врагам. Он внушал к себе почтение не суровостью лица, а всем образом жизни. Никогда он не допускал со своей стороны беспорядочных или противоречивых действий, но всегда соблюдал и на деле согласие, достигнутое на словах. (45) Он гордился не тем, что удавалось сделать благодаря счастливой случайности, а тем, что бывало достигнуто собственными усилиями. Друзей он завоевывал благ одеяниями, прочих же покорял великодушием. Он внушал страх не свирепостью наказаний, а превосходством своей натуры. Он сам управлял своими страстями, а не они вели его на поводу за собой. Немногими трудами он умел обеспечить себе продолжительный покой, однако никогда ради мимолетных развлечений он не бросал великих начинаний. (46) В общем, он не упускал из виду ни одного из тех качеств, которыми должны обладать цари. От каждой политической формы он брал самое лучшее; он обладал качествами: народного вождя — потому что умел окружать заботою народ; государственного деятеля — потому что справлялся с управлением целого государства; опытного полководца — потому что сохранял благоразумие перед лицом опасности; наконец, прирожденного повелителя — потому что всем этим отличался от других. Что эти качества, а также множество других действительно были присущи Эвагору, в этом легко убедиться, если обратиться к самим его делам.
(47) В самом деле, получив город, совершенно одичавший и вследствие финикийского владычества не допускавший к себе эллинов, город, не знавший ремесел, не занимавшийся торговлей, не имевший гавани, он все это исправил и привел в должный порядок. Кроме того, он присоединил к городу новую большую территорию, возвел кругом новые стены, построил триеры и вообще так укрепил этот город своими сооружениями, что он теперь не уступает ни одному из эллинских городов. Более того, Эвагор сделал его настолько могущественным, что многие из тех, кто раньше презирал этот город, теперь боятся его. (48) Однако никакое государство не в состоянии добиться таких успехов, если во главе его управления не будет стоять человек, наделенный такими качествами, какими, как я только что старался показать, был наделен Эвагор. Поэтому я не боюсь, что мой рассказ о достоинствах Эвагора покажется приукрашенным; я боюсь другого — что я не смогу должным образом оценить содеянное им. (49) Да и в самом деле, кто сможет до конца постичь такую натуру? Ведь этот человек не только поднял достоинство собственного города: он также способствовал смягчению нравов у всех окружающих народов. Во всяком случае, до прихода к власти Эвагора они держались в высшей степени неприступно и сурово. Даже среди своих правителей они более всего уважали тех, кто в обращении с эллинами допускал наибольшую жестокость. (50) Теперь же они настолько переменились, что даже соперничают из‑за того, кому считаться особенным другом эллинов. Заботясь о продолжении рода, большинство берет себе жен у нас. Эллинские вещи и обычаи нравятся им теперь больше, чем свои собственные. Даже людей, сведущих в музыке и прочих искусствах, встретишь теперь здесь чаще, чем в городах, которые испокон веков были местом их средоточия. И виновник всего этого — Эвагор; нет человека, который не признал бы этого.
(51) Однако самое большое подтверждение его честности и благородства можно увидеть в том, что многие эллины, люди совершенные во всех отношениях, покидали родину и стремились поселиться на Кипре, считая, что единодержавную власть Эвагора легче сносить и она более соответствует понятию о справедливости, чем те порядки, которые царят у них дома. Разумеется, перечислить всех этих людей поименно было бы трудным делом. (52) Однако кто не знает о Кононе, человеке, который возвышался над всеми эллинами благодаря своей исключительной доблести? Потерпев неудачу на войне [17], он счел за лучшее отправиться к Эвагору в уверенности, что там он и для себя самого найдет отличнейшее убежище, и городу скорее всего добудет помощника. Он и раньше уже часто добивался успеха в своих предприятиях, однако, несомненно, никогда еще не принимал лучшего решения, чем тогда. (53) Ибо ему удалось своим приездом на Кипр принести больше всего пользы и другим и себе. Действительно, не успели Конон и Эвагор сблизиться друг с другом, как они уже стали дорожить этой дружбой более, чем всеми прежними привязанностями. Затем, на протяжении всего времени, между ними царило полное согласие, и, в частности, они всегда держались одного мнения по поводу нашего города. (54) Видя, что он находится под игом лакедемонян и страдает от превратностей судьбы, они испытывали сильное горе, что было естественно для каждого из них: один был гражданином нашего города от рождения, другой стал им по закону, за свои многочисленные благодеяния [18]. Вдвоем они стали думать, как освободить наш город от несчастий, и очень скоро лакедемоняне предоставили им удобный случай. Дело в том, что лакедемоняне, властвуя над эллинами и на земле, и на море, оказались столь ненасытными, что принялись опустошать также Азию [19]. (55) Этим обстоятельством и воспользовались Конон и Эвагор. Видя, что царские полководцы не знают, как справиться с этими трудностями, они посоветовали вести войну против лакедемонян не на земле, а на море. Они считали, что если бы удалось составить пешее войско и с его помощью добиться превосходства на суше, то от этого выиграли бы лишь области материка [20], тогда как в случае победы на море ее плодами могла бы воспользоваться вся Эллада. (56) Так именно и случилось: полководцы царя послушались их советов и был создан большой флот. После этого лакедемоняне были побеждены в морском сражении [21] и лишились своей власти, эллины получили свободу, а наш город вернул себе часть прежней славы и вновь занял руководящее место среди союзников. Эти успехи были достигнуты под командованием Конона и при содействии Эвагора, который снарядил большую часть армии. (57) За это мы почтили обоих величайшими почестями и воздвигли им статуи на том месте, где стоит изображение Зевса Спасителя [22], вблизи от него и неподалеку друг от друга, чтобы они служили двояким напоминанием: и о великой услуге, которую эти люди оказали нашему городу, и о той дружбе, которая их связывала.
Царь, однако, не испытывал к ним таких же чувств; напротив, чем крупнее и чем значительнее становились успехи этих людей, тем больше он их боялся. О Кононе у нас речь пойдет особо; [23] что же касается Эвагора, то царь и сам не старался скрыть своих опасений. (58) Это видно из того, что к войне на Кипре он отнесся с большим вниманием, чем ко всем прочим войнам. Он даже считал Эвагора более серьезным и более трудным противником, чем Кира, который оспаривал у него царскую власть [24]. Величайшим доказательством тому является следующее: услышав о приготовлениях Кира, царь отнесся к ним с таким пренебрежением, что по своей беспечности чуть не дал Киру дойти до самой столицы; напротив, к Эвагору он с давних пор относился с таким подозрением и страхом, что, еще продолжая пользоваться его услугами, стал готовиться к войне с ним. Разумеется, царь поступил несправедливо, однако его решение не было вовсе лишено смысла. (59) Он знал многих эллинов и варваров, которые, начав с малого, добивались великого могущества. Ему было известно духовное величие Эвагора, и он с тревогой убеждался, что слава и могущество этого человека растут с необычайной быстротой, ибо природа наделила его несравненным мужеством, а судьба во всем покровительствует. (60) Поэтому ясно, что войну с Эвагором он затеял не из обиды за прошлое, а из страха за будущее, не из одних лишь опасений за Кипр, но по гораздо более серьезным основаниям. При этом он с таким рвением взялся за эту войну [25], что истратил на нее более пятнадцати тысяч талантов. (61) Эвагор, располагая возможностями во всех отношениях более ограниченными, сумел, однако, противопоставить несметной армии царя мощь своего разума; его успехи в тех условиях заслуживают еще большего восхищения, чем его подвиги, о которых упоминалось выше. В самом деле, пока персы позволяли ему жить в мире, его владения ограничивались всего лишь родным городом; (62) когда же необходимость заставила его воевать, он с помощью своего сына Пнитагора добился таких успехов, что едва не овладел всем Кипром. Более того, он опустошил Финикию, взял штурмом Тир, склонил к отпадению от царя Киликию, погубил стольких врагов, что многие из персов до сих пор, оплакивая свои несчастья, не перестают вспоминать о его доблести. (63) В конце концов Эвагор так изнурил их »той войной, что, хотя в прежнее время у них установился обычай не прекращать борьбы с мятежниками до тех пор, пока те не попадут к ним в руки, тут они с радостью пошли на мир: им пришлось нарушить свой обычай, так и не добившись никакого ослабления Эвагора [26]. (64) Лакедемонян царь лишил их власти за каких‑нибудь три года [27], хотя они находились в тот момент на вершине славы и могущества, с Эвагором же он провоевал десять лет и все‑таки вынужден был оставить его в том же положении, в каком он был и до начала войны. Самое же удивительное состоит в том, что город, который Эвагор отобрал у другого тирана с помощью всего лишь пятидесяти человек, великий царь не смог подчинить себе даже с такими большими силами.
(65) Спрашивается, можно ли яснее, чем это сделано на примере столь трудной и опасной войны, показать все мужество, рассудительность и доблесть Эвагора? Ведь совершенно очевидно, что эта война не сравнима не только с другими войнами, которые когда‑либо велись людьми, но и с походом древних героев, который повсюду воспевается в песнях. Участники того похода силами всей Эллады взяли одну только Трою, тогда как Эвагор, опираясь на один–единственный город, вел борьбу против всей Азии. Поэтому если бы деяния Эвагора пожелали бы прославить столько же поэтов, сколько воспевает подвиги тех героев, то он был бы знаменит еще больше, чем они. (66) В самом деле, давайте оставим в стороне мифы и будем говорить лишь о действительных событиях. Спрашивается, кто из тогдашних людей добился таких же успехов или стал виновником столь же значительных перемен, как Эвагор? Этот человек сам из простого гражданина сделался тараном, а свой род, целиком устраненный от участия в политической жизни, вновь возвел на подобающую ему высоту. Своих граждан он из варваров сделал эллинами, из робких — воинственными, из ничем не примечательных — знаменитыми. (67) Получив в управление страну, лишенную сношений с внешним миром и совершенно одичавшую, он сделал ее более культурной и цивилизованной. Наконец, оказавшись во вражде с великим царем, он защищался от него с такою храбростью, что эта война за Кипр навеки стала знаменитой. Наоборот, когда он был союзником царя, он принес ему столько пользы, сколько никто другой. (68) В частности, по общему признанию, он снарядил для царя самую большую эскадру из тех, что участвовали в сражении при Книде. А ведь результаты этого сражения были огромны: царь стал хозяином всей Азии; лакедемоняне, вместо того чтобы опустошать материк [28], принуждены были сражаться за собственную землю; эллины вместо рабства обрели независимость; наконец, афиняне добились таких успехов, что те, кто раньше властвовал над ними, теперь явились, чтобы отдать им эту власть [29]. (69) Поэтому если бы меня спросили, что из содеянного Эвагором я считаю наиболее значительным: усилия ли, направленные на борьбу с лакедемонянами, следствием чего явились вышеназванные события, или последнюю войну с Персией, или захват царской власти, или общее управление государством, — то я оказался бы в большом затруднении. Ибо каждый раз мне представляется наиболее значительным и наиболее заслуживающим восхищения то из деяний Эвагора, на которое я в данной момент обращаю свое внимание.
(70) Поэтому если правда, что некоторые люди в прошлом заслужили бессмертие своею доблестью, то Эвагор тем более должен был удостоиться такой награды. Я заключаю об этом по тому, что и в здешней жизни он неизменно пользовался покровительством судьбы и благоволением богов, при этом даже в большей степени, чем другие герои. Ведь нетрудно убедиться, что большинство этих полубогов, и притом самые знаменитые из них, испытали по воле судьбы величайшие несчастья, тогда как Эвагор всю свою жизнь от начала и до конца оставался не только самым замечательным, но и самым счастливым из людей. (71) Действительно, какого счастья не послала ему судьба? Предки у него были такие, каких не было больше ни у кого, если не считать людей одного с ним происхождения. Сам он в физическом и в духовном отношении настолько возвышался над другими, что вполне мог быть тираном не только Саламина, но и всей Азии. Царскую власть он получил самым достойным образом и сохранил ее в течение всей жизни. Смертный от рождения, он оставил по себе бессмертную память. Жизнь его продолжалась ровно столько, чтобы он мог познать старость, не испытывая еще страданий, которые сопровождают этот возраст [30]. (72) Кроме того, ему не было отказано и в том, что считается редкой удачей, — в счастии иметь многочисленное и достойное потомство; это благо также выпало на его долю. И что самое удивительное — среди его потомков нет никого, кто носил бы простое имя: одного величают царем [31], других — владыками, третьих — владычицами [32]. И если некоторые поэты допускают- преувеличения, говоря о ком‑либо из прошлых героев, что он был «богом среди людей» или «смертным божеством» [33], го, право, все эти эпитеты самым чудесным образом подошли бы для характеристики натуры Эвагора.
Конечно, я многое пропустил из того, что можно было сказать об Эвагоре. Ведь у меня нет уже былой силы: [34] раньше я мог бы составить эту похвальную речь с большим тщанием и полнотой. Тем не менее и теперь, поскольку это зависело от меня, Эвагор не останется без похвалы. Ибо я все- таки считаю, Никокл, что, хотя скульптурные изображения тоже могут служить хорошим памятником человеку, все же гораздо более ценным является изображение его деяний и помыслов, что может быть достигнуто только в искусно составленной речи. (74) Я отдаю предпочтение этому виду изображений прежде всего потому, что, как мне известно, люди, совершенные во всех отношениях, не столько гордятся телесной красотой, сколько ищут для себя славы в разумных поступках. С другой стороны, изваяния по необходимости имеются лишь там, где их поставили, тогда как речи могут быть разнесены по всей Элладе. Распространяясь, они могут вызвать восхищение в кругу рассудительных людей, чьим мнением следует дорожить гораздо больше, чем всяким иным. (75) Кроме того, никто не смог бы воспроизвести своим телом фигуру, изваянную в бронзе или нарисованную на картине, тогда как подражать нравам и поведению людей, обрисованных в речах, легко может всякий, кто не стремится к беспутному образу жизни, а хочет стать порядочным человеком. (76) Ради этого в особенности я и предпринял составление данной речи, ибо я считал, что и ты, и твои дети, и вообще все потомки Эвагора обрели бы величайший стимул к совершенствованию, если бы кто‑нибудь собрал воедино свидетельства о его доблести и, обработав их в виде речи, передал вам для постоянного созерцания и изучения. (77) Обычно мы побуждаем людей к занятию философией, отзываясь с похвалою об успехах других: завидуя тем, кого похвалили, люди начинают подражать им в своих стремлениях и поступках. Однако, чтобы поощрить тебя и твоих детей, я могу сослаться на пример не какого‑нибудь чужого, а близкого и дорогого вам человека. Советую тебе: всячески старайся, чтобы не уступать никому из эллинов в умении говорить и действовать. (78) Не думай, однако, что я обвиняю тебя в нерадивости, коль скоро я часто обращаюсь к тебе с одними и теми же призывами. Ведь ни мною, ни другими людьми не осталось незамеченным, что ты, первый и единственный из всех, кто обладает тиранической властью и живет в роскоши и богатстве, обратился к занятиям философией. Со временем ты заставишь многих царей позавидовать твоим знаниям и внушишь им стремление последовать твоему примеру, отказавшись от привычек, к которым теперь они слишком привязаны. (79) Тем не менее, хотя я все это знаю, я по–прежнему продолжаю и буду продолжать делать то же самое, что делают зрители на гимнических состязаниях. Ведь и они своими криками подбадривают не тех бегунов, которые отстали, а тех, которые оспаривают победу. (80) Мой долг, как и долг остальных твоих друзей, состоит в том, чтобы своими советами, устными или письменными, поддерживать в тебе стремление к той благородной цели, которая уже и сейчас составляет предмет твоих желаний. Со своей стороны ты не должен пропускать ни единой возможности, но, как теперь, так и в будущем, обязан заботиться о своем духовном развитии, чтобы быть достойным преемником славы отца и других предков. Ибо все люди, и прежде всего те, кто, подобно вам, наделен величайшей властью, должны придавать большое значение развитию своего ума. (81) Надо предаваться не радости, если окажется, что ты уже превосходишь современников, а горю, если, обладая столь замечательными способностями и имея своим прародителем — Зевса, а отцом — человека такой исключительной доблести, как Эвагор, ты не оставишь далеко позади и прочих людей, и даже тех, кто занимает равное тебе положение. Не испытать неудачи на этом пути зависит от тебя самого, ведь если ты сохранишь привязанность к философии и будешь и дальше делать такие же успехи, как теперь, то очень скоро ты станешь таким, каким тебе и надлежит быть.
[1] …обращенного к нему же «Наставления». — Имеется в виду речь Исократа «К Никоклу».
[2] «Не только теперь призываю я тебя ревностно стремиться к добродетели, но и раньше призывал»… — Вся цитата — свободное переложение того, что Исократ говорит в конце речи (см.: Isocr. Euag. 78).
[3] …третье вступление, которое… нельзя обнаружить в обычном похвальном слове… — В «Схолиях», составленных этим же грамматиком, указывается, что в речи «Эвагор» надо различать три вступления: одно, обращенное к Никоклу (см.: Isocr. Euag. 1—5), и два других, непосредственно предваряющих рассказ об Эвагоре (см.: Isocr. Euag. 5—7, 8—11). Под «третьим вступлением», о котором говорится в «Содержании», следует подразумевать, по–видимому, вступление, обращенное к Никоклу.
[4] …«Ты должен, Никокл, подражать делам своего отца, о которых мы рассказали теперь в этом надгробном слове». — Приведенная цитата — вновь свободное переложение Исократа (см.: Isocr. Euag. 73 sq.).
[5] …герои, жившие во времена Троянской войны и даже еще раньше… — «Например, Эрихтоний, Инах, Эвмолп» (Incerti grammatic. Schol. Ad locum.).
[6] …люди, занимающиеся философией… — О смысле, который Исократ вкладывает в понятие философии, см. примеч. 7 к речи «К Демонику».
[7] …общее святилище всех эллинов… — То есть святилище Эака (Αἰάκειον), которое подробнейшим образом описано у Павсания (см.: Paus. II. 29. 6).
[8] …которому он дал имя прежней своей родины… — Родиной Тевкра, по преданию, был остров Саламин.
[9] …из Финикии прибыл один изгнанник… — Имя этого финикийского авантюриста неизвестно.
[10] …наводнил город варварами и подчинил весь остров власти великого царя. — Свержение династии Эакидов и подчинение Саламина персидской власти произошло, по–видимому, вскоре после заключения Каллиева мира (в 449 г. до н. э.). По этому миру афиняне вынуждены были отказаться от притязаний на Кипр, и остров снова подпал под персидское влияние.
[11] Один из могущественных людей… — Это был Абдемон (или Абдимон), правитель соседнего города Китиона (см.: Theopomp. Fr. III; Diod. XVI. 98. 1).
[12] …заискивать перед худшими. — Греческое χείρων обозначает человека худшего по своему роду, положению или внутреннему достоинству.
[13] …Эвагор… сделал себя тираном города. — Захват власти Эвагором относится скорее всего к 411 г. до н. э. (ср.: Lys. Contra Andoc. 26-28).
[14] …восхищаются Киром, который отобрал власть у мидян и передал ее персам. — Речь идет об основателе Персидского царства Кире Старшем (558—529 гг. до н. э.). Победа над мидянами относится к 550 г. до н. э.
[15] …Кир… убил отца своей матери. — Кир был сыном Майданы, дочери последнего мидийского царя Астиага. О судьбе Астиага ср.: Дьяконов И. М. История Мидии. М.; Л., 1956. С. 421-424.
[16] …если говорить… не боясь возбудить в ком‑либо зависть… со всею откровенностью… — В оценке основателя Персидской державы (см.: Isocr. Euag. 37—38), равно как и в отношении к Киру Младшему (см.: Isocr. Euag. 58), чувствуется скрытая полемика Исократа с кем‑то, кто придерживался других взглядов. Невольно напрашивается мысль, что этим противником был Ксенофонт. Однако это предположение могло бы иметь силу лишь в том случае, если бы было доказано, что создание «Анабасиса» и «Киропедии» Ксефонтом предшествовало написанию «Эвагора» Исократом.
[17] Потерпев неудачу на войне… — Имеется в виду сражение при Эгоспотамах в конце Пелопоннесской войны (405 г. до н. э.). Афинский флот был там полностью уничтожен спартанцами; спаслось лишь несколько кораблей, из которых восемь вместе с Кононом отправились искать убежище на Кипре у Эвагора (ср.: Xen. Hell. II. 1. 29; Diod. XIII. 106. 6).
[18] …другой стал им по закону, за свои многочисленные благодеяния. — О даровании Эвагору прав афинского гражданства ср.: Dem. Epist ad Phil. 10.
[19] …лакедемоняне… принялись опустошать… Азию. — Война Спарты с Персией началась в 400 г. до н. э.
[20] …области материка… — Здесь под материком подразумевается Малая Азия.
[21] …лакедемоняне были побеждены в морском сражении… — Имеется в виду сражение у Книда, произошедшее в 394 г. до н. э.
[22] …воздвигли им статуи на том месте, где стоит изображение Зевса Спасителя… — Статуи Конона и Эвагора были воздвигнуты на агоре, возле Царской стои (см.: Paus. I. 3. 2).
[23] О Кононе у нас речь пойдет особо… — Намерение Исократа написать специальную похвальную речь в честь Конона осталось неосуществленным.
[24] …чем Кира, который оспаривал у него царскую власть. — Имеется в виду Кир Младший, персидский царевич, пытавшийся с помощью греческих наемников свергнуть с престола своего брата, царя Артаксеркса II (в 401 г. до н. э.).
[25] …эту войну… — То есть Кипрскую войну (390—380 гг. до н. э.). Ср.: Theopomp. Fr. III; Diod. XIV. 98. 1-4; Idem. XV. 2 sq.
[26] …тут они… пошли на мир… так и не добившись никакого ослабления Эвагора. — Исократ крайне односторонне освещает ход событий: он говорит только об успехах Эвагора, но совершенно замалчивает его неудачи. Между тем персы в конце концов добились решительного перевеса: в 381 г. до н. э. им удалось высадиться на Кипре, попытки Эвагора добиться перевеса на море окончились неудачей, и персы приступили к осаде Саламина. Спустя несколько месяцев Эвагор вынужден был начать переговоры о мире, сравнительно приемлемых условий которого ему удалось добиться лишь из‑за раздоров среди персидских полководцев.
[27] Лакедемонян царь лишил… власти за каких‑нибудь три года… — А именно с 397 по 394 г. до н. э.
[28] …опустошать материк… — Речь идет об областях Малой Азии.
[29] …афиняне добились… что те, кто раньше властвовал над ними, теперь явились, чтобы отдать им… власть. — В «Ареопахитике» (см.: Isocr. Areop. 65) Исократ снова говорит о том, что после сражения при Книде спартанские послы явились в Афины, чтобы вручить афинянам «власть на море». Однако это высказывание не следует понимать слишком буквально: ни о каком формальном признании афинской гегемонии со стороны Спарты в то время не могло быть и речи. Самое большее, на что согласились спартанцы во время переговоров 391 г. до н. э., когда их послы действительно посетили Афины, это признать за афинянами право на острова Лемнос, Имброс и Скирос (см.: Andoc. De Расе).
[30] Жизнь его продолжалась., столько, чтобы он мог познать старость, не испытывая… страданий, которые сопровождают этот возраст. — Исократ здесь умалчивает о насильственной смерти Эвагора (об этом см.: Arst. Polit V. 8. 10. 1311b 4-6; Theopomp. Fr. III; Diod. XV. 47. 8).
[31] …одного величают царем… — То есть Никокла.
[32] …других — владыками, третьих — владычицами. — Ср.: Harpocration. Lexicon. S. ν. ἄνακτες και ἄνασσαι: «[Эти слова употребляет] Исократ в "Эвагоре". По–видимому, автор упоминает о каком- то обычае, существовавшем на Кипре. По крайней мере, Аристотель в "Кипрской политии" говорит: "Сыновья и братья царя назывались владыками (ἄνακτες), сестры и жены — владычицами (ἄνασσαι)"».
[33] …некоторые поэты допускают преувеличения, говоря о ком‑либо из… герое, что он был «богом среди людей" или «смертным божеством»… — См., напр.: Hom. II. XXIV. 258 — (Приам оплакивает Гектора — «между смертными бога»).
[34] Ведь у меня нет уже былой силы… — Если допустить, что речь «Эвагор» была написана около 365 г. до н. э., то выходит, что Исократу тогда уже было около 70 лет.