Исократ — мастер торжественного эпидейктического красноречия. Автор же «Банкирской речи» — мастер красноречия судебного, причем по языку, стилю эта речь настолько отличается от работ Исократа, что некоторые даже ставили под сомнение его авторство (см.: Münscher К. Isocrates... Sp. 2164 f.). Однако у Дионисия Галикарнасского таких сомнений не было, и он приводил отрывок этой речи как образец судебного красноречия Исократа (см.: Dion. Hal. De Isoer. 18).

«Банкирская речь» — важный исторический источник. Она содержит ряд сведений об аттическом праве, деятельности ростовщиков, торговых связях Афин с Боспорским царством в начале IV века до н. э.

Хотя имя истца неизвестно, но по контексту речи читатель вполне может составить ясное представление об этом лице и постигших его в Афинах злоключениях. Истец — сын Сопея, доверенного лица боспорского царя Сатира I (407—387 гг. до н. э.), с которым Афины поддерживали тесные связи. Согласно Дионисию (см.: Dion. Hal. De Isoer. 18), молодой боспорец, от лица которого ведется повествование в «Банкирской речи», был учеником Исократа.

Как видно из §36 настоящей речи, сын Сопея прибыл в Афины до битвы при Книде (394 г. до н. э.), когда лакедемоняне еще господствовали на море и сношения с Понтом были затруднены. Тяжбу же сына Сопея с Пасионом необходимо отнести ко времени, когда морские сношения стали свободными. Дату этого процесса определяют приблизительно от 394 до 391 года до н. э. Дела банкира Пасиона и в самом деле могли тогда быть плохи из-за начавшейся Коринфской войны, которая вызвала экономический кризис. Неизвестно, в пользу кого афинские судьи решили дело — в пользу ли ксена боспорца или метека Пасиона. Во всяком случае позднее дело последнего процветало, процветало оно и при его правопреемнике Формионе, как видно из речи «За Формиона» Демосфена (см.: Dem. Pro Formion).

(1) Великое судебное состязание предстоит мне, судьи. Я рискую не только лишиться больших денег, но быть обвиненным в стремлении несправедливо завладеть чужими — это я ( читаю важнее всего. Ведь даже если я лишусь чужих денег, у меня останется достаточное состояние; если же окажется, что я без надлежащего основания взыскивал столь большие деньги, то я буду опозорен на всю жизнь. (2) Труднее всего, судьи, добраться до таких противников. Дело в том, что сделки с банкирами заключаются без свидетелей;
[1] поэтому и те, с кем они поступают несправедливо, неизбежно подвергаются опасности: у них и много друзей, и денег в их руках много, да и их ремесло вселяет к ним доверие. Однако и при таких обстоятельствах я надеюсь для всех сделать ясным, что Пасион лишает меня денег. (3) Сначала я изложу, насколько смогу, вам все дело. Отец мой, судьи, — Сопей; все плавающие в Понт знают, что он настолько близко стоит к Сатиру, что управляет у него обширной областью и имеет попечение о всей его вооруженной силе. (4) Зная про Афины и про прочую Элладу, я пожелал совершить туда путешествие. И вот отец мой, нагрузив два корабля хлебом и дав денег, отправил меня одновременно и с торговой целью, и с целью людей посмотреть. Пифодор, сын Финика, свел меня с Пасионом, и я пользовался его банком. (5) Несколько времени спустя был ι делан Сатиру донос, будто отец мой злоумышляет против его власти и что я вожу компанию с изгнанниками. Сатир дает приказ схватить отца, тем же из Понта, которые прожитии здесь, дает поручение принять от меня деньги и передать мне самому приказание плыть домой, если я этого не сделаю, то требовать от вас моей выдачи, (6) Будучи в столь бедственном положении, судьи, я рассказал Пасиону о моих злоключениях: я был так близок к нему, что не только в денежных делах, но и во всем остальном вполне доверял ему. (7) По обоюдному совету мы решили, что самое лучшее — наличные деньги передать, а от денег, лежавших у Пасиона, не только отречься, но заявить, чго я состою должником его и других лиц, вообще поступить так, чтобы всего более можно было убедиться в том, что нет у меня денег. (8) Я, судьи, тогда считал, что Пасион все это мне советует из расположения ко мне; но, после того как я закончил дело с прибывшими от Сатира, я понял, что он покушается на мое достояние. Дело в том, что, когда я хотел взять обратно принадлежащие мне деньги и отправиться в Византий, Пасион решил, что настал самый благоприятный для него случай: ведь моих денег, лежащих у него, было много, и из-за них стоило забыть стыд, а я к тому же в присутствии многих свидетелей отрицал, что имею что-либо, и в глазах у всех считался должником Пасиона и признавал себя должным еще и другим. (9) К тому же, судьи, он посчитал, что, если я попробую остаться в Афинах, государство меня выдаст Сатиру, если же отправят куда-нибудь в другое место, то ему нечего будет заботиться о моих показаниях, а если я поплыву в Понт, то там погибну вместе с моим отцом. Так-то рассуждая, он и замыслил лишить меня моих денег. И вот под предлогом, что в настоящее время он не имеет денег, он заявил, что не может отдать и моих; когда же я, желая ясно разузнать, в чем дело, послал к нему Филомела и Менексена
[2] (с поручением вытребовать деньги), Пасион стал им говорить, что у него нет ничего мне принадлежащего. (10) И вот, когда на меня отовсюду обрушилось столько бед, как полагаете вы, какое принять мне надлежало решение? Если молчать, Пасион лишит меня денег; если станешь говорить, это не принесет тоже большой пользы, а вместе с тем поставит в очень тяжелое положение и меня, и моего отца перед Сатиром. Итак, я счел наиболее надежным держаться спокойно. (11) После этого, судьи, приносят мне с Понта весть, что отец мой освобожден и Сатир настолько раскаивается во всем им содеянном, что оказывает ему величайшее доверие: дал ему власть еще большую, чем он имел раньше, причем сестру мою он взял в жены для своего сына. Пасион, услышав об этом, понял, что я теперь уже открыто стану действовать, чтобы защитить свое достояние. Поэтому он упрятывает Китта, раба, который был осведомлен о моих деньгах. (12) Так как я, явившись, стал требовать показать мне Китта, то Пасион, понимая, что Китт может яснейшим образом подтвердил, то, в чем я обвинял Пасиона, говорит — это самое ужасное, — будто я и Менексен подкупом склонили на свою сторону Китта, бывшего сидельцем в меняльной лавке, и я взял у него шесть талантов серебра. А для того чтобы не было допроса под пыткою относительно этих шести талантов, мы, по словам Пасиона, спрятав раба, выступили с встречным иском к нему, Пасиону, и стали требовать того, кого мы сами укрыли. Говоря это с гневом и со слезами, повлек он меня к [архонту] полемарху, требуя от меня поручителей, и отпустил меня лишь после того, как я выставил поручителей на шесть талантов. Призовите свидетелей.

(Свидетельские показания)

(13) Вы выслушали свидетелей, судьи. И вот, одно уже потеряв, относительно другого подвергаясь позорнейшим обвинениям, я для поисков Китта отправился в Пелопоннес. Менексен же тем временем нашел раба здесь, в Афинах, и, схватив его, стал требовать подвергнуть его под пыткой допросу и о деньгах, данных на хранение, и о том, в чем обвинял нас Пасион. (14) Последний же дошел до такой дерзости, что пытался освободить Китта от пытки как свободнорожденного и не постыдился, не побоялся заявить, что он отпускает на свободу и возбраняет подвергнуть пытке того, кого мы обратили в рабство, после того как от него получили столько денег. Самое же замечательное то, что, когда Менексен требовал у полемарха поручительства за раба, Пасион взял его на поруки за семь талантов
[3]. Пусть пред станут свидетели.

(Свидетельские показания)

(15) После этого, судьи, Пасион счел, что он промахнулся в том, что случилось. Намереваясь исправить это в дальнейшем, он явился к нам с изъявлением готовности выдать для пытки раба. Мы, избрав 10 допросчиков, явились в святилище Гефеста. Я потребовал, чтобы они бичевали выданного и вытягивали ему члены до тех пор, пока он, по их мнению, не скажет правду, Пасион же стал говорить допросчикам, что они были выбраны не в палачи, и настаивал на том, чтобы они словесным допросом осведомлялись у раба о том, что им угодно узнать. (16) На наши возражения допросчики заявили, что они не станут пытать, но решили, чтобы Пасион выдал мне раба. Так Пасион ловко избежал допроса раба под пыткой, а что касается выдачи, он отказался довериться допросчикам, но изъявил готовность заплатить пеню в случае, если они сочтут его виновным. Пусть будут вызваны свидетели этого.

(Свидетельские показания)

(17) Затем, судьи, все на собраниях стали обвинять Пасиона в несправедливых и возмутительных поступках, именно, что он сперва укрыл раба, который, как говорил и я, был причастен к денежным делам, а затем сам стал обвинять нас в укрывательстве, что потом, когда раб был схвачен, он воспрепятствовал его пытать, как будто бы свободного, после же этого его выдал за раба и избрал допросчиков, на словах приказал его пытать, а на деле не допустил до этого. Так как Пасион полагал, что ему самому не будет никакого спасения, если ему придется предстать перед вами, то он через посланного просил меня быть при нем, когда он отправится в храм. (18) И вот, когда мы пришли на Акрополь, он, накрывшись, с плачем стал говорить, будто его вынудило отсутствие средств отрицать получение от меня денег, но что немного времени спустя он постарается деньги отдать. Пасион просил меня оказать ему снисхождение и не разглашать постигшей его беды, чтобы не стало известно, что он, принимая на хранение деньги, явно не выполняет данного обязательства. Я, веря в его раскаяние, уступил ему и предложил изобрести способ, чтобы и ему самому благополучно выйти из положения, и мне получить свое. (19) На третий день, встретившись, мы даем друг другу клятву молчать обо всем случившемся; но эту клятву он нарушил, как узнаете вы сами из дальнейшего изложения. Пасион согласился плыть со мною в Понт и гам отдать деньги — это для того, чтобы осуществить соглашение как можно дальше от этого города, чтобы никто из здесь живущих не знал об обстоятельствах уплаты долга. После отъезда он смог бы объяснить свое отсутствие, как ему угодно. В случае же нарушения им данного уговора он соглашался предоставить посредничество Сатиру под условием — в случае осуждения уплатить полуторную сумму денег. (20) Все это изложив письменно, мы повели на Акрополь ферейца Пирона, обычно плавающего в Понт, и вручили ему на хранение договор, наказав ему, что если мы покончим миром между собою, то письменное условие сжечь, если же нет, то отдать Сатиру. (21) Так, судьи, сложились наши дела. Менексен между тем в гневе на обвинение, брошенное ему Пасионом, начал с ним тяжбу и стал настаивать на выдаче Китта, требуя для Пасиона, если он будет обвинен в клевете, того же самого наказания, которое постигло бы его, если бы было признано, что он совершил что-либо такое, в чем обвинял нас Пасион. Последний, судьи, стал просить меня, чтобы я отклонил Менексена от предъявления ему обвинения, говоря, что он ничего не достигает, если возвратит деньги согласно письменному соглашению, отправившись в Понт, а здесь будет осмеян, так как раб, подвергшись пытке, разгласит правду обо всем. (22) Я согласился ходатайствовать перед Менексеном об удовлетворении желания Пасиона, если он в отношении меня исполнит взятые обязательства. В то время Пасион был в бедственном положении, не имел ничего, чем он мог бы помочь себе в своих собственных бедах: не только страшила его пытка раба и вышеуказанная тяжба, но также и письменное соглашение, как бы оно не попало в руки Менексена. (23) В столь затруднительном положении, не находя никакого иного способа уплатить долг, Пасион подкупил рабов упомянутого гостя и подделал соглашение, которое должен был получить Сатир, в случае если Пасион не удовлетворит меня. И после того как он сделал это, он стал наглейшим из всех людей. Он заявил, что и в Понт он со мной плыть не намерен, и договора со мной у него никакого нет, и потребовал, чтобы письменное соглашение было распечатано в присутствии свидетелей. К чему я буду вам, судьи, сообщать подробности? Ведь оказалось, что в письменном соглашении стояло, будто бы к Пасиону я не предъявляю никаких обвинений. (24) Все происшедшее я изложил вам возможно точнее. Я полагаю, судьи, что Пасион построит свою защиту на этом подделанном им документе и больше всего будет на него опираться. Будьте внимательны к моим словам, и я думаю, что сделаю для вас очевидной подлость Пасиона, основываясь на обстоятельствах заключения нами письменного условия. (25) Прежде всего обратите внимание на следующее. Когда мы передавали гостю наш договор, по которому Пасион объявляет себя свободным от обвинений, я же заявляю, что должен получить от него деньги, мы наказывали гостю сжечь письменное соглашение, если мы покончим между собой миром, если же нет, то отдать его Сатиру; что это было сказано, мы оба признаем. (26) Однако, судьи, по какой причине мы поручили отдать письменное соглашение Сатиру, если не договоримся, раз Пасион был уже свободен от обвинений и дело у нас было покончено? Но ясно, что мы заключили такой договор потому, что у нас оставались еще спорные вопросы, которые Пасион должен был уладить со мной согласно письменному соглашению. (27) Далее, судьи, я имею изложить причины, по которым Пасион согласился возвратить деньги, так как мы избавились от наветов на нас перед Сатиром, а Пасион сам оказался не в состоянии укрыть Китта, знавшего о сделанном мною вкладе денег на хранение, то он решил, что если выдаст на пытку раба, то обнаружится его мошенничество, (28) если же не сделает этого, то будет подвергнут пене; в силу всего этого он и решил помириться со мной. Потребуйте же от Пасиона указать, ради какой выгоды или из-за какой опасности я освободил его от обвинений? Если же он ничего подобного указать вам не сможет, то не правильнее ли будет, если вы более поверите — что касается письменного соглашения — мне, нежели ему? (29) Достаточно легко, судьи, всякому понять, что мне как обвинителю, если бы я стал опасаться опровержений, возможно было без всякого заключения договора прекратить дело, Пасиону же из-за возможности применить пытку к рабу и из-за тяжб, возбужденных перед вами, нельзя было по желанию освободиться от опасностей, иначе как склонив к тому меня, обвинителя. Таким образом, не мне для прекращения преследования, а Пасиону о возвращении моих денег приходилось заключать договор. (30) Еще неправдоподобнее допустить, что я до составления письменного соглашения настолько сильно усомнился в благоприятном исходе дела, что не только освободил Пасиона от обвинений, но и договором это подтвердил, а после того как я написал против себя подобного рода опровержение, только тогда решил возбудить дело перед вами. Однако кто станет таким образом решать свои дела? (31) Самым же главным доказательством того, что в договоре говорилось не об освобождении Пасиона от преследования, но о том, что он дал согласие выплатить мне деньги, является следующее. Когда Менексен возбудил против него дело, а письменное соглашение еще не было подделано, Пасион послал ко мне Агиррия
[4], человека нам обоим преданного, и просил, чтобы я или склонил Менексена к примирению, или уничтожил заключенный с ним договор. (32) Или вы, судьи, полагаете, что он действительно хотел уничтожить означенный договор, посредством которого он желал нас изобличить во лжи? Нисколько. После того как переделали документ, Пасион не стал говорить всего вышеизложенного, а во всем стал ссылаться на договор, требуя вскрытия самого документа. И вот каким образом первоначально он собирался уничтожить договор, я выставлю свидетелем самого Агиррия. Пусть предстанет он.

(Показания Агиррия,)

(33) Я считаю вполне доказанным, что мы заключили договор не так, как будет пытаться представить это Пасион, по так, как я вам изложил. Нет оснований, судьи, удивляться, что Пасион подделал документ, не только потому, что уже подобные дела бывали, но и потому, что некоторые из имевших дело с Пасионом уже совершали деяния гораздо более преступные. Кто из вас не знает, как Пифодор, именуемый Скепитом
[5], который все возможное и говорит и делает в пользу Пасиона, в прошлом году вскрыл урны для голосования и вынул жребий с именами судей
[6], опущенный туда членами Совета. (34) Однако если кто, ради мелочей и подвергаясь уголовной ответственности, дерзнул вскрыть упомянутые урны, которые были опечатаны пританами, вторично опечатаны хорегами, охранялись казначеями и были положены на акрополе, то следует ли удивляться, если нашлись люди, подделавшие какой-то там договор, положенный на хранение у приезжего человека, раз им представлялась возможность поживиться столь большими деньгами; сделали же они это или подкупив его рабов, или ухитрились иным способом. Обо всем этом не знаю, что мне еще сказать. (35) Некоторых Пасион уже пытался убедить, что вообще у меня здесь не было денег, говорил, будто я занял у Стратокла триста статеров. Вам надлежит и об этом выслушать, чтобы вы знали, какими доказательствами вооружившись пытается он лишить меня денег. Я, судьи, желая возможно больше вывезти из Понта денег, воспользовался намерением Стратокла плыть туда и попросил его свои деньги оставить у меня, в Понте же получить деньги от моего отца; я считал, что я много выиграю, если деньги не подвергнутся опасности во время плавания. (36) Это тем более, что в то время лакедемоняне господствовали на море. Итак, полагаю, в этом нет еще доказательства, как это пытается представить Пасион, будто у меня не было здесь денег. Для меня же надежнейшим доказательством наличия у меня здесь денег, данных ему на хранение, являются деловые отношения со Огратоклом. (37) Ведь на вопрос Стратокла, кто возместит ему деньги, если бы отец мой не выполнил моей просьбы, а он сам, приплыв сюда обратно, не застал бы меня, я указал ему на Пасиона, последний же согласился возместить ему и основной капитал, и причитающиеся проценты. Однако если бы у Пасиона не хранилось ничего мне принадлежащего, то неужели, думаете вы, он так легко согласился бы быть поручителем за меня на такую большую сумму? Пусть предстанут свидетели.

(Свидетельские показания)

(38) Равным образом, судьи, быть может, представлены будут свидетели того, что я отрицал перед доверенными лицами Сатира наличие у меня денег, кроме тех, которые я передал им, и того, что я отрицал, что Пасион сам владеет моими деньгами, причем я признавал себя должным триста драхм, которые по доверенности получил от него Гипполаид — мой гость и близкий человек. (39) Я, судьи, находился в бедственном положении, о котором я вам уже сообщал: дома я лишился всего, что там было, находящиеся же здесь деньги я был вынужден передать прибывшим с Понта, у меня ничего не оставалось, за исключением того, что я мог сохранить, если бы удалось мне скрыть деньги, положенные на хранение у Пасиона. Я признаю, что при таких обстоятельствах объявил себя еще должным ему триста драхм и во всем прочем поступал и говорил так, что на основании этого прибывшие с Понта могли все более прийти к убеждению, что у меня денег нет. (40) Вы без труда убедитесь, что это случилось не из-за отсутствия у меня денег, но с целью убедить посланцев Сатира. Прежде всего я представляю вам свидетелей, что мною с Понта привезено было много денег, затем других свидетелей, которые видели, что я прибегал к услугам меняльной лавки Пасиона, а также тех, которые покажут, что при расчете на золото я получил от них в то время более тысячи статеров. (41) Кроме того, на нас был наложен чрезвычайный налог и, когда последовало назначение податных чиновников, я внес больше остальных гостей; будучи же сам избран, я на себя наложил самый большой налог, за Пасиона же просил моих сотоварищей по должности, говоря, что он пользуется моими деньгами. Пусть предстанут свидетели.

(Свидетельские показания)

(42) Я привлеку в свидетели и самого Пасиона, действия которого подтверждают вышеизложенное. Ведь то грузовое судно, за которое я дал большие деньги, по показанию одного лица будто бы принадлежало какому-то делосцу. Когда я стал спорить и решил спустить судно на воду, доносчики гак настроили Совет, что сперва я чуть не был без суда предан смерти; в конце концов они согласились на то, чтобы я выставил поручителей. (43) И вот Филипп, гость моего отца, явился на мой зов, но затем, испугавшись большого риска, поспешил оставить меня. Пасион же нашел мне поручителем за семь талантов Архестрата
[7], менялу. Если бы (в случае несчастья со мною) он лишался незначительной суммы и знал, что у меня здесь ничего нет, то он никогда не выступил бы моим поручителем за такую большую сумму. (44) Но ясно, что эти триста драхм Пасион требовал с меня мне же в угоду, поручителем же за меня на семь талантов он стал, считая, что имеет достаточное обеспечение в виде денег, у него хранящихся. Итак, из самих поступков Пасиона вам ясно, что у меня здесь было много денег и что они находятся в его меняльной лавке; об этом вы слышали и от других осведомленных лиц. (45) Я полагаю, судьи, что вы лучше всего поймете, из-за чего мы спорим, если только вы запомнили, каковы были наши отношения в то время, а именно, что я отправил Менексена и Филомела с требованием выдать вклад, но Пасион сперва осмелился отказать. Ведь отец мой был в заточении, лишен всего имущества, а я из-за наличных бед не мог ни тут оставаться, ни плыть в Понт. (46) Так вот, правдоподобно ли, что я, находясь в таком бедственном положении, стал бы предъявлять несправедливый иск или решился бы ограбить Пасиона из-за тяжести постигших меня несчастий и из-за множества денег? Но кто же когда-либо доходил до такой степени ябедничества, что сам, подвергаясь смертельной опасности, стал бы злоумышлять против чужого имущества? С какой надеждой или на что полагаясь выступил бы я несправедливо против Пасиона? Или я думал, что, испугавшись моей силы, он тотчас отдаст мне деньги? Но не так действовал каждый из нас обоих. (47) Не полагал ли я, начав тяжбу и притом вопреки справедливости, что встречу у вас больше доверия, чем Пасион, я, который собирался покинуть Афины, боясь, как бы меня не вытребовал от вас Сатир? Но зачем, ничего этим не достигая, мне нужно было ставить себя во враждебные отношения с тем, с которым у меня оказались самые тесные отношения из всех жителей этого города? И кто из вас решился бы приписать мне такое безумие и неопытность? (48) Следует, судьи, обратить внимание на бессмысленность и невероятность того, что при каждом своем выступлении пытается утверждать Пасион. Ведь когда я находился в таком положении, что не мог его привлечь к суду, даже если бы он признался, что он присваивает мои деньги, тогда он обвинял меня в намерении несправедливо возвести на него обвинение; после же того как я избавился от клеветников, порочивших меня перед Сатиром, и все стали считать неизбежным осуждение Пасиона, тогда он стал утверждать, что я снял с него все обвинения. Однако что может быть более непоследовательным, чем все это? (49) Но, быть может, только в указанном случае он явно противоречит сам себе в своих речах и действиях, а во всем остальном — нет? Он, который обвинял меня в порабощении человека, которого сам скрыл, и его же в налоговых описях показал в числе прочих как раба, а когда Менексен потребовал его для пытки, то воспрепятствовал этому, сказав, что тот якобы свободнорожденный. (50) К тому же, сам захватив вложенные мною деньги, он дерзнул нас обвинять, что мы будто бы присвоили шесть талантов из его меняльной лавки. Однако тем, кто пытается лгать в делах столь очевидных, вряд ли можно доверять в том, что делается с глазу на глаз? (51) Наконец, судьи, согласившись отправиться к Сатиру и поступить так, как последний признает это правильным, он и в этом обманул меня: сам не пожелал отправиться, хотя я неоднократно вызывал его, а послал Китта, который, явившись туда (в Понг. —Н.З.), заявил, что он свободный, родом из Милета, что послал его Пасион дать разъяснения относительно денег. Сатир выслушал нас обоих и не стал разбирать дело об имевших место здесь сделках, особенно потому, что Пасион отсутствует и не намерен выполнять его решений, но вместе с тем Сатир настолько убедился в том, что я терплю несправедливость, что, созвав владельцев кораблей, просил их помочь мне и не допускать несправедливости надо мной; в Афины же написав письмо, он дал его для передачи Ксенотиму, сыну Каркина. Пусть будет прочитано это письмо.

(Читается письмо)

(53) Итак, судьи, хотя у меня много справедливых доводов, самое важное доказательство того, что Пасион захватил у меня деньги, по моему мнению, есть то, что он не захотел выдать для пытки раба, который знал о сделанном мною вкладе. А для сделок в меняльных лавках разве есть более веское доказательство, чем это? Ведь мы совершаем их без свидетелей. (54) Вижу, что и вы не считаете ничего более падежным и раскрывающим истину и в частных, и в общественных делах, чем пытку. Ведь возможно выставить свидетелей и в подтверждение чего-либо непроисходившего; применение же пытки ясно обнаруживает, кто из двух говорит правду. Зная это, Пасион хотел, чтобы вы оставались более в области предположений относительно нашего дела, чем имели о нем ясное представление. Ведь он не станет утверждать, будто раб мог сдаться в пытке и что вследствие этого он его не выдал, (55) так как всем вам известно, что, оговорив господина, раб подверг бы себя мести на все остальное время со стороны этого худшего из людей, вынеся же пытку, он стал бы свободным и завладел бы тем, чего лишил меня его господин. Но тем не менее, хотя рабу и предстояло в столь заманчивом деле одержать верх, Пасион, сознавая себя соучастником преступного деяния, продолжал уклоняться от суда и выставлять всевозможные причины, чтобы не было об этом деле допроса раба под пыткой. (56) Итак, я прошу вас, сохраняя в памяти все изложенное, голосовать против Пасиона и не обвинять меня в столь постыдном поступке, будто я, обитая на Понте и владея столь большим имуществом, что можно им и других облагодетельствовать, явился сюда с целью ябедничать на Пасиона и требовать у него мнимых денежных вкладов. (57) Следует вам отнестись с вниманием и к Сатиру, и к моему отцу, которые все время более чем все эллины считались с вами, и часто, уже отсылая из-за неурожая хлеба корабли прочих купцов пустыми, вам они давали разрешение на вывоз; (58) также в тяжбах по своим собственным обязательствам, в которых они же являются судьями, вы не только получали должное, но и больше того. Поэтому не подобает вам недооценивать письма Сатира. Итак, я прошу вас обо мне и о нем вынести справедливый приговор и не доверять лживым словам Пасиона более, чем моим.